Ожидаю тебя в твоем дворце.
      Твой единоверец,
      РАШИД АМР РУКР
      КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      ВЛЮБЛЕННЫЕ И НЕЗНАКОМЦЫ
      Глава 33
      ПРОКЛЯТИЕ КАЛЕДА
      (продолжение)
      - Юный принц, ты уверен?
      - Не уверен, что смогу вынести это. Но уверен, что должен постараться.
      - Я боюсь, что этим причиню тебе зло.
      - Достопочтенный Симонид, но как ты можешь причинить мне зло?
      - Как? На самом деле я всего лишь глупый старик и безмерно люблю тебя, Деа. Я жажду того, чтобы ты приобрел великую мудрость, и все же мне бы не хотелось, чтобы в чем-то ты лишился юношеского неведения.
      - О каком неведении можно говорить, Симонид, - с тоской проговорил Деа, - после той ночи, когда сожгли моего друга?
      Симонид сочувственно кивнул, а юноша сжал руку старика, умоляя его продолжить рассказ. Они снова сидели посреди благоуханных зарослей и пили зеленый чай. Сквозь еле слышно шелестящую листву кое-где просвечивали синие лоскутки чистых, без единого облачка, небес. Над головами старика и юноши плавно порхала большая бабочка, из-за деревьев доносилось ставшее уже привычным для слуха Деа щебетание Таргонов-Хранителей. Симонид понимал, что продолжать рассказ опасно. Но он был стар, и жить ему осталось совсем немного. Деа же был Бесспорным Наследником, и его никто не посмел бы тронуть. Следовало сказать юноше правду. Симонид сделал глоток зеленого чая и глубоко, с присвистом, вздохнул.
      - Деа, - начал он, - я уже рассказывал тебе о безоблачной юности твоего отца и Малы, о тех научных изысканиях, которые некогда так занимали их. Я рассказал тебе и о том, как твой отец был объявлен Бесспорным Наследником и взял в жены прекрасную госпожу Изадону. От меня ты узнал о войне с уабинами, с которыми предстояло сразиться молодому господину Малагону в то время, как закон препятствовал тому, чтобы твой отец был рядом с ним на полях сражений. Какая печаль, какая горечь переполнила сердце твоего отца! Но увы, его беды только начинались...
      Поход против уабинов оказался долгим и тяжелым. Твой отец с великим волнением ожидал вестей, а вести из Западных Пустошей шли долго, мучительно долго. Но когда гонцы доставляли свитки с донесением, твой отец впивался в них очами и искал любые упоминания о Мале. Представь же себе, какое потрясение испытал твой отец, когда в одном из донесений прочел о том, что господин Малагон схвачен уабинами и взят в плен! Охваченный противоречивыми чувствами, твой отец поначалу предался горькой печали и воспоминаниям о счастливых днях детства, проведенных с Малой. Но затем на смену печали пришла, всколыхнувшись в его сердце, затаенная обида, и он стал тешить себя мыслью о том, что Мала теперь наказан по заслугам. Порой твой отец проклинал султана, твоего деда, за то, что тот не позволил ему отправиться на войну вместе с Малой, а временами проклинал самого себя за то, что скрыл от Малы ту ярость, тот гнев, что владели им тогда.
      К тому времени твоему отцу при дворе султана все искренне сострадали, ибо все знали - либо полагали, что знают, - как сильно он любил своего утраченного друга. Только твой дед оставался безучастным. Как-то раз, во время придворного пиршества, он принялся подшучивать над твоим отцом и насмешливо укорил его за то, что тот так редко улыбается при том, что должен бы испытывать несказанную радость, нежась в объятиях пленительной госпожи Изадоны. Твой отец в гневе вскочил и готов был наброситься на твоего деда, и набросился бы, если бы его не удержали. Приближенные султана печально качали головами, приписав эту вспышку ярости глубине переживаний твоего отца за его друга. Но султан только взглянул на сына и еще более насмешливо поинтересовался: достаточно ли прелестей Изадоны для удовлетворения таких буйных страстей? Неужто жар похоти лишил твоего отца рассудка? Что ж, прекрасно, значит, следует найти для него вторую жену, если одной ему недостаточно.
