Кольцо мечей

— Человеки способны лгать о таких вещах?

— Да. Вполне возможно, что все мои близкие умерли. У меня нет оснований верить хоть чему-то тут.

— До чего презренна твоя раса. Я прикажу моим людям сделать, что в их силах. Но я не очень уверен, что они обнаружат какой-нибудь обман. — Он прикоснулся к снимку Беатрис с Николь. — Ты, правда, думаешь, что они солгут о таком?

Я кивнул.

Он расстроенно фыркнул и убрал снимки в папку. Я сел.

— Если мы когда-нибудь выберемся из всего этого, давай съездим к тебе домой. Мне хочется побыть снаружи. — Я вытянул ноги. — Скажем, поход в горы. Разомнемся как следует, побольше секса и никаких мыслей. Черт, я устал думать.

— Так не думай. С проблемой Лугала Цу я справлюсь. Махинации человеков можно игнорировать. Выполняй приказы и занимайся своей работой. Всегда есть выход, Ники. Тебе не нужно интриговать. Тебе не нужно манипулировать. Тебе не нужно играть в дурацкие игры.

— Богиня! Очень соблазнительно.

— Так действуй, а, вернее, бездействуй. Сиди тихо, и пусть все идет само собой. Если будет что-нибудь важное, если нужно будет что-то сделать, все будет сделано без того, чтобы ты мельтешил вокруг.

Дзен и искусство жить среди

мохнатых серых инопланетян. (?)

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.

15

Она провела еще один вечер с остальными делегатами. Этьен рано ушел спать, как и маленький китайский переводчик Хаксу. Остальные остались: Чарли, Стен, капитан Мак-Интош, доктор Азизи и Дай Сингх, настоящий верующий сикх в тюрбане.

Они пили кофе — кто с коньяком, кто без. Анна рассказала им о своем разговоре с Никласом.

Чарли нахмурился.

— Мне кажется, мы договорились обойтись без интриг, капитан?

— Я чист, саб. Просто подумал, что держатель Сандерс захочет узнать что-то про своих близких.

— Но почему вы дали ему такой выхолощенный вариант его досье?

— Дать ему полное досье я не мог. Большая часть информации там либо строго засекречена, либо получена из источников, не подлежащих огласке. А снимать копии со всего остального подряд я не видел оснований — там полно всякой всячины. Сотрудники военной разведки просто маниакально собирают любые сведения и — насколько мне дано судить — понятия не имею, как их отбирать. Если бы я принимал все это всерьез, то мог бы сообщить вам размер его обуви и все оценки, какие он когда-либо получал на экзаменах. Все это не представляет ни малейшего интереса. Видимо, в юности он ничем особенным не выделялся среди сверстников. ВР тогда смущали его родители: они были слишком уж социально активными. Но в личной истории Сандерса проверяющие не обнаружили никаких оснований для тревоги, и в конце концов они приняли.

— Вы не ответили на мой вопрос, — сказал Чарли. — Почему вы дали ему копию материалов из его досье?

— Хотел напомнить ему, что когда-то он был одним из нас и что на Земле у него остались близкие. Я подумал, что это, если не сделает его нашим другом, так расположит его к нам.

— По-видимому, это только усилило его нерасположение, — заметил Чарли. — Если представится случай, извинитесь перед ним. Скажите, что наши побуждения были самыми лучшими.

— Постараюсь.

Дай переменил позу с тяжеловесным и внушительным нетерпением. Никлас Сандерс его не интересует, сказал он, но ему хотелось бы узнать мнение Чарли о ходе переговоров. И разговор перешел на эту тему. Чарли был осторожен, но оптимистичен.

— В настоящий момент у нас две цели. Во-первых, установить постоянную систему связи, что выглядит все более и более вероятным, или хотя бы возможным. И нам хотелось бы вернуть всех наших, кого хвархаты держат в плену. Думаю, так и будет. Они явно заинтересованы в том, чтобы вернуть своих молодых людей. Правда, мне становится страшновато при мысли, что я должен буду сказать, как мало их осталось в живых.

