Том Арден
      Султан Луны и Звезд
      (Орокон - 3)
      Пер. с англ. Н. А. Сосновской
      Это - мир Орокон.
      Мир странной красоты, странной магии и странной религии. Мир извечного противостояния богов - и жестоких войн людей, богов-врагов почитающих.
      Мир, в коем завершена уже - много веков как завершена! - первая эпоха, называвшаяся Расцветом, и наступила эпоха вторая - дни Искупления.
      Мир, судьба которого заложена в пяти таинственных Кристаллах, что взял в предвечные времена мертвый бог Орок у детей своих, - в Кристаллах Мрака, Воды, Воздуха, Огня и Земли.
      Мир, где начинает сбываться древнее пророчество в человеке, что отыщет и соберет воедино все пять Кристаллов, рассеянных по истерзанным войной землям Орокона...
      Найдены уже - великой ценой! - Кристаллы Мрака и Земли. Настало время вернуть Кристалл Огня - камень пламенного бога Терона.
      ПЕСНЬ О СУЛТАНЕ
      Всадник в одеждах лиловых, грустно вершащий свой путь.
      Если ты грезишь о славе, лучше о ней забудь.
      Царство твое - Катакомбы, удел твой прост:
      Скорбь, униженье, досада и вечный пост.
      Разве сравниться тебе с Султаном Луны и Звезд?
      Вождь в одеждах зеленых, в джунглях живущий вождь.
      Там, где листва густая, там, где годами дождь,
      Ты не купайся тщетно в облаке сладких грез
      И не копи напрасно умыслов и угроз:
      Не сокрушишь ты Султана Луны и Звезд!
      - О, звезд негасимых Султан! Султан белоликой Луны!
      Хоть края твоих одежд мы коснуться должны!
      - Окститесь, тупицы! Ишь, дали волю мечтам!
      Хотя б в колесницах вы мчались по небесам,
      Султана Луны и Звезд вовек не коснуться вам!
      Ангелы в алых хитонах, ангелы в голубых!
      Выше презренных смертных, добрых выше и злых.
      Что вам богатство, слава, титулы и чины?
      Вы никому на свете завидовать не должны,
      Но не чета вы Султану Звезд и Луны!
      - Султан мириадов звезд! Султан белоликой Луны!
      Какие дали тебе за горной грядой видны?
      - Тише, тупицы, тише, хватит воплей и слез!
      Вам не дано ответить вовек на вопрос,
      В чем великая тайна Султана Луны и Звезд!
      ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
      ДЖЕМ, главный герой, ищущий Орокон
      КАТА, главная героиня, возлюбленная Джема
      РАДЖАЛ, верный друг Джема
      ПОЛТИ (ПОЛТИСС ВИЛЬДРОП), их заклятый враг
      БОБ (АРОН ТРОШ), преданный друг Полти
      ЛОРД ЭМПСТЕР, таинственный опекун Джема
      ЖАК БЕРГРОУВ, опустившийся светский лев
      КАПИТАН ПОРЛО, старый морской волк
      БУБИ, его плешивая ручная обезьянка
      ПРЫЩАВЫЙ, мальчишка-буфетчик
      КАЛЕД, Султан Луны и Звезд
      СИМОНИД, его старый учитель, верховный имам
      ПРИНЦ ДЕА, сын и наследник султана
      ТАЛЬ, Новообращенный, друг Деа
      МАТЬ-МАДАНА (1), рабыня, нянька Деа
      МАТЬ-МАДАНА (2), хозяйка караван-сарая
      МАТЬ-МАДАНА (3), хозяйка гарема в Куатани
      СЕФИТА и САТИМА - имена многих из ее подопечных
      ЭВИТАМ, некогда - Прорицатель, ныне не у дел
      АМЕД (АМЕДА), его дочь-сорванец
      ФАХА ЭДЖО, пастух, друг Амеды
      ЭЛИ ОЛИ АЛИ, его двоюродный брат, большая шишка в Куатани
      КАСКА ДАЛЛА, соперник Эли Оли Али в делах, горячо ненавидимый им
      МАЛЯВКА, мальчик, сын Эли Оли Али
      ЧЕРНЫЙ ВСАДНИК, обреченный на смерть
      КАЛИФ ОМАН ЭЛЬМАНИ, брат султана, правитель Куатани
      ВИЗИРЬ ХАСЕМ, действующий за спиной калифа
      БЕЛА ДОНА, Мерцающая Принцесса
      ДОНА БЕЛА, прекрасная немая девушка, как две капли воды похожая на нее
      РАШИД АМР РУКР, свирепый предводитель племени уабинов
      АЛЬМОРАН, властитель Дома Истины
      ЖЕНОПОДОБНЫЙ ЮНОША, его слуга
      ТАИНСТВЕННЫЕ ГОСТИ Дома Истины
      РАДУГА, загадочный пес
      РЫБА и ГУБАЧ, воришки из шайки "поддеров"
      СЫР и АИСТ, из той же шайки
      ЕВНУХИ во дворце Кобры
      СТАРИК ЛАКАНИ, сумасшедший узник
      ГРЯЗНУЛЯ, матрос с корабля капитана Порло
      ТАНЦОРЫ, фокусники и святые
      ЭБЕНЫ, стражники Святилища Пламени
      СТАРЕЙШИНЫ Школы Имамов
      ШЕПТУНЫ в стенах
      ТАРГОНСКИЕ ХРАНИТЕЛИ, ПРИДВОРНЫЕ, СТРАЖНИКИ, ПАЛОМНИКИ, МАТРОСЫ, РАБЫ, ЕВНУХИ, ТОРГОВЦЫ, СПЛЕТНИКИ, НИЩИЕ и др.
      В ЗЕНЗАНЕ
      БОБ БАГРЯНЫЙ, разбойник, предводитель мятежников
      ХЭЛ, его соратник, некогда - великий ученый
      БАНДО, друг Хэла, ветеран Сопротивления
      ЛАНДА, юная красавица, зензанская жрица
      РЭГЛ и ТЭГЛ, сыновья Бандо
      МОНАХ, над которым то и дело подшучивают Рэгл и Тэгл
      СТАРУХА из агондонского дилижанса
      БЕИНС, ее одноглазая компаньонка
      ДОСТОЧТИМЫЙ ОЛЬХ, порядочный женатый мужчина
      ДОСТОЧТИМАЯ ОЛЬХ, порядочная замужняя женщина
      МИСС ТИЛЬСИ ФЭШ, заксонский "соловей"
      ФРЕДДИ ЧЕЙН, правитель захудалой провинции
      КУЧЕРЫ, СИНЕМУНДИРНИКИ, ТРАКТИРЩИКИ и др.
      В ЦАРСТВЕ МЕРТВЫХ
      СУЛТАН ЭЛЬ-ТАКИР, отец Каледа, нынешнего султана
      КАЛИФ АБДУЛ САМАД, брат султана Эль-Такира
      ПОСЛАННИК из ЛАНЬЯ КОР
      ЛЕДИ ИЗАДОНА, его красавица-дочь
      ЛЕДИ ИЗАБЕЛА, его вторая красавица-дочь
      МАЛА (ЛОРД МАЛАГОН), друг детства Каледа
      ПАНДАР, отец Симонида, Эвитама и Альморана
      МАТЬ Симонида, Эвитама и Альморана
      МЕША БУЛАК, Султан Красной Пыли
      ПРИНЦ АШАР, его болезненный сын
      "ГЕДЕНСКАЯ НЕВЕСТА", нареченная принца Ашара
      ШАХ ГЕДЕНА, отец невесты
      НОВА-РИЭЛЬ, одолевший змея Сассороха
      ТОР, таинственный дядя Джема
      ЭЛОИЗА, женщина-воительница, жена Бандо
      ВИТОНИИ, философ, автор "Дискурса о свободе"
      Другие ВЕЛИКИЕ ПИСАТЕЛИ и УЧЕНЫЕ КОРОЛИ, КОРОЛЕВЫ, ИСТОРИЧЕСКИЕ ПЕРСОНАЖИ, УМЕРШИЕ РОДСТВЕННИКИ, ДРУЗЬЯ, ВРАГИ
      ЗА КУЛИСАМИ
      ЭДЖАРД-СИНИЙ, король Эджландии, узурпатор
      КОРОЛЕВА ДЖЕЛИКА, его супруга, в прошлом - мисс Джелика Вэнс
      ТРАНИМЕЛЬ, злобный премьер-министр
      ЛЕДИ УМБЕККА ВИЛЬДРОП, злобная двоюродная бабка Джема и Каты о
      ЭЙ ФИВАЛЬ, ее духовный наставник и сообщник
      КОНСТАНЦИЯ ЧЕМ-ЧЕРИНГ, некогда - хозяйка модного светского салона
      ТИШИ ЧЕМ-ЧЕРИНГ, ее дочь, "синий чулок"
      САЙЛАС ВОЛЬВЕРОН, отец Каты
      ВАРНАВА, таинственный карлик, до сих пор пропавший без вести
      МИЛА, пропавшая без вести сестра Раджала
      МОРВЕН и КРАМ
      И многие другие СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ И РОДСТВЕННИКИ
      БОГИ И СТРАННЫЕ СОЗДАНИЯ
      ОРОК, верховный бог, отец всех богов
      КОРОС, бог мрака, почитаемый вагонами
      ВИАНА, богиня земли, почитаемая зензанцами
      ТЕРОН, бог огня, некогда почитаемый в Унанг-Аиа
      ДЖАВАНДРА, богиня воды, почитаемая в Венайе
      АГОНИС, бог воздуха, почитаемый в Эджландии
      ТОТ-ВЕКСРАГ, злобное антибожество, см. также ТРАНИМЕЛЬ
      ЛЕДИ ИМАГЕНТА, его дочь, возлюбленная Агониса
      ДЖАФИР, джинн
      АРЛЕКИН
      "БОБ-БАГРЯНЫЙ", птичка
      ПЫЛАЮЩИЕ ПТИЦЫ и др.
      ПРОЛОГ
      Написано, что некогда на свете жили пятеро богов, и сила их была запечатлена в пяти кристаллах, составлявших магический круг под названием "Орокон". Вспыхнувшая между богами война разлучила их, и кристаллы были утеряны. Теперь, когда мир лицом к лицу столкнулся с жутким злом, юноше Джемэни, сыну незаконно свергнутого короля Эджландии, предстоит отыскать все кристаллы и воссоединить их.
      Антибожество, злобный Тот-Вексраг уже вырвался на волю из Царства Небытия. Если Тот завладеет кристаллами, он уничтожит мир. Только Джем стоит на его пути.
      Джем родился беспомощным калекой и был совсем не похож на героя. Способность ходить он обрел, влюбившись в дикарку Катаэйн и разыскав первый кристалл. В то время, когда для Джема начались испытания и он отправился на поиски следующего кристалла, Катой завладел офицер-садист Полтисс Вильдроп. Он передает ее в руки злодейки Умбекки, и та насильно превращает девушку из дикарки в светскую даму. Впоследствии Ката бежит от Умбекки и, переодевшись юношей, поступает в войско синемундирников. Затем, опять-таки в обличье юноши, она попадает в отряд мятежников в Зензане под предводительством загадочного разбойника Боба Багряного и отчаянно пытается разыскать Джема.
      Ее же пытается разыскать Полти, ибо только в случае женитьбы на Катаэйн он унаследует отцовский титул.
      Тем временем Джем обретает таинственного опекуна, лорда Эмпстера. Поначалу Джема мучают сомнения, он не может понять, добр или зол его опекун. К концу второго испытания сомнения Джема немного рассеиваются. Посреди хаоса, в разгар войны в Зензане он находит второй кристалл.
      Теперь Джему предстоит отплытие в пустынное царство Унанг-Лиа вместе с верным другом Раджалом. Скоро он узнает, прав ли был, доверившись своему опекуну.
      Но еще раньше в так называемом Священном Городе зарождается Зло. Происходящее там, казалось бы, слишком далеко от Джема, Раджала, а особенно - от Каты.
      Но это не так. Совсем не так.
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      ИСЧЕЗАЮЩАЯ ПЕСНЯ
      Глава 1
      СВЯТИЛИЩЕ ПЛАМЕНИ
      В глубине пустынного царства Унанг-Лиа пролегли скалистые красные вершины Хребтов Терона. Дерзко, внезапно вздымаясь к безоблачным небесам, величественные горы бесстрастно царят над морем зыбучих песков. Когда солнце стоит высоко, зазубренные пики горят багровым огнем, а когда день клонится к концу, ослепительное сияние сменяется более темными цветами лиловым, зеленым, синим. Но посреди них всегда найдется один, который светит ярче, - это золотой луч. Он светит с высоты нагорья, подобно лучу маяка.
      Для странника, который пересек бескрайнюю засушливую пустыню, вид этого "маяка" может показаться странным, пугающим. Иноземец, пожалуй, прищурится и воззрится на сияющий луч с трепетом и замиранием сердца, а унанг тут же рухнет ниц на песок и прошепчет название Священного Города.
      Каль-Терон!
      Это жемчужина высокогорья. В далекой Сосенике, в Ямаринде и Эмаске, на островах Зоэбида и побережье Куатани это слово произносят с благоговейным трепетом. Год за годом к Каль-Терону стремятся паломники, покидая кто белесые холмы, кто густые рощи, кто рынки, кто дворцы с их тенистыми садами. Многие из паломников больны, многие стары, и все же они, не ведая сомнений, стремятся сюда. Многие умрут по пути, но какое это имеет значение? Для унангов умереть по пути в Каль-Терон - высшая благодать.
      Сегодня, когда солнце садится за горами, в Священном Городе кипит жизнь. Горят факелы, бьют барабаны, звенят бубны, ароматы благовоний и чудесные распевы поднимаются к небесам.
      Это праздник Пророка. В Великом календаре Унанга, который строится на сложнейших расчетах орбит и периодов обращения планет, смещениях звезд и фаз луны, много праздников, но ни один из них не сравнится с этим. Пять дней правоверные старательно постились и молились. И вот теперь, вечером пятого дня толпы народа, ликуя, празднуют торжество рядом с величественной постройкой, что стоит на холме. Стены могучей твердыни богато украшены рубинами, гранатами и аметистами, а зовется она Святилищем Пламени. Это главный храм тех, кто верует в Терона. Немногие из них когда-либо увидят то, что находится за его стенами. Собираясь здесь толпами, истово верующие знают лишь, что именно здесь, в этом громадном, изукрашенном драгоценными каменьями светильнике пылает Священное Пламя.
      В горячем ночном воздухе пульсирует волнение. Приближается апогей праздника. Вскоре к святилищу поднимется Калед, султан всех унангов, и исчезнет за огромными дверями. Говорят, что будто бы, войдя внутрь, он будет смотреть на пламя, и в него, как и в его предшественников, проникнет огонь Терона. А потом настанет мгновение, которого все ждут с замиранием сердца. Султан покинет святилище, выйдет, встанет на вершине рубиновой лестницы и устремит взгляд на тех, кто собрался внизу. Взгляды всех обратятся к нему, уши будут жадно ловить каждый звук, когда он скажет - а он должен сказать:
      "Пламя еще горит".
      Этого достаточно. Этого во все времена было достаточно. Потом для подданных настанет пора падать ниц и кричать от радости.
      Но все это пока впереди. А сейчас толпа замерла в ожидании, она охвачена лихорадочным нетерпением. "Султан Луны! Султан Звезд!" - слышатся то тут, то там приглушенные распевы. Из-под туго скрученных тюрбанов струйками стекает соленый пот. Колышутся прячущие лица женщин чадры от взволнованного дыхания.
      А потом слышатся вздохи, а потом - восклицания. Час пробил! С противоположного конца церемониальной дороги, от ворот величественного здания, называемого Дворцом Шепотов, доносится пение рогов. Толпа в экстазе. Султан в роскошных одеяниях является перед толпами обожающего его народа.
      Перед ним маршируют шеренги стражников. Они, как и их командир, в одеждах цвета пламени - цвета государства. Одни стражники вооружены копьями и ятаганами, а другие держат на поводках львов. Вокруг приплясывают богато наряженные евнухи. Они бьют в барабаны, дудят в трубы, вертятся и подпрыгивают. Колышутся, развеваются дивные шелка их одежд. Мускулистые рабы несут резные носилки с узорчатыми занавесками, пышными подушками и раскачивающимися светильниками. Над церемониальной дорогой, высоко над головами людей плывет султан, застывший в благоговейной позе. Он сидит, скрестив ноги, склонив голову и воздев руки к небесам.
      - Султан!
      - Султан! - слышится со всех сторон. Кто-то стонет, кто-то улюлюкает, кто-то тянет к султану руки, кто-то хлопает в ладоши и, раскачиваясь в такт, принимается распевать всем известный гимн, провозглашающий величие владыки:
      О, Звезд негасимых Султан! О Султан белоликой Луны!
      Хоть края одежды твоей мы коснуться должны
      - Окститесь, тупицы! Ишь, дали волю мечтам!
      Хотя б в колесницах вы мчались по небесам,
      Султана Луны и Звезд вовек не коснуться вам!
      Поначалу взгляды всех обращены только к султану, но вот появляются еще одни носилки, затем - еще одни. И пусть и те, и другие не так роскошны, как те, на которых восседает султан, они все равно прекрасны, и люди, глядя на них, точно так же замирают и преисполняются благоговения - ибо и двое, следующие за владыкой Унанга, также войдут в Святилище.
      Султана сопровождают прекрасные юноши. Они сидят на подушках, молитвенно сложив руки. Один из них, высокий, стройный и гибкий, как ива, усыпанный лепестками лотоса и жасмина, - это принц Деа, единственный сын султана. Он впервые войдет в Святилище Пламени. Мальчики глядят на него с завистью, девушки вздыхают от затаенной страсти. Принц еще не достиг совершеннолетия, но недалек тот день, когда он возьмет себе первую невесту и навек свяжет свою судьбу с родом, что пошел от Пророка.
      Следом за принцем на носилках несут юношу в простых одеждах. Это молодой ученик Школы Имамов, и теперь все зовут его Новообращенным. Еще вчера у Новообращенного было другое имя, но оно уже утрачено для него, оно уже сгорело в пламени забытья. Каждый год одного из учащихся Школы избирают для входа в Святилище Пламени. В знак нерушимой связи между султаном и орденом Имамов именно очи Новообращенного нынче первыми зажгутся от священного Пламени. Но и тогда, когда мгновения великого ритуала минуют, Новообращенный не покинет Святилища. Ему более не дано увидеть ничего священное Пламя станет последним, что он увидит.
      Но нет выше чести для унанга. Новообращенного встречают с трепетом и поклонением, с молитвами и низкими поклонами, ибо в само мгновение своего появления на свет этот неизвестный юноша словно бы облачился в мантию святого.
      Какие помыслы владеют Новообращенным? Он покачивается на носилках, глаза его закрыты, лицо бесстрастно, поза безмятежна. Быть может, он уже успел, как учил его духовный наставник, очистить свой разум ото всех мыслей. Быть может, его сознание уже отделилось от него и он равнодушен к толпе, как и к лицу того человека, которого несут на носилках впереди и который сейчас обернулся к нему. Это принц Деа. Его лицо стало землистым от страха. Он выкрикивает то имя, которого Новообращенный лишился навсегда:
      - Таль!
      Это всего лишь кратковременная слабость. Стройный юноша овладевает собой и вновь молитвенно складывает ладони и так же крепко, как Новообращенный, зажмуривается. Он надеется, что у его друга закрыты не только глаза, но и разум - закрыт для памяти, а более всего для желаний. Несомненно, они должны исполнить предписанный им долг. Но как сурова судьба - как это горько, что из всех Новообращенных именно Талю суждено было оказаться избранным для службы в Святилище Пламени!
      Таль был самым близким другом детства принца. Но это было вчера, а сегодня он уже более не Таль.
      Церемония начинается. Султан стоит на рубиновой лестнице. Его сын и Новообращенный - позади него. За ними, на почтительном расстоянии, рядами выстроились имамы, стражники, евнухи. Музыка и песнопения звучат громко, экстатически. Но вот владыка вытягивает руки перед собой, и мгновенно наступает мертвенное безмолвие. Все правоверные падают ниц и касаются лбами мостовой. Наверху распахиваются огромные створки дверей. Теперь возглавить процессию должен Новообращенный. Кто-то вкладывает в его пальцы подвешенную на цепочке курильницу. Стражники и имамы расходятся, словно волны моря. Евнухи поют без слов высокими, писклявыми голосами.
      Таль - тот, кто некогда носил это имя - смотрит прямо перед собой. Трепеща, ступает он в пещерную тьму. Он в смятении. Он-то думал, что за дверьми увидит пылающее жерло огромной печи. Где же Пламя?
      Но тьма длится лишь мгновение. Двери с громким стуком закрываются, и становится виден свет - оранжево-красно-золотой. Он мерцает и манит к себе Новообращенного. Медленно, благоговейно он идет вперед - так, как велел ему учитель.
      О, каким леденящим холодом страх сковал его сердце! Его решимость слабеет. Он почти забыл о том, что в руке у него - курильница, а она раскачивается все сильнее. Клубится благовонный дым, и от него глаза у Новообращенного начинают слезиться - а быть может, самые настоящие слезы бегут по его щекам. Перед ним только голая каменная стена, но ближе к углу - арка, а от арки ступени уводят вниз. У Новообращенного подгибаются колени. На миг ему вдруг хочется убежать отсюда, убежать к принцу, но он лишь едва отводит взгляд в сторону - и видит перед собой сверкающее забрало шлема стражника-эбена.
      Одетый в золотые доспехи, с кривой саблей в руке, стражник в полумраке кажется призраком. Таль косится в другую сторону, но тут же видит еще одного стражника, и еще одного, и еще. И эти тоже возникают из мрака, подобно призракам. Он дрожит, с губ его срывается вздох. Так, значит, это правда - про эбенов! Всю жизнь, сколько он помнит себя, он слышал об этих стражниках, но до сих пор по-настоящему не верил, что они существуют.
      Он многое знает о них. Лучших эбенских рабов-мальчиков отбирают, а потом муштруют в подземельях под Святилищем. Этим стражникам суждено никогда не покидать этого священного места. Их жизнь проходит рядом с Пламенем, но как раз Пламени-то они и не видят. Во время обряда Посвящения мальчиков-рабов ослепляют, но зато все остальные их чувства затем тренируются и доводятся до совершенства.
      Обливаясь потом и дрожа, смертельно напуганный Новообращенный неверным шагом бредет к лестнице. С обеих сторон его окружают устрашающего вида стражники. Он уже успел забыть обо всем: о своей священной судьбе, об избранности, о той чести, которой он удостоен - только он один изо всех правоверных. Будь у него возможность убежать - он бы убежал, но ему некуда свернуть, негде спрятаться. Звуки тяжелой поступи слепых стражников эхом отлетают от холодных каменных стен. Виток за витком уводит вниз лестница. За те эпициклы, что минули с тех пор, как Пророк нашел Пламя, многие забыли о том, что величественное, изукрашенное каменьями Святилище было возведено, подобно надгробию, над глубокой горной пещерой. Свет постепенно набирает силу. Таль слышит приглушенный рев.
      И вот - последний виток ступеней.
      Таль дико кричит. Жесточайшие спазмы сотрясают все его тело. Ноги у него подкашиваются, он опускается на пол, не сводя глаз с ослепительного столпа света. Пламя рвется ввысь из углубления в полу, из круга, обложенного камнями. Сила его безудержной ярости способна испугать кого угодно.
      Принц вскрикивает, бросается к другу. Увы, поздно... Эбены встают между ними и крепко держат того и другого. Еще несколько мгновений - и они швырнут Новообращенного в Пламя, но не сейчас, не сейчас... Ритуал должен совершаться, как заведено. Сначала юноши обязаны встать на колени, затем опуститься ниц. Между ними величаво встает султан. Затем он тоже падает ниц и обращает к пламени любовно-рабские воздыхания и стоны. Он умоляет огненное божество принять его, благословить его, простить ему совершенные грехи. Он страстно просит огненное божество принять его скромное приношение.
      Эбены хватают Новообращенного и волокут вперед.
      - Нет!!! - кричит он испуганно, умоляюще. Он вопит, пытается вырваться, выкручивается, лягается, а принц, онемев от ужаса, только молча смотрит на него. Теперь он уже ничего не может сделать для своего друга.
      А через мгновение уже не только принц - никто на свете не в силах ему помочь.
      Султан с опаской смотрит на испуганного сына. Рев Пламени становится невыносимо оглушительным. Огонь ревет и стонет, словно жестокий штормовой ветер.
      Глава 2
      ПРИЗРАК В САДУ
      - Выпейте немного нектара. Ваше высочество, прошу вас.
      С печальной улыбкой рабыня поднесла принцу лекарство, но он к ней даже головы не повернул. С того мгновения, как он, обуреваемый тоской, вбежал в свои покои, ничто, похоже, не было способно развеять его горе. Он рыдал и рыдал, уткнувшись в шелковые подушки, и содрогались его острые плечи под роскошными, украшенными богатой вышивкой одеяниями.
      - Ламми, уходи. Оставь меня.
      Старуха-рабыня вздохнула. Было уже далеко за полночь. В нишах горели светильники. Их отсветы сверкнули в слезах, что застлали ее глаза. Нянька поспешно смахнула слезы заскорузлой рукой. Как она проклинала правила, которым была обязана повиноваться! Ведь еще одну луну назад она бы мигом бросилась к своему юному подопечному, и их слезы перемешались бы, и она крепко обняла бы его заботливыми морщинистыми руками. Но нет. Теперь, когда принц Деа стал Бесспорным Наследником престола, причастником Пламени, такое было непозволительно. К принцу более нельзя было прикасаться простой рабыне.
      Это было жестоко, но мать-Мадана не смела противиться жестокости. Пятьдесят солнцеворотов она нянчила царственных детей и хорошо знала, чем грозит даже самое малое непослушание. Даже теперь, будучи наедине с принцем, она не могла рисковать. Не просто так эту резиденцию султана назвали Дворцом Шепотов. Стены здесь были испещрены потайными глазками, и только самые верные и преданные слуги могли надеяться на то, что доживут до конца своих дней. Жизнь матери-Маданы близилась к концу. Ей было не жаль себя, и все же была в ней гордость, через которую она не желала переступать. На глазах у старой рабыни казнили многих, слишком многих ее друзей. А она твердо решила умереть в собственной постели.
      Держа в руке кубок с нектаром, мать-Мадана ушла в другой конец покоев. Ночь выдалась жаркая. Высокие резные двери, ведущие на террасу, были распахнуты настежь, и ветер, долетавший сюда из цветущих садов, шевелил легкие занавеси и плетеные украшения. На краткое, сладкое мгновение старуха восхитилась благоуханием воздуха. Как часто она со своими юными воспитанниками беззаботно гуляла по высоким и широким террасам... А потом они отправлялись в роскошные висячие сады, устроенные на крыше.
      За свою долгую жизнь мать-Мадана познала много печали, но все же не столько, сколько могла бы изведать. Проданная в рабство маленькой девочкой, она, конечно, горевала об утраченной свободе, но потом поняла, что в этом, пожалуй, скрыта благодать. Ее отец был бедняком, и кроме нее у него были старшая дочь и сын, и он ни за что не смог бы дать ей таких благ. Ее старшая сестра вышла замуж за хозяина богатого караван-сарая - кое-кто поговаривал, что этот караван-сарай самый лучший на побережье Дорва. Что сталось с ее братом - этого она не знала. Она, правда, слышала - и надеялась, что все так и есть, - что он стал большим человеком и занимает важный пост при дворе калифа Куатани.
      Мать-Мадана не завидовала своим удачливым брату и сестре - ведь она, если на то пошло, была некрасива, и вряд ли бы на нее обратили внимание мужчины. Что ж, и в этом тоже была своего рода благодать. Хорошеньких рабынь ждала такая участь, которой мать-Мадана избежала и была рада тому. И когда ее приставили к дворцовой детской, мать-Мадана поначалу просто обрадовалась, а потом работа стала приносить ей несказанное счастье.
      О нет, ее жизнь была благодатна - для рабыни. Не проходило дня, чтобы она не преисполнялась благодарности за то, что ее жизнь сложилась именно так, и все же она знала, что из этой-то благодати и вызрели семена ее нынешней печали. Как же она была глупа, что позволила себе так нежно полюбить своего юного подопечного! Но что она могла поделать? Деа был единственным сыном султана. Он рос болезненным и впечатлительным мальчиком. И пусть за время последнего солнцеворота он приблизился к совершеннолетию, ему все же недоставало силы и крепости, которые украшают истинного мужчину. Порой казалось, что ему никогда не обрести ни силы, ни крепости. Стараясь не расплакаться вновь, мать-Мадана стала вспоминать о тех временах, когда она целовала маленького принца, разглаживала его наморщенный лобик, ласкала его темные волосы. Теперь ей уже никогда не было суждено коснуться губами даже края его одежд. После того как принц женится, он должен будет перебраться в другие покои в дальнем крыле дворца. Мадана понимала, что даже если ей суждено будет когда-либо увидеть своего воспитанника, он не заметит ее, как будто ее и нет вовсе. Его сделают совсем другим, чужим, далеким.
      Мать-Мадана поежилась. Такое ей случалось переживать и прежде, но на этот раз она страдала намного тяжелее. Неужели это естественно, неужели справедливо, чтобы мальчик так скоро стал Бесспорным Наследником? И простым ли совпадением стало то, что Таль, его самый близкий друг, был принесен в жертву Пламени?
      Старуха глубоко вздохнула, постаралась успокоиться. Она вдыхала давно знакомые сладкие ароматы цветущих садов - запахи жасмина и корня Джавандры, ночных нарциссов и душистых фиалок. Но самым тонким был запах спор лунной нектарины. Ах, но этот дивный аромат струился от кубка, который мать-Мадана держала в руке. Говорили, что сок лунной нектарины, подмешанный к питью, будто бы излечивал от сердечных напастей. Мать-Мадана запрокинула голову и отпила немного нектара. Лучистое тепло разлилось по ее телу.
      Она тут же обернулась и опасливым взглядом обвела стены. Что же она наделала! Рабыням не положено было касаться губами таких напитков, предназначенных для уст царственных особ!
      Со стороны террасы донеслось шарканье шлепанцев. Раб? Какое-то известие? Нянька успела спрятать кубок как раз в то мгновение, как в распахнутые резные двери шагнул высокий плечистый мужчина. Она ахнула, прижала ладонь к губам. О нет, то был не раб. Мужчина был в прекрасных, алых с золотом, одеждах. Его налобную повязку украшали драгоценные каменья, и глаза его сверкали подобно этим каменьям, а его обильно умащенная борода сверкала сотнями радужных капелек.
      Но что тут могло понадобиться султану?
      Мать-Мадана неловко опустилась на колени.
      - О, Святейший!
      Улыбка тронула губы султана.
      - Неужто эта роскошная мантия способна обмануть даже мою старую нянюшку? Ну же, Ламми, мы ведь с тобой старые друзья, верно? Разве ты не помнишь, как держала меня на руках?
      Рабыня зарделась и не нашла что ответить. С губ ее сорвался сдавленный звук - что-то вроде смеха пополам с рыданием. Отчего она лишилась дара речи - от изумления, от испуга, а может, испитое снадобье ее так расслабило, - этого мать-Мадана и сама не понимала. Она только знала, что не должна говорить с этим человеком, с этим чужим, злобным созданием, что явилось к ней посреди ночи и назвало ее "Ламми". Это была шутка, не иначе, - жестокая шутка. И оттого, что некогда он был дорог ей и мил, как теперь Деа, старухе-рабыне было только горше. Подумать только - в один прекрасный день ее любимый юный принц станет таким же! Оставалось только радоваться тому, что она стара и что смерть заберет ее раньше.
      - Ну, поднимись же с колен, Ламми. - Султан протянул к ней руку и помог ей встать, а потом указал на распростертого на постели юношу. Юный принц, не слышавший, как вошел отец, все еще рыдал, отвернувшись к стене. Моего сына потрясло первое посещение Святилища Пламени. Это понятно, ведь он еще так молод. Понятно и даже хорошо. Разве лучше было бы, если бы мальчик остался равнодушен к такому событию?
      Мать-Мадана робко покачала головой, покорно опустила глаза. Но в сознании у нее бушевал гнев, словно лава в жерле разыгравшегося вулкана. Что же он такое говорил, этот человек? Не говорил ли он о том, что радуется горю Деа? О, он просто чудовище, чудовище с черным сердцем!
      А султан продолжал:
      - Может ли эта печаль помешать моему сыну стать мужчиной? Я в это не верю. А разве я стал менее мужественным из-за того, что пришел к нему теперь? Кто лучше утешит моего мальчика, нежели тот, кто смиренно несет ношу, которая однажды перейдет к нему? Ну же, Ламми, ты можешь выйти на террасу. Оставь меня наедине с моим мальчиком ненадолго.
      Мать-Мадана покорно поклонилась, но на самом деле не так легко ей было совладать с собой. Она шагнула за резные двери, но не удержалась обернулась. Какой горечью, какой болью сковало ее сердце, когда она увидела, что султан заключил Деа в объятия!
      Мать-Мадана неохотно удалилась в темноту.
      - Сын мой, - сказал султан, - пора осушить слезы.
      Человек в роскошных, усыпанных самоцветами одеждах неуклюже уселся на край узкой кровати сына.
      Юноша всхлипнул, сморгнул слезы и не мигая уставился на умащенную черную бороду, пальцы со множеством сверкающих перстней, на морщинки в углах глаз отца. Одежды султана были скользкие и холодные, как кожа ящерицы. Деа замутило. Ему хотелось твердить одно: "Почему? Почему?!"
      - Почему? Почему? - проговорил султан.
      Деа вздрогнул.
      - Тебе это не дает покоя, верно? - Султан попытался улыбнуться. - Ах, сын мой, не бойся же своего отца! Разве ты не знаешь, как сильно я люблю тебя? То, что произошло сегодня, было испытанием, и ты прошел это испытание.
      Деа несказанно удивился.
      - А то, что ты плакал, как женщина... - Султан рассмеялся. - Это ерунда! Неужто ты подумал, что я стыжусь за тебя, сынок? После церемонии ты плакал без конца, но ты плакал не при людях. А для простолюдинов, что заполонили церемониальную дорогу, для имамов и для эбенов в Святилище, кто еще принц Деа, как не мужественный юный герой?
      Изумлению Деа поистине не было предела. После окончания церемонии он только мучался стыдом и проклинал собственную трусость, сковавшую его по рукам и ногам в те мгновения, когда эбены волокли к алчно ревущему Пламени его друга. Как он жалел о том, что не бросился вперед, не отнял Таля у жестоких стражников! Но тогда Деа был слишком слаб и испуган. Он даже крикнуть не смог, не сумел попросить у Таля прощения.
      - Отец, ты ошибаешься. Я не герой.
      Султан улыбнулся.
      - Сын мой, ты забываешься. Разве Султан Луны и Звезд может ошибаться? Я говорю, что ты герой, потому что казался героем, а со временем, сын мой, мы становимся такими, какими кажемся. - Он умолк, прищурился. - И потому надо быть очень осторожными в том, какими казаться.
      - Отец?
      - Ты озадачен. Ты думаешь, что я говорю загадками. Но со временем смысл моих слов станет ясен тебе.
      Деа задумался и смахнул с глаз последние слезы.
      - Отец, похоже, смысл твоих слов мне и так ясен, и мне этот смысл, пожалуй, не слишком нравится. Неужто ты готов поспорить с первым уроком, который я получил от Ламми? Разве честность не превыше всех добродетелей?
      Султан снова рассмеялся - правда, немного скованно - и неловко обнял юношу.
      - Сын мой, ну кто осмелится заявить, будто бы тебе недостает смелости? Да мои ближайшие советники отправились бы на плаху за то непослушание, которое ты выказал за последние минуты. О, но как же я горжусь тобой! Я боялся, что ты - еще совсем малыш, несмышленыш, жалкий сосунок, а теперь вижу, что ты - мой истинный сын!
      Деа удивленно смотрел на отца. Но в следующий миг узловатые руки цепко сжали его плечи, и Деа невольно скривился от боли. Отец жарко, взволнованно зашептал:
      - Сын мой, печаль сокрушила тебя сегодня, но ведь то, что случилось сегодня - это всего лишь подмостки сцены, по которой ты должен был пройти. Мальчик, чтобы стать мужчиной, должен выплакать все свои слезы. Поспи теперь, а когда настанет утро, эта ночь слабости останется позади, и вскоре ты навсегда позабудешь о ней. И мне тоже, в ту пору, когда я был юным принцем, довелось наблюдать за тем, как моего друга принесли в жертву Пламени.
      - Д... друга? - запнувшись, вымолвил Деа и почувствовал, как глаза снова наполняются слезами. Но он нашел в себе силы сдержать слезы. О, как ему хотелось, чтобы отец не смотрел на него так пристально, так испытующе!
      Но отец глубоко вздохнул и сказал:
      - Когда я был юношей, - таким же юношей, как ты, Деа, - у меня был друг по имени... по имени Малагон. Как весело мы играли с Малой в висячих садах, что цветут выше этой террасы, в те дни, когда голоса наши были высоки и звонки, а щеки не знали бритья! До позднего вечера мы играли в прятки, догонялки, боролись друг с другом. Наши заветные мечты вырастали и обретали крылья. Мы наряжались в жестяные доспехи и становились отважными воинами. Мы садились верхом на деревянных скакунов и скакали к дальним пределам вымышленных царств, и разыскивали клады, и побеждали драконов, и вызволяли девиц, томящихся в таинственных твердынях.
      По вечерам мы устраивались на полу в библиотеке моего отца и жадно впивались глазами в свитки, где было написано о мужественных героях былых времен. Зачастую затем мы вновь устраивали сражения - на сей раз за шахматной доской, и тогда боролись за воображаемую жизнь маленьких резных воинов, монахов и монархов.
      Тут у Деа снова навернулись слезы - ведь именно в шахматы он играл прошлым вечером с Талем, перед тем как его друга увели в Школу Имамов. Мальчик устремил на отца доверительный взгляд. Трудно было поверить, что этот большой человек, способный внушить людям страх, когда-то был молод, как сейчас Деа, и что у него тоже был друг. Но Деа понимал, что так все и было. Как бы иначе отец мог говорить с таким чувством?
      Султан сглотнул подступивший к горлу ком.
      - Да, сын мой. Все то, что ты познал со своим другом, я познал с моим. Но и мой друг, как твой, был простолюдином, и его избрали для меня по той же самой причине - для того чтобы я связал себя любовью с народом, которым мне предстояло править. И как твой друг, мой друг тоже... должен был погибнуть.
      - Но почему, отец? - вырвалось у Деа.
      - Почему? Для того чтобы я горше ощутил потерю, как ощутил ее ты. Разве может быть лучшее подтверждение, что принц готов к тому, чтобы стать звеном в роду Пророка? Нынче вечером ты доказал, что в твоем сердце есть место чести. Утешься и возрадуйся, сын мой! Верно, ты моложе, чем был я, когда... когда навсегда утратил Малагона. Намного моложе. Но если то испытание, которому подвергся ты, оказалось более жестоким, то это означает лишь, что тебе предстоят более серьезные испытания в той жизни, что ждет тебя впереди.
      Султан сжал руки сына, в его глазах снова вспыхнул огонь.
      - Сын мой, я не знаю, долго ли мне еще осталось прожить! Нет-нет, не пугайся, но выслушай меня внимательно. Сложись все иначе - и я мог бы позволить тебе дольше оставаться ребенком и с радостью поступил бы именно так. Но теперь я не имею права медлить. В стране назревает беда, и Бесспорный Наследник должен занять свое место.
      Деа вздрогнул.
      - Отец, я не понимаю.
      - Не бойся, сынок. Хотя, быть может, мне бы следовало, наоборот, предостеречь тебя, ибо скоро, очень скоро тебе откроется многое, что пока скрыто от твоего понимания. Разве иноземец, наблюдавший за нынешними празднествами, сумел бы заподозрить, что в моем царстве беда, что мой престол в страшной опасности? Ни за что бы он такого не заподозрил - вот какова сила публичных зрелищ. Завтра мы встретимся с мудрейшим из моих имамов, с советником Симонидом, и ты услышишь о таких жутких угрозах, о таких изощренных злодействах, что на твоем сердце навек останутся шрамы. Завтра ты узнаешь о том, кого зовут Рашидом Амр Рукром.
      - Р... Рашидом Амр Рукром? - переспросил Деа и поежился. Прежде он никогда не слыхал этого имени, но одно его звучание напугало его. Облизнув пересохшие губы, он проговорил:
      - Государь, я не знаю, кто это. Это... человек?
      Султан до боли сжал руки сына.
      - Человек. А быть может - некое злобное создание, вырядившееся в одежды, похищенные у человека! О, если бы я только мог уберечь от страданий твое невинное сердце! Но увы, оно должно быть принесено в жертву, как... был принесен твой друг.
      Султан горестно потупился.
      - Но, сын мой, хватит уже для этой ночи огорчений. Теперь тебе нужно уснуть и подготовиться к завтрашнему дню. И пусть тебе не приснится то, что уже миновало, и если привидятся сны о будущем, то пускай тебе явится в сновидениях прекрасная невеста, которая вскоре станет твоей и заставит тебя забыть о тяготах, что легли на твои плечи вместе с обретенной зрелостью.
      Деа неуверенно пробормотал:
      - Так, значит, это правда? То, что я... должен жениться?
      Султан улыбнулся.
      - Ну конечно! Мой гонец в черных одеждах уже в пути. Он несет весть в славный город Куатани, Жемчужину Побережья. Сын мой, запомни хорошенько то, что я скажу тебе теперь. Сегодня ты горюешь о смерти друга, но скоро поверь мне, это так! - Новообращенный, принесенный в жертву Пламени, переместится в дальние пыльные кладовые твоей памяти.
      У моего брата, калифа Куатани, есть дочь, которую люди прозвали Мерцающей Принцессой, но на самом деле ее имя - Бела Дона. Рассказы о ее красоте выплеснулись за пределы моей империи. О, говорят, она настолько прекрасна, что само солнце, взглянув на нее, станет лить горькие слезы, увидев, насколько она превзошла его красой. Многие возжелали бы обрести любовь Бела Доны, но лишь одному суждено разделить с ней ложе. Явившись на свет, эта Мерцающая Принцесса стала твоей нареченной.
      - М-моей, государь?
      - Ведь ты - Бесспорный Наследник престола, верно? А Бела Доне суждено выйти замуж за моего наследника. - Деа в ужасе уставился на руку отца, скользнувшую к его паху. - Сын мой, ты достиг высот мужской зрелости. Скоро ты ощутишь желания, какие ощущает всякий мужчина. Ты понимаешь, о чем я говорю, Деа? Если не понимаешь, то скоро поймешь! Возрадуйся, мой сын, ибо я позаботился о том, чтобы ты познал истинные восторги. Когда ты станешь взрослее, ты, быть может, возьмешь себе много жен, но ни с одной из них ты не познаешь такого восхитительного блаженства, как с Бела Доной!
      Сердце Деа часто билось. Отец понимающе улыбнулся и вышел из покоев принца. Оставшись один, юноша опустился на постель. Он был изможден, но ему было не до сна. На какое-то мгновение им овладевало радостное волнение, но его тут же смывала волна горькой тоски, а потом место тоски занимал жгучий страх. Чувства, владевшие Деа, были настолько сильны, что он уже готов был вскочить с постели и заходить по покоям из угла в угол, как ходил, бывало, отец. Но в это самое мгновение он услыхал на террасе знакомые шаги возвращавшейся няньки.
      Деа крепко зажмурился, пытаясь притвориться спящим. Тот ребенок, что еще жил в его душе, жаждал нянькиной ласки, но что-то новое, что поселилось там, запрещало ему даже видеть ее лицо. Принц вспоминал о прикосновениях рук отца и чувствовал, как ползет по шее к щекам жаркое пламя.
      Мать-Мадана печально смотрела на худенького, беспомощно скорчившегося на постели юношу. Тяжко вздохнув, она укрыла его одеялом, стараясь не прикасаться к драгоценному наследнику султана заскорузлыми пальцами. Ей так хотелось поцеловать его в щеку, погладить его волосы, но она удержалась. Она обвела стены встревоженным взглядом, всмотрелась в сгустившиеся по углам тени.
      А чуть раньше мать-Мадана, напрочь забыв об осторожности, прижималась ухом к резным дверям и подслушивала разговор султана с сыном. А потом, когда султан пошел к двери, старуха на цыпочках отошла прочь и затаилась в темноте, прижавшись к колонне. Султан стремительно прошагал мимо, не заметив нее. После того как он скрылся, старуха облегченно вздохнула, но только теперь начала тревожиться по-настоящему. Бесшумно двигаясь по террасе, мать-Мадана с трудом сдерживала праведный гнев.
      Как же она проклинала собственную трусость! Было время, когда она считала себя верной подданной султана. Теперь же только страх за собственную жизнь держал ее в повиновении у этого злобного человека. И когда она услышала, что султан говорит о господине Малагоне, она с превеликим трудом удержалась от того, чтобы не вбежать в покои принца и не крикнуть тому, что его отец и ее повелитель нагло лжет. Верно, друг султана - но только какой же он был простолюдин! - был принесен в жертву Пламени, но кто приказал принести его в жертву? О да, в то время мать-Мадана уговорила себя, заставила себя поверить в то, что султан прав и что господин Малагон - милый, добрый Мала - на самом деле изменник, заслуживший мучения и смерть. Теперь она понимала, как глупа была тогда.
      Сердце старой рабыни заныло от боли. Она шла вдоль стены, один за другим задувая светильники. Наконец, когда все светильники были погашены и когда лишь лунные блики на полу нарушали мрак в покоях принца, нянька бесшумно подошла к постели принца, едва коснулась его щеки губами, а потом поспешно отошла к своей узенькой кушетке.
      Потом она будет содрогаться при мысли о том, как страшно рисковала этой ночью. Но она ничего не могла с собой поделать, ничего!
      - Деа! - послышался вдруг шепот. - Деа!
      Деа вздрогнул.
      - Таль?
      Но конечно, рядом никого не было.
      Принц встал с постели, вгляделся в бледные прямоугольники лунного света в окнах, выходивших на террасу. Наверное, он все же погрузился в тяжелый сон. Но он тут же вспомнил о том, что ему вовсе не приснилось, - о том, что было жестокой правдой.
      Деа застонал. Голос его прозвучал глухо, равнодушно. У него уже не осталось слез. Одиночество объяло его, словно неудобный, оттягивающий плечи плащ. Он вышел на террасу, поеживаясь от предутреннего холода. Словно призрак, худощавый юноша проскользнул по террасе к белой извилистой лестнице, что вела к висячим садам на крыше. Пробравшись сквозь густые душистые кусты, он обнял ствол лимонного дерева и в отчаянии обвел взглядом благоухающие полянки, где он когда-то резвился с Талем. Луна светила тускло, и разглядеть что-либо отчетливо было нелегко, но это не имело значения. Воображение Деа дорисовывало недостающие фрагменты - куртины и клумбы, рощицы и гроты, изгибы тропинок и журчащие фонтаны.
      "О Таль, Таль!"
      Ночь была тиха. Даже тишайший ветерок не шевелил листву, не прикасался к стройным лозам, не извлекал более сильных ароматов из роскошных экзотических цветов. Деа почувствовал, как снова тяжелеют веки.
      И вот тогда он увидел...
      Это был человек. Юноша. Вернее - фигура юноши, мерцающая и переливающаяся огоньками посреди цветочных клумб.
      Сердце Деа похолодело.
      - Таль?
      Фигура протянула руку. Она словно бы звала Деа.
      Приглашала присоединиться к игре.
      Глава 3
      ИНАЯ СТРАНА
      Багряную куртку всегда он носил,
      Видать, обожал он багрянец.
      В Зензане частенько встречали его,
      Хотя сам он был не зензанец.
      Хочешь знать, где Боб Багряный?
      Правда, ты хочешь знать?
      В царстве Вианы, в царстве Вианы
      Надо его искать!
      Эту песенку негромко напевал Бандо, и она плавно порхала над поляной в ночном лесу. Зензанец печально глядел на угасающий костер, но не пытался расшевелить угли. Время было позднее, и костер развели только для приготовления пищи. Бандо был готов в любое мгновение затоптать тлеющие головешки, чтобы ни одна предательская искорка не подпалила сухой, словно трут, дерн. Но он медлил. Прижавшись курчавыми головками к его толстому животу, рядом с Бандо мирно сопели двое его сыновей - Рэгл и Тэгл. Мальчуганы очень устали после долгого дневного перехода, и Бандо было жалко будить их. Он улыбнулся и нежно провел рукой по жестким кудряшкам Рэгла - а может быть, и Тэгла. Отец сам порой с трудом различал близняшек.
      В зензанских лесах было жарко и душно. Листья повисли на ветвях, будто странные, несъедобные, зловещие плоды. Чудесное время - сезон Вианы миновало много лун назад. В ту пору новая, только пробудившаяся жизнь украсила деревья нежно-зелеными гирляндами листвы. А теперь в разгаре был сезон Терона. Днем небо приобретало яростную синеву, а солнце безжалостно проникало в самые глухие закоулки леса. Листья и трава, цветы и лианы запылились, изнемогли от жары. С наступлением темноты зной лишь немного унимался, становился похожим на затаившегося в засаде хищника. Хоть бы грянул гром!
      Хоть бы ливень пролился!
      Бандо продолжал тихонько напевать и, обняв сыновей, легонько их укачивал. Какую песню он пел - это не имело особого значения. Он мог бы завести любую, но, по иронии судьбы, напевал именно народную балладу, восхвалявшую его командира. Даже здесь, в Зензане, легенда о великом разбойнике так и просилась на язык. Все быстро менялось в покоренном королевстве с тех пор, как мятежники потерпели поражение в битве при Рэксе.
      Он храбро сражался с неправдой и злом
      И цвета притом не менял он.
      Другим в эту пору стал синий милей,
      Но Боб не расстанется с алым.
      Хочешь знать, где Боб Багряный?
      Правда, ты хочешь знать?
      В царстве Вианы, в царстве Вианы
      Надо его искать!
      Зензанец зевнул. По другую сторону от костра спал его товарищ. Монах, излив спутникам все свои жалобы на усталость, жару и скудную еду, наконец захрапел. А поутру он наверняка станет жаловаться на то, что его искусали комары, и причитать: когда же ему удастся наконец выспаться на мягкой постели?
      Бандо часто гадал: почему их предводитель не прогонит из отряда такого никудышного, ни на что не годного бойца? "Что толку от Каплуна (так Бандо прозвал монаха)? - так порой думал он. - Он только спит да жрет. От мальчишки Вольверона, хоть он и глуп, и то пользы больше". Оставалось предполагать, что Боб Багряный отличался странной набожностью и потому эджландского монаха прогнал бы из отряда не скорее, чем жрицу Ланду.
      Бандо не слишком охотно отказался от подшучивания над Монахом, хотя некоторое время и не упускал случая отметить, когда коротышка оказывался поблизости, что с наступлением сезона Короса еды станет еще меньше и что в постелях им всем скорее всего больше поспать не удастся никогда.
      Но теперь Бандо больше не смеялся над тем, какими испуганными после его слов становились глаза Монаха. Грядущее, ожидавшее повстанцев, было слишком достоверным для каких-либо шуток. Зензанец невольно крепче обнял спящих детей. За себя самого он не боялся: с тех пор как Элоиза, женщина-воин, которую он безумно любил, сложила голову в жестокой борьбе, Бандо с радостью последовал бы за ней в любой день. Но судьба сыновей вселяла ужас в сердце зензанца.
      Дни, которые в отряде провел Джем, - в лесах, неподалеку от замка Олтби, - стали последними счастливыми днями в жизни отряда. Как все изменилось! Джем ушел своей дорогой, и Раджал тоже. Им предстояло испытание, смысл которого Бандо даже не пытался понять. Бородач пал в бою, не стало жрицы Хары. Дольм и матушка Реа не пошли с отрядом - путь был слишком долог и тяжел для слабых, немощных стариков. А Бандо думал о том, что этот поход мог стать для повстанцев последним.
      Порой - раньше с ним такого никогда не бывало - Бандо задумывался о том, по силам ли и ему теперь жизнь мятежника. Как ему хотелось вернуться в маленькую деревушку, которую он покинул давным-давно! Как бы тихо и мирно он мог жить там и растить сыновей! Но конечно, это была всего лишь сладкая, несбыточная мечта. Но нет, поздно. Бандо Рига числился в розыске как изменник, нарушивший верность королю - королю-узурпатору. Если бы синемундирники изловили его, его бы пытали, а потом казнили бы, а потом его останки вывесили бы на деревенской площади, и они висели бы там, пока от изуродованного тела Бандо не остались бы только кости. А потом кости рассыпались бы в прах. И что бы тогда стало с его маленькими сыновьями? Нет, Бандо не мог вернуться домой и жить под страхом того, что его изловят. Что бы ни уготовила ему судьба, зензанец понимал: он должен встретить свой жребий достойно и храбро. Его сыновья никогда не назовут отца трусом.
      Бандо осторожно отодвинулся, встал, укрыл детей одеялом. Затаптывая костер, он обвел взглядом стоянку. На лежанке из листьев спала девушка Ланда, которую теперь все именовали жрицей. Она спала крепко, как дитя, да она и была почти ребенком. Неподалеку от нее стоял, прислонившись к дереву, дозорный - рекрут Вольверон.
      Бандо на миг задержал взгляд на неподвижной фигуре юноши. Странный он был малый, этот Вольверон. К отряду повстанцев он приблудился в день сражения, и с тех пор вместе было пережито немало передряг, а юноша так и держался особняком. Даже Рэглу и Тэглу не удавалось расшевелить, развеселить его, и только к птицам да зверькам этот парень проявлял удивительную нежную заботу.
      Бандо это казалось странным - то, что этот юноша, чей штык, похоже, успел искупаться в человеческой крови, так страшился убить кролика или куропатку. Как-то раз, когда Бандо заприметил неподалеку упитанного зайца и прицелился в него из пистоля, Вольверон вдруг бросился к нему, ухватился за дуло, и Бандо промазал. Ну и злился же в этот день Бандо... Но все же тогда он злился не так, как в другие дни, когда новичок, наоборот, все делал отлично. Однажды он прокрался в лагерь синемундирников. В другой раз метко расстрелял проходивший мимо стоянки повстанцев патруль. Да нет, Бандо понимал, зачем Вольверон это сделал, но нужно же было хотя бы одного взять в плен! Несколько раз у них дело чуть не до драки доходило, но вмешивались Хэл или командир отряда.
      И все же Бандо не мог, руку на сердце положа, сказать, что Вольверон ему не нравится. Парень, конечно, был молокососом, но сердце у него было на месте - в этом можно было не сомневаться. Бандо был уверен: грянет новая битва - и Вольверон будет храбро сражаться. Нельзя было потерять его.
      Стиснув ружье, юноша пристально вглядывался в темноту. Он первым стоял в дозоре. Затем ему следовало разбудить Хэла. Но Хэл еще не спал. Ученый улегся под ветвями высокой сосны и при свете единственной свечки читал толстенный фолиант. Бандо восхищенно смотрел на старого товарища.
      - Тебе нынче в дозор, Хэл, - вырвалось у него. - Может, стоит дать отдых глазам?
      - Постигать с их помощью мудрость - чем не отдых?
      - А мне сдается, Хэл, что у тебя и так уже мудрости - через край.
      Хэл с задумчивым видом отложил книгу. В лучшие времена он мог бы стать видным ученым, профессором в Агондоне. Вместо этого он, совсем не похожий на повстанца, сражался плечом к плечу с Бандо, и они прошли через многие испытания. Редко какие друзья имели так мало общего, но редко какие друзья были так беззаветно верны друг другу.
      - Бандо, разве мудрости может быть чересчур много?
      - Уф-ф, - хмыкнул зензанец, набивая трубку. - А вот я все-таки порой думаю, что кое у кого - это я не про тебя, Хэл, - все-таки мудрости и чересчур многовато может быть.
      - Старина, но про кого же ты говоришь? А еще скажи, откуда у тебя такие раздумья?
      Бандо опасливо обвел взглядом поляну. На самом деле тревожиться было не о чем: Боб Багряный ушел от стоянки. Их предводитель, по обыкновению, спал в стороне от отряда. С заряженными и взведенными пистолями - так думал Бандо. Верность клятве не позволяла зензанцу произнести вслух имя вождя, и потому он лишь вздохнул и сказал:
      - Я человек простой. А этот парень - ну... зачастую я не понимаю, что он такое творит. Вернее сказать... мне кажется, что он делает глупости.
      - Ты говоришь о том, что он делает, или о том, что он собирается делать?
      Бандо чиркнул кремнем.
      - И о том и о другом. У меня и от того и от другого - голова кругом, да только у него ума-то, видать, побольше, чем у меня.
      - Ты так в этом уверен?
      - Это ты о чем, Хэл?
      Очки Хэла сверкнули, отразив пламя свечи.
      - Пожалуй, ты не до конца откровенен со мной, Бандо. Ты говоришь, что он умен, а ты - не очень. Но, может быть, ты думаешь, что на самом-то деле это не так?
      Зензанец задумчиво затянулся трубкой. Хэл сказал правду, хотя Бандо никогда не признался бы в том, что это так и есть. Было время - до сражения при Рэксе, - когда он смотрел на предводителя с благоговением. А теперь, тяжко сокрушенный поражением, этот мужчина в маске казался всего лишь самым обычным одиноким человеком, скованным тоской. Он медленно опускался по спирали к неотвратимой гибели и все же упрямо держался за какие-то тайны, которые никому не доверял - никому, кроме разве что Хэла.
      Бандо давно подозревал, что его старый товарищ знает намного больше о так называемом Бобе Багряном, чем говорит. Да так оно и должно было быть иначе разве стал бы Хэл так настойчиво уговаривать Бандо присоединиться к этому маленькому отряду после того, как они потеряли своего прежнего предводителя? Бандо был всегда готов послушаться Хэла, в мудрости которого не сомневался, но этот разбойник был совсем не похож на Арлекина. И не только не похож. На взгляд Бандо, он был хуже.
      Воспоминания унесли зензанца в прошлое. Бедняга Тор! Подумать только ведь он погиб именно той смертью, какой Бандо боялся сильнее всего: его повесили на площади в родной деревне и выставили на всеобщее обозрение. Он стал очередной жертвой "правосудия" синемундирников. Старая, знакомая ненависть наполнила сердце Бандо. Пусть он недолюбливал нового командира, все же было нечто, из-за чего он сохранял ему верность.
      - Хэл, ты про меня плохо думаешь, - заявил он неожиданно.
      - Да ты что, старина! Ни за что на свете я не стал бы плохо думать о тебе!
      - Какой бы он ни был странный малый, - тот, про кого мы с тобой толкуем, - он самый отъявленный враг зла, облаченного в синие мундиры, верно? И ты думаешь, что я изменил бы мятежнику, про которого в народе слагают сказания и поют песни?
      - Но может быть, ты думаешь, что песни и сказания лгут?
      Бандо печально потупился. День за днем их отряд, подобно звериной стае, пробирался по поросшим густыми лесами холмам. Он знал, что они должны идти и идти к новой битве - к новому, еще более сокрушительному поражению. Предводитель был непреклонен: отряд должен был добраться до Эджландии, где его лазутчики якобы собирали новое повстанческое войско. Это было чистой воды безумие, но, быть может, кроме безумия, мятежникам больше ничего не осталось.
      Бандо проговорил:
      - Да нет. Не песни. Время лживое.
      Хэл усмехнулся.
      - Славно сказано, старина. Ты умнее, чем хочешь казаться. Только притворяешься. - Он придвинулся ближе и, сжав руку товарища, пылко зашептал: - Бандо, есть кое-что, о чем я не имею права говорить. Ты просто поверь вот чему: тот путь, которым мы идем, предначертан. Пока ты не способен различить это предначертание, но в один прекрасный день тебе все откроется. Наш путь опасен, он всегда был опасен, но, Бандо, он никогда не был глупым и бессмысленным, и теперь он тоже не лишен смысла. Не расставайся с верой повстанца, ибо со временем твоя вера будет вознаграждена сполна, обещаю.
      Бандо встревоженно глянул на спутника. Какое-то время старые друзья сидели молча, а потом зензанец наконец вынул изо рта погасшую трубку и вытряхнул из нее пепел, а ученый закрыл и отложил книгу и задул свечу. Затем они достали из седельных сумок одеяла и улеглись на теплую, сухую, как солома, траву.
      - Все было по-другому, когда с нами был юный Джем, - пробормотал Бандо, продолжительно зевнув. - Как жалко, что эти славные деньки миновали!
      - Бедолага Джем! - вздохнул Хэл. - Где-то он сейчас?
      Глава 4
      ЗАТОНУВШИЕ СОКРОВИЩА
      - Джем... Джем?
      Раджал пытался растормошить друга.
      Джем вздрогнул и очнулся. Он опять впал в забытье! Последнее, что помнилось, - это то, как он, выпив рома, со стуком опустил на стол кружку и отер губы тыльной стороной ладони, а потом... потом уставился на пламя свечи, что стояла на столе в капитанской каюте. Он вовсе не хотел проявить неучтивость, а вышло так, что он пропустил окончание истории, которую рассказывал капитан. Как ему хотелось поговорить с опекуном! И как часто теперь это повторялось - странное забытье при взгляде на свечу, лампу, фонарь...
      Такое случалось не раз с тех пор, как они покинули Порт-Тираль.
      За открытым иллюминатором - квадратным проемом окна - негромко шелестело черное, чуть тронутое лунными бликами море. Ночь выдалась жаркая. Страшно было себе представить, какая духота царила в трюме. Джем протер глаза. Каюта капитана Порло напоминала полутемную пещеру с диковинными сокровищами, развешанными по стенам от низкого закопченного потолка до самого пола. Голова тигра, рог носорога, риванский амулет и таргонский щит, позеленевший от патины медный мушкетон и ржавая абордажная сабля, которая, наверное, когда-то сверкала в руке свирепого венайского пирата. Повсюду валялись смятые, пожелтевшие карты и засаленные тома лоций. Каюта капитана словно бы изображала его характер, его самого: неряшество пополам с блеском, кладовую воспоминаний о сотнях сказочных приключений.
      Джем опустил глаза, увидел тяжелые тарелки с остатками солонины и пятнами горчицы.
      - Не обижайтесь на моего друга, - извинился перед капитаном Раджал. Наш покровитель когда-то учил его тому, как следует себя вести благовоспитанному светскому молодому человеку, но, по правде говоря, он прикончил своего учителя, не дав тому довести уроки до конца.
      Глазки капитана сверкнули. Махнув рукой, он указал на стену, где было развешано позвякивавшее при качке оружие.
      - И чем же прикончить, мои миленькие? Сабелька? Кинжальчик?
      - Он хладнокровно пристрелил его.
      - Ха! - Капитан довольно стукнул кулаком по столу. - Горячий дух молодость! Господин Джем, вы точно темный лошадь. - Старик отхлебнул порядочно рома и подмигнул Раджалу. - Небось с девушками он прямо демон быть, а?
      - Демон? О, выше берите! Сам Тот-Вексраг!
      - Радж! - возмутился Джем. - Не упоминай имени этого антибожества даже в шутку!
      Раджал только расхохотался. Друг Джема был пьян. Они оба были пьяны, и ими овладел невинный, ребяческий задор. Пожалуй, даже капитан ударился бы в детство, если бы скрылся от сурового взора опекуна.
      Со времени отплытия из Порт-Тираля уже миновала целая луна, и все это время лорд Эмпстер ни разу не выходил из своей каюты. В его отсутствие юноши вскоре перестали притворяться, будто бы находятся в гостиной приличного дома, и уже давно, поедая солонину с сухарями и запивая ромом, не делали вид, будто это жареные фазаны, пудинг и варльское вино.
      Однако веселье было деланным, ненастоящим, и оба юноши это понимали даже тогда, когда с губ их срывался смех. Близилось время прибытия "Катаэйн" в Унанг-Лиа. Джем опасливо сжал в руке кожаный мешочек, что висел у него на груди. В мешочке лежал кристалл Вианы. В таком же мешочке на груди Раджала лежал кристалл Короса, но нужно было разыскать еще три кристалла, а Тот-Вексраг уже вырвался в мир и теперь прятался под личиной Транимеля, премьер-министра Эджландии. Скоро, где-то посреди бескрайних жарких песков, друзья должны были найти третий кристалл, кристалл Терона. Им следовало опередить то ли самого Транимеля, то ли его лазутчиков. Но кто знал, где искать кристалл? Быть может, Джем мог бы узнать ответ на этот вопрос в то время, когда впадал в транс? А Раджал продолжал подзуживать капитана:
      - Ну а вот вы-то точно были демоном, капитан, - да что там "были"! Вы и теперь сущий демон, готов об заклад побиться! А правду ли говорят, будто бы у моряков - девушки в каждом порту?
      - Ха! "Говорят"! Так оно и быть, мои миленькие, так и быть! отозвался капитан, похотливо усмехнувшись. - Всегда находиться девки, которые задирать свои юбки за медный монетка-другой, а для нас, для мужчины, это такой большой радость! Да только... - добавил он с тяжким вздохом, - этот большой радость уже теперь не для меня быть. Зверь внутри меня давно умирать.
      - Чепуха, капитан! - не унимался Раджал. - Разве могла немощь столь рано настигнуть мужчину, который однажды перелез через забор гарема калифа!
      - Радж! - одернул друга Джем - на его взгляд, Радж затронул опасную тему. Он попытался незаметно пнуть Раджала под столом, но промахнулся и угодил по Буби - плешивой обезьянке капитана, которая почти все время, как и теперь, лежала под столом, удобно свернувшись около деревянной ноги своего хозяина. Капитан своей деревянной ногой очень гордился и считал ее шедевром столярного искусства. Время от времени, мягко говоря, испускания газов привлекали внимание Буби к компании, но чаще всего она свой пост не покидала и свое присутствие обнаруживала только тогда, когда кто-нибудь случайно, как теперь, наступал ей на хвост, поддевал под ребра или задевал каблуком голову.
      Из-под стола донесся пронзительный визг, но, к счастью, его заглушил звон рынды: вахтенный пробил склянки, наступало время смены вахты.
      К тому же капитан Порло, похоже, забыл обо всем на свете. Глаза старика наполнились слезами.
      - Какая я был дурак, какой горячая голова! - всхлипнул он, и Джем понял, что сейчас они с Раджалом снова услышат историю - необычную и абсурдную одновременно, историю о том, как капитан потерял ногу. - Похоть заставить меня пасть так низко, порочный похоть! Лучите бы... ох, лучше бы я никогда не влезать на этот забор!
      - Лучше бы... - негромко проговорил Джем и вздохнул.
      Капитан для воодушевления сделал приличный глоток рома.
      - Все, все ребята говорить, что готовый помирать, только бы увидеть эти красотки в гареме, а вот многий ли лишился свой драгоценный левый нога за это, вы это мне сказать, а? Это я про свой левый нога говорить, мои миленький, про свой нога. И то, можно считай, мне сильно повезти, могло и хуже быть, если бы стражники того захотеть.
      - Стражники? - переспросил Джем.
      - Ох и страшный быть стражники в гарем, вы не может представить! И вы уж мне поверить, молодой люди, в Унанг-Лиа весь народ - один сплошной разбойник! Но когда эти стражник меня вытаскивай из ямы с кобра, они, видать, решить, что мне уже хватит.
      - И-из ямы... с кобрами? - изобразив испуг нужной степени, прошептал Раджал.
      - Видать когда-нибудь кобр-ра, молодой люди? - осведомился капитан Порло. - Злющий змеюка, прямо Сассорох! - Последовала мрачная пауза. - А я думать: никто не умей так хорошо лазить через высокий забор, как молодой Фарис Порло. Уж так мне хотеть повидать эти юный красотки, уж так хотеть... Повидать, и больше ничего не надо. Ведь когда от мужчина кто-то чего-то прятать, он же как хотеть на это поглядеть, правда я говорю? - Капитан покачал головой. - Я перебирайся через высоченный забор, утыканный колья, но не знай, что внизу бывать такой страшный яма.
      - Вы туда свалились? - с притворным изумлением спросил Джем.
      - Свалиться? - возмутился капитан. С губ его слетели брызги рома. Молодой Фарис Порло - свалиться? Да ни за что! Я перепрыгнуть через этот яма с кобр-ра и оказаться на другой сторона. Потом я тихонько пробирайся во дворец. Ай-яй-яй! - Капитан поцокал языком. - Какой большой дворец, какой длинный коридоры, какой красивый девушки... - Капитан осклабился, но тут же помрачнел. - Вот тогда меня увидать эти злобный стражники. Они меня вытолкать на балконы и спихнуть вниз безо всякая жалость!
      Джем и Раджал послушно ахнули.
      - Старайся унимай своя похоть, молодой люди. Знать я парни, который выгоняй разгневанные мужья. Знать я другие, который лишайся свой мужской достоинство через этот глупость. Очень многий парни заболей оспа - а ведь это бывай дорогой расплата за маленький удовольствие, правда? А какой-то парень приходится женись - на чужой жена, подумай только! - Старый морской волк поежился. - Но, наверно, бывай только один такой, как ваш капитан, кто лежать в змеиный яма вместе с кобра! Если бы я свой левый нога только поломай - это бы еще ничего, но ведь на меня ползти все кобр-ра сразу. Уй, как они шипеть, как шипеть! С-с-с! С-с-с! И давай кусай меня за рану. Что я мог поделай, скажи? Они напивайся моя кровь, а бедный мой левый нога наполняйся ядом! Уж такой злющий кобра, такой страшный! С-с-с, с-с-с! И шипи, и шипи... Ой, молодой люди, лучше бы вы никогда в жизнь не встречайся ни с один кобр-ра на свете!
      Раджал, для которого не прошла даром театральная выучка, выглядел так, будто был готов сию секунду упасть на колени и начать истово молиться. Джем попытался подыграть другу, но у него не получилось: даже эта нелепая история напомнила ему о самых потаенных страхах. Он решил, что надо бы получше расспросить капитана об Унанг-Лиа - этой диковинной стране гаремов и евнухов, но тут капитан снова стукнул по столу, заявил, что горевать не стоит, и стал искать взглядом свою гармонику.
      - Пора для хороший песня, молодой люди, верно я говорить, да? И для еще выпить, так? - Он поднял кувшин и опрокинул его над кружкой Раджала, но кувшин оказался пуст. - А-га! - Капитан оттолкнулся от стола, швырнул кувшин на пол и прокричал: - Прыщавый!
      Мальчишка-буфетчик явился, словно по волшебству, и принес еще рома. Но на самом деле он скорее всего стоял за дверью и подслушивал. И точно: одно ухо у него было красное. Но, если на то пошло, физиономия у Прыщавого вообще была вся в красных пятнах и противных гнойных прыщах, как и шея. Уродец осторожно поднял кувшин и подлил рома капитану в кружку, которую извлек из пыльного угла, куда та закатилась.
      - Ну, красавчики у меня новенький буфетчики, а, молодой люди?
      Джем усмехнулся, но с брезгливостью глянул на расчесанные до крови костяшки пальцев Прыщавого. Даже руки у мальчишки были покрыты нарывами. Он появился на "Катаэйн" в Тирале, самом южном из портов Эджландии, но на жителя Тираля он явно не походил. В тех же местах, где кожа у мальчишки была свободна от прыщей, она была бледной, как у призрака.