      Ах, увы, твой отец принял эту шутку слишком близко к сердцу!
      Так продолжалось три, а может быть, и четыре луны подряд. Потом пришло новое донесение, и вдруг все переменилось. Мала обрел свободу! Он не погиб от рук злобных уабинов. Этот молодой военачальник возглавил мятеж в тылу у разбойников и тем проложил дорогу к славной победе унангов! Война закончилась, и господин Малагон возвращался домой как герой! Представь себе, Деа, какая великая радость настала в Каль-Тероне! "Мала! Мала!" выкрикивали все имя освободителя. Люди ликовали, взбирались на крыши домов, плясали на улицах. Как тепло поздравляли твоего отца приближенные султана с тем, что ему впредь будет служить такой прославленный человек!
      В те дни я часто бывал рядом с твоим отцом, и, зная его так, как знал его я - мог всего лишь заглянуть ему в глаза, чтобы понять, что вся та любовь, какую он некогда питал к своему старому другу, теперь иссякла. С тех пор я стал бояться за Малу, хотя понимал, что твой отец будет улыбаться и старательно притворяться, будто делит великую радость победы со всеми, кто его окружал. Когда Мала въехал в ворота Каль-Терона во главе войска, твой отец встречал его, возглавляя церемониальную свиту. Он страстно обнял друга на глазах у всей толпы народа. Что тут началось! Как радовался народ! Какие звучали благодарственные молитвы! В тот день всем казалось, будто занялась заря новой эры и что символ этой новой эры - крепкие объятия новоявленного героя Унанга и его верного друга, мудрого и просвещенного будущего султана. Кому из тех, кто предавался восторгу победы в тот день, могла прийти в голову мысль о том зле, что расцветало в сердце твоего отца? Кто мог бы предположить, что он уже замыслил страшно, жестоко отомстить другу, который так любил его, и, ведомый этой любовью, мечтал только о том, чтобы верно служить ему?
      Мала, возвратившийся с войны с уабинами, был, конечно, уже совсем не таким, каким уходил на войну. Этот молодой человек приобрел солидность и мужество, и в сравнении с ним твой отец выглядел бледно. Но, пожалуй, именно в те дни мне стала бросаться в глаза и печальная задумчивость, которая порой стала овладевать Малой, когда он рассказывал о своих приключениях - нет, не о скачущей в бой коннице и не о сверкающих лезвиях ятаганов, не о бегствах и погонях посреди бесплодных пустынь, а о зыбучих песках при свете кроваво-алого заката, о караванах, нашедших долгожданный приют под сенью пальм в оазисах, о странных напевах жрецов из пустынных племен.
      Я хорошо помню тот день, когда Мала впервые повел такие рассказы. Это было поздно вечером, и мы были наедине. Тускло, мягко светили лампы, и голос Малы тоже был тих и мягок, и на какое-то мгновение мне почудилось, будто я слышу тишайшую, таинственную музыку. Она словно бы плыла по воздуху подобно дыму курящихся благовоний. Не сразу понял я, что Мала рассказывает не о том времени, которое провел во главе войска султана, а о том, когда был в плену у уабинов. Мною овладели волнение и тревога. Тогда я имел все причины встревожиться, ибо если уабинам удалось что-то пробудить в сердце Малы, то, быть может, ему не следовало никому в этом признаваться. Дальнейшие события доказали, что тогда я не ошибся, но поначалу казалось, что никакое зло не может коснуться Малы. Его новообретенная задумчивость, казалось, лишь на пользу ему, ибо именно в ту пору наш молодой герой безнадежно и отчаянно влюбился.