Наступило молчание. Затем доктор Азизи осведомился, как долго могут продолжаться переговоры.

— У меня нет ответа на этот вопрос, — сказал Чарли. — Но мне не хотелось бы их прерывать, пока мы не добьемся чего-то положительного. Уже несколько обсуждений завершились жалким провалом.

Он посмотрел в свою рюмку и нахмурился.

— Меня не оставляет ощущение, что нам чего-то не хватает. Какой-то существенной информации. У меня возникает образ станции вроде этой, которая обращается вокруг одинокой звезды. Нами управляет, нас ведет гигантский фактор, нам неизвестный. — Он обвел их взглядом и улыбнулся. — Когда дипломат бросается метафорами, это опасный симптом. Возможное ошибаюсь, возможно, мы знаем о хвархатах все, что нам требуется.

Доктор Азизи откинулся на спинку кресла с выражением покорности судьбе на лице.

— Но я все-таки считаю, что мы добились определенного прогресса, — объявил Чарли решительно. — И намерен оставаться тут, пока не получу возможности сообщить на Землю о полном успехе.

Назад по ярко освещенным прохладным коридорам ее провожал Эйх Матсехар. Он — как порой случалось — был в молчаливом настроении, а она очень устала. Они и двумя словами не обменялись.

У себя в спальне она выключила потолочную голограмму и лежала в темноте. Решимость Чарли оставаться здесь до победного конца остро напомнила ей о сотне световых лет, отделяющей ее от остального человечества. Станция хвархатов показалась ей хрупкой и совсем чужой. Снаружи необъятная враждебная пустота, внутри непонятные инопланетяне.

Наконец она уснула и очутилась в лабиринте. Блуждая по нему, она иногда видела впереди дверь, ведущую в золотистые холмы Рида — 1935Ц, но не могла до нее добраться и оказывалась в еще одном сером коридоре.

Проснулась она усталой и слегка угнетенной. Кофе не помог. Надев темно-зеленый брючный костюм с белой бумажной блузкой, она посмотрелась в зеркало в ванной и пожалела, что так и не научилась краситься. Такое несчастное лицо! Губная помада, несомненно, помогла бы, и что-нибудь, чтобы замаскировать усталость в глазах.

Анна выпила еще чашку кофе и вышла навстречу Хей Атала Вейхару.

— Ну, как «Гекльберри Финн»? — спросила она.

— Я прочел уже больше половины. Очень странное повествование. Почти все, кого описывает Твен Марк, невежественны и подлы. Это точное изображение человечества?

Она пыталась объяснить, что персонажи писались как комические.

— Нет, — сказал Вейхар. — Юмор, это когда один индивид подл и невежествен. Его показывают как пример неправильного поведения. Все смеются над ним. Ему стыдно. Но если все такие… Ха! Какое ужасное общество!

Анна попыталась объяснить характеры тех, кто осваивал приграничные земли.

— Вы посылаете людей четверками и пятерками? То есть практически одних? — В его голосе прозвучал ужас. — Кто же так осваивает девственную глушь?

— А как поступаете вы?

— Род разделяется, и младшая часть отправляется вдаль, много людей вместе. Они могут опираться друг на друга и на старшую часть рода. Они не теряют все, что у них было. Не уподобляются животным или тем, кого описывает Твен Марк.

Он задумчиво замолчал. А потом продолжал:

— Начинают они с того, что строят храм и совершают обряды. Затем возводят другие общественные здания — зал заседаний и, может быть, театр. Это зависит от того, насколько в этом роду любят смотреть представления. Но гимнастический комплекс и школу строят обязательно.

