Летописи Ниса (№3) - Время перемен

Ведь они вылупляются из яиц и некоторое время живут сами, пока за ними не приходят взрослые. Привязанность к родителям компенсируется у них привязанностью к месту рождения. Топофилия, вот, что это такое, — «любовь к местности». Вероятно, данный феномен обусловливает многое в жизни кхаргов, играет едва ли не решающую роль в ней. Подозреваю, топофилия при этом является аналогом некой инфантильности, когда любовь к месту рождения и постоянное стремление быть рядом с ним становятся преградой в социальном развитии звероящеров. Скорее всего, у них нету государства, и причиной тому именно топофилия. Идея объединения под чьими-либо знаменами чужда и непонятна им, поскольку значение для кхарга имеет место, а не личность. Отсюда — разбросанные по джунглям деревеньки, сгруппированные вокруг тех плато, на которых вылупились их обитатели.

Как же мне воспитывать в таком случае детеныша-кхарга? Будет ли он меня слушаться? Сможет ли выучить наш язык или хотя бы Всеобщий?

Я не знаю. Пока не знаю. Однако время, уверен, расставит все по своим местам.

/…/

Все-таки хорошо, что накануне приходили «коллеги»! Это вынудило меня унести яйцо в «запасную» хибару. И вот результат, о котором я только мог мечтать: кхаргеныш «привязан» не к моему основному жилью — и хвала Создателю! Иначе я бы наверняка поимел то еще количество хлопот. Малыш практически не покидает сооруженного мной инкубатора, а когда я появляюсь поблизости, воинственно шипит и даже пару раз пытался атаковать. К счастью, я достаточно проворен, иначе лишился бы пальцев — зубы у кхаргеныша острые.

Вообще он ведет себя как животное, а не как разумное существо. Если мои наблюдения и выводы верны, то начинать обучение имеет смысл не раньше, чем через месяц (именно через месяц вылупившихся детенышей уносят с плато).

Я кормлю его мясом, как и смотрители, но стараюсь разговаривать с ним, чтобы он привык к моему голосу. Не исключено, что месячный срок удастся сократить. Во всяком случае, мне бы этого очень хотелось.

/…/

Он заговорил! Уже через две недели — заговорил! «Хибар-ра», — сказал он своим низким хрипловатым голоском, когда я вошел.

Правда, потом он атаковал меня и отхватил мизинец с левой руки — но тем не менее он заговорил! И — на Всеобщем!

Мизинец? Я перебинтовал обрубок, ввел обезболивающее и т.д. К тому времени, когда в очередной раз явятся «гости», он должен уже будет более-менее зажить. Скажу, что напоролся на какую-нибудь тварь из джунглей.

Теперь я начинаю догадываться, почему детенышей забирают с плато лишь месяц спустя после вылупления. Дело не в способностях к обучению языку. Просто первый месяц маленькие кхарги особо болезненно реагируют на любое вторжение на их территорию. Жаль, конечно, что я этого не знал… и зря я не подумал о том, что срок в месяц наверняка взят не с потолка… хотя он мог быть обусловлен какими-либо традициями… В общем, лишившись мизинца, по фаланге не плачут, если так можно выразиться. Нечего жалеть о том, что уже произошло.

/…/

Предположения насчет повышенной агрессивности подтверждаются. На всякое мое появление малыш реагирует одинаково — атакует. Точнее, пытается атаковать, поскольку давать ему еще один шанс попробовать эльфятинки я не намерен.

Я запер дверь хибары снаружи и кормлю кхарга через окно — через окно же и разговариваю с ним. Он выучил уже несколько слов: «кормить», «мясо» и пр., и с каждым днем продолжает запоминать новые. Причем употребляет их осознанно — что, впрочем, не уменьшает степени его агрессивности. Любую попытку войти в хибару он расценивает как вторжение на свою территорию и яростно атакует. С нетерпением считаю дни, когда малышу исполнится месяц и когда агрессия (если моя теория верна) пропадет.