      Деа, ты, вероятно, не знаешь о том, что у твоей матери, прекрасной Изадоны, была сестра. Вторую дочь посланника из Ланья-Кор звали Изабела, и дома их называли просто - Дона и Бела. Твоя тетка Бела была моложе твоей матери. При дворе она всегда появлялась накрытая чадрой, но красотой равнялась твоей матери, а некоторые даже поговаривали, будто Бела должна быть еще красивее. Боюсь, эти слухи звучали убедительно, ибо складки шелковых одежд Белы не могли до конца утаить от глаз мужчин ее прекрасного стана - столь прекрасного, что он не посрамил бы даже Лунную Госпожу в те дни, когда ее прекрасный лик еще не был обезображен оспинами. Какой мужчина не возмечтал бы о том, чтобы прижать к своей груди такую красавицу?
      Вышло так, что молодой господин Малагон попросил ее руки. Многим этот союз казался превосходным - ведь тогда твой отец, будущий султан, и Мала, будущий визирь, стали бы супругами принцесс-сестер. При дворе все с нетерпением ожидали первой брачной ночи Малы. Евнухи с превеликим волнением готовили изысканную церемонию. И все бы случилось, как было задумано, если бы твой отец не положил глаз на юную сестру своей супруги.
      Порой я гадаю: могло ли все произойти иначе, если бы Мала избрал предметом своей любви какую-то другую женщину? Вероятно, так или иначе, каков бы ни был его выбор, все равно он ухитрился бы, не желая того, воспламенить жгучую зависть в сердце друга. Наверное, так бы оно и было, но все же ума не приложу, как зависть могла так скоро перерасти в столь страстную любовь? Ибо именно такова была грядущая трагедия, и она состояла не в том, что Мала полюбил прекрасную Белу, а твой отец, руководимый одной лишь только завистью, был готов помешать другу заключить в объятия эту изумительную красавицу, - о нет! Дело было в том, что твой отец тоже полюбил ее!
      Все, что случилось потом, стало придворной легендой - одной из самых горьких и самых печальных наших легенд. В "Книге изречений Имраля" написано: "Что ярче горит - то скорее сгорает", но кто бы мог предположить, что Мала столь скоро и неожиданно впадет в немилость? Столица Унанга была потрясена. Подумать только: господин Малагон, народный герой, на самом деле оказался изменником, лазутчиком уабинов! Откуда взялись свидетельства этой измены - это так и останется тайной. Но хватило того, что султан, твой дед, был в этом непоколебимо убежден.
      До сего дня найдутся такие, кто станет качать головой при упоминании имени Малы. Такими людьми владеет изумление и печаль, и если к этим чувствам и примешиваются изменнические мысли, конечно же, вслух эти люди их ни за что не выскажут. Найдутся и другие - эти будут, распаляясь праведным гневом, на чем свет стоит ругать злобных уабинов, которые соблазнили и переманили на свою сторону такого благородного и преданного султану человека. Как бы то ни было, никто не припомнит более черной ночи на землях Унанга, чем та ночь, когда господина Малагона, закованного в кандалы, повели к Святилищу Пламени. И не было с тех пор более глубокого безмолвия, чем то, каким встретил народ появление султана, твоего деда, когда тот появился на вершине рубиновой лестницы, низко склонив голову, и объявил, что изменник дорогой ценой заплатил за свое предательство.
      В ту ночь на ступенях лестницы стоял и твой отец. Могло показаться, что им владеет великая печаль, что она поразила его, подобно жестокому удару. Но на самом деле сердце его радовалось и пылало и тайной любовью, и тайной ненавистью! Немногие, и я в том числе, понимали правду, и еще меньше было таких, кто мог помыслить о возможности высказать свое мнение. Много раз с тяжелым сердцем я готовил себя к тому, чтобы выступить против своего бывшего ученика. Однажды я даже направил свои стопы к покоям твоего деда, но трусость обуяла меня. И тогда я нещадно корил себя за это, корю и теперь. Но Мала был приговорен к страшной смерти священным указом султана, и тот, кто дерзнул бы оспорить справедливость такого указа, был бы казнен на месте.
