Джем ошеломленно проговорил:
      - Ты и об этом знаешь?
      - Мне известно вот что: еще до того, как закончится это приключение, ты найдешь свою возлюбленную, а я - свою.
      Сердце Джема часто забилось.
      - Принцесса, ты уверена?
      - Уверена, это произойдет. Это должно произойти, иначе...
      - Иначе?
      Ответ прозвучал ударом набата:
      - Иначе мы погибнем.
      Рубаха выскользнула из пальцев Джема и упала на землю. Он в страхе смотрел в глаза девушки. Она потянулась к нему, они крепко обнялись. Тени, отбрасываемые листвой деревьев, побледнели, солнце разгорелось ярче. В ветвях зашуршал ветер, завертел песок, лежавший между камешками. Горячие песчинки больно обжигали лодыжки Джема и Бела Доны.
      Дона Бела протерла глаза.
      - Мы не заблудились. Теперь мы ближе.
      - О чем ты?
      - Взгляни на сад. Эти красные сочные ягоды были цветами. Посмотри на эти белесые, грубые листья, на этот пустынный песок. Принц, это не просто часть сада. Мы... совсем недалеко от его границы.
      - Сад... словно бы редеет.
      - Да!
      - Но погоди... - Джем вспомнил о том, что видел ночью: обмелевший пруд, облетевшие сады, дом в руинах. Он вспоминал о гостях, которые появлялись во дворце лишь время от времени, о странных переменах времени дня. Понимание постепенно приходило к нему. Надтреснутым, взволнованным голосом он произнес: - Точно! Тут все редеет, рассасывается! Принцесса, вот зачем мы нужны Альморану, понимаешь? Он ушел от мира в это воображаемое царство, где может править как король... но его мечта тает! Вот зачем ему нужны мы... чтобы его мечта, его сон оставались живыми! Чтобы он мог продолжать видеть свое сновидение!
      - Но как?
      Дона Бела широко раскрыла глаза. Ветер донес откуда-то неподалеку странный звук.
      - Тс-с-с! Слышишь?
      - Кто-то плачет! Или - скулит?
      - Радуга?
      - Он ранен!
      Джем и Дона Бела рванулись вперед. Они продирались сквозь заросли, жмурились, оберегая глаза от колючих, острых шипов и кусающего лицо песка. Вскоре они выбрались на пыльную полянку. Сначала им на глаза попался Радуга, лежавший на боку. Потом - маленькая сгорбленная фигурка, стоявшая на коленях рядом с собакой.
      - Малявка!!!
      * * *
      Как же так? Возможно ли? Малыш посмотрел на Джема и девушку заплаканными глазенками. Из носа его, по обыкновению, текли струйки соплей. Малявка, всхлипывая, заговорил.
      - Я убежал от него... убежал, да... Он говорит... говорит, что будет... правителем мира... А я... я ему сказал, что он... дурак!
      Дона Бела подняла мальчика, взяла на руки.
      - О ком ты?
      - Эли здесь? - встревоженно спросил Джем. - Ты про Эли говоришь?
      Мальчишка свирепо шмыгнул носом.
      - Прыщавый! Я про Прыщавого... И он теперь мертвый!
      - Прыщавый? - изумился Джем. - Но как...
      - Не Прыщавый! - в отчаянии выкрикнул Малявка и указал на собаку.
      Глаза Дона Белы наполнились ужасом. Неподвижно лежавшего пса быстро заметало песком, но было ясно видно, что Радуга окоченел. Охнув, Джем опустился рядом с ним на корточки, смахнул с собаки песок, отогнал приставучих мух от глаз и губ. В ужасе все трое смотрели на то, как блекнут радужные краски на шерсти пса. За считанные мгновения собака приобрела такой вид, будто пролежала дохлой уже несколько дней. Джем встал и отступил. Беспощадный песок снова начал засыпать его мертвого друга. Песок щипал глаза. Но не только песок - и слезы.
      Малявка вдруг прокричал:
      - Он сделал это! Он!
      - Кто? - воскликнул Джем. - Прыщавый?
      - Он!
