Летописи Ниса (№3) - Время перемен

Прежде чем выйти во двор, Максим решил снагличать — и сообщил слуге, что они идут в сторону Кругов, мол, забыли там какую-то безделицу, обронили в спешке — а безделица-то дорога как память… Ну и вообще хочется свежим воздухом подышать, так что если хозяин будет спрашивать, передайте, что отлучаемся, но ненадолго, максимум на часок. И кстати, любезный, если не затруднит, распорядитесь, чтоб к этому времени к нам в комнаты подали чего-нибудь позавтракать; а вещи пускай не трогают, мы сами распакуем, когда вернемся.

— Ну ты жук! — восхищенно прошептал Резникович, когда они миновали хиленькую оградку и выбрались на тропинку, где их никто не мог услышать. — Так задурить голову бедняге — это уметь надо!

— Это-то я умею, — ворчливо отозвался Максим.

«А вот миры спасать — уж извини, старина», — но этого он вслух не сказал. Незачем в чужие раны раскаленным прутом тыкать.

— Ну что, пошли к Кругам?

Они молча зашагали по дороге, ровной, заметной — и захочешь — не заблудишься.

— Послушай, ты что, замерз?

Журский недоуменно уставился на приятеля, и тот объяснил:

— Ты же дрожишь, как будто только что вылез из полыньи. Дать тебе куртку?

Максим покачал головой:

— Спасибо, не нужно. И так скоро будем дома — там и отогреюсь.

На самом-то деле он знал: никакая куртка не поможет. Только сейчас он понял, насколько перепугался того, что с ними произошло — и, собственно, происходило до сих пор. Когда ребенок рождается, покидая утробу матери, оставляя тот уютный мирок к которому привык, — он кричит от ужаса перед неизвестным «нечто», представшим перед ним. Точно так же готов был сейчас заорать и Максим. Кажется, он даже меньше перепугался в прошлый раз, когда вместе со своим дядей, Дениской и еще несколькими людьми попал в «параллельное измерение « — а ведь тогда его жизнь подвергалась не меньшему риску.

«Вот странно: обычно, когда в книгах пишут о таких случаях, герой только и делает, что восхищается да радуется увиденному. Мне бы тоже, наверное, следовало. Ведь глупо же…» Он оглянулся: невероятных форм и размеров растения окружали дорогу. Раньше он видел их только на рисунках про доисторические времена да в экранизациях a la «Парк юрского периода». Теперь, что называется, узрел воочию. И куда же подевалось то ощущение романтики, которое возникало прежде, стоило лишь посмотреть на рисунок с каким-нибудь «динозавровым папоротником»? Никакой романтики — одно лишь чувство чуждости, опасности, таящейся в этих листьях и стволах.

«Да ты, никак, ксенофоб, дружище!» — впрочем, было несмешно.

Что же до эльфов… выглядят они как люди, поэтому сложновато поверить в рассказы Мэркома о его семисотлетнем возрасте. Глаза? Да, в глазах что-то такое есть, и нутром чуешь: «правда», но разум отказывается принимать такое. Может, они еще и колдовать умеют?!.. «Драконы. Здесь и драконы водятся. Эти точно на людей не будут похожи». Но нет, доводить дело до такого Журский не собирался, драконы — это уже перебор. У него семья, ему с такими воспоминания будет сложновато жить. Кое-кто, конечно, не задумываясь поменялся бы с Максимом местами — рыцарь Александр Сергеевич, например, — но Журский никогда эскапизмом не страдал, вот как в детстве переболел, так с тех пор и не думал даже. Его место — в зоопарке, в экспедициях, там, где он чувствует себя собой.

— Ты чего раскис? — обронил Резникович.

Максим аж обалдел: это кто кого утешать должен?!

А приятель продолжал:

— Если из-за дочки переживаешь, то зря. Я хоть с ней всего полдня знаком, но видно же — девочка самостоятельная, боевая. Ничего с ней не случится. Да и рыцарь наш — вполне приличный паренек. Если что-нибудь…

— Да перестань, Денис, я не по этому поводу.