— Религия, политика, искусство, физическая культура и образование, — продолжал он. — Это фундамент любой общины и должен быть заложен, как можно быстрее. После этого строят жилища, помещения для животных и заводы. Закладываются сады, вскапываются огороды, пастбища обносятся изгородями. И тогда — обычно на это уходит около года — прибывают женщины с детьми. Вот как положено это делать. Вот как мои предки покинули Хей и поселились в долине Атала. Мы все еще посылаем дары нашим родичам, совершаем обряды вместе с ними и с благодарностью и любовью помним все, что они сделали для нас в первые годы.

— Но в одиночку вы что-нибудь делаете?

— Почти нет. Ники говорит, что практически все, чем стоит заниматься, требует по меньшей мере двоих. Но, видимо, у вас это не общепринятое мнение. В сущности вы привержены одиночному образу жизни. Я подметил это в ваших книгах, которые читал. Посмотрите на Гека с Джимом. Они плывут по течению реки, как любовники-подростки, которым удалось избавиться от обязательств, чего мы вопреки своим мечтам никогда не делаем. И даже в той книге на корабле, полном мужчин, я почувствовал дух одиночества. Капитан всегда один. И тот, кто рассказывает, тоже… Ха! Какие вы все-таки! Невозможно понять!

Анна не нашла, что ему сказать, а потому задала вопрос. К поясу шортов Вейхара были прикреплены три металлические круглые бляхи — как и у всех встречных. Что означают эти бляхи?

— Одна удостоверяет личность, вторая ранг, а третья — род. У Ники их только две, потому что у него нет семьи. Или во всяком случае, эмблемы семьи. Я привык его видеть и не задумываюсь о том, что это такое — носить только две бляхи. Но иногда взгляну на него и вспомню. У меня волосы встают дыбом. — Он искоса бросил, на нее взгляд… Какой? Озабоченный? Несчастный? — Просто не понимаю, как он не прервет свою жизнь.

Они подошли к человеческому сектору, и он простился с ней. Она вошла и села наблюдать за переговорами. Ник, сидевший рядом со своим генералом, не показался ей несчастным. На форме Люди блях не носили, а потому его отличие от остальных не бросалось в глаза.

Обсуждался обмен пленными. Где его производить? Как обеспечить невозможность обмана? И единственное выражение, какое можно было уловить на лице Никласа, исчерпывалось скукой.

16

Я сидел на краю кровати Гвархи и натягивал носки, обнаружив их в дальнем углу кровати, где, насколько мне помнилось, я их не оставлял.

Он протянул руку и легонько погладил меня по плечу.

— Я все смотрел на человеков и думал, как должно быть странно не иметь меха, быть таким незащищенным, таким уязвимым.

Кроме того, я не помнил, чтобы вывернул носки наизнанку.

— Не удивительно, что вы сверху до низу прячетесь в одежде. Не удивительно, что движения у вас такие скованные, словно вы все время ожидаете нападения. Как, наверное, жутко быть такими… таким… — он поколебался, — открытым для вселенной. Я это хочу сказать?

— Может быть.

Он смотрел на меня сощуренными глазами. Я не видел ни горизонтальных зрачков, ни нечеловечески-ярких радужек. Между темно-серыми веками только чуть-чуть что-то поблескивало. И все равно лицо оставалось далеким от человеческого: черты широкие и приплюснутые, уши слишком большие, посажены слишком высоко и все покрыто бархатом меха. Последнее время я все острее замечаю различия, скорее всего потому, что постоянно вижу землян.

— И все-таки интересно, — продолжал он, — обладать телом всюду чувствительным, как губы, рот и ладони.

— Вот, значит, о чем ты думаешь по время переговоров!

— Только, когда ты переводишь мои слова. Я знаю, что было мной сказано, и знаю, что ты переведешь точно. Я гляжу на человеков и думаю: каково этим двоим заниматься любовью? Оба не защищены, оба чувствительны. Все обнажено и эротически доступно. Ничто — ни единая часть тела не укрыта.

Черт и черт! Я покосился на остальную мою одежду на вешалке рядом с одеждой Гвархи. Как бы выпутаться их этого разговора!