Очень болит отсутствующий мизинец. Вот они, настоящие жертвы во имя науки!..

/…/

У меня никогда не было детей. Это не удивительно для эльфов, но все же… все же никак не решает грядущие проблемы воспитания кхарга. Если бы ко мне привели юношу и велели сделать из него ученого, я попытался бы, и скорее всего, мне удалось бы это. Точно так же достаточно легко я могу выращивать дикого звереныша. А как быть с младенцем, пускай и псевдо-младенцем, который не требует материнской груди и замены пеленок? Пеленки — это ведь не единственное. Добро, ласка — как быть с ними? Проклятие! — мне сложно оставаться ласковым и любящим с тем, кто откусил мне палец, пусть я и понимаю, что вины кхаргеныша в том нет!

Единственное, что я могу делать, кроме кормления, — это разговаривать с ним. И я разговариваю. Я никогда не считал себя излишне болтливым, а мои приятели по Университету даже называли меня Молчальником, но за последние несколько недель я, похоже, наговорил больше, чем за всю предыдущую жизнь! Я рассказывал ему легенды и предания, начиная от самых первых дней до дней, когда Создатель оставил наш мир, и дальше, до века Пляшущих Созвездий — и до дней сегодняшних. Не знаю, понимает ли он хоть половину того, о чем я распинаюсь перед ним. Не исключено, что нет. Но много ли понимает младенец, которому мать рассказывает сказки? Мне кажется, сперва

— не очень-то, но со временем начинает «проникаться».

Еще я говорю с ним на разные отвлеченные темы и на темы, которые непосредственно связаны с моей жизнью здесь. Иногда мне чудится, что он воспринимает сказанное, вникает в него. Иногда — что он обычная ящерица, которая лежит на столешнице (это его любимое место, хоть он и теплокровный, но любит погреться на солнышке, а лучи как раз попадают туда) и, лежа, принимает солнечную ванну, а до моих откровений ему нет никакого дела.

Он ни разу еще не попытался ходить на двух ногах, и я, опять-таки, не знаю, нормально это или нет. В котлованах на плато детеныши иногда поднимались на задние конечности и даже порой делали пару шагов, но не долго. Как это увязать с поведением моего кхаргеныша? Вопросы множатся, словно мухи над медовым цветком, а вот все ответы куда-то попрятались.

Забавно. Я, кажется, становлюсь поэтом… Вот это точно нежелательный рецидив!

/…/

Итак, месяц прошел. И, как назло, явились с очередным визитом «гости». Стоило больших трудов вытерпеть их посещение с непременными отчетами, обменом новостями (односторонним!) и прочими любезностями. Правда, не могу не отметить и положительные моменты: новые запасы съестного (я в них не нуждаюсь, но воспринимаю скорее как деликатесы), кое-что из снаряжения и так далее.

Наконец «коллеги» удалились к своим меганеврам, которые дожидались неподалеку, на специально вырубленной «посадочной» поляне, — и улетели. Я оглядел поляну, напомнил себе, что давно пора навести здесь порядок и зашагал в хибару ј2. Из-за которой у меня и время-то оставалось лишь на минимальный объем исследовательских работ, чтобы «коллеги» не почуяли неладное.

Сегодня особенный день — и мне стоило больших трудов ничем не выказать своего волнения. Прежде всего — вести себя как обычно. То есть, сначала покормить Мизинца, потом — приступить к традиционным «беседам у окна». Но ничего не вышло. Малыш забился в угол под стол и не желал выходить, вообще никак на меня не реагировал. Я даже рискнул и вошел внутрь. Ноль внимания.

Вялые движения, тусклый взгляд, повышенная температура тела. Все признаки болезни. И опять я не имею ни малейшего представления, что происходит, в чем дело и т.д.! И что предпринять?! Я уложил Мизинца на стол, попытался его покормить, но он отворачивается и тихонько шипит — больше ничего.

К вечеру зарядил дождь. Мы сидим с ним вдвоем в полутемной хибаре и слушаем, как барабанят по крыше капли. Пламени одной свечи достаточно, чтобы писать — и в то же время чтобы свет не раздражал Мизинца.