Тот замолчал, пожав плечами, мол, как скажешь.

Но Журский ничего сказать не успел, поскольку они уже пришли к Кругам.

Менгиры по-прежнему тянулись к небу, здесь почти незаметному из-за обилия зелени. Максим мысленно сравнил их сперва со старым проржавевшим капканом, готовым вот-вот цапнуть вас за ногу, потом — с челюстями какого-нибудь гигантского «-завра», наконец посмеялся над собственной банальностью и кивнул в сторону камней:

— Ну что, погуляли и хватит?

Слова получились не веселыми, а скорее жалкими, звучавшими заискивающей попыткой оправдаться. В этот момент Журский был противен сам себе — и в то же время знал, что не отступит. Жена и дочь важнее, чем собственное душевное спокойствие.

— Идем?

— Макс, посмотри!.. — приятель шептал так, что Максима передернуло.

Он обернулся. Резникович тыкал пальцем куда-то в траву, что росла возле самой дороги.

Подбежал, глазами отыскал нужное — и отшатнулся.

Капли крови на листьях, они же — на чем-то белом, что флагом о капитуляции виднеется невдалеке. Журский подошел поближе и поднял с земли платок, заранее зная чей он.

«А ты говоришь, — подумал отстраненно, — „девочка боевая“. Да уж, куда боевитей!.. Только где мне ее теперь искать, мою „самостоятельную“?..»

Киллах о воспитании

— Ведь опять врет, — недовольно ворчит из темноты кто-то из слушателей. — Избавитель, ну скажи же…

— Пусть, — отмахивается тот. — Не мешайте.

Килларг благодарно кивает:

— Твоей мудрости нет предела. Равно как и терпению. С вашего позволения, господа, я продолжу.

* * *

Итак, как уже говорилось, отряд кхаргов, посланных Голосом Господним за будущими воспитанниками, благополучно добрался до Гунархтора. Они подошли к городу утром, когда народу на улицах было еще не слишком много, и посему Желтоклыкий, главный среди носильщиков, направил своих кхаргов кратчайшим путем. Они добрались к холму господина Миссинца примерно через полчаса; но хотя время было раннее, у ворот уже толпились многочисленные просители.

Следует сказать, что таковые почти никогда не оставляли в покое холм пророка. Ибо, как утверждают мудрецы, надежда порой бывает сильнее смерти; вот паломники и надеялись на то, что если и не привлекут внимание, то хотя бы сами краешком глаза увидят, одной ноздрей учуют господина Миссинца. Не смущали их ни высокий каменный забор, ни бдительная стража у ворот. И всякий раз, когда ворота те открывались, толпа восторженно привставала, поводила в воздухе носами и надеялась на удачу. Некоторым даже удавалось увидеть в проеме невысокий (по тогдашним меркам для Гунархтора) двухэтажный холм господина Миссинца.

Пророк никогда не стремился жить в роскоши, однако единственно ради поддержания престижа вынужден был поселиться в этом холме. Его выстроили согласно с планами самого Голоса Господнего, и только высокий забор соорудили чуть позже, когда стало ясно, что иначе никак не уберечься от толп паломников.

Когда отряд, возглавляемый Желтоклыким, приблизился к воротам, ожидающие в очередной раз воодушевились — но ненадолго. Ибо внутрь пропустили только вновь прибывших — а потом ворота за их хвостами — и перед вибриссами паломников — опять намертво закрылись.

Холм господина Миссинца стоял в небольшом парке, не выделявшимся ничем особенным. Там не росли ни какие-то особо редкие растения, не обитали в клетках невиданные твари. Парк служил единственно для отдохновения души хозяина холма. Был он, парк, нестрого разделен на фрагменты аккуратными дорожками. Вдоль дорожек росли декоративные папоротники, в том числе и древовидные, чьи запахи составляли неповторимые узоры. Собственно, именно запаховые букеты были основным критерием, по которому разбивали парк.