— А ты спроси у человеков, каково это. Все-таки некоторое разнообразие в обсуждаемых темах. «На что это похоже, когда вы, ребята, трахаетесь?» Или попроси у них что-нибудь порнографическое. Но, конечно, пристойно-порнографическое. Это выйдет забавно.

— Почему?

— Так они же не могут выписать для тебя, что под руку попадется. А вдруг это окажется таким пакостным, что вы решите больше дело с человечеством не иметь.

— Но что может быть хуже того, что мы уже знаем?

Я пропустил это замечание мимо ушей.

— Нет, мне очень нравится мысль, как на Земле состоится совещание для того, чтобы определить, какой тип гомосексуалистской порнографии представит человечество в наилучшем свете.

— А почему ты не хочешь сказать мне, что чувствуют человеки в процессе любви?

— Я забыл.

— Лжешь, — заметил он после некоторого раздумия. — Такое не забывается.

— Мы же принадлежим к разным расам, разным биологическим видам, первозащитник. И сексуальный опыт у нас разный. Даже и теперь мы воспринимаем одно и то же по-разному. С чего ты взял, будто знаешь, что я помню и чего не помню? И я же без конца твердил, что у человеков стремление к укромности гораздо сильнее, чем у Людей.

Он уставился на меня уже широко открытыми глазами.

— Ты говоришь так много, что, по-моему, ты правда высказываешь свои мысли. Мне бы вспомнить твое прозвище. Под шумом — тишина. Ты закутываешься в него как в плащ.

Я промолчал.

— А все потому, что у тебя нет естественной защиты, — он снова коснулся моего плеча. — И о чем только думала Богиня?

Я встал и кончил одеваться.

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.

17

На следующий день ее провожатым был Вейхар. Когда они пришли в сектор Переговоров-С-Врагом, один из хварских часовых сказал что-то.

— После того как я провожу вас в наблюдательную комнату, — объяснил Вейхар, — мне приказано присоединиться к нашим делегатам. Ха! Хорошо, что я надел мою военно-космическую форму.

— Но что произошло?

— Не знаю. Мне неприятно торопить вас, Анна, но…

Они торопливо направились к комнате наблюдений. Вейхар расстался с Анной у двери. Внутри голограмма уже была включена и показывала зал с двумя рядами кресел. Анна села. Вошли земляне. Вид у них был обычный. Однако хвархаты словно бы в чем-то изменились. Впервые Люди выглядели неуклюжими. Секунду спустя Анна обнаружила причину. Среди них был кто-то новый, громоздкий и темно-серый. Форма была ему тесновата. Он вошел вместе с генералом. Затем они обошли ряд кресел с двух сторон, стараясь (так ей показалось) двигаться синхронно, так чтобы сойтись у двух центральных кресел одновременно.

Встретившись, они разом повернулись к землянам, стоя плечом к плечу. Массивный хвархат возвышался над Эттин Гвархой на полголовы и был заметно шире. Остальные хвархаты тоже обошли кресла с двух сторон, очень неохотно (как показалось Анне) и стараясь держаться как можно ближе к сиденьям. Даже Вейхару было словно бы не по себе, и его движения утратили обычную грациозность.

Генерал посмотрел по сторонам. Его массивный сосед кивнул, и все сели. Генерал, захваченный врасплох, чуть помедлил и опустился в кресло на секунду позже остальных.

В нем чувствовалось напряжение. Рассержен, подумала Анна. В ярости. Затем он расслабился и, наклонившись к массивному соседу, что-то сказал вполголоса. Тот усмехнулся. Зубы у него были крупные, квадратные и очень белые.

— Мне должно представить Головного Лугала Цу, — перевел Вейхар. — Рядом с ним Мин Манхата, его переводчик.

Хаксу представил делегацию землян.

Интересно, подумала Анна. Но что стоит за этим?

