— Жаль, — обронила бабушка.

— Почему ты обратился к Перес Анне? — спросила Пер.

Я уставился на голый блестящий пол, подыскивая доводы, которые женщины Эттина могли бы счесть вескими. Наконец я поднял глаза на Пер.

— Я увидел, что сын Лугалы старается сорвать переговоры. Я слышал, как начальник штаба Гвархи доказывал, что люди, к которым я принадлежу, не люди, и понимал, что делегаты земляне не знают и не могут знать, насколько серьезно положение. И я подумал: неведение никогда ничему не помогало.

— Я же объяснил тебе, что сумею сладить с Лугала Цу, — сказал генерал. — И с Шеном Валхой.

— Ну, а земляне, первозащитник? С ними вы сладите? Вы способны предвидеть, как они поступят? Это ведь не обычная борьба между мужчинами Людей, когда оба стараются оттеснить друг друга назад. Это не обычное столкновение между двумя враждующими родами. Вы имеете дело с существами, которых не понимаете, а они находятся в полном неведении, не представляют последствий своих поступков.

Бабушка подняла руку, требуя молчания.

— Споры мужчин меня не интересуют. С обвинениями можно подождать. И с объяснениями тоже. Сейчас мы должны разобраться с тремя проблемами.

— Не с пятью?

— Первая — ты, Ники. Ты доказал, что ненадежен. Мы не можем допустить, чтобы ты оставался тут или в любом другом стратегически важном месте. Ты можешь еще раз предать нас. Но как можно убрать тебя так, чтобы другие не узнали про то, что ты сделал? Вторая проблема — Перес Анна. Есть ли способ заставить ее молчать? Третья проблема — Лугала Цу. Пока он тут, переговоры могут быть сорваны в любую минуту. Здесь, по-моему, прав Ники, а ты ошибаешься, Гварха. Я восемьдесят лет наблюдала Лугалов. Они все на один лад — алчные, узкомыслящие, опасно хитрые и крайне настойчивые. Они никогда не уступают. Они никогда ничему не учатся. Стоит им решить, чего они хотят, и их не переубедить никакими разумными доводами.

Она помолчала, переводя дух.

— Сейчас я сообразила, что имеется и четвертая проблема. Человеки как биологический вид. Ты спросил, Гварха, как поступать с подобными существами? Этот вопрос следует взвесить. Мы оставили его на усмотрение мужчин и сделали ошибку.

Бабушка снова помолчала, а потом распорядилась:

— Оставьте нас!

— Что-что? — спросил генерал.

— Пойди поговори с Перес Анной. Успокой ее и захвати с собой Сандерса Никласа. Я хочу поговорить с моими дочерьми, и не желаю, чтобы меня отвлекали мужские голоса. Убирайтесь.

Эттин Гварха встал. Я тоже.

— Но с женской половины не уходите, — сказала Эттин Пер. — Оба!

Мы вернулись в прихожую, где ждала Анна, все также съежившись в широком низком кресле. Вейхар напротив нее. Он посмотрел на генерала, потом на меня и опустил глаза. Анна сказала:

— Ну?

— Нас попросили уйти, — объяснил генерал. — Женщины Эттина совещаются.

Он сел, я прислонился к стене.

— Вейхар, ты не можешь ненадолго выйти? Мне нужно поговорить с первозащитником. Подожди в коридоре.

Он ушел. Генерал поднял голову.

— У меня нет настроения разговаривать, — сказал он на языке Эйха и Ахары.

— Могу себе представить! — заметил я по-английски и предупредил Анну, что буду говорить на одном из хварских языков. — Я знаю, это невежливо и прошу извинения. Но мне необходимо кое-что обсудить.

Она кивнула.

Я перешел на язык Эттина.

— Я хочу просить об одолжении.

— Сейчас? После того, что ты сделал?

Я промолчал.

— Я не даю никаких обещаний, Никлас. Так чего ты хочешь?