А ведь когда-то я считал, что в случае неудачного эксперимента с легкостью, пусть и относительной, смогу повторить его. Казалось бы, что проще — снова прокрался в котлован, стянул очередное яйцо и выращивай себе на здоровье! Можно даже сразу два, чтобы уже точно «сработало». И, учась на ошибках, делаешь себе «образец для показа» «коллегам». Теперь-то ясно, что не получится! Слишком уж накладно выходит! Слишком много самого себя впихнул я в этого проклятого Мизинца — кстати, с мизинца начиная!

И что, каждый раз бесстрастно отправлять собственные неудавшиеся копии под нож, на свалку?!

Даже если он окажется ни на каплю не похожим на меня — не-ет, так просто я не сдамся! Жизнь свою положу, а этому маленькому мерзавцу умереть не позволю!..

/…/

Самые сложные ситуации только кажутся такими — до тех пор, пока не находишь решение, которое чаще всего бывает предельно простым и логичным (когда его находишь!). Вероятно, в звероящерах кое-какие черты остались от их родичей, рептилий. Поэтому кхарги не линяют время от времени, как это делают пресмыкающиеся. У кхаргов происходит всего одна линька, когда период агрессивности сменяется следующим периодом. Назову его познавательным, ибо теперь Мизинцу до всего есть дело. И хотя топофилия по-прежнему сохраняет над ним власть, мой воспитанник движим отныне еще одним чувством: любопытством!

К тому же он начал разговаривать!

Теперь я вижу, что все мои «беседы у окна» не прошли впустую. Вероятно, линька — лишь один из аспектов изменений в организме звероящера, которые происходят спустя месяц после вылупления. Не исключено, что метаморфозы касаются и голосовых связок. Все эти прежние «хибар-ры» и «кор-рмить», кажется, навсегда остались в прошлом. Теперь — только связная и четкая осознанная речь.

Первый день мы знакомились. По второму разу, так сказать. Хотя он все уже давно усвоил и мне еще рассказал, кто он такой, кто я такой и прочее — прямо цитатами из моих собственных речей. Даже приятно, ни один мой ученик так обильно (и к месту) меня не цитировал. Наверное, потому что малышу совершенно не знакомо чувство подхалимажа.

Из негативных моментов я должен отметить отдельные всплески агрессивности, от которых он так до конца и не избавился. Не знаю, будут ли они проявляться в дальнейшем. Возможно, дело просто в переходном периоде, и агрессивность со временем исчезнет. А может, причина в том, что я начал учить его языку и «включил» механизм осознания себя раньше, до того, как малыш перелинял, — в результате чего и «протащил» «дикую» личность в сознание нынешнего Мизинца. Агрессия, проявляемая им, не направлена конкретно на меня или на какой-либо отдельный предмет/группу предметов. Она, скорее, походит на внезапные приступы кашля — атакуется (словами или действием) все, что попадет в зону внимания, а потом атака так же быстро прекращается. Должен отметить, что на меня он ни разу не напал (физически), хотя в высказываниях порой бывает несдержан и не проявляет иногда уважения, которое следовало бы выказать в отношении к своему учителю. Но, уверен, этот-то момент я смогу подкорректировать.

/…/

Он спросил меня, почему я хожу на двух ногах, а он — на четырех. И почему мы так непохожи один на другого. Ведь он эльф, правильно?

Мне пришлось объяснять, что он — «не совсем эльф», но ходить на двух ногах может и должен, так удобнее, потому что тогда передние конечности освобождаются и их можно использовать для каких-нибудь других целей. Мизинец тут же поднялся на задние ноги и прошелся по хибаре, глядя на меня и ожидая одобрения. Сообразительный малый!

Мы побродили по окрестностям, я показывал ему разные растения и рассказывал о них.