Ничего хорошего, поняла она к концу заседания. Лугала Цу ни секунды не сидел спокойно. Это не слишком бросалось в глаза, не переходило в открытую грубость, но тем не менее он менял позу — особенно, когда говорил Эттин Гварха, хмурился, кривил губы. Иногда чуть наклонялся к своему переводчику, словно собираясь что-то ему сказать, но ни разу ничего не шепнул. В начале заседания генерал несколько раз поглядывал на второго головного и наконец обратился прямо к нему.

Вейхар сказал:

— Эттин Гварха спросил: «Вы хотите что-нибудь добавить, Головной Лугала? Итак, ваше мнение?»

Нет, ответил тот. Ему нечего добавить. Он впервые участвует в переговорах. И пока хочет только слушать. Говорить он будет потом.

Генерал слегка откинул голову. Она слышала от кого-то из переводчиков-землян, что это движение может означать согласие, или желание обдумать, или просто подтверждение, что сказанное услышано. Затем генерал откинулся на спинку кресла. То есть принял какое-то решение, заключила Анна. Но вот какое?

После этого он ни разу не взглянул на второго головного.

Атмосфера в зале незаметно изменялась. Непринужденность, определенное доверие, укреплявшиеся в прошлые недели, начали ослабевать, тем самым впервые заставив ее осознать их. Они складывались так медленно! Хотя с самого начала генерал и Чарли держались очень любезно и уважительно, атмосфера была напряженной. А потом смягчилась. И вот напряжение начало возвращаться.

Теперь ей стало ясно, какими разумными и относительно прямыми были переговоры, пока ими руководили Чарли и генерал. Медленными — да, и, возможно, излишне осторожными. Однако дипломатия — не ее сфера. Возможно, дипломатам положено ходить вокруг да около.

Ну, а теперь… Вейхар выглядел расстроенным. Чарли (его она видела в профиль), казалось, все больше напрягался.

Она обедала с делегатами. Тушеные овощи — самое подходящее блюдо в такой ситуации. Разговор за столом шел только об утреннем заседании: что, собственно, происходило, какие могут быть последствия.

Наконец Чарли сказал:

— По-моему, между этими двумя идет борьба за первенство. — Он поковырял вилкой в овощах. — Знать бы их позиции! Лугала Цу настроен к нам враждебно? Эттин Гварха нам друг в том или ином смысле? Анна… — Он обернулся к ней. — У вас есть привилегированные контакты. Попытайтесь что-нибудь выяснить у Сандерса, или хвархаток, или у этих двух молодых людей.

Она кивнула.

— Сделаю, что смогу.

Сразу после обеда она ушла из сектора землян. Ее сопровождал Матсехар, и она спросила у него, что происходит.

— Где?

— На переговорах.

— То, что вы видели. Сын Лугалов принял в них участие. Это его право и обязанность. Головные-В-Связке не должны иметь одного представителя.

Она получила официальное объяснение, формальную отсылку на протокол. Матсехар нахмурился — то ли предостережение, то ли одна из его странных гримас. Он начал описывать махинации леди Макбет и ее сына. Мать начинает утрачивать уверенность в себе, и центр сцены теперь занимает сын — кровожадный воин.

— Вот что происходит, — сказал Матсехар, — когда женщины не сдерживают своих сыновей. Мужскую склонность к насилию всегда следует направлять в надлежащее политическое русло.

Они расстались у входа на женскую половину, и Анна прошла по величественным коридорам к себе. Голограмма была включена: рассвет над океаном Рида — 1935Ц. Над горизонтом разгоралось розовое сияние. Высоко — почти на самом потолке ее комнаты — сверкала утренне-вечерняя звезда. Теперь она выглядела двойной — планеты разошлись настолько, что разделились на два блистающие пятнышка.

В воде бухты сверкали другие огни. Смутные, словно утомленные. Ведь завершалась долгая ночь сигналов, утверждающих личность и успокаивающих. Ей известно, что это такое. Анна помассировала мышцы лица и шеи.

Взошло светило. Такое яркое, что на него невозможно было смотреть прямо. Анна встала, подошла к аппарату внутренней связи и позвонила Ама Цей Индил.