      Малявка ткнул пальцем в сторону. Песок уже клубился воронкой смерча, теснил спутников к остаткам сада. Сначала Джем ничего не видел, кроме песка, а потом различил на фоне смерча призрачный лик - лик Альморана. Старик мотал головой и громко кашлял.
      А потом послышался его голос. Он зазвучал как бы со всех сторон сразу:
      - Глупцы! Вы решили, что можете убежать от меня? Долгие солнцевороты меня не покидала мысль о том, что может настать такой день, когда моему миру придет конец. И как может быть иначе, когда его существование поддерживаю только я один! Будь прокляты мои братья, которые не пожелали участвовать в моем замысле! Но теперь наконец моя задача решена. Только те, кто наделен магическим даром, могут стать моими соратниками, моими аватарами. О, сколь отчаянно я мечтал о том, чтобы хотя бы один такой человек попал мне в руки. Теперь таких людей у меня четверо! Юноша и двое мальчиков, которые помогут мне нести мое бремя, и прекрасная девушка, которая станет моей невестой!
      - Никогда! - вскричала Дона Бела.
      - Никогда! - вскричал Джем.
      - Глупцы! Какое вам дело до внешнего мира, когда я предлагаю вам вечные радости? Мерцающая Принцесса, забудь о своей смертной любви! Ключ к Орокону, забудь о своих глупых поисках! Соединитесь со мной в моем мире мечты - и все, чего вы желали в жизни, станет принадлежать вам!
      - Ты безумец! - воскликнул Джем. - Тебе никогда не удержать нас, никогда!
      - Я удержу вас своими чарами! У вас не будет выбора!
      - Ты умираешь, Альморан! Твой мир меркнет, рассеивается!
      - Ни за что! Я снова зачарую вас! Минуют мгновения - и вы снова будете в моей власти!
      Но в следующий миг лик старика исчез, затем исчезли деревья и кусты. Джем, Дона Бела и Малявка очутились посреди пустыни, в объятиях бесчинствующей песчаной бури. Они взялись за руки. Они кашляли, задыхались, еле держались на ногах. Обрели ли они свободу? Удалось ли им спастись от чародея? Но как могло случиться, что здесь оказался Малявка? И почему Малявка говорил о Прыщавом? Вопросы метались в голове у Джема, но сейчас было не время их задавать. Нужно было как-то пережить эту бурю, но как? Негде было спрятаться. Джем обнял Малявку, прижал к себе, был готов обнять и Дона Белу, но ее рука выскользнула из его руки.
      - Принцесса! - в страхе прокричал Джем. - Принцесса, скажи что-нибудь!
      Но тут Джем догадался: как только они покинули мир мечты, принцесса утратила дар речи.
      - Принцесса! Принцесса!
      Все было бесполезно. Джем упал на песок, прижимая к себе Малявку. Они лежали, скорчившись, на песке, полные отчаяния.
      Рыдания сжимали пересохшее горло Джема, он проклинал себя за собственную глупость. Неужели Альморан забрал Дона Белу, унес ее в то мгновение, когда исчез сам? И тут Джем вдруг услышал воздушный, невесомый напев. Высокий девичий голос звучал громче завывания песчаных смерчей. То была песня принцессы!
      Я знаю о пяти исчезновеньях,
      Они ко мне являются в виденьях
      И друг за другом следуют отныне.
      Над первым властно алчущее пламя,
      Второе происходит под волнами,
      А третье - в знойный полдень средь пустыни.
      Четвертое мне видится в тумане,
      Как через закопченное стекло,
      А пятое закрыто облаками,
      Но для меня важнее всех оно!
      Когда свершатся все исчезновенья,
      Я обрету свое освобожденье!
      Джем прикрыл глаза ладонями, попытался выглянуть через щелочки между пальцами. В изумлении он увидел, что воронка песчаного смерча преобразилась в круг и что в центре этого круга - сверкающая, неприкосновенная фигура принцессы. Ее темные волосы и белые одежды развевались, а чудесный голос лился и лился. Не в этом ли была разгадка? Не это ли был ключ к побегу? Джем вдруг почувствовал, как что-то жжет его грудь. Он понял, что Кристалл Вианы вновь разгорелся, как бывало, когда рядом с ним оказывался другой кристалл, его собрат.