Ладно, это все ерунда. Вот утренний вопрос… похоже, я кое-чего серьезно не учел. Во всех наших односторонних «беседах у окна», я, конечно же, рассказывал ему о эльфах. Ну, не только о них одних — о гномах, драконах, троллях и прочих разумных расах — тоже. Но я ни словом не обмолвился о кхаргах. Во-первых, потому что в основном просто пересказывал легенды, предания, истории, которые сам когда-то слышал, а ничего не выдумывал. Во-вторых же… как ни крути, одно только существование звероящеров — уже проблема, тянущая за собой целый ворох задачек морального, психологического, политического, философского и пр. характеров. И решать их — не мне одному. Так что скользких тем я в «беседах у окна» по возможности избегал.

Доизбегался.

Теперь и не знаю даже, как мне быть. Как объяснить Мизинцу, что он — всего лишь подопытное животное, эксперимент, проведенный мною в важных целях, — а что ему, пострадавшему, до целей?! Он ведь, выходит, никогда не сможет возвратиться к своим сородичам, жить нормальной жизнью… даже детей у него никогда не будет. Ведь он не знает языка кхаргов, а значит…

В общем, над всем этим мне еще следует хорошенько подумать.

/…/

Итак, читать он наконец научился. Вопреки всем сложностям. Это должно было бы радовать меня, но нет, признаюсь, я напуган.

Ко всему добавилась еще одна неприятность. Вернее, это сейчас я считаю ее неприятностью, а раньше воспринял бы с удовольствием, как еще одну свою победу. «Коллеги», явившись позавчера, сообщили, что в ближайшие пару месяцев смогут наведываться ко мне раза в два реже, чем обычно. У них там какие-то проблемы, не проблемы даже, а «крайне интересные исследования», и тратить время на визиты ко мне они не желают. Тем более, что я, молодчага этакий, прекрасно сам справляюсь и в подвозе продуктов и предметов первой необходимости так часто не нуждаюсь. Касательно же их функций тюремщиков-надзирателей, то «коллеги» сочли, что я давным-давно доказал свои добрые намерения и отсутствие желания сбежать. Наконец-то, не прошло и столетия, они сообразили! …И как раз тогда, когда, пожалуй, я впервые за весь срок «заключения» нуждаюсь в их частых визитах.

Но я решил ничего им не говорить. Не в этот раз. Возможно, в следующее их посещение. Покамест еще рано.

Пугают же меня два момента. Во-первых, то, что Мизинец научился-таки читать. Опять вынужден признать, здесь моя ошибка. Мне не следовало давать ему понять, что сие вообще для него возможно. Но разве я задумывался об этом, когда вел свои «беседы у окна»? Теперь же мне приходится спешно переоборудовать собственную хибару (или, как я ее называю, хибару ј1), устраивая там отдельный тайник для книг. Жаль, что я не отослал их с «коллегами» — впрочем, это могло бы вызвать у последних определенные подозрения. Но и позволить Мизинцу прочесть некоторые из книг я не могу. Просто не имею права!

Отдельный тайник, пожалуй, мне следовало бы оборудовать и для этого дневника, но я не тороплюсь. Рукописные тексты Мизинец читает хуже, я проверял. Кроме того, вряд ли у него появится возможность ознакомиться с дневником — эту книжонку я постоянно тягаю с собой, хоть она и тяжеловата.

Во-вторых, меня пугает то, что отныне мой звероящер начал забираться в странствиях все дальше и дальше от дома. Я не пророк, но предсказать дальнейшие развитие событий способен. Сперва он заметит кхаргов (и не приведи Создатель, чтобы те заметили его раньше!). Возможно, я прежде сам расскажу о них, дабы предостеречь Мизинца от ненужных и опасных ошибок. Но потом он — и это неизбежно! — станет наблюдать за ними и обнаружит то же, что и я: структуру их общества, то, как они выращивают детенышей и пр. Он поймет, откуда я взял яйцо (впрочем, здесь можно соврать, что нашел в джунглях — нелепая выдумка, но вдруг поверит). Поймет, что никогда не станет своим среди эльфов; поймет, что он — лишь игрушка в моих руках, научный эксперимент. Сколько бы я ни доказывал обратного… в конце концов, отчасти ведь это на самом деле так — моя привязанность к нему не настолько сильна, я веду себя с ним не так, как велит мне мое сердце, но — как диктует разум ученого, просчитывая возможные последствия каждого моего слова и действия. Короче говоря, он поймет. И вот тогда… не знаю, что будет тогда.