— Мне, пожалуй, необходимо поговорить с вашими женщинами.

— Вы имеете в виду мою старшую партнершу?

— Да, это так.

— По-моему, при встрече следует присутствовать Сандерс Никласу.

— В этом я уверена менее, но разрешите, я посоветуюсь с женщиной Цей Амы.

Аппарат отключился. Анна повозилась с проектором и сумела быстро довести голограмму до более позднего часа. Светило уже не било лучами в ее комнату. По золотистому склону протянулись длинные тени: какое-то сооружение на опорах. Может быть, треножник съемочной камеры. Небо было в узорах из круглых облачков. Яркую синь океана испещряли белые гребни. Она словно почувствовала ветер — холодный и соленый.

Анна села и начала следить, как тени, отбрасываемые треножником, все удлиняются и удлиняются.

Наконец Ама Цей Индил позвонила и сказала, что ее старшая партнерша встретится с ней.

18

В конце пятого икуна генерал прислал мне приглашение прийти к нему в кабинет.

Он сидел на своем обычном месте, положив руки на стол перед собой, слегка переплетя пальцы и глядя на стену — слепое пространство серого металла. Он посмотрел на меня.

— Ты вспомнил воинский декорум. Ты сердишься на меня? Или думаешь, что я сержусь?

— А разве нет?

— Сердился. Сядь. Мне не по себе, когда ты стоишь, точно солдат.

Я сел в кресло перед его столом. Он откинулся на спинку и взял свое стило.

— Ты следил за заседанием?

Я кивнул.

— Из наблюдательной.

И не добавил: после того, как ты сказал, что снимаешь меня с переговоров.

(Пришлось, Ники. Он — Головной. От него не отмахнешься.)

— Я рассылаю вести головным, которым доверяю, и прилагаю записи сегодняшнего заседания. Этой глупой злобности надо положить конец. Иметь с ним дело — словно продираться через чащу репейника. Не хочу, чтобы мне приходилось выдирать его из моего меха. Я хочу, чтобы он убрался отсюда.

— Думаешь, ты сумеешь от него избавиться?

— Да. Его замысел очевиден, его манеры возмутительны, а в Связке у него мало союзников. — Он положил стило. — Какой это мужчина? Предельно глупый и жадный. Пытается ухватить больше, чем способен справиться, и не видит последствий своих поступков.

— «Лишь честолюбие, что тщится себя перескочить», — сказал я на языке оригинала.

Генерал нахмурился.

— Строка из новой пьесы Матсехара.

Генерал отмахнулся от Эйх Матсехара и от Шекспир Уильяма.

— Я позвал тебя не для того, чтобы обсуждать Лугала Цу. Женщина Цей Амы попросила, чтобы ты присутствовал на ее встрече с Перес Анной. Иди и отыщи способ сообщить ей, что происходит. Она относится к тебе дружески и она — специалист по человечеству. Сплетение отнесется к ее выводам с уважением.

— Я не так в этом уверен. Большинство специалистов считают ее теории нелепыми.

Он поднял ладонь, и я заткнулся.

— Ее род не имеет тесных связей ни с Лугалой, ни с Эттином. Если она скажет, что прав я, это услышат. Если она скажет, что Лугала Цу срывает переговоры, это тоже услышат. И, может быть, настало время подумать о союзе с Цей Ама и Ама Цей. Оба рода не принадлежат к влиятельным, но с ними считаются, а женщины последних двух поколений обладают превосходными качествами.

Он замолчал, углубившись в хварское планирование, которое объединяет политику с генетикой. Какие семьи влиятельны? Какие семьи производят сильных и талантливых людей? Как Эттину найти наилучших союзников и получить наилучший генетический материал?

Наконец он поглядел на меня.

— Сегодня вечером мне требуется твое общество, Ники, но я не желаю выслушивать твои мнения или советы. Сегодня я уже сделал все, что мог. Я хочу разговаривать о том, что не имеет никакого отношения ни к человекам, ни к Лугала Цу.