      Насмешка судьбы заключалась в том, что твой отец не получил желанной награды за свое предательство. На следующий же день после того, как Мала был принесен в жертву Пламени, твой отец призвал своего тестя и объявил тому, что счастлив в браке с его старшей дочерью, но теперь желает взять в жены и младшую. Твой отец был готов привести сколь угодно много доказательств истинности своей страсти: им якобы владело благороднейшее желание утешить несчастную девушку, чей возлюбленный оказался злобным изменником.
      Посланник же и слушать его не желал, ибо хотя он и не ведал о том, как обращался со своей первой женой твой отец, но при этом строго придерживался существующих при дворе обычаев. Он страшно разгневался и сурово вопросил, не желает ли твой отец нанести ему жестокое оскорбление.
      "Оскорбление? Тесть мой, о чем ты говоришь?"
      "Наследник престола, неужто ты забыл, кто я такой?"
      "Ты - посланник страны Ланья-Кор..."
      "Да, и брат короля этой страны! За кого ты принимаешь мою дочь, если готов обращаться с ней как с какой-нибудь жалкой наложницей?"
      Отцом твоим овладело смятение, и он только молчал и слушал своего тестя, а тот заявил ему о том, что его дочь никогда бы не вышла замуж за простого визиря - тем более за того, кому еще только предстояло стать визирем. Самая мысль об этом казалась посланнику чудовищной, но тем более чудовищной представлялась ему мысль о том, чтобы его дочь стала чьей-то второй женой!
      Побагровев от гнева, посол удалился, заявив напоследок, что требует извинений, которые должны быть принесены ему законным порядком - иначе с этих пор унанги станут заклятыми врагами Ланья-Кор. На самом деле, конечно же, такие речи были крайне опрометчивы при том, что старшая дочь посланника уже была замужем за будущим султаном Унанга, но посланник, человек холодный и тщеславный, и думать ни о чем не желал, как только о соблюдении закона. В последующие дни придворные немало похлопотали для того, чтобы усмирить посланника, и мало-помалу тот удовольствовался таким объяснением: твой отец вовсе не желал нанести ему оскорбление, а просто-напросто его рассудок помутился от тоски.
      В конце концов ланьярский посланник простил своего зятя, а когда твой отец спросил, не может ли он еще чем-либо искупить свой проступок, посланник предложил ему преподнести принцессе Беле дорогой подарок к ее бракосочетанию.
      "К ее б-бракосочетанию?" - запинаясь, пробормотал принц, твой отец, ибо в сердце у него все еще теплилась надежда на то, что прекрасная Бела достанется ему.
      "Воистину так, - с улыбкой отвечал посланник. - Не думаешь же ты, что столь прекрасная девушка долго пробудет незамужней? Только вчера я получил письмо, подписанное и скрепленное печатью визиря Хасема. Девушка станет супругой твоего брата, калифа Куатани. Какая чудесная брачная ночь их ожидает!"
      О, если бы в ту пору твой отец уже был султаном, он бы, пожалуй, повелел казнить посланника на месте, а потом завладел бы его дочерью, а потом - будь что будет. Но тогда ему оставалось только обнять посланника, попросить у того прощения за свое глупое поведение и выказать огромную радость в связи с грядущим бракосочетанием красавицы Изабелы.
      Последующие дни дались твоему отцу нелегко. Как явственно помню я церемонию отбытия твоей тетки в халифат Куатани! Я пристально наблюдал за своим молодым господином и молился о том, чтобы он сумел сдержать страсти, которые бушевали в его сердце подобно лаве в жерле вулкана. Тянулись и тянулись бесконечные ритуалы, но в конце концов мои страхи оказались беспочвенными. Твой отец держался превосходно, и никто не заподозрил бы в нем, непоколебимом, как скала, чувств, которые переполняли его при том, что его возлюбленная должна была сочетаться браком с его братом.