Возможно — какой бы уродливой, жестокой ни показалась мне эта мысль, но — возможно, было бы лучше не сообщать Мизинцу про его сородичей. И тогда они отыщут его раньше, у них ведь отлично развито обоняние.

Сам я убить его не могу.

Впрочем, нет, я не могу и послать его на смерть. Потому что тогда кхарги решат, что где-то здесь, в еще не исследованном ими районе, обитают подобные им существа. И обязательно отправятся сюда на их поиски.

А найдут меня.

Теперь я, кажется, впервые с того дня, когда попал в свое «заключение», почувствовал таки себя в тюрьме — каменном мешке, из которого нет выхода.

/…/

Вот, это случилось. Мне, конечно, следовало догадаться. Мизинец нашел книги. По запаху.

Когда я вернулся в хибару ј1, он читал, читал с жадностью, бешено перелистывая страницы. И едва учуял меня, тут же набросился: «Почему ты не показывал мне их?! Ведь я давно уже прочитал то, что ты мне давал раньше!» Иногда он бывает очень агрессивным.

Признаюсь, я испугался. Он вымахал уже на голову выше меня и продолжает расти (что-что, а кормлю я его как на убой). Во время же приступов Мизинец становится почти неконтролируем — и вряд ли я смог бы остановить его, если бы ему вздумалось ударить меня. Ну а удар лапой с эдакими когтями… Хоть я и объяснил ему, что когти нужно подстригать, они растут очень быстро. К тому же молодой кхарг невероятно силен.

Словом, я испугался. И он, наверное, заметил что-то такое в моих глазах. Неожиданно Мизинец замер, не закончив движения и фразы, смутился и фыркнул (как я уже писал, так он выражает смущение): «Прости. Я не должен был кричать на тебя».

Я сказал ему, что не прятал, а лишь хранил книги в недоступном для насекомых месте. А также сказал, что они нужны мне и я не могу покамест позволить ему читать их. Он очень расстроился и вскоре ушел к себе домой, в хибару ј2. А я мысленно порадовался, что с некоторых пор переселился обратно, ибо находиться с ним в одном помещении для меня сейчас слишком сложно, почти невыносимо; и так уже мысли о том, как поступить с Мизинцем дальше, не дают мне покоя ни днем, ни ночью.

Он ушел, но я знаю, что он обязательно вернется. Когда меня не будет здесь, когда я уйду за едой или хворостом, или отлучусь еще куда-нибудь, — он придет сюда, чтобы читать дальше. Ведь все нормально, мне не нужны книги, когда я в отлучке. А таскать их с собой, как дневник, я не могу — их слишком много, и они невероятно тяжелы для этого.

И ни один тайник, новый ли, старый, не решит проблемы. Мизинец найдет книги по запаху. Тем более после сегодняшнего дня, когда он знает, что нужно искать.

/…/

Я сжег книги. Я их бросил в костер и глядел, как они горят. Для этого пришлось забрать их с собой далеко в лес, чтобы Мизинец не увидел.

Книги… Возможно, во всей Аврии нету больше ни единого экземпляра некоторых из них. Однако я спалил их. Я совершил преступление, но во имя… Создатель, во имя чего?!

Неужели я на самом деле — злодей, чьи деяния приносят лишь вред окружающим, разрушают все, что только можно разрушить?! Я не хочу верить в это, однако факты есть факты. И факты свидетельствуют против меня.

Там, у костра, я едва ли не впервые задумался над этим. Потом мне показалось, что кто-то наблюдает за мной. Я обернулся, но никого не заметил.

Я вернулся в хибару ј1 — она пустовала. Мизинца я нашел в хибаре ј2.