— Мой журнал. Если со мной что-нибудь случится, заберите его и уничтожьте записи, кодированные для ничьих глаз. Только не читая.

Он посмотрел на меня долгим испытующим взглядом.

— Или вы их уже прочли, первозащитник?

— Нет. Я не касался твоих программ и не дешифровал твои записи. А следовало бы?

— В них нет ничего… — я вынужден был воспользоваться словом, которое мне очень не хотелось произносить, — ничего нелояльного ни по отношению к вам, ни по отношению к Людям. Но там есть некоторые личные тайны. Будь они только моими, я мог бы жить с сознанием, что вы их прочли.

Что-то изменилось у него в лице. Он подумал о чем-то не очень приятном.

— Или умереть с ним, — добавил я.

Он промолчал.

— Эти записи содержат тайны других людей. Я знаю, ваша раса не слишком ограждает свою внутреннюю жизнь. Но и у вас есть что скрывать от посторонних глаз. Эти люди доверились мне.

— Я уничтожу эти записи не читая, если возникнет такая необходимость. Хотя я ее не предвижу. А остальной журнал?

— Поступите с ним, как сочтете нужным. Я, впрочем, всегда намеревался его опубликовать.

Генерал зашипел.

— Мемуары! Как моя бабушка.

— Но вы были бы редактором.

Он зашипел еще раз.

— Я ничего не обещал.

— Ладно. — Я посмотрел на Анну. — Вы дадите нам еще пару минут?

Она кивнула. Вид у нее был усталый и угнетенный. А как там в коридоре Вейхар?

— Еще одно, — сказал я на языке Эттина. — Еще одна просьба.

У него был такой вид, словно он дошел до предела. Но заткнуться он мне не велел.

— Если произойдет худшее, не храни мой пепел в надежде, что тебе предоставится случай отослать его моей семье. Я не хочу, чтобы меня похоронили на Земле.

— Почему?

— Мои родители живут теперь в Северной Дакоте, если земляне не солгали. Я не хочу упокоиться на погосте в прериях. Богиня! Я был так счастлив вырваться оттуда.

Он задумался. Конечно, для него это было непостижимо. Каждый мужчина, каждая личность должна желать погребения в родном краю среди близких.

— Так где ты хочешь, чтобы тебя похоронили?

Я пожал плечами.

— В Эттине, если ты не против. Или же в космосе.

— Это лишний разговор. Ты не умрешь. — Он помолчал. — То есть в ближайшем будущем. Однако, учитывая различие в средней продолжительности жизни твоей расы и моей, ты, почти наверное, умрешь раньше меня. И когда придет этот срок, я увезу твой пепел в Эттин, если ты до тех пор не передумаешь. — Он поднял глаза и встретил мой взгляд. — Не бойся, Ники, и не говори того, что пугает меня.

— Ладно, — ответил я и повернулся к Анне. — Мы ждем, чтобы тетушки первозащитника и его потрясающая бабушка решили, что следует делать.

— Его бабушка? Вы привезли на переговоры вашу бабушку?

— Она начала слабеть, — сказал генерал, и мы подумали, что ей больше не стоит жить одной. А потому Пер, моя тетя Пер, пригласила ее к себе. — Он сказал мне по-эттински: — Они бросили кости, и Пер выпала наименее счастливая комбинация. Без всяких сомнений по велению Богини. Апци с бабушкой не совладала бы, и было бы очень жаль, если бы Сей утратила свой приятный характер.

— А нельзя сказать все это по-английски? — спросила Анна.

— Нет, — ответил Эттин Гварха. — Извините, мэм Перес. Я невежлив. Она привыкла быть с другими людьми, и мои тетки подумали, что лучше не оставлять ее в доме Пер в окружении только младших членов семьи.

— Она бы скушала их вместо завтрака, — заметил я.

— И потому вы привезли ее сюда?