      Да! Вот в чем было дело! Так и должно было произойти!
      Принцессу окружило сияние. Чарующий, таинственный, вспыхивающий цветами Орокона круг вскоре превратился в светящийся кокон. Внутри этого кокона медленно вращалась принцесса Дона Бела. Глаза ее были закрыты, губы плотно сжаты, но песня ее эхом звучала в воздухе, словно бы подхваченная тысячей голосов. Сначала эти голоса взволнованно шептали, потом шепот перешел в крик... Малявка схватил Джема за руку, потащил за собой к светящемуся кругу. Со сверкающим на груди кристаллом Джем опустился на колени рядом с принцессой, устремил полный преклонения взор на ее бесстрастное лицо.
      - Принцесса! Ты можешь говорить? Можешь ли ты говорить - здесь?
      К изумлению Джема, на его вопрос ответил Малявка, но с губ мальчика сорвался голос принцессы. Джем стоял на коленях, принцесса поворачивалась по кругу, а Малявка невесомо взмыл ввысь. Он парил внутри кокона света, раскинув руки в стороны.
      - Говорить? - произнес Малявка нараспев. - Я могу говорить, но недолго. Альморан не ушел, он просто собирается с силами. Он повсюду вокруг нас, и я едва противлюсь его нападкам.
      - Принцесса, ты ведь знаешь, правда? Ты знаешь о кристаллах?
      - Я знаю только о том, что порой внутри себя я ощущаю странные откровения. Я знаю, что я, как и ты, - часть великой судьбы, но что это за судьба - это мне неведомо. Мне ведомо другое: вскоре я должна вступить в брак, и с моим замужеством мир приблизится к той судьбе, что для него предначертана.
      - С твоим замужеством? Но, принцесса, я так понял, что...
      - Что ты понял? Принц, не забывай об уроке Дома Истины. Что ложно, а что истинно? Я скажу одно: в Священном Городе состоится обряд бракосочетания между принцессой и сыном султана. Там и тогда ты найдешь ответы на те вопросы, что мучают тебя!
      Сердце Джема бешено колотилось от волнения.
      - Принцесса, тот кристалл, что я ношу на груди, сейчас светится. Но до тех пор, пока я не разыщу алый кристалл, я способен сделать не более, чем сделал бы обычный человек. Ты окружена таинственными силами. Ты сотворила этот светящийся круг. Можешь ли ты перенести нас в Священный Город? Можешь ли освободить из плена Альморана?
      С губ Малявки сорвался негромкий печальный стон.
      - Ты сам не знаешь, о чем просишь меня! Чародей так силен...
      - Но он слабеет! Мы знаем, что он...
      - Нет, нет! Я не в силах удержать даже этот кокон...
      Малявка вращался все быстрее и быстрее, и вскоре его начало бросать из стороны в сторону, словно мотылька, угодившего внутрь стеклянной банки. Радужные цвета то вспыхивали, то гасли. А еще через мгновение свечение померкло, и трое спутников очутились посреди пустыни. Снова вспыхнул свет и снова померк. Пустыня... а потом - сад.
      Пустыня. Сад.
      Пустыня. Сад.
      Птицы и бабочки закружились в воздухе, а вместо песни Дона Белы зазвучал надрывный кашель безумного чародея. Принцесса отчаянно пыталась запеть снова, но слова застревали у нее в горле. Она согнулась, закашлялась. Джем подхватил ее, прижал к себе. Волшебное свечение погасло окончательно, угас и зеленый кристалл.
      Тишина. Безмолвие.
      Но нет - пение птиц.
      Шуршание листвы. Журчание воды.
      А потом со всех сторон подступили благоуханные ароматы жасмина, нарциссов, сирени, лимонных деревьев, кедров и пышных маков с тяжелыми головками. Джем огляделся по сторонам и увидел Дом Истины, белеющий под лучами яркого солнца, а перед Домом - глубокие, как сама жизнь, зеленоватые воды продолговатого пруда.