Мы поговорили о разных вещах, как это делали раньше. Такие вечерние беседы перед сном я ввел, чтобы хоть частично отвечать на постоянно появляющиеся у Мизинца вопросы. Как я уже писал, иногда он становился просто невыносим, донимая меня ими — вот я и велел ему все вопросы придерживать до вечера.

Сегодня, как ни странно, он почти ни о чем меня не спрашивал. Нужно ли писать, что меня это насторожило? А впрочем, ничего поделать я не могу. Совершенно ясно, что между нами возник и продолжает расти барьер отчужденности. Мизинец наконец стал понимать, насколько отличается от меня и других эльфов. Когда-нибудь, теперь я уже не сомневаюсь, он поймет все.

Мы распрощались с ним — как обычно, безо всякого холодка в голосе или чего-нибудь подобного — и я отправился к себе домой. Но нет, покоя в моем сердце не было.

Вот что меня тревожит: когда я обернулся, сидя у костра с догорающими книгами (когда мне показалось, что за мной наблюдают), позади на самом деле никого не было. Но покачивались ветви, как будто кто-то стоял там и успел уйти».

Глава первая. Загадочный вызов

1

— Хочешь, я расскажу тебе об этом человеке? — Надежда озорно улыбнулась и указала подбородком на «жертву». Дочка недавно прочитала «Приключения Шерлока Холмса» и еще находилась под впечатлением от дедуктивного метода Великого Сыщика.

Подыгрывая, Максим подмигнул ей:

— А давай соревноваться.

— Это как?

— Будем по очереди называть какую-либо из черт его характера.

— Принято!

— Дама — первая.

— Ладно же! Держись, несчастный!

Она задумалась, изящно подперев щечку кулачком. Глядя на дочь, Журский поневоле покачал головой: девчонке шестнадцать, а молодые люди уже без ума от нее. Эх, старик-старик, точно тебе говорю — через пару лет заделаешься дедом!

Он поглядел вдоль автобусного прохода на объект Надюшиных исследований…

— Человек, который не хочет, чтобы его узнавали, — выдала дочка первый вывод.

— Аргументируйте, Холмс.

— Темные очки, неброская тенниска, минимум вещей.

— Ну и что? — поддразнивая ее, хмыкнул Максим. — Не согласен. Те же темные очки… вдруг у него плохое зрение, слабые глаза, от солнца слезятся.

— И поэтому он уселся у окна, да еще и почти все время смотрит туда? — парировала дочка. — Ерунда! Лучше делай свой ход, а то начинают тут всякие…

— Мой ход? Что же, изволь. Он живет в городе, сюда приехал скорее всего по делам. Причем дела незапланированные и не совсем приятные — погляди, как он недовольно поджимает губы и постукивает по окну костяшками пальцев. Потом… он на самом деле довольно известный человек, скорее всего писатель. Примерно моего возраста. Белорус…

— Ну-у, — перебила его Надежда, — это ясно, мы ведь сейчас в Белоруси!

— …но, возможно, некоторое время жил за границей, — как ни в чем не бывало продолжал Максим. — Зовут его Денис Федорович Резникович…

При виде возмущенного Надюшкиного взгляда Журский искренне расхохотался и завершил:

— …и он мой давний приятель!

Кое-кто в автобусе, в том числе и Резникович, обернулись на шумевших. Но даже если «жертва» был тем самым человеком, о котором говорил отец, Журского он не узнал.

— Что ж ты к нему раньше не подошел? Врешь ты все! — немного обиженно заявила Надежда.

— Да не вру. Я его сто лет не видел, понимаешь? И узнал вообще только когда ты придумала эту игру в дедукцию.

— А почему тогда уверен, что это он? Чего ж твой «Резникович» отвернулся обратно к окну? Или снова спишешь все на «сто лет»?

— А и спишу. Ладно, видишь, к остановке подъезжаем. Пока автобус будет стоять, подойдем, поговорим. И разберемся, ошибся я или нет.