По дорожке навстречу прибывшим торопился один из слуг господина Миссинца — кхарг по имени Гостеприимец. Он, поджав губы и сморщив нос, поинтересовался, почему отряд Желтоклыкого прибыл так поздно, но ответ выслушивать не стал.

«Оправдываться будете перед пророком — если тот захочет слушать», — напрямик заявил он. Пока же препроводил всех их в приемный зал, где с минуты на минуту должен был появиться господин Миссинец.

* * *

— Вот ведь… — кряхтит кто-то из слушателей. — Так врет, как будто видел все это собственными глазами, нюхал собственным носом.

— Всего не видел, — с достоинством отвечает килларг. — Но в парке у господина Миссинца был пару раз. Да и, кстати, Избавитель, может, наверное, подтвердить, что я не вру.

Но Избавитель ничего не говорит, он только кивает, а взгляд его, устремленный в пустоту за плечом сказителя, еще раз подтверждает, что мысли Избавителя заняты совсем другим и находится он сейчас, похоже, далеко отсюда. Далеко и в пространстве, и во времени.

* * *

Гостеприимец Рокху сразу не понравился. Селюк или даже кхарг-зверь, дорвавшийся до власти над себе подобными — вот как бы Рокх его охарактеризовал.

— Они очень устали? — спросил Гостеприимец, указывая на молодых кхаргов.

— Не очень, — не задумываясь, ответил Желтоклыкий.

— Это хорошо. Господин Миссинец сейчас занят, — со значением произнес Гостеприимец. — Когда освободится, тогда и прийдет в зал.

Желтоклыкий понимающе кивнул.

Они зашагали по дорожке — Рокх решил, к парадному входу в холм, но нет, таким как они, разумеется, у парадного-то входа делать нечего. Гостеприимец повел носильщиков и их «ношу» к северному крылу, где обнаружилась невзрачная дверь. За дверью был коридор, потом еще один, чуть пошире и обставленный побогаче предыдущего; наконец коридор уперся в широченные, в полстены, створки, которые распахнулись и поглотили их, пропихнув прямо в зал (Гостеприимец остался снаружи). Преогромнейший зал, даже удивительно, что он поместился в этом холме.

— Располагайтесь, — велел Желтоклыкий, указывая на тнилры, специальные подставки для стояния во время длительных приемов. Разумеется, Рокх тогда еще не знал, как они называются и для чего предназначены, эти высокие массивные треножники в кхаргов рост, с плоским мягким утолщением-подушкой наверху. Когда кхарг становился в тнилр, опираясь частично на хвост, но в большей степени на спинку треножника, голову очень удобно было откидывать именно на это утолщение.

Из того, что в зале не оказалось ни одной скамьи для сидения или — тем более! — топчана для лежания, можно было догадаться и о предназначении самого зала. Здесь не проводятся ни пиры, ни длительные задушевные беседы

— только серьезные собрания, деловые… хотя, какие могут быть деловые собрания у пророка? и с кем?

— Давай-давай, не стесняйся, Клеточник! — рокотал Желтоклыкий. — Когда еще отдохнешь, неизвестно, так что…

Рокх не стал дослушивать. Он даже не вздрогнул, когда услышал свое имя, он с некоторых пор начал отождествлять его с собой. Звучало коротко и жестко: «Рокх», а что в переводе означало… клеточник — это ведь не только тот, кто сидит в клетке, это может быть еще и тот, кто эту клетку мастерит… или разламывает на куски. Тут вариантов много, выбирай, какой больше нравится. Или говори «Клеточник», подразумевая все сразу — точно не ошибешься.

Он подошел к тнилру, оперся спиной, откинул голову — благодать! О-ох, как хорошо-то!..

И тотчас двери в противоположном конце зала лязгнули, распахиваясь — так стремительно поднимает надкрылья жук-рогач, намереваясь взлететь.

В зал ворвался господин Миссинец.