— Да, вероятно, она скушает вместо завтрака нас.

Генерал бросил на меня свирепый взгляд.

— Не вводи в заблуждение Перес Анну и не клевещи на людей, которые давали тебе приют более двадцати лет. Мы не… Как называются пожиратели себе подобных?

— Капиталисты, — сказала Анна.

— Это точно? — Эттин Гварха обернулся ко мне.

— В таком контексте вернее были бы «каннибалы».

— Ха!

После этого мы некоторое время ждали в молчании. Я смотрел на свои ноги. В одном носке на обычном месте у большого пальца намечалась дырка. Странно, какие и когда замечаешь мелочи. Вроде гобелена в коридоре у входа. Стоило закрыть глаза, и я словно опять его увидел: большой, квадратный, винно-красный трактор, женщина, точно серо-голубая колонна. Она держала гаечный ключ, совсем такой же, как простые гаечные ключи на Земле. Я пользовался таким, когда был мальчишкой.

Наконец Эттин Гварха сказал по-английски:

— Почему люди рассказывали тебе секреты?

Я открыл глаза.

— Потому что я умею слушать. Не все время, но часто.

— Тогда почему ты не слушал меня, когда я велел тебе держаться сзади?

— Я должен был что-то сделать. Надежда только в действии.

— Что-что?

— Цитата. Из одного земного философа.

Он нахмурился.

— Это же абсолютно неверно. Такое мнение широко распространено среди человеков?

— Но почему неверно? — спросила Анна.

Я заметил, что он переменил позу и уселся поудобнее, готовясь к разговору на свою любимую тему — о морали.

— У всего есть следствия: у бездействия как и у действия. Но обычно не делать ничего лучше, чем делать что-то, и меньше — лучше, чем больше. Сказать, что действие — основание для надежды, значит, подталкивать людей, глупцов, вроде Ники, метаться и делать что-то, что угодно, лишь бы не сносить терпеливо отчаяние.

Он помолчал.

— Из этого вовсе не следует, что мы должны бездельничать. Нужных дел очень много, это очевидно. Но нам следует соблюдать осторожность, особенно когда мы предпринимаем что-то новое. Богиня дала нам разум, чтобы мы думали о том, что делаем, и дала нам способность отличать хорошее от дурного. Большего мы ждать от нее не должны. Она не станет спасать нас от последствий наших глупостей. Необходимы же — всегда необходимы — терпение, настойчивость, осмотрительность и доверие. Мы должны верить, что вселенная знает, что она делает, и что другие люди не обязательно глупы.

— Но вы же не доверяете Нику, правда? — спросила Анна.

Гварха открыл было рот, но ничего не сказал, так как заговорил воздух: Эттин Пер позвала нас всех в комнату с пустыми стенами.

Мы вошли — Анна первая, за ней Гварха и, наконец, я. Женщины посмотрели на нас. Пер сказала:

— Ники, будешь переводить. Скажи женщине Переса, чтобы она села рядом со мной.

Мы с Гвархой заняли наши прежние места, и круг замкнулся — свободных кресел больше не осталось.

— Представляю я, — сказал Гварха мягким басом. Скрытая резкость исчезла. Ярость улеглась. Возможно, он устал, как Анна, как старая дама, которая словно поникла.

Однако едва представления завершились, Петали выпрямилась и заговорила.

— Мы нашли решение трех проблем. Остается первая впереди. Это ты, Перес Анна.

Я перевел.

— Вы сказали, что мне не причинят вреда, — возразила Анна. — И я бы хотела узнать про Никласа. Что будет с ним.

— Ты понимаешь, как это серьезно? — спросила Петали. — Он сообщил тебе информацию, которую мы — наши мужчины — не предназначали для человеков. Будь он из Людей, Эттин Гварха попросил бы его убить себя. И он сам бы это предложил, не дожидаясь, чтобы его просили.