      Ах, но какие мысли переполняли его разум в ту пору, когда караван принцессы тронулся в путь к Куатани? Быть может, твой отец наконец сдался, решил покориться судьбе. Быть может, он познал всю глупость своей страсти и пожалел о тех страшных греховных поступках, которые совершил во имя твоей тетки. О, если бы только это так и было! Но наверное, именно тогда в сознании моего молодого повелителя вызрел новый, еще более отчаянный замысел. Впоследствии мне суждено было узнать о том, что твой отец вовсе не смирился с утратой своей возлюбленной.
      Было нечто, что омрачило церемонию отъезда принцессы. Согласно обычаю, эта церемония должна была являться празднеством, но от красавицы Белы не смогли скрыть того, что ее сестра тяжко больна. О, печальна и горька была судьба твоей матери, Деа! Несомненно, жестокость твоего отца приблизила ее кончину, однако безмерно тоскующая молодая женщина до самого смертного часа хранила верность ему и ни словом не обмолвилась о страшной правде. Вероятно, это было глупостью с ее стороны, но, в конце концов на что она могла пожаловаться? В Унанге жена имеет не больше свободы, нежели рабыни ее мужа. Безмолвие становится для жены священным долгом. Но, подумать только, как любой мужчина, не говоря уже о мужчине царственного рода, способен проявить так мало доброты к женщине, которая носит под сердцем его дитя! Разлученная с возлюбленной сестрой, твоя мать должна была пройти самые тяжелые испытания, и этих испытаний она не в силах была выдержать. Одиночество привело ее к агонии, и она умерла в ту ночь, мой бедный Деа, когда ты появился на свет.
      Твой отец, казалось, был безутешен. С печалью - но и с восхищением придворные говорили о том, как горячо любил наследник престола свою покойную супругу, как теперь он горюет о ней и какая это жестокая трагедия, чтобы такой молодой, полный сил мужчина так жестоко страдал. Некоторые поговаривали о том, что из-за переживаний твой отец лишился рассудка - и действительно, какое-то время он был похож на безумца, но если это и было так, то безумствовал он не от тоски и не от сожаления, а только от злости. А злобствовал он из-за того, что взял в жены твою мать, а не ее сестру, которую желал более всего на свете. Твой отец поклялся самому себе в том, что в один прекрасный день Бела будет принадлежать ему, и проклинал судьбу за то, что не имеет права покинуть пределы Священного Города.
      В последующие луны твой отец был молчалив и мрачен, и многие уже отчаялись, решив, что он и вправду сошел с ума, но миновало около одного солнцеворота, и вдруг нрав будущего султана разительно изменился. Как-то раз твой дед охотился на горных львов, неожиданно упал со своего скакуна, после чего разъяренный лев задрал его насмерть. Когда эта страшная весть достигла города, твой отец понял, что его час пробил. Теперь он стал султаном и ему безраздельно принадлежала вся имперская власть!
      "Учитель, - говорил он мне, бывало, - моя единственная забота следовать законам".
      Слыша такие речи, я только улыбался ему, а когда он смеялся - я смеялся в ответ, но моя радость была притворной, ибо я думал только о том, на какие новые прегрешения решится твой отец теперь, когда его более не связывают никакие ограничения?
      Но правда, еще было... Пламя.
      - Пламя? - с еле сдерживаемым волнением, спросил Деа. День клонился к вечеру. Сердце юноши до боли сжималось от невыносимой тоски. Но он понимал, что должен выслушать рассказ до конца. Он молился только о том, чтобы у Симонида хватило сил продолжить повествование.
      - Симонид?
      Деа вдруг встревожился. Голова старика упала на грудь, он хрипло, болезненно дышал. Деа в страхе сжал руку Симонида. Как холодна она была! Жалобным, срывающимся криком Деа позвал Хранителей-Таргонов.
      - Наследник? - откликнулись в унисон пять голосов. - О, Наследник, что огорчило тебя? Тебе плохо?
      - Симониду плохо, тупицы! Советнику Симониду!
      Глава 34
      ЦАРСТВО ПОД
      - Радуга! Радуга, где ты?