      Глава 50
      КОГДА СПЯЩИЙ ПРОБУЖДАЕТСЯ
      Большую часть собственных снов мы забываем - или нам только кажется, что мы их забываем. Когда же сны являются нам в воспоминаниях, они пробуждают у нас престранные мысли. Порой они оставляют у нас в душе тяжелый осадок, и наступивший день кажется нам хрупким, уязвимым, готовым вот-вот разбиться на кусочки. Затем к нам приходит осознание, силой превосходящее рассудочные размышления, - осознание того, что мир снов не просто иллюзия, а некое таинственное царство, которое, затаившись, только и ждет мгновения, чтобы поглотить нас.
      Что происходит с забытыми сновидениями? Думаю, они не исчезают бесследно. Наверное, они хранятся в потайной комнате, вход в которую мы отыскиваем лишь изредка. У меня сложилось такое ощущение, что моя жизнь во сне постепенно складывается в музыкальную пьесу, в сложную, полную причудливых хитросплетений картину, которая в один прекрасный день должна обрести смысл и совершенство. Теперь зачастую, вспоминая какой-либо сон, я вспоминаю и о том, как много раз он мне снился прежде - снился, а потом я его забывал. Я брожу и брожу по лабиринту лестниц в поисках комнаты, которую мне больше никогда не отыскать. Я спрыгиваю с балкона своей комнаты и парю высоко над миром, простирающимся внизу. Потом приходят воспоминания о многих ночах, годах ночей, в течение которых я совершал что-то такое, чего на самом деле никогда не совершал, бывал в таких местах, где на самом деле никогда не бывал. Сны как бы подсказывают мне, что я страдаю амнезией, что мир яви загораживает истину покровами иллюзий. Они кажутся настолько реальными, эти покровы, что мы принимаем их за настоящие. Но они-то и есть иллюзия! Думаю, мы все страдаем амнезией и всю жизнь жаждем того, чтобы к нам вернулась память. Мы все мертвы и ждем оживления. Сны зовут нас из мрака. Они как бы говорят нам о том, что в один прекрасный день мы найдем путь к той истине, которая нами забыта. Сны - наши призраки, и они охотятся за нами.
      В ночь после того, как мир Альморана вновь поглотил его, Джему снились такие яркие, живые сны, каких он прежде никогда не видел. Очнувшись в полной темноте, он обнаружил, что весь в поту и что простыни под ним скомканы. Джем отбросил полог, которым была занавешена кровать. На столике рядом с кроватью стоял кувшин с нектаром хава, накрытый салфеткой. Джем жадно и благодарно выпил успокоительного питья, поднялся с кровати, походил по комнате, отбросил со лба налипшие пряди волос. Воздух, душный и жаркий, давил на его тело подобно вязкой жидкости. Джем, борясь с сонливостью, вышел на террасу и увидел пышный сад, озаренный прекрасной золотой луной. Пруд сверкал. Его воды, похоже, были, как прежде, глубоки.
      И тут Джем увидел посередине пруда неподвижную фигурку на листе кувшинки. То была, судя по всему, женщина. Принцесса? Но нет, то была Ката, обнаженная, как и Джем, и... нет, она не была неподвижна, она плыла к нему, подобно возвращающимся воспоминаниям. Джем не отрывал глаз от нее, вспоминая о своих снах, об эротических видениях, уводивших его в долгие, изнурительные странствия по лабиринтам лестниц, коридоров, темных пещер. Когда же закончатся его поиски? У него вдруг возникло такое ощущение, что ему уже снились эти поиски - задолго до того, как они начались. Пожалуй, вся его последующая жизнь приснилась ему еще в раннем детстве.
      Джем смотрел на Кату так, будто она была богиней, и думал о том, что на самом деле все его испытания, все поиски были предназначены для того, чтобы он нашел ее, только ее. По мере приближения кожа Каты меняла цвет. Вначале она светилась лиловым сиянием, потом - зеленым, потом... нет, цвет меняла луна. Джем поднял голову и увидел в небе сразу пять лун - пять лун разных цветов: лиловую, зеленую, алую, синюю и золотую. И ему показалось, что все так и есть, что настал момент истины, что его испытания и поиски завершились.