Старуха замолчала, и я перевел. Анна заметно испугалась.

— Если о случившемся станет известно, он умрет. Неизбежно, — сказала Петали. — Если мы сумеем сохранить все в тайне внутри семьи, то, думаю, нам удастся спасти Ники.

— Это правда? — спросила Анна.

— Более или менее, — ответил я. — Но не забудьте, Эттин Петали рассчитывает заключить сделку. Какого рода, я пока не знаю.

— Поосторожнее, — сказал генерал по-эттински.

— Чего вы хотите? — спросила она у старухи.

— Мы хотим, чтобы ты молчала. Не говори про это ничего другим человекам.

— Обещать я не могу, — сказала Анна. — Если меня заберет военная разведка, я расскажу все, что мне известно.

— Жаль, что она не мужчина, — заметила старуха, когда услышала перевод. — Несчастный случай, и все.

— Но не с женщиной же, матушка! — поторопилась сказать Эттин Сей.

— Я еще не впала в слабоумие и знаю правила достойного поведения.

Вмешалась Эттин Пер.

— Нам придется устроить так, чтобы вы пока остались тут. Если вы пойдете нам навстречу, это будет можно организовать. Мы будем настаивать на прямых переговорах с вами.

— И как долго? — спросила Анна.

— Мы не знаем, — ответила Пер. — Но помните, положение очень опасное. Если вы откажетесь, Ники почти наверняка умрет, Эттин Гварху оттеснят назад. Человечеству придется иметь дело с сыном Лугалы и его омерзительной матерью. Если они возьмут на себя переговоры, война неизбежна. А Ники сказал вам, что человечество в ней не победит?

Я перевел.

— Ник? — сказала Анна.

— Как вы можете меня спрашивать? Я ведь между молотом и наковальней, и мне трудно быть объективным.

Она выжидающе промолчала, и генерал сказал:

— Дело может обернуться менее скверно, чем предполагают мои тетки, но не думаю, что оно обернется хорошо, если на меня падет тень, а так и будет, стоит этой истории дойти до посторонних ушей.

Гварха всегда так четко сознает свою важность!

— Мы просим год или два, — сказала Эттин Сей по-английски. — Думаем, этого достаточно.

— И вы просите, чтобы я действовала на вашей стороне против собственной расы? — сказала Анна.

— Да, — ответила Эттин Сей.

— Ники почти наверное прав, — сказал генерал. — Если начнется война, мы будем вынуждены объявить вас нелюдьми. Если вы люди, мы не сможем отступить от правил войны. Но вы несомненно их нарушите, и тогда нас ждет уничтожение. И не только здесь на периметре, это мы еще выдержали бы, но и в самом центре. И чтобы выжить, чтобы спасти наши родные очаги, нам придется вступить с вами в борьбу, точно с… — Последнее слово он произнес по-хварски.

— Точно с вредным жучком, пожирающим посевы, — перевел я.

— Мэм, поверьте, мы вас истребим, — сказал генерал. — Если у нас не будет иного выхода.

— А какая альтернатива? — спросила Анна.

Женщины переменили позы: устроились поудобнее, словно Гварха, когда он готовится порассуждать о морали. Только они собрались обговорить условия сделки.

— Вопрос в том, что такое человеки, необходимо разрешить раз и навсегда, — сказала Эттин Пер. — И этот вопрос не для мужчин. Они еще никогда не решали, кто личность, а кто нет. Это всегда было исключительной обязанностью женщин. Мы осматриваем новорожденных и устанавливаем, станут они или не станут настоящими людьми. Мы обследуем заболевших и устанавливаем, сохранился ли в них истинный дух. Мы научились проникать за внешность. Мы владеем этими знаниями, но мужчины их лишены. И они никак не могут найти решение этого вопроса.

— Мы поставим эту проблему перед Сплетением, — заявила Эттин Пер, — вдали от сына Лугалы. А женщина Лугалы пусть поспешит за нами. Дома мы сумеем с ней сладить.

