25

Я проверил, как Гварха. Он все еще был без сознания, и я встревожился. Ему пора было прийти в себя. Я начал бродить по комнате, стараясь не думать о будущем. Я знал, что выбора не сделаю. Такая возможность у меня была все время, пока я находился в тюрьме — более трех лет — и ни разу не показалась заманчивой даже слегка, хотя альтернативой были двенадцать комнатушек, в которых мне предстояло провести остаток жизни в обществе членов экипажа «Гонца Свободного Рынка». Словно круг дантовского ада, или пьеса как его там?.. Ну, французского философа.

— Ники! — произнес голос.

Матсехар! Он был в прихожей.

— Почему ты вернулся?

— Анна сказала, что не все в порядке.

— Она ошиблась. Она же плохо себя чувствует. Все прекрасно.

— Выйди сюда, — потребовал он. — Ты же знаешь, я люблю видеть тех, с кем разговариваю.

Черт! Это я знал, и знал также, что Матс бывает упрямее осла. И, не высказав всего, не уйдет.

— Сейчас, — сказал я, проверил Гварху и убедился, что он все еще без сознания, узлы затянуты крепко, а пульс у него ровный и хорошего наполнения.

Я вышел в прихожую очень быстро, чтобы Матс не успел заглянуть в кабинет.

Он стоял прямо, развернув плечи, и выражение у него было словно он спорил с актерами или музыкантами: угрюмая решимость в сочетании с непоколебимой уверенностью в своей правоте. Матс видит мир в разных оттенках серого, лишь иногда — пока пишет пьесу.

— Я тебе не верю. Я не знаток человеков, но Анна выглядела вполне здоровой, а лгуньей она мне не кажется.

Я-то лгун, как всем известно. Такая уж у меня репутация!

— Она ошибается, Матс. Положись на меня.

Угрюмая решимость стала еще угрюмее.

— Первозащитник сегодня не в лучшем настроении. (Мягко сказано!) И тебе лучше уйти, до того как он рассердится.

Матс посмотрел на дверь кабинета.

— Он там?

— Да.

— Я бы хотел его увидеть.

— Зачем? Никакого дела у тебя к нему нет, и вы не слишком симпатизируете друг другу.

— Я прикомандирован к его штабу. Я имею права его видеть. И хочу это право осуществить.

Тут я вспомнил об аппаратуре наблюдения за прихожей. Скорее всего наблюдение ведет только компьютерная программа. Но если программа решит, что происходит нечто необычное, она просигнализирует специалисту, и я пропал. Впрочем, я уже пропал.

Черт бы побрал Людей и их манию следить за тем, кто где находится. Почему судьба не связала меня с менее параноической расой? Или менее параноическим полом.

— Матс, ты прервал мой спор с первозащитником. Спор сугубо частный, и мне хотелось бы довести его до конца.

— Ах, так? — Уверенности у него поубыло. — Очередная ваша ссора. Почему ты не сказал Анне? Она ведет себя так, словно встревожена. По-моему, она встревожена. Но с человеками определить это не легко.

— Ты же знаешь, как человеки относятся к пристойному поведению. Если я как-то напоминаю ей, что я такое, она испытывает неловкость.

Он расстроенно нахмурился.

— Мне не хотелось бы думать, что она страдает той же узостью, что и вся ее раса.

— Никто не свободен от недостатков.

(Гварха, постарайся придумать, как сказать Матсехару, что это неправда. Я не хочу, чтобы он думал об Анне дурно.)

— Ну, ты мог придумать причину, которая ее не встревожила бы, особенно раз она больна. Зачем ей было знать, что это любовная ссора? Мало ли какие причины могут вызвать спор.

— Ты прав, так мне и следовало бы сделать, но я не сообразил, а сейчас мне надо вернуться в кабинет. Наверное, у тебя есть чем заняться, вместо того, чтобы стоять в прихожей Эттин Гвархи.

Он откинул голову в знак согласия.

— Завтра, завтра.

— Что-что?

— Ники, да что с тобой? Неужели не узнал? Это же «Макбет». Ты уверен, что у тебя действительно все хорошо?

— В разгар спора? Но тут я могу только сам. Так иди.

Он ушел, и я вернулся в кабинет.

Генерал стоял у своего стола с рукой на аппарате связи. Он посмотрел на меня и поднял руку. В ней был нож — эмблема его должности — острый, как бритва.

Я остановился и сделал знак, что понимаю и принимаю к сведению. Дверь закрылась за мной.

Генерал отключил аппарат.