      Окутанный ароматами фиалок и тысячелистника, лавсоний, колокольчиков, маргариток и сотен других, самых разнообразных и неожиданных цветов, Джем пробирался среди зарослей, под которыми залегли тени, испещренные солнечными пятнышками. В листве щебетали птицы, откуда-то доносилось журчание струй фонтана. Где-то далеко отсюда, на дорожке, вымощенной лиловыми и зелеными камешками, Радуга вдруг убежал прочь, яростно лая. Джем бросился следом за ним, но сверкающий разноцветный пес быстро скрылся в изобилующем развилками и поворотами густом саду.
      - Радуга? Я опять услышал твой лай, или мне показалось?
      В очередной раз свернув на повороте тропинки, Джем вышел к фонтану, представлявшему собой забавную высокую башенку из охристого камня. Башенка снизу была шире, а кверху плавно сужалась. Джем склонил голову набок и повнимательнее рассмотрел странную конструкцию, пытаясь понять, что означает ее форма. Лишь через несколько мгновений он догадался, что башенка символизирует язык пламени. С крутых изгибов по бокам струилась вода и падала в замшелую чашу.
      Джем с радостью умыл лицо, уселся рядом с фонтаном, прислонился спиной к прохладному, украшенному резьбой камню. Аромат цветов был пьянящим, как дым джарвела, жара казалась осязаемой. Замысловатые одежды Джем уже давно сбросил и остался только в красной набедренной повязке. Он положил руку на грудь, сжал мешочек, в котором хранился кристалл. Тонкая кожа намокла, пропитавшись потом, и кристалл казался теплым на ощупь.
      Джем запрокинул голову. Над ним простирался зеленый полог листвы. Солнце стояло высоко. Но ведь в то время, когда он вышел из дворца, был прохладный вечер! Что же здесь происходило со временем? И станет ли его течение когда-нибудь обычным? Джем уже не мог представить себе, сколько времени миновало с тех пор, как он оказался во дворце Альморана. Одно утро стремительно сменялось другим, вечера проходили, прихрамывая, словно подвыпившие танцоры, а ночи, казалось, проплывали в пространстве безвременья, покуда Джем лежал в тяжелом забытьи на удобном мягком ложе. Он жил в роскоши, но постоянно чувствовал себя усталым. Ему было жарко и слишком часто хотелось есть. Порой от пиршества до пиршества проходили долгие часы, а порой трапезы следовали друг за другом слишком быстро - не успевала закончиться одна, как начиналась другая. Но это не имело никакого значения: Джем ел и ел, а когда гости расходились и слуги прибирали со столов, он чувствовал себя так, будто во рту у него и маковой росинки не было. Альморан то и дело напоминал Джему о тряпке, пропитанной "зельем забытья", о пагубных последствиях этого злого колдовства. Но порой у Джема мелькала мысль о том, не было ли это самое колдовство делом рук самого Альморана.
      Не раз, входя и пиршественный зал или выходя из него, Джем пробовал заговорить с кем-нибудь из многочисленных гостей. Это всякий раз оказывалось бесполезно. Гости только улыбались, смеялись, хлопали его по спине, а если и отвечали, то на каких-то странных наречиях, которые Джему были непонятны. Если он пытался о чем-либо расспросить женоподобного юношу, тот отмалчивался. Как Джем жалел о том, что красавица Дона Бела немая! Но она уже давно стала для него такой же далекой, отстраненной, как все прочие гости дворца Альморана. Джем понимал одно: он должен каким-то образом покинуть это место. На пиршестве прошлой ночью - а может, вернее было бы сказать, что это было нынешним вечером - Джем вежливо намекнул Альморану на то, что вскоре ему придется снова тронуться в путь.
      - Ты хотел бы присоединиться к своим друзьям в Куатани?
      - Верно! А как вы узнали?
      Но Альморан ответил только:
      - Принц, тебе еще рано отправляться в дорогу.
      - Наверняка мой путь не будет слишком долгим! Ведь мы были совсем недалеко от этого города, когда...
      - Принц, Куатани лежит по другую сторону от обширной безлюдной пустыни.
      - Но это невероятно!
      - Принц, ты нездоров. Тебе надо отдохнуть...