— И мы заберем с собой Ники, — добавила Эттин Сей по-английски.

— Что-о? — воскликнул я.

— Зачем? — спросил генерал.

Ответила Эттин Пер.

— Его нужно убрать с периметра и от человеков. Сам можешь понять, Гварха. И он наш первый впереди специалист по человечеству. Совершенно очевидно, что Сплетению понадобится проконсультироваться с ним. А потому он улетит с нами, и никто не удивится, а он будет у нас год под надзором.

— Перевести все или частично? — спросил я.

— Не надо, — сказала Эттин Петали и посмотрела на внука. — Другого выхода нет. Если будет решено, что он личность… Я ничего не обещаю, но мы постараемся найти способ отправить его сюда.

— А если нет? — жестко спросил Гварха.

— Не стоит заглядывать так далеко, — сказала Пер.

Вероятно, меня усыпят точно собаку, заведшую привычку кусаться. Завлекательная мысль.

— Что происходит? — спросила Анна.

— Семейный спор.

Генерал посмотрел на меня.

— Ники…

— Ты можешь предложить что-нибудь еще?

— Нет.

— Может быть, и к лучшему. Я уже столько лет тебе твержу, что головные все только портят. Может быть, женщины сумеют справиться.

— Конечно, сумеем, — заявила старая дама.

Пер наклонилась вперед.

— Спроси женщину Переса, согласна ли она молчать и оставаться здесь, пока мы не уладим все дома.

Я перевел.

— А ваше мнение? — спросила Анна.

— Соглашайтесь.

— Хорошо. Я обещаю. Но если все уладится, я хочу быть первым после вас человеком, кто посетит родную планету хвархатов.

Едва старая дама услышала, что соглашение достигнуто, она откинулась на спинку и словно съежилась. Внезапно она превратилась в мешок костей из седого меха. Великолепное вышитое платье теперь выглядело нелепо. Ее глаза закрылись.

Дочери тревожно переглянулись.

— Матушка? — сказала Пер.

— Не хочешь ли вздремнуть? — спросила Апци.

— Уберите этих людей — если они люди. Я сделала все, что могла.

Мы ушли.

Вейхар все еще ждал в коридоре. Генерал отослал его, и мы с Гвархой проводили Анну до ее комнат. У двери она остановилась и сказала:

— Какой, на редкость, ужасный день!

— Поблагодарите за него Никласа, — ответил генерал.

— Нет, вы, правда, прекрасно говорите по-английски, — сказала она. — Я немножко выпью и лягу вздремнуть, как и ваша бабушка, которая, думается, мелет кости, чтобы печь себе хлеб.

— Фи-фай! — вставил я.

— Фо-фам! — докончила она и скрылась за дверью.

— Что это значит? — спросил генерал.

— Словечки из детской сказки и напоминание, что мы оба с Земли.

Мы пошли по коридорам, и я рассказал ему про Джека, бобовый стебель и людоеда с его фи-фай-фо-фам.

— Ха! — сказал он, дослушав. — Интересно, до чего вы похожи на нас во всем, кроме того, в чем вы от нас отличаетесь. Это словно одна из наших историй про Умного Мальчика и Умную Девочку.

Мы остановились перед его дверью.

— Первозащитник, мне необходимо задать вам вопрос, и я бы очень не хотел, чтобы нас подслушали.

— Обязательно сейчас?

— Много ли у нас остается времени?

Синие глаза уставились на меня полосками зрачков. Он выдохнул воздух и приложил ладонь к панели.

— Входи.

Он сел на диван.

Я выбрал удобное место у стены, откуда мог следить за выражением его лица.

— Твой вопрос?

— До сих пор я не знал за вами ни единого бесчестного поступка. Вы нарушили свое обещание мне и вы нарушили одно из правил ведения войны. Мне хотелось бы знать, почему.