— Служба безопасности. Они спрашивали, не проверить ли мою прихожую. Я сказал, что не надо. Сядь, Ники.

Я подошел к одному из кресел у его стола, сел, откинулся и вытянул ноги перед собой, скрестив их. Поза, не позволяющая вскочить внезапно, и показывающая, что агрессивных намерений у меня больше нет.

— Ты всегда непрактичен в мелочах, — сказал он. — Когда связываешь кого-нибудь, не затягивай веревку вокруг сапог. Толку не будет. И не оставляй связанного в комнате, где есть нож.

Я опустил глаза. Он был в носках.

— Бесспорно, я не должен был выходить из комнаты, но явился Матс, и надо было от него избавиться.

— Он замешан в этом? Ты втянул ведущего драматурга в измену? Как подло.

— Он понятия не имеет о том, что происходит. Матсехар никогда не сделает ничего во вред Людям.

Он положил нож, но рядом со своей рукой.

— Где Анна?

— Узнай сам.

Он включил ВС и вызвал службу безопасности. Они уложились в пару минут. Она находилась на борту челнока, а челнок находился на полпути к человечьему кораблю, где известно, что она в челноке. Хуже того: в челноке с Анной находится еще один землянин — Этьен Корбо.

— Курьер, — доложил аппарат. — Человеки заказали доставку его на их корабль с обычным рейсом челнока. Мы сообщили им о сегодняшнем спецрейсе.

Он сердито зашипел и хлопнул ладонью по столу возле ножа. Я посмотрел на свои ноги. А аппарат сказал:

— Я не понял вашего последнего распоряжения, первозащитник.

— Соедини меня с пилотом челнока.

Их соединили, и генерал попросил позвать Анну. Некоторое время царила тишина, нарушаемая только шорохом сингулярности, дробящей материю. Затем голос Анны:

— Первозащитник?

— Второй делегат с вами?

— Нет. Ему предложили остаться в пассажирском салоне.

— Вы с ним говорили? Он знает, что происходит?

Снова тишина и шорох сингулярности, выполняющей свою работу.

— Мэм, я распоряжусь, чтобы челнок вернулся сюда. Из любезности и в надежде, что мы все-таки заключим мир, не говорите ничего Этьену Корбо.

— С Ником ничего не случилось?

Он махнул рукой, я встал и подошел к аппарату.

— У меня все в порядке, Анна.

— Мне следует выполнить просьбу Эттин Гвархи?

— Не знаю.

Генерал снова сердито зашипел. Нож лежал на равном расстоянии между нами. Я было подумал схватить его. Но зачем? Чтобы убить Гварху? Я сунул руки в карманы. Он это заметил и улыбнулся, враждебно сверкнув зубами.

— Анна, поступите, как сочтете нужным. Но помните, что Корбо — тупица. Не думаю, что он способен вам помочь.

— Когда вы вернетесь, — сказал генерал, — я хочу, чтобы вы поговорили с моими тетками. Возможно, они сумеют найти выход из этого положения.

— Вот это отличная идея, — сказал я в аппарат.

Анна молчала. Сингулярность занималась своим делом.

— Это разговор, который следует вести колено к колену, — добавил генерал.

И не по радио, когда неизвестно, кто вас слушает. Но сказать это вслух он, естественно, не мог.

— Ник?

— Решать вам.

— Я поступаю, как вы советуете, — сказала она.

— Объясните Корбо, — распорядился генерал, — что женщины Эттина попросили о незамедлительной встрече, вот почему челнок возвращается. Если он спросит… как это у вас говорится?.. отчего такой пожар, ответьте, что не знаете. Хей Атала Вейхар встретит вас и проводит.

Она сказала, что поняла, и он заговорил с пилотом на языке Эйха и Ахары, потом отключил ВС и повернул ко мне.

— Теперь, Никлас, мы пойдем к моим теткам. Нужно ли предупреждать тебя, чтобы ты воздержался от своих штучек?

— Я исчерпал их запас.

— Очень хорошо.

До женской половины мы шли в молчании. Первая моя реакция — слепая паника — уже миновала. Теперь я испытывал что-то вроде глухой тревоги, которая охватывает тебя перед медицинской проверкой, которая может выявить какое-нибудь неприятное заболевание.

Во время моего первого летнего семестра в колледже я попал в автокатастрофу, и мне сделали переливание крови. Затем выяснилось, что во введенной мне крови мог оказаться вирус, и целый год я сдавал анализы. Почти все время я не сомневался в благополучном исходе: я заколдован, предназначен для звезд, и ничто на Земле не способно мне повредить. Но в те дни, когда у меня брали кровь на анализ и я видел, как осторожны лаборанты, меня охватывал ужас. В конце концов все обошлось. Болезнь, которой опасались, во мне не угнездилась.