То, что это был именно он, Рокх понял сразу, с первого же взгляда на него, с первого же запаха вошедшего. Власть, сила, напор — вы не могли не почувствовать их, находясь поблизости от Голоса Господнего.

…Но было кое-что еще: болезненность. И — запах ярости, затухающей, выстывшей, словно уголья недавнего костра.

Если очень сильно подуть, не исключено, что пламя вспыхнет заново.

Единственный глаз сверкал искрой от этого самого костра; господин Миссинец внимательно оглядел находящихся в зале, потом повернулся к начальнику носильщиков:

— Почему так долго?

Тот мигом отлепился от тнилра, поджимая хвост:

— Обстоятельства!.. Один из будущих воспитанников почти всю дорогу просидел в клетке, поэтому…

— Мне не нужны воспитанники, — лениво поправил его Голос Господен. — Мне нужен воспитанник. Один. Лучший. Скажи-ка, который из них покинул клетку первым?

Желтоклыкий показал.

— А который последним?

— Я, — сказал Рокх.

Господин Миссинец насмешливо и вызывающе оглядел его, после чего медленно кивнул, оскалясь.

— Так, Желтоклыкий, всех, кроме этих двоих, вели своим кхаргам отвести к Гостеприимцу. Он знает, что с ними делать. — Пророк повернулся к Рокху и Ллурму, то бишь, Быстряку: — А вы пойдете со мной. И ты, Желтоклыкий, тоже. Сейчас выясним, кого из них я оставлю себе.

И быстро, не дожидаясь их, господин Миссинец вышел из зала.

— Не отставайте! — прошипел Желтоклыкий, издавая резкий запах страха и злясь на себя за то, что не может сдержаться. — Не отставайте и не разевайте свои пасти, пока вас не спросят!

Они буквально помчались по длинному коридору без окон, который, похоже, постепенно уходил под землю. Во всяком случае, прежде, чем господин Миссинец остановился, им еще пришлось спуститься по нескольким лестницам.

— Сюда! — Голос Господен толкнул низкую каменную дверь, наклонился и нырнул во тьму, подсвечивая себе снятым со стены факелом. Вскоре внутри помещения засветились огни — господин Миссинец поджег факелом несколько других, висевших на стенах толстыми пиявками, — и стало видно, что кхарги находятся в подвале с низким потолком и поросшими лишайником стенами. Сюда, похоже, редко наведывались, Рокх поневоле удивился, откуда здесь взялись свеженькие факелы. Возможно, их приготовили специально для того, что должно сейчас произойти?..

Тем временем на лестнице, по которой они спустились сюда, уже выстукивали чьи-то шаги. Явился Гостеприимец вместе с несколькими кхаргами-зверьми невероятно мощного телосложения. В руках у кхаргов-зверей было несколько мечей.

Рокх, впрочем, уже все понял. Его интересовало лишь одно: с кем? С кем придется сражаться? С соперником-одновылупленником или с этими кхаргами-зверьми? Или, может, с самим…

— Дайте им оружие, — велел господин Миссинец. Потом отошел чуть вбок, нажал и повернул что-то на стене — та отъехала, обнажив узкий коридор, примыкавший к подвальному помещению.

— Здесь есть пара наблюдательных отверстий, — объяснил Голос Господен. — Отсюда мы будем следить за вами. Выйти должен только один.

И их, Рокха и Ллурма, то бишь Клеточника и Быстряка, впихнули в подвал — и дверь позади с грохотом могильной плиты захлопнулась. В руках каждый неуклюже сжимал меч, выданный кхаргами-зверьми. На стенах исходили светом факелы-пиявки. И где-то там, между пиявками, смотрел в щель единственным глазом пророк Господен.

— Как думаешь, что они сделать с теми, кто сюда не попать? — спросил Быстряк. И он, и Клеточник говорили еще с ошибками.

— Не знать, — ответил Рокх.

И ударил.

Потому что не собирался выяснять на собственной шкуре, что же произойдет с бывшими собратьями по Плато. И еще потому что знал: одновылупленик тренировался ходить на ногах дольше, чем он, — значит, и шансов на победу и Ллурма больше.