      Отдохнуть, отдохнуть - и так было всегда, но Джему казалось, что отдых, покой, сон в поместье Альморана столь же призрачны, как пиршества.
      Нет, он не уснет, ни за что не уснет. Он будет размышлять - ясно и трезво - об этом странном месте... о том, как выбраться отсюда... как найти друзей...
      - Сюда! - позвал голос.
      Раджал бежал, спасался вместе со всеми остальными. В сутолоке он не мог разглядеть лица своего спасителя - заметил только грязный, засаленный берет да бесцветные развевающиеся лохмотья. Раджал пробивался вперед, расталкивая плечами отставших людей, оскальзываясь на упавших на землю и разбившихся дынях, кочанах капусты, рассыпавшихся кофейных зернах, лужах липкого меда и грудах палочек ирисок. Он пробирался между перевернутыми столиками, прилавками, раздавленными урнами и кровоточащими трупами, валявшимися на мостовой. Поначалу он завернулся в черное полотнище, которое прихватил с Круга Казни, но потом это полотнище с него сорвали - скорее всего случайно. Раджал был голый, но, похоже, на это уже никто не обращал внимания. Дико ржали лошади, кругом слышались вопли и стоны. Ослепительно сверкали лезвия ятаганов.
      И снова этот голос:
      - Сюда!
      Раджал и его спаситель юркнули в узкий проулок. Прижавшись к стене, пока мимо бешено скользила волна тюрбанов, халатов, звенящих кошельков, краденых товаров, верблюдов, лошадей, кошек, собак, кроликов и крыс, Раджал наконец сумел ясно разглядеть своего спасителя. Тот резко повернул к нему голову. Но еще до этого мгновения Раджалу бросились в глаза красные прыщи на его шее.
      - Прыщавый! Откуда ты здесь взялся?!
      - Удрал с корабля, откуда же мне еще взяться? "Катаэйн" арестовали, вокруг нее - портовая стража, будь они прокляты, эти грязные иноземцы! Ну, вы же, господин Радж, не думаете, что я бы такое стерпел? Короче, я спрыгнул за борт и задержал дыхание. Ох и больно же было - вода соленая, жуть просто, и как же защипало все мои прыщи, не передать...
      Раджал протянул буфетчику руку.
      - Я обязан тебе жизнью, Прыщавый.
      - Да ладно. Плюньте.
      - Прыщавый?
      Прыщавый плюнул себе на ладонь. Раджал последовал его примеру, после чего они крепко пожали друг другу руки. На разговоры времени не было. Пламя быстро распространялось по галереям над площадью, и повсюду сновали конные воины в белых балахонах. Они безжалостно разделывались с зазевавшимися беглецами.
      Раджал и Прыщавый снова обратились в бегство. У Раджала немилосердно ныли ребра. Бока у него были оцарапаны, ступни саднило от пыли. Изнывая от боли, он налетел на груду ящиков, потом - на столб.
      Вскоре спутники повернули за угол. В переулке лежала густая тень и не было видно ни души. Раджал согнулся в поясе и чуть было не рухнул на колени, но Прыщавый подбежал к нему и подхватил под руку. Последнее, что запомнилось Раджалу, - как Прыщавый потащил его, как мешок, на закорках, и они вместе нырнули в потайной люк, открывшийся посреди проулка.
      В небе кружились чайки. Удушливо воняло протухшей рыбой.
      Раджал тяжело повалился на спину.
      Джем спал, убаюканный журчанием воды в фонтане. Видимо, во сне он перевернулся и вытянулся во весь рост, потому что когда он очнулся, первым делом почувствовал, как болит бок от лежания на камешках, а потом - как его щеки облизывает шершавый язык.
      Джем открыл глаза.
      - Радуга! Я нашел тебя!
      - Ты не прав, - прозвучал чей-то тихий, нежный голос. - Это мы нашли тебя.