      Лист кувшинки подплыл к берегу пруда. Ката, улыбаясь, бросилась в объятия Джема.
      - Полти... Полти...
      Боб снова бредил. Много раз он вспоминал о Полти, каким тот был в славные, добрые, беззаботные денечки. Теперь же Полти вспоминался Бобу таким, каким он его видел в последний раз: синекожим, с пылающими волосами, с глазами, сверкающими неземным светом. Боязливо пробираясь по пещерам собственного сознания, Боб видел, как Полти-чудовище бросается на него, обуреваемый всем потаенным злом мира. Но вместо страха Боб ощущал сострадание. Слезы заволакивали его глаза. Бедный, бедный Полти! Что же с ним будет? Но что же будет с ним самим, с Бобом? У него проснулась дикая мысль о том, как он вырвется из плена, разыщет Полти и бесстрашно изгонит демона, взявшего власть над его дорогим другом.
      Боб открыл глаза. Был день... или ночь? Судя по тому, что сверху проникал свет и слышался шум, Боб решил, что сейчас скорее всего ночь. В тесной низкой каморке не было окон. Тусклый свет брезжил за зарешеченным окошечком, вырезанным в самом низу двери, к которой вело несколько осклизлых каменных ступеней. Днем слизь на ступенях выглядела серой. Ночью она поблескивала золотом, отражая свет ламп наверху. Сколько же времени прошло? Сколько дней? Порой решетка приоткрывалась, и чья-то рука - быть может, сводника, а быть может, матери-Маданы - просовывала в каморку кувшин с остатками браги или ломоть заплесневелого хлеба - жалкое пропитание для живых фетишей, которые должны были отвести беду от притона под названием "Полумесяц". Будь они прокляты, эти люди, вместе со своими дурацкими суевериями! Уже не раз Боб пробовал взбираться по скользким ступеням к двери, прижимался лицом к решетке, кричал, умолял. Он скоро понял, что все бесполезно. Забулдыги только смеялись над ним, ругались и твердили, что узники "холодной" должны делать свое дело. Иногда они колотили по двери ногами до тех пор, пока им это не надоедало или пока не являлись шлюхи.
      Скорчившись в грязи, Боб смотрел на то, как пляшет на полу темницы свет ламп в такт с очередной скабрезной песней. В дальней стене была еще одна дверь, запертая на засов. Видимо, в притоне была еще одна кладовая. Бобу часто казалось, будто из-за этой двери доносятся голоса - похоже, там то переругивались, то хохотали мальчишки. Но дверь была толстая, и, видимо, слышавшиеся за ней голоса были всего-навсего отголосками шума наверху.
      Боб вздохнул. С потолка свисали клочья паутины. Около самых его ног шебуршали крысы. Приоткрылась решетка, и по лестнице скатились мятые, подгнившие картофелины, капустные листья и обрезки моркови. Боб с жадностью набросился на это угощение и съел бы все без остатка, но вдруг ему стало стыдно. Он протянул руку и попытался разбудить своего товарища по несчастью. Бергроув только застонал. Правда, он так толком и не приходил в себя с тех пор, как они с Бобом угодили в "холодную". Не стоило дивиться тому, что поначалу Боб решил, что его спутник мертв. Он сжал запястье Бергроува, потом потрогал лицо.
      Боб вытаращил глаза. Бергроув весь горел в лихорадке!
      Боб поспешно отполз к стене, скорчился и горько разрыдался.
      - Ката?
      Очнувшись снова, Джем понял, что пролетело много времени. Сколько же он проспал? Он был один, он был одет, а простыни под ним были туго натянуты - так, словно за всю ночь он не пошевелился.
      - Ката?
      Нет. Конечно, нет.
      Джем тяжело поднялся. Ему жутко хотелось есть и пить. Он снова выпил нектара хава и, пошатываясь, вышел на террасу. Отбросил волосы со лба. Над садом небо переливалось из лилового в алый. Сад поник под серпиком единственной тусклой луны - казалось, он устал после душного, жаркого дня.
      И вдруг послышался заливистый лай.