Быстряк удар отразил — не даром ведь он получил свое имя.

Потом мечи заплясали в воздухе, порождая оглушительное эхо и, вероятно, здорово забавляя невидимых отсюда зрителей. Ни один из поединщиков оружия прежде в руках не держал. К тому же мешали когти; обычно их подстригают, хотя бы на деснице, но это — воспитанные кхарги, знающие, что к чему, а новичкам приходилось, мучаясь, пытаться удержать в ладонях непослушные, слишком тяжелые рукояти. Мечи норовили выскользнуть из рук, когти больно впивались в собственную же плоть…

И все-таки со стороны сражение в подвале, наверное, больше напоминало разыгранную шутами битву. Только кровь из ран текла по-настоящему. И никто не смеялся.

…хотя в конце концов пришлось.

Быстряк ведь был не только одним из самых решительных кхаргов-сверстников Рокха, он еще и раньше всех выбрался из клетки. Поэтому и ходить на ногах умел лучше, чем его соперник.

Меч выброшенной на берег рыбой отлетел в сторону, зазвенел на камнях, затих где-то в углу. Сам Рокх сильным ударом оказался повержен на пол, а клинок Ллурма замер в непосредственной близости от горла Клеточника. Одно движение — и конец. Свой предыдущий мир Рокх разломал на кусочки — нынешний же намеревался разорвать в клочья самого Рокха.

Но покамест Клеточник, валяющийся на грязном подвальном полу, все-таки посылал прощальный привет своему миру, пренебрежительно хохоча ему в лицо.

— Что с тобой? — опешил Быстряк.

Рокх оборвал смех и осклабился:

— Ничего. Лучше добивайть. Выйти должен только один — или ты собираться сидеть тут вечно?

— Мне это ни к чему, — отрезал Ллурм. — Эй, господин Миссинец. Поединку конец. Выпускайте нас.

— Добей его, — раздался приглушенный голос Голоса. — Добей и тогда выйдешь.

— Я не хотеть убивать его. И не буду.

— Это приказ, — вкрадчиво произнес пророк.

— Я отказываться повиноваться.

Наверное, сегодняшний день был особенным для этого подвала. Уже второй раз

— после долгого перерыва, а может, вообще второй раз за все время существования этого холма и этого подвала — здесь смеялись. Теперь — господин Миссинец.

— Хорошо, — прорычал он. — Хорошо, я выпущу вас обоих. Но скажи мне, Клеточник, как бы ты поступил, оказавшись на месте Быстряка?

Рокх поднялся с пола и быстрым резким движением встряхнулся, от плечей до кончика хвоста. Часть налипшей на шкуру грязи осыпалась, но все равно он чувствовал себя вывалянным в этакой помойной яме времени.

— Сложно сказать. Если бы я знать то, что знать сейчас о нем, я бы наверняка пощадить Ллурма. Но если бы не знать…

Застонала, отворяясь дверь. В проеме возник Голос Господен.

— Отлично, — произнес он, сверкая своим глазом-углем. — Я беру вас в воспитанники, обоих. Но может быть, когда-нибудь ты, Быстряк, еще пожалеешь о том, что не подчинился моему приказу.

— Это угроза, господин?

— Я не торговец, которому ты не заплатил денег за товар. Я не угрожаю. Я — пророк Господен. И я предсказываю.

— А о чем буду жалеть я, господин? — неожиданно для самого себя спросил Рокх.

— О том же, Клеточник. О том, что твой совылупленик оказался слишком дерзким — или слишком малодушным — и не выполнил мой приказ. Вы оба будете жалеть об этом, но каждый — по своей причине. Возможно. А возможно, и не будете. Все во власти Одноокого. Теперь же я перепоручаю вас заботам Гостеприимца. Увидимся позже.