— Заметано, — сказал я.

Когда я пришел, мы заговорили о походе в горы на западе Эттина. Он включил голограмму — заросший деревьями склон, который уходил все вверх и вверх. Деревья по большей части были сине-зелеными. Кое-где виднелись бронзово-багряные купы. Вдали вздымались снежные вершины. Гварха назвал их: Ледяная Башня, Клинок, Мать.

Голограмма сливалась в доме одной из его двоюродных сестер, сказал он. Она с радостью примет нас. Восхождение на эти горы не очень сложно, а ему хочется показать мне кое-какие достопримечательности: ущелье, где произошла знаменитая битва, и знаменитый водопад Серебряная Сеть.

— Он занимает всю ширину обрыва. Потоков сто, не меньше, и когда их озаряет солнце… Ха! Обязательно отправимся туда, Ники, когда покончим с этим.

Он надел синий халат. На столе перед ним стояла чаша с халином, и квадратный кувшин из комкастой красной глины. Глазурь на кувшине была прозрачной и тонкой. Я видел отпечатки, оставленные пальцами горшечников.

Что-то во мне потребовало: будь внимателен, сумей увидеть то, что впереди. Помни, как сильно ты его любишь.

(Ха.)

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.

19

Она проснулась утром и вдохнула аромат кофе, забрала одежду в охапку и пошла в ванную. Ей было слышно, как Ник на кухне насвистывает что-то вроде бы классическое. Из какой-то оперы?

Анна приняла душ и надела балахон из домотканой гватемальской ткани с узором из узких вертикальных полосок — красных, зеленых, голубых, желтых, черных и белых. Сандалии на плоской подошве, очень удобные, прятались под краем балахона. В уши она вдела длинные серьги и посмотрела на себя в зеркало, на круглое бронзовое лицо, напоминавшее о предках-метисах. Черные чуть раскосые глаза над широкими скулами. Полные губы и нос с изгибом, типичным для индейцев майя. Она даже не огорчилась, что не умеет краситься. В это утро она выглядела замечательно.

— Анна? — окликнул ее Ник из большой комнаты.

Она вышла к нему. Завтрак стоял на одном из столиков, а Ник прислонялся к стене с кружкой в руке. Оглядев ее с головы до ног, он сказал:

— Очень мило.

Анну обожгло раздражение. Какие типичные взгляды и слова для мужчины-землянина. Ему следовало бы за двадцать лет среди хвархатов приобрести манеры получше.

Она села. Завтрак состоял из кофе, ломтика поджаренного хлеба и миски с серой массой. Еще вариант человечьей жратвы, подумала она, но, попробовав, обнаружила, что это овсянка. И вдруг увидела сахарницу, полную коричневатых кристалликов, и кувшинчик с жидким голубоватым молоком. Когда она добавила их в миску, они немного помогли, но овсянка сохранила вкус овсянки.

— Что произошло вчера?

— На совещании? Лугала Цу внезапно решил, что хочет участвовать в переговорах. Право на это у него есть. Он головной.

— И вас убрали?

— Да. — Он отхлебнул кофе.

— Почему?

— Этот головной чувствует себя со мной неуютно. Он готов сидеть лицом к лицу с инопланетянами. Без этого не обойтись, иначе какие же переговоры? Но он не желает, чтобы инопланетянин маячил сбоку от него.

Прямой намек, что Ник ненадежен, что в зале он на стороне землян?

— Какая жопа!

— Если вам угодно, но вы незаслуженно оскорбляете крайне полезную часть тела. Я предпочитаю считать Лугалу злокачественной опухолью.

Она засмеялась.

— Значит ли это, что вы сможете участвовать в беседах с женщинами?

— Не исключено. Цей Ама Ул попросила, чтобы меня прислали сегодня, и вот я здесь. Однако Лугала Минти скорее всего разделяет чувства своего сына. Для нынешней встречи это роли не играет. Она на ней присутствовать не будет. Но потом…

— Они стараются сорвать переговоры.