— Это же очевидно. Я полагал, что ты намерен предать меня. — После паузы он добавил: — И Людей.

— Почему вы это полагали?

— Не имеет значения. Я же был прав.

Я выжидающе промолчал. Он опустил глаза.

— Гварха, когда ты пристыжен или смущен, то мог бы прямо оповещать об этом.

Он поднял глаза и встретил мой взгляд.

— Я сомневался в характере твоих отношений с Анной. Она тебе не родственница. История о родстве Канзаса с Иллинойсом полная чушь.

— Тут все сразу стало на свои места.

— Дерьмо ты безмозглое!

— Я просто вспомнил, что ты землянин, — сказал он жалобно.

— Что ты хотел выяснить, когда нашпиговал жучками наши комнаты? Найти доказательства измены? Или выяснить, не залезаю ли я в постель к Анне?

Он уставился на ковер.

— Дурень. Никто из землян не возбуждает во мне сексуального интереса. Я сижу в зале совещаний, глядя на человечьих мужчин напротив, и думаю: «Они же должны казаться мне привлекательными». Но не кажутся. Я помню, что прежде земляне казались мне красивыми, но теперь я их такими не нахожу. Не только в сравнении с тобой и Вейхаром, но даже с беднягой Матсехаром. Но они мои люди, а Анна — мой друг, и я так зол, что не хочу продолжать этот разговор.

Я направился к двери. Он сгорбился, опустив глаза, и молчал.

Самое время прогуляться.

Я выбрал свой обычный маршрут подальше от обитаемых секторов. Я объяснил Анне, что станция в значительной своей части пуста, всего лишь оболочка. Возможно, это и так, но от всей внутренней поверхности цилиндра тянутся коридоры. Некоторые — во всю его длину, и я предпочитаю их, когда чувствую себя в ловушке: можно смотреть вперед на уходящую вдаль цепь плафонов.

Другие опоясывают теоретически пустое центральное пространство. Они мне нравятся меньше. Слишком заметен изгиб пола и потолка, и нет длинной перспективы.

Возможно, они требовались при постройке. Обычно в них пусто и всегда холодно. Но почему в них поддерживается давление? И почему на стольких дверях там служба безопасности поставила свои печати?

Я знаю, Гварха, ты не ответишь на эти вопросы. Да и скорее всего меня уже не будет на станции, когда ты их прочтешь. Вот моя теория.

Двери ведут в тамбуры, а за тамбурами скрыт еще один мрачный сюрприз наступающего Шена Валхи. Какой, собственно, я не уверен. Возможно, межзвездный военный корабль класса «луат» со всеми его косморазведчиками и мусорщиками. В воображении я вижу, как он висит в середине дипломатической станции — огромный, тупорылый, страшный, и косморазведчики облепили его, точно сосущие детеныши.

Мусорщики (почти наверное) помещены сверху. Плоские, в форме наконечника копья, как чешуи на широкой спине луата.

Вот каким он рисуется мне, Гвар. Бронированное чудовище из легенды для эвакуации женщин — или для уничтожения земного космолета.

Может быть, я ошибаюсь. Может быть, за этими дверями ничего нет. Ты часто говорил мне, что воображение у меня чересчур сильное.

Я шел и злился. Не стану пересказывать рожденные злобой мысли — мелочные, выгораживающие меня. Потом началась секция, где плафоны не горели, и светились только лампочки у пола. На пересечении двух коридоров я остановился. Один уходил направо и налево совершенно прямо, другой — слегка изгибался. Воздух был холоднее обычного и пахнул химикалиями, с помощью которых настилают ковры.

Я начал проделывать серии упражнений для ханацина. Медленные, следя, чтобы каждое движение было абсолютно точным. Это помогло. Я начал следующую, еще более медленную, а затем перешел с третьей — сохранению определенных поз. Обычно к этому моменту мое дыхание успокаивается.