Мы прошли чрез дверь с символом очага (часовые возле нее сделали жест, равнозначный отдаче чести) и двинулись по сверкающему голому полу коридора мимо гобеленов, изображающих людей на родной планете, занятых сельскохозяйственными работами.

Один привлек мое внимание: женщина, ремонтирующая трактор. Я воспринял ее с той кристальной ясностью, которую иногда порождает страх. Винно-красный трактор. Дородная, плотная, невозмутимая женщина, светлый мех, ярко-голубая туника. Словно что-то эпохи раннего Возрождения, работы мастера-механика.

Мы прошли по коридору в прихожую. Гварха заговорил с воздухом, и воздух ответил. Мы подождали. Открылась дверь, и следом за Гвархой я вошел в комнату, где в прошлый раз говорил с его тетушками. Теперь голограмма была отключена, и вместо выходящих на океан окон взгляд упирался в глухую стену. Дверь, через которую мы вошли, бросалась в глаза — деревянная панель, черная, как уголь.

В центре комнаты стояли кольцом семь кресел. В трех сидели тетушки в огненного цвета платьях. Рядом с ними сидела четвертая женщина, высокая, худая, с мехом, убеленным годами. Ее платье было зеленым с сине-бело-серебряной вышивкой. Скорее всего традиционный узор с многословным названием. «Поднимаясь все выше в горы, мы наконец взираем на высокие, одетые льдом вершины». Я опустил взгляд.

— Подними голову, — сказала старуха.

— Я хочу посмотреть в твои глаза.

Я встретил ее взгляд. Она внимательно уставилась на меня.

— Бело-зеленые. Необычно, но красиво, точно ветки в снегу. Ты из-за них влюбился в него, Гварха? Из-за глаз?

— Это, — сдержанно сказал генерал, — моя бабушка. По-моему, вы еще не встречались.

Зато я много о ней слышал. Она была даже круче своих дочерей. Именно при ней Эттин приобрел свое нынешнее влияние. В возрасте восьмидесяти лет она удалилась в дом на крайнем юге, заявив, что сыта Людьми по передние зубы. Более двадцати лет она придумывала себе всяческие занятия: вела наблюдения за животными вроде птиц, разводила животных вроде рыб, сочиняла музыку, писала мемуары. Музыка была неплохой и минорной — вполне на уровне для устранившегося от дел политика. Мемуары, еще не опубликованные, внушали опасения многим и многим. Но я понятия не имел, почему она оказалась тут.

— Сядь, — приказала старая дама. — И держи голову прямо. Я еще не видела землянина, то есть вживе. Очень интересно.

Я послушался.

Гварха сел в кресло напротив меня и наиболее удаленное.

— Гварха, ты не ответил на мой вопрос.

Он взглянул на нее.

— Мне трудно вспомнить, почему я его полюбил.

Старуха нахмурилась.

— Это тоже не ответ. Что у тебя за манеры!

— Матушка, — сказала Пер довольно робко. — Гварха объяснил, что попал в сложное положение. Может быть, мы попросим, чтобы он уточнил, в чем дело?

— Ну, хорошо, — согласилась старуха.

Генерал посмотрел на меня.

— Следи за тем, что я буду говорить. Если я пропущу что-либо важное или искажу происходившее, прерви меня.

Я кивнул, и он приступил к рассказу. Он великолепно владел собой — поза непринужденная, но и не расслабленная, голос спокойный и ровный. Как ни хорошо я его знаю, мне не удавалось уловить хотя бы малейшей эмоции. Офицер, докладывающий начальству. Иногда он косился на меня, проверяя, не хочу ли я что-нибудь добавить, но я кивал — продолжай. Кончив, он сказал:

— Ты все время молчал, Ники. У тебя есть какие-нибудь поправки?

— Практически нет. Вы пропустили начало моего разговора с Анной — вероятно, потому, что компьютер еще не просигнализировал вам, а также то, что произошло, пока вы были без сознания.

— Что-нибудь важное?

Я пожал плечами.

— Считаю это отрицательным ответом. — Он обвел взглядом своих родственниц. — У меня есть запись всего этого. Но почти все по-английски.

— Обязательно пришли копию Сей, — сказала Пер.

— Хорошо, — ответил Эттин Гварха.