* * *

…И чтобы испытать их и выбрать достойнейшего, велел господин Миссинец назначить молодым кхаргам разнообразные испытания. Сперва отсеялись самые слабые и глупые, потом — те что были посильнее и поумнее, но все же недостаточно; наконец остались только двое: Быстряк и Клеточник. Им Голос Господен вручил по мечу и велел сойтись в честном поединке, ибо по сообразительности оба были одинаково сильны; вот и хотел он решить, каковы же они будут в бою.

И долго бились Клеточник и Быстряк, но никто из них не мог одержать победы над другим. И тогда велел им господин Миссинец остановиться и сказал, что берет в воспитанники обоих.

Он поселил их в одной комнате и назначил своим воспитанникам в надзиратели Желтоклыкого — того самого кхарга, который возглавлял отряд носильщиков.

Впереди у Клеточника и Быстряка было много дней ученичества.

* * *

Наконец-то — впервые после поединка — их оставили одних. Гостеприимец отправился уладить проблемы с отсутствием второй лежанки и прочих вещей, ведь комната, в которую он их отвел, предназначалась для одного воспитанника.

— Ну что, одновылупленик, доволен?

Рокх дернул хвостом, словно сгонял муху-надоеду — меньше всего он был сейчас расположен к беседам.

— Чем?

— Жизнью, — внезапно разозлясь, процедил Ллурм. — Своей жизнью.

— Недоволен.

Можно было, конечно, кое-что и добавить, чтобы понятней стало. Про то, что за время странствия понял: хочешь стать дорожником, а не сидеть на одном месте, как какой-нибудь селюк. И еще — про то, что господин Миссинец не от доброты душевной /»…добей его и тогда выйдешь…"/ взялся за их воспитание. Голос Господен явно намеревается их использовать. Хорошо это или плохо?

В пути, особенно пока ехал в клетке, Рокх успел немного узнать про Одноокого. Но в сознании молодого кхарга Господь не представлялся чем-то незыблемым и священным.

…Наверное, недаром назвали его Клеточником. Ведь именно клетка, по сути, так повлияла на Рокха.

Обычно молодой кхарг, если ему не уготована судьба кхарга-зверя, попадает к своему будущему воспитателю прежде, чем начинает более-менее понимать язык и уж тем паче — разговаривать. Поэтому представление о мире складывается у такого воспитанника именно под влиянием воспитателя. Рокх же самостоятельно «исследовал» окружающий его мир, и никто не пытался намеренно формировать сознание молодого кхарга.

Об Однооком он впервые услышал от носильщиков; Господь в представлении Рокха был неким невидимым надсмотрщиком-хозяином, еще одним из огромного количества тех, кто находился выше Клеточника на иерархической лестнице. Ни благоговейного трепета, ни благодарности (за что, Господи?!) Рокх к Одноокому не испытывал. Соответственно, не испытывал он подобных чувств и по отношению к Голосу Господнему. Зато ему очень не нравилось, когда кто-то пытался его, Рокха, использовать в своих целях (или в целях Одноокого, что не имело для Клеточника никакой принципиальной разницы).

Признаться, у Рокха было весьма смутное представление о собственных целях. До сих пор его вели по жизни, лишь иногда позволяя что-либо решать самому. В котловане кхарг еще, по сути, и не был самим собой; из клетки убежать не мог, и не только потому что за ним следили, но и потому что понимал: без знания языка и обычаев долго не протянет. Нынче же Клеточник попал в холм

— и ситуация изменилась. Во-первых, не исключено, что из покоев господина Миссинца удастся сбежать. Теперь Рокх — не безъязыкий кхаргеныш, теперь он достаточно ориентируется в жизни, чтобы не зависеть от других. Теперь…

Теперь оставалось только сбежать, ведь так?

Вот здесь-то и таилось «во-вторых».

Разумеется, Голос Господен действует не из одних благородных побуждений помочь молодым кхаргам. Но какая, по сути, разница? Это ведь не означает, что при определенном умении и старании Рокху не удастся отыскать собственную выгоду в задуманном господином Миссинцем. Их с Ллурмом хозяин

— очень значительная фигура в городе, да и в окрестных селениях тоже. Рядом с ним и кто-нибудь другой, способный и сообразительный, сможет подняться по жизненной тропе к самой верхней части плато Власти. А власть в представлении Рокха прежде всего означала свободу во всем.