      Корабль качнуло, ром из кувшина выплеснулся на стол.
      - Крепче держать, паршивец! Ты что, думать, это такое, а? Моча, да? Капитан сделал вид, что собирается отвесить новичку оплеуху. - Это целебные нектары, но только ты не подумай к ним прикасайся свой грязный губы, а не то быть беда, слыхать, да?
      Прыщавый, немилосердно шмыгая носом, наполнил кружки Джема и Раджала, но, уходя, ухитрился наступить на хвост Буби. На этот раз обезьянка взвизгнула громче, взбежала вверх по ножке стола, а в следующее мгновение уже была на потолке. Вцепившись в доску лапами, Буби сердито размахивала хвостом.
      Капитан расхохотался.
      - Ой, бедные мои малютки! - Старик с трудом поднялся на ноги, взял напуганную обезьянку на руки и стал гладить ее покрытую проплешинами шкурку заскорузлыми пальцами. - Ну, ну, не надо обижайся на старина Прыщавый! Как можно обижайся на мальчишка, который весь из гной с голова до ноги? Вот быть потеха, когда он весь лопнуть, а мы что тогда делать? А? Плавать в этот желтый вонючий дрянь, вот что мы тогда делать!
      Кожа на лице Прыщавого, где не было нарывов, покраснела. Он поспешно собрал со стола грязные тарелки и ретировался. Но стоило ему выйти за дверь - и послышался звон битой посуды. Капитан снова расхохотался и поднял кружку.
      - Выпить нектар Терона! - возгласил он и залпом выпил чуть ли не полкружки.
      - Нектар Терона? - переспросил Раджал.
      - Так он же пылать, молодой люди! И такой уже не бывать в той страна, куда мы плыть! Увидать тебя на рынок, что ты хотеть продавать такой напитки, - писать пропало. Они там такой трезвенники - уй! Ну, а мы теперь немножко попеть, а?
      Капитан с чувством развернул гармонику и заревел:
      Лежать на дно морской большие корабли,
      Когда-то не суметь добраться до земли.
      Там в трюмы серебро и золото полно,
      Но кто за это все опустится на дно?
      Йо-хо-хо, йо-хо-хи, нелегка, нелегка,
      Йо-хо-хо, йо-хо-хи, жизнь-судьба моряка!
      Эту песню капитан пел и раньше. Он всегда запевал ее, порядком набравшись. Джем как-то раз спросил у старика насчет потонувших сокровищ подумал, что, быть может, Порло их действительно разыскивает. Но капитан только рассмеялся и сказал, что это - всего-навсего старая глупая матросская песня.
      О, сильно как мечтать любые моряки
      Из моря поднимать большие сундуки,
      И крышки открывать, и видеть блеск монет,
      Но нет сокровищ тех. Нигде на свете нет.
      Йо-хо-хо, йо-хо-хи, нелегка, нелегка,
      Йо-хо-хо, йо-хо-хи, жизнь-судьба моряка!
      Раджал с готовностью стал подпевать. Подхватив варварскую мелодию, он стал выводить ее красивым, высоким голосом, звучавшим куда приятнее немузыкального рева капитана. Джем тоже попробовал было подключиться к их дуэту, но вдруг обнаружил, что не мигая смотрит на пламя свечи. Порло еще не допел до конца, а Джем резко поднялся и сказал:
      - Прошу простить меня, капитан. Я лучше пойду и немного подышу свежим воздухом.
      - Воздухом? - Капитан гостеприимно указал на иллюминатор. Пописать-то и отсюда можно, молодой люди!
      Но Джем уже вышел из каюты. Как только за ним захлопнулась тяжелая дверь, свеча на столе мигнула и угасла. Завизжала Буби, начала шарахаться от стены к стене. Капитан же только весело хохотал. Они с Раджалом и в темноте сумели чокнуться и выпить "нектара Терона".
      Глава 5
      ПЕРВОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
      Над поляной порхали сны. Хэл спал тихо. Монах негромко, с присвистом, похрапывал. Бандо храпел гуще и громче. Мальчишки сбросили с себя одеяло, разметались, но спали по-прежнему крепко, и их посапывание было еле слышно. Но тише остальных спала Ланда - казалось, она и не дышит вовсе. Где-то жутко заухала сова, где-то прошуршал по сухому подлеску какой-то ночной зверек.
      Рекрут Вольверон вскинул мушкет и обернулся. Но нет, опасности не было - то была Ланда. Жрица неожиданно приподнялась и огляделась по сторонам. Вольверон встретился с ней взглядом и кивнул. Ланда проворно, но бесшумно встала.
      Они быстро юркнули в кусты.
      - Я уж думала, они никогда не уснут, - прошептала Ланда.
      - Старики-повстанцы? Воспоминания мучают их, подолгу не дают уснуть. Ты нашла место?
      - Я искала, когда еще было светло. В чаще леса есть быстрый ручей, а у ручья - раскидистый дуб. Его ветви искореженные и перекрученные, а корни извиваются по берегу, будто... будто кольца огромной змеи.
      - Не Сассороха, надеюсь!
      Ланда не улыбнулась.
      - Сестра, лучше не произноси никогда имя этого злобного создания!
      - Жрица, не называй меня сестрой!
      - Дерево - не Сассорох. Но ты - моя сестра.
      Опасливо обернувшись, Ката прошептала:
      - Только тогда, когда мы можем быть вполне уверены, что нас не услышат другие. Если наши товарищи узнают, что я - девушка, они не поверят, что я могу быть хорошим воином.
      - Сестра, но это не так! Разве ты не слышала рассказ о жене Бандо?
      - О благородной воительнице Элоизе? Слышала и чту ее память, но она была родом из степей Деркольда и чуть не с самого рождения обучалась метать топорики и ножи и стрелять из лука. А кто я для всех, как не беглая выпускница школы госпожи Квик? Нет уж, пусть лучше наши друзья считают меня юношей - рекрутом Вольвероном, но не девушкой Катаэйн.
      - Милая Ката! - Ланда со вздохом произнесла запретное имя и обняла спутницу. - Моя сестра по духу, неужто ты думаешь, что я сомневаюсь в тебе? Поверь, я готова помочь тебе всею той силой, какой владею! Но как горько я опечалюсь, если тебе придется покинуть меня!
      - Жрица, я это понимаю. Но ты свою судьбу уже нашла, а мне мою только предстоит найти. Разве не ощутила я в день сражения, что мой возлюбленный близко, еще ближе ко мне, чем в тот день, когда разлука разбросала нас по свету? А потом чары разрушились, и я вновь потеряла его след. Я знаю одно: я должна разыскать его, и не только ради себя - вместе с ним мне предстоит выковать судьбу нашего королевства.
      Жрица пробормотала:
      - Увы, мне такая судьба более не суждена...
      - Жрица?
      Ланда промолчала и лишь на краткий миг предалась воспоминаниям. Всего-то несколько лун назад юная жрица была нареченной принца Орвика. Став его женой, она стала бы королевой Зензана, как Ката в один прекрасный день - королевой Эджландии. Как странны, как неисповедимы порой пути судьбы! Ланда смахнула горючие слезы с глаз и быстро зашагала посреди кустов. Она не должна была более вспоминать о своем погибшем возлюбленном, совершившем роковую ошибку. Порой она молча молилась о том, чтобы Кате не довелось пережить того, что пережила она.
      Девушки раздвинули завесу из поникших листьев. Воды ручья сверкали и переливались в свете луны. Лунные блики заиграли на лезвии штыка. Ката, конечно, переживала из-за того, что ее спящие товарищи остались без охраны, но понимала, что обязана рискнуть. Ритуал был очень важен. Жрица вдруг благоговейно опустилась на колени, запрокинула голову, устремила трепетный взгляд к могучей кроне дуба. Его величественный ствол покрывала жесткая, как камень, кора, густо поросшая влажным мхом и увитая гибкими лианами.
      - Это дерево - оно из древних, да? - поинтересовалась Ката.
      - С тех времен, когда здесь обитали Сестры, таких деревьев осталось немного. Хорошо, если нам встретится еще одно такое, когда мы уйдем еще дальше от Рэкских Холмов. Здесь деревья моложе, чем те, что я видела в детстве, но этот дуб - самый старый из них, в этом я уверена. Будем же надеяться, что его аура достаточно сильна.
      - Богиня может и не явиться?
      - Уверена, она явится. Но для того, чтобы призвать ее, нужно много магической силы - теперь, когда мы покинули края, где сила духа наиболее велика.
      Ритуал начался. Ланда распростерлась под деревом. Ее платье стало неотличимо от листьев осоки и перьев папоротников, длинные волосы сплелись с корнями и лианами. Ката легла рядом с нею и ощутила странную прохладу, исходившую от сырой прибрежной земли. Неподалеку, в пугающей тьме журчал, переливался, шептал ручей.
      - Улю-лю-лю-лю!
      Это прозвучало, словно птичья трель. Но на самом деле звук издала Ланда. Она подняла голову, ухватилась руками за крепкие корни дуба и, извиваясь, словно змея, встала с земли, шагнула к дереву и, любовно обняв его ствол, пробежалась кончиками пальцев по источающей терпкий запах замшелой коре.
      - Дочь Орока, узри молящую тебя. Сестра Короса, услышь ее речи. Священнейшая изо всех, Виана - нежная, как листва, явись мне теперь в этом лесу. Я привела к тебе мою сестру, которая страдает от слепоты и не ведает, каково твое могущество и твое милосердие. Твоя смиренная дочь и прислужница не смеет судить о том, какую судьбу ты, богиня, предначертала для нее дочери природы, и зачем ты ласково взрастила ее вдали от своих священных лесов. Но знай одно, богиня: это дитя хранило верность тебе, она жила в единстве с твоей стихией земли, и только из-за происков злодеев она покинула тебя. Дочь Орока, узри молящую тебя. Сестра Короса, услышь ее речи.
      Вскоре и Ката должна была подняться с земли и встать рядом со жрицей. Их голоса должны были слиться в замысловатом песнопении: "Виана-Виану, Виана-Виану...", а потом - "Да возлягу я посреди зеленого леса...", и еще хотя это было безнадежно: "Пусть безжалостный стук топора никогда не прозвучит в Рэкских лесах..." Слова натыкались друг на дружку и постепенно превращались в разрозненные звуки, а звуки, в свою очередь, становились музыкой волшебства. Как зачарованная, Ката обращалась к древнему дубу:
      О жизни богиня, как пламя, меня поглоти!
      О смерти богиня, желанье мое воплоти!
      Мелодия была ей незнакома, но это не имело никакого значения. Там, где недоставало знаний, на помощь приходили инстинкты, а еще - ощущение неопровержимой и ясной правильности происходящего. Когда Ланда назвала ее дочерью Вианы, Кате и в голову не пришло в этом усомниться. После хаоса сражения при Рэксе Ката на какое-то время отчаялась, и когда пришла в отряд мятежников, цель у нее была одна - скрыть свое истинное имя. Но зов крови был силен в ней, и Ката не могла не поклониться Виане.
      Как-то рано утром на походе от Рэкса Ланда наткнулась на рекрута-новичка, который тайком разговаривал со зверями, птицами и лесными цветами. Ката, не думая, что ее обнаружат, сняла мужское платье. Ланда бросилась к ней.
      - Сестра, я так и знала! Сестра, я узнала тебя!
      Ката ахнула и вскочила, но Ланда и не подумала удивиться. Жрица, рыдая, обняла обнаженную девушку. Ката только обескураженно качала головой. А когда она сказала, что они никак не могут быть сестрами, Ланда только улыбнулась. Ката заявила, что она ваганка, - Ланда громко расхохоталась.
      - Быть может, в жилах твоего отца и течет кровь Короса, но что ты знаешь о своей матери? Сестра, разве ты не чувствуешь? Ты жила, не зная о том, кто твоя истинная богиня, но разве она не взывала к тебе от земли, с деревьев?
      Ката сразу поняла, что жрица говорит правду.
      Молитвенное волхование затянулось. Ланда махнула рукой и прервала пение.
      - Священная Виана, - проговорила она, запрокинув голову, - даруй моей сестре знак! Помоги ей, богиня, в ее таинственных испытаниях! Помоги разыскать того, кого она ищет! Покажи ей, куда отправился священный кристалл - средоточие твоего могущества, который теперь носит на сердце тот, кого зовут Ключом к Орокону!
      Голос Ланды звучал громко, слишком громко. Он словно бы бился о стены молчания мрака. По лесу разносилось пронзительное эхо, но мхи и осока уже вспыхнули фосфорическим зеленоватым сиянием. Богиня собирала, растила свою паству, накрывала ее мантией своего величия.
      Сердце Каты бешено колотилось. Ланда склонилась к ней, взяла за руку. Они стали танцевать вдвоем под паутиной озаренных луной ветвей. Зеленый свет разгорался все ярче. Словно пламя, распространялся он по ветвям дуба. Девушки в танце кружились вокруг ствола, и вдруг в пространстве между ними возник столп ослепительного огня. Под ногами у девушек бурно зарождалась жизнь - всходили травы, цветы, папоротники, рвались ввысь, наливались соками. Все жарче и жарче разгорался столп света, но теперь внутри него появилось что-то еще. У Каты глаза заволокло слезами. Она, вне себя от изумления, не отводила глаз от изображения зеленого кристалла, вращавшегося в сияющем столпе.
      - Джем! - вырвалось у Каты. - Джем, где ты?
      - Богиня! - вскричала Ланда. - Священная Виана, покажи моей сестре дорогу, по которой ей следует пойти! Всемилостивейшая, покажи ей, где...
      Но прежде чем Ланда успела произнести следующее слово, ее голос заглушила звуковая волна. Земля сотряслась от взрыва.
      Девушки вскрикнули.
      Взрывом их швырнуло наземь. Светящийся столп начал яростно мигать. Зеленое сияние пронзила золотая вспышка, потом - еще одна, и еще... Изображение кристалла исчезло, а его место заняла статуя обнаженного мужчины с запрокинутой головой и разведенными в стороны руками. Только очертания фигуры были человеческими, а кожа - золотой, и из глаз статуи струился золотой свет.
      - Нет! - вскричала Ланда. - Этого не может быть!
      - Что это? - ахнула Ката. - Что происходит?
      - Кто-то нам мешает! Чье-то чужое волшебство!
      - Оно... злое?
      - Не знаю!
      Вокруг них в движение пришли все стихии. Свет дико мигал. Появлялся зеленый кристалл - и тут же сменялся золотой статуей, потом опять кристалл, и снова - статуя. Потом исчезли и кристалл, и статуя, и на их месте остался только вихрь света. Острые листья осоки обмякли и легли на землю, цветы безжалостно вырвало с корнями и засосало в пламенный, жутко визжащий смерч. Даже ручей превратился в кипящую пену. Ветви и лианы скрючились, пустились в страшную, неудержимую пляску.
      - Меня затягивает! - в ужасе прокричала Ланда.
      Она в отчаянии хваталась за корни и траву. Ее платье билось, развевалось на яростном ветру. В любое мгновение она могла исчезнуть, стать жертвой чьей-то разбушевавшейся злобы.
      - Держись...
      - Ката, я не могу...
      - Держись, только держись...
      Одной рукой Ката ухватилась за крепкий корень, другой пыталась поймать подол платья Ланды.
      Но нет... удержать подругу она могла бы только обеими руками. Ката рванулась вперед и изо всех сил вцепилась в плечо Ланды. Ланда вскрикнула, охнула и упала в ручей. Она была спасена!
      А в следующий миг закричала Ката:
      - Не-е-е-т!
      Ланда выкарабкалась на берег и полными страха глазами уставилась на Кату, которую притянул к себе светящийся столп.
      - Ката!
      Но все было кончено. Все тут же прекратилось. Жуткие чары рассеялись, пропали вместе с жарким сиянием и смерчем, ветром и бурей, взбередившей воды ручья. Все исчезло, как не бывало.
      И Ката исчезла.
      Глава 6
      ВТОРОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
      - Джем... Джем!
      Джем открыл глаза. Он, оказывается, уснул, и хотя его сон тут же развеялся, еще пару мгновений ему казалось, что он ощущает запах гари и что перед глазами у него танцует пламя.
      - Пожар? - выдохнул он. Но нет, никакого пожара не было. Стояла душная ночь, кромешная тьма подступала со всех сторон, и чья-то рука трясла его за плечо.
      - Джем, послушай! Что-то происходит!
      Джем прислушался. Час был поздний, иначе на палубе под лампой еще сидели бы матросы и нарушали тишину ночи шутками за игрой в кости. А сейчас раздавался только зычный храп, шуршали крысы, слышались обычные негромкие шорохи и скрипы. На корабле царило спокойствие, паруса были свернуты. Сквозь паутину вант ясно светила луна, и доски палубы казались решеткой с золотыми просветами.
      - Что я должен был услышать? Нет ничего.
      - Я тебя не слушать просил, а посмотреть. То есть... Джем, пойдем. Пошли на корму, я тебе покажу. Скорее!
      Джем с недовольным стоном выбрался из гамака, привязанного к нижней мачтовой рее. Матрас Раджала лежал на палубе неподалеку. Только в самые холодные ночи друзья спали внизу, а холодных ночей не выдавалось ни разу с тех пор, как корабль покинул Порт-Тираль. К тому же под палубой было тесно и грязно, не было иллюминаторов и воздух густо пропитался запахом подгнившей солонины, зловонными испарениями гальюна и человеческим потом. Порой Раджал горевал о том, что у них нет собственной каюты, но пассажирская каюта на корабле имелась только одна, а ее занимал лорд Эмпстер.
      Джем по этому поводу не очень переживал: ему нравилось спать здесь, на вольном воздухе, поближе к фигуре, установленной на носу корабля. Эта фигура странным образом напоминала ему об утраченной возлюбленной. Джем часто разглядывал загадочную деревянную даму и вспоминал счастливые золотые деньки с Катой. Он несколько раз спрашивал у капитана об этом ростральном украшении и о том, откуда у корабля такое название. "Катаэйн? Катаэйн? мечтательно повторял капитан в ответ на расспросы Джема. - Славный древний имя, а? Славный имя для красивый девушка!"
      С этим Джем спорить не мог.
      Раджал вдруг зашатался и с трудом удержался на ногах - так, как если бы "Катаэйн" мчалась по бурным волнам.
      - Радж, ты пьян! Что тебе в голову втемяшилось?
      Джем догадался, что его друг еще не ложился спать. Раджал вообще с трудом переносил плавание. Он пил слишком много рома и порой вел себя очень странно, но, с другой стороны, здесь все вели себя довольно-таки странно. Джем вспомнил о том, как сам вдруг со странной поспешностью удалился из каюты капитана во время ужина, о той волне безотчетного страха, что вдруг нахлынула на него. Об этом страхе и сейчас напоминала пульсирующая в висках боль. Во рту у Джема пересохло, он с трудом сглотнул слюну. Ночь неожиданно перестала казаться такой теплой. Джема зазнобило, и он только теперь заметил, что все вокруг окутано густым туманом. Он поежился, обхватил себя руками, принялся растирать плечи.
      Пошатываясь, товарищи пробирались по палубе в темноте.
      - Ну, так что я должен увидеть? Куда ты меня ведешь?
      - Тс-с-с! Молчи, идем.
      Раджал бросил полный наигранной брезгливости взгляд вверх, на гамак, похожий на воронье гнездо, в котором крепко спал прыщавый буфетчик Прыщавый, оглянулся назад и снова пристально всмотрелся вперед, в сторону кормы. Они с Джемом уже добрались до квартердека и теперь лавировали между сверкающих под луной пушек, свернутых бухтами канатов, под тяжелыми стрелами кабестанов. Джем прищурился, но, опустив глаза, увидел только море, поблескивающее возле руля и закругленной кормы.
      Раджал выпалил:
      - Но оно же было здесь, точно было!
      - Тихо! Что было, Радж?
      Радж в отчаянии отвернулся. Над их головами уныло повис венайский штандарт - один из многих из коллекции капитана. Этот флаг был нужен, как утверждал Порло, для того, чтобы отпугивать пиратов. Легкий, еле заметный бриз тронул полотнище штандарта, и оно чуть пошевелилось и зашелестело, будто крыло умирающей птицы. Раджал припал к деревянному кормовому заграждению и закрыл лицо руками.
      - Ну, не могло же мне это привидеться! Не чокнутый же я!
      - Осторожно, свалишься за борт! Объясни же толком, о чем ты?
      Раджал в отчаянии схватил себя за волосы - так, словно готов был вырвать их с корнем.
      - Я слишком долго еще просидел с капитаном после того, как ты ушел. Наверное, перебрал рома.
      - Это уж точно. Но Радж, ты так много пьешь теперь. Это не похоже на тебя.
      Джем помнил, каким был Раджал тогда, когда они вместе скитались по суше. В ту пору Джем частенько вел себя по-дурацки, а Раджал всегда проявлял сдержанность и осмотрительность. Но теперь это время казалось таким далеким. С тех пор как пропала его любимая сестренка Мила, Раджал очень переменился. Джем тревожился за друга, волновался и за кристалл, который теперь носил на груди Раджал. Ему хотелось утешить товарища, но что сказать и как - этого он не знал.
      А Раджал еле слышно бормотал:
      - Старик в конце концов надрался, как свинья, ударился башкой о стол. Обезьяна принялась верещать и прыгать вокруг меня, я ее оттолкнул... потом кое-как выбрался на палубу и уснул... вот так, перегнувшись через борт.
      - Ну, уж это ты зря!
      - Но вот тогда-то я это и увидел, понимаешь? - обернувшись, прошептал Раджал.
      - Во сне? - спросил Джем и тут же вспомнил о привидевшемся ему пожаре, и к нему возвратился собственный сон. На краткий миг мелькнуло видение фигура человека, объятого пламенем и дико кричащего... высокий, величественный столп огня.
      Джем помотал головой - видение исчезло. - Но Радж, о чем ты толкуешь, объясни же?
      - Это был не сон... то есть я очнулся. Ты сам наклонись пониже - и сможешь заглянуть в иллюминатор...
      - Каюты капитана?
      - Лорда Эмпстфа. Там был свет...
      - Лампа?
      - Светящийся столбик. Вертящийся горящий столбик, жутко яркий...
      - Радж, это тебе приснилось.
      Радж снова вцепился в собственные волосы. При свете луны лицо его было мертвенно-серым.
      - Да что ты все твердишь: "приснилось, приснилось!" Мало мы с тобой колдовства навидались, что ли?
      Джем пожал плечами.
      - Ну, навидались - тогда, когда были рядом с кристаллами.
      Раджал ткнул себя в грудь, указал на грудь Джема.
      - Ближе не бывает.
      - Но до следующего пока далеко.
      - Но мы ведь к нему подбираемся, верно?
      - До него пока далеко, повторяю, Радж. Тебе это приснилось.
      Раджал шумно вдохнул. Странное разочарование отразилось на его лице. Он в отчаянии рванул на себе волосы. Джем болезненно скривился. В ночной тиши мирный плеск моря казался издевательским смехом. Туман сгущался. "Так скоро?" - подумал Джем.
      И тут он почувствовал, как что-то коснулось его ноги. Он ойкнул, но, обернувшись, увидел, что это всего-навсего обезьянка Буби. Попрыгав вокруг Джема и Раджала, она вдруг села смирно, с самым невинным видом. Джем поежился. Капитан Порло казался славным малым, но в его обезьяне было что-то такое, что пугало Джема. Как-то раз Буби схватила гармошку капитана и, нажимая на клапаны без разбора, извлекла из инструмента какую-то дикую мелодию. Капитану эта музыка пришлась по сердцу, он рассмеялся, а Джему тогда стало здорово не по себе от непонятного страха.
      Раджал взял Джема за руку, и он снова вздрогнул.
      - Мне ничего не приснилось, - прошептал Раджал. - Джем, тебе не кажется, что с ним что-то не...
      - С лордом Эмпстером?
      - Да! Что-то с ним не так...
      Джем вздохнул.
      - У меня всегда было такое подозрение, Радж, - с самого первого дня, как только я переступил порог его дома, как велел мне Арлекин. А знаешь, я ведь какое-то время думал, что он и есть Арлекин...
      - Эмпстер?
      - Ну да! Арлекин, только в ином обличье...
      - Нет, он кто-то другой. Но кто? Джем, что он тебе сказал про новое испытание?
      - На этот раз? Сказал только, что мы высадимся на побережье Куатани. Мы знаем, что у него есть бумаги, дипломатические бумаги...
      - Поддельные?
      - Но почему? Он ведь очень важная персона.
      - Да ладно тебе! Важная персона! Разве его теперь не разыскивают агондонские ищейки?
      Джем хмыкнул:
      - На побережье Куатани?
      - Почему бы и нет? Что тебе известно наверняка?
      - То же, что и тебе! Только то, что мы направляемся в Куатани и что где-то там, при дворе калифа, есть... ну, наверное, там есть какая-то разгадка.
      - При дворе, говоришь? - задумался Раджал. - А этот калиф - он не тот ли самый, у которого яма с кобрами?
      Джем не смог удержаться от улыбки и рукой изобразил движения змеи.
      - Ш-ш-ш!
      Раджал проворно схватил Джема за запястье.
      - Джем! Смотри! Там опять! То же самое!
      Джем перегнулся через ограждение. Корпус корабля был окутан густым туманом, но из окна каюты лорда Эмпстера лился яркий свет. Там горел ослепительный вращающийся столбик пламени - в точности так, как рассказывал Раджал.
      - Но что же это может быть такое?
      - Что-то темное и злобное, не сомневаюсь!
      - Радж, подержи меня за ноги.
      - Что?
      Они переговаривались взволнованным шепотом.
      - Это не лампа, не огонь... не обычный огонь.
      - А я тебе что говорил?
      - Да-да, и теперь я хочу рассмотреть получше, что это такое. Если я свешусь за борт пониже, я смогу заглянуть в окно.
      Раджал испугался.
      - Он тебя заметит!
      - И что с того? Он - мой опекун!
      - Хорош опекун! Заперся в каюте и носа оттуда не высовывает! Почему бы тебе тогда просто не пойти и не постучаться к нему?
      - Тогда он спрячет эту штуку... то, от чего исходит это свечение. Почему Джем решил, что все будет именно так, он и сам не знал, но почему-то не сомневался, что в этом свечении скрыта какая-то тайна, страшная и опасная тайна. - Ну, давай хватай меня за ноги.
      Раджал скорчил недовольную гримасу. От его опьянения уже почти следа не осталось. Они с Джемом словно бы неожиданно поменялись местами, и Радж стал самим собой - рассудительным, разумным, пытающимся удержать друга от необдуманного, рискованного поступка.
      Как только Джем встал у ограждения и приготовился свеситься вниз, Буби начала визжать. Она свирепо размахивала хвостом и принялась хватать лапами поочередно то Джема, то Раджала.
      - Ой, сбрось ты эту мерзавку за борт! - в сердцах крикнул Джем.
      Они оба бросились к плешивой проказнице, но та успела отпрыгнуть в сторону и поспешила к вантам. Только потом, гораздо позже, Раджал догадался, что обезьянка пыталась, как могла, предотвратить несчастье. Теперь же он встал покрепче, ухватил Джема за лодыжки. Джем дернулся, но Раджал не отпускал его.
      - Будь осторожен, Джем!
      - Это ты будь осторожен!
      Джем висел за бортом вниз головой. Он почти сразу пожалел о своем дерзком замысле. Одно то, что у него кровь прилила к голове, было ужасно, а тут еще рот наполнился желчью. Он с трудом сглотнул горькую слюну, ухватился за выступ оконной рамы, еще немного продвинулся вперед, к светящейся спирали. Как ярок был свет!
      - Еще чуть-чуть.
      - В эту сторону?
      - Наоборот. А теперь немного вниз, совсем капельку.
      Наконец голова Джема опустилась ниже верхнего края окна. Таинственный свет ударил ему в глаза. Он зажмурился.
      Вот тут-то и начались неприятности. Кожаный мешочек с кристаллом потянуло вниз, он оказался на уровне подбородка Джема. Только пуговица на вороте помешала цепочке сорваться с шеи Джема. Он инстинктивно сжал пальцами ткань рубахи.
      И тут он все увидел.
      Джем дико закричал.
      В это же самое время, далеко, посреди песчаных барханов пустыни, вот-вот должна произойти еще одна странная сцена. Под ясным, усыпанным множеством звезд, небом, вокруг походных костров расположились странники в длинных белых одеяниях. Людей было много, и их лагерь широко раскинулся посреди песков. На заре они должны были оседлать верблюдов и снова тронуться в путь, и потому теперь многие крепко спали, но некоторые все еще сидели у костров, курили, перебрасывались шутками, предавались играм. Все караванщики были мужчинами - крепкими, выносливыми, свирепого вида, с глазами, взгляд которых остротой был подобен клинку.
      Окажись рядом с ними случайный наблюдатель - он бы сразу догадался, что это не простые караванщики. То были не купцы, не паломники, они не были одеты в форму унангского войска. Но вот если бы наблюдатель сам оказался унангом, он бы, без сомнения, сразу понял, кто это такие. В некотором роде это все же было именно войско. Сердце этого наблюдателя наполнилось бы страхом, и ему бы оставалось только надеяться на то, что эти люди, уэбины, направляются не туда, откуда он пришел, и уж тем более не туда, куда он теперь держал путь.
      Засидевшиеся у костров караванщики заводят песню. Странно слышать ее здесь, посреди суровых песков, - странно, ибо если не мелодия, то слова этой песни излишне невинны. Эта песня показывает, как важны те события, что должны вскоре произойти.
      ЗАПЕВ:
      Время может тянуться и быстро бежать,
      Каждый радость супружества должен познать.
      Ты с избранницы глаз ни за что не спускай.
      Завоюй, подкупи и в огне искупай!
      ПРИПЕВ:
      А женился - гори, пламеней, полыхай,
      За поленом полено в костер, не зевай!
      Все печали подряд,
      Все невзгоды подряд
      На любовном огне
      Словно щепки, сгорят!
      Но теперь мы отведем взгляд от отдыхающих караванщиков и переведем его на того, кто сейчас не с ними. Этот человек не спит, он обходит лагерь стороной и, крадучись, уходит за страшные, мрачные, безлюдные барханы. Вскоре он скрывается с глаз, и до него доносятся только еле слышные отголоски песни:
      Жены дорого стоят, увы, спору нет!
      А прелестницу купишь за пару монет.
      И с прелестницей сможешь на ложе возлечь,
      И ее сможешь ты пылкой страстью разжечь!
      И тогда ты гори, пламеней, полыхай...
      Человек улыбается - с трудом удерживается от смеха. О да, есть девушка, которую он в самом скором времени искупает в пламени любовной страсти! Он опускается на колени, воздевает руки к небесам. Еле слышны голоса из-за барханов, и вдруг перед странником возникает золотистое видение. Да, да, он знал, что не ошибается! Он почувствовал зов, как чувствуют боль.
      - О, Золотой, правда ли это? Ты скоро будешь в этих краях?
      - Уэбин, как ты мог сомневаться в моих обещаниях?
      - Никогда! Но я надеюсь, все идет хорошо?
      - Надейся! Но могу ли я надеться на то, что ты сыграешь свою роль, как подобает?
      - Не меня ли зовут Рашид Амр Рукр? Я только надеюсь, мой повелитель, что я смею надеяться на тебя.
      - Глупец! Разве тебе не известно мое имя?
      - Я мог бы догадаться, мой повелитель. Думаю, я догадываюсь верно.
      Рашид Амр Рукр набирается смелости и смотрит прямо в глаза золоченой фигуры. Другой на его месте благоговейно пал бы ниц. Но неземной собеседник шейха протягивает руку и помогает предводителю уэбинов подняться с песка. Теперь золотое сияние окутывает Рашида, и в сознание его проникает множество знаний и обещаний. Экстаз наполняет его, когда он думает о том, какая власть будет вскоре дарована ему.
      А караванщики добрались до последнего, кульминационного куплета.
      Мир пустыни Создателем проклят навек!
      Здесь от зноя и жажды умрет человек!
      Но не все нам печалиться и горевать,
      Мы на свадьбе Рашида должны погулять!
      Так женись же, Рашид,
      Поскорей, поскорей!
      Полыхай-пламеней
      Ты с принцессой своей!
      Вождю уэбинов в жены
      Достанется Бела Дона!
      И счастлив он будет с ней,
      И мир запылает в огне!
      - Джем, что там такое?
      Но Джем, висевший за бортом, только в изумлении смотрел внутрь каюты своего опекуна, где чуть выше пола медленно вертелась светящаяся золотая фигура. Из глаз странного создания лился свет, его губы то смыкались, то размыкались, словно он беззвучно разговаривал с кем-то в дальней, немыслимой дали.
      Если бы больше ничего не произошло, Раджал ни за что бы не отпустил Джема. Но то, что случилось потом, заставило его пошатнуться и разжать руки.
      Ночное небо с жутким грохотом распахнулось.
      Непроницаемую черноту рассекла молния - зеленая молния!
      Теперь настала очередь Раджала вскрикнуть. Его швырнуло назад, на палубу. Из каюты внизу донесся нечеловеческий визг, за ним последовал другой - самый что ни на есть человеческий - и громкий всплеск.
      - Джем!
      Раджал поднялся на ноги, но тут же снова распластался на палубе и скрючился от жуткой боли.
      В следующее мгновение все пришло в смятение.
      Но впереди были еще более жуткие мгновения.
      Сначала Раджал звал на помощь, потом, ухитрившись подняться, принялся отчаянно колотить в рынду. Вокруг его ног бешено сновала Буби. Прыщавый, разбуженный громом и молнией, торопливо спустился по мачте из своего "вороньего гнезда". Проснулись и забегали по палубе матросы.
      Даже сам капитан Порло выбрался на квартердек. С трудом держась на ногах, он ревел:
      - Человек за борт? Кто такой за борт?
      - Вон он! - взволнованно вскричал Прыщавый. Он подпрыгивал на месте и указывал на море, пока капитан не влепил ему оплеуху. А потом кто-то - но не Раджал - прыгнул в воду. Раджал, морщась от боли в ушибленной спине, только в отчаянии всматривался в туман, едва рассеиваемый бешено раскачивающимся фонарем. Повсюду звучали хриплые голоса, матросы перебрасывали через борт канаты.
      Капитан схватил Раджала за руку, грубо рванул к себе.
      - Что за шутка вы тут придумывай, молодой люди, а?
      - Капитан, мы не хотели...
      - Не хотеть, они не хотеть...
      Капитан, судя по всему, жутко разгневанный тем, что его так резко разбудили, только свирепо отшвырнул от себя Раджала. Нужно было что-то предпринимать. Начался ливень, мгла рассеялась, занялась заря. Буби проворно вспрыгнула на плечи хозяина, и тот принялся зычным голосом выкрикивать команды:
      - Якорь поднять! Ставить паруса! Грязный свиньи, вы что, не чуять, что ветер подниматься?!
      С этими словами капитан ухромал прочь, и когда человека наконец подняли на палубу, один лишь Раджал встретил его появление радостным криком. Лицо у человека посинело, но он еще дышал.
      Но что-то было не так.
      - Это... не Джем, - хрипло прошептал Раджал.
      Промокшие до нитки матросы побрели прочь. Раджал бросился за ними.
      - Это не Джем!!!
      Кто-то унес фонарь. В темноте матросы ничего не видели и решили, что Раджал бредит. А он в отчаянии бросился к борту и стал всматриваться в разбушевавшиеся волны.
      Куда же девался Джем? Где он мог быть?
      Совершенно потерянный, Раджал обернулся и устремил беспомощный взгляд на человека, лежавшего на палубе. Тот был одет так, как одеваются зензанские крестьяне. Длинные, темные, цвета воронова крыла, волосы, словно водоросли, разметались по палубе. Тонкие черты лица...
      Человек открыл глаза и изумленно воззрился на Раджала.
      - Г-г-где я? - еле шевеля посиневшими губами, изумленно спросила Ката.
      Глава 7
      ДЕВЧОНКА-СОРВАНЕЦ И МАЛЬЧИШКА-ПАСТУХ
      Побережье Дорва щерилось острыми высокими утесами, они отделяли море от суши подобно неприступной зубчатой каменной стене. Дорога шла в опасной близости от обрыва, то поднимаясь ввысь, то падая в ущелья, то извиваясь по уступам ослепительно белых меловых откосов. Даже теперь, ранним утром, солнце палило немилосердно.
      По дороге стремительно мчался всадник. Позади него клубилась белесая пыль. Его верблюд то и дело кричал от страха, но грубые руки всадника резко натягивали поводья, и он не давал верблюду смотреть вниз, где разверзались глубокие пропасти. Под капюшоном черного плаща сверкали немигающие стальные глаза - глаза сосеникского гонца. Он, один из лучших погонщиков верблюдов с Сосеникского Нагорья, был одет в просторные одежды, но не в белые, как одеваются большинство странствующих по пустыне, а в черные. Рукава и капюшон на лбу были схвачены блестящими золотыми лентами с гербом Каледа. Простолюдины в страхе трепетали, завидев такого всадника, ибо знали, что он везет важный указ султана.
      Гонец объехал скалу, остановил верблюда и обозрел окрестности пристальным взором. Лишь одна деревня с небогатым караван-сараем отделяла его от последнего отрезка пути длиной около лиги. Эта дорога была не самой трудной. Ближе к берегу залива скалы постепенно понижались и в конце концов сходили на нет, как бы падая ниц перед сверкающими водами моря. На дальней излуке залива сверкали и переливались под лучами солнца мрамор, стекло и золото, в глубокой синей воде отражались многоцветные паруса.
      Там стоял город Куатани, справедливо называемый Жемчужиной Побережья. Здесь, в главном морском порту Нижнего Унанга, в многолюдном городе-государстве, располагалась резиденция калифа Куатани, брата султана, величайшего из принцев, которому приходилось изнывать под игом имперского правления.
      Всадник прижал руку к сердцу. Это был суеверный жест, символ удачи, которым осеняли себя соплеменники гонца в мгновения, когда их цель была близка. Скоро гонец должен был вновь пришпорить своего уставшего верблюда, но сначала он обязан был совершить некий священный ритуал. Он на глаз определил угол падения солнечных лучей. На самом деле он мог бы этого и не делать, потому что время чувствовал инстинктивно.
      Зелень. Это время называли часом Зелени.
      Всадник спешился и махнул рукой перед глазами верблюда, тем самым дав тому знак стоять. Глаза верблюда затуманились, он замер в неподвижности, а гонец отошел на пару шагов от животного и воздел руки к небу, издал странный полустон-полувой, завертелся на месте, а потом рухнул наземь, головой к Священному Городу.
      Это было второе из Пяти Поклонений, которые правоверные были обязаны совершать ежедневно. Существовало древнее пророчество, в котором повествовалось о пятерых великих смертных правителях, что будут править Унангом до тех пор, пока в мир не возвратятся боги. Поклонения именовались так: "Катакомбы", "Зелень", "Пыль", "Волна" и "Звезды". По всему Унангу, в городах и селениях, мужчины и женщины любого сословия совершали эти ритуалы в означенное время. Шагающие по пустыне караваны останавливались. Мятущиеся толпы замирали. Крестьяне, трудившиеся в полях, откладывали мотыги и серпы. И в благородных собраниях, и в грязных свинарниках все утихали и предавались молитве.
      Довольно долго гонец лежал, распростершись на земле, бессвязно бормоча и причитая. Внизу голубым полем простиралось море, сверкающая гладь его была неподвижна, а по другую сторону стояли суровые голые скалы, тут и там щетинящиеся уродливыми колючими кустами.
      Гонец произносил слова, знакомые с детства: он молился за султана, за его здоровье и богатство, за его мудрость, за его милосердие, за его руки и ноги, за его глаза и губы, за его легкие, печень и сердце, за его желудок, кишечник, за крепость и силу его оплодотворительного органа. Лишь в самом конце молитвы, по обыкновению, гонец добавил несколько слов мольбы за себя самого, попросил о пощаде и милости к себе, и также о том, чтобы в урочное время он познал любовь одной прекрасной юной девушки с далекого нагорья, что было его родиной.
      Это была скромная, смиренная молитва, но ему не суждено было дождаться ответа на нее.
      Гонец был человеком преданным, честным и неподкупным, но не без странностей. Миновало много фаз с тех пор, как он отправился в путь. Теперь, когда до Куатани было рукой подать, ему бы следовало поторопиться, но было еще довольно рано, и он решил, что непременно будет в Куатани до темноты. Уж слишком соблазнительно выглядел караван-сарай под горой.
      Всадник не знал о том, что этот соблазн смертелен.
      Амеда, дочь Эвитама, которую за ее мальчишеский нрав порой называли, как мальчишку, Амедом, на цыпочках, крадучись, шла по холодным плиткам пола комнаты отца. Старик лежал, распростершись на потрепанном коврике у окна, и писклявым голосом молился. Как отец обожал это окно! Сейчас, залитый ярким солнечным светом, он был просто-таки воплощением набожности. "Отсюда, - так он любил говаривать, - мои слова, как звездочки, летят через барханы прямо к Священному Городу".
      У противоположной стены сгустились глубокие тени. Амеда бросила взгляд на свой коврик, который она только что покинула, и почувствовала себя виноватой, но лишь на миг. Она вообще не слишком переживала из-за того, удастся ли ей сбежать во время Поклонения. Это как раз было очень легко. Погрузившись в молитвенный экстаз, отец ни за что бы не заметил, что его дочь исчезла. Труднее было вернуться вовремя. Амеда поежилась. Она представила себе, как ее охаживают по спине бичом-саханой. Ох. Если бы только ей удалось заставить Фаху Эджо прийти в караван-сарай!
      Но нет. И что же, разве она допустит, чтобы какой-то пастух посчитал ее трусихой?
      Амеда была не какой-нибудь простой унангской девчонкой.
      У двери комнаты стоял большой, украшенный резьбой сундук из потемневшего от времени дерева. Амеда собралась с духом, еще раз опасливо обернулась и подняла тяжелую крышку. Она собиралась заглянуть в сундук прошлой ночью, когда отец спал. Но днем она, как обычно, рубила дрова, таскала воду, протирала полки в кладовой и так уморилась, что уснула сразу, как только легла, а утром ее разбудил отец.
      Теперь ей надо было торопиться. Отбросив тряпицу, что лежала сразу под крышкой, Амеда подложила под петли краешек отреза бархата и запустила руку в мягкие недра сундука.
      От тканей исходил пьянящий аромат мускуса. Сколько Амеда помнила себя, ее всегда привлекал этот благоухающий сундук, наполненный воспоминаниями о былой жизни отца. Когда она была маленькая, она то и дело упрашивала отца вновь облачиться в эти удивительные одежды, но он только улыбался и молчал. Как-то раз, когда отца не было дома, Амеда вытащила из сундука плащ, расшитый звездами, напялила его на себя и потом спустилась по лестнице и разгуливала по караван-сараю, волоча по земле длинные сверкающие полы. Гостящие в караван-сарае путники и девушки-служанки смеялись и хлопали в ладоши, но когда отец обо всем узнал, он страшно разгневался. Целая луна миновала, пока со спины Амеды сошли рубцы, оставленные саханой. "Если ведешь себя дерзко, как мальчишка, так и получай, как мальчишка", - заявил тогда отец. Он всегда так говорил, когда порол Амеду.
      С тех пор девочка, которую ее дружок Фаха Эджо называл "сорванцом", вела себя осторожнее, но все же частенько заглядывала в сундук. Все вещи, которые в нем лежали, стали для нее как бы старыми приятелями - плащ со звездами, остроконечный колпак, золоченый цилиндр, толстая книга, которую нужно было открывать ключом.
      Амеда обожала эти сокровища, но в сундуке, кроме них, лежало немало всякой дребедени - пустые флакончики из-под благовоний, потрескавшаяся тарелка, шахматная доска без фигур, перстень без камня. Маленький, вырезанный из слоновой кости верблюд без одной ноги. Пустые песочные часы с разбитым стеклом. А еще - лампа. Она лежала на самом дне сундука, под свернутым в рулон старым засаленным ковром - помятая, давно не чищенная. Мать-Мадана ни за что не позволила бы отцу зажечь такую лампу в караван-сарае. Вряд ли бы Фаха Эджо счел эту лампу сокровищем, но ничего, удовольствуется и ей. Уж по крайней мере отец не заметит, что она исчезла. Амед нащупала лампу, схватила и потянула к себе. Что ж... не так уж она была плоха, верно? А может быть, пастуху и такая лампа покажется невиданной роскошью?
      Амеда очень на это надеялась.
      Она осторожно прикрыла крышку сундука. От окна все еще слышался заунывный распев отца. Девочка на цыпочках вышла из комнаты и молнией промелькнула мимо матери-Маданы, которая, проявляя полное отсутствие набожности, сновала по кухням. Отвратительная старуха, хозяйка караван-сарая, непременно наказала бы Амеду, если бы узнала о том, что задумала девчонка. Только во время молитвы Амеда ненадолго забывала о том, что ее в любое мгновение позовут и дадут очередное приказание: "Пойди туда!", "Принеси то!", "Отнеси это!" И так весь день напролет.
      Девочка быстро пробежала по двору, а уже через несколько мгновений она взбиралась по склону холма за деревней, перепрыгивала через острые камни и чахлые кустики с узкими листьями, покрытыми кристалликами соли.
      - Неверный! - крикнула она. - Неверный!
      - Сорванец! - Приятель встретил Амеду белозубой улыбкой, озарившей его смуглое лицо.
      Фаха Эджо, пастух, чьим заботам было вверено стадо коз, валялся на солнцепеке, привалившись к белому валуну, и курил глиняную трубку.
      - Уж лучше сорванец, чем неверный.
      - Не-а, неверный лучше, чем девчонка-сорванец.
      Это было их обычное приветствие. Ладошки приятелей ударились друг о дружку, да с такой силой, что оба почувствовали ожог. Амеда, запыхавшись, плюхнулась на землю около камня.
      - Я принесла, - гордо сообщила она.
      - А-а?
      Фаха Эджо выдохнул ровную стройку дыма, обозрел сверкающими глазами немногочисленное стадо. Некоторые козы уныло бродили по отрогам холмов внизу, другие пытались найти себе пропитание среди камней.
      - Принесла, говорю! - обиженно повторила Амеда и подсунула лампу прямо под нос Фахе Эджо.
      - А-а-а, так ты про это, что ли?
      Лампа была на редкость неказистая. Пастух с сомнением взял из рук Амеды скромное подношение, пробежался кончиками пальцев по чаше для масла, рукоятке в форме уха, приплюснутым носикам (их было два: один - для масла, второй - для угольного порошка). Амеда нетерпеливо вырвала у Фахи Эджо трубку и слишком глубоко затянулась дешевым табаком. Фаха Эджо недовольно скривился.
      - Она вся помятая.
      - Зато... старинная, - закашлявшись, ответила Амеда.
      - Оно и видно. И грязнющая.
      Пастух забрал у девочки трубку.
      Амед сглотнула слюну.
      - Старые вещи дорого стоят.
      - Это если они золотые или серебряные, сорванец. Что, ничего получше не могла найти?
      - Это отличная лампа!
      - Для свинарника!
      Амед так обиделась, что совсем забыла о деле. Она выхватила у пастуха лампу и уже готова была умчаться обратно в деревню, но Фаха Эджо вдруг вскочил.
      - А может, мой двоюродный братец Эли все-таки возьмет ее.
      Амеда просияла.
      - Ты так думаешь?
      - Надо будет спросить. Пойдем поищем его.
      Амеда опасливо глянула вниз. Плоская крыша караван-сарая мстительно блестела на солнце.
      - Поклонение того и гляди закончится.
      - Ты что, струсила?
      - Мне надо вернуться.
      Фаха Эджо презрительно фыркнул.
      - А ты скажи старику, что у тебя живот прихватило - объелась, дескать, похлебки, что мать-Мадана варит из овечьих глаз!
      Амеда не выдержала и расхохоталась - Фахе Эджо всегда удавалось рассмешить ее. Пастух снова взял у нее лампу и решительно зашагал прочь.
      - Погоди, а как же твои козы?
      - Да куда они денутся! Ну, давай наперегонки!
      Какое там - "наперегонки"! Фаха Эджо бегал по горам легко, как все его сородичи из племени горцев. Пытаясь не отстать от него, Амеда чуть было не соскользнула вниз по осыпи. Она раскинула руки в стороны, чтобы удержать равновесие, и успела, бросив взгляд вниз, окинуть глазом всю округу - не только деревню, но и утесы, и море, и где-то вдали, окутанные дымкой, силуэты построек Куатани.
      Какой жалкой была ее деревня!
      Каким прекрасным, великолепным - широкий мир!
      Когда Амеда приходила к Фахе Эджо, ей всегда открывался более широкий мир. Она прожила на свете уже почти пятнадцать солнцеворотов, а до сих пор не видела ничего, кроме своей деревни. Часто ее пугала мысль о том, что она никогда так ничего и не увидит. Верно, будущее ее ожидало незавидное. "Кто же, - в отчаянии сокрушался отец, - возьмет в жены такого сорванца?" Но Амеда мечтала не только о замужестве. Ей хотелось жизни, в которой был бы не только изнурительный труд. Да, сейчас жизнь ее текла так уныло, что от тоски все костры, полыхавшие в сердце девочки, должны были бы угаснуть. И вдруг во время последнего сезона Короса в деревню явились метисы, полукровки. Мать-Мадана велела Амеде держаться от них подальше, но Амеда ее не слушала.
      И вскоре искорки полупогашенных костров в ее сердце разгорелись с новой силой.
      У Фахи Эджо и мысли не было о том, чтобы соблазнить свою новую подружку. Пастух рассказывал ей о тех местах, где ему довелось побывать - о городах с домами, стены которых были украшены драгоценными камнями, о горах с заснеженными вершинами, о дальних странах, где барханы из розового и лилового песка мерцают и переливаются, как миражи. Но рассказывал равнодушно, безо всякого ощущения чуда. Язык у пастуха был подвешен неплохо, и он буквально несколькими словами ухитрялся создать живые картины. Так он изобразил для Амеды Геденское Море Мертвых и Джанадские джунгли, Великий Факбарский пожар, убийства в Нардаке и те времена, когда войско султана захватило Ринскую котловину.
      От Фахи Эджо Амеда узнала о том, как необычен мир. А еще у него она научилась курить, сквернословить, врать и воровать. И вот теперь, если бы лампа оказалась достаточной платой, Амеда могла бы получить еще более прекрасное запретное удовольствие.
      - Ну, догоняй же, копуша! - оглянувшись, крикнул на бегу Фаха Эджо.
      Глава 8
      БОЛЬШОЙ ЧЕЛОВЕК ИЗ КУАТАНИ
      Они угодили в настоящий лабиринт. Шатры вперемежку с кибитками и навесами примостились за домиками с плоскими крышами. Котелки, ночные горшки, веревки, увешанные не слишком старательно выстиранным бельем, бечевки с метелками целебных трав и кусками вяленого козьего мяса то и дело перегораживали дорогу Амеды и ее спутника. Натужно жужжали мухи, заливались плачем грудные младенцы. В воздухе висели запахи дыма и нечистот. Слышались грубый смех и залихватская музыка.
      Все добропорядочные унанги презирали метисов. Одни говорили, что они так же дурны, как ваганы, хотя теперь мало кто мог судить об этом наверняка - в южных краях совсем не осталось ваганских племен. И верно: в жилах многих метисов текла ваганская кровь. Другие, как Фаха Эджо, были ксладинами, рассеявшимися по свету после ксладинских войн, но большинство из них являли собой немыслимую родовую помесь: кровь гарандов мешалась с кровью юков и геденов, факбаров, нардаков и ринов. Попадались метисы с примесью венайской, эаксонской, варльской и тиралосской крови. Как бы то ни было, все они, по понятиям унангов, считались неверными, а по словам матери-Маданы - грязными и отвратительными, и потому их нельзя было пускать в караван-сарай - нет-нет, ни за что на свете! Между тем метисы могли быть кем угодно: бродячими торговцами, попрошайками, шлюхами и разбойниками, но они никогда никому не служили и крайне редко попадали в рабство.
      И еще все знали: метисам доверять нельзя.
      Фаха Эджо схватил за плечо худенького, чумазого, сопливого мальчугана.
      - Где мой братец Эли?
      Мальчишка непонимающе шмыгнул носом.
      - Ну, папаша твой где? - уточнил Фаха Эджо и изобразил руками здоровенное пузо.
      Мальчишка весело расхохотался и ткнул пальцем в сторону.
      В проходе между домиком-развалюхой и обшарпанной кибиткой сидел на земле, скрестив ноги, двоюродный брат Фахи Эджо (он же - отец сопливого мальчишки). Он покуривал трубку и время от времени лениво глодал кость. У его ног лежала косматая собака с тоскливыми глазами, у которой, быть может, была отнята эта самая кость. За его спиной, у котла с каким-то варевом стояла мать Фахи Эджо и ощипывала тушку убитой чайки. Завидев сына, она ухмыльнулась, обнажив коричневые зубы.
      - А-а-а, Фаха приперся! А козы-то, козы как же, а?
      Фаха Эджо пропустил ее слова мимо ушей и потрепал брата по плечу.
      - Эй!
      - Эй-эй!
      Братья принялись отвешивать друг другу приятельские тычки. В конце концов Фаха Эджо отскочил в сторону, ухмыльнулся и поманил брата пальцем. Поначалу Эли идти не хотел, но потом, с выражением крайней усталости и скуки на лице, недовольно кряхтя, поднялся на короткие толстые ноги и поковылял следом за братом. В сопровождении собаки и сопливого мальчугана они пробирались между шатрами и кибитками.
      Амеде не нравился братец Фахи Эджо. Толстяк не наведывался в деревню вместе с остальными метисами. Он явился один, несколько дней назад, прикатил в обшарпанной ваганской кибитке. В деревне он остановился по пути к Куатани от другой стоянки метисов, располагавшейся далеко на побережье. Эли утверждал, что дело у него срочное, но тем не менее в деревне задержался, соблазненный едой и уютом, если можно было назвать грязный поселок метисов уютным. Эли Оли Али был ленив и вспыльчив, и, похоже, ссориться с ним не следовало. Его младший братец утверждал, что он - важная шишка.
      Амеда в это верила с трудом. Чтобы метис был важной шишкой? Толстяк болтал, будто бы ездил за своей сестрой, которую намеревался продать в городе. Девушку он держал взаперти, в кибитке, и ее никто в глаза не видел, но поговаривали, будто бы девушка необыкновенно хороша, намного красивее любой из метисок. Уж если кто мог выручить за нее хорошие деньги, так это Эли Оли Али - по крайней мере, так утверждали сами метисы.
      Амедой владело волнение пополам с отвращением. Вчера в какое-то мгновение Фаха Эджо вдруг с жаром объявил, что им хорошо бы бежать в Куатани, отправиться вместе с братцем Эли. Эли их непременно возьмет с собой, обязательно! Но уж если метис-толстяк смеялся над собственным братом, то тем более он бы посмеялся над Амедой. Как-то раз он осклабился, погладил ее руку и поинтересовался, девочка она или мальчик. "Если ты девочка, - промурлыкал он, - у меня найдется для тебя хо-орошая работенка!"
      Посреди ночи, проснувшись в караван-сарае, на жестком матрасе, Амеда услыхала, как со стороны поселка метисов доносятся грубые, визгливые песни. Девочка зажала уши ладонями, ощутила странную, отчаянную беспомощность, и ее щеки жарко зарделись. И все же она согласилась участвовать в последнем глупом и рискованном - замысле Фахи Эджо.
      Они поднялись на вершину утеса. Вокруг вились крикливые чайки - до тех пор, пока толстяк не крикнул: "Кыш!" и не швырнул обглоданную кость вниз с обрыва. Пес обиженно залаял, Эли Оли Али дал ему пинка, и тот устремил обиженный взгляд на сопливого мальчугана.
      Фаха Эджо, ухмыляясь, показал брату лампу.
      - Ну, что скажешь?
      Толстяк, вздохнув, взял из рук Фахи Эджо подношение, повертел в пухлых руках, выпятил нижнюю губу, поскреб усы и небритый подбородок. Физиономия у Эли Оли Али была засаленная, под ногтями чернели полумесяцы грязи.
      Наконец он проговорил:
      - Этим ты хотел расплатиться за хмельной сок Куа? Пф-ф-ф!
      - Пф-ф-ф? - оскорбился Фаха Эджо и принялся расхаживать по утесу, расписывая достоинства лампы. Он был убежден в том, что лампа настолько хороша, что такую не постеснялся бы иметь даже визирь при дворе самого богатого из владык. Разве лампа не отличалась редкостной красотой? Разве она не являла собой шедевр тончайшего мастерства? Разве она не могла украсить собой самый прекрасный дворец, самый священный алтарь? Мудрейший из имамов, держа в руках такую лампу, мог бы возносить хвалы Терону, а принцесса, наследница престола, могла бы принести клятву при вступлении в брак.
      Фаха Эджо шагнул к брату и проговорил заговорщицким шепотом:
      - Да разве с такой лампой не засияли бы еще ярче красы Доны Белы?
      Толстяк разгневался и сердито швырнул лампу. Она, звякнув, ударилась о камни. Эли Оли Али схватил брата за горло:
      - Не смей говорить о моей сестрице неуважительно!
      Фаха Эджо прохрипел:
      - Нет... Нет! Я говорю только о лампе!
      - Мусор, а не лампа! - выпалил Эли Оли Али, поддел лампу ногой, и та бы покатилась вниз с обрыва, если бы ее не успел схватить сопливый мальчишка. Расхохотавшись, он принялся выплясывать на каменистом склоне, размахивая лампой, как захваченным в бою трофеем. Лампа сверкнула в лучах солнца.
      Фаха Эджо вырвался на волю.
      - Братец Эли, - возмутился он, - ты же обещал...
      - Обещал - за хорошую вещь!
      - Я и принес хорошую вещь!
      - Ты говорил, что это будет драгоценность, диковинка, которую не стыдно показать при дворе! - с укоризной воскликнул Эли Оли Али и презрительно глянул на Амеду. - Ты за кого меня принимаешь, пацанка! А? Он обвел рукой панораму сверкающего под солнцем залива. - Если хочешь знать, в вашей распрекрасной столице есть люди, которые отвалят не один кошель золота за бурдюк - всего за один бурдюк! - напитка Куа! А вы приносите мне какой-то мерзкий старый светильник! Вы что, не понимаете, что я - важный торговец? Не понимаете, что мне приходится сражаться за место под солнцем с самим Каска Даллой?
      Это имя Эли упоминал нередко - оно то и дело слетало с его жирных губ, пока метисы жили неподалеку от деревни. Похоже, оно принадлежало какому-то заклятому сопернику, из-за которого Эли мог лишиться прибыльной торговли. Предназначив для продажи свою красавицу-сестру, он надеялся нанести проклятому конкуренту сильнейший удар. Он заявлял, что что-то хорошее можно купить только у него, Эли Оли Али.
      - Думаете, там так легко, в Куатани, а? - разглагольствовал толстяк, размахивая руками. - Думаете, я в золоте купаюсь и могу монетами швыряться направо и налево? Лампа! Пш-ш-ш! Да был бы я таким глупцом, Каска уже давно бы меня переплюнул! Тьфу! Лампа! Вот уж невидаль, право слово!
      Покачав головой и тем самым обозначив свое мнение о невежестве нынешней молодежи, толстяк развернулся и вразвалку зашагал вниз по склону. Унылый пес нехотя поплелся за ним.
      - Терон его раздери! - выругался Фаха Эджо, выхватил у мальчишки лампу и уже был готов зашвырнуть ее в море, но что-то его удержало, и он упрятал ее под рубаху.
      Сопливый племянник Фахи Эджо принялся скулить и причитать из-за потери новой игрушки, но пастух свирепо зарычал на него. Мальчишка испугался и убежал следом за отцом. Фаха Эджо погнался за ним.
      Добежав до поселка, пастух остановился возле первой попавшейся кибитки и в сердцах стукнул по ее стенке глиняной трубкой. Амеда чувствовала себя виноватой. На какое-то мгновение она испугалась того, что ее друг сейчас на нее набросится, и как же она обрадовалась, когда пастух процедил сквозь зубы:
      - Вот свинья! Какое Каске Далле дело до нас? Да я об заклад готов побиться - Эли сам хлещет напиток Куа!
      Амед с готовностью поддержала друга, но втайне порадовалась. Пить напиток Куа - это было страшным грехопадением. Пусть в городе существовали курильни, где люди вдыхали дым эша и маши и прочих опасных растений, привозимых из Джарвела, пусть на каждом базаре продавали всевозможные порошки и снадобья, зерна и листья, от употребления которых у человека могла весело закружиться голова или начаться сказочные видения или сны. Но напиток Куа - это было совсем другое дело. В храмах Терона, где проповедовали имамы старой школы, говорили о том, что грехопадение Агониса, легендарного бога небес, свершилось тогда, когда он испил из кубка, поднесенного ему злым колдуном. И потому "сны, навеваемые хмельным зельем", были запрещены во всех землях, где люди поклонялись Терону.
      Наверное, поэтому пьяницы и выглядели так отвратительно. Да, те, что пили пьянящие напитки, болтали про чудные видения, про неизбывную радость, а те, что этими напитками торговали, зачастую ухитрялись сказочно разбогатеть. Но если их ловили, и тех и других сурово наказывали. Некоторым отрезали губы, другим вырывали языки, а третьих лупцевали палками до тех пор, пока у них не ломались кости. И Амеда порой ловила себя на том да-да, представьте! - что желает именно такого жестокого наказания для Эли Оли Али.
      - Мне бы лучше вернуться домой, - уныло проговорила девочка.
      - Погоди! - Фаха Эджо торопливо схватил ее за руку. - Хочешь, что-то покажу? Останься!
      - Не могу! - замотала головой Амеда. Ей уже мерещился бич-сахана, занесенный отцом над ее спиной. Она бросилась в лабиринт повозок и шатров и побежала, лавируя между пологами из сухих водорослей, ночных горшков и висевшего на бечевках вяленого мяса, вокруг которого алчно роились мухи.
      Фаха Эджо увязался за ней.
      - Я-то хотел подождать до тех пор, пока тебя не заберет напиток Куа...
      - Ах ты, неверный!
      - Я думал, что дурман от напитка Куа подарит тебе видение, посланное богами...
      - Сказала же: мне пора!
      - Но послушай, сорванец, я ошибался! Какие видения могут быть у слепой?
      Амеда обернулась и остановилась, тяжело дыша.
      - Проклятый неверный! О чем ты таком болтаешь?
      Фаха Эджо наклонился ближе к девочке. От пастуха противно несло табаком. Он произнес хриплым шепотом:
      - Сестрица Дона Бела!
      - Что?
      Фаха. Эджо осклабился.
      - Этот жирный кабан думает, что ее никому не увидеть! А в стенке кибитки есть дырочка! Хочешь поглазеть?
      У Амеды взволнованно забилось сердце. Она понимала, что ей нужно как можно скорее бежать к караван-сараю, но любопытство взяло верх. С тех пор как она услышала об этой несчастной девушке, которую держат взаперти, ей стало ужасно жалко ее, а к жалости примешалось и возмущение.
      Девочка в одно мгновение позабыла о страшном биче-сахане. А в следующий миг она уже протискивалась следом за Фахой Эджо в узкий простенок за кибиткой Эли. Доски, из которых был сколочен фургон, потрескались, яркая краска облупилась.
      Фаха Эджо осторожно присел на корточки и прижался глазом к щелочке. Вокруг шумел многолюдный поселок, но здесь, где лежала густая тень, никто бы не смог заметить друзей. Фаха Эджо восторженно присвистнул:
      - Вот уж точно - божественное видение!
      Амеда нетерпеливо оттолкнула приятеля в сторону. Дырочка в стенке была не шире мизинца девочки, и поначалу она ничего не видела, кроме темноты. Она уже собралась было выразить свое негодование, решив, что Фаха ее попросту обманул.
      Но вот она увидела золотую вспышку.
      Амеда чуть-чуть сдвинулась в сторону и отчетливо увидела все, что находилось внутри кибитки. У нее занялся дух. Пусть там многое было попорчено молью и тронуто плесенью - тем не менее все напоминало о былой роскоши. Лампа, намного более красивая, чем та, которую принесла своему дружку Амеда, мягким светом озаряла пухлую обивку и резные панели, цепочки бус и складки тканей. Изнутри кибитки доносились ароматы благовоний. С потолка свисали нитки с серебряными и стеклянными колокольчиками, готовыми зазвенеть, стоило бы повозке тронуться с места.
      Но не все это вызвало такой восторг у Амеды. У нее перехватило дыхание при виде той пленительно прекрасной девушки, что примостилась на устланном подушками полу. Одетая в тончайшие шелка, сестра Эли Али Оли лежала спиной к щелочке, но Амеда догадалась, что та дивно хороша: для этого достаточно было бросить один взгляд на роскошные, пышные длинные черные волосы, разметавшиеся по подушкам, на гладкую оливковую кожу обнаженного плеча.
      Девушка горестно вздохнула, подняла руку, унизанную множеством браслетов, и коснулась нитей с колокольчиками. Покои прекрасной пленницы наполнило пение хрустального ручейка. Девушка, еле заметно покачиваясь из стороны в сторону, голосом дивной чистоты пропела вот такие загадочные строчки:
      Я знаю о пяти исчезновеньях,
      Они ко мне являются в виденьях
      И друг за другом следуют отныне.
      Над первым властно алчущее пламя,
      Второе происходит под волнами,
      А третье - в знойный полдень средь пустыни.
      Четвертое мне видится в тумане,
      Как через закопченное стекло,
      А пятое закрыто облаками,
      Но для меня важнее всех оно!
      Когда свершатся все исчезновенья,
      Я обрету свое освобожденье!
      Амеда, застыв в молчании, слушала и не отводила взгляда от девушки. Песня ее опечалила и встревожила, и она не могла пошевелиться. Из глаз девочки хлынули слезы. Еще никогда в жизни она не ощущала такого волнения, не попадала под действие таких восхитительных чар.
      Но чары были разрушены в одно мгновение. Рука Фахи Эджо метнулась в пах Амеды.
      - Ага! У тебя кое-что торчком! Так я и думал!
      Он уже не впервые так подшучивал над Амедой, но сейчас она возмутилась не на шутку.
      - Я девочка! Ишь, чего удумал!
      - Нет, ты наполовину мальчишка - разве не так?
      В следующее мгновение закадычные приятели уже вовсю мутузили друг дружку, катаясь по грязи в узком простенке.
      - Эй! - послышался вдруг грубый голос.
      - Эли!
      Фаха хрипло расхохотался и вскочил на ноги. Амеда тоже поднялась. Только из-за того, что тут было слишком мало места, толстяк не выволок ее из-за кибитки за ворот. У девочки было ровно столько времени, сколько нужно было для того, чтобы пуститься наутек. Но она никак не могла удержаться...
      Еще одним глазком. Хотя бы одним глазком.
      Девушка по имени Дона Бела, что сидела внутри кибитки, встревоженно обернулась, услышав, что снаружи какая-то потасовка. С ее лица упала накидка, и оно озарилось золотистым сиянием.
      Амеда вскрикнула. Отныне она никогда не сумеет забыть это лицо.
      Глава 9
      ЗОЛОТЫЕ ЯБЛОКИ СОЛНЦА
      - Прыщавый! Прыщавый, где ты носит?
      В открытые иллюминаторы ветер заносил запах морской соли. Узкий луч солнца качался вместе с кораблем и падал то на заплесневелые книги, то на измятые карты. От лезвия абордажной сабли отпрыгивали маленькие солнечные зайчики, перебирались на ствол мушкетона, на голову тигра, сверкали в стеклянных глазах.
      - Прыщавый! Да где ты, черт бы тебя побрать? Прыщи свои выдавливать, что ли?
      В коридоре послышался звон посуды, но на этот раз, похоже, буфетчик ничего не разбил, а, устояв при качке, ухитрился удержать посуду на подносе. При такой болтанке ходить по кораблю с подносом было примерно так же легко, как по крутому склону, который еще вдобавок трясется под ногами. Но капитан Порло сочувствовать буфетчику не собирался, как не сочувствовал никому из тех, кто обладал двумя настоящими ногами. Могли ли эти счастливцы знать о том, что такое ходьба?
      Капитан нетерпеливо стучал по столу ножом и вилкой. В такое утро даже старый морской волк мог выйти из себя. После неожиданной ночной грозы разгулялся ветер, который потом долго трепал паруса с яростью рассерженного бога. Даже бимсы на потолке в капитанской каюте трещали от напора ветра и волн.
      - Прыщавый, поторопиться, грязные скотины! Да что же, человек до самый полдень ждать своя завтрака? Прощеньица просить, барышня, - добавил капитан, одарив Кату чуть смущенной ухмылкой. - Простить капитан Порло за то, что он такие грубые и неотесанные мужланы. Вы не обижаться, вы понимать, что я только снаружи такая страшный, а внутри добрые-предобрые.
      Ката улыбнулась в ответ и погладила обезьянку, которая, присмирев, устроилась у нее на коленях, будто хорошо воспитанный ребенок. Пусть от Буби противно пахло, пусть она была грязная, Ката нутром почувствовала, что маленькая подружка капитана - существо дружелюбное, и она сразу полюбила обезьянку, как любила всех зверей на свете.
      Раджал неприязненно поглядывал на обезьяну и девушку. Он вовсе не был жесток, но он очень жалел о том, что жестокая зеленая молния поразила Джема, а не эту плешивую обезьяну! Ката сумела более или менее внятно объяснить, какое волшебство стало причиной ее появления на корабле, но ни Ката, ни Раджал не могли понять, что случилось с молодым человеком, которого они оба так любили. Раджал нервно поерзал на табуретке. Судьба Джема теперь была непонятна и страшна, а они с Катой ничего не могли поделать. Оставалось сидеть в каюте со старым косноязычным морским волком и ждать, когда им принесут завтрак!
      - Прыщавый! Ну, наконец ты припираться, скотины! - взревел капитан, когда дверь каюты распахнулась. Хорошо, что расстояние от двери до стола было небольшим, поскольку именно в это мгновение корабль опасно накренился и Прыщавый скорее упал внутрь каюты, нежели вошел в нее.
      Буби испуганно взвизгнула, спрыгнула на пол, но ничего страшного не случилось: поднос приземлился прямехонько на стол, куда ему, собственно, и следовало водвориться. Правда, Прыщавый при этом упал физиономией в тарелку с солониной, но капитана Порло это обстоятельство нисколько не смутило. Он выпучил глаза, радуясь появлению пищи. Отпихнув в сторону мальчишку-буфетчика, старый моряк принялся набивать рот сухарями, солониной и горчицей, да еще и выругал Прыщавого за то, что тот не принес рома.
      Капитан опомнился лишь немного погодя - то есть вспомнил о том, что у него в каюте дама. Он махнул рукой вслед удаляющемуся Прыщавому.
      - Вы не обращать внимание на этот нескладеха, барышня. Из его прыщи ничего на солонина не попасть. А это - это быть просто горчица, вы мне верить?