Зазвонил аппарат внутренней связи. Ответила Апци. Вейхар привел Анну. Пер посмотрела на меня.

— Выйди туда и попроси ее немного подождать. Сначала мы должны разобраться с этим. Скажи, что ей нечего опасаться. Ей не причинят вреда. Я обещаю.

— Обещают женщины Эттина, — сказала Эттин Петали.

Анна была в прихожей. Я все время забываю, что Анна вовсе не атлетического сложения. Что-то в ней сбивает меня с толку, хотя мне трудно подыскать этому определение. Увлеченность? Сила характера? Несгибаемость? В любом случае, Анна обычно выглядит более внушительной, чем положено по ее телосложению.

Но только не в этот момент. В низком широком хварском кресле она казалась испуганной и маленькой. Рядом стоял Вейхар.

— Что происходит? — спросил он на языке Эйха и Ахары.

— Тебе попозже объяснит Эттин Гварха, если сочтет нужным.

Он встревожился.

— Что мне надо делать?

— Остаться здесь. Составить компанию Анне и присмотреть, чтобы она не ушла.

— Она арестована? — спросил он шокированно.

— Нет. Но первозащитник и женщины Эттина не хотят, чтобы она бродила по станции.

Он, видимо, недоумевал, но промолчал.

Анна подняла голову. У нее был оглушенный вид, словно у зверька, попавшего в луч яркого света.

— Меня послала Эттин Пер, — сказал я по-английски. — Вам нечего опасаться. Вам не причинят никакого вреда.

Вейхар вздрогнул при слове «вред». Анна не шевельнулась.

— Она хочет, чтобы вы подождали тут, пока мы не выясним некоторые другие вопросы. Поверьте, вы можете положиться на ее слово.

Анна снова никак не прореагировала.

— Не помню, упоминал ли я прозвище Гвархи? Их у него несколько, но это дружеское, его можно употреблять при нем, и при мне — «Человек, которым командуют его тетки». Он ничего не сделает вопреки женщинам Эттина.

— Вы успокаиваете меня, словно маленького ребенка.

— Это вышло случайно. Прошу прощения.

— Вы сказали, что мне ничего не угрожает. А вам?

— Не знаю. Мне ничего не обещали. Но это моя проблема, не ваша.

— Ники, — сказал Вейхар, — происходит что-то скверное. Но что?

— У меня нет времени объяснять. Пригляди за Анной. — И я ушел.

Гварха и его родственницы все еще сидели в расставленных кольцом креслах в комнате без окон и терпеливо ждали. Только бабушка не излучала спокойствия.

— Все сделано, — сказал я Пер и сел.

— Благодарю тебя. — Она сложила руки и посмотрела на сестер. — У нас не было возможности обсудить положение, но…

— Начну я, — объявила Эттин Петали громким и решительным голосом. — И я не стану обсуждать ошибки и недостатки Сандерс Никласа. Предоставляю это другим. Я начну с моего внука. — Она повернулась в кресле и бросила на него испепеляющий взгляд. — Ты поместил подслушивающие устройства в комнатах женщин. Ты сознательно втянул женщину в борьбу мужчин. Это постыдно, Гварха.

— Она не принадлежит к Людям, — сказал генерал.

— Опасный довод, — заметила Эттин Сей.

Он опустил глаза, потом обратил их на бабушку.

— А что нам делать? Как поступать с людьми, которые не умеют вести себя? Если они вообще люди.

— Позволено ли мне говорить? — спросил я.

— Да, — сказала Эттин Петали.

Я посмотрел прямо в глаза генералу.

— Вы считаете, что я личность?

— Ты меня предал.

— А чего ты ждал от Ники? — вмешалась Эттин Пер. — Что он предпочтет тебя женщине и родственнице? Ты ждал, что он будет стоять, опустив руки, когда женщине Переса будут угрожать? Мне ясно, что ты ей угрожал.

— Угрожал уже после того, когда она получила информацию от Ники, потому что он снабдил ее этой информацией. Предал он меня не потому, что ей угрожали.

Бабушка презрительно фыркнула.

— Сейчас время войны. Мужчины предлагали меры, которые угрожают жизни всех человечьих женщин и детей. И ты ждал, что он ничего не предпримет? Так кем же ты считаешь своего возлюбленного?

— Сказать тебе, как это выглядит? — спросила Эттин Сей. — Так, словно ты считаешь, что для Ники не должно существовать ничего кроме тебя.

— Нам не следовало разрешать им жить вместе, — сказала Апци. — Посмотрите, к чему это привело? Что мешало Гвархе найти приятного юношу из симпатичного нам рода?