Третья серия уносит все следы раздражения. Во время четвертой уже не осознаешь себя. К концу пятой обретаешь истинный покой. Уже не двигаешься. Ты пуст, распахнут, готов, безмятежен и чулмар. Перевода для последнего слова я так и не подобрал. В обычной речи оно означает «благочестивый», «с юмором». Но в контексте ханацина? Не знаю. Я завершил пятую серию, некоторое время пробыл в трансе, затем очнулся. Коридоры не изменились, а я совсем замерз. Взглядом я поискал камеры, наблюдающие за пересечением коридоров. Их было две — под самым потолком, скрытые тенями. Наверное, на каком-то наблюдательном посту дежурные смотрели на свои экраны и гадали, что затеял Сандерс Никлас на этот раз? Если ему вздумалось тренироваться для ханацина, то почему здесь, а не в ханацин-зале?

Место для всего, и все на своем месте, наставлял меня отец, имея в виду свою библиотеку и сарай, где хранились инструменты.

Когда я вернулся к себе, лампочка над дверью в комнаты Гвархи янтарно светилась. Дверь была отперта. Я больше не злился, но очень устал, и настроение, рожденное сериями упражнений, еще отчасти сохранялось. Мне не хотелось его терять, слушая обвинения или оправдания Гвархи.

Я принял душ и лег спать.

Утром в моем компьютере была весть от Гвархи на главном хварском языке, очень официальная и очень вежливая.

Он предпочел бы, чтобы я не вступал ни в какой контакт с человеками.

Он предпочел бы, чтобы я не подключался ни к каким кодированным записям, кроме, естественно, лично моих.

Он предпочел бы, чтобы я не ходил к себе в кабинет.

В моем статусе, позаботился он объяснить, никаких изменений не произошло. Мой доступ к секретным материалам сохраняется. Он никаких распоряжений не отдавал. (Еще бы! Тогда уже ничего нельзя было бы сохранить в тайне.) Но в виде одолжения ему, не могу ли я провести день в каких-либо безобидных занятиях?

— Безусловно! — сообщил я компьютеру.

Он знает, что я люблю гулять по пустым секторам, и знает, как важны для меня такие прогулки. Но не буду ли я так добр ограничиться теми секторами станции, которые используются в настоящее время?

И он будет очень благодарен, если я вечером навещу его.

Опять-таки, безусловно.

День я работал над своим журналом, стараясь записать все, пока не начал забывать и пока информация не начала меняться, как обычно это бывает. Человеческий мозг как запоминающее устройство оставляет желать лучшего.

Подредактировать можно будет потом: подобрать другие, более точные слова, сделать описание живее. Хотя есть опасность: реальность превращается в искусство.

Свет лампочки у двери Гвархи стал янтарным. Он дома и ждет меня. Наверное, достал кувшин халина и сидит с чашей в руке на диване перед кувшином, обиженный, полный жалости к себе. Говнюшка, как он смел шпионить за мной?

Почему предал его и его Людей? Сейчас я вижу только, что был глуп.

И кто из нас больший предатель? Кто причинил вред серьезнее?

Впрочем, неважно. Наверное, женщины Эттина заберут меня отсюда очень скоро. Помириться мы с Гвархой можем только сейчас. Может быть. Богиня будет милостива к нам, и у нас еще будет время спорить и винить друг друга — время для сотен предположений и контрпредположений. А пока я хочу только мира и покоя.

Почему-то мне вспоминаются животные Анны — гигантские медузы, разрывающиеся между страхом и сладострастием, отчаянно сигналящие о своих добрых намерениях, а вокруг колышутся их стрекательные щупальца.

«Я это я. Я не нападу. Дай мне приблизиться. Дай мне прикоснуться к тебе. Обменяемся тем, что зовется любовью.»

Когда я закончу эту фразу, я отключу компьютер, встану и пойду к двери.

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.