      Джем повернулся в ту сторону, откуда донесся этот звук.
      - Радуга? - испуганно проговорил он. - Но ты же... умер!
      Пес, совершенно живой и невредимый, бросился к нему. Присев на корточки, Джем принялся гладить и трепать взволнованного разноцветного пса. Но даже радость оттого, что Радуга вернулся, не прогнала примеси отчаяния. Какой вывод напрашивался сам собой, как не тот, что здесь, в этом странном мире, Джем снова должен был пройти все то, что уже прошел раньше? Неужели Альморан набросил на него предательскую петлю, избавиться от которой не было никакой возможности?
      Послышались шаги.
      - Прошу извинить меня, молодой господин, - проговорил женоподобный юноша. - Но настало время пиршества. Ваши друзья собрались, и мой благородный повелитель ожидает вас.
      Да, похоже, все происходило в точности так же, как раньше. Но скоро Джем узнает о том, что даже здесь время неумолимо течет вперед - хотя и не без странностей.
      Глава 51
      БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ
      - Стоит ли?
      - Почему бы и нет?
      - А все-таки стоит ли?
      - Да какая разница?
      - Подумай о моей фигуре!
      - Оман, у тебя нет фигуры!
      - Неправда! - горячо возразил калиф, но чревоугодие возобладало над обидой и он без дальнейших пререканий принялся за очередной овечий глаз в желе.
      Визирь Хасем, лицо которого на сей раз пряталось под бронзовой маской, вздохнул. Уже в третий, а то и в четвертый раз на протяжении трапезы Оман затевал эту дурацкую игру - вел себя так, словно намеревался ограничить себя в еде. Но с другой стороны, Хасема радовало то, что Оман хотя бы на время трапезы отвлекся. Когда утром он обрушил на визиря радостную новость и объявил о волшебном превращении дочери, казалось, что тоска навсегда покинула сердце калифа. Но как скоро тоска угнездилась в его сердце вновь и Оман принялся корить себя даже за эту краткую радость. Ему было безмерно жаль пожертвовать бестелесной дочерью, но насколько более жалко было отдать Мерцалочку, которая обрела плоть и кровь, в руки грязного уабина! Это было в сто, нет - в тысячу раз хуже.
      Почти весь день Оман стонал и хныкал. Хасем тоже был встревожен, очень встревожен изменениями, произошедшими с принцессой. Визирь вообще недолюбливал всяческие чудеса, а в этом чуде было нечто такое, что его особенно беспокоило. Оман все-таки был непроходимым тупицей. Как он мог верить в то, что его дочь стала целой, настоящей? Визирю это крайне не нравилось. Мало того, что это ему не нравилось, так еще и не был пока решен вопрос о помолвке. Лазутчики принесли весть о том, что к городу быстро движется войско из столицы. Грядущий день мог стать как днем битвы, так и днем помолвки.
      Естественно, сегодня ночью следовало отвлекаться, отвлекаться и еще раз отвлекаться. К сожалению, отвлечение - на редкость хрупкое занятие!
      Правда, поначалу все шло неплохо.
      - Не правда ли, Хасем, как приятно обедать вдвоем?
      Визирь с этим согласился, хотя по большому счету обедали они вовсе не вдвоем. Шестеро женоподобных юношей в масках сидели за пиршественным столом. Слуги в черных одеждах то и дело подносили новые угощения, свежие кальяны и кувшины с нектаром хава. Однако трапеза носила неофициальный характер и разительно отличалась от тех роскошных пиров, которые калифу и визирю приходилось в эти дни устраивать в честь Рашида Амр Рукра. За несколько дней с полок дворцовых кладовых исчезли запасы самых изысканных деликатесов, в ворота то и дело ввозили тележки с провизией с рынка, дворик возле кухни были залит кровью убиенных животных, которых закалывали согласно обычаям уабинов. Уже не раз визирь задавался вопросом о том, как же удастся собрать достаточное количество провизии для завтрашнего торжества. Как бы то ни было, у сборщиков податей работы должно было быть по горло - на несколько лун вперед хватит.
      - А как ты думаешь, чем они заняты сейчас? - поинтересовался калиф.