Наступило молчание. Женщины Эттина словно испытывали смущение. Я не мог решить, личное ли это мнение Апци, или она высказала вслух то, что думали они все.

Наконец молчание нарушил генерал.

— Ты задала вопрос, бабушка, и я отказался на него отвечать. Но отвечу сейчас. Ты спросила, полюбил ли я Ники из-за его глаз. Нет. И не из-за его волос. Когда я увидел его, они были цвета меди и сверкали даже в свете станционных плафонов. Если бы я увидел их в лучах солнца какой-нибудь планеты, то, наверное, ослеп бы. И не за его странную голую кожу, которая всегда вызывает во мне нежность — ту нежность, которую вызывает беспомощность ребенка. Но все это не играло никакой роли, как и прочее, что в нем чуждо нам и необычно.

Он сделал стратегическую паузу и продолжал:

— Назвать ли вам пять причин? Ведь в старинных сказаниях все пятерично. Во всяком случае было.

— Да, — сказала Эттин Петали.

— Он умен, хотя и не всегда так, как умны Люди. Он любознателен — даже сейчас, когда его должны были бы укротить страх и стыд. Последите, как он прокручивает все у себя в мозгу и смотрит то на одну из вас, то на другую. Он никогда не утрачивает любопытство к тому, что происходит вокруг.

Женщины послушно поглядели на меня, а я поглядел на пол.

— Он никогда не сдается. Думаешь, он отступает, а он просто занимает новую позицию, чтобы переждать, либо найти новый способ сопротивляться или атаковать. Я видел его в комнате допросов. Если существует достойная форма рахаки, то это она. И он не хочет ненавидеть. Ему даже не нравится сердиться. Когда я пришел навестить его в тюрьме, он охотно разговаривал со мной, хотя знал, что и я участник того, чему его подвергают.

(Мне не слишком хочется признаваться в этом, но я изнывал от скуки, а ты был куда интереснее технарей, с которыми я сидел в тюрьме. Но эта речь мне очень дорога, и я постарался записать ее слово в слово так, как ты говорил.)

— Это четыре причины, — сказала Эттин Петали.

— У меня была еще одна, но ее больше нет.

Эттин Сей наклонилась вперед.

— Ты хорошо сказал, Гварха, и теперь понятно, почему ты выбрал Сандерс Никласа вместо кого-нибудь более подходящего. Но это не объясняет, почему ты считаешь, что быть верным он обязан исключительно тебе. Ни от одного из мужчин среди Людей ты бы ничего подобного не требовал.

— Ты полагал, что раз ты его любишь, а он чужак, задержанный внутри наших границ, и совсем один, то у тебя есть право… — Пер замялась.

— Считать его своей собственностью, — докончила бабушка голосом, исполненным презрения. Это существительное не применялось, когда речь шла о домах, земле и прочих богатствах, которыми семьи владели совместно, а только о личном имуществе — одежде, мебели, ручном зверьке.

— У тебя всегда был этот недостаток, — подхватила Пер. — Даже в раннем детстве. Ты не просто хотел быть первым, что похвально. Ты не просто хотел заставить других мальчиков отступить назад. Ты хотел ухватить и сохранить только для себя. Жадность и несговорчивость всегда были твоими пороками.

Бывали минуты, когда я недоумевал, что сделало генерала таким, каков он есть. Вот они. Эти устрашающие женщины. Он сидел, сгорбив плечи, и терпел.

— Можно мне сказать еще? — спросил я.

— Да, — ответила Эттин Петали.

— Перес Анна все еще ждет, а когда я ушел от нее, она была по-прежнему испугана и очень сердита. Не стоило бы заставлять ее ждать слишком долго.

Старая дама уставилась на меня.

— Ты прав. Нам не следует тратить столько времени на недостатки Эттин Гвархи. Остается еще вопрос о твоем поведении и о том, что жалкий дурень Лугала Цу сумеет извлечь из этой ситуации.

— Ты понимаешь, что натворил, Ники? — спросила Эттин Сей.

— Я сообщил секретные сведения врагу во время войны. Земляне оценили бы мой поступок примерно так же, как вы.

— Ты предложил ему прибегнуть к выбору, Гварха? — спросила Эттин Петали.

— Нет, — сказал генерал. — И не стану.

— Но почему? — спросила Апци жалобным голосом.

— Он рахака. Он не прибегнет, а я много лет назад обещал себе, что больше никогда не буду участвовать ни в чем, что может причинить ему вред.

Правда?