2

— Денис Федорович? Можно автограф?

Незнакомец вздрогнул и обернулся к Надежде:

— Простите?

— Ну, вы ведь тот самый…

— Простите, вы меня, наверное, с кем-то спутали, — голос твердый, уверенный. Ошибки быть не может. Сидит себе человек, никого не трогает, и вдруг его принимают за кого-то другого. Что же, ничего страшного.

Надюша пожала плечами и уже собиралась отступить, но тут вмешался отец, сперва решивший понаблюдать за «старым знакомым» издалека.

— Погоди, Денис, не торопись. Тебя спутаешь!

— Мы разве знакомы?

— Конец девяностых. Стаячы Камень. Ну, вспомнил?

Незнакомец сдвинул очки на кончик носа, стали видны его прищуренные глаза.

— Макс? — неуверенно произнес он. — Журский?

— А ты говоришь «спутали»! — довольно хмыкнул Максим. — Ну, здравствуй, «писатель»!

Они обменялись ритуальным рукопожатием и похлопыванием друг друга по плечу.

— Я, между прочим, за твоей творческой судьбиной внимательно слежу, — признался Журский.

— И что скажешь?

— Уровень держишь, молодец! Слушай, я ж тебя с дочкой не познакомил. Надежда. Денис Федорович.

Вмешивается «громкоговорительный» голос, который сообщает об отправке со станции: «просим пассажиров занять места» и все такое.

— Надюш, ты не против, если я тебя сменяю на Дениса Федоровича? До Прудков недолго, так что…

Доча — умница, она кивает:

— Конечно, пап.

Взрослые пересаживаются на места Журских, Надежда занимает сидение Резниковича.

— В Камень? — спрашивает Максим.

— А куда ж еще?!

— Ну… Я слышал, ты бабкин дом продал.

— Не совсем. После смерти родителей он к брату отошел. Кстати, хорошо что ты спросил. У тебя можно будет пожить немного, всего пару дней?

— Конечно. Слушай, Денис Федорыч, я, может, не в свое дело лезу, но странно мне…

— Зачем я еду?

— Ну да.

— Непонятная история… — Резникович заметил, как напрягся его старинный приятель и поспешил успокоить: — Нет, к тому, что случилось когда-то, это не имеет отношения. Во всяком случае, я не представляю, каким образом…

— А что за история?

— Да вот, пришло мне по e-mail`у сообщение, что, мол, появился в Камене откуда-то тип, который меня ищет.

— Может, автограф хочет взять?

— Да непохоже. И вообще, мол, срочно я ему нужен и все такое. Приезжайте, а то человек места себе не находит.

— Ладно, а… откуда он взялся, кто такой, на кой ты ему понадобился?..

Резникович развел руками:

— Не говорит! Но утверждает, что, во-первых, мы каким-то образом с ним связаны, родственники, что ли… А во-вторых, есть у меня еще одна причина… Не буду покамест говорить, на месте разберемся. Ну а как ты? Слышал, таки добился своего — собственный зоопарк открыл.

— Открыл, — мечтательно улыбнулся Максим. — Расширяю помаленьку. Не одним же буржуям зверей спасать, как считаешь?

Услышав архаичное «буржуи», Резникович развеселился:

— Эт точно!.. А вообще как жизнь? Сложилась?

— Жена, дочь, любимое дело. Жаль только в отпуск выбираюсь редко, да и то либо я, либо Машка. Она сейчас на хозяйстве осталась, за главную.

— Дома?

— В Центре… это то, что ты зоопарком называешь.

— Ясно. Часто в Камене отдыхаете?

— По-разному. Раньше и за кордон выбирались, но там для меня не отдых, а работа, — признался, смеясь, Максим. — Все время за какими-нибудь зверюгами начинаю охотиться, чтоб потом под полой через таможню сюда протащить. Ну и моя в конце концов вынесла приговор: никаких загранотдыхов, не хватало только, чтоб мужа в контрабандисты определили!