      - Сборщики податей?
      - Уабины.
      Визирь помотал головой, чтобы прогнать занимавшие его мысли.
      - Думаю, в эту ночь они постятся, владыка. Постятся и производят еще кое-какие приготовления. Шейх, как ты понимаешь, должен быть чист для того, чтобы участвовать в церемонии, и его свита также должна пройти обряд очищения.
      - Ты про эту его мазь говоришь? - кисло скривился калиф. - Что до меня, я бы еще одного такого пира, как последний, не выдержал. Мало того, что пришлось страдать от этой жуткой уабинской стряпни, так еще пришлось смотреть, как этот наглец лапает моих гаремных красоток!
      Если представить, что отвлечение - это некий материал, то в это мгновение по этому материалу пошли большие трещины.
      - Хотя бы он наших гаремных девоюношей не пожелал, - промолвил визирь и погладил бедро одного из девоюношей. Тот, опоенный наркотическим зельем, сидел, покачиваясь из стороны в сторону. Его лицо было закрыто лиловой маской. Визирь думал о том, что если бы неверный дерзнул хоть пальцем прикоснуться к этому девоюноше, он бы непременно жестоко избил шейха. Однако, памятуя о наметившихся трещинах в важном занятии - отвлечении калифа от опасных мыслей, - визирь поспешно добавил: - Но, Оман, ты ведь еще не видел нашего последнего приобретения!
      - Вагана? - с интересом уточнил калиф. Он повернул голову и выгнув дугой бровь, воззрился на гаремного юношу в лиловой маске. Трещины, похоже, затянулись. - Подведите его... ее ко мне.
      Визирь щелкнул пальцами, и юношу-вагана подхватил под мышки раб и поволок, словно мешок, к калифу. Поджав губы, коротышка Оман смерил новенького девоюношу взглядом с головы до ног.
      - Подумать только, а ведь мы ее чуть было не четвертовали! Прекрасное приобретение, Хасем! И ты говоришь, у нее настоящее ваганское клеймо? Калиф с нескрываемым любопытством приподнял роскошные одежды Раджала, дабы увидеть красную метку в паху юноши, но увидел нечто другое, что вызвало у него негодование. - Ой! Хасем, но она еще не очищена! За кого ты меня принимаешь?
      Визирь пожал плечами.
      - Оман, она же новенькая. Ей еще следует пережить несколько ночей приготовления.
      - Зачем ей какие-то приготовления, когда она так опоена зельем? Пусть цирюльник завтра же приведет ее в порядок, и пожалуй, после дня, полного треволнений, я ночью развлекусь с этой ваганочкой!
      Визирь был готов пуститься в возражения, но в это мгновение слуги водрузили на стол блюдо с великолепным щербетом, и калиф переключил все внимание на эту упоительную сладость.
      Визирь вздохнул. Свежекастрированные евнухи мало годились для любовных услад - мешало слишком сильное кровотечение и высока была опасность смерти. Однако все было возможно - если, конечно, рану после кастрации как следует прижигали и смазывали соответствующими мазями. Визирь решил, что будет лучше, если Оман будет счастлив - особенно завтра.
      Не слишком охотно он подозвал слугу и распорядился о том, чтобы завтра послали за цирюльником.
      Пламеней-полыхай,
      Да гляди - не зевай,
      Глаз ни ночью ни днем
      Ни за что не смыкай!
      Из огня свое счастье
      Скорее хватай,
      А потом уж гори,
      Пламеней, полыхай!
      Рашид Амр Рукр блаженно улыбался, с вожделением предвкушая завтрашний ритуал. В комнате, соседствующей с его покоями, уабины распевали песню, которой была отведена особая, крайней важная роль в церемонии обручения. Рашид немного послушал пение своих подданных, радуясь тому, насколько хитры слова песни, а потом позволил себе помечтать. Он думал о тех победах и восторгах, которые ему сулило будущее.