      Джем поднял голову. Сквозь полог листвы пробрался яркий солнечный луч, и силуэт девушки, стоявшей перед ним, был окутан золотистым ореолом. На миг Джем подумал, что еще не проснулся, и что девушка видится ему во сне, но нет - она была настоящая. Джем неловко поднялся и только теперь донял, что полуобнажен.
      - Госпожа... Но я... я думал, что ты... не умеешь разговаривать!
      - Здесь - умею. Но это ненастоящий мир, и здесь надо мной не имеет силы то заклятие, которым я связана в настоящем.
      - Заклятие? Настоящий мир? Я... я не понимаю!
      Девушка вроде бы была готова ответить на вопросы Джема, но тут залаял Радуга и Дона Бела порывисто обернулась, раньше Джема заметив, что они не одни. Это был женоподобный юноша. Он явился, чтобы оповестить их о том, что хозяин дворца ожидает их для вечерних увеселений.
      - Вечерних? - озадаченно пробормотал Джем.
      Но здесь ничему не приходилось удивляться. Еще до того, как они вернулись в дом, солнце успело опуститься за горизонт. Самые дикие мысли метались в мозгу у Джема, но к ним примешивалось и странное ощущение. Он в смятении бросал взгляды на девушку. Как ему хотелось схватить ее за плечи, встряхнуть, потребовать, чтобы она немедленно рассказала ему обо всем, что ей было известно! Ревность кольнула его сердце, когда он увидел, что Радуга трусит рядом с девушкой - так, словно он был ее собакой! "Но, с другой стороны, - подумал Джем, - может быть, это так и есть".
      На ступенях лестницы, ведущей ко входу во дворец, девушка резко обернулась и прошептала Джему на ухо:
      - Встретимся в полночь. Около фонтана-пламени.
      Сердце Джема в волнении встрепенулось.
      - Прыщавый?
      Раджал медленно приходил в себя. Он лежал на куче грязного тряпья в полутемной подземной каморке. С бревенчатого потолка свисали полотнища мешковины - они делили каморку на части. Воздух был затхлым и зловонным. Раджал не видел ни окон, ни дверей, но при этом через занавеску из мешковины, которая висела ближе других к тому месту, где он лежал, пробивался тусклый свет. Слышалось негромкое шипение горящего масляного светильника. Стены запотели от сырости. Раджалу показалось, что он чувствует запах моря.
      - Прыщавый?
      Тень заслонила свет, кто-то отдернул полотнище мешковины. Раджал озадаченно вытаращил глаза. Перед ним стоял вовсе не Прыщавый, а какой-то незнакомый парнишка с чистой, без единого прыща, физиономией. Худенький, с жиденькой бородкой, из-за которой чем-то напоминал козла, да и выражение его физиономии, как у козла, было одновременно глупым, упрямым и хитрым.
      - Прочухался? - ухмыльнулся козлобородый парнишка. - Ну и видок у тебя был, когда ты сюда через люк грохнулся! - Он указал большим пальцем на расшатанную лесенку, которая, похоже, вела исключительно до потолка каморки. Затем он ткнул указательным пальцем, указывая на груду тряпья.
      - Ты бы... того... прикрылся бы, что ли?
      - Прикрылся?
      - Ага.
      Раджал смущенно покраснел - он только теперь вспомнил о том, что голый. Он поспешно порылся в тряпье и выудил из кучи рваную рубаху и пару штанов, которые оказались ему далеко не впору. Потом на глаза ему попался берет - такой же, как тот, что был на Прыщавом. Раджал уже был готов натянуть берет на макушку, когда вдруг заметил на нем засохшее пятнышко гноя. Он брезгливо поежился и отшвырнул берет.
      Его новый знакомец ухмыльнулся.
      - Мы шмотки меняем почти всякий раз, когда наружу выбираемся. Ну, так надо, короче.
      - Зачем?
      - А чтоб нас не узнали. Чтоб не выследили, понял?
      Раджал нахмурился.
      - Что это за место такое?
      - Кое-кто его зовет "Царством Под". Ну, мы же под землей, как-никак, верно? Ну, только про царство - это, пожалуй, перебор.