      Ката помучилась сомнениями, но голод взял свое. В те годы, когда они с отцом жили в Диколесье, она твердо выполняла клятву и никогда не ела плоти зверей, своих собратьев. О, в какой ужас пришел бы отец, если бы узнал, чего только Ката не ела с тех пор, как они расстались!
      Капитан продолжал уговаривать гостей.
      - Ну а вы, господины Радж, вы-то покушать, правда? Вот-вот, правильно, вот так, давать юная барышня примеры! Жалко мне быть, но у нас нету яйца. Вот приплыть в порт, там я очень любить хороший свежий яичко, так любить... Яичница обожать просто. Вы пробовать яичница, барышня? Вот это бывай блюдо, достойный... достойный сама королева... вы уж меня простить, пожалуйста.
      Ката не могла удержаться от улыбки - настолько потешными были попытки капитана казаться галантным кавалером. На палубу корабля она попала, будучи одетой в крестьянские обноски, а теперь на ней было великолепное зелено-коричневое бархатное платье, извлеченное из недр одного из капитанских сундуков. В таком платье Ката чувствовала себя светской дамой, явившейся с важным визитом в приличный дом. Ката, конечно, предпочла бы мужское платье, какое носила в Зензане, но у лорда Эмпстера на этот счет имелись собственные соображения. Он заявил, что в Унанге при дворе султана да и в домах других важных персон никто не посмеет обидеть даму-иностранку, и поэтому Ката в своем женском обличье будет куда полезнее для общего дела, нежели переодетая в мужской костюм. Ката в этом сомневалась, но решила покориться мудрости пожилого человека. Она сразу ощутила таинственную силу, которую излучал этот человек, и поняла, что с ним надо быть начеку.
      Капитан все продолжал пытаться вести светскую беседу.
      - Я посмотреть, Буби вас сразу крепко полюбить, барышня, - заметил он, когда обезьянка, осмелев, выбралась из-под стола. - Она сразу видеть, какой вы прекрасный юный барышня, уж Буби это сразу подмечать. Вам мой каюты нравиться, барышня? А постель удобный? Я все блохи стряхивать постараться, но я не очень быть умелый - какой может быть умелый моряк на одна нога? Эх, бедный, бедный мой левый нога! Надо быть Прыщавый заставить вытряхивать матрасы, но разве я моги ему разрешать готовить постели для прекрасный молодой барышня? Так что вы меня простить сердечно, очень вас просить.
      Ката заверила капитана в том, что она на него совсем не сердится, а также попыталась внушить ему, что она вовсе не важная дама и поэтому он не обязан был уступать ей свою постель. Капитан в ответ на это заявил, что его, капитана Порло, конечно, можно винить во всех смертных грехах, но что при этом он никогда не откажет в любезности женщине.
      - Я не быть такой опытный с женщины, барышня. Не иметь радость иметь жена - я это хотеть сказать. Верно, у меня когда-то быть возлюбленная, но вот вы мне говорить: разве Фарис Порло уметь оставлять хорошенький девушка вздыхай и чахни, пока ее муж плавать в море?
      - А она разве не могла отправиться в плавание с вами? поинтересовалась Ката.
      Капитана этот невинный вопрос потряс до глубины души.
      - Да вы что такое говорить, барышня? Море - не место для девушка!
      - Ну, я же здесь, - возразила Ката.
      - Верно, барышня, но только если я иметь возможность поскорей высаживай вас на берег, где бы вы были в полный безопасность, я бы так и сделай, честный слово! Ай, нет, тут дело нечистый! Только злой колдовство могло унести невинный молодой барышня с суша, где она жить-поживать и горя не знать, на такой старый калоша, где грубый, неотесанный парни и совсем не бывать всякий удобство и финтифлюшка, какой нужно женщина!
      Ката уже собралась было сказать капитану о том, что в то время, когда она жила на суше, у нее вовсе не было никаких финтифлюшек типа кружевных оборочек и папильоток, но тут снова распахнулась дверь. Капитан радостно обернулся - надеялся, что это прибыл Прыщавый и принес долгожданный ром, но тут же помрачнел - правда, едва заметно. На пороге стоял никак не Прыщавый, а лорд Эмпстер собственной персоной.
      - О, господины! - расплылся в улыбке капитан Порло. - Вы отведать завтраки с нами? Вы, я бы сказать, совсем мало кушать, а качка такой, что и стошнить можно... Прыщавый! Прыщавый! Где моя ром? И где ром для его светлость?
      Лорд Эмпстер только натянуто улыбнулся и ровным шагом, не покачиваясь, прошел к столу. Раджал не отрывал глаз от лица пожилого господина. Как обычно, оно было спрятано в тени, отбрасываемой широкими полями шляпы. Раджалу снова припомнилось ночное золотое видение. Вправду ли все это было? И могло ли это быть вправду? Теперь, поутру, все, что было ночью, казалось дурным сном, и только.
      Но если бы это было сном, то Джем сейчас бы сидел здесь.
      Вельможа закурил трубку.
      - Порло, нам надо потолковать. Долго ли нам еще плыть до Куатани?
      - Ну, если мы дальше плыть, как плыть теперь, то через один день быть на место, - ответил капитан. - Нам оставаться только обогнуть мыс Сдержанные Обещания, а потом надо подплывать к побережье Дорва. Ах, господины, что же теперь бывай с ваша охота за сокровища, когда этот несчастный молодой человеки упали за борт и утонули?
      Ката запальчиво воскликнула:
      - Утонул? Джем не утонул!
      - Не может быть, чтобы он погиб! Этого быть не может! - подхватил Раджал.
      - Тише, тише, мои юные друзья. Спокойнее, - мягко урезонил их лорд Эмпстер и, словно бы для того чтобы развеять их опасения, извлек из карманов два чудесных золотистых яблока. Ката и Раджал с благодарностью взяли фрукты.
      - Порло, - укоризненно проговорил он, - вы не о том заговорили.
      - Но ведь вы сами так говорить, господины! Молодые человеки утонуть, а барышни чудом спасаться после кораблекрушение. Она просто случайно оказаться здесь. Мы хотеть спасать молодые человеки, а спасать она. Такая же случай бывай, если вы меня спрашивать... Но когда меня не спрашивать, я не говори. Давайте надейся, что никто не замечай, что этот прекрасный барышня, как две капли вода походить на фигуру, что на носу мой корабль! Да еще и называй ее Катаэйн! Вы хотеть, чтобы я нанимай самый лучший команда во вся Эджландия, я так и делай, и эти ребята - не дурак! Поминайте мое слово, скоро в кубрик начинайся разговоры про колдовство!
      Ката, забыв про противную солонину, с жадностью надкусила яблоко. Раджал с интересом вертел в руке плод с золотистой кожицей, любуясь тем, как солнце играет на его кожице. Откуда же лорд Эмпстер мог взять эти свежие, сочные фрукты посреди моря? О, он был странный, очень странный человек!
      У Раджала заурчало в животе, и он впился зубами в яблоко.
      - Порло, - строго проговорил лорд Эмпстер, - то, о чем мы говорим между собой, и то, о чем мы говорим другим, - это совершенно разные вещи. Но теперь, мои юные друзья, пойдемте. Мне нужно наставить вас в тех ролях, которые вам предстоит сыграть, ибо скоро мы окажемся в царстве, намного более странном, чем те, где вам доводилось когда-либо бывать прежде. Для Порло наша беседа будет скучна - ведь он уже знает тайны всех стран на свете. Быть может, поднимемся на палубу, а Порло оставим наедине с солониной и горчицей? И ромом? И обезьяной?
      Буби сипло закричала. Только что она сидела на столе и подбирала объедки, а теперь боязливо сжалась в углу, под ржавым ятаганом, что висел на стене. Лорд Эмпстер извлек из кармана третье яблоко и протянул его обезьянке. Та сразу присмирела и схватила яблоко маленькими, поразительно похожими на человеческие, ручками.
      - Дочь Орока, узри молящуюся тебе. Сестра Короса, услышь ее речи. Благословенная Виана, нежная, словно листва, явись мне здесь, посреди леса, и яви твое милосердие к грешной сестре твоей. Я не ведаю, о богиня, по какой причине мое заклинание не дало блага, из-за какой прихоти рока моя бедная сестра отнята у меня. Поверь мне: я желала одного только добра и ни за что не стала бы примешивать к моему волшебству деяния темных сил. Знай, о богиня, что я была верна тебе, как и моя сестра, и если в твоей власти вернуть ее мне, молю тебя, верни мне ее сейчас. Зло зреет в этом мире, и нам предстоят страшные испытания, но боюсь, они будут еще страшнее, если сестра моя не вернется к нам! Дочь Орока, услышь молящуюся тебе! Сестра Короса, услышь ее речи...
      Голос Ланды звучал все тише, становился беспомощным шепотом. Она стояла на коленях около гигантского дуба. Стрелы осоки и перья папоротников нежно касались ее. Неподалеку мирно журчал ручей и поблескивал в лучах восходящего солнца. Ланда вздохнула, прижалась лбом к прохладной коре дерева. Всю ночь она пыталась молитвами вернуть Кату, испробовала все чары, которым ее обучила жрица Аджль. Все было без толку. Богиня так и не явилась Ланде. То и дело ей приходила мысль о том, что все бесполезно, что нужно отказаться от попыток возвратить Кату, что та исчезла - исчезла на самом деле и никогда не вернется.
      Девушка устало подняла руки и решила попробовать еще раз произнести молитву, но услышала, как позади зашуршали кусты. Послышался добрый негромкий голос:
      - Жрица, пойдем отсюда. Пойдем, детка.
      Ланда обернулась. Рядом с ней стоял Хэл. Она вскочила и прижалась к его груди, горько рыдая. Ученый принялся неуклюже гладить ее растрепавшиеся волосы.
      - Бедняжка Ланда, я понимаю, как ты страдаешь. Мы все горюем об этой ужасной потере, но сейчас никто из нас ничего не может поделать. Не забывай: по округе ходят патрули синемундирников, а до Агондона еще очень, очень далеко. Рассвело, и нам пора трогаться в путь.
      Ланда попыталась взять себя в руки. Хэл был прав. К тому же, решила Ланда, пропала-то как бы не ее дорогая подруга Ката, а рекрут Вольверон, дерзкий молодой солдат. И если бы она не была осторожна, то Хэл мог подумать... да, он мог подумать... Девушка встряхнулась, утерла слезы и храбро улыбнулась, когда Хэл сказал ей о том, что Бандо уже приготовил завтрак и что если они не поторопятся, Монах может слопать их порции.
      Продираясь сквозь густые заросли, они пошли к стоянке. Быстро сгущалась дневная жара, безжалостное солнце резко очерчивало сухие, поникшие листья, жухлую траву. Ланда думала о том, что в этот сезон Терона не было пощады ни для чего зеленого, растущего, свежего, и даже для той земли, из которой росли растения. Девушка знала о том, что исконные земли Терона - это засушливые песчаные пустыни. Ни с того ни с сего воображение Ланды вдруг нарисовало живую картину этого мира - настолько живую, что она сама изумилась: ведь она никогда не бывала в тех краях.
      Ей стало страшно. Она ведь хотела только одного: раздобыть для Каты некий знак, какую-то надежду на то, что в один прекрасный день она вновь встретится с Джемом. И кто знает, каким ужасным испытаниям теперь суждено подвернуться Кате? И кто знает, жива ли она? Но Ланда об этом думать не хотела. Не могла. Она обернулась, чтобы бросить прощальный взгляд на могучий дуб.
      "Я не сдамся, - произнесла девушка шепотом. - Ката, поверь мне, я не сдамся!"
      - О, Хэл, - сказала она вслух. - Я так ругаю себя!
      Ученого ее слова навели на размышления - на взгляд девушки, чересчур глубокие.
      - Философы, - сказал он, - многое написали о понятии вины. Ведь что такое суть "Коросова Творения" - основы всех наших мифологий, - как не аллегория вины? На этих землях Эль-Орока вину и ее производные - я имею в виду, естественно, такие понятия, как ответственность, мстительность и злобу, - можно рассматривать как те стихии, в которых человеческая сущность находит самое мучительное удовлетворение. Что касается меня, то я склоняюсь к размышлениям о "Дискурсе о Свободе" Витония. О чем пишет этот величайший из авторов? О том, что от чувства вины, бесконечной вины не проистекает ничего благого, и что для того, чтобы спастись, мы должны преодолеть это чувство, искоренить его.
      - В этой связи, - продолжал Хэл, не удержавшись от того, чтобы не развить свою мысль, - он также посвящает целую главу* ["О сущности мистического убеждения". См. стр. 223-231 издания, отредактированного Хэлом (Элдриком Хэлверсайдом) в юности. (Агондон, Свободное Философское Общество, ЭП 994а)] глупости и тщетности попыток общения с богами, в том числе через посредство магии. Он утверждает, что мы должны завоевывать свою свободу сами, своими собственными усилиями, при ясном, беспощадном свете дня. Боюсь, я вынужден признаться в том, что повидал слишком многое для того, чтобы принимать эту точку зрения так безоговорочно, как принимал некогда. Безусловно, когда позволит время, я снабжу эту главу обширными постраничными комментариями и, пожалуй, добавлю пару параграфов к моей ранней вступительной статье, но тем не менее, милая Ланда, я думаю о том, что ты, пожалуй, поступила не слишком хорошо, не вняв советам Витония.
      Ланда не сразу поняла смысл этого потока мудреных слов. Поначалу она вообще гадала, есть ли в высказываниях Хэла вообще какой-то смысл. Но вдруг она отбежала в сторону от своего спутника, развернулась и вскричала:
      - Жестокий Хэл! Ты обвиняешь меня!
      Ученый покраснел и взял девушку за руку.
      - Ланда, вовсе нет! Я просто философствовал, рассуждал. Я не хотел тебя обидеть! Ты желала сделать доброе дело, и за это тебя никак нельзя винить. Я просто гадаю: самый ли лучший способ ты для этого избрала, вот и все.
      Ланда стала тереть кулаками глаза - снова навернулись слезы. Сквозь листву пробивались лучи солнца, и ее стройную фигурку охватило золотистое сияние. Хэл, сам себе удивившись, вдруг подумал о том, что Ланда необыкновенно хороша собой - просто удивительно хороша. А девушка, словно бы для того чтобы отвлечь его от этой мысли, переступила с ноги на ногу и сказала:
      - Ты - не моей веры, Хэл. Если честно, то я боюсь, что ты вообще неверующий. Но богиня существует, она настоящая, как и волшебство. Как бы иначе мог исчезнуть... рекрут Вольверон?
      Хэл негромко проговорил:
      - Ты хочешь сказать - девушка Катаэйн, верно?
      Ланда ахнула:
      - Хэл... ты... ты все знал?
      - Я просто догадался, Ланда. Дядя Джема - Тор, "Алый Мститель" давным-давно рассказал мне о человеке по фамилии Вольверон. И этот старик Вольверон в свое время наделал много шума в том городишке, где когда-то жил Тор. Ну а еще я знал, что у старика была дочь, и к тому же от меня не укрылось, что рекрут Вольверон ведет себя... довольно-таки странно.
      Ланда не удержалась от смеха.
      - Ой, Хэл! А мы-то думали, что мы такие хитрые... А остальные тоже все поняли?
      - Скажем так: я не вижу причин, почему бы теперь скрывать очевидную истину. Гм?
      Ланда кивнула и вдруг снова опечалилась и мысленно повторила свою клятву: "Я не сдамся. Ката, верь мне: я не сдамся".
      - Ром! Прыщавый! Быть ты проклят, где моя ром!
      Капитан Порло не очень огорчился, когда лорд Эмпстер увел молодых людей из его каюты. Они почти не притронулись к завтраку, а рачительный хозяин, каковым был капитан, никак не мог допустить, чтобы добро пропадало даром. На самом деле капитан не отличался жадностью - к примеру, он наделил Буби черствым сухарем. Но обезьянку куда больше интересовало странное яблоко.
      Яблоки - это надо же! Капитан плоховато соображал в том, чем питались те, кого он именовал "сухопутными крысами", но заключил, что лорд Эмпстер, по-видимому, хранил эти треклятые плоды у себя в каюте со времени отплытия. Уж не ими ли одними он питался, то и дело отказываясь от обеда? Для капитана этот факт служил еще одним подтверждением, что у его пассажира не все в порядке с мозгами. На кой ляд человеку сдались какие-то жалкие кислые яблочки, когда можно всласть подзакусить солонинкой?
      С горчичкой, само собой.
      Капитан откинулся на спинку стула и обозрел свое обшарпанное царство. Выходить на палубу в такую качку он не собирался. Прыщавый мог принести все, что требовалось, около стула стоял ночной горшок, за окном шумело море - какой смысл был куда-то ходить?
      Да, старый морской волк чувствовал себя в каюте вполне комфортно, но все же при мысли о прекрасной девушке, которая была так похожа на фигуру, вырезанную на носу его корабля, им овладевала странная грусть. Эта деревянная дама была его возлюбленной, его единственной невестой. Неужто и вправду могло так случиться, чтобы эту девушку звали Катаэйн? Красавица не вызывала у капитана страсти - для этого он был слишком стар, но ее красота заставила его задуматься о том, что могло бы случиться... Не случись ему повстречаться со злобными кобрами - так частенько думал Порло, - он мог бы стать другим человеком. Дерзким и отважным мужчиной. Воспоминания перенесли его в далекие годы, к милой девушке из Варля, которая и вправду могла стать его невестой. А она выскочила замуж за какого-то малого по имени Крам. Крам, крестьянин. Вскоре у них родился мальчик. А ведь это мог быть его собственный сын!
      Капитан смахнул с глаз слезы, помотал головой и снова заорал, требуя рома. Негоже было предаваться горьким воспоминаниям. Буби - вот у кого следовало поучиться. Капитан устремил любовный взгляд на свою дорогую маленькую подружку. Та все вертела и вертела в лапках яблоко, время от времени откусывая по кусочку и жадно пережевывая сочную мякоть. Для Буби все остальное, казалось, не имело значения, и сейчас она думала только о новообретенном сокровище. Капитан тоже вспомнил о сокровищах и вдруг негромко замурлыкал ту самую песню, которую прошлой ночью пел Джему и Раджалу:
      Йо-хо-хо, йо-хо-хи! Нелегка, нелегка,
      Йо-хо-хо, йо-хо-хи, жизнь-судьба моряка!
      Капитан усмехнулся. Настроение у него немного поправилось. Он протянул руку, взял пожелтевшую, замусоленную карту, что лежала у него на столе посреди тарелок и объедков, и уставился на нее горящими глазами. Неужто Эмпстер, этот глупец Эмпстер решил, что прижал старого морского бродягу к ногтю? Благородный господин использовал капитана для каких-то там своих целей, да? Ну, так и капитан благородного господина тоже использовал. Дело было так: старушка "Катаэйн" томилась в сухом доке, вот-вот ее должны были пустить на слом, и вдруг капитан неожиданно повстречался с таинственным аристократом, с которым свел знакомство много лет назад. В те годы Фарис Порло был всего-навсего корабельным буфетчиком, как теперь Прыщавый, и должен был отправиться в свое самое первое плавание. Вот ведь дивно - то время помнилось с трудом. А еще более дивно, что благородный господин с тех пор ни капельки не состарился.
      Ну и что? Порло-то до этого какое было дело? Ежели бы не Эмпстер, ему бы ни за что не наскрести деньжат, чтобы заново оснастить корабль для этого, последнего плавания. Да-да, последнего - и для корабля, и для капитана. И все же Порло понимал: из всех его плаваний это - самое важное. И еще он понимал, что ссориться с Эмпстером не стоит - по крайней мере пока. Помимо всего прочего, этот человек обладал большими связями и властью, а капитан мечтал о том, какой властью наградит его судьба, когда он наконец разыщет вожделенные сокровища.
      Капитан расплылся в ухмылке, он раскинул руки, чтобы обнять свою драгоценную Буби. Обезьянка прыгнула ему на колени, потерлась о грудь своего хозяина и защитника.
      Только одно сейчас огорчало капитана, портило его прекрасное настроение.
      - Ром! Прыщавый, дьявол тебя дери, где моя ром!
      Глава 10
      ВИДЕНИЕ ПРОРОКА
      Яркие лучи солнца уже лежали на полу и стенах покоев Деа, когда к нему явились странные, незнакомые слуги. Очнувшись ото сна, юноша увидел пятерых мужчин в ярких одеждах. То были Таргонские Хранители - члены особой свиты отца. Все пятеро выстроились у его постели и вид имели суровый и непроницаемый. Торжественно склонив головы, Хранители пропели краткую хвалу Бесспорному Наследнику престола, после чего слаженными мановениями рук дали юноше знак подняться.
      Деа неуверенно обвел взглядом покои.
      - А-а-а... а где Ламми?
      - Теперь мы будем служить вам, - в унисон произнесли Хранители писклявыми, дрожащими, до странности механическими голосами. До сегодняшнего дня Деа видел членов гильдии Таргонов только издалека, когда их яркие одежды мелькали в просветах арок дворцовых галерей. Даже тогда они пугали его, а теперь, вблизи, казались еще более страшными.
      - П-почему вы р-разговариваете все вместе?
      Но Таргоны на этот вопрос принца не ответили, и Деа почувствовал, как по его спине словно бы побежали мурашки.
      - Пусть придет Ламми!
      Он вскочил и уже был готов броситься к комнатушке няньки, но Таргоны окружили его, встав на его пути непроницаемой стеной. Что бы это могло значить? Деа вдруг стало нестерпимо стыдно: он понял, что проспал время, называемое часом Катакомб, - время первого утреннего молитвенного Поклонения. Он посмотрел в окно, на солнце, и подумал, что, пожалуй, и время Зелени тоже проспал - Ламми никогда бы не позволила ему так долго валяться в постели! Он совершил тягчайший грех, и вот теперь Таргоны явились, чтобы жестоко наказать его за это.
      Он ошибся.
      - Успокойся, о Наследник, - в унисон пропищали Таргоны. - Султан Луны и Звезд так приказал, а приказал он, чтобы ты теперь явился к нему. Он с нетерпением ожидает тебя в Большом Зале Собраний. Но сначала мы облачим тебя в Пламенные Одежды.
      Тут, словно по волшебству, в руках у каждого из Таргонов возникли части богатого, дивного облачения. Деа в отчаянии и беспомощности смотрел на гладкую, скользкую шелковую ткань, из которой были сотканы шальвары, рубаха, плащ, шейный платок и золотистое полотнище для тюрбана. Передвигаясь вокруг принца с удивительной плавностью и проворством, как бы даже и не прикасаясь к нему, Таргоны принялись надевать на него облачение. Юноше оставалось только покориться.
      Когда с одеванием было покончено, Таргоны повели принца по лабиринту коридоров, стены которых сверкали украшавшими их каменьями и пестрели затейливым орнаментом изразцов. Эхо шагов гулко звучало под сводами аркад. Через равные промежутки у стен стояли дворцовые стражи с ятаганами наголо. Их могучие мускулистые тела блестели от масла, а черные волосы были стянуты в тугие пучки на макушке.
      Деа был полон страха, но страх этот был до странности бестелесным. Ко всему тому, что происходило с юношей сейчас, примешивались события прошедшей ночи. Вправду ли он видел призрак Таля, окликнувший его в ночном саду? Нет, конечно, это никак не могло случиться взаправду! Но если ничего такого не произошло, то чья же это была жестокая шутка?
      Деа еще ни разу не бывал в Большом Зале Собраний, но знал, что к нему ведет длинная витая мраморная лестница. С дрожью в коленях он поднимался по ступеням, страшась необъяснимой силы яркого, разноцветного сияния, лучившегося с высоты. Когда же он оказался на самом верху лестницы, сердце у него екнуло: перед ним оказался огромный витраж, а за ним - та самая длинная церемониальная дорога, по которой он прошел вчера ночью к Святилищу Пламени. Посередине витража располагалось высокое прямоугольное красное стекло. По одну сторону от него - стекла поуже, лиловое и зеленое, а по другую - синее и золотистое.
      Но лишь одно краткое мгновение принц смотрел через витраж на церемониальную дорогу, что вела к Святилищу Пламени. Затем его снова окружили Таргоны и заставили отвернуться, после чего повели дальше. Перед Деа простерлась длинная-предлинная алая ковровая дорожка. Словно река, полная крови, она текла к золотому трону, над которым было сооружено навершие в форме языков пламени. На троне восседал султан в самых роскошных парадных одеждах. Сотни придворных застыли в благоговейном молчании, низко опустив головы.
      - Подойди, принц крови! Подойди, Бесспорный Наследник! - пронесся по длинному залу и отлетел эхом от стен пугающе оглушительный голос султана.
      Деа заставил себя шагать вперед, черпая силы у идущих по обе стороны от него Таргонов. Где-то рядом с троном ударили в гонг, и жрецы запели хвалебные молитвы. Все это выглядело только прелюдией к главной церемонии, но при всем том Деа предстояло получить немало сюрпризов.
      Пятеро Таргонов растворились в толпе придворных, а высокий, худощавый, охваченный робостью юноша застыл перед троном отца.
      Он чувствовал кожей, что придворные не спускают с него глаз, но от придворных сейчас ничего не зависело, они были всего-навсего бездействующими зрителями. Юноша посмотрел в глаза отца, мрачно сверкающие из-под яркого тюрбана, и не выдержал их взгляда. Деа потупился и уставился на руки султана, лежавшие на подлокотниках величественного трона. Острые ногти. Сверкающие перстни. Темные завитки жестких волос.
      - Подойди ближе, Деа, - сказал султан. - Не надо бояться. Сегодня мы встречаемся с тобой в торжественной обстановке, но торжественность обязательна, когда юноша переходит с одной ступени жизни на другую. - Он указал на алый, как кровь, ковер. - Видишь - со своего трона я взираю прямо на Святилище, как в один прекрасный день, сын мой, будешь взирать ты. Мы должны не спускать глаз с этого священного места, ибо суть того урока, который ты получишь нынче утром и который не забудешь всю свою жизнь, состоит в том, что нет на свете ничего важнее Пламени.
      Толпа придворных огласилась благоговейным шепотом, а старик, стоявший рядом с троном, негромко кашлянул и поднес к губам шуршащий накрахмаленный платок. Этого старика Деа прежде никогда не видел. На нем были одежды имама, но среди тех имамов, что шли прошлой ночью в процессии к Святилищу, его не было. Старик сильно горбился и опирался на клюку, рукоятку которой венчал усыпанный рубинами шар. Длинная седая борода каскадами струилась по его одеждам.
      - Это - советник Симонид, он очень дорог моему сердцу, - представил старика сыну султан. - Некогда Симонид был моим учителем и обучил меня всему, что я теперь ведаю о своих священных обязанностях. Затем он возвысился надо всеми моими имамами и стал главным из моих Старейшин. Увы, мой старый наставник теперь слаб здоровьем, и я не слишком утруждаю его исполнением долга, однако в нашем царстве по-прежнему нет человека, который превзошел бы его в мудрости. Ради сегодняшнего торжества он покинул одр болезни. Подойди, Симонид, и наставь моего сына так, как некогда наставлял меня.
      Выгнув спину наподобие вопросительного знака, старик сделал несколько неверных шагов и уставился на юного принца слезящимися глазами, обрамленными покрасневшими веками. Венчавший его голову колпак в форме языков пламени сильно дрожал, старик часто подносил к губам платок, чтобы промокнуть слюну.
      - Принц крови, ты дивишься тому, почему ты призван так скоро, так непомерно скоро облечься в мантию Законного Наследника, так ведь? О, Законный Наследник, нынче утром ты познаешь ответ на этот - кха-кха вопрос. Подумать только - кха-кха - и такое дитя (прошу прощения, я не желаю тебя оскорбить) я должен наименовать Бесспорным Наследником! Бесспорным Наследником, если бы... твой отец мог не спорить о том, существует ли предмет для... кха-кха... спора...
      Похоже, старик сбился с мысли.
      - Ты необыкновенно точен, как всегда, Симонид, - улыбнулся султан. Но послушай, старый мой друг, ты сам говорил мне, что дни твои сочтены. Печально будет мне созерцать твой уход в Царство Вечности, но еще печальнее то, что последний из твоих учеников не успеет впитать всю ту мудрость, которой ты бы смог с ним поделиться.
      Старик несколько мгновений подслеповато моргал, затем кивнул - словно бы в знак неохотно данного согласия, после чего в очередной раз прокашлялся и возобновил свою речь:
      - Принц крови, доселе ты пребывал в неведении, что, я должен заметить, вполне естественно для дитяти. Однако я слыхал, что ты - способный ученик, и это естественно, ибо разве ты не чадо своего отца? Следовательно, ты легко уразумеешь то, что я намерен тебе поведать. Но сначала... скажи мне, что тебе известно об истории нашей веры и об основании древа Рода Пророка, на котором ты являешься новой... ветвью?
      Деа сдвинул брови. От него не однажды требовали, чтобы он пересказывал эту историю, но он немало удивился тому, что его просят об этом в такой торжественной обстановке. Отец знаком подбодрил его, придворные зашевелились.
      Худощавый юноша взволнованно огляделся по сторонам, сглотнул подступивший к горлу ком и заговорил:
      - О, достопочтенный господин, мне ведомо, что прежде были дурные времена - до прихода пророка по имени Меша. В те дни народ наш был разделен внутри себя, он утратил истинную веру, которая некогда нам принадлежала.
      - Некогда? - клокоча скопившейся в глотке слюной, вопросил старик Симонид.
      - О да, достопочтенный господин. Во времена Скитаний, когда наши народы ушли из Долины Орока, их объединяла вера в Терона. Потом, по мере прошествия эпициклов, эта вера была утрачена. Подобно песчинкам, носимым ветром, наши народы рассеялись по этому огромному материку. Увы, они разделились на множество сект и наций, забыли о приверженности единому общему богу!
      Султан улыбнулся. Даже если сейчас его сын просто повторял наизусть выученный урок, все равно он выучил этот урок хорошо. Владыка откинулся на подушки, разложенные на троне, и провел по умащенной бороде пальцем. Он мечтательно прикрыл глаза - словно представил, что он сам снова стал юношей, который отвечает на вопросы своего старого учителя.
      Между тем урок уже успел превратиться в лекцию. Старик Симонид неровной походкой вышагивал перед принцем туда и сюда, осторожно опираясь на палку. Развивая излюбленную тему, он говорил более уверенно:
      - Верно, юный принц, земли эти пребывали в жалком, плачевном состоянии. Мало кто помнил о своем долге перед истинным богом, который стоит в самой середине Рода Орока, как ты (ты, Бесспорный Наследник) стоишь посреди Рода своего отца. Какие только жуткие богохульства не были тогда распространены на землях Унанга! Существовали культы поклонения пятерым богам, культы Имагенты. Одни поклонялись солнцу, другие луне. Процветало идолопоклонничество, распространилось принесение в жертву невинных животных. Мудро написано в Книгах Имамов об этих днях, справедливо названы они Временем Осквернения...
      - Симонид? - кашлянув, окликнул мудреца султан.
      - Гм? - Учитель понял, что увлекся. - Гм-м-м... М-да... Ну и что же произошло затем, о принц, наследник Рода? Что объединило эти погрязшие в богохульстве народы?
      Деа снова сглотнул подступивший к горлу ком - и на этот раз ощутил резкую боль.
      - Достопочтенный господин, ты говоришь о явлении Пророка. Это случилось пять эпициклов назад, в тот солнцеворот, что в старых календарях назывался СК 34/124, а в новых - НУ-1. Тогда простому погонщику верблюдов, которого впоследствии назовут пророком Мешой, явился Истинный Бог*. [В Унанг-Лиа летосчисление велось не так, как в Эджландии, но основной принцип деления на эпициклы в обеих империях был одинаков, да и не только в них, а во всех странах Эль-Орока. Эпицикл - единица летосчисления продолжительностью в сто двадцать пять лет. Цифра из сосеникского календаря (СК) 34/124, следовательно, означает сто двадцать четвертый, предпоследний год тридцать четвертого эпицикла с начала Эры Искупления. (На ту пору со времени начала этой эры миновало около четырех тысяч трехсот семи лет. Ко времени настоящего повествования, к году 999 по эджландскому календарю, и времени начала Эры Искупления прошло 4999 лет.) В ознаменование видения, бывшего Пророку, год 34/124 был впоследствии переобозначен и стал писаться как НУ-1 ("первый солнцеворот по новоунангскому стилю). Данное нововведение, призванное обозначить начало нового времени, было произведено Школой Имамов. В связи с тем, что время приобретает какое-либо значение только после Видения, дарованного Пророку, последующие "солнцевороты" получают последовательные порядковые номера и более никак не подразделяются. Таким образом, год, к которому относится настоящее повествование (с учетом того, что Видение имело место пять эпициклов назад), является годом НУ-625. См. приложение "Время в Ороконе" в первой книге цикла под названием "Танец Арлекина"] Это было на далеком западе, в краях суровых и жестоких, где люди нашего племени жили тяжелой, полной лишений жизнью и с превеликим трудом добывали себе пропитание, обрабатывая бесплодную почву, принося жертвы никчемным идолам и отражая набеги безбожников - племен уабинов.
      - Славно, славно, - похвалил принца старик Симонид.
      Мысли лихорадочно метались в голове Деа. Он пытался вспомнить все, что выучил об этом периоде унангской истории. Произнося фразы, он автоматически поворачивал голову то в одну сторону, то в другую, повторяя взглядом передвижения учителя. Порой взгляд юноши падал на алую ковровую дорожку, и тогда он ловил себя на том, что его как бы притягивает к себе Святилище Пламени, которое, если смотреть на него сквозь разноцветный витраж, само напоминало яростно пылающий костер.
      Деа продолжал:
      - Однажды, в нестерпимо знойный полдень, будущий Пророк уныло брел по барханам далеко от родной деревни, тщетно пытаясь отыскать невесть куда разбежавшихся верблюдов. Вот тогда-то Истинный Бог и явился ему... в столпе яркого пламени...
      Деа обнаружил, что ему трудно не смотреть в сторону Святилища. Словно насмехаясь над прочими постройками и возносясь в гордыне от сознания своего превосходства, царило оно даже над самыми высокими куполами и минаретами. Юный принц отвлекся, опустил глаза, вспомнил об ужасах прошлой ночи. С превеликим трудом он пытался прогнать из разума эти страшные видения, вспомнить о следящих за ним придворных, об устремленных на него испытующих взглядах.
      - Продолжай, Деа, - чуть хрипловато поторопил его отец.
      Юноша послушно продолжал:
      - И тогда Истинный Бог показал Меше, как быть. Он велел ему вывести народ Унанга на правый путь, ибо близилось время, когда должен был прийти конец веку осквернения и уклонения от истинной веры. А по окончании этого века, как сказал Истинный Бог, все праведники - те, кто верил в Терона, и только в него, - будут вознаграждены в Царстве Вечности, а грешники будут безжалостно вышвырнуты в Царство Небытия.
      - Гм... А что еще сказал Истинный Бог? - вопросил Симонид.
      Деа растерялся.
      - Он... он велел Меше вести народ в горы, где теперь стоит этот город. Там, как сказал Истинный Бог, Меша должен был найти... Священное Пламя.
      Юноша снова запнулся бы, но, похоже, его отец решил, что вопросов уже задано достаточно. Султан проворно встал с трона и довольно-таки нелюбезно отстранил старика Симонида резким движением руки. Затем он заложил руки за спину, зашагал вперед по алой ковровой дорожке и заговорил взволнованно и торопливо. Немного помедлив, сын устремился вослед за отцом и догнал его.
      - Священное Пламя! - размахивая руками, воскликнул султан. - Да, сын мой, Пламя - это так важно, так важно, ибо что, как не Пламя, наделяет нас властью - и меня, и тебя - в той жизни, что простирается перед нами? Овладев Пламенем, Меша основал наш Род. Кто владеет Пламенем - владеет всем Унангом. Ты знаешь о той силе, которой наделено Пламя, но что тебе известно о его происхождении?
      - Происхождении? - Деа не понял вопроса.
      Султан скривился.
      - Мальчик мой, ты что же, думал, что Пламя и в самом деле вечно? Ты думал, что никогда не бывало такого времени, когда Пламя не горело? Не приходило ли тебе в голову, что в один ужасный день Пламя может угаснуть, умереть?
      Гнев отца смутил и испугал принца Деа, но султан тут же смягчился и добавил:
      - Когда-то и я питал такие же иллюзии, сын мой.
      Уроки для Деа только начались.
      Глава 11
      ИЗВРАЩЕННЫЕ ТЕКСТЫ
      - Деа?
      Деа неотрывно смотрел сквозь алый прямоугольник витража.
      - Деа? - более настойчиво окликнул сына султан.
      Юноша вздрогнул, обернулся и увидел глаза отца совсем рядом. В последовавшие затем мгновения он забыл о следящей за ними многосотенной толпе придворных. Остались только он сам, его отец да старик Симонид.
      - Деа, - продолжал отец, - ты хорошо изучил Книгу Меши и знаешь все, что должно знать о пришествии Пророка. Ты еще молод, но скоро - ибо ты, как и твой отец, являешь собою звено в Роду - перед глазами твоими предстанут страницы одного древнего манускрипта, что хранится в Школе Имамов. Я говорю об "Эль-Ороконе". Исправленные, оскверненные неверными списки этой великой книги находятся в библиотеках Эджландии и, быть может, также в Зензане и Венайе, но у нас хранится самый подлинный список... Это верно, Симонид? Симонид?
      Второй раз султан повторил имя своего старого учителя с нескрываемым раздражением. Симонид вышел из забытья и согласно кивнул. Старика явно утомила необходимость так долго стоять и ходить. Он остался у противоположного края длинной ковровой дорожки; старик, казалось, боролся с сильнейшим искушением разместиться на оставленном султаном троне. Других стульев в Зале Собраний не было.
      - Эль-Орокон! - вскричал султан, взял Деа под руку и направился к трону. - В этом священном писании, - громко продолжал он, - изложена история Пяти Кристаллов, в которых было заложено могущество Терона и четверых его братьев и сестер, уступавших ему в величии. Сын мой, вот ты говорил о поре Скитании, когда наш народ ушел из Долины Орока, но знаешь ли ты, почему наш народ был вынужден пуститься в это мучительное странствие?
      Деа часто заморгал. Его отец снова уселся на трон, а Симонида вновь почти оттолкнул в сторону. Придворные же не видели старика-мудреца - их глаза были устремлены только на Бесспорного Наследника и того человека, которого называли Султаном Луны и Звезд. Судьба народа зависела от Рода Пророка - по крайней мере так все всегда думали. Как же было важно, чтобы принц Деа понял, познал эту судьбу, и связанные с ней надежды, славу, испытания и страхи.
      Султан повел рассказ о Пяти Кристаллах. Он поведал об Ороконе, который некогда обеспечивал гармонию бытия. О жестоких войнах, что некогда сотрясли Долину Орока, и о том, что в ту пору, когда разорение на этой земле достигло апогея, пять рас, слагавших человечество, волею Орока вынуждены были покинуть место своего изначального обитания.
      - Я верно говорю, Симонид? А потом? Что было потом?
      Симонид покачивался, опершись на клюку. Слова давались ему с трудом, и многие из придворных его вообще не слышали, но какое это имело значение? Главное сейчас было, чтобы его слышал Деа. Принц был добросердечен, и ему было мучительно жаль старика. Ему нестерпимо хотелось вмешаться и чем-то помочь Симониду, но он не мог этого сделать - страх сковывал его.
      - Потом? - эхом отозвался старый мудрец. - О, какие беды пришли потом, какие ужасные беды, когда смертные проведали о своей раздельной судьбе... Каждому народу предстояли тяжелейшие испытания, в ходе которых они должны были доказать свою ценность для Верховного Бога... и каждый из народов был послан в предназначенную для него землю, и эта земля соответствовала исконной природе каждого из народов... Бесстрастным агонистам были отведены заснеженные горы, а народам, что поклонялись менее могущественным женским божествам, - леса, острова, укромные убежища, приличествующие женщинам...
      Старик поднес к губам платок и сплюнул слюну. Султан нетерпеливо поторопил его.
      - Но к одному народу Верховный Бог был более благосклонен, не так ли, Симонид?
      На этот раз он не стал дожидаться ответа. Многие придворные затаили дыхание - такая страстность была в голосе владыки.
      - Наши сородичи, сын мой, стали избранным племенем, ибо земли Унанга суровы, а где может лучше закалиться народ, который призван завоевать весь мир, как не на суровой земле? Да-да, весь мир, ты не ослышался, и как может быть иначе, если Терон, красноглазый и аловолосый Терон - был наивозлюбленным чадом Орока?
      Минуло пять эпициклов со времени Видения, посетившего Пророка. Каждый эпицикл, как предсказывал Пророк, на земли Унанга снисходило благословение в образе правления великого султана, и каждый из этих султанов завоевывал новые земли, расширял пределы нашего царства, истреблял всех врагов. Вспомни, сын мой, о том, что написано в прочтенных тобою свитках! Вспомни о лиловом царе Меше, султане Катакомб, который изгнал злых духов из Города Мертвых! Вспомни о Зултане, владыке Зеленых Джунглей, чья империя на высоте своего могущества простиралась вплоть до глухих таинственных чащоб, до земель Ороконы! Вспомни о Булаке, Султане Красной Пыли, который покорил и сделал достоянием нашей империи все обширные южные земли и сжал их в суровой железной деснице! Вспомни об Абу Макарише, Султане Синей Волны, который распространил наши владения вплоть до островов, лежащих в такой дали от побережья! Вспомни о Меше Каледе - да-да, сын мой, о твоем родном отце, слава которого такова - разве не так мне сказал пламенный бог? - что его называют только Султаном Луны и Звезд? Дитя мое, представь себе, какая немыслимая слава может ожидать сына, Бесспорного Наследника столь великого монарха! Задумайся, дитя мое, задумайся хорошенько о том, что ни один народ не может быть выше того, которым тебе предстоит править!
      Султан, обуреваемый волнением, вновь поднялся с трона и размашисто зашагал из стороны в сторону. Голос его уподобился неудержимому рокоту грома.
      - В извращенных списках "Эль-Орокона" об этом написано другое, и мы не станем теперь рассуждать о богохульствах агонистов - но разве не ясно, что Верховный Бог одаривал особыми милостями своего второго сына? Разве он не создал могущественного Терона отважным и бесстрашным воином? Кем был Корос, как не уродливым злодеем, и кем был Агонис, как не изнеженным, беспомощным молокососом? Что тут говорить - ведь бог, которому поклоняются агонисты, даже трусливо отказался вступить в сражение - отказался, когда Долине Орока грозили самые страшные несчастья!
      Великий монарх расправил плечи и решительным шагом подошел к растерявшемуся и дрожащему от страха сыну. Придворные смиренно опустили очи долу, словно страшились смотреть на человека, обладавшего таким могуществом, такой силой, такой властью. Разве могло, в самом деле, быть так, чтобы его власть не простиралась до самой луны и звезд?
      - Я дал волю чувствам, - признался султан, - но как же иначе? Судьба моего царства всегда вызывает у меня тревогу. Я сказал о том, что мы возлюблены Верховным Богом и никогда он не любил нас более, чем в те печальные годы, когда нам пришлось покинуть Долину Орока.
      - Но, государь, - робко возразил Деа, - разве тем самым Верховный Бог не наказал все народы?
      Глаза султана сверкнули, но он с деланной беззаботностью рассмеялся, подав пример придворным.
      - Некоторых он наказал сильнее, чем других, о невежественный мальчик мой! На самом деле Орок проявил несказанное милосердие, ибо хотя и проклял он детей Короса - я говорю об отвратительных ваганах, которые теперь, на счастье, окончательно истреблены в Унанге, нашем царстве, - но преподнес каждому из племен особый дар. Что это были за дары? То были священные Кристаллы богов, призванные оберегать людей в грядущие времена! Но ни один из этих кристаллов не мог сравниться с Кристаллом Терона, величественно горящим жарким алым пламенем.
      В это мгновение послышался сдавленный крик. Симонид, уже давно с трудом державшийся на ногах, пошатнулся и упал на пол. Деа бросился было к нему, но султан схватил сына за плечо и не дал подойти к упавшему ничком старику.
      Но Симонид приподнялся и продолжил срывающимся голосом вещать:
      - Этот кристалл... был доверен древним имамам и должен был оставаться... под их бдительным присмотром! Будь это... вправду так, наши племена... не уклонились бы от пути истинного, как это случилось в Эпоху Осквернения! Увы, печальная судьба ждала этих имамов в то время, когда они пересекали Горы Терона!
      То ли это была нелепая случайность, то ли они... и вправду сбились с пути, то ли стали жертвами злого колдовства - этого мы никогда не узнаем. Были о том страшные предания... были и злобные. Одни говорили, будто бы имамы (самые праведные люди нашего племени!) перессорились между собой... и стали драться друг с другом, провинились в таких грехах... как зависть и гордыня, а другие говорили... будто бы могущественный Терон, наблюдавший за ними издалека... объявил их недостойными столь драгоценной ноши. А третьи твердили... будто бы к нашей крови примешалась грязная кровь ваганов, ибо как бы иначе... как бы иначе обрушились на нас все эти страдания?
      Старый учитель пытался сказать что-то еще, но начал задыхаться - да к тому же султана снедало нетерпение.
      - Истина сокрыта от нас завесой времени - так всегда бывает, когда речь идет о далеком прошлом, - скороговоркой произнес султан. - Достаточно будет сказать, что имамы исчезли, а священный кристалл пропал! Ведь ты это хотел сказать, верно, Симонид?
      Старик снова бессильно опустился на пол. В ответ на вопрос владыки послышалось только клокотание мокроты в глотке Симонида.
      Султан продолжал:
      - Для простолюдинов, пожалуй, эта потеря была не так уж важна, ибо они уже успели погрязнуть в пучине пороков, которые затем овладели ими сполна в Эпоху Осквернения. Но для тех, кто понимал, что происходит, случившееся представлялось ужасной трагедией, а потом оказалось, что это и вправду трагедия. Ну, Симонид?
      Старик пробовал подняться. Он неуклюже шевелил своей клюкой, пытаясь зацепиться ею за ковер. Тюрбан в форме языков пламени свалился с его головы и откатился в сторону. На висках у Симонида набухли вены.
      - О Великий, - прохрипел он, - ты... глаголешь... истину.
      Деа озадаченно переводил взгляд с отца на Симонида и обратно. Впервые в жизни юноше пришла в голову мысль о том, что его отец - безумец, самый настоящий безумец, а не просто хитрый и жестокий человек. Но Деа понимал: если это и вправду так, то безумие уже охватывало и его самого, сжимало так же крепко, как отцовская десница. Перед мысленным взором Деа предстал горящий кристалл, огненные лучи которого пронизывали воздух.
      И вдруг Симонид стал ему совершенно безразличен.
      - Но государь, неужто кристалл так и не был найден?
      - Ха! Ты сообразителен, сын мой. Ты намного догадливее, чем извещали меня о том твои учителя! Но нет. Глаза смертных с тех пор никогда не зрели кристалла - ну, разве что в царстве снов. Сказания повествуют о святых людях, которые даже в Эпоху Осквернения предпринимали поиски сверкающего сокровища, с помощью которого, как они верили, можно было бы вернуть свет истины на наши земли, восстановить правую веру. Увы, даже самых наисвятейших из них постигло горькое разочарование, и с тех пор оно постигало любого, кто бы ни пускался на поиски кристалла. А теперь задумайся, мой сын, о Видении, которое было даровано Пророку. Меша вел свое племя на поиски Пламени, что рвется наружу из недр этих скалистых гор. А где же, о сын мой, имамы безвозвратно утратили кристалл Терона?
      Деа вытаращил глаза.
      - В этих горах, государь. В Горах Терона.
      Султан улыбнулся.
      - А теперь задумайся еще лучше! Когда Пророк отыскал Пламя, поклонение Терону распространилось по пределам Унанга подобно волне всепобеждающего пожара. Наша истинная вера была восстановлена, наша судьба решилась. Как бы могло это случиться без кристалла? На протяжении всего моего царствования мудрейшие из моих имамов взирали на Священное Пламя во всей его таинственности, во всем его величии. Вновь и вновь, воспевая хвалы Пророку, я спрашивал у мудрецов, какой источник питает Пламя. Они давали мне один и тот же ответ, да и как мог их ответ быть иным? Ибо кто может сомневаться в том, что Терон, в милости и мудрости своей позаботился о том, чтобы все народы на свете поклонились его могуществу, а также о том, чтобы руки смертных более никогда не прикоснулись к священному символу его могущества!
      Деа прошептал:
      - Так значит... Пламя... это кристалл?
      Султан загадочно улыбнулся, обвел взглядом присмиревших придворных. Мальчик делал успехи. Просто-таки большие успехи.
      Глава 12
      ДЖЕМ В БЕДЕ
      - Черный. Белый. Желтый. Розовый.
      Сынишка Эли Оли Али, лежа на животе в пыли у забора караван-сарая, раскладывал камешки по кучкам. Время от времени он шмыгал носом и утирал сопли кулаком. Он не смотрел ни на ясное небо, ни в сторону моря, ни в ту сторону, где пролегала прибрежная тропа. Он был очень мрачным ребенком, очень худым и грязным, с большими тоскливыми глазами и пухлыми губами. Быть может, отец и дал ему какое-то настоящее имя, но сколько мальчик себя помнил, все называли его Малявкой, а это означало только, что он был маленький. Маленький и слабый.
      Малявка насобирал самых красивых камешков, какие только мог найти, и набил ими карманы штанов так, что карманы едва не порвались. Зачем ему понадобились камешки - этого он и сам не знал, не знал и того, зачем теперь раскладывал их кучками. Просто - надо же было хоть чем-то заняться. Он сунул руку в карман и извлек еще пригоршню камней.
      - Лиловый. Серый. Красный. Синий.
      Со стороны караван-сарая слышалось звяканье кастрюль и визгливые крики. Это мать-Мадана кричала на Амеду. Сначала она обозвала девочку тупицей, лентяйкой, злодейкой и ослушницей, потом велела подмести в трапезной, накрыть столы и принести дров для очага.
      Малявка на крики хозяйки караван-сарая внимания не обращал. Он привык к перебранкам. Вот только сегодня утром отец вопил и ругался на чем свет стоит и обещал оторвать Фахе Эджо руки и ноги. А девочку Амеду, которую он называл "сорванцом", отец грозился поджарить на вертеле, если она еще хоть раз сунет нос в поселок метисов!
      Малявка ухмыльнулся, представив, как подружка Фахи Эджо поджаривается над огнем.
      А потом он услышал топот копыт.
      Поначалу топот заглушали крики со стороны караван-сарая. Но вот Малявка поднял голову и увидел клубы пыли, черные развевающиеся одежды, сверкающие золотые ленты. Он вскочил на ноги и выронил камешки.
      Гонец султана!
      Даже такой маленький мальчик знал о гонцах, Черных Всадниках, вполне достаточно для того, чтобы испугаться.
      Гонцы Каледа всегда ездили поодиночке. Вероятно, в этом был потаенный смысл: до цели гораздо скорее доберется тот Всадник, что едет в одиночестве. А быть может, тем самым демонстрировалось бесстрашие их владыки и то, что он не мог даже мысли допустить о том, что кто-то посмеет встать на пути у его вестника. Никто не мог решиться хоть пальцем тронуть Черного Всадника. Тот, кто отважился бы на такое, стал бы повинен в преступлении против самого султана, а такое преступление наказывалось самой скорой и самой жестокой казнью. У жителей Унанг-Лиа была долгая память, но еще дольше жили слухи. Те деревни, где кто-то дерзнул оскорбить султана, стирались с лица земли.
      Деревенская площадь в этот знойный час была безлюдна. Малявка перебежал дорогу. Он мог бы побежать в поселок, но он был не только напуган - ему было страшно любопытно: до смерти хотелось увидеть, как мимо будет проезжать Всадник.
      Мальчик забежал за большой валун и присел на корточки.
      Малявка родился всего-то шесть солнцеворотов назад, но он уже многое успел повидать в жизни. Вместе с отцом, Эли Оли Али, он был одним из тех, что во времена так называемого Исхода Куа бежали к побережью после набега людей-драконов. Самые ранние воспоминания Малявки были такие: повозка, покачиваясь и подпрыгивая на ухабах, везет их семейство в Нижний Унанг по опасным, обрывистым тропам Воргонского ущелья. А потом... потом пошли поселки, стоянки, караван-сараи, где Эли Оли Али мог вести свою торговлю. Сколько раз бывало так, что Малявка, затаившись в каком-нибудь темном углу, подслушивал торопливые перешептыванья, слышал звон мелких монет. На задворках Куатани, в портовых забегаловках, где его отец наживал шальные денежки, мальчик привык и к грубому хохоту подгулявших матросов, и к злобному реву торговцев, обнаруживших, что кто-то украл их побрякушки. В ту пору Малявка связался с шайкой воришек, что жили в подвале под грязной каморкой отца. Мальчишке то и дело удавалось удирать от ограбленных им незнакомцев. Порой и самому Эли Оли Али доводилось спасаться бегством. Но гораздо чаще бывало так, что Эли Оли Али отвешивал сынишке затрещины и тычки, предназначенные его заклятому врагу и конкуренту - Каске Далле. Малявка к этому привык, как привык к тому, что он вечно грязен и голоден. Но в груди мальчика не утихала притупленная злоба - она таилась там, словно цвет внутри самых невзрачных камешков, мимо которых другой пройдет, не заметив их.
      Но злость не может дремать вечно. Рано или поздно она вырывается наружу, и порой - совершенно неожиданно. Когда Черный Всадник развернул верблюда к площади, сердце Малявки бешено забилось от страха.
      А в следующее мгновение страх превратился в злобу.
      В воздухе просвистел камень с острыми краями.
      Чавканье. Потом - шипение.
      Джем застонал. Медленно, не сразу возвращалось к нему сознание, оно словно бы пробиралось наверх, преодолевая один за другим слои какого-то теплого вязкого вещества. Да-да, теплого... Джем ощущал теплоту чего-то похожего на целительный бальзам. На какое-то мгновение у него возникло такое чувство, будто он плывет по странному заботливому морю. Но нет. В следующий миг Джем явственно почувствовал, что лежит на шероховатом камне, а потом его сковала боль, перед которой теплота была бессильна. Медленно, с трудом он сосредоточил взгляд на пучке высохших сероватых водорослей, прицепившихся к белой как мел скале. Поднял голову - увидел ослепительно голубое небо. В вышине парили птицы, еле слышны были их крики. Гораздо ближе, снизу, слышались другие звуки - то чавканье, то шипение.
      Джем лежал на уступе, расположенном на одинаковом расстоянии от поверхности моря и от вершины скалы.
      Выше него уходила вверх отвесная каменная стена.
      Внизу плескалось море.
      * * *
      - Амеда! Неси ягоды ярга, живо!
      Черный Всадник поморщился.
      - Ягоды ярга, Амеда, ты что, оглохла? Амеда, кому говорят?
      Слушая визгливый голос хозяйки караван-сарая, Всадник снова страдальчески поморщился. Он лежал на скамье в кухне. Его головная повязка лежала рядом с ним, и теперь было видно, что голова у него бритая. Мочки ушей Всадника оттягивали большие золотые серьги в виде колец - такие серьги носили люди его племени.
      Мать-Мадана вернулась к нему взглядом. Она поддерживала голову Всадника, и между ее пальцев струилась кровь.
      - Ах-ах, бедный господин! Какая беда, вот беда! Мои ягоды ярга тебе помогут, обязательно помогут! Я их приготовила в прошлый сезон Терона, самые лучшие отбирала. Ой, они же на вес золота, мои ягоды ярга, много-много зирхамов стоят. Сорок, пятьдесят зирхамов за баночку! Но уж для вас...
      Хлопнула дверь, торопливо прошлепали по каменному полу босые ступни. Амеда протянула старухе запыленный горшочек. В вязкой жидкости плавали длинные зеленоватые стебли.
      Хозяйка вспылила:
      - Глупая девчонка! Я разве тебя просила принести стебли гамали? Принеси ягоды ярга, Амеда, да поскорее, чтоб тебя!
      Амеда покраснела и умчалась. Она плохо соображала и не могла понять, как же это случилось. Но всего несколько мгновений назад со стороны площади послышался громкий вскрик, ржание верблюда... и Черный Всадник, истекая кровью, упал на пыльную землю. Мать-Мадана тут же взяла все в свои руки и, позвав Амеду, велела девочке помочь ей в уходе за раненым.
      Кто бы ни бросил в него камень - этого мерзавца и след простыл.
      - Это какой-то негодяй метис, можно не сомневаться. Что тут скажешь, господин, ведь это где хочешь может случиться. Что тут поделаешь?
      Старуха, лицо которой было полуприкрыто чадрой, хитро усмехнулась. Мать-Мадана уже позвонила в колокольчик, сзывая постояльцев к обеду, и они собрались в трапезной. Но сейчас хозяйке караван-сарая не было дела до обычных постояльцев - одиноких торговцев верблюдами и обшарпанных батраков, пары-тройки разносчиков да солдат-наемников, что держали путь в Куатани и остановились передохнуть в караван-сарае. Булькало варево в котлах, кухню наполняли ароматные пары, стояли наготове блюда с нарезанным обдирным хлебом, тарелочки со специями, пряностями и оливками. Но мать-Мадана не спускала глаз со Всадника.
      - Скоро прискачут Красные, - скривив губы, пробормотал Всадник. - Они сметут с лица земли эту треклятую деревню!
      Красные, а также Желтые Всадники были отрядами, патрулировавшими владения султана. Они разъезжали по землям Унанга и вершили правосудие если, конечно, можно было назвать их деяния правосудием. Некоторые при одном только упоминании о Желтых и Красных Всадниках дрожали. А мать-Мадана только рассмеялась.
      - Ой, господин, да пусть себе сметают с лица земли все, что захотят, так ведь и им надо где-то подкрепиться, верно я говорю? О, уж я-то на своем веку и вас, Черных, повидала немало, и Красных, и Желтых, а вот только гляжу я на вас и так думаю: "Ну что же они все так торопятся? Разве не знают, что здесь - самый наилучший караван-сарай по дороге на Куатани?" Ой, знаю, знаю я, что вы скажете - думаете, немало монет стоит тут остановиться и подзакусить? А я вам скажу - сущая мелочь. В Куатани зирхамы и корзоны сыплются из ваших карманов, как песок сквозь прореху в кармане. Вот я и говорю: что вам делать в этом противном городе? Поезжайте, коли надо, передайте там вашу весточку, а потом возвращайтесь сюда, к матушке-Мадане, а? А тут все для вас, все к вашим услугам. В Куатани вы отваливаете корзон за корзоном, а за что, спрашивается? За тарелку бурды? За постель, в которой кишмя кишат клопы? А уж слуги... И не говорите мне про тамошних слуг!
      Мать-Мадана и мысли не могла допустить о том, чтобы Всадник, такой важный господин, поселился в каких-то там казармах. Она разошлась не на шутку и чувствовала себя в своей стихии. Только один раз в жизни она побывала в городе, но то, как там обслуживали постояльцев, привело ее в ужас, просто в ужас. Она была готова говорить и говорить об этом без умолку. Но тут вернулась запыхавшаяся Амеда. Старуха выхватила у нее горшочек с ягодами ярга. Приглушенно ругаясь, мать-Мадана махнула рукой и прогнала девочку. Затем она расстелила на столе тряпицу, выложила на нее ягоды, пропитанные соком, и принялась растирать их в кашицу.
      Приготовив снадобье, старуха нетерпеливо отвела в сторону руку Всадника. Щеку мужчины, ближе к глазу, рассекала жестокая рана. Мать-Мадана наложила на нее мазь, и Всадник скривился от боли.
      - Ты что делаешь... старая карга! Сжечь меня хочешь?
      Мать-Мадана и глазом не моргнула.
      - Ну вот! Теперь уже полегче, правда?
      Всадник сверкнул глазами и потянулся за своей головной повязкой.
      - Где мой верблюд?
      Старуха рассмеялась.
      - Господин, ну зачем же так торопиться? Разве ты не проголодался после всех передряг? - Она с улыбкой наблюдала за тем, как ее нежданный гость раздувает ноздри, учуяв знакомый аромат дикого риса, приготовленного с козьим сыром и тмином. Черные глаза жадно смотрели на тарелки с оливками, специями, нарезанный толстыми ломтями хлеб.
      А мать-Мадана ощутила другое страстное желание. В древних преданиях она порой слышала про тот или иной знаменитый постоялый двор и про разные караван-сараи. Какой-то караван-сарай стоял на том месте, где погиб принц-воин Ушани, а про другой говорили, будто бы это даже и не караван-сарай, а просто-таки дворец, слава о котором разнеслась по трем царствам, и якобы на этом караван-сарае - благословение самого султана... Старуха знала, что предания вырастают из крошечных зерен истины, как вырастает из единственного семени куст фасоли. Разве она не спасла человека, посланного самим султаном? А пройдет время - глядишь, и все начнут болтать, будто это был сам султан!
      Старуха поглубже вдохнула и мысленно приготовилась к вынужденным жертвам со своей стороны.
      - О, господин, не может быть, чтобы тебе нужно было так сильно торопиться! Я угощу тебя самым прекрасным обедом, который только могут подать по эту сторону от Куатани! И ведь ты прибыл как раз вовремя! Может, это судьба... А платить - платить ничего не надо! Неужто я из тех женщин, которые думают только о собственной выгоде? Неужто у тебя, господин, могла мелькнуть такая мысль? Мне бы только угодить султану и его посланнику! Она заговорила потише и прошептала в самое ухо Всадника: - А вы только расскажите своим товарищам про то, как тут у меня славно - вот и все, другой платы мне и не надо.
      - Синий. Красный. Оранжевый. Золотой.
      Малявка уже снова раскладывал камешки по кучкам. Ручонки у него дрожали, время от времени он громко шмыгал носом и сглатывал сопли. Прятаться было бесполезно - это он понимал. Но на самом деле он не прятался - то есть не совсем прятался. Тут было так прохладно, под отцовской повозкой. Да и потом - Эли Али Оли все равно разыскал бы его, рано или поздно. Так чего было бояться? Малявка понимал, что ему грозит и как ему будет больно. Он сунул руку в карман и извлек оттуда новую пригоршню камешков.
      - Зеленый. Коричневый. Серый. Лиловый.
      Мальчик лежал на животе, подперев кулачками острые скулы. Рядом с ним, вывалив язык, часто, но негромко дыша, лежала безымянная собака, вяло помахивая хвостом. Время от времени мальчик и собака поглядывали на внешний мир сквозь спицы колес - так смотрели бы сквозь прутья решетки томящиеся в темнице узники. По одну сторону были видны белые скалы, а ниже них береговые утесы, по другую - наполненный мочой до краев ночной горшок, разбросанные по земле обглоданные кости да растрепанная занавеска, сплетенная из водорослей. Все убежали на деревенскую площадь - узнать, не помер ли, часом, Черный Всадник. Громче, чем обычно, разносилось по поселку жужжание мух. Оно звучало непрерывным, назойливым гулом.
      - Розовый. Желтый. Белый. Черный.
      Малявка долго лежал неподвижно, глядя на камешки. Над его головой болтался конец веревки, обмотанной вокруг оси, на которой крепились колеса повозки. Мальчик лениво тронул веревку - и она раскачалась, как маятник. Собака залаяла.
      Малявке стало ужасно тоскливо. Он выбрался из-под повозки и встал под скалой, свирепо шмыгая носом. Потом утер тыльной стороной ладони слезы и сопли, выругался и, вытащив из кармана последние камешки, запустил их с утеса вниз. Камешки посыпались градом.
      И туг почти одновременно случилось вот что. Кто-то прокричал:
      - Эй!
      И Малявка резко развернулся. Вот тут-то он их и увидел. Вдалеке клубилась пыль. Красные Всадники! Да, они были еще очень далеко, но какая разница? Он видел, как вспыхивают, просвечивая сквозь завесу пыли, их алые одежды, а что такое Красные Всадники, мальчик знал, знал очень даже хорошо. Сердце его сжалось от страха, он втянул голову в плечи и едва не лишился чувств.
      Но крик донесся не с той стороны, откуда скакали Красные Всадники.
      Собака снова залаяла, и Малявка увидел, что на уступе скалы, внизу, лежит, распростершись, какой-то человек. У мальчика перехватило дыхание. В первое мгновение он подумал не о том, в какую беду попал этот человек, а почему-то о том, какая у него бледная кожа и какие светлые волосы. Меловые камни пришли в движение. Начался оползень. Уступ должен был вот-вот сорваться и упасть в море.
      - Помогите! - одними губами выговорил незнакомец. - Помогите!
      Малявка, выпучив глаза, со всех ног помчался к поселку. Сердце его от волнения учащенно билось. Как он жалел о том, что сейчас здесь нет дяди Фахи Эджо!
      Но искать его времени не было. Как же быть?
      И тут он понял.
      Веревка!
      Мальчик нырнул под повозку.
      Послышались шаги.
      - Малявка! Где ты, паршивец? Выходи! Мы запрягаем верблюдов и уходим! Скорее!
      Малявка на миг замер. С ужасом представил он такую картину: отец стоит на краю утеса и злобно смеется над распростершимся на уступе незнакомцем. Может, еще и тяжелый камень вниз сбросит? Мальчик проворно размотал и свернул веревку и опрометью бросился туда, где его помощи ждал желтоволосый юноша.
      - Сюда! Скорее!
      Он распустил веревку и бросил несчастному незнакомцу ее конец. Хватит ли у него сил? Его взгляд беспомощно метался. Он смотрел то на Красных Всадников, скачущих вдалеке, то на фигуру незнакомца, то на повозку, из-за которой вот-вот мог показаться пышущий злобой отец.
      - Будь ты проклят, Малявка, где тебя носит? Ты что же, хочешь, скотина ты эдакая, чтобы Каска Далла заплясал от радости, узнав, что твоего отца прикончили в этой грязной дыре? Нет, я тебя тут брошу, так и знай, мерзавец! Или ты не знаешь, что Всадники пожирают маленьких мальчиков?
      Уступ покачнулся и пополз вниз.
      Незнакомец, держась за веревку, выбрался наверх.
      - Мальчик, ты спас мне жизнь!
      Малявка взволнованно шмыгнул носом. На протяжении своих долгих странствий он собирал камешки, надеясь, что в один прекрасный день отыщет талисман, который принесет ему удачу, - волшебный талисман. Неужто теперь ему довелось встретиться с каким-то другим волшебством? Вопросы метались у него в голове, но для вопросов не было времени.
      Голос отца звучал все ближе:
      - Малявка! Где ты? Нет, такой отец, как я, слишком хорош для тебя! Я тебя так отколочу - живого места не останется!
      Малявка устремил на своего нового друга взгляд, полный отчаяния.
      - Скорее! Тебе надо спрятаться!
      Джем мигом забрался в кибитку. Дверца за ним со стуком закрылась. Малявка, скорчив виноватую физиономию, обернулся, и как раз в это мгновение из-за угла выбежал Эли Оли Али. Он ухватил сынишку за плечи и принялся трясти.
      - Паршивец! Это ты бросил камень, да?
      - Папа, это не я!
      Малявка приготовился к тому, что отец закатит ему жестокую порку, но его спасением стали Красные Всадники. Эли Оли Али, прищурившись, всмотрелся вдаль.
      - У-у-у! - взвыл он. - Быстро скачут! К вечеру от этой деревни не останется и камня!
      Пока отец запрягал верблюдов, Малявка проворно намотал веревку на колесную ось.
      Глава 13
      МОЯ ТАЙНАЯ НОША
      - Амеда! Неси соус "зорга"! Живо, девчонка!
      Черный Всадник поморщился от боли.
      - Соус "зорга", слышишь ты или нет?
      Голос матери-Маданы гулко звучал под потолком длинного просторного зала. Повсюду, рассевшись на невысокие скамьи, вкушали свою трапезу завсегдатаи. Время от времени кто-то из них с опаской поглядывал в ту сторону, где у дальней стены на возвышении стоял стол для особо почетных постояльцев. Тот человек, что сидел рядом с хозяйкой караван-сарая, и вправду был редкой птицей, ибо гость этот был Черным Всадником. Такие гости прежде сюда не наведывались. Если бы мать-Мадана дрожала от страха, это было бы понятнее, а она почему-то прекрасно владела собой и обращалась со страшным вестником как с самым дорогим гостем.
      Но если рассудить - кто и когда мог заставить дрогнуть мать-Мадану?
      Мать-Мадана в то время, когда не кричала на Амеду, в ярких красках расписывала гостю достоинства своего караван-сарая. Ведь гость уже заметил, что у нее не какой-нибудь простой постоялый двор, не какая-нибудь придорожная развалюха? И уж конечно, он обратил внимание на то, какие тут просторные комнаты, какие крепкие стены - а все потому, что некогда здесь размещалась береговая крепость, охранявшая подступы к Куатани во времена набегов венайцев!
      Мать-Мадана не умолкала ни на мгновение. Не желает ли дорогой гость осмотреть пушки на бастионах, пороховые погреба, камеры для штрафников? О, от этих стен воистину веяло духом могущественной империи! Где еще, вопрошала мать-Мадана, могут найти лучший приют всадники в черных, желтых и алых одеяниях?
      Это была дерзкая атака, но какое впечатление разглагольствования хозяйки караван-сарая производили на гостя, сказать было трудно, поскольку он все время молчал. На самом деле он, казалось, не слышал обращенных к нему цветистых речей. Кожа у него под глазом, обильно смазанная бальзамом из ягод ярга, распухла и полиловела. Он сидел, свирепо сдвинув брови, и не отрывал глаз от своей тарелки. А вот кушал он с большим аппетитом - пустых пиал на столе становилось все больше.
      Хоть это радовало мать-Мадану.
      Вбежала Амеда с кувшинчиком, наполненным соусом "зорга". Пробираясь между столами, она чуть не выронила драгоценную ношу. Осыпав девочку ругательствами, мать-Мадана выхватила у нее из рук кувшинчик. Однако гнев ее быстро унялся, и она тут же обернулась к гостю с масленой улыбкой. Склонившись, старуха щедро полила соусом приправленное специями блюдо на тарелке Черного Всадника.
      Амеда ахнула. Она слыхала, будто бы и крошечной ложечки соуса "зорга" хватает для того, чтобы самую простую еду превратить в яство, достойное уст султана. Про соус, изготовляемый матерью-Маданой, ходили сказания, но большей частью из-за того, что сама она его никогда никому не подавала. Готовила она его редко и приберегала для себя: хранила в горшочке, накрытом влажной тряпицей, в погребе под кухней. Амеда, конечно, частенько запускала палец в горшочек, но лишь тогда, когда была уверена - твердо уверена, что ее не поймают за кражей. Если бы мать-Мадана когда-нибудь предложила ей хоть ложечку, а уж тем более налила бы соуса на блюдце, у Амеды бы дух перехватило от изумления.
      А Всадник только что-то недовольно проворчал.
      Мать-Мадана снова не дрогнула.
      - О господин, и о чем я только думаю? Я потчую тебя самым лучшим, что только приготовлено на моей кухне, но разве предлагаю я тебе то, чего более всего вожделеют мужчины? А?
      Всадник резко зыркнул на нее.
      Мать-Мадана снова окликнула девочку:
      - Амеда! Принеси трубку моего покойного мужа и самого лучшего эша.