…Он подошел к двери и легонько толкнул ее — оказалось, заперто. И когда успели? Ведь даже не было слышно, как щелкает замок!

Он прислонился к прохладным доскам двери, втянул раздувшимися ноздрями воздух, прислушался. Кхарги-звери, кажется, по-прежнему находились в коридоре. Наверное, стерегли новую жизнь, подаренную господином Миссинцем Рокху и Ллурму. Чтоб не сбежала ненароком.

Быстряк тем временем исследовал комнату. Собственно, тут было целых три комнаты, соединенных между собой перегородками: спальная, рабочая и вот эта, где они сейчас находились, — скорее всего, предназначенная для встречи гостей. Плюс — каморка, в которой следует отправлять естественные потребности.

Рокх, поскольку делать все равно было нечего, тоже оглядел их нынешнее пристанище. Массивная недешевая мебель, посуда, украшения…

Впечатляло — точно так же впервые поразил его термитник. Кто-то из одновылуплеников, из тех, кто уже покинул свою клетку, спросил тогда у носильщиков, что это такое, показывая на высоченный холм, возведенный невесть кем. Слушая объяснение, Рокх изумился — настолько гармоничной и величественной показалась ему жизнь маленьких насекомых.

Сейчас, вспоминая об этом, Клеточник чувствовал себя добычей термитов, которую они приволокли в свой холм, поместили в камеру с питательным веществом и вовсю лелеют — но лишь для того, чтобы при необходимости пожрать. И пока сидишь тихо, потребляешь вещество, тебя не трогают. Как только сунешься из камеры — тут же и растерзают.

Клеточник усмехнулся этим мыслям, и Быстряк удивленно повернулся к нему: что смешного?!

— Окон нет, — сказал Рокх. Не собирался говорить, но… впрочем, объяснять он все равно не станет, а сам сокомнатник (сокамерник!) вряд ли поймет, о чем речь.

— Окна сложнее охранять, чем двери.

«Сложнее, — мысленно согласился Рокх. — Особенно — от того, что извне. От того, что мы можем увидеть, услышать, понять. Воспитатель не желает подвергать нас посторонним, пагубным влияниям. Мы должны стать такими, какими он хочет, какими желает видеть нас Одноокий.

…А какими?»

* * *

А следует сказать вам, что для обучения своих воспитанников господин Миссинец не пожалел ни денег, ни сил. Город Мечты к тому времени, о котором идет речь, стал уже одним из самых известных, здесь собирались самые лучшие мастера. И вот Голос Господен нанимал лучших из лучших с тем, чтобы были они наставниками Быстряка и Клеточника; а иногда даже выписывал специалистов из других городов. Их обучали речи кхаргов, а также языку жестов и запахов, рассказывали, как вести себя в обществе. Не забывали и об искусстве совершенного владения своим телом: беге, плавании, сражении с противником врукопашную, на мечах и копьях. Учили владению пращой и луком, но также и основам чародейства. Как и положено в классическом образовании, от общего переходили к частному: сперва дали молодым кхаргам представление о мире и взаимосвязях в нем, а уж потом стали учить, как им самим вести себя в этом мире.

Нередко воспитатель может вообще не принимать участия в процессе обучения своих воспитанников, но господин Миссинец не оставался в стороне. Мало того, что он часто присутствовал на занятиях Быстряка и Клеточника, он еще и сам взялся учить их. Но не вопросам религии, как могли бы ожидать молодые кхарги, а какому-то неизвестному им языку. И это было не одно из кхарговских наречий, но абсолютно самостоятельный язык, которого никто больше, кроме Голоса Господнего и его воспитанников, не знал.