— Забавно…

— Не веришь? Зря. Ну помешан я на этом, что поделаешь…

— Ты и тогда был такой, — протянул Резникович. — Мне другое странно. Я, например, после того лета не представлял, что когда-нибудь смогу вернуться в Камень.

— Я тоже не представлял. Надюша уболтала: возьми и возьми, хочу в деревню! Она не то, чтоб избалованная… просто, знаешь, ребенок с детства по заграницам, экспедициям — а в деревне никогда не была.

— Представь, а я так и не решился. Поэтому, наверное, и дом тот брату отдал.

— Он там сейчас живет?

— Кажется, нет. Но и не продал его, хотя собирался.

Максим скептически хмыкнул:

— Кому ж он нужен, дом? Кстати, а почему ты не можешь остановиться там, ведь это твой брат и…

— Замнем для ясности, — отмахнулся Денис. — У него со мной «холодная война». Считает себя неудачником ну и…

— Понял. О, а вот и Прудки, если не ошибаюсь.

— Та-ак, тут где-то должен быть человек, который мне письмо писал. Обещал встретить.

…Но на остановке они никого не обнаружили и вынуждены были добираться до Каменя своим ходом.

3

Навстречу мчался рыцарь. Рыцарь был пеший, но при полном обмундировании. Он выблескивал на солнце кольчугой, словно свежепойманная рыбина-переросток, и так же активно хватал ртом воздух. А вы попробуйте пробежаться по лесной дороге, напялив на себя доспех, да еще со щитом на спине, да с мечом в ножнах, да плюс поножи, наручи и прочая рыцарская атрибутика! Оно сначала ничего, а потом с непривычки и начнете задыхаться… даже если и щит, и меч, и остальные причиндалы не настоящие, а «игрушечные».

— Это, что ли, твой встречающий? — кивнул Максим в сторону рассекающего воздух рыцаря. Надежда прыснула в кулачок.

— Наверное, — мрачно согласился Резникович.

Приблизившись, рыцарь оглядел честную компанию, вздохнул с облегчением и начал стягивать с себя шлем. При этом он повернулся так, что стало видно поле щита — с трезубцем в форме фонтана и мрачным девизом «Мочить!».

Наконец шлем был сдернут; под ним обнаружилась довольно симпатичная голова молодого человека, скорее всего, Надюшкиного сверстника. Голова сморгнула, еще раз оглядела путников и обратилась к Резниковичу:

— Простите… Вы — Денис Федорович?

— Я.

— Здорово! Вы извините, что так получилось. Не успел я вас встретить…

— Да ничего, все в порядке.

— Ну и отлично… — Он протянул руку, представляясь: — Александр… Александр Сергеевич.

Надюша снова хихикнула. Журский показал ей за спиной кулак, мол, и так парень сконфужен, не нагнетай.

Резникович же пожал латную перчатку и поинтересовался, не Александр ли Сергеевич писал ему то письмо. Оказалось, именно он.

— Пойдемте, он вас давно уже ждет. Знаете, как обрадовался, когда я сказал, что вы все-таки приедете! — рыцарь сделал неуклюжую попытку отобрать у кого-нибудь из прибывших вещи, но путники не позволили. Во-первых, ничего тяжелого в сумках не было, а во-вторых, молодому человеку и так несладко приходилось в своей броне. О последнем, разумеется, все тактично промолчали.

Вздохнув (обреченно, но и со скрытым облегчением), Александр Сергеевич напялил шлем обратно и зашагал впереди команды, показывая дорогу и одновременно пытаясь что-то рассказывать. Поскольку дорога одиноко тянулась через лес, не разветвлялась и даже никуда не сворачивала, а голос рыцаря из-за акустических особенностей шлема деформировался до неразборчивости, Журский позволил себе отвлечься:

— Интересно, откуда он такой взялся?

— Пап, ты как маленький! — постыдила его Надежда. — Ты что, никогда про «игрушки» не слыхал? Ну, ролевые игры…

— Слыхал, слыхал, — отмахнулся Максим. — Я просто не понимаю, откуда в Прудках ролевики?