      Амеда снова спрыгнула с помоста. Прислуживать постояльцам, когда мать-Мадана отдавала приказание за приказанием, никогда не было легко. Но чтобы было хуже, чем сегодня, - такого девочка не помнила. Она жутко устала. И все-таки могло быть страшнее - намного страшнее. Она-то думала, что ее спина будет располосована рубцами, оставленными плеткой-саханой.
      А порки Амеда избежала только потому, что вернулась незадолго до обеда. Торговцы верблюдами, слонявшиеся по двору, грубо хохотали, глядя на мчащуюся по площади запыхавшуюся девочку. Один из них жестами изобразил порку, и Амеде стало страшно. В прихожей ее поджидал отец. Он стал кричать, обвинять дочку в том, что она предала истинную веру, и поколотил бы ее там же и тогда же, но тут вмешалась мать-Мадана и свирепым криком прогнала девочку на кухню.
      И вот теперь Амеда сновала между столами, всеми силами стараясь не встречаться взглядом с отцом. Старик сидел в одиночестве, склонившись над пиалой. Если бы сегодня был день как день, то на его одиночество никто не обратил бы особого внимания. Постояльцы бы громко разговаривали, торговцы бы сыпали шутками, разносчики бы весело перешептывались, тут и там вспыхивали бы жаркие споры, кто-то с пылом бился бы об заклад, пытаясь доказать свою правоту. Люди обнажали бы в ухмылках коричневые от джарвела зубы, слушая грубые поддевки.
      А сегодня даже ложками по мискам водили тихонечко, и выражение глаз у всех было почти такое же, как у отца Амеды.
      - Амеда! - Старик порывисто схватил дочку за руку.
      - Отец?
      - Ты мне сердце разрываешь! - хриплым шепотом проговорил старик.
      Амеда прикусила губу. А ведь она, когда металась по кухне, исполняя очередной приказ хозяйки, проклинала отца. В голову одна за другой приходили злые мысли. А что такого делал отец? Он только молился, ел да спал. А Амеда только трудилась и трудилась без конца. Она пыталась быть хорошей, но неужто ей так и суждено было жить без друзей, без развлечений? Теперь все чаще и чаще девочкой овладевало беспокойство. В редкие мгновения одиночества она бродила по вершинам утесов или взбиралась на развалины укреплений за караван-сараем, куда ей строго-настрого запрещала ходить мать-Мадана. Оттуда она устремляла мечтательный взгляд вдаль, где таинственно сверкал и переливался Куатани, издалека похожий на прекрасный драгоценный камень.
      Когда-то, в таком далеком прошлом, что Амеда и представить себе не могла, когда же такое могло быть, ее отец жил в этом прекрасном городе. Как он только мог уехать оттуда - это девочке было непонятно. Она знала, что ей суждено прожить всю ее жизнь в этом противном караван-сарае. "Если не удастся убежать с Эли Али Оли, надо будет придумать другой способ", решила девочка. Она не раз думала о побеге. А потом ей вдруг приходила в голову мысль, что ее труды, только ее труды, были утешением для отца. На самом деле отец, который избивал и ругал ее, без нее стал бы совершенно беспомощен. Он был слаб и болен и за плетку-сахану хватался только тогда, когда уж совсем выходил из себя.
      Амеда смотрела в выцветшие глаза старика со странной тревогой. Она только раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но мать-Мадана снова прикрикнула на нее и велела поторопиться и скорее принести трубку. Амеда высвободилась. Отец держал ее за руку только мгновение, но за это мгновение девочка познала всю глубину тоски.
      Восседавший за столом Всадник повернул голову к матери-Мадане. За едой он проронил считанные слова. Теперь же он скривился и проговорил:
      - Женщина, вот не думал я, что ты так хитра и изворотлива.
      - Господин?
      - Я везу драгоценную ношу, хранимую в сосуде, который я охраняю самой жизнью своею. Мне уже встретился один негодяй, который покусился на этот сосуд. И вот теперь, похоже, другая мерзавка желает перевернуть этот сосуд вверх дном, дабы вылить из него все, до последней капли?
      Мать-Мадана сдвинула брови.
      - Господин, я женщина простая, неученая - боюсь, твои речи для меня слишком мудрены.
      Всадник наклонился ближе и принялся шептать, обнажив крупные, как у верблюда, зубы:
      - Так ты, стало быть, не ведаешь о том, что мне воспрещен тот грех, в который ты пытаешься меня втянуть? Ведь людям, состоящим на такой службе, на какой состою я, джарвел запрещен так же строго, как вино! Злобная баба! Камень не помог вам отобрать у меня мою тайну, и все же, вижу я, нестерпимо ваше желание овладеть ею! - Он постучал себя по лбу. - Ибо где хранится моя ноша, как не здесь?
      - Т-тайна? Н-ноша?
      - Слова султана! Те самые слова, что слетели с его уст! Кто я такой, как не глас его величества, который, звуча в Священном Городе, слышен в самых дальних пределах государства! Во дворец вашего калифа, в город, называемый Жемчужиной Побережья, везу я свою ношу. И до тех пор, пока я не донесу доверенные мне слова до того, кому они предназначены, я сам, как ты не понимаешь, несу в себе святость сказанного султаном!
      Мать-Мадана побледнела. Всадник, конечно же, говорил правду. Но что это могло значить? Глаза всех постояльцев - пятнадцать пар и еще один устремились на страшного гостя.
      Постояльцы прислушивались изо всех сил, пытаясь уловить хоть словечко.
      Всадник сказал:
      - Я думал, что доверенная мне ноша священна для всех, кто обитает на землях Унанга. Неужто я нашел в этих краях единственное ядовитое растение, которое надо вырвать с корнем?
      Теперь настала очередь старухи в испуге затаить дыхание. Пусть она и не до конца понимала своего гостя, зато она уловила угрозу в его словах. В сердце матери-Маданы боролись страх и возмущение. Неужто такой награды она была достойна за свое гостеприимство? Ведь ей так хотелось ублажить гостя! Быть может, теперь стоило сказать ему, сколько он ей должен за угощение?
      Но нет. Эту мысль мать-Мадана сразу отвергла. Это могло быть опасно.
      Всадник бросил взгляд на столы и скамьи в зале. Все постояльцы поспешно отвели глаза.
      - А быть может, - пробормотал Всадник, - способ все же есть.
      - Господин?
      - Есть способ, - продолжал он, - как этот гнусный городишко мог бы спастись. - Всадник ухмыльнулся. - Этот старик, что сидит в углу, - как его звать?
      Мать-Мадана глянула на самого старого из завсегдатаев караван-сарая.
      - Эвитам. Его зовут Эвитам.
      - А борода у него, случайно, не раздвоенная?
      - Да вроде бы так.
      - Она, вернее, как бы на три части разделена?
      - Похоже, так.
      Мать-Мадана поджала губы. Она гадала, что бы могли означать эти расспросы, к чему клонит гость.
      - Гм... Он сидит далековато, мне плохо видно, но... не звезда ли начертана у него на лбу? Этот Эвитам - не прорицатель ли он?
      Тут старуха все поняла.
      - О да, господин, это так, да только он давно уже не предсказывает людям судьбу. Много лет миновало с тех пор, как он перебрался сюда, мудро рассудив и покинув суматошный Куатани. Ох уж эта служба! И как только кто-то может служить день изо дня, день изо дня - представить не могу! И все же назвать старика прорицателем язык не поворачивается - это не то же самое, как если бы я назвала тебя, господин, носителем воли султана, а себя - хозяйкой этого караван-сарая.
      Всадник улыбнулся.
      - Прорицатель - и не у дел? Но ведь ясновидение - это дар божий, разве не так? Разве он способен свести звезду со лба или шрамы с подбородка, из-за которых его борода разделена на пряди? Разве он способен отказаться от дара, преподнесенного богом?
      - И ваше желание, господин, состоит в том, чтобы приобрести выгоду от этого дара?
      - Выгоду? - с тяжким вздохом проговорил Всадник. - О какой выгоде может идти речь для того, чья судьба - одни сплошные несчастья?
      - Господин?
      Разговор приобретал новый оборот и становился еще более загадочным, нежели прежде. Мать-Мадана подумала: уж не добавила она слишком много джарвела, когда в последний раз готовила соус "зорга". Глядя на хозяйку караван-сарая затуманенными глазами, Всадник прошептал:
      - Женщина, некая часть меня страдает и болит.
      Мать-Мадану охватила тревога, но она все же понадеялась на то, что ее гость с почтением относится к ее заведению.
      - Твои жены, господин, не дают тебе покоя и отдыха? - чопорно поджав губы, осведомилась она.
      - Невежественная баба! Людям моего чина не дозволяется жениться до тех пор, пока мы не перестаем служить султану, а службу у него мы покидаем лишь тогда, когда нам исполняется сорок лет. Но для меня это время уже близко.
      - Если так, то вскоре ты обретешь желанное облегчение.
      - О, если бы это было возможно! На том нагорье, откуда я родом, живет прекрасная юная девушка, к которой мое сердце пылает любовью с тех пор, как она расцвела красой юности. Она до сих пор незамужняя, но ее отец нетерпелив и, боюсь, может отдать ее за другого, кто попросит ее руки, а я не успею взять ее в жены. И если эта прекрасная девушка не достанется мне, моя жизнь будет прожита зря. Но я должен узнать свою судьбу: ожидание долее невыносимо для меня. Женщина, вели прорицателю, пусть подойдет ко мне и заглянет в мое будущее. Пусть это случится, и тогда я забуду о том, что приключилось со мной вблизи вашего городишка.
      - Так ты такого откупа желаешь, господин?
      Мать-Мадана чуть не рассмеялась. Ее воображение улетело далеко вперед, за пределы зала, и нарисовало вожделенные картины. Она и прежде знала, что старик наделен даром прорицания, но никогда не задумывалась о том, какие выгоды это может сулить. Прорицательство было частью его прошлой жизни жизни, отшумевшей много солнцеворотов назад. Поначалу у него хватало золота, чтобы расплачиваться за стол и постой, а потом пригодилась девчонка, его дочка. Только это и имело значение для хозяйки караван-сарая. Предсказание судьбы, божественный дар? Мать-Мадана была женщиной земной, расчетливой и на такую чепуху внимания не обращала. И вот теперь она вдруг подумала о том, что... как же это говорится... упустила собственную удачу, вот как. А разве не слыхала она, что прорицателям изрядно платят и что их услугами пользуются одни только богачи? Конечно, в караван-сарае останавливались не бог весть какие богатеи - у постояльцев только-только на то хватало денег, чтобы расплатиться с нею за постой... Но Всадники - это же совсем другое дело!
      Мать-Мадана глубоко вдохнула и решила, что отец Амеды просто обязан показать, на что способен, - здесь и сейчас, сегодня же вечером. Да ведь это могло стать началом новой эпохи! Кто знает, какие горизонты могут открыться перед ее заведением?
      Мать-Мадана прищурилась и окликнула старика:
      - Эвитам!
      Глаза сидевшего в углу старика наполнились страхом.
      Мать-Мадана так увлеклась разговором с Черным Всадником, что позабыла про приказание, которое дала Амеде. А в это время девочка обшаривала полки буфетов, гадая, где же старуха хранит эш. Вдруг кто-то подкрался к ней сзади и зажал ее рот ладонью.
      Амеда сдавленно вскрикнула и попыталась вырваться.
      - Ой! - проговорил тот, кто держал ее, издевательским писклявым голоском. - Ой-ой-ой!
      - Неверный! - возмущенно воскликнула девочка, вырвавшись. - Ты что творишь? Да если мать-Мадана узнает, что здесь, у нее в кладовой, метис... она так развопится, что...
      - Да ладно тебе. Слышишь же, она не вопит и еще долго вопить не будет.
      - Ты о чем?
      - Да я просто подумал, что ей и без меня есть из-за чего поволноваться. Ну и потом - интересно мне стало. Ты хоть знаешь, что там, за воротами, половина деревни собралась?
      Фаха Эджо схватил подружку за руку и вывел во двор. Они забрались на сложенную из дикого камня стену и увидели деревенскую площадь. Все было в точности так, как сказал Фаха Эджо: прямо перед караван-сараем собралась большая толпа. Чуть впереди остальных стояла старуха в темной чадре, мотала головой и распевала заунывные молитвы. Остальные сопровождали молитвы монотонным гулом.
      - Тупицы! Олухи! Что это они придумали, а? - Амеда спрыгнула с забора и набрала в пригоршню мелких камешков.
      Фаха Эджо схватил ее за руку.
      - Не бросайся камнями. С этого все как раз началось - так я слышал.
      - Да что началось-то?
      - Они в тревоге. Боятся. Думают, что деревню вашу с землей сровняют.
      Амеда ухмыльнулась.
      - Ну, это если только Всадник лопнет, переев соуса "зорга"!
      Но Фахе Эджо было не до шуток.
      - Когда появляются Черные - скоро жди Красных. Ну а напоследок являются Желтые. Быть беде, запомни мои слова.
      - Беде?
      Фаха Эджо только пожал плечами.
      - Уж я такое раньше видал, сорванец, доводилось. Не думай про этих тупиц. Что толку молиться? Бежать надо.
      Амеда сверкнула глазами.
      - Ну и что же ты не бежишь-то?
      - Я-то убегу. Я быстро бегать умею, поняла? Хорошо бы, если бы и этот маленький мерзавец тоже быстро бегать умел!
      - Маленький мерзавец? - непонимающе переспросила Амеда. Сейчас она думала только о том, что друг скоро ее покинет, даже и не подумав позвать ее с собой.
      - Хочешь знать, про кого я говорю? Про Малявку! - скривился пастух. Он вечно таскает с собой камни, у него их полные карманы. Он дождется пусть только Эли Оли Али его изловит! Бедный братец Эли! Думал еще разок заночевать в поселке, в тепле и уюте - и вот теперь снова надо трогаться в путь!
      - Вместе с сестрой? - ахнула Амеда и прижалась спиной к шершавой стене.
      Фаха Эджо осклабился.
      - А-а-а! Вот оно что! Тебя это огорчает, да?
      Амеда зарделась. После спешного бегства из поселка метисов у нее не было времени подумать о прекрасной девушке. А тут вдруг ее образ снова предстал перед ней - яркий, слишком яркий. Девочка сгорбилась и застонала.
      Фаха Эджо расхохотался и попытался пощекотать Амеду между ног.
      - Эй, полумальчишка! Девчонок вокруг хватает - ты только приглядись получше. А как насчет того, чтобы отхлебнуть хмельного сока, а?
      Амеда резко выпрямилась и ударила Фаху Эджо по руке.
      - Сока? Заткнись! Не желаю слушать про твой дурацкий сок!
      - Ха! - выкрикнул пастух и отступил на шаг. - Ты бы по-другому сейчас пела, если бы принесла что-нибудь получше этой дрянной лампы! - Он вытащил из-под рубахи лампу и, размахнувшись, сделал вид, будто хочет перебросить эту никчемную вещь через забор. В следующее мгновение друзья были готовы затеять драку и осыпать друг друга тумаками. Но этого не произошло. Неожиданно девочка и пастух замерли.
      Этот голос Амеда знала слишком хорошо.
      - Отец!
      Амеда бегом бросилась к кухне, не думая о том, что Фаха Эджо пошел за ней, а стало быть, мог стать свидетелем странного и страшного зрелища, которое сейчас разыгрывалось в трапезной.
      Глава 14
      ПРОРИЦАТЕЛЬ И ПРОРОЧЕСТВО
      Амеда и сама не понимала, почему она так напугана, но не решилась открыто войти в трапезную, а пробралась тайком и спряталась за спинами притихших постояльцев. Выбрав местечко поудобнее, она стала смотреть за происходящим в просвет между двумя высокими тюрбанами. В трапезной царила затравленная тишина. Кто-то закрыл ставни. На возвышении горел факел, и его пламя отражалось в сверкающих глазах Черного Всадника. Свет также выхватывал из мрака строптиво поджатые губы матери-Маданы и фигуру старика, стоявшего перед странным гостем и хозяйкой караван-сарая. На старике был плащ, расшитый звездами. Вытянув руки перед собой и запрокинув голову, отец Амеды медленно поворачивался по кругу, выводя странный напев высоким дребезжащим голосом.
      Но вот старик замер в неподвижности. Не сводя глаз с факела, он завел песню. Песня была тревожная, беспокойная. От ее звучания у Амеды кровь вскипела в жилах и по коже побежали мурашки. Девочке стало страшно - так страшно, что и не высказать. Почему-то ей показалось, что слова песни ей знакомы, хотя она могла бы поклясться, что никогда прежде этой песни не слышала.
      Терон, о вечный бог священного огня!
      Услышь перед тобой стоящего меня!
      Не в силах взор поднять к твоим очам,
      Смиренно молит раб твой Эвитам:
      Даруй мне зоркий взгляд твоих очей,
      Чтоб видеть мог я через мрак ночей,
      Через туман, густую пелену,
      Судьбы грядущей тайную страну.
      Со мною тот, кто жаждет наперед
      Узнать, какой ему судьбой дарован путь.
      Явись, Терон, твой раб тебя зовет!
      В грядущее позволь на миг один взглянуть!
      Песня отзвучала. Затем в полной тишине Эвитам долго вглядывался в пламя, а Всадник и мать-Мадана не спускали глаз с Эвитама. Все, кто был в трапезной, затаили дыхание - торговцы, разносчики, солдаты-наемники. Батраки думать забыли о заработках. Все, широко раскрыв глаза, наблюдали за странным зрелищем.
      Что же скажет Эвитам? Он не шевелился. Только руки его непроизвольно подрагивали да покачивался плащ, расшитый звездами.
      А потом... потом старик вдруг рухнул на пол с закрытыми глазами и начал корчиться в судорогах.
      - Отец! - вырвалось у Амеды. Она была готова броситься к старику, но кто-то схватил ее за руку.
      - Дура! Ты что, прорицателей раньше не видала? - прозвучал горячечный шепот.
      Это был Фаха Эджо. Юноша-метис пробрался-таки в темный угол, но Амеда не слишком удивилась, обнаружив, что он здесь.
      - Что значит - "прорицатель"?
      - Сорванец, ты что же, ничегошеньки не знаешь про своего папашу?
      - Этот плащ... Он мне строго-настрого запрещал наряжаться в него... и сам он его прежде никогда не надевал!
      - Никогда, говоришь? Ну, значит, тут какая-то тайна, сорванец!
      Они бы могли еще препираться, но тут Амеда снова ахнула. Черный Всадник спрыгнул с возвышения и устремил безжалостный взгляд на старика, со стонами корчившегося на выложенном холодными каменными плитами полу.
      - Что такое, старик? - требовательно вопросил Всадник. - Хватит притворяться! Что ты увидел?
      Эвитам медленно поднял голову, отвел ладони от глаз и произнес единственное слово:
      - Нет.
      - Нет? - Всадник резко обернулся и одарил возмущенным взглядом мать-Мадану. - Женщина, что это за шутки? Он что-нибудь умеет, этот старикашка, или он ничего не умеет?
      Хозяйка заквохтала:
      - О, господин, ну, конечно, умеет! Он все умеет! Прорицатель Эвитам знаменит в этих краях - так же знаменит, как мой караван-сарай! - Она неуклюже спустилась с возвышения и устремилась к Всаднику. Заломив руки, она заискивающе улыбнулась и принялась лопотать: - Ты же должен понимать, господин... - старуха придумывала на ходу, - что такое глубокое прорицание требует жертв. Ведь то, что Эвитам, мой прорицатель, лишился чувств, говорит лишь о том, как силен его дар! Ну, Эвитам, тебе уже лучше? Силы возвращаются к тебе? Будь умницей и скажи-ка нашему дорогому гостю, что ты увидел, ну?
      Но старик снова затравленно пробормотал в ответ:
      - Нет.
      Всадник с трудом сдерживал нетерпение, да и мать-Мадана тоже.
      Всадник сердито топнул, быстро обвел взглядом всех зевак, сдвинул черные брови - впечатление было такое, будто он решил, что все тут сговорились против него и теперь тайком над ним насмехаются. Глаза его угрожающе сверкнули. Матери-Мадане впервые за вечер стало по-настоящему страшно.
      - Эвитам! Скажи этому человеку, что ты знаешь!
      - Ха! - презрительно запрокинул голову Всадник. - Он ничего не умеет! Просто шарлатан!
      Тут бы важный гость и удалился из трапезной, но, услышав оскорбление в свой адрес, старик вернулся к жизни. Не без труда он поднялся на ноги и величаво одернул плащ.
      В голосе его зазвучали гордость и даже надменность:
      - Всадник, ведомо ли тебе, что у людей моего круга есть кодекс чести и что я давал клятву говорить правду, одну только правду? Найдутся такие, кто желает слушать только ложь, ласкающую слух, но их я всегда презирал и презираю теперь!
      - О чем это ты? - дерзко вопросил Всадник. - Есть правда, которую ты не желаешь мне открыть?
      - Я говорю лишь о том, что обязан либо смолчать, либо сказать правду об увиденном!
      Всадник вскрикнул, схватил со стола горящий факел и бросился к Эвитаму. В одно мгновение он позабыл о своих сомнениях. Он отчаянно желал узнать то, что скрывал от него старик.
      - Прорицатель, скажи мне все, иначе я выжгу тебе глаза! Какое будущее ожидает меня и прекрасную Джамию? Неужто ее жестокий отец не отдаст ее за меня? Неужто другой мужчина возляжет с ней на брачное ложе? Прорицатель, я должен знать правду! Скажи мне, скажи!
      Всадник, сжимая в одной руке факел, другой схватил старика за плечо. Их лица, озаренные пляшущим пламенем, были страшны. Круг света метался из стороны в сторону, пока Всадник тряс Эвитама.
      И тут что-то словно надорвалось в груди у старика-прорицателя.
      - Всадник, - визгливо выкрикнул он, - тебе никогда не наслаждаться любовью твоей красавицы! Ты более не изведаешь никаких наслаждений никогда!
      - Что? - чуть не задохнувшись, вымолвил Всадник. - Что ты такое говоришь?
      Тут взвыла мать-Мадана, стала заламывать руки и приплясывать, будто обезумевшая кукла. Она кричала на старика, вопила, что он сошел с ума, что он наверняка ошибся, что он не то хотел сказать.
      - Это шутка, - причитала она. - Это, добрый господин, такая особая шутка! Прорицатели - у них в обычае так шутить! - Она визгливо рассмеялась. - Ой, какая глупость... Как смешно! Просто умора! Ну а теперь, Эвитам, будь умницей и скажи правду. Разве можно так мучить нашего дорогого гостя?
      Она бы, пожалуй, кудахтала и дальше, но Всадник, поджав губы, презрительно бросил:
      - Молчи, глупая баба! Прорицатель, говори, да хорошенько подумай, что говоришь!
      В трапезной все опять притихли, но новые слова Эвитама не принесли утешения тем, кто их услышал. Старик весь дрожал и смотрел прямо в глаза Всадника. Его голос словно принадлежал кому-то другому, звучал безжалостно, жестоко.
      - Всадник, повторяю: ты более никогда не познаешь прелестей своей возлюбленной. Повторяю: никакие радости жизни тебе более не суждены, ибо до того, как окончится этот день и падет ночь... Всадник, ты умрешь!
      Его слова были встречены шелестом роптаний. Мать-Мадана испуганно закричала, но гораздо громче ее крика прозвучало безумное восклицание Всадника:
      - Не-е-е-т!
      - Отец!!!
      А это уже кричала Амеда. Она отшвырнула руку Фахи Эджо. Страх сковал ее, но она почему-то точно знала, что должно случиться в следующее мгновение. Всадник злобно размахнулся горящим факелом и нанес старику беспощадный удар.
      Эвитам рухнул на каменный пол.
      Продолжая кричать, Всадник опрометью выбежал из трапезной, но сначала швырнул факел на пол. Плащ старика-прорицателя вспыхнул.
      В считанные мгновения начался истинный хаос. Эвитам жалобно кричал, мать-Мадана беспомощно металась то туда, то сюда. Амеда вместе со всеми остальными тщетно пыталась загасить пламя. В суматохе девочка не заметила, куда подевался Фаха Эджо, но она, как и все прочие, слышала те жестокие слова, которые произнес Всадник, обернувшись на пороге:
      - Спасайте свою дрянную жизнь, презренные, или умрите! Я тоже, можно сказать, прорицатель. Запомните мое пророчество: еще до того, как снова взойдет солнце, эта деревушка сгорит дотла!
      Глава 15
      ПОКЛОНЕНИЕ В ЧАС ПЫЛИ
      На колокольнях звонили колокола и сзывали народ на Поклонение. По всему Священному Городу, от особняков, примыкавших к Дороге Пламени, до домишек на окраинах, где жили люди попроще, мужчины и женщины падали ниц, головой к Святилищу. Брели ли они по улице в то время, когда звучал призыв к молитве, нежились ли в роскоши, занимались ли повседневными трудами, никто - за редким, крайне редким исключением - не смел пренебречь Поклонением. На рынках сразу прекращалась торговля. В классах школ учителя воздевали руки к потолку и давали знак своим ученикам расстелить циновки и приготовиться к молитве. Даже в логовах порока завсегдатаи поспешно откладывали трубки, набитые дурманными листьями джарвела, и прерывали прочие удовольствия. Умолкала музыка. Остывал черный, как смола, кофе в отставленных чашках.
      Только во Дворце Шепотов не наступила молитвенная тишина. Урок Деа затянулся дольше ожидаемого. Что же было делать? Симониду только-только удалось подняться, но он тут же снова рухнул на пол без сил. Деа послушно опустился на колени рядом со стариком, но султан, к изумлению юноши, сразу же заставил его встать. Его изумление только возросло, когда он увидел, что придворные тоже стоят и выжидательно смотрят на султана в ожидании приказаний. У Деа голова шла крутом. Что же такое власть, какова она может быть, если с ее помощью можно отменить даже самые священные установления?
      Султан улыбнулся. Его улыбка говорила о том, что он выше правил, обязательных для простых смертных, и может при желании снизойти и распространить свои привилегии на тех, кто его окружает. На всем протяжении Поклонения, совершаемого в час Пыли, урок для его сына продолжался. Симонид полубессвязно бормотал молитвы. Порой султан прерывал его и задавал ему какие-то вопросы, с полным пренебрежением относясь к молитвенному экстазу старого мудреца. Придворные смиренно усмехались. Султан указал на витраж с алым стеклом.
      - Сын мой, это величественное здание мы стали называть Святилищем Пламени, но точно так же мы могли назвать его и Хранилищем Кристалла. Что же еще может быть тем топливом, от которого питается Пламя? В глубокой расселине под Залом Жертвоприношений лежит Кристалл Терона, надежно охраняющий себя своим испепеляющим жаром. С тем, что это так, согласны все имамы - они ведь согласны, Симонид, верно я говорю? От этого зависит истинность Откровения, от этого зависит могущество Рода Пророка. В мире, охваченном сомнениями, в мире, который готов безжалостно надавить на нас, алчно вцепиться в нас острыми когтями, в какую сторону бы мы ни повернулись, эта истина должна сохраняться незыблемой, подобно звездам на тверди небес, и непоколебимой, как гранитный кряж, на котором построен этот город.
      Султан вздохнул.
      - Горе тем царствам, которые в это не верят!
      - Государь? - неуверенно проговорил Деа. Он был сильно взволнован, но все же отважился спросить: - Но если эта истина неопровержима, как же может быть так, что кто-то в нее не верит?
      На лицо султана словно легла тень грозовой тучи, однако он быстро совладал собой, улыбнулся и сказал:
      - О, святая невинность! Он снова спрашивает меня о том, о чем и я бы спросил в те дни, когда у меня еще не начала пробиваться борода!
      Султан с улыбкой взглянул на Симонида - вероятно, ожидал, что старик улыбнется в ответ, но старик упорно продолжал молиться.
      Султан посерьезнел. Взяв сына за руки, он воскликнул:
      - Деа, ты говоришь так, потому что сердце твое преисполнено чести и жажды истины! Ведь ты не в состоянии даже вообразить, как чудовищно, как всепоглощающе то зло, что исходит от нашего заклятого врага, Рашида Амр Рукра? О, если бы я только мог сохранить твое неведение и ничего не рассказывать тебе о проклятом вожде уабинов!
      - Уабинов? - удивился Деа. - Но ведь это всего-навсего жалкое племя, которое досаждало нашим предкам в незапамятные времена в суровых западных пределах. В те дни уабины, наверное, и вправду были опасны, но как они могут грозить нам теперь, когда нас оберегают могучие стены Священного Города? Я думал, что они - дикие кочевники, не более.
      - Не более, вот уж воистину! Не забывай, сын мой: со времени жизни Пророка миновало много эпициклов, но уабины для нас остаются столь же ужасной угрозой.
      - Но почему, государь?
      - Из-за их непокорности! Из-за хитрости и предательства, заложенного в их сердцах! Некоторые говорят, будто бы в жилах уабинов течет поганая ваганская кровь, но мои имамы уверены в том, что они - подлинные порождения Зла, что они несравнимо хуже ваганов, что они - создания, которым было позволено жить благодаря попустительству отвратительного ваганского бога. Голос султана обрел силу. - Это так, Симонид, а? О, если бы только мы могли безжалостно истребить уабинов, как некогда истребили детей Короса!
      Деа смотрел в глаза отца, полные неподдельной ненависти.
      А султан распалялся все сильнее.
      - По всему материку множество племен смиренно поклоняются Священному Городу - одними из них движет истинная вера, другие обращены в эту веру силой. Только уабины уклоняются от нашей власти, пребывая в подчинении у сил Зла. В далекие времена это мерзкое племя являлось лишь помехой для нас - пусть и очень неприятной помехой. Но теперь фанатик Рашид Амр Рукр собрал своих злобных соплеменников в могущественное войско.
      - Но, государь, твоему войску не может противостоять никто в целом свете! - воскликнул Деа.
      Султан горделиво запрокинул голову.
      - Никто на свете? О да, если бы даже луна и звезды спустились с небесной тверди, они не смогли бы сиять ярче, чем слава нашей империи! Разве не в этом смысл того титула, который ношу я и который говорит о моем союзе с божеством огня? В стародавние времена мы отражали набеги уабинов. Но только теперь, когда их возглавил Рашид Амр Рукр, они, эти злобные твари, грозят нам истинной, великой опасностью. Подобно заразной хвори, они таились на задворках нашего царства, но теперь эта зараза созрела и распространяется по телу Унанга!
      - Государь, что означают твои слова?
      - Никогда прежде у уабинов не было сторонников из числа наших подданных. Даже самая мысль о таком была недопустима! Кем были кочевники и кто они теперь, как не отвратительные, мерзкие убийцы? Повсюду в нашем царстве их проклинали и боялись, и только так можно относиться к подобным злодеям - но так было до появления Рашида Амр Рукра!
      - Наверное, этот Рашид - могущественный злой чародей!
      - В злом чародействе нет могущества, Деа. Называй Рашида чудовищем в человеческом обличье - так будет вернее. Кем еще может быть это отвратительное создание, когда оно не только пробирается все глубже и глубже в наши владения, не только заражает наши города своими лазутчиками и наемными убийцами, но еще и уводит наших подданных с пути истинной веры?
      - Но как, государь, как он делает это? - вырвалось у изумленного принца.
      - Сын мой, ты вступил в пору зрелости по годам своим, но во всем прочем ты пока несмышленое дитя. Горько мне оттого, что я вынужден рассказывать тебе о том, что мятежные происки Рашида Амр Рукра распространяются все дальше, ибо для этого злодея нестерпимо видеть, как те, кто верен Терону, продолжают поклоняться ему. Злодей и его прихвостни думают, что наша вера - сплошные заблуждения.
      Деа устремил взгляд на простертого на полу старого учителя, возносившего почти не слышные молитвы.
      Глаза султана сверкнули.
      - Конечно, истина в другом! Ошибаются приспешники Рашида - злом и обманами их увели с пути подлинной веры! Кто может определить, каково могущество злого обмана? Та ложь, которую произносят мерзкие уста Рашида, слишком противна, чтобы ее пересказывать, но для тех глупцов, что поверили этому злодею, истина состоит в том, что под Святилищем нет никакого кристалла и что в трепетании языков огня нам не является наш бог!
      - Государь, но такие люди воистину должны быть глупы!
      - Деа, эти люди - богохульствующие злобные псы! Много раз, очень много раз мои имамы молили Терона о том, чтобы на этих зловонных тварей обрушилась его ярость ударами грома и вспышками молний и чтобы эти молнии разорвали небеса над пустыней и спалили дотла зловредного Рашида Амр Рукра! Его изворотливость не ведает пределов, ибо вся история нашего царства со времени явления Пророка - не что иное, как собрание лживых измышлений. Тьфу! - воскликнул султан и в сердцах ударил себя по лбу. - Но спроси меня, сын мой, как это может быть, чтобы кто-то стал верить такому злодею, и я поведаю тебе о величайшей лжи, какую когда-либо слыхали на земле Унанга!
      То, что случилось потом, не на шутку напугало Деа. Султан извлек из-под складок мантии золотую шкатулку и торжественно протянул ее сыну. Юноша смотрел на шкатулку с восхищением - и надо сказать, это восхищение было почти искренним. Ему и прежде случалось видеть много красивых вещиц, но эта была настоящим произведением искусства, высокого искусства. Даже на фоне великолепного витража маленькая шкатулка сверкала, будто осколок самого солнца, обработанный умелыми, тонкими руками. Крышка шкатулки была испещрена таинственными письменами.
      - Открой ее, сын мой.
      - Ты позволяешь мне сделать это, государь?
      - А, даже принц не смеет прикоснуться к такой прекрасной шкатулке? Ты робеешь, сын мой? Должен признать, это воистину повод для робости. Эта шкатулка работы мастера из гильдии Марака, реликвия легендарного Первого Процветания времен правления Меши, сына Меши. - Султан любовно повернул шкатулку, она еще ярче засверкала. - Не думаешь же ты, сын мой, что это просто коробочка, о которой можно забыть после того, как из нее вынули содержимое?
      Деа покачал головой.
      - Но открой же крышку, сын мой, открой.
      Придворные затаили дыхание, а султан улыбнулся. Пару мгновений Деа не спускал глаз со смуглого лица отца. Затем взволнованно протянул руку и осторожно прикоснулся к шкатулке, словно ожидал, что сейчас она его ужалит. Но ничего подобного не произошло, а потрясение он испытал тогда, когда приподнял крышку: шкатулка действительно была всего лишь коробкой, скорлупой...
      На подкладке из бархата лежал крупный драгоценный камень, излучавший алое сияние. С неожиданной жадностью Деа взял его в руку. Бесценная шкатулка упала на пол. Забыв о ней, юноша не сводил глаз с камня, подобного пламени.
      - Знаешь ли ты, что это такое, Деа?
      - Государь, я...
      - Кристалл Терона!
      Деа ахнул.
      - Но ты же сказал, что...
      - Ложь! Все ложь! Неужели ты и вправду поверил в россказни о кристалле, который лежит глубоко под землей и распространяет пламя через камни? Сказочка для легковерных детишек!
      Султан презрительно указал на распростершегося на полу учителя и жарко, взволнованно зашептал:
      - Позволь, я расскажу тебе всю правду о кристалле. Разве можно было доверить нечто столь драгоценное, столь могущественное глупым и вечно ссорящимся между собой имамам? Самая мысль о таком была бы нестерпима богам! О нет! Подлинными хранителями кристалла были люди устрашающей силы и высочайшей чести. Эти люди были отличны от простолюдинов из племени Терона - отличны даже от нас с тобой, Деа. Шло время, и впоследствии немногие решились бы утверждать, что эти люди - одной крови с ними, но сами они никогда не забывали о том, что они - хранители святыни своего народа. И как могли они забыть об этом, если оберегали драгоценный кристалл?
      Но они знали о том, что нельзя позволить, чтобы к кристаллу прикоснулись грубые руки богохульников. Нелегкий это был труд, когда дети Терона сначала затеяли войну, а потом были наказаны изгнанием и уходили все дальше и дальше от Долины Орока. Разделяя все тяготы изгнания с простыми смертными, хранители кристалла унесли свою драгоценную ношу в суровые края Запада и дали клятву сберечь ее в неприкосновенности - и в тайне - до самого окончания Эпохи Искупления.
      Глядя на кристалл, Деа чуть было не впал в забытье. Он медленно проговорил:
      - Государь, но ведь тогда получается, что... что хранители кристалла это... это уабины!
      Впереди Деа ждали новые неожиданности. Султан решительно шагнул к сыну и отнял у него кристалл. Принц вздрогнул, лишившись удивительной драгоценности.
      - Уабины! - разгневанно вскричал его отец. - Глупый мальчишка! Ты так же легковерен, как самый грязный крестьянин из тех, что обитают на песчаных пустошах Запада, как бедняк с постоялого двора, в волосах у которого кишат вши! Ты мой сын! Ты мой наследник! Неужели даже в тебе есть эта рабская тупость, эта вялость ума, из-за которой зараза неверия некогда напала на рыбаков на острове Вакос? Ведь эти люди в один день забыли о вере отцов, когда море выбросило на их берег лодку какого-то уабина, и он, захлебываясь блевотиной, наболтал им с три короба лжи! Глупец! Ложь - это то, о чем я тебе только что рассказывал. Разве уабины могут принадлежать к нашему роду, да еще и быть выше нас! Разве у Рашида Амр Рукра кровь может быть чище моей? Разве грязные лапы этого зловонного пса смеют прикоснуться к священному Кристаллу Терона?!
      Разглагольствуя таким образом, султан нервно покачивался, переступая с носка на пятку. Сердце Деа тревожно билось, он качал головой в такт с движениями отца и не отводил глаз от кристалла, зажатого в руке султана. Потом, по прошествии времени, мальчику будет казаться, что все происходящее было странной шуткой, затеянной на потеху придворным. Как могли уабины быть хранителями кристалла, когда кристалл сейчас находился здесь, в руке отца? Но с другой стороны - как кристалл мог сейчас находиться здесь? Это было очень, очень странно, но у Деа уже не осталось сил мучаться сомнениями. Он только дико вскрикнул, когда отец неожиданно размахнулся и бросил кристалл на пол.
      Камень разбился вдребезги.
      - Подделка!
      - Государь? - весь дрожа, вымолвил Деа.
      - Никчемная, ничего не стоящая подделка, изготовленная руками какого-то хитрого уабина! На протяжении многих эпициклов это изворотливое племя упражнялось в искусстве хитрости и шарлатанства и распространяло по нашему царству свои фальшивые драгоценности. Дитя мое, видишь ли ты теперь, что уабинское Зло поистине не ведает преград?
      Султан поддел мыском туфли рассыпавшиеся по ковру осколки.
      - Это - только один из поддельных кристаллов, который мои лазутчики раздобыли в горах Кардоса. Да, он был прекрасен, и, без сомнения, еще более прекрасен тот камень, который уабины теперь богохульно называют Кристаллом Терона. Стоит ли дивиться тому, что сторонники уабинов множатся, что их влияние распространяется и растет? Чего они не могут добиться силой - того добиваются ложью и шарлатанством.
      Султан схватил сына за плечи.
      - Теперь видишь, в какой страшной опасности наше царство? Теперь понимаешь, как важно для меня, чтобы мой наследник занял подобающее ему место? Наемные убийцы, асассины Рашида Амр Рукра могут уже теперь находиться в стенах этого дворца. Слишком многие из моих друзей уже предательски отвернулись от меня! Деа, ты должен стать мужчиной, и ты станешь им! - Он развернулся к придворным. - Благородные вельможи Унанга, взгляните на свое будущее! Разве этот юноша не доказал, что он - достойный наследник престола? Через считанные луны он вступит в брак, как было договорено заранее, и навсегда соединится с Родом Пророка! Мой Черный Всадник уже скачет в Куатани, чтобы затем привезти оттуда в Священный Город нареченную моего сына, чья красота, слава о которой гремит по всему моему царству, сверкает подобно солнцу. Разве я не исполнил свой долг, как подобает, обеспечив вас своим преемником? Только он один сумеет добиться того, чтобы земли Унанга ожидала счастливая судьба! Разве я не Султан Луны и Звезд? Да здравствует моя власть, да здравствует мой народ. Восславьте все, все, все Бесспорного Наследника!
      - Славься, Султан Луны и Звезд!
      - Славься, Бесспорный Наследник!
      Деа побледнел и попятился. Но потрясли его не только восторженные слова отца, не только оглушительный хор придворных.
      - Государь, смотри!
      Султан обернулся. Взгляд его на миг задержался на осколках фальшивого кристалла и скользнул к неподвижной фигуре, распростершейся на ковре.
      Симонид более не молился.
      Глава 16
      ТРЕТЬЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
      - Отец! Отец!
      Прорицатель лишь время от времени приоткрывал глаза. Взгляд его блуждал или останавливался, тогда он глядел в потолок, словно видел там что-то. Удержавшись от желания встряхнуть отца, привести в чувство, Амеда только беспомощно смотрела на морщинистое лицо старика, на его длинную бороду. Отец дрожал, как в лихорадочном ознобе. Девочка не решилась снять со старика обгоревший плащ и накрыла его одеялом.
      Они остались совсем одни в темной трапезной. Какой-то нищий фокусник и один из разносчиков предложили девочке свою помощь и вызвались отнести старика наверх, но Амеда только, покачала головой. Что толку было сейчас беспокоить отца? Девочка осторожно коснулась его руки. Наступил час Пыли, но все забыли об этом. За дверью слышался шум, беготня - постояльцы спешно покидали караван-сарай. Доносились и отчаянные вопли и ругань матери-Маданы. Она то и дело хватала за рукав того или иного постояльца и принималась причитать. Начинала она с того, что ничего страшного не случилось, совсем ничего, потом принималась умолять гостя остаться, а потом, забыв о приличиях, разражалась ругательствами и требовала с уходящих деньги, которые те ей якобы задолжали.
      Амеда склонилась ближе к умирающему отцу. Старик зашевелил губами. Голос его дрожал и срывался, он тяжело, хрипло дышал.
      - Дочь моя... теперь... теперь ты должна взять мой плащ...
      - Отец?
      - Ты ведь все понимаешь... правда? О, ты должна... понять! Я ничему не обучал тебя... и твой дар столь же слаб... как теперь мой взор, и все же понимание должно жить... в твоем сердце. Так или иначе, семя твоего дара прорастет и даст плоды.
      Осознание того, о чем говорил отец, медленно снизошло к Амеде. Она вытаращила глаза и с неведомым прежде изумлением уставилась на звезду на лбу отца, потом перевела взгляд на рубцы шрамов между прядями бороды.
      - Отец, неужто и мне суждено обрести такие шрамы? Скажи мне, отец, и я буду видеть все?
      - Не желание ли я слышу в твоем голосе? - Губы старика тронула улыбка. - Доченька, не мечтай о силе богов! Тот, кто увидел бы все, познал бы только печаль. У меня такого дарования не было, и то на мой век хватило печали. Нет, лишь когда пою... вернее... когда я пел "Мольбу о даровании ясновидения", мне являлись ясные образы - такие ясные, какими я их желал увидеть. Но чаще, почти всегда были только вспышки, мимолетные видения... Вот как сегодня, перед тем как меня ударил всадник. Ты ведь знала, что так случится... знала, дочь моя?
      - Отец, страх сковал меня! Но теперь меня мучает другой страх, и он хуже, намного хуже!
      Из глаз девочки брызнули слезы, но ее отец снова вымученно улыбнулся и сказал:
      - О, дочь моя. Для того чтобы сказать, что теперь случится с твоим отцом, не надо быть прорицателем. Но каким я был глупцом, каким ужасным глупцом! Какая тоска, что ты сохранишь обо мне такие жалкие воспоминания!
      - Отец, нет!
      Старик сдавленно вздохнул и поморщился от боли. Огонь не пощадил не только его плащ, но и кожу. По его лбу бежали струйки пота, а он все дрожал и дрожал в предсмертном ознобе.
      - Амеда, - с трудом выговорил он, - не надо меня жалеть. Мне не нужно милосердия и жалости, я их не заслужил. Я был охвачен чувством вины и гордыней и отвернулся от собственного дара... но что того хуже, я отвернулся от тебя. Доченька, твое лицо никогда не изуродуют такие шрамы и ты не будешь ходить в таких одеждах, ибо меня обучили в гильдии в далеком городе, где вся жизнь текла по древним законам, но те строгие правила касались мальчиков - только мальчиков. И все же я точно знаю, что в один прекрасный день дар расцветет в тебе, если... о, если ты сумеешь исправить сделанные мною ошибки. Если этого не случится, доченька... боюсь, и тебя настигнет ужасная судьба! Теперь нет времени рассказывать тебе о моей судьбе, но во время предстоящих тебе испытаний ты непременно узнаешь о ней.
      - Испытаний? Отец, я не понимаю...
      - То, что случилось сегодня, стало для меня заслуженной карой, но какая жалость, что это произошло до того, как я успел исправить свою самую жестокую ошибку! Теперь исправить ее придется тебе, доченька. Склонись ближе ко мне... еще ближе... ибо Царство Бытия тает вокруг меня с каждым дыханием, которое срывается с моих губ. Слушай меня внимательно, ибо ничто из сказанного мною тебе прежде не было так важно.
      Доченька, этой стране предстоят великие беды. Появление Черного Всадника было лишь предвестием зла, которое вскоре падет, подобно жестокому ливню. Мои силы покидают меня, но даже если бы дар мой был в расцвете, я не смог бы описать тебе ужасного грядущего... Только...
      - Отец?
      Старик закрыл глаза, и на миг Амеда испугалась - уж не настигла ли его смерть. Но и тогда, когда отец открыл глаза и крепче сжал ее руку, страх не отступил. Старик снова тяжело вздохнул и проговорил:
      - Доченька, ты знаешь о сундуке, что стоит в моей комнате наверху?
      Амеда кивнула.
      - На самом дне сундука лежит старинная вещица, с виду похожая на лампу. В этой вещице скрыты великие и тайные силы. Сам я только раз воспользовался ими, но воспользовался для совершения жестокого и неправого дела. Эта лампа такова, что тот, кто получит от нее желаемое, сразу забывает о том, что она волшебная, и почитает ее самой обычной старой помятой лампой. Жаль, что и я об этом не забыл. Но я уже говорил тебе, что дар мой стал для меня проклятием, как и та жестокая ошибка, которую я совершил. Дитя моя, эту ошибку теперь надо исправить... иначе... иначе горе этой земле!
      Амеда испуганно ахнула, услышав эти слова, но тут отец резко приподнялся, и девочка вскрикнула. Старик судорожно вцепился в руку дочери. На миг в глазах умирающего вспыхнул огонь, дрожащий голос преобразился в вопль.
      - Дочка, возьми лампу! Отнеси... отнеси ее в Куатани... принеси калифу... и моли его о том, моли... чтобы он простил твоего глупого... злого...
      - Отец!!!
      Если старик и хотел сказать что-то еще, но времени для этого не осталось. Огонь в его глазах сразу угас, руки обмякли. Он рухнул на пол. Амеде бы обнять его, полить слезами ставшее неподвижным тело, но она только сидела и смотрела на отца, не мигая. Ее лицо стало землисто-серым, кровь бешено стучала в висках.
      Лампа! Лампа! Но где теперь было искать Фаха Эджо?
      Мать-Мадана вбежала в трапезную. Все ее постояльцы покинули караван-сарай и бежали в горы. Беснуясь, старуха прокричала:
      - Амеда! Ты что там прячешься, мерзавка? А старик почему, спрашивается, тут разлегся?
      - Он умер, - прошептала девочка, но хозяйка ее словно бы не услышала. Она была готова пнуть ногой распростертое на полу тело.
      - Эвитам! Ах ты, неблагодарная тварь! Подумать только - столько лет я держала тебя здесь, давала тебе кров, кормила тебя, и вот теперь ты уничтожил мое дело! И из-за чего, спрашивается? Из-за какой-то правды, подумать только! Так я тебе тоже сейчас правду скажу! Убирайся вон с моего чистого пола, убирайся немедленно! Помоги, Терон! Куда задевалась моя метла?
      Амеда вскрикнула:
      - Он мертв, глупая ты старая сука! Он умер!
      - Как ты сказала, девчонка? Как ты меня назвала?!
      - Я сказала, что мой отец мертв, а виновата в этом ты!
      - М-мертв? - в отчаянии переспросила старуха. - Что же, мне его теперь еще и хоронить придется, да?
      - Заткнись! Заткнись сейчас же, старая злыдня!
      Амеда шагнула к хозяйке, размахивая кулаками. Но мать-Мадана была крепкой старухой. Она схватила девочку за плечи, вцепилась в ее волосы, попыталась другой рукой выцарапать глаза.
      - Мерзкая девчонка! Поколотить меня вздумала? Я тебя сама поколочу, да так, что ты не сможешь ни встать, ни сесть!
      Амеда еле-еле сумела вырваться. Хранимое не один год недовольство придало ей сил. Она ударила мать-Мадану ногой, и та, охая, отступила. Амеда, обуреваемая злостью, пошла по кругу, сжав кулаки.
      - Убью тебя! Убью!
      - На помощь! - завопила мать-Мадана. - Помогите! Убивают!
      Но до этого не дошло. Амеда нанесла хозяйке еще несколько ударов. Та не удержалась на ногах и, рухнув, упала поперек лежавшего на полу трупа Эвитама. А в следующее мгновение Амеда развернулась и, не слушая жалобные вопли старухи, помчалась к двери, прочь из проклятого караван-сарая.
      Солнце безжалостно освещало белые стены и пыльный песок. Амеда, тяжело дыша, привалилась к стене. Она должна была разыскать Фаху Эджо и отобрать у него лампу. Шмыгнув носом, девочка обвела взглядом площадь, сердито утерла заплаканные глаза.
      Никого. Нигде ни души.
      - Неверный! - крикнула Амеда.
      Только эхо ответило ей.
      Взгляд девочки метнулся влево, потом вправо. Она выбежала со двора и опрометью бросилась к поселку метисов, но проулки были пусты, и площадь тоже. Повсюду были видны следы поспешного бегства. Над непогашенным очагом висел котелок с булькающим варевом, валялась в грязи оборвавшаяся бельевая веревка вместе с развешанным на ней тряпьем, по которому не раз прошлись чьи-то сапоги. Громко жужжали мухи, а вонь стояла еще более жуткая, чем прежде.
      - Неверный?! - прошептала Амеда в страшной тишине. Она, еле дыша, прижала ладонь к губам. Ее друг не мог уйти, ведь не мог же! Она с опаской пошла дальше. Теперь, когда с ней не было Фахи Эджо, девочке было боязно здесь. Пройдя несколько шагов, она задела ногой ночной горшок. Горшок, звякнув, перевернулся. Потом Амеда наступила на что-то мягкое, податливое. Девочка поежилась - это была мертвая птица. Занудные мухи жужжали и жужжали. Но девочке казалось, что в голове у нее звучит какой-то особый звон. Она думала о Всадниках. О Черном и о Красных и Желтых, которые прискачут за Черным. Неужели они правда спалят деревню дотла? Но если все верили в это, наверное, так и должно было случиться. Но Амеда осознавала и что-то другое. Сначала эта мысль звенела в ее сознании подобно жужжанию мух, а потом вдруг преобразилась в боль.
      Девушка! Дона Бела!
      Амеда обшаривала взглядом проулки. Поселок метисов напоминал лабиринт, но обшарпанную ваганскую кибитку она бы узнала сразу. Девочка пошла тем путем, которым шла утром с Фахой Эджо. Миновала кособокую хижину, выстроенную из плавника, с занавеской из водорослей на месте двери. К столбику возле входа было приколочено гвоздем некое изображение, сплетенное из водорослей и призванное отгонять злых духов. Закон халифата Куатани возбранял метисам пользоваться дарами моря, но они дерзко нарушали закон и собирали водоросли, а потом открыто развешивали их вот так - словно хотели всем показать, что они ничего не боятся.
      - Кроме всадников! - проговорила Амеда вслух и чуть было не расхохоталась, но смех ее сразу же утих, как только она свернула за угол. Кибитки Эли Оли Али на месте не было.
      Амеда стукнула себя кулаком по лбу. Какая же она дура! Ну, конечно, кибитки и не могло быть здесь! Двоюродный братец Фахи Эджо был не какой-нибудь глупый крестьянин, готовый бросить все нажитое и бежать в горы. Наверняка сейчас он уже был далеко отсюда и вез свою драгоценную поклажу на рынок в Куатани.
      Амеда застонала. Перед ее мысленным взором снова предстал образ прекрасной пленницы, но теперь не время было думать о Доне Беле.
      Миновав то место, где раньше стояла кибитка, девочка оказалась на вершине утеса - на том самом месте, где Эли Оли Али отказался от лампы, назвав ее дрянной, никому не нужной вещью. Амеда чуть было снова не рассмеялась. Теплый ветер раздувал ее домотканую рубаху. Глядя на сверкающее под лучами солнца море, девочка зажмурилась. Наверное, Фаха Эджо уехал вместе с братом? Но нет, ведь пастух был рядом с ней в трапезной и исчез только после того, как оттуда выбежал Всадник.
      Амеда представила, как ее дружок бежит по дороге и пытается догнать кибитку братца.
      Она прищурилась и посмотрела вдаль - туда, куда уводила прибрежная дорога. Дорога шла на подъем, затем пересекала деревню, но больший ее отрезок находился рядом со скалами, примерно на середине откоса. По другую сторону от деревни стоял высокий холм. Амеда побежала туда, зная, что оттуда лучше всего будет видна дорога на Куатани. Сколько раз они с Фахой Эджо сидели на вершине этого холма и смотрели на идущую вдоль побережья дорогу, на блистающий вдали Куатани, Жемчужину Побережья. Фаха Эджо не раз посмеивался над Амедой и говорил, что она дурочка, если не готова в любое мгновение сорваться, бросить все и устремиться к этому городу. "Хочешь уйти, так уходи сейчас", - подзуживал он подружку. Иногда Амеде казалось, что так и надо поступить. Порой она была готова тронуться в путь, если бы только Фаха Эджо согласился пойти с ней.
      Глупые мысли! На этого хитрого пастушонка нельзя было полагаться. Он только раззадоривал Амеду, хотел испытать ее храбрость. А Амеда частенько задумывалась: а есть ли у нее хоть толика храбрости? Может быть, храбрость у нее и была, вот только она этого никогда не проверяла.
      Скоро ей представится возможность это проверить.
      Солнце немилосердно палило. Зной струился вниз, ниспадал на острые скалы и песок. Сначала Амеда разглядела отпечатки следов на осыпи, потом вгляделась в жаркое марево и выкрикнула:
      - Неверный!
      На самой вершине холма, где они, бывало, сидели и оглядывали окрестности, стоял ее дружок. На миг он обернулся, но только на миг, и Амеда увидела, как сверкнула дужка лампы, высунувшаяся из кармана оборванной куртки Фахи Эджо. Но не из-за этого сердце девочки забилось чаще. Фаха Эджо сжимал в руке большой тяжелый камень. Он занес руку для броска.
      С нижней дороги послышался топот копыт.
      - Неверный! - снова прокричала Амеда, бросилась вверх по склону холма, понимая, что не успеет. Потом, по прошествии времени, она гадала: понимал ли Фаха Эджо, что делает. Может быть, он хотел показать, как презирает унангов, и желал высмеять их трусость. А может быть, решил показать силу своей дружбы. А быть может, Фаха Эджо просто-напросто был непроходимо глуп.
      С криком Фаха Эджо швырнул камень вниз и попятился назад. Он не сумел удержаться на ногах, упал, и лампа вывалилась из его кармана. Амеда, задыхаясь, побежала быстрее. Будь у нее в запасе еще мгновение, она бы успела схватить драгоценную лампу, но вновь опоздала. Рука Фахи Эджо оказалась проворнее. Схватив лампу, он что-то пробормотал.
      И тут...
      Сначала прозвучал раскат грома. Потом сверкнула ярчайшая вспышка.
      - Неверный!
      Амеда пошатнулась, заморгала, замотала головой. Сияние было нестерпимым. Медленно, не сразу вернулось к девочке зрение. Не сразу осознала она, что произошло.
      - Неверный!
      Но на том месте, где несколько мгновений назад стоял Фаха Эджо, не осталось ничего, кроме скал, камней и песка.
      Потом Амеда снова услышала топот копыт и в страхе взглянула вниз. Вздымая клубы пыли, в сторону Куатани по дороге скакал верблюд, лишившийся седока. А на дороге, раскинув руки, неподвижно лежал Черный Всадник.
      Амеда спустилась вниз по осыпи. Тяжело дыша, она опустилась на колени рядом с Всадником. Коснувшись его шеи, она ощутила последние биения жизни. Черный тюрбан слетел с головы Всадника и откатился в сторону. Ярко-алая кровь растекалась по пыли, булькала, подобно хмельному соку.
      Амеда прошептала:
      - Нет! Неверный, нет!
      И тут свет дня внезапно померк, и Амеда услышала топот копыт нескольких верблюдов.
      Девочка вскочила. Она убежала бы, но бежать было некуда. Из-за скал выехали Красные Всадники. Амеда замерла и в страхе уставилась на них.
      - Убийца! - крикнул кто-то из Всадников. - Убийца и изменник!
      Глава 17
      НОВЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДЖЕМА
      Кибитка наконец остановилась.
      Поначалу трясло так сильно, что Джем даже думать ни о чем не мог вцепившись в ткань, которой были обиты стенки, он пытался удержаться в более или менее устойчивом положении. Но его все равно мотало из стороны в сторону, и он то и дело ударялся о стенки. Потом кибитка поехала медленнее, и на какое-то время Джему удалось задремать - ровное покачивание и позвякивание браслетов на запястьях девушки убаюкало его. Но вот он открыл глаза и, увидев девушку, пристально уставился на нее. В кибитке не было окошек, но с потолка на цепочке свисала горящая лампа и озаряла тесный мирок фургона мягким золотистым светом. При таком освещении девушка показалась Джему чуть ли не богиней, но ее красота возбудила в нем не желание, а только трепетный восторг. Мерцающая чадра! Сверкающие каменья! Джем уже не раз пытался произнести свое имя и извиниться за причиненное красавице беспокойство, но девушка все время молчала. Вот и теперь она сидела, окутанная смирением и печалью, опустив глаза. "Не немая ли она?" гадал Джем.
      За деревянной стенкой слышались голоса возницы и его маленького сына, в тишине казавшиеся слишком громкими.
      - Ну, все, приехали. Тут и заночуем.
      - Пап, мы разве не доедем... до города?
      - Ночью? Вот балбес! Мы уже сколько едем и давно удалились от побережья. Неужто ты думаешь, что я стану ехать ночью, когда Всадники в пути? У нас с собой драгоценная поклажа, Малявка, и я не желаю, чтобы ее сцапали эти унангские псы! - Послышался глухой стук - словно на песок упало что-то тяжелое. - Давай спрыгивай. Разбери-ка поживее седельную сумку и разведи костер. Жрать охота. Да, и вот еще что, Малявка...
      - Да, пап?
      - Выпусти ее. Пусть проветрится. Как-никак, последняя ночь у нее осталась.
      Джем, вытаращив глаза, смотрел на прекрасную девушку. Только теперь она ответила ему взглядом, и он понимал, что во взгляде ее скрыта какая-то мольба. Ну, конечно! Зачем бы такой чудесной красавице, высокородной девице, путешествовать в компании с какими-то жуткими оборванцами? Говоря о драгоценной поклаже, мужчина, конечно же, имел в виду девушку. Но что означало - "последняя ночь"? Послышался визгливый скрежет отодвигаемого засова. Джем напрягся, приготовился к драке с отцом Малявки.
      Но в кибитку забрался сам Малявка. Заливаясь слезами, девушка обняла мальчика, пригладила его темные волосы. Но он поспешно вывернулся из ее объятий.
      - Дона Бела, скорее... выходи.
      Глаза девушки наполнились невыразимой печалью.
      Джем прошептал:
      - Что происходит? Она - его пленница, да?
      - Тс-с-с! - прошипел мальчик. - Желтоволосый, тебе надо спрятаться! Сейчас папа Эли ничего не знает, но если найдет тебя, он тебя точно убьет!
      - Я его не боюсь!
      - Пожалуйста!
      Девушка, звеня браслетами и бусами, послушно спустилась по ступенечкам приставной лесенки. Джем потянулся было за ней, безотчетно желая удержать, но ткань ее платья выскользнула из его пальцев.
      - Завтра мы приедем в город, - прошептал мальчик. - Сиди здесь... только сиди здесь.
      - Но я не могу!
      Мальчик, не говоря ни слова, тоже спустился по лесенке. Джем бросился к двери, но Малявка резко захлопнул дверь, и она пребольно стукнула Джема по лбу.
      Джем без сил опустился на пол.
      - Малявка, что ты там возишься? - сердито крикнул Эли Оли Али.
      - Ничего, пап! Все в порядке!
      Ржавый засов скрипнул и водворился на место.
      Что это за песня?
      Джем сжал голову руками, стараясь не застонать. Звучащая на высоких нотах, пронзительная, неземная мелодия плыла по воздуху. Казалось, она доносилась из немыслимой дали. Слов Джем не различал, но голос был необыкновенно красив и чист. Потом он наконец понял, что голос звучит не вдалеке, а совсем рядом, за стенкой кибитки. Девушка? А он решил, что она немая! Джем напряг слух и попытался расслышать слова, но девушка пела со странным акцентом, да и напев был настолько удивительным, что думать о смысле слов не хотелось.
      Именно тогда и произошло нечто необычайное. Сначала возникло некое ощущение - знакомое тепло согрело сердце Джема. Неужели это было возможно? Он осторожно привстал, сел, поджав ноги, стараясь не производить шума, и сжал в руке кожаный мешочек, висевший у него на груди под рубахой. Точно! Происходило именно то, о чем он подумал! Лампа погасла, в кибитке стало темно, но Джем видел зеленоватое сияние. Свет пульсировал, пробивался сквозь его пальцы, сжимавшие кристалл.
      Но как же это? Почему? Лиловый кристалл, когда Джем носил его на груди, оживал только вблизи от другого, зеленого кристалла, который был у него теперь. Не прошло еще и суток с того мгновения, когда Джем внезапно и странно попал на побережье этой страны. Неужели он уже оказался так близко от цели своего странствия? Джем затаил дыхание. Его зазнобило от предчувствия чуда. Чуть ли не виновато смотрел он на зеленое свечение. А потом вдруг ему стало страшно. Не только вблизи от своего собрата загорался первый кристалл. Нет. Это происходило и еще в одном случае.
      Это случалось тогда, когда где-то рядом появлялось антибожество.
      Все это время сквозь сознание Джема, подобно стеблю странного растения, пробивался диковинный напев. Но вот песня смолкла и кристалл угас.
      Снова наступила темнота. Сердце Джема взволнованно билось. В одно мгновение кристалл не только угас, но и остыл. Теперь Джем думал: уж не померещилось ли ему, что камень вообще светился. А если померещилось, то, может быть, из-за того, что он стукнулся головой о дверь? Лоб у него по-прежнему побаливал. Джем поспешно пригладил растрепавшиеся волосы, прижался ухом к двери. Теперь был слышен голос Эли Оли Али, и слова можно было разобрать без труда.
      - Милая сестрица, ты так радовала нас все время, пока мы странствовали... Подумать только, что теперь я больше никогда не услышу твой сладкой песни, звенящей у костра посреди ночи в пустыне! А может быть, споешь еще разок, а? Перед сном? Что-что? Ах да, я вижу тревогу в твоих глазах... можешь ничего не говорить. Молчи, я сам все пойму. Только постарайся смотреть поласковее, лишь об этом я тебя прошу... Какой мужчина устоит перед такой красотой? Знаешь что, милая... Есть у меня одна мыслишка: хочу проехать с тобой под окнами Каска Далла, как только мы попадем в Куатани. Да у него пена на губах выступит, он на землю грохнется от зависти!
      Эли Оли Али довольно крякнул. Затем послышалось бульканье жидкости. Джем, сидевший в кибитке, нервничал все сильнее. Эти звуки ему совсем не нравились.
      - Ох и хорош этот хмельной сок... да не бойся, милашка! - продолжал Эли. - Что я, девушек вроде тебя не видал, что ли? Ну, пусть не таких милашек, как ты, но... в твоем положении, так скажу. Ты боишься? Пф-ф-ф! Это же быстро делается! А тот мужчина, что заплатит за твою непорочность, все сделает быстренько и ладненько, и не сомневайся!
      Послышался сдавленный вздох, приглушенные рыдания. Затрещали поленья в костре. Джем сидел, прижав кончики пальцев к двери, и гадал, не удастся ли ему посильнее надавить на нее, чтобы она сорвалась с петель.
      Мальчик играл с собакой.
      - Ко мне, пес!
      Тяжелое дыхание собаки.
      - Пес, неси сюда палку!
      Заливистый лай, потом - злобный окрик Эли Оли Али. Звук затрещины, хныканье мальчишки.
      - Хватит! Брось этого грязного пса и ступай спать, понял? У меня с сестрицей приятный разговор... и мы не желаем, чтобы ты, грязный оборванец, нам мешал.
      Собака умолкла. Мальчик тоже.
      - Ну, сестренка, садись же поближе к братцу, а? Я тебе говорил, что этот малый - иноземец? Ну, тот, что первым желает купить тебя? О да, да, конечно, стоит обрадоваться! Хороший покупатель, очень хороший, и я не желаю, чтобы Каска его переманил, вовсе не желаю... Ну а я что сказал своему иноземному приятелю? Хм... Я ему так сказал, что привезу ему такую красотку - точь-в-точь такую же, как Мерцающая Принцесса, пальчики оближешь... а ведь ты и вправду на нее сильно похожа... только эта красотка - так я ему сказал - искушена в ремесле любовных утех! Ну-ну, пока что не искушена, но ведь ты всему научишься, правда?
      Снова послышалось бульканье. Эли Оли Али явно угощался каким-то хмельным пойлом. А Джем был уже вне себя от гнева. Он был готов немедленно прикончить этого старого сводника. Джем еще раз надавил на дверь всем телом.
      - Куда подевался этот мерзавец? - выкрикнул Эли Оли Али. - Малявка, ты где?
      - Писаю, пап! - донесся в ответ испуганный голосок.
      - Тьфу! Ладно, ложись спать в кибитке. У нас с сестрицей разговорчик по душам, верно? - замурлыкал Эли Оли Али. Джем с ужасом представлял себе, как этот грязный толстяк гладит девушку, ласкает ее похотливыми руками. Ну, больше не боишься? А у этих иноземцев, у них, знаешь ли, порой... такие диковинные пристрастия... так что вот тебе мой совет: будь готова ко всему. И вот я что думаю, милашка... Может быть, нам немножечко с тобой попробовать... кое-что попробовать перед тем, как для тебя наступит большой праздник? Ну, поучу я тебя кое-чему, а? Для опыта, а? Девчонки Каски - они опытные, ух какие опытные... Да... уж это да... девчонки много всякого знают, чтобы ублажить мужика, но притом остаться невинными... ну же, милашка, не надо дичиться!
      Вдруг голос Эли Оли Али стал злобным:
      - Стой, сучка!
      Джем быстро отполз от двери и приготовился вышибить ее, превратившись в живой таран. Он бросился вперед. Но в это же самое мгновение Малявка отодвинул засов.
      Девушка вскочила и побежала во тьму.
      Пьяно качаясь, Эли Оли Али бросился следом за ней как раз в тот миг, когда Джем вывалился из кибитки. Поднявшись на ноги, он накинулся на сводника и повалил его на землю.
      - Ох! - вырвалось у Эли. - Что за...
      - Грязная скотина! Не смей прикасаться к этой девушке!
      Началась драка, но Джем был трезв, и потому преимущество было на его стороне. Он изо всех сил заехал толстяку кулаком между глаз, и тот обмяк и затих. Джем бросил его, вскочил, выпрямился и всмотрелся в темноту. Он впервые осознал, что находится в пустыне, посреди диких, темных, таинственных барханов. Он с благоговейным трепетом воззрился на усыпанное звездами небо.
      - Ты его... убил? - послышался рядом жалобный голосок.
      - А? - откликнулся Джем. - Да нет, он дышит. Просто чувств лишился, вот и все.
      - И я тоже! - Малявка с трудом поднялся с песка. - А он... скоро прочухается?
      - Он крепкий малый. Думаю, скоро придет в себя.
      - А может... ну, ты понимаешь...
      - Что? - обескураженно спросил Джем.
      Малявка шмыгнул носом.
      - Убьем его?
      - У меня и в мыслях этого не было! - Джем с усмешкой посмотрел на мальчика. - Ведь он твой отец, как-никак.
      - Лучше бы он не был моим отцом!
      - Ну, тогда - другое дело. Мы его убьем - но не сейчас. Где та веревка... помнишь? Пожалуй, лучше его связать.
      Малявка обрадованно ухмыльнулся и нырнул под кибитку. Через считанные мгновения Эли Оли Али уже лежал бы связанный по рукам и ногам, а к услугам Джема была бы кибитка. Еще немного - и все это так и случилось бы. Но этому плану кое-что мешало. Джем растерянно всматривался в темноту за пределами круга света, отбрасываемого костром.
      Дона Бела! Куда она подевалась?
      За барханами послышался лай собаки. Джем сорвался с места и помчался в ту сторону.
      - Дона Бела! Дона Бела, где ты?
      Было темно - хоть глаз выколи. Незнакомые созвездия ярко горели в ночном небе, но их свет не доходил до черных барханов.
      Луны не было. Джем вглядывался и вглядывался во мрак, но не видел ни девушки, ни собаки.
      Джем успел уже уйти довольно далеко от кибитки. Он тревожился за девушку, но боялся и за мальчика, которого оставил наедине со злобным папашей. Долго ли оставалось ждать, пока старый греховодник придет в себя? Джем растерянно обернулся. Он уже не знал наверняка, в какую сторону возвращаться.
      Снова повернулся. Тьма. Только непроницаемая тьма кругом. Но не мог же так быстро погаснуть костер?
      Но если на то пошло, барханы были высоки. Очень высоки.
      Джем тяжело дышал.
      Снова залаяла собака, и Джем решил, что пустыня насмехается не только над его зрением, но и над слухом тоже. Он позвал девушку. Окликнул собаку.
      А потом увидел нечто очень и очень странное.
      Джем ахнул. Это была собака, но как же необыкновенно она выглядела! На месте грязной тощей дворняги стояло создание, испускавшее неземной свет. Лиловый свет.
      Собака снова залаяла и помчалась прочь.
      - Погоди! Стой! - В изнеможении, с трудом дыша, Джем побежал вверх по склону очередного бархана. Что могло означать это странное свечение? В одном Джем уже больше не сомневался: ему ни за что не отыскать обратной дороги к кибитке.
      Новые приключения звали его вперед.
      У него вдруг закружилась голова. Пошатнувшись, он прижал ладонь ко лбу. Он снова увидел собаку, но теперь свечение, окружавшее ее, изменило цвет.
      Он стал зеленым! Пес снова залаял и снова помчался прочь.
      - Подожди, пожалуйста!
      В следующее мгновение собака засветилась красным светом.
      В воздухе раздался каркающий хохот. Джем завертелся на месте. И тут кто-то напал на него сзади. Джем стал вырываться, но на его лицо легла мерзко пахнущая тряпка.