      Шейх был в покоях один. Он лежал, озаренный луной, на простой кровати. Для человека, привычного к жизни в пустыне, не могло быть и речи о какой-то роскоши. Что, как не роскошь, так разнежило, расслабило его врагов? Шейх презирал роскошь, для него она была верным признаком упадничества. О нет, конечно, он наслаждался пиршествами, которые закатывал в его честь калиф, но он думал о том, что, предаваясь чревоугодию, куатанийцы лишают себя множества других радостей жизни. Для уабинов не существовало удовольствий ради самих удовольствий. Такой образ жизни вел только к слабости - в то время, как важна была только сила, сила и власть.
      - И все же ты не возражаешь против того, чтобы позаимствовать немного силы и власти у меня, верно, уабин? - осведомилось золотое светящееся создание, покинув темный угол комнаты. - Я так и думал, что застану тебя в глубоких раздумьях. Ты ведь поклялся, что будешь до конца следовать древнему ритуалу обручения.
      Спорить не имело смысла, и все же Рашид Амр Рукр отозвался:
      - То, что я делаю, и то, что я говорю людям, о Золотой, это разные вещи. Разве не ты убеждал меня в том, что судьба - на нашей стороне, а разве можно спорить с судьбой? Тебе ведомы самые потаенные мои мысли. Какое мне дело до истины, когда я жажду только власти? Но скажи мне, ты уверен в том, что все пройдет, как надо?
      - Уабин, ни в чем нельзя быть уверенным, несмотря на все наши приготовления. Девушку ты возьмешь сам, и, надеюсь, мое вмешательство не потребуется. Я же настаиваю только на том, чтобы твоя стража была наготове, потому что к городу приближается войско султана. Уже завтра оно может оказаться здесь и будет готово отнять у тебя твой вожделенный трофей.
      - Но ведь ты можешь прогнать их, ведь можешь?
      - Уабин, поберегись, не задавай слишком много вопросов. Своим волшебством я сотворил для тебя защитную ауру и сделал так, чтобы тебе было легче завоевать город. Я совершил все, что мог. Теперь твоя очередь показать, на что ты способен. Ты мечтаешь о власти, но разве ты не слаб?
      Глаза шейха сверкнули.
      - О Золотой, это тебе следует поберечься! Не хочешь ли ты сказать, что я слабее тебя? Когда ты впервые явился ночью посреди пустыни, ты предложил мне союз, не так ли? О да, ты хитер и коварен, и я до сих пор не могу понять, в чем состоит твоя истинная цель. Мне - земля, а тебе - небо и звезды? Не пытаешься ли ты провести меня, Золотой? Но если я и зависел от твоего могущества, точно так же и ты зависел от моего.
      Золотая фигура повернулась в полосе лунного света и негромко проговорила:
      - Уабин, воистину, ты не понимаешь меня, и я не испытываю желания добиться того, чтобы ты меня понял. Верно, мое могущество не безгранично, оно значительно ослабло. Но скажу ли я, что ты слабее меня? Интересный вопрос, уабин. Очень интересный вопрос.
      Золотая фигура повернулась, подняла сверкающую руку с вытянутым указательным пальцем. Шейх выпучил глаза, догадавшись, что сейчас может произойти, но уклониться от палящего золотого луча не успел.
      Всю ночь, до самого утра шейх страдал от жгучей боли в груди. Его глаза застилали слезы ярости и муки.
      Куда же он подевался, захороненный кристалл?
      В напоенном благовониями полумраке этого иного "Царства Под" Раджал познал блаженство, которого прежде никогда не ведал. Вновь и вновь он жаждал плыть по волнам страсти. Днем с ним развлекались гаремные юноши, они обучали новенького разным премудростям любовных игр. По ночам к ложу Раджала возвращался визирь и погружал его в глубины темных восторгов похоти. Чего еще было желать? У Раджала было такое ощущение, словно на все вопросы, которыми он только задавался в жизни, были наконец найдены ответы. На самом деле ответ на все оказался крайне прост. Его друзья, его миссия превратились в туманное пятно, а о пропавшем кристалле Раджал уже не вспоминал. Для него теперь существовала другая драгоценность, которую потерять было невозможно, а можно было только искать, искать и искать. На протяжении всех этих чувственных ночей драгоценный камень сверкал в сознании Раджала, став средоточием всех богатств мира.