Ник помолчал.

— Пожалуй, об этом я воздержусь высказываться. А как вам понравилась форма, в которую облекся сын Лугалы?

— Ее следовало бы сшить на размер больше.

— Поразительно, правда? Но художественный корпус обычно очень и очень надежен.

Она впервые слышала, чтобы он говорил таким тоном — злокозненно сладким, и вспомнила, что он участвовал в постановках пьес. Вероятно, в художественном корпусе у него немало друзей.

— Не слишком ли это мелочно?

— Анна, вы еще не видели настоящей мелочности! Когда парочка крутых личностей вроде генерала и Лугала Цу готовы к открытому столкновению, распахивается такая перспектива мелочности, какой нам с вами толком и не осмыслить. Помните свое впечатление, когда вы впервые увидели Скалистые горы? Или океан? Или Землю из космоса? Если эти ребята разбушуются вовсю, то получится что-то именно в этом роде.

— А они разбушуются? Намечается что-то вроде междоусобицы?

— Не знаю.

Анна допила кофе, и они отправились в уже привычную комнату встреч. Обе инопланетянки ждали их там, облаченные, как всегда, в великолепные наряды. У Цей Ама Ул он был из мерцающей синей ткани, у Ама Цей Индил — из сверкающей желтой парчи. В большие уши были вдеты несколько пар серег — на этот раз цепочки из золота, завершавшиеся золотыми шариками. При каждом движении шарики раскачивались и блестели.

Как они обожают броскую пестроту! И почему, если художественный корпус так надежен, а портные способны создавать такие одежды, почему у Ника столь нередко вид, как у чучела?

После обычных церемонных приветствий они сели. Ник по обыкновению чуть сзади.

— Моя старшая партнерша сказала, чтобы я начала, — заговорила Ама Цей Индил. — По ее мнению, мужчины… — Она закончила фразу на родном языке.

— Мужчины увязают в дерьме, — перевел Ник.

Ама Цей Индил наклонила голову, шарики закачались.

— В нашем языке мы пользуемся другим идиоматическим выражением — запутывают пряжу. Что стало особенно ясно теперь, когда сын Лугалы решил затеять ссору с сыном Эттина. Цей Ама Ул не станет ничего говорить о таком поведении, типичном для мужчин, и вовсе не рекомендующем ни Лугалу, ни Эттин как источник желательного генетического материала. Однако она убеждена, что переговоры очень важны и не должны быть сметены в сторону, потому лишь, что двое мужчин стараются оттеснить друг друга назад. Женщина Цей Амы не будет говорить о войне или о военных делах. Сражения — дело мужчин. Но переговоры касаются не только войны, но и мира, а мир — это сфера женщин.

До чего они прямолинейны! Она бы не смогла говорить так почти без единой оговорки или уточнения — особенно после стольких лет, посвященных писанию научных статей и докладов.

— Цей Ама Ул желает услышать, что произошло вчера, прямо от Сандерс Никласа, а затем она хочет узнать ваше мнение о переговорах, женщина Переса.

— Хорошо, — сказала Анна.

Ник заговорил по-хварски. Тон его ничего Анне не сообщал — слишком уж непривычно было само звучание языка. Голос его оставался неизменно спокойным. Инопланетянки внимательно всматривались в него. Он не поднимал глаз кроме тех случаев, когда Цей Ама Ул обращалась к нему — вероятно, с вопросами. Тогда, прежде чем ответить, он быстро взглядывал на нее.

Этот язык взглядов оказался, сложнее, чем ей представлялось раньше. Когда Ник встречал взгляд женщины, он словно утверждал: «Я говорю правду. Я говорю, как равный. Я говорю, как друг».

Наконец он кончил.

— Теперь моя старшая партнерша хотела бы услышать, как оцениваете происходящее вы, — сказала затем Ама Цей Индил.