      Глава 18
      ПЫЛАЮЩАЯ ПТИЦА
      - Удивительно!
      - Великолепно!
      - Какие белые!
      - Какое голубое!
      - А эти утесы!
      - А эти корабли!
      - Какие цвета!
      - Какие паруса!
      - То быть фелюги, - прозвучал хрипловатый голос и прервал восторженные восклицания.
      - Капитан? - Раджал обернулся к старому морскому волку.
      Капитан Порло стоял у борта чуть поодаль от молодых людей. Как и они, он жадно всматривался вдаль, где открывался вид на гавань. Вот только лицо его, в отличие от лиц Каты и Раджала, выражало отнюдь не восторг, а мрачное недовольство.
      - Фелюги, - повторил капитан, вытащил подзорную трубу и навел ее на пристани, возле которых и на рейде стояло множество кораблей. - Не говорить уже про шебеки, каяки и дхоу. Иноземцы, сплошной иноземцы, их там жутко много бывай! Это почти все равно быть, как будто попадай в яма с кобра, а мы про кобра очень даже хорошо знай, мой левый нога, а? Да там мы увидать даже один-другой ланьярский торговец, можете мне поверить.
      - Ланьярский? - непонимающе переспросил Раджал.
      - Из Ланья-Кор, - объяснила Ката. - Радж, ты разве не изучал географию? А я, когда училась в пансионе госпожи Квик, часами просиживала над атласом.
      - Правда? А я-то думал, что ты его носила на голове!
      Ката рассмеялась.
      - Ну, большинство девочек именно для этого и пользовались толстыми книжками - мечтали о красивой осанке! А я, бывало, тайком пробиралась в библиотеку, когда все остальные спали, и узнавала о многом таком, о чем нам не рассказывали на уроках - и все это были очень важные вещи. Просто наши учителя считали, что девочкам про такое знать вовсе не обязательно. Наверное, еще тогда у меня было чувство, будто в один прекрасный день мне предстоят путешествия.
      - Ни за что не поверю, что ты ожидала именно такого путешествия!
      - Такого совсем не ожидала.
      На миг Ката погрустнела. Ею снова овладела печаль. Если бы только Джем был здесь! В последний день плавания Раджал и Ката рассказывали и пересказывали друг другу истории своих странствий, будто, повторяя их, пытались найти разгадку внезапного исчезновения Джема. Но добивались они только того, что начинали мучить друг друга вопросами. Что произошло? Почему пропал Джем? Когда Ката, собравшись с духом, попросила лорда Эмпстера помочь им понять случившееся, благородный господин только одарил ее добрым взглядом и протянул еще одно яблоко.
      Вдруг послышался его голос:
      - Ну что ж, Порло, ты быстро добрался до цели.
      Ката вздрогнула. Она полагала, что опекун Джема посиживает в своей каюте, а он, оказывается, бесшумно поднялся на капитанский мостик. Странно - как неожиданно он всегда появлялся! Полы его плаща развевались. Лорд Эмпстер глубоко затянулся дымом из трубки, вырезанной из слоновой кости.
      - Точно так, мои господины, - отозвался капитан. - Потому что мы удачно обогнуть мысы Сдержанные Обещания. Попутный ветры дули вся день, с тот мгновений, когда мой деревянный дама обратился в плоть и кровь! Если я выражаться неудачный, извинять меня, барышня. - Он улыбнулся Кате.
      Кату вряд ли смутило бы подобное сравнение, но все же почему-то ей стало не по себе. Уже не впервые ей хотелось ущипнуть себя - будто она не могла поверить, что на самом деле здесь находится. Она обвела своих спутников удивленным взглядом, перевела взгляд с мостика на палубу, где смуглые матросы с бронзовыми от загара спинами трудились не покладая рук, лишь время от времени ругаясь и сплевывая слюну, приправленную жевательным табаком. А потом она не выдержала и улыбнулась, вспомнив о том, как переживал капитан, опасаясь, что матросы взбунтуются, заметив, что новая пассажирка слишком похожа на деревянную фигуру женщины на носу корабля. На самом деле, если кто-то из матросов и бросал взгляд на Кату, он тут же стыдливо отворачивался, не смея разглядывать такую важную даму. Порой Ката делала вывод: в том, чтобы принадлежать к так называемому прекрасному полу, есть кое-какие преимущества.
      - Порло, не одолжишь ли трубу? - обратился к капитану лорд Эмпстер и, прижав подзорную трубу к глазу, восхищенно проговорил: - Куатани, Жемчужина Побережья! Много лет пролетело с тех пор, как я впервые побывал здесь, но более прекрасного зрелища мне увидеть так и не довелось.
      - Так вы бывали здесь раньше? - подозрительно осведомился Раджал.
      - О, бывал. Прежний калиф, дядя нынешнего калифа, был другом моей юности. Много вечеров я провел, странствуя по бесчисленным мраморным палатам его дворца, и только потом отправился дальше, чтобы повидать другие уголки мира. О, юноша-ваган, осмелюсь утверждать, что в юности я путешествовал не меньше, чем твои непоседливые сородичи. А теперь калиф осведомлен о моем прибытии и примет и меня, и моих спутников как самых дорогих гостей.
      - Хмф! - фыркнул капитан Порло. - Ну а вот я ему не быть дорогие гости. Я ему враги!
      - Будет тебе, Порло! Никто тебя и не вспомнит!
      - Хмф! - снова недоверчиво фыркнул капитан и пробормотал что-то насчет того, что если тут могут вспомнить молодого Метению Эмпстера, то и молодого Фариса Порло, глядишь, тоже смогут распознать.
      Лорд Эмпстер рассмеялся.
      - Ну, ну, Порло, если и тогда ты был таким же бравым моряком, как теперь, то, конечно, тебя все узнают. Но на самом-то деле в те годы ты был всего лишь буфетчиком - как теперь Прыщавый.
      Капитан набычился.
      - Прыщавый? Прыщавый! Вы, господины мои, разве можно так оскорбляй мужчина! Я был самый настоящий красавцы, это я вам точно говорить, совсем не такой, какой этот мешок с гной на две нога! Да вот вы хоть барышня Ката спрашивай, - прощенья просим, барышня, - неужто она не понимать, какой я бывай раньше славный паренек? Бывай, бывай, пока с кобра не повстречайся. Это все хмельной зелье виноват, которым тут торгуй, одно слово.
      - Зелье? - изумился Раджал. Это было что-то новенькое. - А я-то думал, здешним жителям нельзя пить спиртное!
      - "Нельзя пей" и "не пей" - это бывай две большая разница, я вам так говорить, господин Радж. Унангская ротгут? Смертельный дрянь! Вот мне казался, я по воздух могу ходить, а вы теперь на меня посмотреть, а? Капитан в сердцах топнул по мостику деревянной ногой. - Послушать опытный человеки, юноша: держаться подальше от этот треклятый зелье и от кобра!
      Раджал пообещал, что непременно последует совету капитана, а Ката не выдержала и рассмеялась. Но лорд Эмпстер сохранил бесстрастное выражение лица.
      - Увы, я боюсь, что нашим юным друзьям встретятся более страшные опасности, нежели те, о которых ты говоришь, Порло, и встретятся еще до того, как мы покинем побережье этой страны. А теперь, Порло, взгляни-ка на свои флаги. Правильно ли подобраны цвета?
      Как все прожженные морские волки, капитан Порло имел в запасе на борту "Катаэйн" флаги флотов разных стран. Матросам то и дело приходилось их шить или латать. Политика своевременной смены флагов была делом мудрым, но порой хлопотным. За время плавания время от времени приходилось в спешном порядке менять флаги, когда впередсмотрящий замечал на горизонте судно сомнительной приписки.
      Капитан выругался. Радуясь попутному ветру, матросы не удосужились спустить венайский штандарт, который был поднят при встрече с подозрительным шлюпом, сшивавшимся неподалеку от устья реки Орокона. Порло сердито позвал Прыщавого, но только собрался дать команду спустить штандарт, как прозвучал другой крик.
      Кричала Ката. С ней случилось нечто ужасное. Страшная головная боль острая, как кинжал, - сразила девушку. Она вскрикнула и рухнула на палубу.
      - Ката! Ката! Что с тобой? - воскликнул Раджал.
      И тут же понял, в чем дело. Прыщавый, не успевший выбраться из своего "вороньего гнезда", подпрыгивал и указывал вверх. Остальные матросы, задрав голову, глазели туда, куда указывал мальчишка. Птица. Она летела со стороны суши и рассекала синеву неба подобно комете.
      Это был ястреб, и его крылья горели.
      Громко и тревожно птица кричала от боли. Одинокий буревестник в испуге шарахнулся в сторону. Потом раскричались бакланы, нырки, чайки. Все они разлетались в разные стороны, охваченные тревогой.
      Забравшаяся на ванты Буби визжала и металась.
      Выше и выше взлетала пылающая птица и исчезла в яркой синеве небес над Куатани.
      А потом все прошло. Ката потерла лоб и обвела взглядом лица троих своих спутников.
      - Ката, что случилось? - заботливо спросил Раджал.
      - Боль этой птицы стала моей. А моя боль - болью птицы.
      - Что? Это была волшебная птица?
      Капитан Порло неуклюже наклонился и стал гладить руку Каты.
      - Бедный девочка подумать, что это быть кобра, я так догадывайся. А теперь не мучай свой бедненький головка, барышня. Кобра с неба не падай, они совсем не умей летать.
      А лорд Эмпстер странно изменившимся голосом произнес:
      - Девушка обладает эмпатическим даром. Быть может, еще до окончания этого испытания этот дар окажется жизненно важным. А может быть... может быть, и нет.
      Раджал попросил бы аристократа объяснить, что тот имел в виду, но в это мгновение случилась другая беда. На берегу грянул выстрел, а в следующее мгновение в воздухе просвистело ядро и с громким всплеском упало в воду рядом с кормой "Катаэйн". Взметнулся фонтан брызг, волна залила палубу.
      Корабль накренился. Стараясь удержать равновесие, капитан Порло героически балансировал на деревянной ноге и за миг до того, как ему довелось рухнуть на мостик подобно поверженному идолу, он успел крикнуть:
      - Предупредительные выстрел! Развороты против ветры! Прыщавый! Прыщавый! Поднимай, скотины, флаги синемундирники, а не то я тебе башка отрывай!
      Ката, забыв о страхе, не отводила глаз от берега незнакомой страны. Она не знала, что готовит ей будущее, и даже не догадывалась об этом, но в одном она была уверена.
      Впереди была опасность.
      КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ДЕВУШКА В ЗЕРКАЛЕ
      Глава 19
      ПРОКЛЯТИЕ КАЛЕДА
      - Симонид?
      Старик снова впал в забытье. Не мигая, он с неизбывной тоской смотрел на заходящее солнце. Принц Деа наклонился и бережно коснулся сморщенной руки старика. Близился вечер, и они сидели посреди благоухающих зарослей в висячих садах. Симонид сидел в кресле-качалке. Его ученик устроился на траве, скрестив ноги, возле старика. Время от времени за занавесом густой листвы слышалось щебетание, но то были не птицы. То были Таргоны-Хранители. Казалось, они повсюду следуют за принцем Деа, но сейчас по крайней мере Хранители согласились скрыться с глаз.
      После того как Симонид упал в обморок, он целые сутки бредил, и только сегодня силы вернулись к нему. Нынче утром он покинул одр болезни, полный решимости исполнить повеление султана и подготовить юношу к предстоящему вступлению в брак. Некоторое время назад, когда солнце еще стояло высоко, Симонид и вправду толковал об этикете, о манерах, о нравственности. Его голос убаюкал бы Деа, если бы старик то и дело надолго не умолкал, как, к примеру, сейчас. Деа смотрел на старика, и в него проникала печаль Симонида, а к ней примешивалась его собственная тоска. Здесь, посреди пышных папоротников и ярких цветов, они когда-то весело и беззаботно резвились с Талем.
      - Симонид?
      Во время первой паузы в разглагольствованиях учителя Деа припомнился страх, испытанный вчера, когда он подумал, что Симонид умер. Принц так испугался, что чуть было не позвал Таргонов. Теперь он понимал, что душа старика, как и его душа, переполнена тоской. И вряд ли могло быть иначе. Как стыдно стало Деа, как невероятно совестно, когда ему показалось, что из-за грубости отца оборвалась жизнь Симонида! А какая тоска, наверное, охватывала старика, когда он видел, как сердце его бывшего ученика обвивала, подобно лиане-паразиту, жгучая злоба!
      Деа нежно погладил руку старого учителя. Его наставления он слушал рассеянно. Его совсем не интересовали все эти условности и правила, согласно которым теперь должна была потечь его жизнь. Деа смотрел на Симонида и догадывался о том, что в этой голове с высоким лбом, наверное, хранится немало занимательных историй - намного более интересных, чем те сухие, бездушные фразы, которые Деа слышал от старика раньше и которые тот наверняка произносил много раз за свою долгую жизнь.
      - Симонид?
      Старик посмотрел на Деа сверху вниз добрыми глазами и вяло пожал руку юноши. На глаза принца навернулись слезы - он вспомнил о том, как рука отца больно сжала его гениталии, а потом вспомнил о другой руке, к которой ему уже никогда не суждено было прикоснуться.
      - Симонид, - сорвались вдруг слова с его губ, - отец рассказывал мне о друге, который у него был когда-то, - о друге по имени Мала. Знал ли ты об этом друге отца и о постигшей его судьбе?
      По лицу старика пробежала тень тревоги, но тревога тут же сменилась печалью. Он глубоко заглянул в глаза юноши, так невинно, но так неотрывно смотревшие на него. О да, да, он знал о Малагоне и о той горькой истории, что стала причиной его гибели. Но старик не сомневался: что бы об этом ни рассказал сыну султан, сокровенной правды он Деа не поведал.
      Симонид глубоко вдохнул. Прошло очень много лет с тех пор, как он был принят в Школу Имамов. Учась в Каль-Тероне, он делал удивительные успехи и оправдал все ожидания, возложенные на него в юности. Долгое время он исполнял то, что считал своим долгом, даже тогда, когда сомнения терзали его сердце. И вот теперь Симонида снова мучили сомнения, но он понимал, что сегодня нельзя отступить. Его долг - вернее говоря, его задача сейчас состояла в том, чтобы говорить с принцем о бессмертных понятиях, об истинах, изложенных в Книге Пророка. Но юноша почти не слушал его - точно так же, как давным-давно почти не слушал своего учителя его отец. Старик нахмурился. Если он хотел, пока был жив, сделать доброе дело, не должен ли был он позаботиться о том, чтобы Бесспорный Наследник со временем превзошел своего отца? Пожалуй, стоило дать юноше несколько уроков, не прописанных в священных книгах.
      За завесой листвы снова заверещали Таргоны. Симонид с опаской оглянулся по сторонам, наклонился к Деа и дрожащим голосом проговорил:
      - Хочешь ли ты, Деа, послушать историю о твоем отце... о твоем отце, когда он был молод?
      Принц, широко раскрыв глаза, кивнул. Потом Симонид говорил тихо, почти шепотом. Таргоны, до которых доносилось только приглушенное бормотание, решили, что урок священного писания возобновился.
      - Деа, твой отец - сильный, могущественный человек в расцвете своих лет. Способен ли ты представить его юношей твоего возраста - нет, даже младше тебя? Да, трудно даже помыслить о том, что твой отец был так юн, верно? Однако время производит с людьми удивительные превращения - намного более удивительные, нежели те, про которые говорится в древних сказаниях. Когда-то и твой наставник - тот дряхлый старик, которого ты сейчас видишь перед собой, - был гибким, стройным и безбородым юношей, жадно всматривавшимся в жизнь, простиравшуюся перед ним. А внушающий благоговейный страх своим подданным нынешний правитель этой страны тогда был худощавым мальчиком в белой рубахе, и этот мальчик весело бегал по этим благоухающим зарослям.
      С какой любовью я вспоминаю его, тогдашнего: его шея была длинной и гибкой, как стебелек, его голос - высоким и звонким. Он был ясноглазым, восторженным и бесконечно любопытным. Теперь мне кажется, что он был даже чересчур любопытным. Порой мне хотелось протянуть руку и удержать его, не дать ему заглянуть в такие бездны, куда не положено заглядывать столь юному созданию.
      Увы мне! Зачем я раздувал это жаркое пламя, когда разумнее было бы загасить его! Но я прожил слишком долго без пищи для разума. Твой дед не отличался пытливостью ума и был равнодушен ко всем проявлениям моей науки. А в твоем отце, напротив, я обнаружил именно такого ученика, о каком страждет сердце наставника. Мною овладела алчность человека, готового передать свои познания тому, кто жаждет их впитать. Кроме того, мною руководило и честолюбие - я мечтал продвинуться на ступень вверх в то время, когда твой отец занял бы престол. Я отдавал ему все, что имел, воодушевлял его в его опасных начинаниях.
      Он страстно тянулся к знаниям - вскоре я понял, насколько страстно. Когда твой отец был еще совсем юным, к его опочивальне каждую ночь прилетал соловей и усаживался на ветке под окном. Когда бы я ни заглянул в опочивальню поутру - соловей всегда был на своем посту и заливался трелями, которые наполняли радостью мое сердце. Но однажды утром соловей исчез, исчез и твой отец. Из сада доносился встревоженный голос Ламми. Нянька в страхе окликала пропавшего принца. Случилось так, что разыскал его я. Он притаился здесь, в этих самых зарослях, и сидел на короточках возле трупика птицы. Рядом с ним сидел его друг, юный господин Малагон - спутник всех мальчишеских забав твоего отца.
      О, как жестока и зла была забава этих мальчиков! Они ощипали соловья, а потом острой палочкой проткнули ему горлышко. Когда я застал их на месте преступления, они увлеченно разглядывали глотку несчастной мертвой птички. Я пришел в ужас и был готов выругать их. По крайней мере я мог строго отчитать господина Малагона, решив, что это он подбил юного принца на такую жестокую забаву. Разве он мог забыть о том, что умерщвление созданий верховного бога Орока - тягчайший, смертный грех? Но когда твой отец взглянул на меня, я увидел, что в его глазах нет и тени стыда за содеянное. В глазах его было лишь изумление, вызванное тайнами природы. О, как хорошо я помню те слова, которые он затем произнес срывающимся мальчишеским дискантом: "Добрый учитель Симонид, ну пожалуйста... Я только хотел узнать, откуда берется его песня!"
      С этого дня твой отец посвятил себя изучению природы. Очарованный ее загадками, он пытался постичь тайну жизни, он пробовал прочесть послания, заключенные в биении сердца, в сотрясении недр земли, а затем - в движениях луны и звезд. Он вглядывался в небо через подзорную трубу, часами просиживал над картами, возился с внутренностями убитых им животных. Для твоего отца окружающий мир был набором вопросов, на которые он страстно желал найти ответы, и притом как можно скорее. Во всех этих начинаниях его верным соратником был господин Малагон, которого тогда все называли просто Мала, а я надзирал за их занятиями.
      Эти годы вспоминаются мне как блаженная идиллия. Какой счастливой троицей были мы тогда, в те дни, пока принц, мой юный подопечный, еще был свободен от мантии владычества, которая затем легла на его плечи! Если бы эти дни могли продлиться, то... скажу тебе без ложной лести и подобострастия - твой отец мог бы стать одним из лучших ученых Унанга своего времени. Увы... Первой помехой на его пути стал долг перед государством, а потом - что было намного страшнее - те страсти, которые отвратили его сердце сначала от любви к господину Малагону, а потом... и от любви ко всему человечеству!
      В начале своего шестнадцатого солнцеворота твой отец был объявлен Бесспорным Наследником. Как и тебе, Деа, ему вскоре предстояло вступить в брак, и твой дед избрал для своего первенца восхитительную юную красавицу, принцессу по имени Изадона. Принцесса - твоя мать, Деа, - была уроженкой страны Ланья-Кор, одного из царств Амалии. Но она много лет жила в Каль-Тероне, где ее отец, брат ланьярского короля, служил посланником при дворе Унанга. По старинному обычаю, как всех незамужних девиц, твою мать до свадьбы содержали в затворе, но слухи о ее красоте все же распространялись по стране. Когда по городу пронеслась весть о грядущем бракосочетании принца, была великая радость, ибо кто мог стать лучшей невестой для будущего султана, как не благородная дщерь Ланья-Кор?
      Но вышло так, что твоего отца не слишком заботили мысли о грядущем вступлении в брак. Если на то пошло, то и его грядущее восшествие на престол не очень отягощало его мысли. До того как ему предстояло воссесть на троне, должно было минуть еще много солнцеворотов, и я так думаю, в ту пору он полагал, что мог бы еще долго жить так, как жил прежде, проводя часы напролет в своей лаборатории. Однажды я случайно услыхал, как он говорил Мале о том, что супружество для него - всего лишь дань долгу перед государством, не более того, и что после того, как он исполнит этот долг, в его жизни ничто не изменится, и что ничто не помешает ему в удовлетворении страсти познания мира. Увы, тогда твой отец не знал правды! Это супружество стало для него проклятием!
      Честно говоря, я не мог не дивиться такой пылкой преданности науке, ибо даже мне, притом, что для меня закрыты были радости любви к прекрасному полу, было странно представить, как же молодой человек в расцвете сил способен с таким безразличием взирать на грядущее обладание прелестями красавицы Изадоны?
      Однако я высказал бы несправедливость по отношению к твоему отцу, Деа, если бы стал утверждать, что сердце его было холодно. Ведь тогда он был еще очень молод и воспитан в соответствии с обычаями двора. Он был настолько умен и сообразителен, что мало кто мог бы подумать, что он - как и ты, Деа, - почти не видел мира, лежащего за стенами дворца. Что мог он знать о женских чарах, когда был знаком только с лаской нянюшки Ламми?
      По обычаю Унанга, твой отец не должен был видеть свою суженую до самого дня свадьбы. Позднее, став полновластным правителем страны, он волен был бы, как и его отец, выбирать себе других жен - подобно тому, как гурман выбирает лучшие, самые лакомые яства на накрытом к пиршеству столе. Каким роскошным гаремом он мог бы обладать, каким восхитительным садом удовольствий! В гареме нет тайн, скрытых под чадрами. Но первая супруга это совсем другое дело. Лишь в первую брачную ночь твоему отцу суждено было наконец лицезреть то сокровище, обладателем которого он стал, - в первую брачную ночь, когда в благоуханной опочивальне под надзором опытных евнухов он должен был впервые постичь радости искусства любви.
      И конечно, я ожидал, что твой отец после этого праздника тела осознает наконец, обладателем какого сокровища он стал. Я радовался за него, но печалился за себя и за юного господина Малагона. Я думал, что те перемены, которые твой отец в юношеской своей запальчивости полагал невозможными, неизбежно и быстро произойдут. Я боялся, что для науки твой отец будет утрачен, что он перестанет наведываться в библиотеку и в лабораторию. Я страшился того, что для юного Малагона также не останется места в сердце твоего отца. Я не ошибся ни в первом, ни во втором, ибо и то и другое произошло, но совсем не так, как я ожидал.
      Вступив в брак, твой отец обрел полную свободу при дворе. Его более не сдерживали ограничения, положенные для наследника. Мала оставался рядом с ним, и вскоре все стали восторгаться этими молодыми благородными людьми. Многие говорили о том, что господин Малагон непременно станет Великим Визирем, когда твой отец воссядет на престоле. Даже теперь мое любящее сердце подсказывает мне, что где-то в другом, лучшем мире эта страна могла быть благословлена таким исходом событий.
      Через несколько лун после первой брачной ночи твоего отца при дворе была получена весть о том, что племена уабинов вновь вторглись во владения султана. Твой отец, обуреваемый уверенностью, которую принесла ему обретенная мужская зрелость, заявил твоему деду, что готов выехать на битву во главе войска. Султан с улыбкой отверг это заявление. Бесспорный Наследник, да еще такой юный и неопытный? Разве принц имел право подвергать опасности свою драгоценную жизнь? Более того, разве мог он опуститься до уровня простолюдинов и делить с простыми воинами все тяготы походной жизни? Самая мысль об этом казалась султану чудовищной. Особы царской крови в Унанге никогда не вели себя подобным образом и никогда не стали бы так себя вести. Как ни возмущался твой отец - все его протесты и мольбы были бесплодны.
      Надо сказать, что в сложившемся положении дел было что-то вроде иронии судьбы. Шестнадцать солнцеворотов твой отец не видел ничего за пределами дворца, где прошло его детство, где он довольствовался разглядыванием картин и свитков в библиотеке да диковинок, привезенных из дальних стран. И вот теперь, когда ему предоставлялась, как он думал, возможность хоть немного повидать мир, мысль о том, что эту возможность у него отнимают, была для него нестерпима, она стала для него жестоким ударом. Он был молод, он жаждал постичь все, что может дать человеку жизнь. И понимание того, что он вправе предаться любым чувственным радостям и нежиться в безопасности имперской твердыни, его отнюдь не радовала и не утешала. Восторги супружества довольно скоро прискучили ему - тем более что твой отец, пожалуй, возмущался тем, что невесту выбрал не он сам, что это сделали за него другие.
      И вот тогда-то, как ни грустно мне об этом вспоминать, пожалуй, господин Малагон и совершил роковую ошибку - ошибку, которая стоила ему жизни, хотя и не в прямом смысле. Распаленный разговорами своего друга о предстоящей битве, о славе, которую сулила победа войска султана над захватчиками, в один прекрасный день Мала явился к твоему отцу в плаще воина. Он вступил в войско и должен был выступить в поход против уабинов. О, милый, невинный Мала! Он говорил мне, что желает только помочь твоему отцу, совершить для друга то, что тот мечтал совершить сам. А я промолчал не сказал тех слов, которые могли бы удержать его от этого глупого поступка. Мала был просвещенным молодым человеком, но в том, что могут означать поступки, он ничего не смыслил.
      Твой отец повел себя странно. Впоследствии, размышляя о случившемся, я догадался, что именно тогда проявилась та хитрость, которая затем стала одной из главенствующих черт его характера. Он обнял Малу и они помолились вместе, но я видел, что в душе твой отец пылает яростью. Вскоре до меня дошли слухи о том, что затем он пошел к своему отцу, твоему деду, и стал требовать, чтобы Малу с войском не отпускали. И снова твой дед разгневался и отказал твоему отцу. "Кто он такой? - сердито вопросил султан. - Почему друг Каледа должен пользоваться особыми милостями?" Господин Малагон был молодым человеком благородного происхождения. И если в один прекрасный день ему предстояло стать украшением двора султана, то почему бы для начала ему не заработать славу истинного воина, как подобает вельможе? Твой отец стал спорить с султаном и утверждать, что ему такая слава тоже не помешала бы. Он снова принялся упрашивать отца, чтобы тот отпустил его с войском в поход, но султан снова объявил, что это невозможно. Оспаривать обычаи Унанга не дано было никому - даже тем, кто носит самые высокие титулы.
      Твоему отцу оставалось только покориться воле владыки. Он встретил его приговор смиренным поклоном, но втайне - в этом я не сомневаюсь - проклинал твоего деда и обзывал его мерзавцем и глупцом. С того дня в его сердце пустило корни глубочайшее недовольство, и оно никогда не покидало его впредь, и мне больно говорить тебе о том, Деа, что твоя мать горько расплатилась за тайные страдания твоего отца. Сплетни о том, что происходило в опочивальне наследника, повергали меня в печаль и гнев. Узнав о том, что его супруга должна родить ему наследника, твой отец не испытал ни законной радости, ни заботы. Я слышал, будто бы, узнав эту весть, он только выругался и сказал, что вскоре ему понадобится другая женщина, которая будет удовлетворять его похоть.
      Но Деа... Деа, мальчик мой, как мне жаль, что все так случилось!
      В этот вечер рассказ на этом оборвался. Слушая о том, какой беззаботной была юность отца, Деа был просто очарован. Затем, услышав о зависти, которая с корнем вырвала из сердца отца его любовь к Мале, юноша чуть не расплакался от тоски. А слезы хлынули из его глаз в тот миг, когда он узнал, как жесток был отец к его матери.
      Деа вдруг горько разрыдался.
      Листва зашелестела. В следующее мгновение вокруг принца засуетились Хранители-Таргоны, запричитали:
      - Наследник! О наследник, что так огорчило тебя? Султан Луны и Звезд жестоко разгневается, узнав, что ты огорчен! Не онемели ли у тебя ноги? Не слишком ли жарко палит солнце? А эти цветы - не слишком ли ярки они для твоих прекрасных глаз?
      - Он устал. Он утомился, только и всего, - печально проговорил Симонид. - Урок был долгим. Слишком долгим для юного ума.
      Старику оставалось только надеяться на то, что урок продолжится.
      Глава 20
      ПЕС ПО КЛИЧКЕ РАДУГА
      Первым ощущением Джема в тот миг, когда он очнулся, был мерзкий привкус во рту. Он поморщился и сглотнул слюну, но привкус не улетучился. Он был резким и едким. Джем пытался понять, отчего бы это, но тут вспомнил и руку, зажавшую ему рот, и противный запах тряпки, и все ужасные происшествия прошлой ночи... Охнув, Джем попробовал приподняться. Ему казалось, что он долго, очень долго спал.
      Куда он попал? Он лежал на просторном низком ложе под пологом из какой-то тонкой, почти прозрачной ткани. За открытыми ставнями розовела заря. Сквозь ткань полога можно было разглядеть покои, отличавшиеся подлинной роскошью. Стены, потолок и пол были украшены изразцами с изысканным, тонким орнаментом. Пол был устлан красивыми коврами, стены увешаны диковинными вещицами, повсюду были расставлены кушетки и диваны, курильницы, источавшие благовонные дымы, и вазы с фруктами и цветами. За окнами зеленел висячий сад. До Джема доносился звук бегущего ручья и беспечное щебетание птиц.
      Он встал и откинул полог. Неприятный привкус во рту сохранялся, и Джем снова сглотнул слюну и поморщился: в горле у него жутко пересохло. Только в это мгновение он вдруг увидел, что рядом с кроватью стоит женоподобный юноша в прекрасных одеждах. Джем вытаращил глаза, но юноша и бровью не повел.
      - Выпей это, молодой господин, - только и сказал он и протянул Джему маленький золотой кувшинчик.
      Джем заглянул в кувшинчик, покачал его. Внутри оказалась густая жидкость - какой-то нектар. Это питье тут же показалось Джему самым желанным на свете, и он благодарно и жадно пригубил его. В то же мгновение, как только жидкость коснулась его губ, неприятный привкус во рту исчез, боль в глотке пропала и сменилась приятной прохладой. "Уж не опоили они меня снова каким-то зельем?" - мелькнула мысль у Джема.
      Но если на то пошло, кто такие "они"?
      Джем обернулся к юноше, но тот уже исчез так же внезапно, как появился.
      Джем посмотрел в другую сторону. В углу комнаты располагалась арка. Джем осторожно прошел к ней и увидел за аркой еще одну комнату, а за той еще одну, и еще, и еще... О, да это был дворец, равного которому по красоте не отыскалось бы во всей Эджландии! Сколько же времени он пролежал без сознания? Не перевезли ли его в Священный Город? Несомненно, только султан мог жить в такой роскоши.
      - Эй! - неуверенно произнес Джем. - Эй, кто-нибудь!
      Казалось, дворец пуст. Но это было совершенно нелепо!
      Джем сложил ладони трубкой.
      - Э-э-эй! - крикнул он, но в ответ услышал только эхо. Он прислонился к стене. В голове у него метались вопросы без ответов.
      А потом наконец послышался звук: клацанье когтей по изразцовым плиткам пола. Резко обернувшись, Джем не на шутку удивился - не столько тому, что увидел собаку, а скорее тому, как она снова изменилась. Свечение, окружавшее пса ночью в пустыне, пропало, но теперь его шерсть была раскрашена яркими разноцветными полосками: за лиловой следовали зеленая, алая, синяя и золотая - цвета Орокона. Пес радостно рванулся к Джему, словно признал в нем давно потерянного хозяина.
      - Хм-м-м! - Джем присел на корточки и потрепал лохматую голову пса, пытливо заглянул в его блестящие, веселые глаза. - Вот уж не знаю, друг ты мне или враг, Радуга. Тебе придется завоевать мое доверие. Ну а теперь докладывай: кого еще ты видел в этом дворце?
      Пес возбужденно залаял и побежал к окну. Джем пошел за ним и, выглянув, увидел широкую террасу. Ниже простирались прекрасные сады. Красно-лиловые в свете зари, они казались такими же безлюдными, как таинственный дворец. Знал ли пес что-то такое, чего пока не знал Джем?
      Джем вдруг понял, что очень голоден, и задумался: когда же он в последний раз ел? Неудивительно, что у него так кружилась голова! Задержавшись около вазы с соблазнительными фруктами, Джем набил ими карманы и поспешил за Радугой.
      - Радуга?
      Остановившись посреди усыпанной лепестками тропы, Джем понял, что его новый приятель снова куда-то исчез. Он улыбнулся: собакам свойственно вот так неожиданно исчезать и появляться. И если поначалу Джему показалось, что пес хочет его куда-то отвести, теперь он уже был далек от этой мысли. Собака просто-напросто рыскала по саду, радуясь его простору, необыкновенной красоте и обилию мест для веселых игр.
      Джем сунул в рот финик и очистил очередной мандарин. За Радугу он не переживал: он был уверен в том, что собака того и гляди вынырнет из-за занавеса листвы или выбежит из-за живой изгороди, усыпанной цветами.
      Джем рассеянно размышлял о том, какая жизнь могла быть у Радуги раньше, в те дни, когда его шкура была тусклой и грязной. Наверняка жизнь у пса прежде была совсем не веселой, и, несомненно, это создание должно было только благодарить судьбу за ту странную метаморфозу, которая преобразила его и перенесла сюда, в этот прекрасный сад.
      "Ну а я? - гадал Джем. - Стоит ли мне благодарить судьбу?" Страх, испытанный им поначалу, быстро улетучился, растворился под воздействием сладости фруктов, тепла воздуха, ароматов цветов. И все же тревожные вопросы Джем продолжал ощущать: волнами озноба они накатывали на него, невзирая на тепло поднимавшегося все выше и выше солнца.
      Цвет неба изменился. Нежно-розовая окраска зари сменилась яркой синевой. Джем запрокинул голову. Ветви деревьев смыкались, образовывали зеленый купол. Странно... День разгорелся слишком быстро.
      Но где же солнце? Получалось, что прямо над головой, в зените. Долго ли он слонялся по тропинкам в саду? Он съел все прихваченные из вазы фрукты, но снова был жутко голоден.
      Он встревоженно огляделся по сторонам.
      - Радуга?
      * * *
      Джем стоял в зарослях ив. Среди травы у него под ногами пестрели цветы, устилали землю разноцветным ковром. Стояла непроницаемая тишина здесь даже пение птиц ее не нарушало. Джем опустился на колени, гадая, как быть. Куда подевался пес? Небо потемнело, стало лиловым, близился закат. Что же это такое? Как странно здесь текло время? Скоро должен был настать вечер, а Джему казалось, что прошла всего-то одна пятнадцатая* [См. приложение "Время в Ороконе" в книге "Танец Арлекина"] с тех пор, как он покинул загадочный дворец.
      Он присел, набрал с травы пригоршню лепестков, растер их в пальцах. Только теперь он обратил внимание на их цвет. Ну конечно: лепестки были разноцветными, как собака. Что это могло означать, что означало все это? Если он стал пленником, то где стражи, которые должны были его охранять? Может быть, выпитое им зелье все же было отравлено? Может быть, этот прекрасный сад был видением? Может быть, все, что теперь окружало Джема, было видением, миражом?
      Джем закрыл глаза, открыл... Снова зажмурился - снова открыл.
      Никакого толку.
      Он снова зажмурился и снова разжал веки.
      То же самое.
      Он закрыл лицо руками и застонал. Как ему хотелось снова очутиться на борту "Катаэйн"... нет, не туда он желал переместиться, а еще дальше, назад, в Ирионский замок... нет! Джем устремил взгляд на лепестки на ладони. Радуга Орокона - повсюду, сколько хватало глаз. Вдруг эти заросли напомнили ему о том месте в Диколесье, где когда-то он возлежал на ложе из лепестков с девушкой-дикаркой. Он взволнованно сжал мешочек с кристаллом. Образ возлюбленной предстал перед его мысленным взором, и он прошептал, как молитву:
      - Ката... Ката. Я не предам твою любовь.
      Джем встал, наполненный неожиданной силой, и тут же услышал дружелюбный собачий лай. Выйдя из-за деревьев, он увидел Радугу. Пес стоял около искусственного водоема. Полосы на его шерсти в сумерках потускнели.
      Джем ахнул. За время прогулки по саду он видел и другие пруды, но этот был, конечно, намного красивее остальных - огромный, вытянутый в длину прямоугольник зеленоватой, сверкающей воды, усеянный белыми кружками кувшинок. Пруд простирался вдаль и словно бы исчезал в бесконечности.
      Но нет, не совсем так... В дальнем конце Джем разглядел озаренный яркой луной дворец. Наверняка у этого прекрасного здания было несколько фасадов, и все же Джем подумал, как это странно, что утром он никакого пруда не заметил... и до сих пор не наткнулся на него во время странствий по саду. Да, странно, загадочно тут все было устроено. Но, с другой стороны, простора для фантазии хватало, вот только по каким законам было спланировано пространство вокруг дворца, Джем пока понять не мог.
      Он взглянул на воду и увидел собственное отражение. И не только собственное - еще он увидел отражение стоявшей рядом с ним девушки.
      Джем резко обернулся.
      - Ката?
      Нет, иллюзия. Только иллюзия. Джем снова устремил жадный взгляд на воду. О, если бы только... Повинуясь безотчетному порыву, Джем сорвал с себя одежду и проворно нырнул в прохладные глубины пруда. Его руки и волосы в свете луны казались золотыми. Джем плыл, рассекая воду плавными, равномерными гребками, и думал только о красоте сада, дворца, пруда.
      Доплыв до противоположного берега, он понял, что совсем не чувствует усталости. Радуга поджидал его там. А еще Джема ожидал прекрасный юноша тот самый, что утром поднес ему питье. Теперь он держал в руках чудесной красоты одежды.
      По женственным губам юноши пробежала улыбка.
      - Ты освежился, молодой господин? Это хорошо, но теперь следует поторопиться. Пора ужинать, а мой сиятельный господин и повелитель ожидает тебя.
      Глава 21
      ДВОРЕЦ С БЛАГОУХАННЫМИ СТУПЕНЯМИ
      - Ай-и-и-и! Ай-и-и-и! Ай-и-и-и!
      - Что они делают? - озадаченно проговорил Раджал.
      Посреди улицы, около высокого забора, трое стариков в грязных белых тюрбанах вертелись и вертелись на месте, озаренные лучами заходящего солнца. Они поворачивались плотным кругом, притопывали по пыли загрубелыми коричневыми ступнями и размахивали поднятыми руками. Их длинные бороды развевались и сплетались друг с другом, как их голоса. Уже не раз после прибытия в Куатани Раджал слышал призыв к молитве, но тут происходило нечто другое, еще более странное и непонятное.
      - Забавный обычай, - равнодушно отметил лорд Эмпстер.
      - Забавные? Они быть полоумный, мои господины, - поежившись, объявил капитан Порло. - Я хорошо, очень даже хорошо помнить: как разы перед теми, как мне повстречаться с кобра, я видать такой люди. Они плясать и завывать, совсем как дикарь какой-нибудь. Это бывай нехороший знак, так и знай. Вот и Буби точно это чувствуй - ты ведь чувствуй, мой красотка, а?
      Ощерив коричневые зубы, старый морской волк пытался удержать свою любимицу на плече. Выдался прохладный вечер, и трое спутников стояли на длинной террасе под низким навесом. Терраса была отгорожена от улицы узорчатой решеткой. Решетка была настолько хитро устроена, что с улицы выглядела всего-навсего плотным геометрическим узором, но при этом находящимся за ней открывался превосходный вид на город. Улицы плавно спускались к гавани. Вечерний ветерок шуршал листвой пальм. Купола и минареты сверкали в лучах закатного солнца. Но это прекрасное зрелище в немалой степени портили безумные песнопения троих грязных стариков.
      - Вижу, вы любуетесь нашими плясунами? Это "танец обреченных".
      - Танец обреченных? - Раджал устремил встревоженный взгляд на стройного, подтянутого визиря Хасема, который чуть раньше гостеприимно встретил их во дворце калифа.
      Визирь в ответ негромко рассмеялся.
      - Это всего лишь название, смею заверить тебя, о подопечный Эмпстера-лорда. О чем они распевают, как не о том, что все мы обречены все мы, привязанные к радостям этого мира? Звуки, производимые этими плясунами, порой неприятны для слуха наших иноземных гостей - что верно, то верно. Но люди, исполняющие "танец обреченных" - это истинно верующие, святые люди, и на землях Унанга они считаются неприкасаемыми. Не сомневаюсь, подопечному столь высокопоставленной особы, каковой является посланник Эмпстер-лорд, довольно многое известно о жизненном укладе разных народов?
      Раджал смущенно покраснел, но прежде, чем он успел сказать хоть что-нибудь, визирь поинтересовался: всем ли он доволен? Молодой человек с неподдельным энтузиазмом кивнул. Разве кто-то мог пожаловаться на плохой прием, поселившись во Дворце с Благоуханными Ступенями? Выкупавшись и отдохнув в прекрасных покоях, лорд Эмпстер и сопровождающие его лица облачились в богатые одежды - халаты, скроенные на унангский манер и довершенные изукрашенными драгоценными каменьями тюрбанами. Даже Буби украсили золоченым ошейником и попонкой из тончайшего шелка.
      В крови Раджала, подобно сильнейшему наркотику, бушевал восторг. И за пределами дворца можно было найти немало диковинок, но внутри него всевозможных красот оказалось столько, сколько прежде никому из спутников не доводилось видеть в жизни. Раджал понимал, что чары такой роскоши запросто могут околдовать любого человека, и вот теперь ловил себя на том, что, как это ни странно, дикая какофония звуков, издаваемых стариками, исполняющими посреди пыльной улицы "танец обреченных", его даже радует.
      Но кое-что его тревожило.
      - А где Ката?
      После того как их встретили во дворце, Кату сразу увели на другую половину. Раджал ожидал, что вскоре девушка к ним вернется, но пока она не появлялась.
      - Девушка, подопечная Эмпстера-лорда, будет трапезничать с другими женщинами, - ответил визирь. - Здесь у нас не принято, как в Эджландии, чтобы женщины восседали за столом вместе с мужчинами и занимались вместе с нами другими делами. За исключением тех случаев, когда без женщин не обойтись, конечно, - проворковал он.
      Капитан Порло шутливо толкнул Раджала в бок.
      - Славный быть сказано, а, господины Раджалы? Когда без женщины не обходиться! Пускай тут кишмя киши злобный кобра, но только в кое-что они много понимай, эти унанги!
      Визирь обернулся к нему.
      - Следовательно, ты простил нас, о благородный капитан, за то, что наша сверхбдительная береговая артиллерия обстреляла ваше судно? Видимо, командир принял вас за венайских пиратов при том, что вы шли под эджландским флагом. Этот глупец поторопился и поплатился за свою оплошность: его ослепили.
      - Нет! - вырвалось у Раджала.
      - Таков наш обычай, - с улыбкой объяснил визирь. - Ведь наш город это столица южных земель, и мы гордимся своим гостеприимством. Для тех же, кто срамит нас, пощады нет. Однако пойдемте, близится час пиршества, и мой господин с нетерпением ждет дорогих гостей.
      - К-кат?..
      - К-ката?
      - К-ката-эйн?
      Девушки произносили имя гостьи, спотыкаясь чуть ли не на каждой букве. При этом они глупо улыбались, а потом расхихикались. Но если Кате они и казались глупыми, она их сразу простила за все, когда Сефита - а может быть, все же Сатима? - опрокинула на нее очередную порцию теплой воды из золотого кувшина. Ката нежилась в роскошной ванне, наполненной душистой пеной, вдыхала благовонный пар и пряные масла.
      - М-м-м... - мечтательно протянула она. - Пожалуй, мне уже нравится ваше гостеприимство! Как славно тут у вас, в Куатани.
      Девушки встретили ее заявление дурацким хихиканьем.
      - Госте...
      - ...приимство?
      - Ну ладно, ладно, - улыбнулась Ката.
      Девушки уже старательно омыли ее кожу, и теперь, нежно прикасаясь к ее длинным волосам, осторожно расчесывали их. Ката блаженно прикрыла глаза. Чувствовала ли она хоть когда-нибудь в жизни себя такой чистой? Нет, ни разу с тех пор, как она жила у тетки Умбекки, Ката не мылась в горячей воде, и уж тем более не ведала такой заботы и ласки, как теперь. Ванна углубление в мраморном полу - наполнялась подогретой водой из невидимых труб.
      Волшебство?
      Если так - прекрасное волшебство!
      Ката погрузилась в воспоминания. Она вдруг вспомнила о теткиной служанке, бедняжке Нирри, представила, как та ковыляет по лестнице и несет один кувшин с горячей водой, потом еще один, и еще. Этой водой она наполняла кувшины из котла на кухне. "Шлеп! Шлеп!" - вода выплескивалась из кувшина на ковер. Ката вспоминала о своих прогулках с горничной по тропинкам сада около Дома Проповедника. Потом представила себя обитательницей Диколесья - в ту пору, когда она радостно бегала босиком среди девственных зарослей. Она вдруг снова ощутила, как к ее обнаженным бедрам прикасаются нежные перья папоротников. А в следующее мгновение она уже лежала на берегу около журчащего ручейка, на мягкой траве, под лучами теплого солнца. Но нет, нет... Не на берегу - в воде... В воде...
      Ката очнулась.
      - Ее кожа... какая нежная!
      - А волосы у нее... какие длинные!
      - Такая белая...
      - Такие темные!
      - А глаза-то, глаза!
      - А губы, губы!
      - Ах, Сефита!
      - Ах, Сатима!
      Хихиканье. Вздохи.
      - Сефита! Сатима! - послышались сердитые окрики.
      Девушки умолкли, выпрямились. Окрики были сопровождены увесистыми шлепками. К ванне пробралась высокая толстуха в сари шафранового цвета. Ее наряд был дополнен уймой драгоценностей. На груди у толстухи сверкала золоченая брошка, видом своим напоминавшая орден.
      - Лоботряски! Никчемные девчонки! Что, моя эджландка еще не готова? И как же, спрашивается, она украсит своим присутствием пиршество, когда лежит здесь, в ванне, и ее прекрасная нежная кожа скоро сварится? Да ведь бедняжка скоро станет красная, как рак!
      Пристыженные девушки поспешно взялись за дело. Одна из них протянула Кате руку и помогла выбраться из глубокой ванны, другая завернула ее в банную простыню - огромную, мягкую, щедро надушенную.
      Ката пробормотала:
      - Добрая госпожа, я так вам благодарна...
      Она неуверенно смотрела на свирепую женщину.
      А вот взгляд женщины был полон уверенности.
      Вот только в чем та была уверена - этого Ката пока не понимала.
      - Верно, эджландка, ты должна быть благодарна. А потом станешь благодарить меня еще сильнее.
      Раджал восторгался и восторгался все новой роскоши, окружавшей его и его спутников. Гостей провели через анфиладу прекрасных покоев, и каждые из них были роскошнее предыдущих. У дверей повсюду стояли сурового вида стражники, облаченные в изукрашенные причудливой чеканкой доспехи. Перед гостями сами собой распахивались занавесы и открывались двери, словно дворец был напичкан какими-то потайными механизмами. Раджалу Дворец с Благоуханными Ступенями представлялся громадным лабиринтом, и он не мог понять, каким образом здесь настолько легко ориентируется визирь Хасем. Миновало всего-то несколько мгновений после того, как гостей увели с террасы, а Раджал уже успел забыть дорогу.
      Капитану Порло, похоже, все просто-напросто надоело. Он, прихрамывая, громко стучал по мраморному полу деревянным протезом.
      Наконец гостей подвели к высокой золоченой ширме. Ширму украшали крупные рубины, из которых был выложен государственный герб Унанга. Визирь прищелкнул пальцами, и тут же появились четверо угрюмых юношей-рабов. Юноши пали на колени перед гостями, держа в руках расшитые лентами парчовые подушечки. На каждой из подушечек лежал диковинный предмет в форме расправленных крыльев птицы. Три предмета были вырезаны из какого-то красноватого материала, напоминавшего рог, а четвертый - из бронзы. Визирь взял последний предмет и прижал его к лицу так, что видны остались только его губы.
      - Это, - пояснил он гостям, - маска Манжани, горящей птицы. Прежде чем мой повелитель является перед очами простолюдинов, он надевает такую маску, но его маска отлита из чистого золота. Когда он пиршествует в своем кабинете, как нынче, он не надевает маску, но, согласно обычаю, его гости должны быть в масках, что говорит о том, что они не ровня калифу.
      Раджалу не терпелось спросить насчет горящей птицы, но что-то удержало его от вопроса. Только что визирь казался таким ласковым, таким гостеприимным, но стоило ему закрыть лицо бронзовой маской - и вид у Хасема сразу стал грозный, неприступный. Раджал оробел и послушно, как все остальные, прижал к лицу маску. Теперь все стали выглядеть одинаково загадочно и сурово. Буби запрыгала, развизжалась и так разъярилась, что, наверное, сорвала бы с людей маски, если бы капитан Порло не удержал ее. Он взял обезьянку на руки и принялся ласково приговаривать:
      - Что ты так разволновайся, мой красоточки? Ну, успокаивайся, тише, тише!
      - Готовы? - осведомился визирь.
      Ширма отъехала в сторону, и гости, переступив порог, оказались в тускло освещенной комнате, наполненной ароматами курящихся благовоний. Горели масляные светильники. К изумлению Раджала, в комнате не оказалось ни стола, ни стульев. Посередине стояла длинная доска на коротких ножках, уставленная золотыми блюдами и кубками. Во главе этого странного стола, на высокой подушке восседал, скрестив ноги, луноликий коротышка в неимоверно высоком тюрбане. Раджал был удивлен не на шутку: он полагал, что гостям придётся какое-то время сидеть за столом в ожидании монарха.
      - А-а-а, Хасем! - воскликнул калиф и хлопнул в ладоши. - Наши гости уже здесь? О, если бы я не был так верен правилам дипломатии, я бы уже давно тут все сам съел и выпил - так я проголодался! О, эти противные условности! - с тяжким вздохом добавил он. - Тяготы жизни правителя, знаете ли, тяготы жизни правителя!
      По одну сторону от низкого стола уже разместились трое мужчин в птичьих масках. С представлениями было быстро покончено, и лорд Эмпстер, которого тут все величали "Эмпстер-лорд", его подопечный и капитан Порло, сиятельный адмирал флота Эджландии, уселись по другую сторону стола. Визирь Хасем устроился напротив калифа.
      Из полумрака, подобно призракам, появились слуги и сдернули салфетки с золотых блюд. Хоть калиф и утверждал, что дико голоден, он все же проявил радушие и щедрость и предложил гостям угощаться. Раджал с превеликой готовностью откликнулся на это предложение, только теперь поняв, как он сам проголодался. Угощение было поистине роскошным, и хотя некоторые блюда вызывали у Раджала изумление и испуг - к примеру, заливное из глаз каких-то животных, жареные языки, мошонка быка со специями, - зато от вида других, наоборот, у Раджала просто слюнки текли. На столе имелись и овощные яства, к которым ваганы питали особое пристрастие. Уже много лун подряд Раджалу не выпадало счастья так вкусно и обильно поесть. Как только блюда опустели, их место сразу же заняли другие - словно по волшебству.
      По обычаю Унанга, на столе не было хмельных напитков, но гости передавали друг другу хуку - устройство наподобие кальяна, дым из которого с лихвой восполнял отсутствие вина. Раджал глубоко затянулся сладковатым дымом, и голова у него приятно закружилась, но в какие-то мгновения, в перерывах между затяжками, он вдруг начал ощущать растущую с каждым мигом тревогу. Быть может, тревога была вызвана тем, что именно в это время Раджалу волей-неволей приходилось смотреть на людей в масках, сидевших напротив него.
      Гости в шелковых одеяниях выглядели в точности так же, как Эмпстер и его спутники, вот только маски у них были не красные, а синие. Визирь объяснил, что эти трое - торговые посланники из Внешней Венайи и что они говорят только на своем языке. Днем они вели переговоры с помощью придворных толмачей, а теперь, во время пиршества, им никаких переговоров вести не требовалось, и калиф общался с этими гостями не посредством слов, а посредством яств, приготовленных дворцовыми поварами, и тем самым изъявлял свое дружеское расположение к уроженцам далеких островов.
      Венайцы вроде бы радовались оказываемому им гостеприимству, но для Раджала в их безмолвии было что-то пугающее, неприятное. Время от времени он замечал, как глаза венайцев под масками недобро сверкали, порой ловил на себе пристальные взгляды. "Неужто они и вправду ни слова не понимают?" гадал Раджал. Не раз за время пиршества, невзирая на веселый смех присутствующих, на шутки калифа, Раджалу начинало казаться, что он вовлечен в какую-то игру. Но что все это могло значить?
      Раджал покачал головой - пожалуй, слишком резко, - когда калиф предложил ему отведать тушеной бычьей мошонки.
      Глава 22
      МЕСТНЫЙ ОБЫЧАЙ
      Казалось, пиршеству не будет конца. Перемены блюд следовали одна за другой, на стол подавались экзотические яства. Одни из них были странного вида, другие - попроще. Гости продолжали передавать друг другу кальян. Калиф упросил лорда Эмпстера сесть по правую руку от него и теперь рассыпался в любезностях. Эджландский вельможа, искушенный в ремесле дипломатии, отлично понимал, что лестные высказывания калифа - не что иное, как старания побудить и его к ответным изъявлениям лести.
      - Ну что ты, Эмпстер-лорд! Ты выглядишь точно так же, как тогда, когда я был совсем маленьким мальчиком! Ты нисколько не изменился!
      - Вы видите сквозь мою маску? Ваше высочество, я восхищен вашими способностями!
      - Ах ты, шутник! Все дело в твоих руках, Эмпстер-лорд. Они такие гладкие, на коже ни единого старческого пятнышка! Чем ты омываешь их? Молоком ослицы? Кровью невинных младенцев? Знаешь ли ты о том, что, когда ты гостил в этом дворце много солнцеворотов назад, когда я еще был несмышленым дитятей, я подолгу завороженно любовался твоими руками? И я говорил себе так: Оман, чего бы ты не отдал за то, чтобы у тебя тоже были такие руки? Я и теперь не испытываю стыда, признаваясь в этом. Бывает, я говорю Хасему: пока ты молод, можешь гордиться чем угодно, но настает время, когда понимаешь: руки рукам рознь. Но я не вижу на твоих пальцах перстней, не замечаю никакой краски. Ты прекрасно сохранился, Эмпстер-лорд, вот верные слова. А вот про меня ты, пожалуй, мог бы сказать, что я постарел, а?
      Калиф протянул лорду Эмпстеру руки. Пухлые пальцы были едва видны под многочисленными перстнями.
      - Напротив, о Великий, - возразил лорд Эмпстер. - Я могу лишь восторгаться твоими украшениями и тем, что ты избегаешь двух пороков одновременно: ложной скромности и хвастовства.
      Коротышка захихикал и причмокнул влажными губами.
      - Ну, Хасем, слышал? Говорил я тебе, что нет на свете человека более утонченного, нежели Эмпстер-лорд? Мне ведь ничего не нужно, кроме пары-тройки приятных слов, а он произносит такие слова в избытке. Они сыплются с его уст, как из рога изобилия. Я готов к тому, чтобы ты всегда находился по правую руку от меня, - что скажешь на такое предложение? Хасем, ты только не обижайся, не надо!
      Хасем, чье лицо пряталось за бронзовой маской, почтительно кивнул и повернул голову к лорду Эмпстеру.
      - Воистину, Эмпстер-лорд, мой господин и повелитель с нетерпением ожидает новых бесед с вами. Его дядя, прежний калиф - да будет благословенна память о нем, - часто рассказывал о вашей мудрости и мечтал о том, чтобы наш халифат в один прекрасный день мог снова испытать великое счастье твоего посещения.
      - Благодарю тебя, достопочтенный визирь.
      - Это вас я должен благодарить, Эмпстер-лорд.
      Этот обмен любезностями мог продолжаться еще неведомо как долго, если бы капитан Порло вдруг не испортил воздух и притом сопроводил испускание ветров неприлично громким звуком. Калиф брезгливо поморщился, тут же примчались слуги и принялись порхать вокруг пирующих и разбрызгивать настойку лимона. Капитан стыдливо потупился и крепче сжал хвост Буби.
      Дым кальяна, в котором курился джарвел, подействовал на капитана явно сильнее, чем на всех остальных пирующих, да и вообще трапеза, похоже, не доставляла старому морскому волку такого удовольствия, как прочим гостям. К тонким яствам Порло был непривычен, да и Буби доставляла ему немало хлопот - обезьянку все время приходилось удерживать, чтобы она не безобразничала, и к тому же капитану трудно было сидеть, поджав ноги. Некоторое время назад он незаметно отстегнул ремни, которыми деревянный протез был пристегнут к культе левой ноги. Без протеза капитан Порло чувствовал себя неуверенно, и на него нахлынули неприятные воспоминания о злосчастной встрече с кобрами. Его так и подмывало поинтересоваться, не держит ли калиф по-прежнему кобр в яме около дворцовой стены, но тут застольная беседа приняла новое направление.
      - А теперь, Эмпстер-лорд, ты должен поведать нам все новости из Агондона, - заявил калиф, наколов на маленькую металлическую вилочку глаз овцы. - Я слыхал, что теперь там все носят только синие одежды - все в синем, куда ни глянь! Неужели и вправду все так и есть?
      Визирь поставил вопрос более прямо:
      - Войны, разразившиеся в последнее время в вашей империи, Эмпстер-лорд, вызывают у нас глубокую тревогу. Насколько я понимаю, все изменники были изловлены и получили по заслугам?
      - А я уверен, что твой подопечный - молодой человек из высшего света, - встрял калиф. - Красная маска ему очень к лицу - не правда ли, Хасем? А вот дома, на родине, он стал бы носить красное, а?
      - Великий владыка, - предпринял Эмпстер попытку сменить направление разговора, - красный - чудесный цвет. Я знаю, что в Унанге он почитается священным. Увы, как жаль, что в Эджландии красный цвет стал цветом измены!
      - Не может быть! - воскликнул калиф. По его подбородку потекли струйки растаявшего желе.
      Визирь тактично кашлянул.
      - А верно ли, - осведомился он, - что все пристани в Агондоне оказались под водой? Какая ужасная трагедия для торговли в таком великом городе! Кстати, я слыхал, будто бы столица Эджландии выстроена на нетвердой почве.
      - Нетвердый почва! - возмущенно запротестовал капитан Порло. Хотя он и хранил в своем сундуке флаги всех стран, но при этом оставался верным эджландцем. - Агондонский пристани бывай самый прекрасный на весь свет, проревел он, - совсем не то что ваш трухлявый причал!
      - Я бы заметил, - чопорно поджал губы калиф, - что это слишком остро.
      В данный момент он имел в виду пережевываемый им кусок тушеного легкого, щедро приправленного карри.
      Лорд Эмпстер рассмеялся.
      - Мой друг, обуреваемый патриотическими чувствами, забыл о том, что наша имперская столица действительно построена на болотистой почве. Верно, некоторые районы Агондона подверглись наводнению - тамошний климат в последнее время изобиловал резкими перепадами. Но я бы сказал, что и сам город, и возлюбленные пристани моего друга в полном порядке.
      Капитан Порло сердито пробормотал что-то неразборчивое и снова глубоко затянулся из кальяна.
      Буби проявляла все более сильное беспокойство. Похоже, ее крайне заинтересовали сидевшие напротив молчаливые гости в синих масках. Несколько раз обезьянка перепрыгивала через стол и, пожалуй, сорвала бы с незнакомцев маски, если бы ее вовремя не ловили слуги.
      В конце концов капитан привязал хвост Буби к шнуру, которым был подпоясан его унангский халат. Буби какое-то время сердито верещала, недовольная таким ограничением своей свободы, но затем притихла и занялась туалетом - принялась ожесточенно почесывать лишаи на спине под попонкой. Орехи и цукаты, которыми слуги щедро потчевали ее на протяжении пиршества, обезьяне, как ни странно, не слишком пришлись по вкусу, но она окончательно присмирела, когда, по примеру хозяина, затянулась дурманящим дымом из трубочки кальяна.
      - Позволю себе предположить, Эмпстер-лорд, что ты не особенно доверяешь тем глупцам, что разглагольствуют о конце времен? - проговорил визирь Хасем. - Мы здесь, в южных странах, не можем не замечать, что такие люди уделяют особое внимание системе летосчисления в календаре эджландцев.
      Лорд Эмпстер улыбнулся.
      - Но есть и другие люди - они полагают, что календари составлены людьми и что их нельзя считать деянием богов. Тем не менее в вашем календаре счет лет ведется, если я не ошибаюсь, с того дня, когда ваш огненный бог явился Пророку посреди безлюдной пустыни? Календарь все же всегда представляет собой, хотя бы наполовину, деяние богов, поскольку даже при том, что летосчисление начинают вести люди, вопрос о том, какова продолжительность года, решен богами. Но когда эджландцы утверждают, будто бы окончание тысячного цикла означает конец времен, остается только надеяться, что они ошибаются, ибо если это так, то времени нам отпущено совсем немного.
      - О, это точно сказано! - воскликнул калиф. - Представить только: время может закончиться еще до того, как я доем свой ужин! Или... или до того, как я стану обладателем новых слонов, которые вот-вот должны прибыть... Ну, вы же знаете - слоны необходимы нам для проведения некоторых церемоний... О, слоны - такие могучие животные! Большой Мальчик просто позеленеет от зависти! То есть... я очень на это надеюсь, скажем так.
      Раджал неожиданно поинтересовался:
      - А как насчет знамений?
      - Что он такое говорит? - осведомился калиф, облизнув краешек кубка с шербетом.
      Раджал думал о горящей птице.
      - Кое-кто поговаривает, что имеют место некие знаки.
      Лорд Эмпстер незаметно для остальных предупреждающе задел Раджала локтем, но, увы, опоздал. Раджал переусердствовал с джарвелом, и у него развязался язык. Он принялся распространяться о том, что люди могут жить-поживать в свое удовольствие, но при всем том на свете происходят некие события, яснее ясного свидетельствующие о том, что Эпоха Искупления близится к концу. Вскоре мужчины и женщины, обитающие во всех странах, увидят зарю новой эры, но что это будет за эра, придет ли с нею кошмар или, напротив, благодать - это пока скрыто за пеленой, в которую облечена судьба человечества.
      Лорд Эмпстер прокашлялся и вознамерился расспросить калифа о церемониальных слонах, но визирь вдруг воздел руки над головой, скрючил пальцы, уподобив их когтям, и вскричал:
      - Порождения Зла!
      Раджал ахнул.
      Калиф выронил кубок с шербетом.
      Но через мгновение коротышка уже весело хохотал.
      - Ой, Хасем, как ты меня напугал - он вас всех напугал, дорогие гости, правда? О, на миг мне показалось, что мой добрый визирь лишился рассудка, совсем лишился! Но если посмотреть, то и вправду получается, что на свете стало слишком много всякой пакости, верно? Хасем, ты еще не поведал нашим дорогим гостям о том, что приключилось с Черным Всадником?
      - Еще не поведал, о мой повелитель. Но, несомненно, завтра я приглашу наших гостей на казнь.
      - На казнь? - вытаращил глаза Раджал. Дурман, навеянный дымом джарвела, вдруг почти рассеялся, и блаженство сменилось леденящим душу страхом.
      - Да-да, на казнь, - пробормотал калиф, набивая рот цукатами. - Вы только представьте себе: Большой Мальчик - это я так братца своего называю - Большой Мальчик отправил ко мне гонца с посланием, и это было очень мило с его стороны... Так вот, на этого гонца - вы только вообразите! - предательски напали и убили его! К счастью, того маленького мерзавца, который посмел решиться на такое злобное преступление, уже изловили - верно я говорю, Хасем?
      - Я еще должен допросить злодея самолично, ваше высочество, но, насколько мне известно, этот мерзавец сейчас нежится в темнице.
      - Гм. Ну а завтра мы попотчуем его вкусненьким десертом, правильно?
      - Воистину, - усмехнулся визирь. - Воистину попотчуем.
      У Раджала ком подступил к горлу, но он сам не понимал, то ли это оттого, что он хочет возразить, то ли его просто вот-вот вытошнит. Калиф повернул к нему голову, сладенько улыбаясь, и в итоге Раджал только промямлил:
      - А в-вы п-получили в-весть?
      Калиф сокрушенно развел руками.
      - О нет, любезный, конечно же, не получил! Всадники-гонцы везут вести в своих головах. Но думаю, ничего такого особенного он мне сообщить не должен был - наверняка то были какие-либо приказы относительно отправки в столицу новых венайских рабов, поздравления по поводу именин Мерцающей Принцессы - кто знает? Но случилось то, что случилось, увы, как это ни прискорбно: мозги Черного Всадника разлетелись в клочья от предательского удара, который изловленный нами мерзавец нанес ему по дороге к Куатани неподалеку от какого-то нищего караван-сарая. Презренное место для окончания жизни, да простится мне сказанное. А теперь придется ждать, покуда Большой Мальчик не пришлет нового гонца. И если он желал сообщить мне нечто очень важное, он непременно поторопится.
      - Ваши обычаи отличаются от наших, о Великий, - вздохнул лорд Эмпстер. - В Эджландии такой способ доставки вестей сочли бы неудобным. Согласитесь - это не слишком надежно, когда все зависит от жизни какого-то Всадника.
      - О нет, как раз очень даже надежно! - горячо возразил калиф. - В конце концов, кто дерзнет обидеть Всадника? Ну, разве что только эта злобная тварь из караван-сарая... Подумать только - как на моей земле могло родиться существо, которым владеют такие порочные мысли! Какой позор! Какой стыд! Хасем, сумеем ли мы когда-нибудь пережить этот стыд? Гм... Наверное, все же сумеем.
      Калиф сунул в рот крупный финик, и только потом понял, что фрукт, пожалуй, слишком велик. Его щеки раздулись, когда он стал пережевывать финик; но вот брови калифа сошлись на переносице, и он задумчиво продолжал разглагольствовать в промежутках между сосредоточенным жеванием:
      - Хасем, очень тебя прошу, постарайся, чтобы на этот раз придворные палачи постарались на славу и чтобы писари все описали в точности как было. А то в последний раз казнь была обрисована как-то... вяло. Пожалуй, стоит начать с кастрации, затем уместно будет перейти к бичеванию, а уж затем - к четвертованию. По-моему, такой порядок будет самым правильным. Не стоит ли отрубать мерзавцу конечности одну за другой - что скажешь, Хасем? А то, если отрубать все сразу - как-то скучно становится, верно?
      - Воистину так, о мой повелитель, - кивнул визирь. - Но относительно кастрации... в данном случае я бы возразил. Мне кажется, что она не совсем уместна.
      - Не совсем уместна? За убийство Всадника?
      Визирь мог бы снова просто улыбнуться, но вместо этого задумчиво проговорил:
      - Практика показывает, что после публичных кастраций резко снижается число желающих стать евнухами. Люди начинают смотреть на кастрацию как на наказание. Господин мой и повелитель, давайте не будем забывать о том, что ваша прекрасная дочь должна будет затем появиться на балконе. А толпа простолюдинов удовлетворится и тем, что преступник будет наказан милосерднее - самую малость милосерднее - при том, что затем ей будет обещано зрелище, от которого она испытает истинный экстаз.
      - Экстаз, говоришь? Хасем, послушать тебя - так получается, будто мы готовы отдать мою дочь на радость толпе!
      - Но, господин мой и повелитель, в каком-то смысле это так и есть!
      - Что ты такое говоришь!
      - Прошу извинить меня, - с любопытством вмешался Раджал, - но я не знал о том, что... ваше высочество имеет счастье являться отцом прекрасной дочери!
      Глаза лорда Эмпстера под маской сверкнули - пожалуй, осуждающе. Калиф многозначительно вздернул брови - словно бы для того, чтобы намекнуть, что, невзирая на показную дурашливость, на самом деле он человек, который при случае может быть и умным, и умеющим держать язык за зубами. Вместо калифа заговорил Хасем. Неужто могло так случиться, что слухи о необычайной красоте Мерцающей Принцессы не достигли пределов Эджландии? Неужто подопечный лорда Эмпстера так-таки ничего не ведал о самой восхитительной из драгоценностей Куатани?
      - Д-драгоценностей? - пробормотал Раджал и сглотнул подступивший к горлу ком. Его рука невольно метнулась к груди, пальцы нащупали под тканью туники кожаный мешочек с кристаллом Короса. Может быть, все дело было в джарвеле, но почему-то у Раджала неожиданно мелькнула мысль о том, что вот-вот должна появиться догадка, пусть и самая туманная, от которой зависели дальнейшие испытания. Эта догадка должна была помочь! Эх, если бы только Джем был сейчас здесь!
      Но, похоже, на уме у визиря никаких догадок и намеков не было.
      - Эмпстер-лорд, - как ни в чем не бывало продолжал он, - в нашей стране существует обычай, именуемый Откровением Повелителя. Он заключается в том, что, когда бы калиф ни появлялся перед своими подданными, он непременно показывает им свое самое драгоценное сокровище в обличье прекрасной девушки. Она встает перед вожделенно замершей толпой народа без чадры, в самых легких из одежд, и тогда взирающими на нее женщинами овладевает жгучая зависть, а мужчинами - неистребимое желание. В прошедшие времена былые калифы порой выставляли напоказ ту или иную из новых наложниц либо какую-то из новоприобретенных на невольничьем рынке рабынь. Как бы то ни было, всякий раз положено было показывать народу новую женщину, но толпа всегда отвечала на это зрелище одинаково - встречала женщину восторженными воплями, в которых восторг смешивался со страстью.
      - Варварство, сущее варварство, - с неожиданным чувством заметил калиф.
      - Воистину так, - кивнул визирь, - однако сие зрелище являло собой могущественный символ, о мой господин и повелитель. Символ вашей мужской силы.
      - Моей мужской силы?! Право же, Хасем...
      - Силы калифов, я хотел сказать. То есть зрелище означало бы именно это, если бы вы...
      Глаза, глядящие из-под бронзовой маски, пробежались взглядом по гостям. Голос визиря звучал льстиво, но Раджал почувствовал, что разгадка близка. Откуда у него появилось такое ощущение, он и сам бы не мог сказать, но им вдруг овладело сильнейшее волнение. Он кашлянул и улыбнулся, снова ощутив на себе пристальные взгляды людей в синих масках.
      А визирь продолжал:
      - Такое бывало в далекие времена - вся эта неприятная похоть и зависть. Теперь все иначе, ибо наш нынешний правитель издал мудрый указ. Суть этого указа в том, что для нашего владыки нет более драгоценной особы женского пола, нежели его прекрасная дочь. Похоже, все жители нашей провинции согласились с этим, ибо стоит Мерцающей Принцессе появиться на балконе, как толпа тут же замолкает и замирает в благоговейном трепете. Если теперь и слышатся отдельные выкрики, то они проистекают не от похоти, а оттого, что между народом и той, которую за ее красоту именуют Мерцающей Принцессой, распространяется дивными волнами и устанавливается волшебная духовная связь. Слава о Мерцающей Принцессе расплескалась по всему Унангу, и мало найдется таких, кто не склонит смиренно главу перед видом ее красоты, не вознесет мольбу богам, дабы они были милостивы к принцессе Бела Доне.