Молодые кхарги вообще первое время после метаморфоза обучаются очень быстро, а вот с возрастом, как известно, становятся менее восприимчивыми к новым знаниям. Посему господин Миссинец и старался как можно более качественно «наполнить» своих воспитанников. Нельзя сказать, чтобы те радовались такому положению дел, но деваться им было некуда. Да и первое время заниматься, собственно, кроме как учебой, — тоже. Ибо Голос Господен в мудрости своей предусмотрительно оградил воспитанников от всех искушений мирской жизни — и, пока обучились они, не выходили за пределы холма пророка.

Однако же настал день, когда господин Миссинец счел возможным выпустить своих воспитанников в город — разумеется, вместе с их надзирателем. Но сперва пожелал он, чтобы выбрали они себе имена, подходящие их нынешнему положению.

* * *

Костер призатух, и кто-то из слушателей поднимается, чтобы подбросить в него поленья. Невыносимо ярко вспыхивает пламя — и видно, что Избавитель насмешливо качает головой, глядя на килларга: вроде и соглашается с рассказом, а вроде и нет.

Не понять.

* * *

— Пожалуй, — сказал Ллурм в те дни, когда они еще и не помышляли о прогулках по городу, — пожалуй, тебя следовало бы назвать по-другому. Что это за имя — Клеточник? То ли дело — Остряк или, допустим, Умник.

Рокх промолчал.

Он с самого начала относился к своему сокамернику с полубезразличным пренебрежением, ибо для себя определил Ллурма как слабака и ленивца, прежде всего во всем, что касалось умственной деятельности. Быстряк был талантлив, сообразителен, но апатичен, как трухлявый пень. Когда от него требовали чего-то, Быстряк подчинялся, но самостоятельно думать, анализировать, делать выводы он не желал. Что, по мнению Рокха, было признаком слабости и мягкотелости.

Воспитание у Голоса Господнего разнежило Ллурма; вот если бы тот жил в какой-нибудь деревне на границе двух кланов, тогда, возможно, из него вышел бы серьезный кхарг, а так… Рокх усматривал в этом некую иронию судьбы: Быстряку предоставили возможности для обучения, которых ни у кого другого никогда не было и в обозримом будущем, наверное, не появится, — и тем самым испортили Быстряка.

Довольно скоро Рокх сообразил, что из этой ситуации можно извлечь выгоду — и с тех пор периодически «подкармливал» Ллурма «вкусными» готовыми идейками. И если другого кхарга любая из них подвигла бы на самостоятельное развитие, то Быстряка наоборот, разнеживала в плане мыслительной деятельности. Что, несомненно, было на руку Клеточнику.

Ллурм, конечно же, чувствовал, как совоспитанник к нему относится (кстати, их так и не расселили, оставив жить в комнатах, предназначенных для одного). Но, похоже, Быстряка такое отношение не смущало. Вообще, как оказалось, он лишь в критических ситуациях становился жестким и агрессивным, а когда чувствовал себя в безопасности, был флегматичен и добродушен.

Вот и сейчас Быстряк начал разговор не потому что стремился что-либо понять, а лишь из желания потрепать языком.

— Нет, в самом деле, — продолжал он, ничуть не смущаясь молчанием Рокха, — Я, конечно, знаю, что в течение жизни некоторые меняют имя, или, скорее, им меняют его другие. Например, когда кхарг попадает в новое сообщество…

— Я знаю, в каких случаях происходит смена имени.

— Тогда почему?..

— Скажи-ка, что ты знал о Гостеприимце в первый день?

— То есть?

— Ну вот ты впервые увидел его, когда нас привели сюда. Что ты мог о нем сказать — сразу, когда еще не был с ним знаком?

Быстряк задумался, во взгляде его мелькнуло понимание:

— Так вот почему…

— Именно.

— Думаешь, мне стоит поменять свое имя? — спросил Ллурм.

Рокх засмеялся:

— Неужели, по-твоему, все так просто?! Имя нужно заслужить. Сделать имя. В противном случае оно сделает тебя, изменив согласно своему смыслу.

— Какая ерунда! Если меня назовут, скажем, Придурком — что, я поглупею?