      - Бела Доне? - переспросил Раджал. Визирь впервые произнес имя принцессы, и спутник лорда Эмпстера, как и все остальные, вполголоса повторил его. Не в этом ли разгадка? Казалось, в самом имени заключена какая-то тайна, какое-то явление таинственного духа.
      Как ни страшила Раджала завтрашняя казнь, он вдруг поймал себя на том, что предвкушает ее - потому что предвкушает явление загадочной Бела Доны.
      Глава 23
      ЕЩЕ ОДНА МАТЬ-МАДАНА
      Изумление у Джема не проходило. Он шел следом за женоподобным юношей, как ему казалось, целую вечность, хотя на самом деле не так уж долго, и все время глазел по сторонам, проходя через анфиладу комнат, которые теперь были ярко освещены и сверкали и переливались всеми сокровищами, что находились внутри них. Позади Джема слышалось цоканье когтей Радуги, а оттуда, куда вел его загадочный проводник, в его сознание, подобно кольцам дыма, вплывали звуки музыки, веселые голоса, взрывы смеха.
      И все же, когда Джем вошел в пиршественный зал, он испытал нешуточное потрясение. Подумать только! А он решил, что этот дворец необитаем! В зале находилось не менее тысячи гостей, и все они весело, беззаботно пировали.
      - О, мой юный друг! - воскликнул кто-то. Женоподобный юноша в мгновение ока испарился, а к Джему устремился высокий мужчина в экзотических одеждах и поспешно, крепко обнял его. - Позволь же поглядеть на тебя... О, ты еще не вполне поправился, как я посмотрю.
      - П-поправился? - обескураженно промямлил Джем. Хозяином дворца оказался старик со сверкающими глазами и длинной волнистой бородой. Его голову венчал черный тюрбан, расшитый драгоценными каменьями, на плечах лежал блестящий плащ. Длинные пальцы старика украшало множество перстней, морщинистую шею обвивали золотые и серебряные цепочки. С ласковой улыбкой он погладил руку Джема.
      - Нужно время... должно пройти время. Время все лечит. Ты бледен, и я вижу тревогу в глазах твоих. Но пойдем же, ты должен сесть рядом со мною. Посмотри - твоя спутница уже здесь, среди нас.
      Старик резко взмахнул рукой. На возвышении стоял отдельный стол, и при виде той, что сидела за ним, у Джема занялся дух. Он бросился к ней.
      - Ката!
      Но нет. То была девушка-красавица из кибитки.
      Джем пошатнулся, схватился за голову. Волна слабости накатила на него. Он, плохо владея собой, обводил затуманенным взглядом ярко освещенный зал. Изобилие изысканных яств... Блеск драгоценностей... Роскошные ткани дивных нарядов... Джем зажмурился. Нет, ни одно из тех пиршеств, что ему доводилось повидать в Агондоне, не могло сравниться с этим восхитительным зрелищем. Повсюду вокруг Джем видел дружелюбно улыбающиеся лица, задорно сверкающие глаза.
      - Ну, что я тебе говорил? Ты еще и вправду не вполне поправился, проговорил старик и взял Джема под руку. Сверкнули его многочисленные перстни. - Уабины злобны и коварны. В этих краях в течение последних неспокойных лун произошло немало похищений. Как несказанно благодарен я могущественному Терону за то, что нам удалось спасти тебя... но, увы, это случилось уже после того, как твоих уст коснулась тряпка, пропитанная проклятым уабинским зельем, которое вводит человека в забытье. Это зелье извратило твое восприятие мира, и ты еще какое-то время будешь жертвой всевозможных иллюзий. Это продлится еще несколько дней... да, боюсь, еще несколько дней.
      Старик вздохнул, но тут же снова просиял.
      - Однако как же я неучтив! Позволь, я представлюсь. Я ношу имя Альморан и рад оказать тебе гостеприимство в своем скромном жилище... самое горячее гостеприимство, принц Джемэни.
      - Вы... вы знаете, кто я такой?
      Хозяин дворца рассмеялся.
      - Принц, я очень стар, это верно, и мой дар провидения угасает с каждым днем, но неужели ты думаешь, что я не узнал бы наследника престола самой могущественной империи?
      Джем изумленно смотрел в сверкающие глаза Альморана.
      * * *
      - Светлая... Какая светлая...
      - В моей стране говорят - темная.
      - Правда? Темная?
      - Да.
      - Так про твои волосы говорят?
      - Про кожу.
      - Нет!
      - Да!
      - Нет! Кожа у тебя, как молоко. Как сливки!
      Нежная рука ласкала кожу Каты, и уже не в первый раз девушке захотелось отбросить эту руку.
      - Сефита! - послышался грубоватый окрик.
      Рука проворно убралась.
      Ката обернулась к хозяйке и улыбнулась, вот только улыбка получилась напряженной, натянутой. Как она мечтала о том, чтобы эта занудная трапеза поскорее закончилась и чтобы она снова оказалась рядом с друзьями!
      - Ах, Сатима, - улыбнулась в ответ хозяйка.
      - Меня зовут Ката, - поправила ее Ката.
      Сколько же раз можно было повторять?
      - Для меня ты - Сатима. Как все мои девочки, все-все: Сатима. Или Сефита.
      Ката скрипнула стиснутыми зубами.
      - А как вы это решаете? Кто из них кто, я хотела спросить?
      - Ах, Сефита, другие бы на твоем месте спросили: а зачем мне их различать?
      Ката тут же решила, что она интересоваться не будет. Она устала от этих странных игр и чувствовала себя неприятно и неловко. У нее немилосердно затекли ноги. Ткань сари, которое ее заставили надеть, неприятно царапала и щекотала кожу. Девушка поерзала на подушке, попыталась незаметно почесаться. Затем более или менее учтивым жестом отказалась от очередного куска щербета.
      - Ну же, Сатима, мы должны постараться, чтобы ты стала пухленькой!
      - Я вам не цыпленок, чтобы меня откармливать, - негромко возразила Ката.
      - Ах, Сефита, какая же ты умненькая! Но только впредь постарайся держать язык за зубами, когда будешь принимать мужчин.
      - Каких еще мужчин?
      Глазки хозяйки весело засверкали. Ката с трудом сдерживала злость.
      Мать-Мадана - только так, похоже, все и называли хозяйку - восседала во главе длинного низкого стола, вокруг которого были разложены мягкие подушки и ковры и расставлены резные, узорчатые ширмы. Пятнадцать - да нет, пожалуй, даже двадцать девушек сидели по обе стороны стола, и за всеми пристально наблюдала противная старуха. Все девушки, как и старуха, были облачены в сари шафранового оттенка. Цвет их одеяний особенно резал глаз при том, что в комнате горело множество свечей. Высокие, плечистые мужчины, отличавшиеся странной женоподобностью, прислуживали за столом во время этого, казавшегося Кате бесконечным, пиршества.
      С тех пор как Ката покинула дом тетки Умбекки, никто ни разу не оказывал ей такого, особого внимания. Она подозревала, что должна считать себя польщенной. Но как же, интересно, она могла чувствовать себя польщенной, когда на все свои просьбы отпустить ее к друзьям в ответ слышала только смех? Мать-Мадана и все эти Сефиты и Сатимы словно бы испытывали ее терпение. Но было кое-что и похуже. Перешептывания, всхлипывания, приглушенные рыдания доносились порой из-за диванов и ширм. Время от времени слышалось даже позвякивание цепей - но казалось, эти звуки привлекают только внимание Каты. Уж не привидения ли обитали в этих покоях?
      А ближе, рядом слышались смешки и постанывания.
      - Подвинься!
      - Не подвинусь!
      - Так нечестно!
      - Ты меня ущипнула!
      - Подвинься!
      - У-у-у!
      Девушки старались пересесть поближе к Кате. Она постаралась сдержаться, хотя это стоило ей немалых усилий. Девушки снова принялись гладить ее, щипать, толкать. Нет, это было просто невыносимо! Почему все они смотрели на нее как на какую-то диковинку? Почему все они так непроходимо глупы?
      Вдруг Ката заметила, как в дальнем углу, в промежутке между ширмами, блеснули цепи.
      - Ах, Сатима! Какое прекрасное будущее тебя ожидает!
      Ката сердито зыркнула на мать-Мадану.
      - Мои девочки - как они тебя полюбили! А мужчины-то, мужчины как...
      Ката нахмурилась.
      - Как - что?
      - Как они тебя будут любить! Такой беленький лакомый кусочек, Сатима, еще бы!
      - Что?!
      - Глупышка, как же ты не понимаешь? Ты теперь в Куатани. Посмотри... вернее, почувствуй, как тут ценятся эджландки!
      Мать-Мадана рассмеялась и любовно погладила золотой диск брошки, похожей на орден, что была приколота у нее на груди.
      - Я - не эджландка, - холодно проговорила Ката.
      Эту фразу она произносила далеко не в первый раз.
      А мать-Мадана ответила ей так же, как и прежде:
      - Глупости! Будет тебе, Сефита. Тебя, конечно, еще нужно пообтесать, но я-то отлично видела, как ловко ты разложила салфеточку. Неужто я не распознаю девчонку, выучившуюся всяким приличным манерам в заведении госпожи Квик, а?
      - Вы знаете о пансионе госпожи Квик?
      - Сатима, кто же о нем не знает? То есть кто не знает о нем из людей, вращающихся в высшем свете? Разве здесь, в моей маленькой школе - ведь я только так думаю о своем заведении, только так - я не следую примеру этой великолепной академии? - Мать-Мадана опустила глаза и подлила шербета в бокал в форме шара. - А аттестат у тебя, случаем, не при себе?
      Это было уже слишком. На протяжении всего вечера Ката старалась держать себя в руках, всеми силами унимала гнев, успокаивала страх. Но вот теперь последняя фраза матери-Маданы окончательно вывела Кату из себя, и сдерживаемые чувства вырвались на волю. Она грубо отбросила тянущиеся к ней руки девушек и резко отодвинулась от пиршественного стола.
      - Кто вы такая? И что вам от меня нужно?
      - Новенькая! Какая славненькая! - послышался вдруг голос у Каты за спиной.
      Ката обернулась. Оказывается, к столу незаметно подкрался мужчина. Но как же он был непохож на гладкокожих и ловких рабов, что прислуживали во время трапезы! Это был невысокий толстячок в небрежно закрученном тюрбане, небритый, грязный и явно дурно воспитанный. Ко всему прочему, он, видимо, был пьян, поскольку нетвердо держался на ногах. Да, точно, от него несло перегаром.
      Но мать-Мадана встретила нежданного гостя очень радушно.
      - Эли! - воскликнула она. - Эли Оли Али!
      Она проворно вскочила с подушки.
      Затем последовали слюнявые поцелуи.
      - М-м-у-а!
      - М-м-у-а!
      Затем мать-Мадана и грязный толстяк ударили по рукам.
      - Э-эй!
      - Э-эй!
      Ката решила воспользоваться этой радостной встречей в своих интересах. Двери были распахнуты. Ката бросилась к двери. Но не успела. Мгновенно ее окружили десять... пятнадцать... двадцать Сефит и Сатим. Девушки улыбались, гладили Кату.
      - Хорошенькая, хорошенькая!
      - М-м-м! Какая у нее гладкая кожа!
      - А волосы какие прекрасные!
      - Дайте и мне...
      - Отпустите меня! Отпустите!
      Эли Оли Али хихикнул:
      - Что это у тебя нынче, матушка? Уроки кошачьих боев?
      - Пф-ф-ф! Новенькая красотка попросту разволновалась, только и всего. Держите ее, девчонки. Наша Беляночка сейчас успокоится.
      - Беленькая... И вкусненькая? - похотливо осклабился Эли Оли Али.
      - Вкусненькая, да не про твою честь, Эли.
      - Матушка, ты жестока!
      - Жестока? Да ведь она воспитанница госпожи Квик! Мы ее тут кое-чему обучим, и ты представь, какие барыши она нам принесет! А с тобой у нас уговор, Эли, и не забывай о нем. Для тебя у меня всегда найдутся девчонки попроще. Я свое дело знаю. Выбирать тут мне, а эта девчонка слишком хороша.
      - Хороша! Пф-ф-ф! Злющая, как змея! От нее, похоже, бед не оберешься я бы так сказал, если бы ты меня спросила.
      - Если бед окажется слишком много - ты ее получишь, вот тебе мое слово, Эли. Но, Эли, для нее нынче - первый вечер среди нас. Сделай же скидку, ладно? Ты вспомни хотя бы императрицу Залага! Как она плевалась, как царапалась, как богохульствовала не закрывая рта, пока я ее не переломила. А теперь посмотри на нее! - Старуха выпятила живот. - Ты видел мой орден? Это орден за безупречную службу при дворе калифа!
      - Я его много раз видел, матушка, - угрюмо ответствовал толстяк.
      Мать-Мадана довольно потерла руки.
      - Ну, Эли, давай-ка о деле. Ты привез свою сестренку? Ты говорил, она хороша, а?
      Последовала пауза. Эли Оли Али громко шмыгнул носом.
      - Эли!
      - Увы!
      - Эли, только не говори мне...
      - Уабины! Треклятые уабины!
      Мать-Мадана вскрикнула. Потом топнула ногой. Упала на диван, выложенный пухлыми подушками.
      - Ты говорил, что она так же хороша собой, как Мерцающая Принцесса и притом обладает всеми прелестями, какими должна обладать наложница! Я-то думала, что меня наградят еще одним орденом! И она, эта лакомая красотка, пропала! Пропала! И теперь ее пользуют в уабинском шатре, посреди пустыни!
      Отвратительный сводник снова сокрушенно шмыгнул носом.
      - Есть кое-что и похуже.
      Мать-Мадана свирепо зыркнула на него.
      - Что же может быть хуже?
      - Я обещал ее эджландцам. На сегодняшнюю ночь.
      - Что? - вскричала мать-Мадана.
      - Что? - ошеломленно воскликнула Ката.
      Но хозяйка и не думала слушать ее.
      - Ты остолоп, Эли! Остолоп и предатель! Разве Каска Далла посмел бы так обмануть меня? О, я догадывалась о том, что ты теряешь нюх, я знала! Эту девчонку ты обещал отдать мне - мне, а не этим хрюкающим боровам! Такую красотку нельзя было превращать в обычную шлюху, когда я могла сделать из нее украшение гарема! Она стала бы новой невестой для калифа!
      Если бы вот так с Эли Оли Али стал разговаривать кто-то другой, то толстяк, пожалуй, возмутился бы не на шутку, но Содержательница Дворца Женщин была не последним человеком в деловом царстве, в пределах которого подвизался Эли Оли Али. Без нее Эли ни за что бы не заполучил должность Придворного Сводника - ту должность, о которой вожделенно мечтал Каска Далла. Больше всего на свете Эли Оли Али страшился утратить хлебное местечко при дворе калифа. Он, невинно лупая глазами, смотрел на мать-Мадану. Нужно было проявить осмотрительность и осторожность. И потом: он был бы не он, если бы не сумел унять страсти разбушевавшейся старой карги. Он ей нравился. Даже не так: она его любила!
      Главное сейчас было успокоить старуху, заговорить ей зубы.
      - Невеста для калифа? - повторил он через мгновение - как будто не расслышал потока обращенных к нему грубых слов. - Так это ты теперь замыслила для новенькой, для Беляночки?
      - Вот это самое я и замыслила, - буркнула мать-Мадана.
      - Ну, так удовольствуйся ею. Но матушка, я должен идти к эджландцам, а что я им предложу? Ты это как хочешь называй, но платят-то они очень даже щедро. - Толстяк устремил оценивающий взгляд на Кату. - Надо же будет их чем-то отвлечь, когда они узнают о том, что я ничегошеньки им не привез... А вот - не обрадовались ли бы они, если бы я подарил им всего на одну ночку девчонку из их племени, как думаешь?
      Мать-Мадана выпучила глаза.
      - Зачем им нужна белокожая девчонка, когда таких полным-полно у них дома? Да у пламенноволосого эджландца красоток из заведения госпожи Квик перебывало больше, чем ты выхлебал бурдюков с хмельным соком, поверь мне на слово!
      - Пламенноволосый? - ахнула Ката.
      Эли Оли Али продолжал упорствовать.
      - Матушка, умоляю тебя! Если уж ты не отдаешь мне эту Беляночку, дай взамен другую, хоть какую-нибудь!
      - Какую-нибудь?
      Грязный толстяк обрадованно кивнул.
      - Никого из этих не получишь, так и знай!
      Эли Оли Али покачал головой.
      Из-за ширм послышалось звяканье цепей.
      Мать-Мадана поджала губы.
      - Отвлечь, значит, хочешь своих эджландцев, Эли? Ну а что скажет твой пламенноволосый приятель, к примеру, насчет девчонки из племени ба-ба?
      - У тебя есть такая девчонка?
      - Целых три! На днях прибыли, пока ты был в дороге.
      - Три, говоришь? И свеженькие?
      - Как утренняя заря. Хотела завтра вывести их на продажу. Для дворцового гарема они не годятся. Глуповатые, скучные, не слишком аккуратные, быстро растолстеют. Да еще... шеи у них больно уж длинные и тонкие - того и гляди сломаются. Ну а на одну ночку-то - почему бы и нет?
      - Миленькая матушка!
      - Эли, дорогуша!
      - М-м-у-а!
      - М-м-у-а!
      Мать-Мадана проворно хлопнула в ладоши. Рабы раздвинули ширмы, и Эли Оли Али радостно вскрикнул. Пламя свечей озарило золоченые цепи, и перед Катой предстали три напуганных темнокожих девушки. Они были почти нагие никаких одежд, кроме тоненьких набедренных повязок. Черные курчавые волосы. Длинные тонкие шеи, закованные во множество обручей.
      Эли Оли Али проворно ухватился за цепь.
      - Чудовище! Грязное чудовище! Не прикасайся к ним!
      Все это время Ката пыталась высвободиться из цепких рук многочисленных Сефит и Сатим. Теперь она принялась брыкаться, лягаться.
      Бесполезно.
      Мать-Мадана свирепо набросилась на нее.
      - А ну, заткнись, Белянка! Ах ты, мерзавка эдакая!
      Ката зашаталась, обмякла. Она уже поняла, что мать-Мадана - на редкость злобная женщина, но не предполагала, что настолько...
      Кулак старухи оказался твердым как камень.
      - Какая строптивая! - крякнул Эли Оли Али. - Думаешь, тебе удастся ее обломать?
      - Пф-ф-ф! Непременно обломаю, иначе не зваться мне матерью-Маданой!
      Сводник ухмыльнулся.
      - Бывало, случалось мне такое от тебя слышать и раньше. Не забывай, матушка, завтра торги! Цены после Откровения Правителя подскочат, верно я говорю?
      - Ой, забирай своих ба-ба и ступай, Эли. Ступай, ступай! - Мать-Мадана дала знак своим подопечным. Они, причитая, собрались около упавшей на пол Каты. - Ну, что бывает, когда девочки не слушаются матушку? Сефита? Сатима? Что им бывает?
      - Темница бывает! - хихикнула одна из девушек.
      - А там противно пахнет! - подхватила другая.
      - И старая, рваная одежда!
      - И тараканы!
      - И пауки!
      - И крысы!
      - И змеи! - вдруг визгливо выкрикнула какая-то из девушек.
      - В кладовой у матушки никаких змей нет, Сефита, - возразила старуха, но при этом довольно фыркнула. Как прекрасно вышколила она своих подопечных! Среди них не было девчонок из племени ба-ба, годных только разве что на одну ночь, ради разнообразия! По всему Унангу и в соседних странах богатые и высокопоставленные мужчины были готовы отвалить немалые денежки за этих глупых игруний, похожих на котят-несмышленышей.
      Однако новая девчонка, похоже, оказалась крепким орешком. Мать-Мадана пнула Кату мыском шлепанца.
      - Наша новая подружка пока еще не стала такой, как мы, а?
      Хихиканье.
      - Нет, матушка! Еще не стала!
      - А мы посмотрим, как Беляночка запоет поутру, после того как проведет ночь в темной кладовой!
      Глава 24
      ТАНЕЦ С ПЯТЬЮ ПОКРОВАМИ
      - Наследник проголодался, я верно угадал?
      - "Проголодался" - это не то слово!
      Улыбаясь и поглаживая седую бороду, Альморан наблюдал за тем, как его юный гость жадно поглощает изысканные яства. Совсем недавно вопросы теснились в мозгу у Джема, но теперь он думал только о горячем, ароматном разноцветном рисе, о ягнятине, фаршированной грецкими орехами, миндалем и фисташками, о жирном нежном йогурте и кокосовом молоке. Чего только не было на столе! Ямс, артишоки, огурцы и спаржа, тонко приправленные специями и снабженные чудесным гарниром; фруктовый салат из манго, инжира и горьких лимонов под названием лайм; напиток шербет и похожее на него названием сладкое восточное лакомство щербет, ароматные нектары... Джему казалось, что такого роскошного угощения он не видел ни разу в жизни. Вкус блюд, ароматы и даже цвета - все было удивительным, все было странным, незнакомым.
      Радуга, разместившийся под столом, усиленно налегал на угощение, которое ему было подано в золотой пиале. От радости пес непрерывно вилял разноцветным хвостом. Гости, рассевшиеся за столами внизу, сверкали драгоценностями, весело смеялись и звенели сдвигаемыми кубками. Альморан хлопнул в ладоши - и заиграла музыка. Джем немного отодвинулся от стола и погрузился в приятную истому.
      Только Дона Бела, похоже, чувствовала себя неловко. Она сидела по другую руку от Альморана и то и дело бросала на Джема неуверенные взгляды из-под полуопущенных век, хмуря при этом выгнутые дугами брови. Альморан наклонился к девушке, взял ее за руку. Девушка скривила губы и мягко, но решительно высвободила руку.
      - Господин Альморан, - блаженно пробормотал Джем, - у вас восхитительный дворец, поистине восхитительный. Наверняка вы - один из величайших людей на свете.
      - Юный принц, ты ошибаешься, - улыбнулся Альморан. - Я всего лишь человек, некогда имевший свое прибыльное дело. Впоследствии, отойдя от дел, я удалился в этот покойный, тихий уголок в далекой провинции. Нет-нет, человек я простой, но судьба вознаградила меня множеством друзей, которых я и собираю здесь, дабы они своим присутствием подсластили горечь моей старости.
      Джем вдруг поймал себя на том, что у него слипаются веки. Волны усталости время от времени обволакивали его, и он всеми силами старался держаться, не засыпать. Нужно было ответить гостеприимному хозяину. Туманно, слишком туманно осознавал Джем, что во всем этом ярком и праздничном зрелище есть что-то очень странное.
      - Но если так, господин, то... все равно вас можно назвать величайшим из людей, ибо дар дружбы - это драгоценнейший дар... и он столь же великолепен, как этот дом, который, как бы вы ни скромничали, я не постесняюсь назвать настоящим дворцом.
      На этот раз Альморан возражать не стал. Он ответил просто и немногословно:
      - Я называю его Домом Истины.
      - Откуда бы... такое название? - вяло промямлил Джем, обхватив голову руками. Он сонно моргал, веки слипались все упрямее. То ли у него разыгралось воображение, то ли все гости и вправду устремили взоры к возвышению? Утихла ли музыка, а вместе с нею - и веселье?
      - Юный принц, - сказал Альморан, - это обитель любви, а что такое истина, как не любовь? Все прочее - иллюзии, мираж. - Старик наклонился к Джему и ласково пригладил его волосы. - Могу ли я надеяться на то, что мои новообретенные друзья станут так же дороги моему старому сердцу, как те, которых ты видишь внизу?
      На этот вопрос Джем ответить не успел. Очнувшись и открыв глаза, он обнаружил, что лежит на просторной кровати - той самой, на которой проснулся утром. На этот раз в покоях было темно, но за открытым окном Джем увидел золотой диск луны и лунную дорожку на ряби продолговатого пруда. В ногах у него лежал Радуга и сладко посапывал во сне. Стараясь не разбудить пса, Джем осторожно раздернул прозрачный полог и на цыпочках вышел на террасу.
      Сад был неподвижен. Тишина стояла настолько глубокая, словно теперь дворец и его окрестности снова стали необитаемыми. Джем запрокинул голову и посмотрел на луну. Луна была полной. Она висела над садами, словно огромный, бесстрастный лик. Только теперь у Джема мелькнула мысль: прошлой ночью, в пустыне, ночь была безлунной! Сколько же времени он тут пробыл? Он присел на корточки около пруда, опустил руку в воду, вспомнил о том, как днем плавал в этом пруду. Ему вдруг стало жарко и душно, и он решил, что будет совсем неплохо снова выкупаться.
      К огромному удивлению Джема, костяшки опущенной в воду руки вдруг задели какую-то шероховатую поверхность.
      Джем изумленно вгляделся в глубину, сдвинул брови. Шагнул в пруд, сделал еще один шаг, еще... Обернулся, посмотрел на дворец, на луну, на сад. Как же это могло быть? Пруд был невероятно мелкий - вода едва доходила Джему до лодыжек.
      Пиршество у калифа близилось к концу. Раджал так утомился, что был готов уснуть на месте, но тут калиф хлопнул в ладоши и объявил, что теперь настало время для услад. По кругу пустили кофейник с крепким горячим кофе и новый кальян. В углу разместились трое музыкантов - они, как и гости, были в масках. Один из них играл на табле - особом, издававшем гулкий, мелодичный звук, барабане, второй - на завитом спиралью роге, а третий - на загадочном струнном инструменте, представлявшем собой нечто среднее между лютней и арфой.
      Только тогда, когда гости калифа попали под действие медленного, заунывного ритма, в пространстве между пиршественным столом и музыкантами появилась фигура в черной парандже. То явно была женщина, однако в согласии со строгими законами Унанга многослойная паранджа, состоящая из нескольких полотнищ и вуалей, покрывала ее с головы до ног.
      Женщина начала медленно, плавно раскачиваться в танце.
      - Нашим венайским друзьям непременно должен понравиться этот танец, сказал визирь. - Я опасаюсь того, что мы, пожалуй, были слишком многоречивы и смутили их - ведь они ничего не поняли из наших бесед. Это нельзя назвать мудрым поведением, однако редко какой мужчина не залюбуется таким прекрасным танцем, на каком бы наречии он ни разговаривал.
      - Гм-м-м, - задумчиво протянул калиф. - Этот танец многое скрывает, конечно.
      - Но и открывает многое, - возразил визирь.
      - О да, открывает!
      - Вы испытываете наслаждение, о Великий Владыка?
      - Несказанное наслаждение!
      - Но через несколько мгновений вы испытаете еще более высокое наслаждение.
      - О-о-о! Догадываюсь!
      Калиф жадно отхлебнул крепчайшего, черного, как грязь, кофе и довольно причмокнул.
      Раджал испытывал сильнейшее смятение. Только что калиф вел себя совсем по-другому, а теперь поведение его снова изменилось. То вожделение, с которым владыка Куатани встретил появление танцовщицы в темной парандже, никак не вязалось с выказанными им прежде мудростью и спокойствием. Глазки калифа под маской похотливо засверкали, как только танцовщица сбросила первое покрывало. "Уж не прекрасная ли дочь калифа прячется под паранджой?" - мелькнула было лихорадочная догадка у Раджала. Но нет, это было бы нелепо. Принцесса Бела Дона являла собой, насколько понял юноша, нечто сакральное, неприкосновенное. Женщина же, представшая теперь перед гостями, явно ничего сакрального собой не представляла.
      Пританцовывая, женщина завела унангскую песню:
      Куда, скажите, рок ведет меня
      С того незабываемого дня,
      Когда ушла я из родного дома
      Для жизни новой, жизни незнакомой?
      Напрасно моя молодость созрела!
      Меня силком из дома увели,
      А зерна, что посеять я хотела,
      Лежат и сохнут, бедные, в пыли.
      Кем стать, гадала я, мне суждено
      Наложницей, танцовщицей, рабыней?
      Иль ждет любимый мой меня давно
      В прекрасном царстве посреди пустыни?
      Женой ли быть богатого купца
      Судил мне рок, иль шлюхой безответной?
      Бреду, бреду по жизни без конца
      А впереди лишь мрак, мрак беспросветный!
      Но может, где-то посреди песков
      Меня ждет тот, кто для меня на все готов?
      Высокий голос танцовщицы слегка дрожал, ее песня была печальна и немного насмешлива и - что странно - совсем не сочеталась с зазывными движениями затянутых в перчатки рук и ритмичными покачиваниями бедер. Женщина медленно сбросила первое покрывало. Шелковое полотнище плавно пролетело над пиршественным столом, и Раджал понял, что оно казалось черным только из-за того, что в покоях царил полумрак. На самом деле ткань была темно-лиловой - точно такого же цвета, как тот магический кристалл, что лежал в кожаном мешочке на груди у Раджала. Теперь до него дошел смысл странного танца. Женщина-танцовщица была облачена в хитро задуманные одежды. Каждое из покрывал-вуалей было почти прозрачным, но поначалу костюм казался цельным и темным. В действительности же он был многоцветным - а точнее, пятицветным. За лиловой накидкой должна была последовать зеленая так и случилось. Раджал догадался, что следующей будет алая, потом - синяя, а за ней - золотая. Цвета Орокона.
      Юноша зачарованно наблюдал за причудливым танцем, но буквально за считанные мгновения его восхищение сменилось испугом. Мужчины в синих масках проявили к танцовщице чересчур пристальное внимание. Раджал стал пристально следить за ними. На протяжении пиршества он старательно избегал их взглядов, и только теперь у него появилась возможность разглядеть их как следует. Один из тех, кого калиф представил как венайских торговцев, был высоким и худощавым. Видно было, что он немного нервничает. Посередине сидел крупный, судя по всему, красивый мужчина, производивший внушительное впечатление. Третий венаец сильно сутулился и вообще имел какой-то затравленный вид, что было заметно хотя бы по тому, как тоскливо были опущены уголки его губ.
      Сидевший посередине, который, судя по всему, в этой компании был главным, постукивал по столу кончиками пальцев в лад с ритмом танца. Уже не в первый раз Раджал обратил внимание на то, как бледна кожа незнакомца. Он предполагал, что венайцы смуглы, - видимо, ошибался. Затем Раджалу бросился в глаза перстень на среднем пальце правой руки незнакомца. Раджал немного разбирался в ювелирном мастерстве: все его детство прошло в ваганском таборе и он не раз видел прилавки со всевозможными украшениями во время традиционных ярмарок. На вид перстень не производил впечатления иноземного изделия. Раджалу почему-то показалось, что он когда-то видел этот перстень. Ну, если не этот, то точно такой же.
      Он оторвал взгляд от перстня и медленно перевел на лицо, спрятанное за синей маской. Губы незнакомца кривились в выжидательной похотливой ухмылке. Раджал поежился - кожей почувствовал близость Зла. И тут человек в синей маске повернул к нему голову. На миг Раджал подумал: уж не затуманил ли джарвел ему мозг окончательно. Сначала рука... рука с перстнем... указала на танцовщицу. Потом... с губ сорвался шепот:
      - Она не напоминает тебе Катаэйн, а?
      Затем человек в синей маске снова обратил взор к танцовщице. Та уже успела сбросить красную накидку и теперь предстала перед гостями в синей. "Венайский синий... Цвет масок незнакомцев", - подумал Раджал. "Нет, мелькнула мысль, - не только венайский... Синий - цвет синемундирников!" Раджала колотило, как в ознобе. Верно ли он расслышал? Не может быть! Незнакомец лишь едва шевелил губами, он говорил на своем наречии, и конечно же, просто-напросто одно из произнесенных им слов прозвучало похоже на имя Каты.
      Раджал бросил взволнованный взгляд на своих спутников. Порло делил свое внимание между прекрасной танцовщицей, которая его явно заинтриговала, и Буби, которая упорно не давала ему покоя. Судя по всему, Порло ничего подозрительного не заметил, а с лордом Эмпстером Раджалу никак не удавалось встретиться взглядом.
      - О, сокрытие! - сладостно вздохнул визирь.
      - Сокрытие! - в том же тоне повторил калиф.
      - Как это прекрасно, не правда ли?
      - Но не так прекрасно, как разоблачение!
      - Воистину, о Величайший, воистину!
      К этому мгновению танцовщица уже успела сбросить большую часть своих накидок, однако до обнаженности было еще далеко. "Почему?" - гадал Раджал. Вероятно, все дело было в сумраке, который рассеивало только мерцающее пламя свечей. А может быть, все же разгадка крылась в хитром устройстве костюма. Возможно - но такие мысли пришли к Раджалу только потом, по прошествии времени, - злое, предательское колдовство старательно прятало разоблачение до самого последнего мгновения. Как бы то ни было, Раджал не спускал глаз с танцовщицы, вожделенно ожидая, когда же наконец ему удастся заметить хоть маленький кусочек ее тела под одним из покровов.
      Но нет, не желание будоражило кровь Раджала, и не какое-либо другое, более спокойное ощущение, которое способно было пробудить в его сердце созерцание танца. Наблюдая за танцовщицей, Раджал испытывал нечто сродни горячему стыду и радовался тому, что сейчас среди гостей нет Каты, что она не является свидетельницей этого позорного представления. Но тут было что-то еще... ведь было, было! Подобные зрелища Раджалу доводилось видеть прежде - в самых развратных из ваганских таборов, где его сородичи окончательно опустились. Эти выступления танцовщиц всегда заканчивались одинаково: зрители залихватски свистели, выкрикивали всяческие непристойности и презрительно бросали жалкие медяки той несчастной обнаженной женщине, которая казалась им сущей богиней, покуда пряталась под накидками. Но на этот раз все должно было произойти не так, а как-то иначе. С пугающей его самого уверенностью Раджал осознавал, что представление закончится не только демонстрацией обнаженного тела танцовщицы.
      И вот синий покров тоже был сброшен, и на танцовщице остались только золотые одежды. Музыка зазвучала быстрее. Золотые покровы развевались, танцовщица снимала с себя одну накидку за другой, но ее кожи все еще не было видно, и даже лицо женщины все еще было скрыто от глаз калифа и его гостей. Раджал догадывался, что последний покров танцовщица сбросит в то мгновение, когда смолкнет музыка, но сначала музыканты должны будут помучить гостей ложными концовками.
      Раджал почти не замечал присутствия калифа и визиря. Как сквозь густую пелену тумана достигали его слуха слова, которыми они перебрасывались между собой. Калиф что-то говорил о том, что мир полон обманов и предательства, и о том, что обманы и предательства следует безжалостно вырывать из почвы вместе с корнями, а тех, кто повинен в этих тяжких грехах, следует сурово, крайне сурово наказывать. Визирь же заверял своего господина и повелителя в том, что эти пороки всенепременно будут самым жестоким образом выкорчеваны и наказаны. У Раджала похолодела спина.
      Музыка умолкла.
      Гости вразнобой заахали, ибо последние покровы в мгновение ока исчезли, и перед ними предстала... нет, вовсе не богиня дивной красоты, а... жуткая, морщинистая старуха!
      Калиф разразился каркающим хохотом.
      Визирь, глядя на лорда Эмпстера, холодно проговорил:
      - Старая куатанийская шутка - говорят, будто бы она заключает в себе некий урок. Мой отец заставил меня лицезреть подобное представление, когда я ощутил первые приливы мужского желания. Думаю, такие зрелища принуждают наблюдать и юных девиц, когда тело их впервые познает приливы страсти. Ну а нынче Танец с Пятью Покровами, быть может, станет для некоторых из нас новым уроком.
      Лорд Эмпстер пошевелился. Его маска блеснула, поймав блик пламени свечи.
      Раджал еле удержался, чтобы не вскрикнуть.
      Капитан Порло из последних сил удерживал Буби.
      - Мы трепетали при виде танца, - негромко продолжал Хасем, - но танцовщица просто играла свою роль и оказалась совсем не такой, какую мы ожидали увидеть. Совсем как вы, Эмпстер-лорд, и как вся ваша эджландская свита.
      - Нет! - вырвалось у Раджала.
      Калиф снова противно расхохотался, стал раскачиваться вперед и назад. А Хасем резко вскочил и принялся визгливо вопить:
      - Неужто вы решили, что мы так глупы? Что мы так непроходимо глупы, и что мы поверим в вашу сладенькую, хитро сплетенную ложь? Лорд? Адмирал? Подопечный? П-ф-ф! Нет! Вы - эджландские военные преступники, пытающиеся найти убежище, чтобы скрыться от справедливого возмездия за ваши гнусные преступления! Стража! Взять их! Отвести в темницы!
      Распахнулись двери. Послышался топот ног, сверкнули лезвия ятаганов. Зазвенели, стукаясь друг о дружку, золотые кубки и блюда. Кричал визирь, хохотал калиф, а обезьянка Буби наконец вырвалась на волю, подскочила к одному из незнакомцев и сорвала с его лица синюю маску. Но в следующее мгновение грубые, жестокие руки схватили ее и принялись немилосердно избивать.
      В последнее мгновение перед тем, как стражи вывели Раджала из покоев, он успел обернуться и бросить взгляд на лицо того человека, с которого обезьянка сорвала маску.
      И понял все.
      Глава 25
      НОЧЬ, ПРЕДНАЗНАЧЕННАЯ ДЛЯ УСЛАД
      - Успех!
      - Победа!
      - Свобода! Наконец - свобода!
      Полти радостно подпрыгивал на месте и молотил кулаками воздух. Боб неуклюже размахивал длинными руками и нескладно пританцовывал. Господин Бергроув задел ногой завернувшийся край ковра, оступился и шлепнулся на пол.
      Только Полти из троих приятелей ликовал сверх меры. Радость Боба была напускной, обязательной - только ради Полти, чтобы тому было приятно. А господин Бергроув просто-напросто был безмерно счастлив потому, что наконец закончилось нудное пиршество, во время которого гостям не подавали напитков крепче нектара хава.
      Кроме того, он на дух не выносил каких бы то ни было иноземцев.
      А Полти иноземцы очень даже нравились - и чем дальше, тем больше. Наряженный в экзотические местные одеяния, он плюхнулся на широкий и мягкий диван и обвел довольным взглядом роскошные покои, предоставляемые куатанийцами особо почетным гостям: куда ни глянь - подушки, подушечки, занавески, плетенные из шнура настенные украшения... Эти покои, казалось, созданы исключительно для плотских услад, и Полти скоро обнаружил, как можно оным усладам предаваться даже здесь, во дворце калифа, где во всем царил строгий порядок. Нынче вечером Полти ожидал кое-чего особенного. С блаженной ухмылкой он вынул из маленького серебряного портсигара тонкую сигару и постучал ее кончиком по резной крышке. Покинув пределы цивилизованного мира - вернее говоря, пределы Эджландии, - Полти ограничивал себя в этом удовольствии, но сейчас был особый случай.
      Сверкнуло огниво.
      - Полти!
      - Боб?
      - Что же теперь будет? Ну, с изменниками? Что с ними сделают?
      - Ха! Со старым морским псом и благородным лордом - ничего.
      - Ничего? Совсем ничего?
      Полти многозначительно усмехнулся.
      - Их мы хотели только припугнуть, и всего делов-то. Нам нужен только юнец, воспитанничек Эмпстера. Ну, то есть... пока мы только его заберем. Посмотрим, посмотрим, как запоет Эмпстер, когда узнает, что пригрел под своим крылышком - сам того не зная, конечно, - изменника, которого разыскивают с тех времен, когда мой отец управлял Ирионом! Сам этот благородный господинчик пусть пока немножко погуляет на воле. Чутье подсказывает мне: он может оказаться очень даже интересным собеседником, если сойтись с ним поближе.
      Боб обдумал сказанное приятелем, но, похоже, ни до чего связного так и не додумался.
      - Ну а с подопечным лорда что будет-то?
      - С нашим юным другом? Его казнят, так я думаю, а ты? Пожалуй, это произойдет во время того маленького спектакля, который у них задуман на завтра - ну, говорил же визирь, что кого-то они там должны четвертовать на главной площади перед дворцом! Спектакль же не может состоять из одного-единственного действия, верно я говорю? Но сначала мы нашему дружку должны учинить допрос с пристрастием. Вернее говоря, допрашивать его буду я один.
      - Сегодня вечером?
      - Нет. Поутру - пусть дозреет. Пусть они все дозреют. Эта ночь предназначена для услад.
      - Правда, Полти? - неуверенно спросил Боб.
      - Ну... если бы тебя звали Джем-бастард, то для тебя эта ночь была бы ночью страданий.
      Боб озадаченно поскреб макушку.
      - Джем-бастард? Но ведь тот, которого...
      - Но мы ждем гостей, - неожиданно резко проговорил Полти.
      - Опять? - встревоженно воскликнул Боб.
      - Ну, конечно, - осклабился Полти. - Помимо всего прочего, вернулся из своего странствия по пустыне наш приятель метис, и думаю, нам с тобой не терпится послушать, что он расскажет о своих приключениях. Мы должны пользоваться любой возможностью как можно больше узнать об Унанге, Боб. А самое важное для нас - как можно больше узнать о здешних обычаях в смысле взаимоотношений между мужчинами и женщинами!
      - Ой, Полти! Ну, ты скажешь!
      Но на самом деле Боб был безмерно счастлив. С неожиданным волнением он принялся кружить по комнате и стал подбирать грязные носовые платки, разбросанные чулки, окурки сигар. То, что теперь эти обязанности на нем не лежали, только сильнее радовало его при их исполнении. Все пожелания Полти и сопровождающих его лиц, которых здесь принимали - для вида, разумеется, как представителей важной торговой делегации, исполнялись по первому слову. Если бы Полти захотел - в покои немедленно примчались бы юноши-рабы и исполнили бы любой его приказ. Но Полти от услуг рабов отказывался. Визирь этому несказанно дивился, а вот Боб - напротив, совсем не дивился. Вот если бы речь шла не о рабах, а о рабынях, то Полти, пожалуй бы, и согласился воспользоваться их услугами, но он не желал, чтобы по покоям сновали иноземцы.
      О нем вполне мог позаботиться Боб. Совсем как в старые добрые времена!
      Полти откинулся на подушки, забросил руку за голову, с наслаждением затянулся дымом сигары.
      - Хотелось бы побольше узнать про эту принцессочку, - мечтательно проговорил он и тут же добавил: - Какова она в постельке то есть. Только чтобы без дурацких шуточек, вроде той, какую нам показали нынче. Танец с Пятью Покровами - вот уж, право слово! Мой бедолага Пенге трясся - ну, просто как колода карт!
      - Ой, Полти, ну, ты скажешь! - снова воскликнул Боб и восхищенно расхохотался. Он уже несколько раз перешагнул через развалившегося на ковре господина Бергроува, успел задеть ногой переполненный ночной горшок, и его содержимое расплескалось по полу. Боб подтер мочу бритвенным полотенцем. По обыкновению, как всегда за работой, Боб негромко мурлыкал - напевал одну из любимых песенок Полти. Но вот вдруг что-то встревожило его. Он резко обернулся и нахмурился.
      Тревогу у Боба с опозданием вызвали слова, сказанные Полти чуть раньше.
      - Полти, но это же был не Джем-бастард.
      - Чего?
      - Ну, тот парень, что сидел посередине. Малый-калека, тот, что в замке жил - он ведь был светловолосый. Жутко светловолосый. И бледный-пребледный. Полти, а этот - он же смуглый. Ну, вспомни - руки, подбородок... И он выше ростом - бастард то есть.
      Полти вздохнул.
      - Боб, ну будет тебе! Бастард наш, как тебе должно быть отлично известно, мастер преображаться. Он же колдун самый настоящий.
      - К-колдун?
      - Помнишь того старого грязного вагана, что жил в лесу?
      С ухмылкой, которая должна была порадовать Полти, Боб сложил ладони трубочкой и негромко проговорил нараспев:
      - Безглазый Сайлас! Безглазый Сайлас!
      - Попал в точку. Ваганское колдовство. Вот этот-то треклятый ваган и обучил бастарда всему, что сам умел. Ну, ты только подумай своей башкой: трудно ли калеке, который вдруг выучился ходить ножками, как мы с тобой, Боб, ходим, взять да и преобразиться до неузнаваемости? Сбить нас со следа трудно ему, что ли? Ему это, Боб, пара пустяков! Ты что, забыл, как раз его молнией ударило, а он жив остался?
      - Но... но как же тогда его смогут казнить? - ошарашенно вопросил Боб.
      Полти не совсем понял вопрос друга.
      - Но ведь калиф нам во время пиршества все доподлинно сказал или нет? Очень надеюсь, они все-таки не откажутся от кастрации - жду не дождусь, когда увижу это своими глазами.
      Сигара Полти догорела, и он швырнул окурок на пол. Затем он улегся на бок и стал любоваться своим отражением в высоком вертящемся зеркале, что красовалось в резной раме рядом с диваном. Полти рассеянно потеребил Пенге - так он именовал свои внушительные гениталии.
      - У него был дружок, - заметил Боб через несколько мгновений.
      - Чего-чего?
      - Дружок был у бастарда. Мальчишка-ваган. Вот этот точно был смуглый. И ростом он был поменьше чуток - ваган этот.
      - Хочешь сказать - как тот малый, что сидел напротив нас во время пиршества у калифа?
      Боб кивнул.
      - Боб, не пори чепухи. На кой ляд лорду Эмпстеру сдался какой-то вшивый ваган? Он все время говорил про этого малого, что он - его подопечный, а мы-то отлично знаем, что его подопечный - бастард.
      Валявшийся на полу господин Бергроув застонал, приподнялся на локтях, но встать ему не удалось - он сумел лишь перевернуться на спину, да и то неловко. Полы его халата распахнулись, и оказалось, что под халатом на нем - эджландская одежда. Полти презрительно смотрел на Бергроува. Еще несколько сезонов назад костюм Жака был из числа наимоднейших, какие только шил придворный портной Квисто - хозяин лучшей в Агондоне мастерской. Теперь же этот шедевр портновского ремесла пребывал в самом что ни на есть затрапезном состоянии.
      - Тоже мне агент по особым поручениям! - расхохотался Полти. - Тоже мне молодой человек из высшего общества! Представить только - дамы складывали о нем сказания, а в Варби он считался самым красивым холостяком!
      - Он так и не сумел оправиться после этого... происшествия с барышней Пеллигрю, - осторожно заметил Боб.
      Господин Бергроув перевернулся на бок. Его вытошнило.
      - Иноземное... дерьмо! - выругался он.
      - Похоже, он не договорился с едой, - философски изрек Боб, глядя на Бергроува.
      Полти закурил новую сигару.
      - Ну, поднимайся, Жак! - окликнул он Бергроува не слишком ласково. Ты хоть бы на диван лег, что ли. Что же мне, перешагивать через твое треклятое тело, когда я ночью встану помочиться?
      - Похоже, Полти, он опять отрубился, - хихикнул Боб.
      - Ох и надоел же он мне! Дай-ка ему пинка хорошего, Боб.
      Боб растерялся.
      - Пни его, я сказал!
      Боб на этот раз послушался и наградил Бергроува увесистым пинком.
      Будь у Бергроува силы, он бы, пожалуй, возмутился и дал бы Бобу сдачи. Но он только охнул, закашлялся и в конце концов пополз к своему дивану. Путь его не получился самым коротким и прямым: по дороге Бергроув наткнулся на зеркало и прекрасная резная рама закачалась. Зеркало треснуло.
      Боб вздохнул. Полти презрительно указал на Бергроува пальцем.
      - Вот ведь потеха - он как пьяный, даже когда не пьяный. Откуда ему пьяным-то быть, верно я говорю?
      - Он джарвела перебрал.
      - Джарвела? Да нет, он пьяный. Вдребезину!
      - Наверное, у него спиртное по жилам течет все время, Полти. Как у моего папаши-покойничка.
      - У старины Эбенезера? - Полти на пару мгновений сдвинул брови, припоминая горького пьяницу из "Ленивого тигра", и вздохнул. - Эх, Боб, и давно же, кажется, это было - наши золотые денечки в Ирионе!
      - Ну, не так чтобы уж очень давно, - просияв, робко возразил Боб.
      - Но ты заметь, как далеко мы пошли.
      - Это ты далеко пошел, Полти. Майор Вильдроп! Подумать только! За такой короткий срок!
      Боб успел поднатореть в искусстве лести.
      - Что верно, то верно, - довольно осклабился Полти, вальяжно похлопал ладонью по дивану, и Боб радостно поспешил усесться рядом с любимым другом. Полти обнял его за плечи. - А знаешь, дружище, ты вполне можешь тоже гордиться собой.
      - Да что ты, Полти?
      - Ну, ты сам рассуди: ты сейчас где находишься? Ты сейчас находишься не где-нибудь, а в Унанг-Лиа, и играешь отведенную тебе роль в исполнении очень важного задания! И ведь это совсем неплохо для сынка какого-то пьяницы-оборванца и старой потаскухи с физиономией, изрытой оспинами, совсем неплохо, если кто спросит меня!
      Полти сегодня был в наилучшем расположении духа - в этом можно было не сомневаться. Раньше вечером Боб, сидя за пиршественным столом, даже жалел изменников-красномундирников и все ждал и боялся того мгновения, когда они угодят в заранее расставленный капкан, а теперь уже радовался тому, что тех вскоре ожидают всяческие беды и мучения. Если бы что-то пошло не так, Полти бы сейчас бушевал, был бы вне себя от злости и швырялся бы чем попало, что бы ни подвернулось под руку.
      Боб застенчиво проговорил:
      - Я же просто твой слуга, Полти.
      - Ну, это ты зря, приятель. Ты по званию лейтенант и мой адъютант в придачу - это тебе не слуга какой-нибудь.
      - Нет?
      - Однако я очень тронут той верностью, которую ты ко мне проявляешь. Будь ты моим слугой, я бы не пожелал более преданного слуги.
      На глаза Боба набежали слезы.
      - Можно, я сниму с тебя сапоги, Полти?
      Синий дымок сигары заклубился, окутал рыжие кудряшки Полти, когда он откинулся на подушки. Он с готовностью позволил Бобу поухаживать за ним. "Порой, - думал Полти, - жизнь совсем недурна, просто-таки совсем недурна". Быть героем сражений - тоже неплохо, но куда как лучше быть агентом по особым поручениям. Представить только - какая слава ожидала его в самом недалеком будущем, теперь, когда в расставленную им западню попался не кто-нибудь, а сам Джем-бастард!
      Полти любовно лелеял надежду на то, что благодарная нация в один прекрасный день вознаградит его по заслугам. Он изредка задумывался о мучениях и несчастьях, в конце концов постигших его отца. Судьба командора Вильдропа, чем не подтверждение того, что слава, добытая на полях сражений, - вещь ненадежная. Полти, впрочем, не слишком надеялся на то, что успешное выполнение возложенной на него тайной миссии принесет ему желанную славу. Кем, если на то пошло, он был в глазах света? Правительственным чиновником, посланным в Унанг для отбора рабов, которых должны были затем доставить в эджландские колонии. Рабы приобретались в обмен на поставляемое в Куатани вооружение. Работа эта была не слишком заметная и к тому же нудная. Разве торговля к лицу светскому молодому человеку? Правда, рабыни время от времени утешали Полти, развеивали его скуку.
      О, если бы только он смог разыскать свою сводную сестрицу, будь она трижды неладна! Полти заглянул в Агондон совсем ненадолго перед тем, как отправиться с новым заданием. У него не было времени заниматься розысками Каты, не было также времени и на то, чтобы позировать художникам и скульпторам, получать щедрые подарки и посещать устраиваемые в его честь обеды. Полти, однако, не сомневался в том, что все это непременно будет в его жизни. Он заслужил это, но насколько же быстрее все эти радости распахнули бы двери перед ним, если бы он был богат и титулован!
      Блаженную истому словно рукой сняло. Полти ощутил знакомую тупую злобу.
      Он вскочил и грубо оттолкнул Боба.
      - Будь она проклята, эта сука, будь она проклята!
      - Какая... сука? Полти, да что с тобой?
      Но Боб все понимал, а Полти и не подумал ответить. Он подошел к окну и угрюмо встал перед ставнями, глядя сквозь узорчатые прорези. Подумать только: богатство и дворянский титул могли бы уже принадлежать ему - но, согласно завещанию отца, он мог заполучить все это только в том случае, если бы женился на своей сводной сестре, а та куда-то бесследно пропала!
      В соседней комнате ударили в гонг.
      Полти глубоко, страстно втянул ноздрями воздух. Да, он разозлился не на шутку, но все же не мог остаться бесчувственным к возможности как следует развлечься. Он обернулся и широко улыбнулся, приветствуя толстяка в длинных шлепанцах с загнутыми кверху мысками. Толстяк вперевалочку шел навстречу Полти, раскинув руки.
      - Майор-господин!
      - Ойли! Дружище!
      Полти радушно обнял гостя, предложил ему сесть. Толстяк устроился на диване, поджал под себя ноги. Полти поинтересовался, чего бы гость пожелал. Джарвела? Вина? Поесть?
      - Майор-господин, ты меня балуешь! Разве это ты должен угождать мне, когда угождение тебе - моя первейшая обязанность? Пф-ф-ф! - Толстяк заговорил потише: - Ну, разве что, может быть, одну эджландскую сигарку, а?
      Полти открыл портсигар.
      - Боб, подай огниво! И лучшего вина! Мы выпьем за Ойли и споем застольную песню!
      Толстяк просиял.
      Полти ответил ему улыбкой.
      - У тебя, как я погляжу, новый тюрбан, Ойли?
      - Тебе нравится, господин? П-ф-ф! Да это так... жалкое тряпье.
      - Ну нет! Наверняка ты за него отвалил пару-тройку корзонов, готов поспорить. - Походив по покоям из угла в угол, Полти вдруг уселся рядом с гостем. - А ты немного припозднился, Ойли.
      - Эли.
      - Что-что?
      - Эли. Меня так зовут.
      - А я тебя буду называть Ойли.
      - Ох уж этот ваш эджландский выговор! Никак не привыкну. На мой слух странно звучит, странно!
      - А для меня ваш говор тоже не слишком привычен, Ойли. Ну а как насчет девчонки? - В соседней комнате, словно бы в ответ на вопрос Полти, послышался звон цепей. - Ну, конечно, ты ее привел, и зачем я спрашиваю! Боб, вина! Налей-ка его в золотые кубки, пожалуй, а не в кувшине подавай.
      - А-а-а... вина нет, Полти.
      - Что?
      Боб продемонстрировал другу пустой бурдюк.
      - Жак, ах ты, мерзкая свинья! - Полти вскочил, размашистым шагом подошел к Бобу, схватил бурдюк. Эли Оли Али последовал примеру майора-господина и тоже вскочил с дивана. Полти размахнулся и принялся охаживать пустым бурдюком по ягодицам вдребезги пьяного эджландца, развалившегося на диване.
      Господин Бергроув закашлялся, брызгая слюной. Полти отвернулся от него и ухмыльнулся.
      - Ах, майор-господин, твой гнев не ведает границ!
      - Как же он может ведать какие-то границы, Ойли, когда я вынужден отказать в гостеприимстве такому дорогому гостю? Неужто этот тупица не знает, как тяжело раздобыть вино в Унанге? О, он думает только о том, как бы себя ублажить, а на других ему наплевать!
      Масленые глазки метиса засверкали.
      - Майор-господин, а я для вас прихватил бочоночек.
      - Прихватил? Ну, надо же, а я думал, что ты мне только девочку привезешь! Ну, давай-ка, Ойли, кати сюда этот бочонок, поскорее, не томи!
      Метис хлопнул в ладоши, и в покоях появились двое мальчишек - уличных оборванцев. Они проворно вкатили в комнату небольшой изукрашенный резьбой бочонок и поставили его в угол. Боб наблюдал за оборванцами неприязненным взглядом. Он уже не испытывал никаких сомнений в том, что во Дворце с Благоуханными Ступенями продается и покупается положительно все. Ясное дело: стражникам можно было сунуть взятку. Но все же Полти мог бы вести себя поосторожнее! Ведь так можно было запросто навлечь на себя гнев калифа! Правда, Полти все время уверял Боба в том, что способен вертеть визирем Хасемом, как ему вздумается. Может быть, так оно и было. Ясное дело: для визиря крайне важно было поддерживать хорошие отношения с правительством Эджландии, и не только ради того, чтобы получать оружие в обмен на рабов. Нет, визирь был человеком дальновидным и потому надеялся на поддержку эджландцев на всякий случай - вдруг бы его положение при дворе калифа в один прекрасный день пошатнулось бы? Вот такие аргументы приводил Полти, когда Боб начинал проявлять беспокойство, и все же Боб тревожился. Ему казалось, что они, эджландские посланцы, исчерпали весь кредит доверия, нарушили все правила, осквернили все священные установления унангской веры.
      Боб бросил недовольный взгляд на Эли Оли Али, подошел к бочонку и задумался - как же наполнить вином бурдюк?
      Как он открывался, этот бочонок?
      Полти тем временем продолжил беседу с гостем.
      - Ойли?
      - Майор-господин?
      - Давно ли мы с тобой знакомы?
      - Ну... Одну луну или чуть побольше.
      - Ну, так, значит, мы с тобой, можно считать, старые приятели, верно я говорю?
      - Конечно, майор-господин, конечно! - воскликнул толстяк-метис и восхищенно уставился на горящий кончик своей сигары. - До чего же у вас все хитро затеяно, у эджландцев! А ведь к табачку-то можно было бы и джарвела подмешать.
      - Эта мысль нам приходила в голову. Ойли?
      - Майор-господин?
      - Скажи, почему у меня такое предчувствие, будто бы ты что-то скрываешь от меня?
      - Пф-ф-ф! Ну, разве я не говорил, что в прозорливости эджландцам не откажешь? - Выражение физиономии метиса стало тоскливым. Он поднял руку и снял с макушки небрежно намотанный тюрбан. Оказалось, что голова у него перевязана.
      - Ойли! Что случилось?
      - Ах, майор-господин! На меня напали!
      Боб, возившийся в углу с бочонком, перевернул его на бок. Орудуя боевым кинжалом Полти, он неуверенно тыкал его острием между клепками то тут, то там. Этот бочонок совсем не походил на те, самые обычные, что Бобу когда-то приходилось откупоривать в "Ленивом тигре"...
      - Ах, майор-господин! Разбойников было несколько сотен! Я ничего не мог поделать, ничего!
      Эли Оли Али смахнул слезы с глаз, выпятил дрожащую нижнюю губу и пустился в объяснения. Он, дескать, ехал домой, вез свою драгоценную поклажу, и вдруг из-за барханов выехала шайка злобных разбойников-уабинов. И откуда те проведали, что он там будет проезжать и что у него будет за груз, - этого он и знать не знал, и ведать не ведал... но готов был побиться об заклад: его подставил кто-то из Куатани. Да, один человек из Куатани... злодей с черным сердцем... Если и был у уабинов лазутчик в Жемчужине Побережья, так это он, треклятый Каска Далла, кто же еще!
      Полти почти не слушал гостя. Он тихо проговорил:
      - Так, значит, прекраснейшая из прекрасных...
      - О да, великолепнейшая из великолепнейших, заветная мечта любого мужчины...
      - Несравненный бриллиант...
      - Моя сестрица... Коварно похищена!
      У господина Бергроува вдруг хлынула кровь из носа. Промокая кровь парчовым шейным платком, он в отчаянии глазел по сторонам. При виде бочонка его взгляд мгновенно прояснился.
      - Не умер ли я и не оказался ли в царстве Вечности? Полный бочонок!
      Он не без труда приподнялся и сел, затем, пошатываясь, поднялся на ноги.
      Полти укоризненно глянул на Эли Оли Али, протянул руку и осторожно отнял у гостя недокуренную сигару. Сводник с тоской проводил взглядом ее горящий кончик.
      Полти бросил окурок на пол и вздохнул.
      Боб продолжал атаки на бочонок. Теперь он пытался вскрыть его шпагой Полти, но как ни старался - ничего не получалось. Он уже и рукояткой колотил по клепкам, из которых был скроен бочонок, и лезвием шпаги пытался подцепить тут и там - бочонок упорно не поддавался. Господин Бергроув добрел до бочонка, навис над Бобом и стал давать ему советы, изнывая от желания поскорее выпить вина.
      - О, храбрый воин! О, несравненный храбрец! - вдруг начал рассыпаться в похвалах толстяк-метис и наклонился поближе к Полти. - Майор-господин, а доводилось ли тебе слыхать хоть раз о девушках из племени ба-ба?
      Изо рта у Эли Оли Али препротивно несло какой-то тухлятиной. Полти брезгливо наморщил нос и не слишком охотно поинтересовался:
      - И что это за племя такое?
      - Племя с побережья Ба-ба. Черненькие, ну прямо как таракашки. А шейки-то у них длинные и тоненькие, как стебелечки...
      - Что ты замыслил, Ойли?
      Метис хлопнул в ладоши. Из соседней комнаты вновь послышался звон цепей, и на этот раз мальчишки-оборванцы ввели в покои эджландцев трех экзотических красавиц, наготу которых прикрывали только цепи. Губы девушек были закованы в железные намордники, чтобы они и пикнуть не могли.
      У Полти от этого зрелища отвисла челюсть.
      - Ойли, ты мне снова очень нравишься!
      Метис ответил ему приветственным жестом.
      - Ах, майор-господин, ты так добр, уж так добр!
      - Это я и сам знаю, Ойли, - ухмыльнулся Полти, откинул полу халата и, порывшись в карманах, извлек мешочек с золотыми монетками. Задумчиво взвесил мешочек на ладони. - Они чисты, надеюсь?
      - Чисты, как день, майор-господин! К ним никто не прикасался, ни один мужчина! Я самолично проверяю всех девчонок.
      - Не сомневаюсь, - осклабился Полти и ухватил за пухлую грудь ту девушку, что стояла ближе других. Девушка вздрогнула и отшатнулась.
      Полти ухмыльнулся. Она противится его ласкам - ну что ж, это совсем недурная приправа к любовным усладам. Но что-то все же тревожило его.
      - Ойли?
      - Майор-господин?
      - Твоя сестрица. Скажи-ка мне снова, какая она?
      Метис сокрушенно вздохнул.
      - Майор-господин, на свете сыщется только одна красавица, которая может сравниться с моей сестрицей. Майор-господин, это я говорю о самой прекрасной женщине на свете, о принцессе Бела Доне. О, ведь мою сестрицу назвали Дона Белой - словно хотели сказать, что она - как бы отражение принцессы, сверкающее в глубинах волшебного зерцала. Вот уж воистину Мерцающая Принцесса!
      Метис снова горестно вздохнул. Полти одарил его сочувственным взглядом.
      А потом произошло сразу два события, которые нарушили эту трогательную сцену.
      Сначала Полти резко отвернулся и его рука соскользнула с груди девушки из племени ба-ба.
      - Уведи их прочь отсюда!
      - Майор-господин?!
      - Уведи их прочь, я кому сказал?
      А потом из угла покоев послышался громкий треск.
      - Нет! - вскричал Боб. - О нет!
      Господин Бергроув с размаху, во весь рост, шлепнулся в разлившуюся по полу лужу вина.
      Глава 26
      СВЕТ ВО ТЬМЕ
      Так гори же, гори, пламеней, полыхай!
      И в горнило любви больше угля бросай!
      Счастлив тот, кто женат на любимой своей.
      Ты женился - гори, полыхай, пламеней!
      Походные костры. Верблюды. Длинные белые балахоны. Песня, звенящая над барханами. Мы уже бывали тут раньше, или, по крайней мере, нам так кажется. На самом деле теперь уабины намного ближе к Куатани. Куда как ближе.
      Сегодня, тайком пробираясь к месту тайной встречи, Рашид Амр Рукр ощущает нетерпение, граничащее со злостью. С тех пор как стемнело, он страдал и мучился ожиданием, но только теперь, посреди ночи, он уверился в том, что тот, кого он ищет, будет здесь. Разве не время поторопиться к тому, кто ждет так трепетно, так благоговейно? Как же именно сейчас, когда события близятся к развязке, Золотой может заставлять его ждать? У шейха чуть было не мелькнула мысль: "Как Золотой смеет!.."
      Но, вспомнив обо всех вожделенных наградах, которые его ожидают, обуреваемый гордыней человек пытается прогнать эти опасные мысли, и тут наконец перед ним возникает долгожданное видение. Мужчина неуклюже валится ничком на песок.
      - Глупец, - слышится голос, в котором звучит почти добродушное подшучивание. - Что это ты так взбесился? Это я тебя разозлил?
      - О нет, Золотой, нет! - Шейх в страхе приподнимает голову. - Что, кроме вожделения, я могу ощущать, когда наша цель так близка?
      Золотые глаза разгораются ярче. По телу шейха распространяется резкая, острая боль. Он охает, сгибается в поясе, но боль быстро проходит.
      Это намек - не более. А может быть - обещание.
      - Даже не вздумай лгать мне, уабин! Пусть ты всемогущ для своих грязных кочевников, но что такое твоя земная власть по сравнению с моей, божественной?
      Золотистая фигура начинает медленно поворачиваться. Она сверкает в свете луны и медленно кружит над песком. Шейх дрожит и тут же мысленно ругает себя - ведь никогда прежде он не ведал страха и не опускал головы ни перед кем из людей... Да - из людей... На миг он задумывается: уж не сглупил ли он, поверив в обещания этого таинственного искусителя, поставив свою судьбу в зависимость от этой сделки, от этого союза? Но тут он вновь вспоминает об обещанных ему прелестях власти и богатства, и его сомнения превращаются в мельчайшие песчинки, которых такое великое множество в пустыне.
      А потом он думает о том, что зачем-то нужен Золотому - точно так же, как Золотой нужен ему. Взгляд его становится дерзким, и когда странное видение поворачивается к нему, он встречает его этим прямым и смелым взором. Подобная дерзость может привести к новой пытке, но когда Золотой снова начинает говорить, его голос звучит совсем иначе.
      - Это верно, уабин, мы нужны друг другу, если хотим достичь той власти, к которой стремимся. Целый мир для тебя - а для меня луна и звезды! Мы ведь так с тобой договорились, верно? Наша судьба близка - но, уабин, теперь мы не должны подвести друг друга. Даже за тот краткий срок, что истек со времени нашего последнего разговора, твоя роль стала еще более важной и насущной. Ты гадаешь, почему я опоздал на встречу сегодня? Я опоздал потому, что мое земное воплощение захвачено в плен.
      - В плен, о Золотой? - Шейхом овладевает гнев. - Как же это так? Неужели куатанийцы уже явили свою трусость, коварство и предательство? Ярость, с которой я обрушусь на них теперь, будет страшнее вдвойне!
      - Пусть это будет так, что бы ни случилось. Но нет, они еще не показали себя во всей красе - в отличие от меня. - Золотая фигура медлит вероятно, что-то обдумывает. - Я не стал пытаться бежать из плена, потому что пленили меня ненадолго, а я пока не должен - и не желаю - появляться перед смертными в своем истинном обличье. Все, что случилось этой ночью, было игрой - так они думают. Игрой, развлечением для калифа. Но разве я глупец? Лазутчики, приспешники Тота уже добрались до этого маленького царька - вернее, до его визиря, который управляет калифом, как марионеткой. Случившееся было не игрой, а предупреждением. Один из моих спутников томится в подземелье дворца, а другой пропал без вести, и тут тоже дело в какой-то злобной игре, ибо мое сознание, способное свободно перемещаться по просторам этих пустынных земель, нигде не может разыскать его! Положение почти отчаянное. Тебе нужно поторопиться, уабин. Быстрота и натиск - вот что сейчас важнее всего.
      Речи Золотого шейху малопонятны, но зато последние слова он понял прекрасно.
      - Золотой, все будет, как мы задумали! Утром я освобожу город...
      - Освободишь? - Золотой впервые в таком настроении - он едва удерживается от смеха.
      - О, Золотой, я освобожу Куатани для нас с тобой! А остальные пусть называют это как хотят! Какое мне дело до того, что думают люди? Лишь бы они трепетали под пятой уабинов! Разве племя под моим предводительством не сотрясло всю империю? Разве не треснули уже ее стены? Разве они скоро не падут? Вспомни о сотнях бесстрашных набегов, которые я совершил в прошлом, вспомни...
      - Не надо вспоминать прошлое! Что такое какие-то ничтожные маленькие победы по сравнению с той славой, которая ожидает тебя завтра? Что такое власть, которую ты знал до сих пор, в сравнении с той истинной славой, которой мы жаждем? Девушка, уабин, подумай хотя бы о девушке! Приблизься! Скрепим наш союз в преддверии предстоящего триумфа!
      После этих слов двое странных союзников берутся за руки и между ними вспыхивает ослепительный свет. А когда Рашид Амр Рукр снова падает на песок и остается один, у него еще несколько мгновений остается такое ощущение, будто он уже наделен той властью, к которой так стремится, будто эта власть переполняет его, владеет им, сжигает его, как огонь. Нынче ночью это ощущение растает, но разве совсем скоро, через несколько лун, эта власть не станет принадлежать ему навсегда?
      А женился - гори, пламеней, полыхай!
      Все в огне свой страсти без меры сжигай!
      Уабины одни править миром должны,
      А милей Бела Доны не сыщешь жены!
      В ту ночь, вернувшись в свою опочивальню, калиф Оман Эльмани чувствовал себя менее довольным, чем мог бы и должен был бы чувствовать по завершении столь удачного вечера. Захвачены в плен эджландцы - о да, это был забавный спектакль, что верно, то верно, но бед у калифа хватало, и, чтобы развеять его тоску, нужны были развлечения более яркие. Калиф размышлял о завтрашних казнях и о том, что его дочь должна вновь появиться перед толпами народа. Какая ужасная тайна скрывалась за ее прославленной красотой! Калиф горестно вздохнул, на его глаза навернулись слезы. Он сердито заморгал. Что толку плакать?
      Только он успел разлечься на удобной кушетке, как послышался стук в дверь и вошел визирь Хасем. Калиф и визирь крепко обнялись. Их объятие было долгим - такой ритуал они всегда совершали перед тем, как расстаться на ночь. Ходили слухи о том, что их отношения несколько более близки, нежели положено владыке и его советнику, но на самом деле, хотя в обязанности визиря и входило обеспечение своего господина и повелителя определенными радостями жизни, самолично он калифу эти радости не дарил. На самом деле, он бы и не мог их подарить калифу при всем своем желании - относительно этих радостей у калифа имелись совершенно особенные пристрастия, речь о которых пойдет в свой черед. Пока же достаточно будет сказать следующее: для удовлетворения этих потребностей калифа визирь напрочь не годился и искренне тому радовался. Тем не менее он всей душой пекся о том, чтобы господину и повелителю было хорошо, и потому, естественно, поинтересовался, не нуждается ли калиф в маленьком... утешении.
      Калиф снова тяжко вздохнул.
      - Увы, Хасем, моя дорогая Мерцалочка терзает мое сердце. Куда она могла подеваться?
      - Но я еще не показывал тебе, о мой господин и повелитель, новенькую амалианку. А что ты скажешь о прекраснейшем цветке из Ланья Кор?
      - Думаю, они очаровательны, но, Хасем, нынче ночью я должен предаться сну. Забытье - вот лучшее из утешений.
      - Как пожелаешь, Оман, как пожелаешь.
      - Но ты посиди со мной немного, Хасем, пока я не засну. Ты же знаешь, как я люблю, когда ты сидишь со мной.
      - Конечно, Оман, конечно.
      Печаль наполнила сердце визиря, когда он устроился рядом со своим повелителем. Было время, когда он вот так сидел с калифом, пока тот не засыпал, исключительно из чувства долга, исполняя обязанность, которая порой была не самой легкой. Но уже давно Хасем полюбил эту обязанность, как полюбил своего "трудного" подопечного и посвятил себя преданному служению ему. Как он желал, чтобы и калиф тоже любил его и перестал воспринимать его как нечто, существующее взамен кого-то другого! Порой Хасем страшился того, что в один ужасный день этот, другой, вернется... но нет, это было невозможно.
      Джинн исчез, исчез давным-давно.
      Настал черед и визирю испустить горестный вздох, а его мыслям отправиться в странствия по далекому прошлому.
      СКАЗАНИЕ О ДЖИННЕ ДЖАФИРЕ
      Если бы кто-то судил по внешности и манерам, он бы ни за что не догадался, что калиф Оман Эльмани - брат свирепого султана Каледа и сын султана Эль-Такира. Детство Омана было полным страданий - ведь он рос в тени красивого и умного брата. Собственно говоря, после того, как истекли солнцевороты детства, Оман своего брата почти не видел, но всегда знал о том, как его брат одарен, как он красив, какое перед ним блестящее будущее. С самого начала ни у кого не возникало сомнений в том, что Бесспорным Наследником станет именно Калед, а Оману было суждено стать самым обычным вельможей, одним из тех, на кого падали бы блики пылающей славы брата. Для многих в Каль-Тероне, в том числе и для самого Омана, было огромным потрясением известие о том, что султан Эль-Такир предназначил для своего младшего сына более выдающуюся судьбу.
      Дело было в том, что Эль-Такир состоял в дальних родственных отношениях с тогдашним калифом Куатани, неким Абдулом Самадом. Уже много солнцеворотов подряд вельможи из Каль-Терона, расположенного в глубине континента, алчно поглядывали на Жемчужину Побережья - резиденцию Абдула. Без сомнения, город Куатани играл наиважнейшую роль в незыблемости имперской власти султана. Особо важна была роль Куатани в том, чтобы держать в повиновении заморские колонии. Само собой, Абдул, как и все прочие царьки, присягнул на верность своему дальнему родственнику, восседавшему на имперском престоле в Каль-Тероне, но не только сам султан Эль-Такир полагал, что этого недостаточно. Какое-то время он подозревал Абдула в имперских амбициях. До султана доходили слухи о том, что его родственничек вынашивает некие планы, которые, если о них задуматься хорошенько, попахивали самой настоящей изменой.
      От открытых обвинений в адрес Абдула Эль-Такир воздерживался, однако принял решение о том, что именно его сын Оман, а никак не один из многочисленных сыновей Абдула, должен занять куатанийский престол. Если бы Абдула кто-нибудь оповестил об этих происках, он бы, несомненно, выразил бурное возмущение, но, как выяснилось впоследствии, от любого возмущения с его стороны не было бы ровным счетом никакого толку: несколько лун спустя шайка мужчин в масках - конечно же, то были засланцы-уабины - проникла во дворец калифа. Все сыновья Абдула были предательски заколоты. Обуянному горем калифу оставалось только покориться воле султана. Вот так и вышло, что Оман Эльмани был объявлен будущим калифом Куатани.
      Стоит ли говорить о том, что на самом деле Эль-Такир вовсе не намеревался наделять своего младшего сына такой уж большой властью? О нет, напротив - Оману суждено было стать просто-напросто марионеточным владыкой, подвешенным на ниточках, за которые дергали те, кто находился в Каль-Тероне. Человеком, призванным дергать за ниточки, был назначен один из самых доверенных вельмож Эль-Такира, а именно - визирь Хасем. Все было устроено, как мы видим, превосходно, и на протяжении многих солнцеворотов на отлаженном пути имперской власти встретились только две помехи. На самом деле помехи эти были очень и очень серьезными. Первой из них стал джинн по имени Джафир, а второй - некий колдун, который имел способность противостоять много чему, и в том числе - джинну.
      Стоит упомянуть о том, что при первом появлении джинна Хасем не присутствовал, но это зрелище он вполне мог очень ярко вообразить. Как-то раз, дождливым вечером, вскоре после обретения высокого титула, новоиспеченный калиф производил осмотр покоев своего покойного четвероюродного дядюшки Абдула, и вдруг на самом дне сундука, набитого шелками, обнаружил старую помятую лампу. Оман, ничего особо не ожидая, потер лампу, и из ее носика тут же вылетело облако дыма, и перед Оманом предстал джинн собственной персоной.
      Одного этого вполне хватило бы, чтобы испытать нешуточное потрясение, но этого было мало: джинн как две капли воды походил на толстяка и коротышку калифа!
      Калиф в страхе попятился, страшась злых чар.
      - Не бойся, - прогремел голос джинна, физиономия которого озарилась искренней радостью, - ибо ты - мой долгожданный избавитель. Меня зовут Джафир Аль-Хасан, и я - твой друг. Несколько эпициклов назад я был учеником могущественного, но жестокого чародея, и в наказание за... - тут джинн облизнулся, - ...за самый ничтожный проступок этот злодей превратил меня в пленника и раба этой лампы. Должен сказать тебе, в рабстве я пробыл очень, очень долго! Но как я теперь вижу, чародей сдержал свое слово, ибо он обещал, что моим страданиям придет конец, когда я встречу своего близнеца. Я сразу понял, что мой близнец - это ты.
      - Близнец? - Взгляд калифа озарился несказанной радостью, ибо всю свою жизнь он томился в тени старшего брата и ненавидел его. И вот теперь у него появился брат, которого он мог бы любить всем сердцем.
      Джафир затем пообещал, что станет по своей воле служить калифу. Другим, как он сказал, он предлагал лишь исполнить три желания, но калиф мог высказать желаний столько, сколько его душеньке заблагорассудится.
      - Представь себе, - продолжал джинн, - другие забывали обо мне сразу же после того, как я исполнял их желания. Наверное, отчасти в этом также состоит мое проклятие. Мало того: эти люди потом забывали даже о том, что меня можно вызвать с помощью лампы. Она становилась для них самым обычным старым светильником, который ни на что не годен и который можно безо всякой жалости выбросить. О, спаситель мой, ты даже представить себе не можешь, как долго мне порой приходилось ждать, пока кто-то явится и снова выпустит меня на волю! Даже не знаю, что хуже - томиться внутри лампы либо исполнять желания... жалких простолюдинов! Нужно же вести себя вежливо даже тогда, когда тебя довели до белого каления и хочется от отчаяния завопить во всю глотку! - Джинн скривился, выпучил глаза, но тут же склонился к пребывавшему в полном восторге калифу и взял его за руку. - Но все это теперь для меня позади. Ну, Оман, давай же теперь немного позабавимся!
      Вот так в жизни калифа началось время великих чудес. В этот же вечер он, сопровождаемый Джафиром, пожелал, чтобы затянутое дождевыми тучами небо стало чистым и лазурным. Затем он, став невидимым, пронесся, словно птица, над вершинами гор. Потом... потом он удвоил размеры дворца покойного дядюшки; потом стал таким же высоким и красивым, как Калед; потом превратил всех мужчин, торговавших на базаре, в женщин, а женщин - в мужчин; потом предался самому обильному пиршеству, какое только мог вообразить, и это отнюдь не возымело плачевного воздействия на его драгоценное здоровье.
      Стало ясно, что калиф может позволить себе все, чего только пожелает; но когда о том, что происходит, прознал визирь, он пришел в ужас. Страстные увещевания визиря в конце концов возымели действие, и калиф с превеликой неохотой повелел своему новообретенному братцу сделать так, чтобы все стало, как раньше. Терпеливо, как втолковывают несмышленым детишкам, визирь Хасем объяснил Оману, что один даже намек на обладание такой неслыханной властью встретит бурю возмущения в Каль-Тероне. Оману можно было предаваться беспечным забавам с новым приятелем, но всякие колдовские штучки должны были быть самыми невинными, иначе султан мог обрушить на калифа и джинна всю ярость огненного бога.
      Получилось так, что в итоге ни калиф, ни джинн особых трудностей от этих ограничений не испытали. Так или иначе, рано или поздно они неминуемо устали бы от экзотических забав, а ума у калифа уж точно бы не хватило на то, чтобы приспособить джинна для достижения каких-то собственных политических целей. Вскоре их дружеские отношения стали более крепкими и спокойными, и они большей частью довольствовались тем, что предавались обильным пирам, которые сопровождались некими иллюзорными видениями. Глядя на двоих милых толстячков, визирь Хасем не испытывал неудовольствия: что же нехорошего было в том, чтобы Оман развлекался, а главное - отвлекался? Ничто не могло отвлечь его лучше Джафира. Если визирь и ощущал потаенную печаль, то эту печаль он сдерживал. Ему было положено печься исключительно о благе государства, а именно это и нужно было империи более всего. В те дни, желая калифу доброй ночи, Хасем порой ласково и благодарно поглаживал лампу, надежно водворившуюся около ложа Омана. Джинн имел обыкновение на ночь забираться в свое жилище, хоть и ругал его на чем свет стоит.
      Вот такие славные деньки были в жизни Омана и его закадычного дружка Джафира. Однако этой идиллии не суждено было продолжаться бесконечно. Примерно в это самое время брат калифа в далеком Каль-Тероне взял в жены прекрасную госпожу Изадону. Султан Эль-Такир прислал в Куатани гонца, а гонец привез повеление о том, что и калиф также должен жениться. Ясное дело, подходящую невесту для Омана должен был подобрать визирь Хасем, и визирь уделил этому вопросу самое пристальное внимание. Своим окончательным выбором он заслуженно гордился. Многие полагали, что это будет блестящая партия, но супружество как-то сразу не задалось.
      На протяжении многих лун визирь старался, чтобы придворные не проведали о Джафире, и вот теперь нужно было что-то сделать для того, чтобы и супруга калифа ничего не узнала о джинне. Вскоре поползли слухи о том, что калиф ведет себя жестоко со своей хорошенькой женушкой. На самом деле слухи эти были подлыми измышлениями, поскольку калиф со своей хорошенькой женушкой виделся крайне редко и, если на то пошло, даже ради того, чтобы его супруга зачала сына, прибег к помощи Джафира. Почему джинн ослушался и почему вместо сына на свет появилась дочь - этого Оман и сам не понял, но если и имело место непослушание со стороны его друга, калиф об этом нисколько не сожалел. Частенько, вспоминая о счастливых деньках с Джафиром, Оман говорил о том, что сколько ни есть у него печалей и страданий, но судьба хотя бы одарила его Бела Доной, Мерцалочкой - ребенком, которого коснулась десница волшебства.
      К несчастью калифа, его возлюбленное дитя не было застраховано от воздействия иного волшебства. Во дворце сыскались такие люди, от которых стало невозможно скрыть наличие джинна, и главным из таких был прорицатель Эвитам - главный из подручных покойного калифа Абдула Самада по части всяческих колдовских делишек.
      Прорицатель довольно поздно женился, и его супруга произвела на свет дочь. Супружеская жизнь и рождение дочери смягчили нрав старика, но ранняя кончина жены наполнила его сердце горечью, от которой он так и не сумел оправиться. Судя по рассказам, в юности прорицатель был жутко честолюбив, однако его мечтам было не суждено осуществиться. Старые обиды терзали его душу, и он нажил себе немало врагов. Только политические соображения удерживали визиря от того, чтобы безжалостно изгнать старика из дворца. Прорицатель был наделен магическим даром, но насколько силен был его дар сказать было трудно. Визирь решил, что от изгнанного Эвитама вреда могло оказаться больше, чем если бы он остался во дворце, под бдительным присмотром. Так оно в итоге и оказалось.
      Зависть переполняла сердце прорицателя, когда он видел, какими знаками расположения одаривает джинна калиф. Частенько, когда Оман предавался радостям общения со своим возлюбленным другом, визирь заставал прорицателя где-нибудь неподалеку. В эти часы Эвитам угрюмо бродил по дворцовым коридорам вблизи от покоев калифа, словно ему до смерти хотелось узнать, что же происходит за закрытыми дверями. Застигнутый врасплох, прорицатель производил какие-то странные, таинственные жесты и пристыженно спешил прочь.
      После того как дело дошло до страшной развязки, Хасем много раз говорил себе о том, что ему стоило выгнать старика из дворца намного раньше - выгнать и покончить с его происками раз и навсегда. Тогда месть прорицателя вряд ли бы оказалась настолько жестока, какой она стала на самом деле.
      Трагедия произошла в день помолвки Мерцалочки, как ласково именовал свою дочь калиф. Султан повелел, чтобы прекрасная дочь его брата стала нареченной его единственного сына, Бесспорного Наследника. Калед справедливо полагал, что этот брак еще более упрочит власть имперского престола над халифатом Куатани. Прорицатель, согласно правилам, играл определенную роль в проведении церемонии помолвки, а султан желал, чтобы все было исполнено согласно древним законам. Тщетно пытался ближайший советник султана, старик по имени Симонид, отговорить великого владыку, убедить его отказаться от этой части церемонии, - словно он и сам в какой-то степени обладал даром ясновидения. В итоге прорицатель Эвитам предсказал браку принца и принцессы не радость, но проклятие. Церемония помолвки была скомкана и превратилась в хаос. Эвитам был изгнан и казни избежал исключительно благодаря заступничеству Симонида, который убедил султана в том, что старик-прорицатель просто-напросто выжил из ума и давным-давно лишился своего провидческого дара.
      Но никто, никто и предполагать не мог, что старик-прорицатель наложит на дочь калифа такое страшное заклятие и предпримет на редкость простые, но при этом крайне эффективные меры для того, чтобы Джафир не смог это заклятие с дочери калифа снять.
      Заклятие принадлежало самому Джафиру. Дар прорицателя позволял тому только заглядывать в грядущее, но коварство его было настолько изощренным, что его вполне можно было уподобить черной магии. А случилось вот что: обуреваемый злобой старик выкрал лампу, когда джинн находился внутри нее, а потом вызвал джинна и повелел тому наложить страшное заклятие на Бела Дону, после чего, опять же с помощью джинна, перенесся вместе со своей дочерью неведомо куда, а потом окружил себя завесой невидимости, дабы никто, ни один человек из Куатани никогда не смог разыскать их.
      Три желания. Джинн не мог не повиноваться и не исполнить их.
      Визирь Хасем наклонился и взял новую, начищенную до блеска лампу, которая теперь стояла возле ложа калифа Омана и служила только для освещения опочивальни. Маленький толстячок уже крепко спал, ровно, как ребенок, дыша. Хасем ласково пригладил растрепавшиеся волосы своего повелителя, поднялся и в тревоге подошел к окну. Далеко внизу, в гавани, покачивались на волнах корабли. Высоко в небе висела яркая золотистая луна.
      Визирь прижался лбом к резным ставням. Миновало немало солнцеворотов с того дня, как на принцессу было наложено заклятие. Хасем со страхом вспоминал о том, какое горе тогда испытал калиф, осознав все, что потерял. Визирь знал, что с того дня Оман мечтает только об одном: чтобы Джафир вернулся и во дворце все стало, как прежде. Вдруг Хасему мучительно захотелось, чтобы это случилось, хотя он и многое имел против присутствия джинна. Хотя он и полюбил глупого толстяка Омана всем сердцем, визирь отлично понимал, что на самом деле всю жизнь играет роль тюремщика Омана. Хасем устал от жизни, от долгой службы султану. Пусть джинн вернется, пусть одарит Омана властью, которая сделает его не только счастливым, но и свободным!
      Когда Хасем наконец отошел от окна, за которым сияла золотая луна, в его глазах сверкали слезы.
      - Деа, - послышался шепот. - Деа!
      В это самое время в далеком Каль-Тероне принц Деа очнулся от тревожного сна, в который погрузился тогда, когда Симонид вел свой рассказ посреди душных, благоухающих пряными ароматами садов. Потом Деа снова привиделись эти сады в темноте, и ему снова явилось пугающее призрачное видение - его утерянный друг Таль. Дрожа, юноша всматривался во тьму, с ужасом и печалью думая то об отце, то о Тале, то о своей грядущей судьбе властителя империи. По полу опочивальни принца крался безумный серебристый лунный свет. Легкий ветерок доносил шелест листвы.
      А потом вновь послышался шепот.
      - Деа. Деа.
      Если прежде юноша подумал, что голос - это остаток тревожного сна, то теперь понял, что тут кроется нечто большее. Он поднялся с ложа, на цыпочках вышел на террасу, боясь, что в любое мгновение могут явиться Хранители-Таргоны. Но вскоре, как если бы его сон продолжался, Деа уже вновь поднимался по белесым ступеням витой лестницы, а потом пробирался сквозь густые заросли, сквозь пологи листвы. Очень скоро он уже стоял посреди клумб и лабиринтов живых изгородей, рощиц и гротов, слышал журчание ручейка. Ароматы садов окутывали его со всех сторон... и перед ним вновь предстал призрак погибшего друга.
      - Ты настоящий, Таль? - выдохнул, едва шевеля губами от страха, Деа.
      - Друг мой, - последовал ответ, - конечно же, я настоящий.
      - Но я... я вижу сквозь тебя.
      - Друг мой, от этого я не менее настоящий.
      Деа, дрожа, упал на колени на травянистом газоне, закрыл лицо руками. Если бы он еще спал, то теперь бы непременно проснулся. Он желал только одного: чтобы этим страданиям пришел конец.
      Но если это было сон, то он только начался.
      Почему Деа отнял руки от лица - этого он и сам не понял. Он запомнил только одно: видение воздействовало не только на его зрение, но и на сознание. Призрак протянул к нему руку и поманил за собой.
      Он звал, приглашал к игре.
      Глава 27
      СУМАСШЕДШИЙ
      - Поймал!
      - Бей ее, скорей!
      - Ух, и здоровенная, скотина!
      - Бей, тебе говорят!
      - Вырывается, дрянь!
      - Да бей же, чтоб тебя!
      - Трусы! Не так надо...
      - Заткнись, урод!
      - Трусы! За хвост хватать надо, за хвост!
      - Чего ты там мелешь, урод?
      - За хвост подвесить и рубануть как следует...
      Загнанная в угол крыса визжала и визжала. Раджал зажал ладонями уши. В результате ругательства, топот сапог и скрежет стального лезвия, скребущего по камню, стали слышны приглушенно, но крыса завизжала громче - стало ясно, что ее таки ухватили за хвост и теперь она болтается в воздухе.
      "Вжик!" - со свистом рассек воздух ятаган, и Раджал, втянув голову в плечи, отполз подальше от двери - сквозь прутья зарешеченного окошечка в его темницу полетели ошметки крысиных кишок.
      - Ха-ха-ха!
      - Это тебе! Угощайся!
      - Свеженькая!
      - Вкусненькое угощеньице! Кушай на здоровье!
      Перепившиеся стражники держались за животы - так их разбирал хохот, а пленник, что томился в темнице напротив Раджала, дико вопил, ругал их на чем свет стоит и, вцепившись в прутья решетки, свирепо раскачивал их, и прутья ржаво позванивали.
      Наверное, ждал, что кишки попадут к нему.
      - Назад, отребье!
      Стражник размахнулся горящим факелом. Снова грянул взрыв грубого, пьяного хохота, после чего стражники удалились, весело шлепая по лужам вонючей воды вдоль коридора. На мгновение наступила тишина, она как бы соединилась с непроницаемым мраком. А потом Раджал снова расслышал приглушенные стоны, рыдания и всевозможные шорохи, наполнявшие подземелье, - вечные, как струившаяся по стенам зловонная слизь. Разбросанные по полу крысиные внутренности зловеще поблескивали, освещенные луной, свет которой пробивался сквозь прутья другого зарешеченного окошечка - в стене, под самым потолком. Наверное, крыса была здоровенная.
      Раджал зябко поежился, набрал пригоршню соломы, забросал ею дымящиеся, еще горячие кишки, сел и обхватил себя руками. Долго ли он уже здесь? Голова у него кружилась от выкуренного джарвела, а желудок, переполненный слишком жирной и чересчур обильной куатанийской едой, болел и громко урчал. Однако теперь пиршество у калифа отошло в далекое прошлое, и для Раджала словно бы перестало существовать все на свете, кроме этого жуткого подземелья, этой темноты и мерзкого зловония.
      Безумец, томившийся в темнице напротив, испустил вопль. Он кричал и звал стражников, умолял их вернуться и поймать другую крысу - на этот раз настоящую. Как знать - может быть, он имел в виду себя? Молодому человеку, посаженному в темницу рядом с таким бесноватым узником, оставалось только радоваться, что он сидит отдельно, а не вместе с этим жутким типом. Но Раджал уже начал догадываться, почему так дико и заунывно кричит узник. Сам-то он пока протомился в подземелье полночи, не дольше, а уже готов был колотить кулаками по прутьям дверной решетки в отчаянной, бессильной ярости.
      Но Раджал не стал этого делать. Он сжался еще сильнее, подтянул колени к подбородку, закрыл лицо ладонями, заткнул большими пальцами уши. Дышать он старался ртом, и при этом - неглубоко, чтобы хоть немного отвлечься от мерзких запахов, окружавших его.
      Наконец он задремал, а чуть позже уснул крепко, и ему даже приснился сон.
      СОН РАДЖАЛА
      Я стою на палубе корабля, на носу, и смотрю вперед. Корабль бороздит глубокое, сине-зеленое море. Этот корабль называется "Катаэйн", но только его паруса белее и палуба выдраена чище, чем когда бы то ни было. Странно нигде не видно ни капитана Порло, ни матросов. Во сне я осознаю это, но мой взгляд прикован к простертому передо мной морю, к легкой ряби на его поверхности. Неужели я один-одинешенек на корабле? Похоже, так и есть, но почему-то эта мысль меня совершенно не пугает.
      Затем я замечаю фигуру, вырезанную на носу корабля. Она дерзко парит над вздымающейся пучиной моря. С болью в сердце я вспоминаю о том, с какой любовью, с каким вожделением Джем, бывало, смотрел на эту деревянную красавицу и какую печаль у него вызывало ее раскрашенное лицо, негнущаяся шея, пышный бюст, жесткие контуры платья. Она вся потрескалась, облупилась. Но во сне эта "барышня Ката" видится мне новенькой. Более того: ее щеки и глаза словно бы наполнены жизнью, а вместо деревянного платья на ней развевается настоящее, из легкой, воздушной ткани.
      Да, фигура девушки на носу парусника живая, и я понимаю, что она что-то говорит, но шум волн и свист ветра в парусах заглушают ее слова. С глубокой тоской я сожалею о том, что я - не Джем, что я не испытываю жгучего желания перегнуться через фальшборт, как перегнулся бы он, чтобы дотянуться до губ деревянной красавицы. Я только вздыхаю и смотрю вперед. Плывет и плывет вперед парусник под названием "Катаэйн", пересекая синие просторы неба и моря. Только небо да море кругом, и нет на горизонте земли.
      Небо вдруг темнеет, и я слышу дальние раскаты грома. Приближается буря. И еще кое-что слышится мне. До меня доносится голос деревянной красавицы: "Он не твой, он мой. Он не твой, он мой". Это песня, насмешливая песня. Я знаю, что потом буду вспоминать эту песню и краснеть, как от стыда. А здесь и сейчас - во сне - я ничего не понимаю, ни смысла песни, ни того, к кому она обращена.
      Потом я оборачиваюсь, потому что чувствую, что кто-то стоит у меня за спиной. В сгущающейся тьме я скольжу по палубе - скольжу, будто тяжелый камень, который кто-то упрямо тянет по неподатливой плоскости. Передо мной румпель, а возле него, отвернувшись от меня, стоит некто, до боли знакомый.
      Конечно же, это Джем. Я трогаю его за плечо. Он оборачивается, но, к своему изумлению, я вижу, что у этого человека другое лицо, не лицо Джема. Это Ката, и лицо у нее бесстрастное, застывшее, как у куклы, и она говорит механически, равнодушно: "Он не твой, он мой".
      В смятении и страхе я пячусь назад.
      И вот я снова стою на носу парусника. Но с деревянной женщиной что-то случилось. Она больше не поет. Она снова стала неподвижной, неживой, но тут я замечаю кое-что еще. Теперь я становлюсь смелым, как Джем, наклоняюсь вниз, перегибаюсь через леер, хватаюсь за бушприт... Небо совсем почернело, воздух пропах вонью. Я слышу противный скрежет - как будто теперь кто-то тащит вперед весь корабль, но не по воде, а по шершавому камню. Я вытягиваю руку и касаюсь деревянного лица.
      Именно этого я и боялся!
      "Джем! - кричу я. - Джем!"
      - Тс-с-с! Тихо!
      - Джем?
      - Тс-с-с!
      Небо за решеткой под потолком порозовело - занималась заря. В полумраке Раджал не без труда разглядел сидевшего перед ним на корточках человека в грязных, пыльных лохмотьях.
      - Но ты - не Джем!
      - Тихо, говорят же тебе!
      Раджал умолк. С изумлением рассматривал он неожиданного гостя. Мальчишка, его ровесник, а может, и помладше. В курчавых черных волосах незнакомца запуталась паутина, к подбородку прилип клочок слежавшейся пыли.
      Еще мгновение Раджал плохо понимал, что это происходит наяву. Он прошептал:
      - А где Джем?
      - Ой нет, только не надо вот этого! Неужели ты тоже такой?
      - Что значит - "такой"?
      Негромко, но вполне решительно мальчишка хлопнул Раджала по щеке.
      - Эй! Ты что?
      - Тс-с-с, не вопи! Ты же не чокнутый, а?
      - Н-наверное, чокнутый, - ошарашенно прошептал Раджал. - Ты откуда взялся?
      Но очень скоро он узнал ответ. Раджал обвел взглядом темницу. Дверь была крепко заперта, прутья решетки - на месте, но на полу рядом с Раджалом лежала тяжелая плита, припорошенная песком. Плита явно была вынута из стены. Через отверстие такого размера вполне мог протиснуться худенький парнишка из соседней темницы.
      На миг Раджал совсем забыл о своем сне. Теперь ему припомнился скрежет - звук, который издает камень, трущийся о другой камень...
      - Старик Лакани мне показал, - пояснил гость Раджала. - Мы стали искать другие такие камни. Он сказал - ну, наверное, это так и есть, - что если этот камень качается, то могут быть и другие такие же. Стоило попробовать, верно? Мне пока больше таких камней найти не удалось, но хотя бы этот есть. Я что сказать хочу: лучше один способ для побега, чем ни одного.
      Раджал скептически отозвался:
      - Какой же это побег, если так можно всего-навсего попасть в соседнюю темницу?
      - Это же только начало! И знаешь что? Я так думаю, старик Лакани, наверное, знает, где еще есть расшатанные камни, да только мне не говорит. Что скажешь?
      От камня откололся уголок. Незнакомец сжал его в руке, придирчиво взвесил, запасливо спрятал под солому и принялся рассказывать Раджалу про старика Лакани, который просидел в подземелье не один солнцеворот и уже успел забыть о внешнем мире.
      Раджалу этот странный, непрерывно заговорщицки шепчущий мальчишка уже успел порядком надоесть.
      - Кто он такой, этот старик Лакани?
      Словно бы в ответ на этот вопрос послышался жалобный вой из темницы по другую сторону коридора.
      - Он же ненормальный! - вырвалось у Раджала.
      - Само собой, он чокнутый. Он был в моей темнице. То есть я - в его темнице. Поначалу все ничего было, а потом он вдруг кинулся ко мне и стал меня душить!
      - За что?
      - А я знаю, за что? Наверное, за кого-то другого меня принял. Мне повезло, в общем: его уволокли и швырнули в одиночку - туда, напротив твоей темницы. Ну вот. И теперь он только воет, да вопит, да бред всякий несет.
      - Это я слышал.
      - Знаешь, жрать охота - страсть просто. А ты голодный? - Мальчишка пошарил в карманах и извлек корку хлеба. Разломав ее, он протянул кусок Раджалу, а другой кусок, побольше, запихал в рот и принялся жадно жевать. А ты не унанг, поди? - жуя, поинтересовался он.
      - Я... я эджландец, - соврал Раджал.
      - А они вроде белокожие.
      - Большинство. Но не все.
      Раджал с сомнением смотрел на хлебную корку. Похоже, она была заплесневелая.
      - Не хочешь - не надо, - обиженно проговорил незнакомец и отобрал у Раджала хлеб. - Другие найдутся, кто спасибо скажет.
      - Старик Лакани?
      - Да ну его, Лакани этого. Это я про себя. Тут не попируешь, это я тебе точно говорю.
      Раджал удивился.
      - А ты что-то знаешь про пиршество?
      - Ну, стражники потешались, как раз перед тем, как за тобой пошли. Это ведь старая шутка: тебя приоденут, накормят, а потом и объявят - так, мол, и так, пожалуйте в подземелье, милости просим. Со стариком Лакани как раз такая петрушка приключилась - так он говорит. Но только ты сильно не переживай - ты тут так долго не просидишь, как он.
      Раджал вопросительно глянул на всезнающего мальчишку.
      - Ты тут только ночку проканителишься. Одну ночку. Думаю, они не захотят, чтобы ты, так сказать, протух.
      - О чем ты говоришь?
      Незнакомец сунул руку под солому, вытащил обломок камня, лениво подбросил, поймал, встал, заходил по темнице.
      - Такой малый, как ты... Ты ведь важная шишка, верно?
      - Важная шишка?
      - Ну да. Не то что старик Лакани.
      Раджал поежился. Пусть он и не до конца понимал, к чему клонит этот странный предрассветный гость, все равно ему стало не по себе.
      - Ну а сам-то ты? Ты ведь просто мальчишка.
      Незнакомец ухмыльнулся.
      - Да ну?
      - Ты о чем?
      - Какая разница? Все равно подохну.
      - Ну... все мы когда-нибудь подохнем, - философски заметил Раджал и поднялся с пола. Некоторое время они с мальчишкой смотрели друг на друга.
      Незнакомец по-прежнему сжимал в руке камень.
      - Кокнут меня, понимаешь? Мне крышка.
      Он застыл на месте, понурился и ответил на вопрос, который прочел в глазах Раджала:
      - Сегодня. На рыночной площади.
      Тут Раджал наконец вспомнил.
      - Ты убил Всадника!
      Амеда - а это, конечно же, была Амеда, дочь Эвитама - пустилась в возражения и подняла руку с зажатым в ней камнем. Раджал попятился к стене.
      - Про... прости, - извинилась Амеда. - Но это не я, не я, понимаешь? Ну а вот ты - ты сделал то, в чем тебя обвиняют?
      Раджал счел за лучшее отрицательно покачать головой.
      - Ну, вот! Конечно, нет! Ты ни в чем не виновен, и я тоже. Да если на то пошло, и старик Лакани, поди, ни в чем не виновен! Все мы одинаковые, верно же? Просто у некоторых из нас дела похуже, вот и все.
      - Откуда ты знаешь?
      Но на этот вопрос Амеда ничего не ответила.
      Раджал опустил глаза, уставился на свои руки. За ночь его тюрбан размотался, сполз на лоб. Он и не подумал поправить его. Зачем? Дрожа, он думал о странном госте и той судьбе, которая вскоре ожидала его самого.
      - Ты не сказал мне, как тебя зовут, - печально проговорил Раджал.
      - Ну да, - усмехнулась Амеда. - И не скажу, пожалуй.
      - Не скажешь? - Раджал опустился на колени, не спуская глаз с собственных рук.
      Амеда, глядя на него сверху вниз, сказала:
      - Ты знаешь, что они хотят сделать со мной, - и этого хватит. Так, наверное, поймешь, что я должна сделать с тобой.
      Тут бы Раджалу поднять голову, но он не успел. Кулак с зажатым в нем камнем резко опустился на его макушку, и Раджал без чувств рухнул на кучу гнилой соломы.
      Амеда проворно размотала тюрбан Раджала, пока ткань не успела пропитаться кровью. Затем столь же проворно обменялась одеждой со своей жертвой. Обнаружив на груди у бесчувственного юноши кожаный мешочек, девочка с любопытством заглянула туда, увидела лиловый камень и, решив, что он, наверное, ценный, прихватила и мешочек с Кристаллом Короса. Затем она пропихнула неподвижное тело Раджала сквозь дыру в стене в соседнюю темницу, с трудом сдвинула с места тяжелый камень и водворила его на место.
      Тяжело дыша, Амеда улеглась на солому. Ее замысел был дерзок и мог не принести желаемого результата. Но это было единственное, что она могла сделать.
      Раджал стал Амедой. А Амеда стала Раджалом.
      Глава 28
      СТРАЖА! СТРАЖА!
      В какой стороне лежал Священный Город? Амеда, сидя в темнице, этого точно не знала, но, заслышав за стенами дворца; звон колоколов, сзывавший народ к Поклонению, простерлась ниц на грязной соломе и стало страстно бормотать молитвы, от которых так легко отказывалась еще совсем недавно. Сама Амеда не могла бы сказать, кому молится - то ли богу пламени, как другие, то ли духу своего покойного отца.
      Теперь ей казалось, что прорицатель зачастую рядом с ней, что он призрачно пребывает где-то совсем близко. Уже не раз, томясь в подземелье, Амеда решала, что слышит голос отца. Он словно шептал ей что-то, и слова доносились вроде бы из осклизлых стен темницы. Но что это были за слова этого девочка не понимала. Порой, когда старик Лакани принимался что-то бессвязно бормотать, Амеда гадала: уж не устами ли бесноватого старика глаголет ее мудрый отец? "Как это странно, - думала девочка, - как странно, что отец, который при жизни всегда казался ей таким далеким, теперь, после смерти, стал таким близким, таким настоящим!"
      К Амеде уже приходили даже мысли о том, что скоро она воссоединится с отцом - и притом безо всякой помощи со стороны палача. За то время, что она успела провести в подземелье, девочка узнала о том, что многие узники умирают в темницах. Одни становились жертвами жестоких болезней, споры которых витали в промозглом и затхлом воздухе, других губили загноившиеся переломы рук, ног и черепа - с такой жестокостью их избивали пьяные стражники. В первую же ночь в подземелье Амеда в ужасе наблюдала за тем, как тюремщики, шатаясь и сквернословя, волокли по грязному коридору чей-то труп. Затем она услышала громкий всплеск - тюремщики швырнули труп в сточную канаву. Амеда еле сумела сдержать слезы. Не то чтобы ей было так жалко, что какой-то незнакомый ей человек умер. Ей было жаль, что сама она не может умереть вот так и провести палача и всех, кто придет развлечься и поглазеть на казнь на рыночную площадь!
      Эти мгновения были самыми страшными для Амеды. Потом она больше не поддавалась отчаянию. Пока ей везло, и казалось, что это происходит благодаря тому, что ею незримо руководит отец. Может быть, так оно и было. Ведь Амеда молилась о возможности побега - и вдруг такая возможность появилась!
      Только бы все получилось!
      Закончив молитвы, девочка тихо села на соломе и склонила голову. Всего за несколько дней она сильно изменилась. Теперь Амеда чуть ли не с удивлением представляла себя такой, какой была совсем недавно - девчонкой на побегушках в караван-сарае, которая мечтала напиться хмельного сока за компанию с Фаха Эджо. В день смерти отца Амеда стала - и эта мысль доставляла ей несказанное удовольствие - мужчиной. Но как же она сожалела о том последнем, что натворила, поведя себя, как повел бы только мальчишка-слюнтяй! Со стыдом она вспоминала о лампе и молилась о том, чтобы отец простил ее за этот глупый поступок.
      Из соседней темницы послышался приглушенный стон.
      Амеда скривилась. Ну что ж - эджландец хотя бы остался жив.
      Стон послышался вновь, и девочка постаралась о нем не думать. Думать ей нужно было только о своем деле, о своем испытании, а не об эджландце если этот малый и вправду был эджландцем.
      И все же Амеда не могла перестать думать о нем. Не так уж они были непохожи - рост и цвет кожи у них были почти одинаковыми. Но примут ли стражники и в самом деле этого юношу за нее, отведут ли его на казнь на рыночную площадь? Конечно, Амеда не могла на это не надеяться, но несмотря на то, что к такому поступку ее побудило отчаяние, злой девочкой она никогда не была, и потому совесть мучала ее. Она твердила себе: эджландец трус. Трус или дурак. Неужели не мог догадаться, что ему грозит опасность, неужели не сообразил, что надо защищаться? Амеда пробежалась пальцами по гладкому шелку одежд, которые сняла с эджландца. Ей стало противно. Кем же он был, этот красавчик? С содроганием Амеда вспомнила о слухах, об историях, которые порой рассказывали постояльцы караван-сарая. Неужто в большом городе Куатани и вправду процветали такие пороки? А может быть, и не стоило жалеть о том, что эджландец завтра будет казнен.
      Но тут к Амеде пришла вот какая мысль: "Между прочим, сейчас я и есть мальчишка-красавчик, предназначенный для плотских забав".
      А потом у нее не осталось времени на раздумья. Вдруг в замке заскрежетал ключ, и Амеда в страхе очнулась от забытья.
      Стражники оказались около нее в мгновение ока.
      - Ну, пошли, красавчик!
      - Нет! Не трогайте меня!
      - А, да он еще драться вздумал!
      - А ну, тихо, не брыкайся, маленький попрошайка!
      - Ой! Хватит!
      - Будь ты проклят!
      - Попался!
      - Хе-хе! Ну, что, может, надавать ему по заднице, чтобы больше не брыкался?
      - Да нет, его надо целехоньким доставить. По морде бить не велели. Губки его зачем-то сильно нужны - только вот зачем, в толк не возьму.
      - Не понимаешь, да? - Грубый хохот. - Ну а как насчет того, чтобы под дых ему наподдать?
      - Он иноземец - его надо с уважением обихаживать - так мне сказали. Стражники туго обвили запястья Амеды цепью. - Ну, пошли, малый, тебе повезло. Там, куда ты отправишься, тебя ждет много всяких радостей - но поначалу будет маленько больно!
      Стражники, оглушительно хохоча, повели пленника по коридору. Почему Амеда так яростно вырывалась - она и сама не понимала. Ею словно владел какой-то инстинкт. На несколько мгновений она даже забыла о том, что ее замысел удался - ведь он удался! Она жадно вдохнула глоток свежего воздуха и заморгала, выйдя на яркий свет из подземелья. При мысли о том, что ждет ее впереди, Амедой овладевал страх, но она думала так: уж лучше что угодно, чем снова оказаться в темнице.
      Дворец с Благоуханными Ступенями, как многие богатые дома, был разделен на несколько отдельных зон, и прислуге, работавшей в одной зоне, категорически воспрещалось входить в другие. Рабы, трудившиеся на кухне, никогда не появились бы в покоях, где вершились государственные дела. Евнухи, присматривавшие за женщинами в гареме, жили в своем, отдельном мирке, совсем не похожем на тот, где обитали конюшие. Тюремщики относились совсем к иной касте, нежели те стражники, разодетые в золотые парчовые одежды, что служили в верхних покоях дворца.
      Подножие следующей лестницы служило границей, где тюремщики должны были передать узника своим напарникам из верхних покоев. Еще несколько мгновений назад дворцовые стражники ожидали тюремщиков здесь, но были вынуждены удалиться из-за потасовки у дворцовых ворот.
      К тому, что случилось затем, тюремщики оказались не готовы.
      ПЕРВЫЙ ТЮРЕМЩИК (сердито топнув ногой): - Да куда они подевались?
      ВТОРОЙ (ухмыльнувшись): - Хе-хе! Разве не знают, что калиф изнывает от страсти? Лакомый кусочек рано поутру, что скажешь, а?
      ПЕРВЫЙ: - Не калиф.
      ВТОРОЙ: - Чего - "не калиф"?
      ПЕРВЫЙ: - Не калифу он надобен, а пламенноволосому.
      ВТОРОЙ (шмыгнув носом): - Пламенноволосому... кому?
      ПЕРВЫЙ: Ну, говорили же нам, забыл, что ли? Пламенноволосому эджландцу.
      ВТОРОЙ: Он что же - сынок огненного бога?
      ПЕРВЫЙ: - Перестань богохульствовать!
      ВТОРОЙ (громче шмыгнув носом): - Кто бы говорил! Хе-хе, да ты на ногах едва стоишь - столько хмельного сока дерябнул! Грязный старый пьянчуга.
      ПЕРВЫЙ: - Кого ты тут грязным пьянчугой обозвал?
      ВТОРОЙ: - Да тебя! Кто ж ты есть, как не грязный старый пьянчуга? Шариф Фес сказал, что меня бы уже давно перевели в золотую стражу - да-да, в золотую стражу, если бы я с тобой не якшался.
      ПЕРВЫЙ: - Тьфу на тебя! Без меня тебе цена - дерьмо! И дерьмо бы ты убирал.
      ВТОРОЙ (утирая нос рукавом): - Ну и что? Я бы его один убирал, без тебя!
      АМЕДА стоит между двумя переругивающимися стражниками. Цепи на ее запястьях пристегнуты к рукам каждого из них. Взгляд девочки отчаянно мечется. Она в страхе смотрит вперед и сравнивает тот коридор, где они стоят - узкий проход, стены которого сложены из глыб песчаника, - с блеском мрамора и мозаики там, где начинается собственно дворец. Побег кажется Амеде невозможным. И тут происходит чудо, о котором она столь страстно молилась. Амеда вздрагивает. Вспыхивает лилово-черный свет. Сияние распространяется сквозь одежду девочки. В первое мгновение тюремщики этого не замечают.
      ВТОРОЙ ТЮРЕМЩИК (после паузы): - Не бывает у людей пламенных волос!
      ПЕРВЫЙ: - Говорят же тебе: он эджландец.
      ВТОРОЙ: - А у эджландцев, что же, бывает? Может, у их и синие волосы бывают, хе-хе?
      ПЕРВЫЙ (не слушая его): - Ох! Я бы сейчас еще маленько хмельного сока хлебнул.
      ВТОРОЙ (неожиданно испугавшись): - Терон меня забери!
      ПЕРВЫЙ: - Заткнись! Хватит богохульствовать, кому говорят!
      ВТОРОЙ: - Да ты глянь, глянь!..
      ПЕРВЫЙ: - Что за... А-а-а!
      Тюремщики горбятся, зажмуриваются от ослепительного сияния. Лишь мгновение длится волшебство, но этого мгновения достаточно. Звенья цепей, сковывающих Амеду, гнутся и ломаются. Она стремглав взлетает вверх по лестнице, едва успев уклониться от стражников в одеждах из золотой парчи, которые, вернувшись на свой пост, видят, как мечутся по коридору внизу полуослепшие тюремщики.
      - За ним, скорей!
      - Не уйдет!
      - Быстрее! Туда!
      - Туда!
      - Нет, туда!
      - Вернись, тупица!
      - Он пропал!
      - Пропал! Но не мог же он вот так взять и пропасть!
      - Вон он!
      Магические чары, видимо, сохранялись еще какое-то время, и сияние еще несколько долгих мгновений окутывало ее после того, как пали оковы. Потом она будет вспоминать эти мгновения как безумное бегство и погоню - коридор за коридором, покои за покоями преодолевала Амеда, спасаясь от преследователей. Золото, самоцветы, бархат и шелк мелькали, пролетая мимо в ушах девочки звенели крики, она слышала клацанье доспехов, тяжелый топот стражников, стражников, бесчисленных стражников, которые гнались и гнались за ней.
      Амеда повернула за угол.
      Посмотрела вперед. Лестница.
      Налево. Окна.
      Направо. Дверь.
      Туда.
      Амеда скользнула за дверь, проворно прикрыла ее за собой. В комнате никого не оказалось. Тяжело дыша, девочка подперла дверь плечом. Из замочной скважины торчал ключ. Только Амеда успела повернуть его, как из коридора донеслись звяканье металла и топот.
      - Проклятие! Проклятие!
      - Куда теперь?
      - К окнам!
      - Нет, вверх по лестнице!
      - Я займусь дверью!
      - Эта дверь заперта!
      - Заперта? Почему это?
      - Мы же на женской половине! - Дверная ручка затряслась. - Намертво закрыто, видишь? Ну, вперед, а то мы его точно потеряем!
      Сапоги протопали мимо двери, и их грохот вскоре утих вдали. Амеда без сил опустилась на колени. Она вдруг ощутила страшное изнеможение. Такой усталой она себя еще никогда в жизни не чувствовала. Она догадывалась, что спастись ей помогло волшебство, чудо. А теперь оно вроде бы исчезло.
      Но Амеда ошибалась.
      Чудеса только начинались.
      Глава 29
      ДЕВУШКА, СОТКАННАЯ ИЗ ТУМАНА
      - Ката... Ката...
      Голос был тихим, а вода - теплой. Кто-то поливал Кату теплой водой из золотого кувшина. Ката, блаженно прикрыв глаза, нежилась в ванне. Ей представлялись зеленые пещерки в листве и солнце, лучи которого пробиваются сквозь опущенные ветви. Неужели она снова дома? Она едва ощущала прикосновения чьих-то мягких пальцев. А потом чьи-то еще руки, более сильные, но нежные, стали гладить ее кожу, расчесывать волосы.
      Ката устремила вверх мечтательный взор.
      - Джем... Джем.
      Но в ответ послышалось хихиканье.
      Ката рывком села. Услышала шорохи, писк. Несколько мгновений она не могла понять, где находится, что происходит. Она часто заморгала, огляделась по сторонам. Из узенького оконца у нее над головой, с высоты, на ее лицо падал горячий солнечный луч. Всю ночь она пролежала на мягкой груде старого тряпья в кладовой у матери-Маданы. Ката смутно помнила руки, которые осторожно и бережно опустили ее на это "ложе", и скрежет поворачиваемого в замочной скважине ключа. Теперь дверь, ведущая в кладовую, была открыта нараспашку, а рядом с Катой стояли, глупо хихикая, две девушки. Можно было не ломать голову и не гадать, что случилось. Девушки не устояли перед искушением, выкрали ключ, пробрались в кладовую и вот теперь снова принялись докучать новенькой своими ласками.
      Ката бросила взгляд в сторону открытой двери. Улыбнулась девушкам, поманила их к себе.
      - Сатима? Сефита?
      Девушки, улыбаясь, попятились.
      - Миленькая Сефита. Миленькая, хорошенькая Сатима.
      Ката потянулась к девушкам, делая вид, что хочет обнять их. Девушки наклонились. Ката нежно обвила руками их шеи. Лица девушек озарились идиотскими блаженными улыбочками. Ката же испытывала блаженство совсем иного рода. Хорошенько стукнув подопечных матери-Маданы лбами друг о дружку, она довольно усмехнулась.
      Девушки без чувств повалились на груду тряпья.
      Ката порывисто вскочила и бросилась к двери, но сразу выходить не стала - прислушалась. Из соседней комнаты доносились звуки спокойного сонного дыхания - там мирно спали другие Сефиты и Сатимы. Затем Ката расслышала два голоса. Эти люди переговаривались куда более осмысленно, нежели девицы, которых Ката справедливо считала умственно отсталыми. Один из этих голосов Ката узнала сразу - он принадлежал матери-Мадане. Другой, мужской, тоже показался ей знакомым. Затем послышался грубый хохот. Потом бульканье воды в кальяне.
      Ката осторожно переступила порог и бесшумно прикрыла за собой дверь. Крадучись пошла она вдоль стены. Вскоре от матери-Маданы и ее собеседника девушку отделял только поворот. Противная старуха принимала гостя в той самой комнате, где прошлым вечером трапезничала со своими подопечными. Кату со всех сторон окружали спящие девушки.
      Ката выглянула из-за угла.
      - Матушка, - сказал мужчина. - Просто сам себе не верю!
      - Но, Эли, ты же говорил, что Пламенноволосый согласен на что угодно. Что он готов взять даже оборванку с улицы.
      - Да, но он разборчив.
      - Оборванку с улицы он взять готов, а при этом разборчив?
      - Ночью он желал только мою сестрицу.
      - Ох уж эти сестрицы! Тьфу, да и только! Я тебе про моих сестриц рассказывала, Эли?
      - Я и не знал, что у тебя есть сестры.
      - У меня их две. Одна - рабыня. Она в Каль-Тероне, присматривает за султанскими детишками, поверишь ли? Милая моя Ламми! Ее я всегда любила.
      "Буль-буль", - заклокотал кальян.
      - А другую, что же, не жалуешь?
      - Сука она последняя, вот она кто! Держит караван-сарай на побережье Дорва. Ну, то есть еще несколько дней назад держала. Послушать ее - так это она во дворце живет, и притом не как рабыня!
      - На Побережье, говоришь?
      - Ну да. Поверишь ли, она ведь явилась сюда и умоляла, чтобы я ее приняла - теперь, когда ее несчастную хибару Всадники сровняли с землей! Тьфу! Как будто я не знаю, что это она - она, сука, она сама! - отвела Ламми к работорговцам! Я ей прямо в глаза смотрела и все ей сказала, что я про нее думаю! На что мне сдалась содержательница грязного притона для пьяниц - вот так я ей сказала. Так и сказала, не сомневайся! Ну, как она меня обозвала, этого я тебе говорить не стану... А я ей говорю: если тебе, дескать, нужна крыша над головой, так ступай в гавань, Эли там каморки сдает для оборванцев. Правильно я говорю, Эли, а? Так ей и надо, пусть поживет в нахлебницах у метиса... ты только не обижайся, Эли, не обижайся на меня.
      - Хозяйка, говоришь, грязного притона для пьяниц, вот как? глубокомысленно протянул Эли.
      Последовала пауза. Он словно бы размышлял о чем-то, что-то прикидывал.
      - Эли! - взорвалась мать-Мадана. - Не хочешь же ты ее приспособить к какой-нибудь работенке? Эли, я тебе запрещаю!
      - Матушка, - с напускной невинностью проворковал Эли, - разве я посмел бы тебя огорчить? Нет, пусть уж она идет к Каске Далле - вот и посмотрим, что он ей предложит. Хи-хи-хи!
      "Буль-буль", - заклокотал кальян.
      - Вот-вот, пусть идет к Каске Далле, - довольно проговорила мать-Мадана чуть погодя. - Будь у меня хоть один корзон - я бы ей швырнула монету, чтобы еще сильнее унизить эту тварь... Но наши дела плохи, Эли. Твоя сестра пропала, а теперь еще эти девчонки ба-ба - куда их девать, спрашивается? Знаешь, казначей недоволен.
      - Недоволен?
      - Ну... Мне тут кое-что посоветовали. Говорят, лучше с Каска дело иметь.
      - Матушка! Неужто ты...
      - Эли, Эли, ну разве я могу тебя предать? Что такое Каска для мужчин из дворца? Дела бывают совсем плохи, а потом снова идут хорошо, так ведь? Пройдет еще одна луна, и мы укрепимся... Но вот как быть с этими девчонками ба-ба... Пожалуй, надо будет попробовать продать их на невольничьем рынке, как думаешь, а? Эти ба-ба - от них одни неприятности.
      - Это ты мне говоришь?
      "Буль-буль", - замурлыкал кальян.
      - Ну а насчет Беляночки как?
      - Что - насчет Беляночки, Эли?
      - На ней ведь можно было бы заработать пару-тройку зирхамов, а?
      - Я тебе уже сказала: ее еще надо обломать, обучить кое-чему.
      - От нее бед не оберешься! На кой ляд ее обучать, когда можно просто взять и продать?
      - Эли, она еще принесет нам немалые барыши!
      "Буль-буль".
      - Эли?
      - Матушка?
      - Твоя сестрица. Неужто она и вправду так уж сильно смахивает на Мерцающую Принцессу?
      - Похожа? Да она просто ее отражение!
      - Ох, Эли, если бы только мы могли вернуть ее!
      - Пф-ф-ф! Так и вижу, как у Каска Даллы пена изо рта клочьями валится... А Пламенноволосый бы деньжат отвалил...
      - Пламенноволосый? Это что! Сам император Залаги не поскупился бы!
      Наверное, они бы и дальше продолжали беседовать в том же духе, но тут послушался оглушительный треск.
      И крики.
      Ката тоже вскрикнула. Страшная, резкая боль пронзила ее виски. Эта боль была ей знакома. Шатаясь, девушка вышла из-за угла, зная, что предстанет перед ее взором. Горящая птица - точно такая же, как та, которую Ката видела с корабля, ворвалась в покои, влетев сквозь закрытые ставни.
      Воздух наполнился пламенем.
      Сначала донесся голос:
      - Ты пришла. Я знала, что ты придешь.
      Голос был спокойный, низкого тембра, но женский - в этом не было сомнений. Что означали произносимые этим голосом слова, Амеда не совсем понимала: разве ее здесь могли ждать? Девочка медленно повернулась на месте и обозрела комнату, где обрела свое спасение. Окна были закрыты высокими резными ставнями, и потому пол и стены покрывал замысловатый солнечный рисунок. Кое-где были расставлены ширмы с изысканно разрисованными створками. А еще - множество зеркал в золоченых рамах, покрытых складками легкой полупрозрачной ткани. Пахло крепкими, сладкими духами, но Амеде казалось, что кроме нее в комнате никого нет.
      - Госпожа? - на всякий случай осторожно проговорила она.
      - Девочка-мальчик, - снова послышался гортанный голос.
      Амеда ахнула. Да, конечно, она не обрадовалась тому, что невидимая незнакомка разгадала ее тайну, но гораздо сильнее девочку встревожило то, что в загадочном голосе ей послышалось что-то знакомое. Но как же это? Раньше, в день смерти отца, у Амеды уже было такое чувство, будто судьба, словно некое стройное и гибкое существо, ласково потянулась к ней, взяла за руку. И вот теперь, после столь странного спасения, она чувствовала, что судьба снова где-то рядом. Амеда прошептала:
      - Госпожа, я не вижу тебя.
      В голосе невидимки зазвучала добродушная насмешка.
      - Но ты должна меня увидеть! Я призрачна, но я не невидимка. Девочка-мальчик, присмотрись получше! Гляди прямо перед собой.
      - Я вижу зеркало.
      - Подойди к нему.
      - Оно накрыто вуалью.
      - Вуаль просвечивает.
      Амеда сдвинула брови. Сквозь тонкую ткань пробивалось тусклое мерцание. Голос спросил:
      - Что ты видишь?
      Амеда молчала.
      - Там силуэт, верно?
      Так оно и было, но Амеда была озадачена: разве в зеркале отражалась не она сама? А потом ей показалось, что и голос принадлежит ей самой, потому что когда невидимая женщина заговорила вновь, у девочки возникло полное ощущение, что слова звучат не снаружи, в воздухе, а внутри ее головы.
      Невидимка спросила:
      - Только силуэт?
      - В комнате не так светло, - робко прошептала Амеда, сильно дрожа она с трудом держалась на ногах от испуга.
      Собравшись с духом, она быстро, неловко сняла с зеркала полупрозрачный покров.
      И отшатнулась. Нет, в зеркале отражалась не она, нарядившаяся в украденные у эджландца одежды. Амеда увидела там женщину - прекрасную госпожу в изысканном, но простом платье. Тонкая чадра скрывала лицо женщины почти целиком, но вида одних ее глаз было достаточно для того, чтобы Амеда поняла, как она красива.
      - Я тебя испугала? - заботливо поинтересовалась женщина. - Но как же это может быть?
      - Госпожа, - выдохнула Амеда, - а как же может быть иначе?
      Но все еще только начиналось. Из-под чадры послышался мягкий, мелодичный смех, и красавица вышла из зеркала, как из проема распахнутой настежь двери.
      - Девочка-мальчик, ты ведь знала, что встретишься со мной, правда?
      - Госпожа, - отвечала Амеда, - я не знаю, кто ты такая.
      - Ты не знаешь моего имени? Ты не знаешь моего титула?
      Если и была в голосе красавицы насмешка, то это была дружелюбная насмешка.
      - Госпожа, мне нечего тебе ответить.
      Красавица протянула руку и коснулась лица Амеды, а когда она опустила руку, ее чадра упала на пол и в считанные мгновения растаяла в воздухе. Но на чадру Амеда не смотрела - она не отрывала глаз от лица загадочной красавицы. Словно перед ней предстало божество, девочка опустилась на колени. Воистину это было воплощение красоты.
      Но было и нечто большее.
      - Госпожа, теперь я узнаю тебя!
      - Ну, конечно, - улыбнулась красавица. - Наверное, ты видела меня, когда я выходила на дворцовый балкон вместе с отцом во время Откровений.
      - Госпожа, я не понимаю, о чем ты говоришь. Я могу только дивиться тому, что ты находишься здесь и что тебе удалось спастись бегством - так же, как мне.
      - Девочка-мальчик, - чуть встревоженно вопросила красавица, - ты принимаешь меня за другую?
      - До сих пор я никогда не бывала в этом дворце. Но... Но мне кажется, что я видела тебя прежде.
      Красавица смотрела на нее ласково, а Амеда едва не застонала, вспомнив о пленительной двоюродной сестре Фаха Эджо. Могло ли быть так, чтобы у этой девушки была сестра, как две капли воды похожая на нее? Но как на свете могли существовать две такие девушки? Амеде хотелось отвести глаза. Она с трудом сдерживала странные чувства, охватившие ее.
      Но она не отвела глаза и проговорила с дерзостью, которой сама испугалась:
      - Госпожа, я видела тебя всего несколько мгновений, но сразу поняла, что люблю тебя.
      Красавица вскрикнула и отвернулась, прикрыв губы ладонью. Амеда бросилась к ней. Она была готова отнять руку незнакомки от губ - так сильно в ней было желание утешить, успокоить это дивное создание.
      Амеда прикоснулась к красавице и закричала от страха. Как же это? Неужели та была соткана из тумана?
      - Да! - воскликнула красавица и обернулась. Глаза ее победно сверкали, но то была печальная победа. - Ты хочешь прикоснуться ко мне? Твоя рука пройдет сквозь меня. Ты хочешь меня обнять? Я исчезну из твоих объятий. Поцелуй меня - и ты поцелуешь воздух. Девочка-мальчик, приглядись ко мне внимательнее. Ты думаешь, что я настоящая, потому что я стою здесь и разговариваю с тобой, но я не такая настоящая, как ты. Посреди всех сокровищ этого дворца я живу, как призрак, и прикасаться к ним могу не более, чем ощущать объятия любви. Каждый день мне приносят изысканные яства, ибо мой отец заботится обо мне, как заботился бы о любой иной дочери, но я могу лишь сидеть и смотреть, как эти яства остывают! Сотни алмазов и жемчужин проходят сквозь мои пальцы, воздух напоен дивными ароматами благовоний, а я не чувствую их!
      Амеда пробормотала:
      - Но я... я ничего не понимаю. В кибитке Эли Оли Али ты была самая настоящая, из плоти и крови, я в этом уверена!
      Красавица отступила к окну - похоже, слова Амеды ее напугали.
      - Не говори мне о моей другой жизни! Для меня она лишь отзвук боли, лишь источник тревожных снов, не более. Хватит и того, что ты видела меня настоящую, а не только этот мираж, что сейчас перед тобой! Разве ты не видишь, что я мерцаю и мерцаю, словно отражение в воде?
      Силуэт красавицы вдруг заколебался, и Амеде почудилось, будто она и вправду видит перед собой отражение в воде после того, как в нее бросили камень. Странная хозяйка покоев горько проговорила:
      - Меня называют Мерцающей Принцессой, потому что думают обо мне, как о драгоценном камне. Ах, если бы люди знали, какая горькая насмешка кроется в этом прозвище!
      Амеда ахнула, упала на колени, опустилась ниц. Только теперь она поняла, кто перед ней.
      Но разве ей, простой смертной, позволено было говорить с принцессой?
      - Г-госпожа... П-принцесса... Ведь я вправду слыхала твое имя! О твоей красоте ходят слухи по всей стране! Но... о, скажи, что это так... и прости жалкую смертную, которая не желает выказать... неуважение, и говорит с тобой так только из-за неведения, и... и...
      Амеда умолкла, подняла голову и взглянула в прекрасные глаза более смело, чем собиралась взглянуть. Принцесса с улыбкой протянула ей руку. Казалось, она и вправду сумеет помочь; Амеде подняться с пола. Пряные ароматы, наполнявшие комнату, вдруг стали крепче, у Амеды от дурманящего запаха закружилась голова.
      Но она не осмеливалась коснуться руки принцессы.
      - Девочка-мальчик, - проговорила красавица, - назови свое имя.
      - Амеда, - прошептала девочка. - Или лучше... Амед.
      Прекрасное лицо озарилось радостью. Принцесса вздохнула.
      - Не знаю, как ты попала ко мне нынче, Амед, но мое бестелесное воплощение наделено неким даром, который позволяет мне заглянуть в истинную сущность вещей. На протяжении многих солнцеворотов я страстно молила нашего огненного бога о том, чтобы он даровал мне друга, который развеял бы наконец мое тоскливое одиночество. Я смотрю в твои глаза и вижу, что ты друг. Не падай же ниц перед той, которая любит тебя. Девочка-мальчик, ты станешь моей, а принцесса Бела Дона - твоей.
      Принцесса вновь наклонилась и протянула руку Амеде, и на этот раз Амеда поднялась и протянула руку принцессе. Она осторожно сомкнула пальцы, опустила голову и запечатлела на бестелесных пальцах Белы Дона призрачный поцелуй.
      - Эли, затопчи огонь!
      - А я что делаю, жирная ты сводница?!
      - Грязная свинья, не смей меня так называть! - Мать-Мадана плотнее закуталась в сари и накрыла ладонью свой драгоценный орден.
      - Ты сама знаешь, кто ты такая!
      - Свинья! Жирный грязный боров!
      - Да помоги же мне, тупая сука! Девчонки, девчонки! Наши с тобой денежки!
      Мать-Мадана хлопнула в ладоши.
      - Сефиты! Сатимы! На балкон! Живо!
      - Ба-ба! Выводите девчонок ба-ба!
      Огонь распространялся быстро. Ката выгнулась от боли, закричала, но в следующее мгновение боль отступила.
      Птица была мертва.
      Ката, пошатываясь, побрела сквозь клубы дыма. Она услышала, как кто-то крикнул: "Беляночка!", но не поняла, открыто ли ее бегство из кладовой. Она проворно спряталась за спинку дивана. Потом перебежала и притаилась за ширмой. От дыма у нее слезились глаза, но она все же разглядела невысокую дверь между двумя шпалерами, висевшими на дальней стене.
      Ката бросилась к двери.
      Захлопнула ее за собой.
      Остановилась, запыхавшись. Дверь оказалась тяжелой. Вперед уводил длинный полутемный коридор с низким потолком и стенами из грубо отесанного камня. Откуда-то издалека доносились голоса, где-то вдали мерцал тусклый свет. Ката догадалась, что это коридор для прислуги, соединяющий между собой роскошные покои. Но можно ли было, пойдя по нему, выбраться из дворца? Ката торопливо зашагала по проходу. Вскоре он начал разветвляться. Девушка шла в полумраке, проклиная сари, путавшееся в ногах и не позволявшее идти быстрее.
      Довольно скоро Ката услышала громкие голоса и увидела языки пламени. Факел! Слуги, они совсем близко! Ката прижалась спиной к стене.
      Бесполезно. Они ее увидят.
      Но тут стена неожиданно подалась внутрь, и Ката оказалась в роскошных покоях.
      Первым, что ее поразило, был необычный аромат. Календула, лаванда, жимолость, роза? Все сразу. И ничего. Ката выглянула из-за ширмы тонкой, изящной работы. В комнате было множество зеркал, и на все зеркала были наброшены тонкие полупрозрачные покровы.
      И тут Ката увидела... юношу, стоящего на коленях и держащего за руку девушку.
      Но юноша не был юношей.
      А девушка была миражом.
      Ката, как зачарованная, наблюдала из-за ширмы за сценой, которая разыгрывалась у нее на глазах.
      Глава 30
      ЖЕНЩИНА, У КОТОРОЙ ВСЕ НА МЕСТЕ
      Амеда и принцесса Бела Дона сидели рядышком на мягком диванчике, ножки которого были вырезаны в форме когтистых лап хищного зверя. Солнечный свет пробивался сквозь узорчатые прорези ставен, и от этого на полу образовывался причудливый, черный с золотом, орнамент. Перед ними мерцали глубины зеркала. Глядя в него, Амеда пристально рассмотрела собственное отражение, затем - отражение принцессы. И она сама, и Бела Дона показались ей одинаково реальными - или одинаково нереальными.
      Девочка откинулась на подушки и сладострастно вдохнула приправленный благовониями воздух.
      - Горька моя участь, - проговорила принцесса, - ибо заклятие раздвоило меня, и обе мои половинки неполноценны. Будь я настоящей, целой, жизнь моя была бы прекрасна. Из-за жестокой насмешки это не так. Где-то далеко странствует по пустыням моя телесная сущность, и ее жизнь полна опасностей и страха. Я не в силах представить всех ужасов, которые ей грозят, но твердо знаю только одно: если она погибнет, погибну и я. Если уничтожат меня, то и она будет уничтожена. Если ее красота увянет, увянет и моя.
      - Как это жестоко! - вскричала Амеда. - Но неужели ничего нельзя поделать?
      - Много раз за то время, как на мне лежит злое заклятие, мои отец прибегал к помощи самых искусных врачевателей, самых наимудрейших из мудрецов и самых могущественных чародеев и просил их воссоединить две мои ипостаси. Всякий раз во мне оживала надежда, и всякий раз я думала о том, что наконец явился мой избавитель, но всякий раз надежда оборачивалась отчаянием.
      - О, если бы я могла стать этим избавителем!
      - Девочка-мальчик, твое страстное желание спасти меня согревает мою душу, как будто ты и впрямь можешь сделать это. Но повторяю: слишком много раз надежды мои рассыпались в прах. Лучше сдержи свой пыл и те слова, что просятся тебе на язык, до тех пор, пока не узнаешь, каким образом на меня было наложено это страшное заклятие и почему.
      Амеда стала внимательно слушать, а принцесса повела горький рассказ о том, что произошло много солнцеворотов назад, в день ее помолвки с наследником султана. Когда девушка упомянула о прорицателе, у Амеды чаще забилось сердце. Красавица Бела Дона, ведя свою печальную повесть, забыла обо всем, и Амеда стала для нее столь же нереальной, как принцесса для девочки, а та, сгорбившись и дрожа, прошептала первые строки молитвы прорицателя:
      Терон, о вечный бог Священного Огня!
      Услышь перед тобой стоящего меня!
      Не в силах взор поднять к твоим очам,
      Смиренно молит раб твой Эвитам...
      Принцесса между тем продолжала:
      - О, как все жаждали услышать о моем счастье в то время, когда принц возмужает, а я приду в пору женской зрелости, и он возляжет со мной на брачном ложе! Но все застыли, как каменные, и не в силах были вымолвить ни слова, когда прорицатель отрешился от молитвенного экстаза и издал устрашающий рев. Не радость была в его пророчестве, но тоска, не победа, но проклятие! Ибо прорицатель сказал о том, что мы с принцем никогда не станем супругами и что роду султана не суждено иной судьбы, как уничтожение!
      Амеда вся дрожала, как в лихорадочном ознобе. Ею владели стыд и страх. Затем она узнала о том, как в дело вмешался советник султана Симонид, как он уберег ее отца от неминуемой погибели, и о том, как ее отец был изгнан, и о страшной мести, предпринятой им. С изумлением и величайшим волнением услышала она о волшебной лампе, о джинне Джафире - могущественном чародее, который не смог противиться воле ее отца.
      - Вот как это случилось, - завершила свой рассказ принцесса, - что на меня было наложено заклятие, и как я стала такой, какой ты теперь видишь меня.
      - Нет, - пробормотала Амеда, сокрушенно качая головой, - нет, нет...
      На мгновение ей показалось, что она лишилась рассудка. Девочка закрыла глаза и очутилась в беспросветном мраке, готовом поглотить ее. Из предсмертных речей отца Амеда поняла, что он совершил нечто ужасное, но насколько ужасное - этого она не представляла и представить не могла. Она, изо всех сил сдерживая слезы, сжала кулаки.
      - Милая, друг мой, - растроганно проговорила принцесса, - как глубоко, как искренне ты мне сострадаешь!
      Амеда смахнула слезы.
      - Как же я могу не сострадать тебе? До сих пор я много раз слыхала о Мерцающей Принцессе, но никогда не догадывалась, что означает это прозвище. Но, принцесса, скажи: многие ли знают о твоей печальной судьбе?
      - Никто из тех, кому не положено этого знать. До сегодняшнего дня истинная правда держалась в строжайшей тайне, и так это должно остаться и впредь. Кроме тех безъязыких рабов и рабынь, что прислуживают мне в моих покоях, кроме тех мудрецов и врачевателей, что пытались излечить и воссоединить меня и под страхом смерти поклялись хранить тайну моего бытия, о страшном заклятии знают только мой отец и визирь Хасем. Мои появления на дворцовом балконе - это всего-навсего обман для подданных калифа, для толп ничего не ведающего народа. Простолюдинам никто не позволит приблизиться к принцессе, ибо народ не должен узнать правду.
      - Но почему?
      - Девочка-мальчик, неужто ты так же невежественна, как простолюдины?
      - До нынешнего дня, госпожа, я жила среди простолюдинов и была одной из них.
      - Но тогда ты должна знать о том, как люди привыкли держаться за надежду, какой бы хрупкой, какой бы призрачной она ни была. Ведь если подумать, что такое Мерцающая Принцесса, как не грядущее Куатани? На самом деле правление моего отца не увенчано славой, и часто меня посещает мысль о том, что он женился на моей матери только ради того, чтобы подняться в глазах своих подданных.
      - А я думала, что он хороший, добрый человек!
      - Он и хороший и плохой одновременно. Он просто человек. Он горячо любил джинна Джафира, но, боюсь, к моей матери особой любви не проявлял. Ходят слухи о том, что он бывал с нею очень жесток и почти совсем не сожалел о том, что она захворала и умерла. Его беспокоила только крепость его власти, и вскоре вышло так, что крепость его власти стала зависеть от меня.
      Принцесса рассмеялась, но смех ее был печален.
      - Да-да, судьба халифата стала зависеть не просто от девушки, а от девушки, которая не что иное, как мираж, иллюзия! Но как могло быть иначе? Если народ обожает свою принцессу, разве он дерзнет взбунтоваться против ее отца? А султан? Разве он мог бы выказать недоброжелательность к своему брату? Не мог бы... но, девочка-мальчик, как-то раз я случайно подслушала, как мой отец негромко переговаривался с визирем, и узнала, боюсь, более того, нежели положено знать дочери калифа. На самом деле мой отец не питает любви к султану. А султан, как это ни прискорбно, не питает любви к моему отцу.
      Девочка-мальчик, какая же судьба ожидает меня? Какая судьба ожидает Куатани? Близится день моего вступления в брак, а я все еще томлюсь под чарами заклятия. О, как яростно разгневается султан, когда наконец узнает всю правду!
      До этого мгновения принцесса владела собой, но тут она поднялась с диванчика, взволнованно заходила по комнате. Из глаз ее хлынули горькие слезы. Амеде так хотелось обнять ее, поцеловать, утешить. Ничто не казалось ее более ужасным, чем безучастно наблюдать за тоскующей красавицей, не имея возможности ничем облегчить ее горе.
      Но Амеда была не просто безучастной наблюдательницей.
      Принцесса всхлипнула.
      - Как я изнемогла от этой игры! Нынче я снова должна выйти на балкон, чтобы мой отец показал меня изголодавшейся по этому зрелищу толпе. Прежде я всегда старалась не двигаться во время церемонии Откровения, но сегодня я жажду метаться подобно жаркому пламени, чтобы все поняли, что я - ничто, ничто!
      - Принцесса! О, не говори так! Как же ты можешь быть ничем, когда для меня ты - все, все на свете?! Миновали считанные мгновения с тех пор, как мы повстречались, но и в считанные мгновения судьба способна повернуться к нам другой стороной! - Амеда порывисто вскочила, потянулась к красавице как будто одного только ее желания, одной воли хватило бы для того, чтобы Мерцающая Принцесса стала прежней, единой. - Принцесса, - воскликнула девочка, - я верну тебе тело, которого тебе недостает!
      - Значит, ты глупа... или жестоко смеешься надо мной!
      - Смеюсь над тобой? О принцесса, нет!
      - Да, девочка-мальчик, да! О чем ты говоришь? Ты способна воссоединить две мои ипостаси? Ты - когда это уже столько раз не удавалось сделать важным, ученым людям? Это невозможно! Ведь ты просто-напросто ребенок, и хотя ты ведешь себя, как мальчишка, все равно тело твое слабо, как у девочки!
      Амеда горделиво приосанилась.
      - У девочки? Нет, как у женщины! Как у женщины, у которой все на месте!
      Принцесса вздрогнула, словно ей дали пощечину.
      - Воистину, ты издеваешься надо мной! Я думала, ты мне друг, а теперь вижу, что я пробуждаю в тебе лишь ненависть!
      Это уже было слишком. Амеда упала на колени, стала тщетно пытаться обнять мерцающий силуэт принцессы.
      - Ненависть? Принцесса, но я люблю тебя!
      - Любишь меня? Могу ли я в это поверить?
      - Ты должна в это поверить!
      Амеда навсегда запомнила взгляд принцессы в это мгновение, устремленный на нее. Девочке показалось, будто само солнце согрело, озарило ее своими лучами, пробившись сквозь грозовые тучи. А потом принцесса утерла слезы, склонилась к девочке и, словно прекрасная дама из древнего сказания, запечатлела поцелуи на губах своего возлюбленного и спасителя.
      Амеда дрогнула и едва не застонала от блаженства, охватившего ее.
      Но тут глаза девочки взволнованно сверкнули.
      - Принцесса, послушай. Ты говорила, будто бы мудрецы не раз пытались спасти тебя, разрушить чары джинна...
      Принцесса вздохнула.
      - Они бесконечно искали ответ - как это можно было бы сделать. Но все заканчивалось тем, что между мудрецами разгорались все новые и новые жаркие споры. Один из них предлагал принести в жертву птицу. Другой разглагольствовал о пользе знаков, начертанных мелом, о магических кругах. Третий утверждал, что заклятие можно снять только с помощью какого-то талисмана. Медальона, кольца, какого-то подарка ко дню моего появления на свет... Нет, нет и снова нет!
      Амеда нетерпеливо махнула рукой.
      - Принцесса, есть только один-единственный способ. Лампа. Что, если я разыщу ее и принесу ее тебе?
      Принцесса простонала:
      - Но это невозможно! Прорицатель повелел джинну набросить на него покров невидимости, дабы никто из жителей Куатани не смог найти и узнать его. Если уж попытки великих мудрецов ничего не дали, как может одна простая девочка вернуть джинна?
      - Но я могу сделать это! - вскричала Амеда. Если бы она могла в это мгновение крепко обнять принцессу и хорошенько встряхнуть, она бы непременно сделала это. - Что, как не судьба, привело меня нынче в твои покои? Если тебе ничем не сумели помочь величайшие из мудрецов, так может быть, твоя судьба как раз в том, чтобы тебе помогла простая девчонка. Может быть, именно она способна достичь того, чего не было у них! Клянусь тебе, принцесса: я видела лампу - ту самую... и я принесу ее тебе!
      - Девочка-мальчик, возможно ли это?
      - Принцесса, клянусь!
      Тут бы принцесса расплакалась от охвативших ее чувств, но в это самое мгновение из коридора послышался негромкий, басовитый звон гонга.
      Амеда в испуге вытаращила глаза.
      - Это мой отец! - прошептала принцесса. - Тебе нужно уйти!
      Калиф был уже совсем близко - было слышно, как он отдает какие-то распоряжения своей свите. Амеда бросила взгляд на окна, но принцесса решительно покачала головой.
      - Туда!
      - Туда?
      Времени объяснять не было. Принцесса махнула рукой и указала в дальний угол.
      - За ширмой - коридор для прислуги. Ты сумеешь убежать по нему, я уверена.
      На миг, на краткий миг Амеда и принцесса обнялись, губы девочки поцеловали воздух.
      Голос калифа звучал все ближе и ближе.
      - Погоди, - выдохнула принцесса. - Я должна дать тебе кое-что... на память. Ключ, который ты повернула в замке, когда вошла в мои покои. Возьми его. Сохрани его.
      Амеда бросилась за ключом, набросила халат. Повинуясь безотчетному порыву, неловко схватила мешочек с кристаллом. Принцесса протянула руку, боясь, что кристалл выпадет на пол... Но вдруг полыхнуло темное пламя. Принцесса ахнула. Кристалл дрожал в ее призрачных руках. По ее предплечью взвилась черная молния.
      Но в следующий миг молния угасла, а кристалл исчез.
      - Мерцалочка! Мерцалочка! - донесся из-за двери голос калифа.
      Амеда, забыв об опасности, воскликнула:
      - Принцесса, что стряслось? Что я наделала?
      - Что это был за камень?
      - Я не знаю! Я...
      - Ты попала ко мне из-за волшебства - наверняка это так. О, ты не должна была давать мне этот камень, не должна была!
      - Мерцалочка! Мерцалочка! - торжественно окликал дочь из-за двери калиф.
      Принцесса развернулась к двери. Отец разыгрывал всегдашний спектакль. В следующее мгновение он должен был распахнуть дверь.
      - Беги, беги скорее! Уходи!
      - Я ухожу, но вернусь. - Последовал еще один, последний, полувоздушный поцелуй. - А когда я вернусь, я освобожу тебя от злых чар, принцесса!
      Но принцесса Бела Дона, охваченная сильнейшей тревогой, вымученно улыбнулась и приготовилась ко встрече с отцом.
      - Тс-с-с! - Чья-то рука зажала рот Амеды. Девушка и девчонка-сорванец вывалились в коридор через потайную дверь за ширмой.
      - Ты кто?
      - Я знаю все. Я тебе помогу. Скорее! Пошли!
      Калиф уже ласково ворковал, уговаривал дочь быть хорошей девочкой... самой хорошей и доброй девочкой и немножко померцать нынче вечером...
      В покоях принцессы было светло, а в коридоре стоял непроницаемый мрак.
      Ката бежала первой, Амеда старалась от нее не отставать.
      - Куда?
      - Сюда. Нет - сюда, - выдохнула на бегу Ката.
      Кровь бешено стучала у нее в висках. Как ей хотелось остановиться, развернуться, схватить девчонку за плечи и потребовать у нее ответов на множество вопросов... "Кто ты такая?", "Откуда ты взялась?", "Что это был за камень?" Пока Ката понимала одно: тут кроется какая-то тайна, и эту тайну следует раскрыть.
      Голоса.
      - Быстрее!
      Ката прижалась к стене спиной и схватила за руку Амеду. Совсем близко был поворот, где темный проход соединялся с другим, пересекающим его. Впереди вспыхнуло пламя факела.
      - ...и самые лучшие подушки!
      - И сениль! Драгоценные шнуры из сенили!
      - И амалийская ширма!
      - У-у-у!
      - Да, мой милый, да. Бесценная ширма...
      Мимо, в опасной близости от притаившихся у стены беглянок, спешно прошествовали двое евнухов. Ката старалась не дышать, но все же ощутила запах дыма.
      Пожар! А она и забыла.
      Но, похоже, пострадала не только мебель. Судя по фразам, которыми на ходу перебрасывались евнухи, гарем пережил тяжелый удар. Видимо, матери-Мадане грозило разорение. Не стоило ей так миндальничать с этим грязным метисом. Она совсем утратила чутье на людей - так поговаривали некоторые. Но казначей не допустит разорения, ни за что не допустит. Слишком важная статья дохода. Ходили такие слухи, будто бы очень скоро Эли Оли Али с позором прогонят и что его место займет Каска Далла, и пусть тогда мать-Мадана вопит и причитает, а уж она точно развопится...
      - ...Сначала сестрица Эли.
      - А теперь еще и это. Белянка пропала, кто бы в такое мог поверить?
      - Ее разыщут. А потом продадут, ты уж мне поверь.
      - Да, поведут на невольничий рынок - это точно, не ходи к гадалке. Так ей и надо...
      Евнухи ушли.
      - Куда теперь?
      - Сюда. Нет... сюда!
      - Ты уверена?
      - Не совсем... Но...
      Ката вдруг словно услышала безмолвный зов. Звери. Солнце. Да, она знала дорогу к воле.
      Потом снова послышались голоса - другие. Крики. И эхо криков.
      - Она не могла уйти далеко! Она где-то здесь!
      - Белянка! Беляночка! Ну, покажись! Где ты прячешься? Не будь дурочкой!
      - Скорее! - прошептала Ката.
      Они юркнули за угол. В конце коридора виднелась открытая дверь, а за ней - свет солнца.
      Амеда и Ката опрометью бросились туда.
      Они выбежали на террасу. Ниже баллюстрады тянулась ощетинившаяся острыми железными кольями стена, а за стеной - крыши, купола, минареты.
      - Нужно перепрыгнуть на ту сторону!
      - Но... слишком далеко...
      - Колья - они слишком острые...
      - И стена...
      - А высоко ли?
      Они перегнулись через балюстраду... и ахнули. Только теперь Ката поняла, что означал жгучий зов, который она ощутила, когда бежала по темному проходу.
      - Кобры!
      - Что?
      - Яма с кобрами. Ею обрамлена женская половина дворца.
      - Белянка! Белянка! - Крики слышались уже где-то рядом.
      Амеда вспрыгнула на балюстраду.
      - Подожди! Дай мне туфлю!
      - Что?
      - Не спорь со мной! Не время пререкаться!
      Ката сорвала с себя сари, проворно скрутила из длинного полотнища ткани веревку и привязала к одному ее концу туфлю Амеды, как отвес.
      - Бросить сможешь?
      - Само собой, смогу! - радостно отвечала Амеда.
      - Брось веревку так, чтобы туфля застряла между двумя кольями, а потом натяни посильнее. Спрыгнешь вниз, потом забирайся на стену. Перелезешь через колья - и прыгай! Поняла? Ты первая - скорее!
      - А ты? Как же ты?
      - А я рискну.
      - Ты же... голая!
      - Быстрее, вперед!
      Амеда пылко сжала руку девушки.
      - Незнакомка, я даже не знаю твоего имени!
      - Ката. А тебя как зовут?
      - Амеда... Амед. Ты - друг. О, Ката, как же я оставлю тебя?!
      - Отдай мне свой халат и вторую туфлю!
      - Белянка! Беляночка!
      Эли Оли Али. Слишком близко.
      - Быстрее!
      Амеде пора было прыгать, но тут кое-что случилось. Что-то маленькое, золотое вывалилось из складок халата девочки как раз в то мгновение, когда она собралась сбросить его. Это был ключ от покоев Бела Доны. Девочка-мальчик была готова наклониться и подобрать драгоценную вещицу, которую принцесса дала ей на память, но Ката опередила ее, схватила золотой ключик и прокричала:
      - Быстрее, не медли!
      Амеда спрыгнула с балюстрады, но веревка оказалась слишком длинной. Девочка в отчаянии повисла прямо над кобрами. Змеи расшипелись и стали угрожающе раскачивать головами.
      Ката вскрикнула.
      В одной руке она держала ключик, в другой - туфлю Амеды.
      Она швырнула туфлю в логово ядовитых змей.
      Веревка, свитая из сари, натянулась и затрещала.
      Амеда опустилась еще ниже.
      Но тут сработал давний инстинкт. Ката, неожиданно для себя самой, призвала на помощь свой дар. Она застонала и зашипела. Подняла руки над головой, выгнула в запястьях, изобразила некое подобие капюшона кобры. Зажмурилась и представила, как ее кожа покрывается чешуей.
      "Прочь, прочь..." - успокаивала она змей силой сознания.
      Веревка снова угрожающе затрещала.
      Но не порвалась.
      В следующее мгновение Амеда уже была по другую сторону стены, а Эли Оли Али, выбежав на террасу, обхватил жирными руками обнаженную девушку.
      Глава 31
      ИСТОРИЯ И РАССКАЗЧИК
      - Мудрость веков? Мой юный друг, ты льстишь мне. Нет, вряд ли я смогу похвастаться такой мудростью. Хотя, - Альморан величаво повел рукой, средства для ее достижения - повсюду вокруг нас.
      Это было верно. В стенах комнаты, где находились они с Джемом, было проделано множество круглых отверстий, отчего стены напоминали пчелиные соты, и в каждое такое отверстие был вставлен пергаментный свиток. Между рядами свитков стояли темные дубовые шкафы с полками, уставленными книгами в кожаных переплетах - на эджландский манер. Посередине комнаты стоял круглый стол, на котором также лежали книги, свитки и карты. День близился к полудню, за окнами жарко пылало солнце. В библиотеке было тепло.
      Альморан поглядел на Джема, приподнял брови.
      - После того как я покинул большой город, я решил посвятить остаток моих лет обретению познаний, от которого в пору моей беспокойной юности беспечно уклонялся. Но если радости дружбы увели меня от цели, стоит ли сожалеть о том, что для меня столь сладко по сей день? И все же кое-какие крупицы мудрости - только крупицы - я, пожалуй, все же сумел приобрести.
      Процокал когтями по паркету Радуга, привольно гулявший по просторам круглой библиотеки. Джем невольно стал следить взглядом за псом, не в силах оторвать глаз от его разноцветной, яркой, почти светящейся шерсти. Наконец он отвлекся от своих наблюдений и обернулся к Альморану.
      - Досточтимый господин, - сказал он, - ваша скромность делает вам честь. Но наверняка вы должны обладать огромной мудростью, если поднялись до такого... положения в мире, и эта прогулка - тому лишнее подтверждение.
      - Ты так думаешь, юный принц?
      Джем не знал, что ответить. На самом деле от прогулки по дому он порядком устал и с трудом держался в рамках учтивости. Подойдя к круглому столу, он рассеянно взял в руки первую попавшуюся книгу. Альморан снова довольно выгнул брови - его гость проявил интерес к науке. Джем повернул книгу корешком к себе и очень удивился, когда прочел ее название. Он ожидал, что это будет какой-нибудь мудреный философский трактат, а оказалось, что он держит в руках томик "Первого бала Бекки". От изумления Джем чуть было не выронил книгу, бросил резкий взгляд на Альморана, но старик не обратил на его поведение никакого внимания.
      - Мой юный друг, - сказал Альморан, - утро выдалось жаркое, а мы уже вполне достаточно времени посвятили прогулке. Давай отдохнем в этих покоях, и я поведаю тебе историю моей жизни. Вернее - часть этой истории.
      Возле окна стояло два резных стула с гнутыми спинками. Альморан жестом пригласил Джема садиться, сел сам и хлопнул в ладоши. Из арки в стене появился извечный женоподобный юноша - тот самый, а может быть, другой точно такой же - и старик велел ему принести зеленого чая. Юноша смиренно поклонился и ушел, но почти сразу же вернулся с накрытым подносом.
      Джем с волнением смотрел на загадочного хозяина. За время их долгой экскурсии по Дворцу Истины Альморан распространялся о красотах архитектуры и мебели, об изысках декора, но упорно молчал в ответ на любые расспросы Джема. Кто они такие, эти уабины, которым чуть было не удалось похитить его и Дона Белу? В этот момент Альморан, словно бы не слыша вопроса, указывал на сводчатый потолок. Как вышло, что Альморан спас их? Как ему это удалось? Старик восторгался орнаментом изразцов. Откуда ему было известно, что Джем - эджландский принц? Старик любовно гладил морщинистой рукой бархатную подушку. Сколько они обошли прекрасных покоев - но нигде не встретили ни души. Куда же подевались сотни гостей, что так весело пировали прошлой ночью?
      Джем все еще боролся со странной сонливостью, которая то и дело наваливалась на него во дворце Альморана. Радуга устроился на полу рядом со стулом Джема и уже сладко спал, положив голову на лапы. Джем наклонился и потрепал лохматые уши пса. За окном зеленели сады, и их зелень даже резала глаза в сравнении с приглушенным убранством библиотеки. Уже не впервые в голову Джема пришла мысль о том, что у него есть наиважнейшее дело, миссия, есть испытания, которые он должен пройти. Когда же он снова окажется на своем пути к цели? И как это произойдет?
      Мечтательным, монотонным голосом Альморан начал свой рассказ.
      РАССКАЗ АЛЬМОРАНА
      1
      Бывают такие люди, чья жизнь начинается так же, как пойдет потом, а бывают такие, в начале чьей жизни мы не увидим ни намека на то, какими они станут в один прекрасный день.
      Три гена назад в великом городе Куатани, который в этих краях славится как Жемчужина Побережья, жил-был бедный сапожник. У этого сапожника было три сына, и я был младшим из них. Моего старшего брата звали Симонид, а среднего - Эвитам. Никто на свете, глядя на троих чумазых оборвышей, играющих в грязи за покосившейся хибаркой отца, не догадался бы, какая странная судьба постигнет нас в грядущем. Наша мать была полна отчаяния, она горько страдала от нищеты, ибо люди говорили, что некогда она была девушкой из зажиточного семейства, и ей очень не хотелось, чтобы ее сыновей постигла та же жалкая участь, какая постигла ее.
      Мы же с братьями были слишком малы, чтобы уж слишком отчаиваться. На самом-то деле наша судьба и тогда казалась нам беспросветной, и казалось, никому из нас не придется достичь желанной мечты.
      Мой брат Симонид рос серьезным и набожным мальчиком и мечтал лишь о том, чтобы попасть в Каль-Терон и поступить в Школу Имамов. Эвитамом владело страстное желание оказаться при дворе калифа и дослужиться там до высокого поста. А мои мечты были и скромнее, и амбициознее одновременно. Я не желал зависеть от каких бы то ни было школ или калифов и жаждал того, чтобы занять свое собственное положение в мире: я мечтал стать богатейшим из купцов и нажить такое состояние, чтобы затем, отойдя от дел, смог бы жить в роскоши и не просить о снисхождении никого из людей.
      Конечно, наши мечты приносили нам немало страданий, но на самом деле у нас была тайна, и эта тайна нас очень утешала. По ночам, укладываясь в кровать и накрывшись одним одеялом, мы принимались воображать, будто находимся в другом, лучшем месте, представляли себе прекрасный дом, окруженный пышными садами, где мы могли бы предаваться невинным забавам. Наше воображение рисовала такие живые картины, что порой нам казалось, что мы и вправду перенеслись в этот рай, покинув жалкую лачугу отца. Эти ночные мечтания нравились мне намного больше, чем дневные, и я бы купался в них бесконечно, если бы не одно любопытное явление.
      Дело было вот в чем. Когда я был маленьким, я не мог мечтать в одиночку, и великолепный дом казался мне реальным только тогда, когда к моим мечтаниям присоединялись братья. Втроем нам удавалось создать более уверенную, прочную иллюзию. Как же опечалился я, когда мои братья подросли и объявили мне, что более не желают играть в эту глупую игру. Симонид не желал думать ни о чем, кроме молитв, а Эвитам - ни о чем, кроме двора калифа. Когда я умолял их помечтать со мной, они обзывали меня глупцом и спрашивали: уж не собрался ли я промечтать всю жизнь напролет? А мне глупцами казались мои братья - из-за того, что отворачивались от благодати, которую могли обрести и достичь которой можно было без особого труда.
      Вот таковы были мои братья. Теперь следует поведать о моем отце, которого звали Пандар. Все дети воспринимают своих родителей такими, какие те есть, и не замечают в них того особенного, что очевидно для посторонних людей. Необычность моего отца заключалась в том, что он имел привычку носить маску, скроенную из обрезков кожи. Эта маска целиком закрывала его лицо. В раннем детстве мы никогда не видели отца без маски. Когда как-то раз мы спросили мать, почему отец прячет лицо, она ответила, что в молодости отец был изуродован и не желает, чтобы кто-то видел его шрамы. И мне, и моим братьям такого объяснения было вполне достаточно. Только тогда, когда Симониду исполнилось двенадцать, Эвитаму - одиннадцать, а мне десять солнцеворотов, мы узнали, что же на самом деле прячет отец под загадочной кожаной маской.
      2
      Случилось так, что на долю Куатанийского халифата одно за другим выпали три великих испытания.
      Первым из них была эпидемия - вспышка смертельной лихорадки джубба, да такая страшная, что все думали: скоро в городе никто не уцелеет. Мужчины и женщины тысячами бежали из города, многие в отчаянии отправлялись в паломничество к Священному Городу, надеясь, что этим спасут свою жизнь. Придворные уговаривали калифа покинуть Куатани и также предпринять паломничество - надеюсь, ты понимаешь, что я говорю не о нынешнем калифе, Омане Эльмани, а о калифе Абдуле Самаде, его дяде и дяде нынешнего султана.
      Абдул Самад тогда был молод, а в молодости он был крайне подвержен всевозможной мистике - пророчествам, знакам, знамениям - и страшился того, что эпидемия лихорадки джубба не что иное, как проявление немилости огненного бога. Помимо всего прочего, он и сам заболел, а лихорадка джубба лишает людей рассудка. Короче говоря, Абдул Самад решил, что для того, чтобы ублажить Терона, ему и вправду следует покинуть пределы халифата. Его и уговаривать долго не пришлось, и он повелел своим приближенным собрать его в дорогу.
      Покидая город, караван Абдула Самада проходил возле лачуги моего отца. Наше небольшое семейство и не помышляло о бегстве из города, потому что мы не могли даже запастись достаточным количеством провизии на дорогу. Если бы нас не доконала лихорадка, то прикончил бы голод.
      Когда караван калифа проезжал мимо, мы с братьями вместе с другими бедняками выбежали к дороге, чтобы приветствовать своего господина и повелителя. Мало кто из нас тогда думал о том, что он вознаградил нас за верность ему лишь тем, что покинул в годину несчастья. Мы ничего не понимали, и представь себе, какой страх мы испытали, когда наш отец вдруг выбежал на дорогу, встал перед носилками, на которых несли калифа, и стал умолять того не уезжать, не покидать Куатани! Мы с братьями перепугались, мать застонала и принялась причитать. Стражники тут же убили бы отца, но Абдул Самад посмотрел на него сверху вниз и царственным голосом повелел отцу сказать, зачем он остановил его.
      - Калиф, - проговорил наш отец, - я бы скорее умер, нежели нанес тебе оскорбление, ибо в твоем городе, называемом Жемчужиной Побережья, я познал счастье, которого у меня прежде никогда не было за всю мою долгую, жалкую жизнь. Молю тебя, поверь, что лишь моя преданность тебе заставляет меня уговаривать тебя остаться. Хворь не погубит тебя - о том мечтают все твои подданные. Знай, что те, кто отправился в паломничество, уже заражены лихорадкой. Если ты пойдешь с ними - ты непременно погибнешь, а твои владения будут обречены на страдания, которых никогда не сумеют преодолеть. Вернись в свой Дворец с Благоуханными Ступенями и поверь мне: лихорадка вскоре отступит и не погубит тебя.
      Толпа разразилась гневными воплями, и стражники вновь были готовы убить моего отца, но Абдул Самад крепко призадумался и велел поворотить караван обратно. Нужно ли говорить, каково было изумление толпы. Многие из простолюдинов напали бы на моего отца, но Абдул Самад под страхом смерти запретил кому-либо даже пальцем прикасаться к человеку в кожаной маске.
      Шли дни. Пришло известие о том, что по дороге на Каль-Терон на паломников напала лихорадка. Миновал еще один день, и еще один, и вскоре страшная хворь ушла из Куатани, а калиф поправился. Город был спасен! Велика была радость жителей, и в ту ночь в нашу лачугу явился приближенный калифа, дабы щедро вознаградить человека в маске. До того дня мы с братьями были страшно напуганы тем, что учинил наш отец, но тут наши страхи обратились в несказанную радость: казалось, все наши беды остались позади. И представь себе, какое потрясение мы испытали, когда наш отец отказался от награды калифа!
      - Я не заслужил никакой награды, - так он сказал, - и не заслужил благодарности. Мое предсказание было случайным. Боги избрали меня своим орудием, и я рад тому, что судьба пощадила калифа. А теперь уходи, - сказал отец посланнику калифа, - и позволь мне жить прежней жизнью, в бедности и безвестности. Такова моя участь, и большего я не желаю.
      Мы с братьями могли только опечалиться из-за того, как поступил наш отец. Мы пошли к матери и стали умолять ее, чтобы она упросила отца передумать. Но и мать была непреклонна и сказала нам только, что есть нечто, чего мы пока не понимаем, и что мы не вправе спорить с решением отца.
      Мы ушам своим не поверили и с того дня еще сильнее опечалились. Мой брат Симонид со свойственной ему набожностью объявил, что нам следует смиренно покориться велению судьбы, но я знал, что даже он подумывал о том, что если бы отец не отказался от вознаграждения, это помогло бы ему поступить в Школу Имамов. Мой брат Эвитам без стеснения порицал отца и говорил о том, что его мечта оказаться при дворе калифа была так близка, а отец жестоко разбил ее. Я же желал одного: чтобы мои братья вновь соединились со мной в мечтаниях о великолепном доме и пышных садах, где мы некогда познали неизбывное счастье.
      Но, как я уже сказал тебе, принц, халифату Куатани суждено было пережить три испытания. По пятам за первым последовали второе и третье. Прошла одна луна или чуть больше, и жители города забыли о страшной лихорадке, но тут в гавани разразился жуткий пожар. Огонь распространялся с чудовищной быстротой и того и гляди мог объять весь город, в том числе и Дворец с Благоуханными Ступенями. Придворные уговорили калифа бежать из Куатани, и он внял их мольбам, но случилось так, что на пути из города его караван вновь проходил мимо лачуги моего отца.
      - Калиф, погоди! - вскричал мой отец, выбежав на дорогу и встав перед правителем. - Знай, что я скорее умру, нежели нанесу тебе оскорбление, но поверь мне, лишь моя верность тебе вынуждает меня сказать, что ты не должен покидать город. Огонь не коснется тебя - того желают все твои подданные. Пожар не тронет твоего дворца, но в поджоге повинны изменники-уабины, и если ты покинешь город, они разграбят дворец, похитят все твои сокровища! Вернешься во Дворец с Благоуханными Ступенями - пламя пожара вскоре угаснет. Уйдешь из Куатани - и твоим владениям суждены страшные бедствия!
      И снова, как в прошлый раз, калиф послушался моего отца и повернул назад, и снова все вышло так, как предсказал отец. Огонь не коснулся дворца, а люди калифа нашли и казнили мерзких лазутчиков-уабинов.
      Великая слава ожидала моего отца, но он вновь отказался от всех почестей и наград, и вновь нас с братьями охватил великий гнев и страшное разочарование. Неужели наш отец и вправду был лишь случайно избранным орудием богов? Мы не могли поверить в это и жестоко требовали от нашей матери, чтобы она объяснила нам странное поведение отца. Мы гадали: на самом ли деле наш отец - всего лишь простой сапожник, вправду ли он прячет под маской обезображенное шрамами лицо и не кроется ли там личина могущественного демона?
      Честно говоря, мы также размышляли и о калифе, но я уже говорил тебе о том, что Абдул Самад был человеком суеверным. Будучи дважды спасенным от неминуемой погибели моим отцом, калиф не желал противиться воле своего загадочного избавителя. Он был готов оставить отца в покое и оставил бы, если бы пророческий дар отца не спас его в третий раз.
      В Куатани пришла война. Разъяренные казнью своих лазутчиков, на город двинулись орды разбойников-уабинов. Они окружили город и потребовали, чтобы калиф сдался. Уабины обещали ему, что если он попросит пощады, они не тронут его и позволят ему беспрепятственно выехать из города. Если же он будет пытаться противиться им, - так заявили уабины, - они разрушат город и перебьют всех его жителей. У калифа не было выбора. Наконец, предаваясь великой печали, он выехал на встречу с уабинами и был готов отказаться от престола, когда на его пути вдруг снова появился мой отец.
      - Калиф, я вновь умоляю тебя остаться! Я пекусь лишь о том, чтобы боги сохранили тебя и твои владения. Поверь мне: тебе не следует доверять лживым речам уабинов! Поезжай к ним - и тебя убьют независимо от того, отречешься ли ты от престола или нет. Затем уабины, долее не опасаясь сопротивления, приступят к разрушению города. Вернись во дворец, пошли уабинам весть о том, что встретишься с ними завтра поутру. Но к этому времени здесь уже будет войско султана, и оно освободит город от орд захватчиков.
      И в третий раз калиф повернул назад, и в третий раз все случилось в точности так, как предсказал отец.
      Но теперь калиф больше не пожелал слушать моего отца, не захотел смириться с его отказом от славы и наград. Он потребовал, чтобы отца привели во дворец, и там, в окружении охваченных безмерным ликованием приближенных, одарил отца сундуком, полным золотых монет, благодарно обнял его и затем вдруг порывисто сорвал с него кожаную маску.
      Калиф отшатнулся, ожидая, что увидит нечто ужасное. Но увидел он, что на лбу моего отца запечатлена звезда и что его тронутая сединой борода разделена на три пряди двумя рубцами на подбородке.
      И тогда лицо Абдула Самада озарилось не страхом, но великой радостью.
      - Прорицатель! О, Пандар, а я-то гадал, кто же ты такой! Ты для меня истинный дар богов, ибо никогда прежде я не встречал прорицателя более могущественного, нежели ты! Но теперь хватит загадок, Пандар, и покончим с той безвестностью, в которой ты прежде жил. Ты доказал, что твой дар бесценен, - и думаю, именно этого ты добивался. Теперь ты станешь украшением моего двора и самым доверенным из моих советников.
      3
      В тот день мои братья и я познали величайшую радость, ибо нам казалось, что теперь всем нашим бедам и страданиям пришел конец. Вроде бы, миновали считанные мгновения - а мы уже поселились в роскошных покоях и обрели прекрасные одежды, в которые прежде наряжались только в своих мечтаниях. На смену полуголодной жизни пришли чудесные пиршества, во время которых нам прислуживали рабы. Наш отец одевался в плащ, расшитый звездами, и много времени проводил в таинственных беседах с нашим господином и повелителем. Мой брат Симонид любовно лелеял мечту о том, теперь уже недалеком, дне, когда он отправится в Каль-Терон, где станет украшением Школы Имамов. Мой брат Эвитам думал только о своей карьере при дворе калифа. А я потирал руки и размышлял о том, что теперь без труда сделаюсь, как мечтал, богатым купцом и основателем собственного царства.
      Как же мы были потрясены, узнав о том, что наши родители вовсе не разделяют нашей радости! Наша мать все время пребывала в тревоге, хотя и носила дивные одежды и драгоценности. Однажды мы застали ее горько плачущей.
      - Мать, что так огорчило тебя? - заботливо спросил мой брат Симонид. Как это возможно: судьба столь благосклонна к нам, а ты не радуешься, но тоскуешь?
      - Увы, сыновья мои, - проговорила сквозь слезы наша мать, - вам неведома цена этих милостей судьбы! Мне с вашим отцом и прежде доводилось купаться в роскоши, но всегда, всегда это заканчивалось бедами и страданиями. Прорицатели обладают великим даром, и этот дар высоко ценится среди людей, но в нем столько же благодати, сколько проклятия. Власти предержащие быстро отворачиваются от прорицателей, когда те говорят им о том, чего властители не желают слышать. Визири, министры, вельможи средней руки из зависти замышляют против прорицателей всяческие козни, и роскошная жизнь при дворе очень скоро сменяется прозябанием в грязных лачугах, темницей или страшным изгнанием в безлюдную пустыню! За свою долгую жизнь ваш отец пережил и посрамление, и избиения, и пытки. Он был изгнан из Гедена, из Ваши и из Ормуза, его брали в плен уабины и требовали, чтобы он открыл им тайну своего дарования. В конце концов мы поселились в этом прекрасном прибрежном городе, чтобы жить здесь в нищете и безвестности. Увы, великий дар вашего отца, который он отточил до сияющего блеска, обучаясь в рядах Великой Гильдии Прорицателей, не давал ему покоя, и он трижды был призван спасти этот город! Вы просите меня радоваться богатству и красоте, которые нам достались, но как же я могу этому радоваться, когда я люблю моего супруга и знаю, что на этот раз он обречен!
      Конечно, речи матери нас очень обеспокоили, но юность всегда беспечна, и вскоре мы забыли об этом разговоре и предались всем тем радостям, которые приносит богатство. Чем дальше, тем больше милостей даровал нашему семейству калиф, ибо вскоре он уже ни одного решения не принимал сам, пока мой отец не предсказывал, что проистечет из того или иного решения. Если пророчество оказывалось неблагоприятным, калиф избирал другой путь, и так до тех пор, пока не достигал желанной цели. Казалось, такая стратегия безотказна, и власть калифа дивным образом упрочилась и возросла. Процветали и торговля, и дипломатия.
      Не сразу познали мы обратную сторону этого процветания... Вышло так, что калиф, вознесясь в своих амбициях, решил доказать всему миру, как он искушен в военных делах. Слишком долго он изнывал под пятой имперской власти, и вот решил пойти войной на своего двоюродного брата, султана, и тем самым добиться независимости Куатани.
      4
      Моя мать в страхе трепетала, боясь, что нашей беззаботной жизни пришел конец, но в карьере отца должен был произойти еще один, последний, трагический поворот. В эту пору мать, хоть и с нелегким сердцем, решила, что моих братьев и меня следует отослать из дома. Да, мы были тогда еще слишком юны, но нам уже следовало подумать о том, какое место мы займем в мире.
      Увы, когда мать поведала отцу о своем замысле, старик только посмотрел на нее полными слез глазами и сказал, что за нами только что послал калиф, и что он требует нас к себе - Симонида, Эвитама и Альморана. Услыхав об этом, наша мать разрыдалась и лишилась чувств, а мы с братьями подступили к отцу и стали выспрашивать у него, что может означать желание калифа говорить с нами.
      Очень скоро мы узнали, что оно означало. Дрожа с головы до ног, предстали мы перед нашим господином и повелителем, и он объявил нам о том, что для его новых, имперских замыслов одного прорицателя мало. Наш отец верно служил калифу, но теперь он состарился. Однако он должен был передать сыновьям свой дар по наследству. Согласно повелению калифа, мы с братьями должны были отправиться в пустыню Лос, дабы обучаться там в Великой Гильдии Прорицателей - именно там, где некогда наш отец обрел запечатленную на лбу звезду и шрамы на подбородке. Вернувшись после обучения, мы должны были стать Тремя Прорицателями Куатани и принести новую славу и могущество калифу. Одному из нас суждено было стать Прорицателем Искусств. Второму Прорицателем Торговли. Третьему - Прорицателем Завоеваний. Объединив свои дарования, мы должны были помочь калифу построить величайшую в мире империю. Куатани ждала слава непобедимого царства!
      Сверкая очами, калиф устремил взгляд на моего отца и, по обыкновению, потребовал, чтобы тот сказал, справедливы ли слова, слетевшие с царственных уст.
      И тогда мой отец принял самое мужественное решение в своей жизни и нарушил все клятвы, которые некогда принес в Великой Гильдии Прорицателей.
      - Калиф, - вскричал он, - я готов говорить тебе правду, от которой возрадовалось бы твое сердце, но есть и другая правда, которая меня страшит и огорчает. Но я прорицатель, и не могу сказать тебе ничего, кроме того, что предвижу. И вот что я предвижу: то, что ты замыслил, не принесет тебе желанных плодов, ибо мои сыновья не обладают тем даром, на который ты возлагаешь такие большие надежды. Им суждена жизнь самых обычных людей!
      При этих словах отца калиф помрачнел, как туча, однако в следующее мгновение его недовольство сменилось великим изумлением. Симонид вдруг рухнул на пол, закрыв глаза и дико крича. Словно в агонии, он принялся выкрикивать:
      - Калиф, мой отец солгал тебе! Знай, что твоему замыслу и вправду не дано осуществиться, и никому из нас троих не суждено стать прорицателями в Куатани, но все мы наделены даром, и этот дар будет жечь наши сердца подобно жаркому пламени. Мой отец желает уберечь нас, но могущественный дар струится по моим жилам, он призывает меня, и я не могу противиться этой ужасной истине! Я наделен даром прорицания! Но я никогда не буду принадлежать тебе!
      Калиф страшно разгневался и набросился на моего отца.
      - Злобный старик! - вскричал он. - Ты дерзнул солгать своему покровителю, который наделил тебя, жалкого бедняка, такими богатствами и милостями! Стража! Казнить изменника! Казнить его на месте!
      Стражники немедленно привели приговор владыки в исполнение и жестоко изрубили нашего беспомощного отца на куски. Калифом тут же овладело страшное отчаяние, ибо он понял, что его замыслам не суждено сбыться. Ему и в голову не приходило, что прорицатель способен солгать. Но если это было так, то разве смог бы он доверять Троим Прорицателям, даже если бы нас обучили этому ремеслу, как он того желал?
      5
      О том, что случилось потом, долго рассказывать не придется. Калиф не был злым человеком, хотя его безудержное стремление к власти и исковеркало его душу. Ведь поначалу его благодарность отцу была безмерна, и потому, увидев его смерть - смерть своего верного и преданного друга, - Абдул Самад сильно опечалился.
      Вскоре мы с братьями снова предстали перед владыкой. Он сказал, что готов покаяться перед нами за то зло, которое он нам причинил, и спросил, чего бы мы пожелали, дабы, исполнив наши желания, он искупил свою вину. Вот так и получилось, что у нас появилась возможность осуществить свои мечты хотя и совсем не так, как мы того хотели.
      Мой брат Симонид жестоко страдал из-за того, что пробудившийся в нем дар стал причиной гибели отца. Он попросил лишь о том, чтобы калиф послал его в Каль-Терон, в Школу Имамов, где бы он посвятил себя простой и скромной жизни набожного аскета. На самом деле будущая жизнь Симонида сложилась далеко не так просто, как он того желал. Позволю себе напомнить тебе о том, принц, что калиф был двоюродным братом султана. Оказавшись в Школе Имамов с рекомендательным письмом от такой высокопоставленной особы, Симонид изначально был обречен на особые привилегии, и на него сразу же возложили большие надежды. Верно, калиф в своем письме ни словом не обмолвился о необыкновенном даровании юноши, и все же моему старшему брату предстояла блестящая карьера на службе султану. Думаю, с тех пор он более никогда не взывал к своему пророческому дару, но частенько я гадал, сколько раз у него бывало такое искушение и сколько раз грядущее само приоткрывалось перед ним. Я уверен в том, что до конца его дней у него еще появится повод нарушить ту клятву, которую он в слепоте своей некогда дал при дворе калифа Куатани.
      Моего брата Эвитама подобные мысли не мучили. Как я уже говорил, он мечтал только о том, чтобы выслужиться при дворе, и думал исключительно о богатстве и милостях, которыми был окружен наш покойный отец. Эвитам убеждал себя в том, что он сумеет избежать глупых ошибок отца, и потому стал умолять калифа о том, чтобы его послали учиться в Великую Гильдию Прорицателей. Нас с Симонидом эта просьба брата повергла в замешательство. Думаю, из-за этого и мать наша скорее сошла в могилу. Казалось бы, калифу стоило отвергнуть эти мольбы, однако он настолько привык к тому, что во всем полагался на придворного прорицателя, что решил, что не сумеет обойтись без такого человека и впредь.
      Вот так и вышло, что в конце концов Эвитам стал обучаться тому искусству, которым владел наш покойный отец, и через некоторое время вернулся из Гильдии со звездой на лбу и грубыми шрамами между тремя прядями бороды. Увы, его дар обманывал его, если он представлял, что теперь его жизнь при дворе калифа станет легкой и беззаботной. На самом же деле Эвитам ухитрился нажить злейших врагов и принес страшные страдания и себе, и другим людям. Боюсь, теперь мой бедный глупый брат уже мертв. Однако почему-то у меня есть сильнейшее предчувствие, что он еще восстанет из могилы, дабы исправить множество совершенных им жестоких ошибок.
      Что сказать об Альморане, младшем из троих братьев? Я не желал иметь ничего общего с искусством прорицания. Со временем у меня развился другой дар - конечно же, я имею в виду свои способности к торговле, которые в итоге позволили мне со временем нажить большое состояние, отойти от дел и поселиться в этом чудесном жилище, которое я именую Домом Истины. Печалюсь я лишь о том, что мои братья не здесь, не со мной и не могут предаться великой радости, ибо этот дворец я воздвиг, стараясь, чтобы он целиком и полностью походил на дворец нашей детской мечты, окруженный роскошными садами. Но насколько прекраснее была бы моя жизнь - так я думаю порой, если бы мои братья оказались теперь рядом со мной, в объятиях нашей мечты!
      Джем очнулся. Но нет, он же не спал, правда? Его просто вогнал в дремоту негромкий монотонный голос Альморана. И все же почему-то у Джема возникло такое чувство, что рассказ остался незавершенным, как ни длинен он был. Вероятно, Альморан упустил какие-то подробности. Джем пытался придумать вопрос - словно ему непременно нужно было узнать эти подробности, но почему-то в голову не приходила связная мысль о том, что именно его интересует. И вопрос, и желание его задать вскоре испарились без следа.
      Он взглянул за окно, в сад, и увидел Дона Белу, которая медленно, задумчиво прохаживалась по дорожке под ивами. Какой далекой она казалась, какой нереальной! У Джема было такое впечатление, что ее место здесь, что девушка принадлежит к этому странному миру - словно бы она совсем не та, которую он совсем недавно спас... или ему только казалось, что это случилось совсем недавно.
      Альморан улыбнулся.
      - Однако я стар и чересчур болтлив. Бедный принц, ты, наверное, проголодался. Да-да, ты голоден и к тому же пока не совсем здоров! Думаю, принцесса также себя неважно чувствует.
      - Принцесса? - озадаченно переспросил Джем, не спуская глаз с девушки, гуляющей в саду.
      Альморан только улыбнулся в ответ.
      - Пойдем. Не пора ли нам присоединиться к множеству моих друзей?
      Глава 32
      КАЗНЬ ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ
      - Перец!
      - Специи!
      - Оливки!
      - Масло!
      Запруженный народом базар оглашался криками торговцев. Крики взмывали над заваленными всевозможными товарами прилавками, многократным эхом разлетались по прохладным аркадам, по узким проулкам.
      - Хина!
      - Янтарь!
      - Шафран!
      - Сахар!
      По всему югу, где солнце всегда стояло высоко, не было базара более знаменитого, чем базар в Куатани. Со всего огромного города и из местностей за его пределами, от пристаней, где с плеском бились друг о дружку рыбацкие лодки, от мастерских в глухих переулках и из садов, которыми поросли окрестные холмы, приходили сюда женщины в черных чадрах, мужчины в запыленных белых одеждах, торговцы, чьи головы венчали высокие тюрбаны. Каждый день на этой просторной площади собирались толпы народа.
      Рыночную площадь обрамляла смотровая галерея, которая была связана сетью переходов с Дворцом с Благоуханными Ступенями. Здесь, под сводами прохладных стрельчатых арок благородные господа могли наблюдать за всем, что происходило на базаре, оставаясь вдали от всяческих простонародных вульгарностей.
      Визирь Хасем шел по галерее вместе с гостями.
      - Удивительное зрелище, не правда ли?
      - Визирь, тридцать солнцеворотов назад оно было для меня удивительным. Теперь же могу лишь сказать, что оно еще более восхитительно.
      Визирь усмехнулся.
      - Эмпстер-лорд, я все время забываю о том, что ты уже бывал в Куатани прежде. Прими мои смиренные извинения.
      - Почтенный визирь, тебе не стоит извиняться передо мной. Когда человек так долго живет на свете, разве не приятно ему порой забыть об этом? Однако давайте остановимся здесь. Мой приятель притомился и отстал от нас.
      Галерея быстро наполнялась придворными, и капитан Порло, пробираясь между ними, успел подрастерять свой обычный апломб.
      Его щеки побагровели, глаза налились кровью. На плече его подпрыгивала обезьянка Буби, голова у которой была замотана белой повязкой.
      Визирь тепло пожал руку капитана.
      - Надеюсь, благородный адмирал, ты простил нас за вчерашнюю шутку? Ничто так не услаждает взор и слух Великого Владыки, как маленькие розыгрыши, а разыграть сразу троих - ты ведь согласишься со мной - намного веселее, чем кого-то одного. И конечно же, мы никому не желали зла.
      - Только одна господина Раджа, - пробормотал капитан.
      - Воистину, - кивнул лорд Эмпстер, - кто бы мог предположить, что он окажется таким злобным изменником? Визирь, мы в неоплатном долгу перед вами за то, что вы указали нам на нашу ошибку.
      Визирь разулыбался и был готов ласково погладить Буби, но сразу передумал: обезьянка свирепо зашипела.
      - Ты уверен бывай, что эти парни - изменники? - ошеломленно спросил капитан.
      - Никакого сомнения. Никакого сомнения.
      Последние фразы принадлежали лорду Эмпстеру. Налитые кровью глаза капитана выпучились от изумления, но его работодатель только улыбнулся и, подойдя к парапету, слегка наклонился вперед. Набивая трубку табаком, агондонский вельможа лениво наблюдал за карнавалом красок, развернувшимся внизу, под лучами послеполуденного солнца. Его взгляд рассеянно пробегал по разложенным на прилавках серьгам и артишокам, плодам манго и связкам четок, крюкам, на которых были подвешены копченые угри, грудам сваренной в меду саранчи.
      Посередине площади находился Круг Казни. Он выглядел устрашающе просто: диск из грубо оструганных досок, в котором был вырезан люк, и вертикально поставленная дыба в форме колеса. На колесе должны были распять жертву.
      - Крутится, - сообщил гостям визирь. - Это недавнее усовершенствование.
      - Колесо? - осведомился лорд Эмпстер, закуривая трубку.
      - И помост тоже. Но конечно, смертельные ножевые раны наносятся тогда, когда приговоренный, распятый на колесе, повернут к ложе калифа.
      - Это понятно.
      - Но мы уже поняли, что затем казненного следует еще немного повертеть. Иначе простолюдины передавят друг друга - так им охота поглазеть. Не говоря уже о том, что происходит, когда толпа стремится завладеть отсеченным... органом.
      - Органом? Я правильно вас понял?
      - Неужели ты забыл, Эмпстер-лорд? Заполучить половой орган казненного считается особенной удачей. Но конечно, - смеясь, добавил калиф, - после того, как его помнут сотни рук, от него зачастую ничего не остается.
      - А его никогда не бросают на галерею? Вельможи, полагаю, обошлись бы с ним милостивее.
      - Нам вполне достаточно наблюдать за тем, что происходит внизу. Но сегодня, смею предположить, нам предстоят особые удовольствия. Я бы сказал - нечто новенькое. Или точнее - сюрприз.
      Лорд Эмпстер заинтересованно выгнул одну бровь.
      Визирь Хасем был готов удовлетворить любопытство гостя, но тут его кто-то окликнул, и визирь обернулся - похоже, даже с некоторым облегчением.
      - А-а-а! Вот и ваши эджландские друзья.
      - Позвольте поприветствовать вас, лорд Эмпстер, - дружелюбно проговорил Полти, - надеюсь, вы хорошо почивали?
      Вельможа столь же дружелюбно ответил на приветствие.
      - Но... что-то я не вижу вашего приятеля... господина... гм-м-м... Бергроува?
      - Жак просто не в настроении. Прихворнул.
      - Его выворачивало всю ночь, - уточнил Боб.
      Капитан Порло подозрительно осматривал новоприбывших. Прошлой ночью мнимые венайцы в своих синих масках являли собой безумное и странное зрелище. А теперь, при свете дня, их истинные лица - красивое, холеное у Полти и веснушчатое, бледное у Боба - выглядели еще более странными на фоне роскошных дворцовых одеяний.
      Визирь Хасем склонил голову.
      - Надеюсь, вы извините меня, друзья мои? Казнь вот-вот начнется, и я должен вернуться к моему господину и повелителю.
      Но когда визирь уже развернулся, чтобы уйти, Полти схватил его за руку и увлек в глубину галереи.
      - Хасем, это правда?
      - Пламенноволосый, о какой правде ты говоришь?
      Полти зашипел, как змея:
      - Бастард - узник-эджландец... Он бежал?
      - Есть... скажем так... маленькие сложности.
      - Ты тупоголовый осел, Хасем!
      Визирь отстранился, горделиво вздернул подбородок.
      - Дерзкий эджландец! Я вынужден напомнить тебе, что ты гостишь в моей стране!
      - Да, я гость, Хасем, но еще я - торговец. Тебе еще нужно то оружие, что обещано мной, или нет? Ты отлично знаешь, что нужно мне: мальчишка-эджландец.
      - Я не притворяюсь, будто не понимаю тебя, Пламенноволосый. Мальчишек у нас хватает, если тебе нужен мальчишка...
      - Не зли меня!
      - У меня и в мыслях этого не было, - ответил визирь и бросил резкий взгляд на руку Полти, все еще сжимавшую его руку. - Эджландец, если наш уговор тебя не устраивает, осмелюсь предложить немедленно разорвать его.
      Это была чистой воды бравада, и Полти это отлично понимал. Разве Хасем отказался бы так легко от торговли с Эджландией, не говоря уже о благоприятных для Куатани отношениях с режимом синемундирников? Вряд ли, но визирь был обидчив, и его следовало успокоить.
      - Хасем, прости, я немного переусердствовал. Я понимаю, что ради меня ты стараешься изо всех сил. - Полти бросил выразительный взгляд на лорда Эмпстера. - А ради других?
      - За другими мы будем непрестанно следить, как ты того желаешь.
      - Добрый Хасем! Надеюсь, тебе что-то перепало из их груза?
      - Ты говоришь о корабле? В трюме полным-полно пиратских сокровищ. Но мы еще немного задержим у себя так называемого адмирала, еще немного задержим. А от девчонки я, конечно, уже избавился.
      Глаза Полти странно сверкнули, и он крепче сжал руку визиря.
      - От девчонки? Что за девчонка?
      - Эти казни, мои господины... Неужто они суждены господину Раджу?
      Лорд Эмпстер пожал плечами и снова принялся разглядывать рынок. Взгляд его, как и прежде, лениво пробегал по горкам резных трубок для курения джарвела, по рулонам золотой парчи, по пятиугольным шахматным доскам с фигурками, выточенными из слоновой кости. Противоположную сторону площади огибали крытые галереи для женщин, которые располагались по обе стороны от ложи калифа - мраморного куба внушительных размеров. Именно здесь должна была появиться дочь калифа и встать рядом с отцом. Полотнища тяжелого занавеса, закрывавшего ложу, были пока задернуты.
      Капитан предпринял новую попытку.
      - Могла быть не мое дело, мои господины, да только не нравится мне эти игра.
      - Верно, Порло, дело не твое, - отозвался вельможа и выпустил длинную струйку дыма. Затем он, не спросив разрешения, вытащил из кармана капитана маленькую медную подзорную трубу и добавил: - Как думаешь, хорошо ли мы разглядим отсюда дочь калифа? Удастся ли нам увидеть ее?
      По большому счету это было неприкрытое хамство, и другой бы на месте капитана возмутился. Поведи себя так матрос на его корабле - и Порло заставил бы его пройтись по рее. Но капитан упрямо продолжал гнуть свою линию:
      - Я знать, вы быть шибко умная человеки, мои господины. Для старая моряк, как я, вы бывай даже слишком шибко умная. Но ведь вы доверяй старик Порло, не первая год мы с вами знакомцы быть, а? Ну, пожалуйста, мои господины, сказать: вы знай что-то такое, чего я не знай? Какой-то тайна?
      Лорд Эмпстер старательно настраивал подзорную трубу.
      - Тайна, Порло? Ну... Если я тебе скажу, это уже будет не тайна, верно? Скажем так... Пути судьбы неисповедимы.
      Капитан выругался и свирепо ткнул пальцем в сторону Круга Казни.
      - Какой такой судьба ожидать бедняга-парень на эта страшный штука? И про что болтать эти малые, Хасем? Что за такой-сякой сюрпризы? Говорить вам, мои господины, эти унангский собака - не цивилизованный люди, как я с вами! - Он громко топнул своей деревяшкой - как бы для того, чтобы подтвердить свои слова, - и добавил еще громче: - Вспоминайте про кобра!
      Пока Полти беседовал с визирем Хасемом, Боб без дела торчал на галерее и глазел по сторонам. Народу на галерее уже собралось почти столько же, сколько на площади. Приближенные калифа обменивались приветствиями, слышался веселый смех, клубился синеватый дымок джарвела. Молодой лейтенант с тоской перегнулся через балюстраду и с притворным интересом принялся рассматривать толпы простолюдинов, плывущие мимо прилавков.
      Ни с того ни с сего взгляд Боба вдруг остановился на жирной старухе посреди толпы. Старуха держала в руке корзинку, наполненную сухим печеньем, и зазывала покупателей странным улюлюканьем. Эджландцы так кричать не умели, и Боба это зрелище очень заинтересовало, хотя и показалось отвратительным. И вдруг старуха замолчала. Мальчишка-оборванец прокрался сквозь толпу, выхватил из корзинки печенье и бросился прочь. Боб не сводил глаз со старухи. Та потрясала кулаком и ругалась. Мальчишка ловко пробирался по густому лесу ног, рук, одежд. На бегу он сунул печенье в рот. Боб ухмыльнулся, но ухмылка его сразу исчезла: мальчишка вдруг налетел на чье-то куполообразное пузо. Толстяк цепко обхватил голову мальчишки, и печенье вылетело у того изо рта.
      - Эй! - крикнул Боб, сам не понимая зачем - словно бы жертвой несправедливости стал мальчишка, а не старуха.
      И тут он ахнул.
      Толстенное пузо принадлежало Эли Оли Али. Жирный коротышка не без труда пробирался сквозь толпу, пытаясь провести ближе к помосту несколько рабынь, предназначенных для продажи. Боб узнал девушек из племени ба-ба. Но прошлой ночью их было три. Теперь же к ним прибавилась четвертая, но она разительно отличалась от обнаженных чернокожих спутниц. Девушки ба-ба, похоже, давно покорились судьбе и смиренно сносили и ругань надсмотрщика-работорговца, и удары его хлыста, и щипки и шлепки зевак. А новая девушка, скованная цепями, извивалась, - брыкалась и дерзко кричала. Но мало того. Девушка была белокожая, и на ней было зеленое платье.
      - Подожди! - Полти, напрочь забыв о приличиях, схватил визиря за плечо. - Хасем, о какой девчонке ты говоришь?
      Визирь округлил глаза.
      - О девчонке с корабля. Она, наверное, корабельная шлюха. Ты же обещал: все, что можно унести с судна, - наше, так ведь?
      Визирь снова предпринял попытку уйти, но Полти не отпустил его.
      - Как она выглядит?
      - А ты думаешь, как? Уж конечно, не как одна из ваших эджландских розочек! Дай вспомнить... Длинные, темные волосы.
      Полти стукнул себя по лбу.
      - Ну, конечно! Эта сучка, она убежала вместе с бастардом! Хасем, она нужна мне!
      - Сначала - мальчишка, теперь - девчонка! Ты и с теми и с другими балуешься, или пока не решил?
      - Хасем, где она?
      - Я отдал ее содержательнице Дворца Женщин, само собой. Оману не нужна белокожая девица во дворце. Думаю, нынче же вечером ее продадут на рыночной площади во время Кровавых Торгов.
      Полти окаменел.
      - Кровавых Торгов?
      - Вопросы, одни вопросы! Ты совсем не знаком с нашими обычаями, как я погляжу. Сначала кровь, потом торги. Рабы, купленные после публичной казни, ценятся особо, а ты не знал? Они ценятся вдвойне, если на этот день приходится Откровение калифа - появление принцессы перед народом. Думаю, эта белокоженькая уйдет за хорошие денежки. Я не любитель белокожих женщин, но некоторым они нравятся, так я слышал. Ну а теперь позволь...
      - Хасем, мне нужна эта девушка!
      Чаша терпения визиря переполнилась. Он резко вырвал руку, еще раз сказал Полти о том, что девушка будет продана, и решительным шагом удалился.
      Тем временем Боб пробрался к другу сквозь толпу придворных.
      - Полти, пожалуй, тебе стоит кое о чем узнать...
      Но в это мгновение послышался звон колоколов, и все вокруг сразу изменилось. Сначала донесся звук, похожий на раскат грома, а в следующий миг все унанги - и на галерее, и на рыночной площади - простерлись ниц.
      Все стихло. Звучали только приглушенные молитвы.
      - Ах, Хасем, что тебя задержало? Ты не молился ли, часом?
      - Ты шутишь, Оман? Девушка на месте?
      - Конечно! Перед зеркалом.
      - Она неподвижна?
      - Да. А теперь скорее, Хасем, займи свое место.
      Визирь занял подобающее место рядом с троном. Солнце жарко палило даже через опущенный занавес. Внутри ложи калифа царил тусклый алый сумрак. Снизу доносились заунывные голоса молящихся.
      - Ненавижу это бормотание.
      - Поправь маску.
      - Что ты сказал?
      - У тебя маска съехала.
      До окончания Поклонения остались считанные мгновения. Полотнища занавеса медленно разъехались в стороны. Когда правоверные почитатели Терона поднялись с земли, они все как один устремили взоры на своего разодетого в пух и прах владыку, лицо которого пряталось за золотой маской в форме расправленных крыльев птицы. Немилосердно потея под тяжелой маской и щурясь от яркого солнца, толстяк-коротышка приветственно воздел руки.
      С галереи послышались учтивые аплодисменты.
      Рыночная площадь огласилась дружным ревом толпы.
      - Вечно гадаю: то ли они восхваляют меня, то ли проклинают, пожаловался визирю калиф.
      - Конечно же, они проклинают тебя, Оман. Они воют, а не радуются.
      - Неужели они так нас ненавидят?
      - А разве ты не знаешь, как они тебя называют? Они называют тебя слюнтяем. И ленивцем. И беспомощной куклой.
      - Куклой?!
      - Ведь мы в ежовых рукавицах у твоего братца, не так ли? И честно говоря, Оман, я не вижу, как может быть иначе. Ты бы желал править этим халифатом без помощи империи? Жемчужина Побережья, право слово! Сколько завистливых глаз обратили бы к нам взоры, если бы у кого-то возникло хоть малейшее подозрение в нашей слабости! То были бы взоры венайцев. И взоры эджландцев, если бы мы дерзнули повздорить с ними. И давай не будем забывать об уабинах.
      Калиф вздохнул.
      - Сними покров.
      Торжественным, величавым шагом визирь прошествовал к помосту, на котором стояло нечто вроде двери или ширмы в раме из чеканного серебра. С площади и даже с галереи на эту раму невозможно было смотреть не щурясь так ярко она сверкала.
      На самом же деле в раму было заключено зеркало, накрытое полотнищем ткани. Визирь сорвал с зеркала покров, и принцесса сделала шаг вперед.
      На этот раз с площади не послышалось ни единого звука. Появление принцессы толпа встретила безмолвием, которое нарушали лишь тишайшие вздохи. Вероятно, в этой стране, где высокопоставленные женщины вообще редко появлялись на людях, да и то только в тяжелых одеждах и чадрах, зрелище девушки в легком, почти прозрачном платье могло шокировать народ, но в этом было большее, нечто намного большее. Стоны и вздохи при взгляде на другую женщину могли бы быть наполнены страстью, желанием, но в отношении людей к этой девушке не было ничего низменного, земного. Не сбылись ли молитвы, которые отзвучали всего несколько мгновений назад? Как зачарованные, подданные калифа не в силах были оторвать глаз от прекрасного видения.
      Потом стал слышен шепот.
      - Не богиня ли она?
      - Богиня на земле!
      - Правда ли, что скоро она должна выйти замуж?
      - За сына султана...
      - Род Пророка...
      - Она станет султаншей...
      - Продолжит Род Пророка...
      - Вот благодать-то для нас настанет!
      Повсюду люди шептали примерно одинаковые слова. А в ложе калифа звучали совсем другие речи. Калиф с тоской смотрел на свою ослепительно прекрасную дочь. Наконец он устремил еще более тоскливый взгляд на простолюдинов под балконом.
      Он вздохнул.
      - Можно ли уже приступить к казни?
      - Еще несколько мгновений, Оман. Пусть наглядятся.
      - Как у них еще глаза не лопнули!
      Калиф рассеянно уставился на середину площади. Во время Поклонения опытные рабы произвели быстрые приготовления на Круге Казни. Приговоренный уже был привязан к колесу и накрыт черным покрывалом. За колесом стоял с ятаганом наготове придворный палач, которого в Куатани именовали не иначе как Орудием Возмездия. Палач был в ярко-красном, искусно скроенном одеянии.
      - Хасем, ты принес подзорную трубу?
      - Конечно! Ведь сегодня нас ожидает сюрприз, я ведь говорил тебе?
      - Терпеть не могу сюрпризы! Что за сюрприз.
      - Жертва. Ее... орган.
      - Орган? О чем ты, Хасем?
      - Об убийце. Он двуполый. Девочка-мальчик.
      - Девочка-мальчик!
      Калиф произнес это громче, чем рассчитывал - его слова долетели до призрачных ушей дочери. До сих пор принцесса Бела Дона стояла неподвижно, как статуя. Но тут она, забыв обо всем, бросилась к отцу.
      - Девочка-мальчик?! - вскричала она.
      Но на самом деле это было не так.
      Раджал изнывал под черным покрывалом. Ему было страшно, но к страху примешивалась радость. Ему казалось, что уже все потеряно, что очень скоро он умрет. Когда его волокли из темницы, он вырывался и кричал, но когда его привязали к колесу, он сдался и облегченно вздохнул, словно из его плоти извлекли причиняющий боль шип. Словно тяжелый камень, он погрузился в пучину тоски, затем - в омут воспоминаний, а потом - во мрак, где уже не было никаких желаний. Повсюду вокруг себя он ощущал глубокое лиловое тепло своей веры.
      Если бы только он смог хотя бы еще разок увидеть Джема... и Милу!
      - Мерцалочка, ты... ты так мерцаешь!
      - Детка, они увидят!
      - Отступи в тень!
      - Детка, уходи!
      Визирь дает знак - рубит рукой по воздуху. По всей галерее этот жест повторяют стражники. Заунывно поют завитые спиралями рога, и толпа на рыночной площади разворачивается к Кругу Казни.
      Палач оживает. Он отвешивает земной поклон в знак почтения к принцессе и ее отцу, после чего, выпрямившись, с удивительным изяществом поднимает свой сверкающий ятаган, поводит им над головой. Он исполняет медленный, плавный танец смерти.
      Толпа аплодирует палачу. Приветствует его криками.
      - Отец, пусть он перестанет! Останови его!
      - Мерцалочка, не говори глупостей!
      Колесо поворачивается, вертится помост. Крутится и крутится перед народом распятый узник, вращается в танце палач. Он кажется странной громадной птицей в своих развевающихся алых одеяниях - птицей, готовой в любое мгновение наброситься на свою жертву и начать ее терзать. На пятом повороте помоста палач должен сорвать черное покрывало с узника, дабы тот предстал перед народом в позорной наготе. Затем, когда помост развернется к ложе калифа, палач нанесет приговоренному к казни первый удар. Медленно, с изысканной грацией лезвие ятагана войдет в мягкую плоть.
      Толпа топает ногами. Воет.
      - Прикажи ему прекратить, говорю!
      - Мерцалочка, да что с тобой такое?
      - Девочка-мальчик! Он убьет ее!
      - Право же, детка! Ты и прежде такое видела!
      - Только не девочку-мальчика!
      - Мерцалочка, перестань мерцать!
      Калиф в отчаянии машет на дочь руками, неуклюже наклоняется и чуть не роняет золотую маску. Визирь Хасем хватает девушку за руку - вернее, схватил бы, если бы его пальцы не сомкнулись, сжав только воздух.
      Он кричит рабам:
      - Занавес! Задерните занавес!
      Но в это мгновение рвется другая ткань. Принцесса Бела Дона в смятении, но ее смятение становится еще сильнее, когда придворный палач срывает с колеса черное покрывало.
      Принцесса ахает.
      Ахает и ее отец. Он подносит к отверстию в маске подзорную трубу.
      - Дай мне эту трубу!
      - Хасем!
      - Но это невероятно!
      - Девчонка, ты говорил! Ты что, разницы не знаешь между девчонками и мальчишками?
      - Измена!
      Визирь потрясает кулаком, грозит небесам.
      ПОЛТИ (ахнув): - Глазам своим не верю.
      БОБ: - Полти, кто это такой?
      ПОЛТИ: - Боб, ты не ослеп ли, часом?
      БОБ: Мальчишка-ваган! Нет!
      КАПИТАН ПОРЛО: - Мои господины! Мои господины!
      ЛОРД ЭМПСТЕР: не мигая смотрит вдаль.
      БОБ: - Полти, мы должны что-то сделать...
      КАПИТАН ПОРЛО: - Это господины Раджалы! Мои господины, надо их останавливай...
      ОБЕЗЬЯНКА БУБИ визжит.
      ЛОРД ЭМПСТЕР по-прежнему смотрит прямо перед собой, но словно бы не замечает Круга Казни. Зачарованно, словно молящийся, он глядит на Мерцающую Принцессу.
      ПОЛТИ: - Боб, ты просто душка! Сначала ты нашел мою сводную сестренку! Теперь этого... Конечно, мы должны что-то сделать! Ведь ваган отведет нас прямиком к бастарду! Нужно непременно допросить его, пока его не прикончили!
      БОБ: Нет, нет, нет!
      ПОЛТИ: Тихо, Боб! Да что с тобой?
      Перед глазами у Раджала промелькнули пять цветов. Сначала, как только с него сорвали покрывало, он увидел ослепительную золотую вспышку. На миг он лишился зрения, но золотой свет тут же собрался в точку и снова вспыхнул.
      То был ятаган, лезвие которого описало полукруг.
      Синий цвет. Не вспышка - много синего цвета. Небо.
      Красный. Палач снова поднял руку.
      Зеленый. Мерцание зеркала.
      А потом - лиловый. Девушка из зеркала.
      Раджал закричал, но не от боли. Колесо повернулось - и он увидел принцессу. В видении перед ним предстал потерянный им кристалл, он сверкал и переливался, подобно светящемуся сердцу в груди девушки. Вправду ли это было так? Возможно ли это было?
      Вдруг принцесса Бела Дона вскрикнула. Протянула руки, потянулась к незнакомцу, обреченному на казнь, будто это и вправду была ее возлюбленная девочка-мальчик.
      Колесо повернулось. И помост тоже.
      Еще мгновение - и опустится ятаган, и вонзится в плоть несчастного юноши.
      - Мерцалочка, что ты делаешь!
      - Она лишилась рассудка!
      В это мгновение закричал отец девушки: ее силуэт озарился вспышками молний. Ее руки озарились лиловым сиянием. Этот свет, струясь от ее рук, достиг помоста и коснулся колесованного юноши.
      Девушка снова вскрикнула.
      Попятилась, наткнулась на зеркало.
      И исчезла.
      А потом послышался взрыв. Перепуганный странным волшебством, сопровождавшим его дочь, калиф поначалу решил, что взрыв - это тоже из области волшебства, еще более странного и опасного.
      Крики.
      Топот ног многолюдной толпы.
      Взорванная галерея просела.
      Трупы в пыли.
      - Хасем? Что происходит?!
      Придворный палач повалился замертво.
      В следующее мгновение Раджал уже развязывал путы. На его лицо легла тень. Раджалу на краткий миг представилось, что это принцесса Бела Дона волшебным образом прилетела к нему, чтобы спасти его.
      Но то была не принцесса.
      - Вот дерьмо-то! - послышался знакомый голос.
      Деревянный помост пошатнулся. В воздухе запахло порохом. Никакое это было не волшебство. Это рвались, одна за другой, на рыночной площади уабинские бомбы.
      - Спасайся, кто может! - доносились дикие вопли со всех сторон.
      И снова знакомый голос:
      - Скорей! Скорей же!
      Раджал обрел свободу.
      - Уабины!
      В одно мгновение все было кончено. На площадь на всем скаку въехали всадники в белых балахонах. Они размахивали мечами и горящими факелами. Ложа калифа сотрясалась - там шло побоище. Потом распахнулась дверь, и в ложу размашисто, нагло вошел воин-уабин и вложил в руку калифа свиток. Маленький толстячок стащил с вспотевшего лица маску. Маска со звоном упала на пол. Дрожащими руками Оман развернул свиток и передал визирю, пискляво пролепетав:
      - Хасем, что... там... написано?
      - Не так много, - мрачно отозвался Хасем.
      - Хасем! Я спрашиваю... что там?..
      - Прочти сам, Оман. Ведь это написано тебе.
      Толстячок, заикаясь, начал читать.
      - "Приветствую тебя, Великий Владыка..." Но это же хорошо написано, Хасем, а?
      Визирь свирепо вырвал у калифа свиток и, брызгая слюной в лицо своего господина и повелителя, прочел следующее:
      Твой город окружен. Сопротивление бесполезно и не нужно. Мы пришли с миром, чтобы освободить ваш халифат от засилья султана Каледа, а твою дочь - от ее помолвки. И поскольку все земли Унанга теперь будут принадлежать мне, принцесса Бела Дона станет моей невестой.
      Ожидаю тебя в твоем дворце.
      Твой единоверец,
      РАШИД АМР РУКР
      КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      ВЛЮБЛЕННЫЕ И НЕЗНАКОМЦЫ
      Глава 33
      ПРОКЛЯТИЕ КАЛЕДА
      (продолжение)
      - Юный принц, ты уверен?
      - Не уверен, что смогу вынести это. Но уверен, что должен постараться.
      - Я боюсь, что этим причиню тебе зло.
      - Достопочтенный Симонид, но как ты можешь причинить мне зло?
      - Как? На самом деле я всего лишь глупый старик и безмерно люблю тебя, Деа. Я жажду того, чтобы ты приобрел великую мудрость, и все же мне бы не хотелось, чтобы в чем-то ты лишился юношеского неведения.
      - О каком неведении можно говорить, Симонид, - с тоской проговорил Деа, - после той ночи, когда сожгли моего друга?
      Симонид сочувственно кивнул, а юноша сжал руку старика, умоляя его продолжить рассказ. Они снова сидели посреди благоуханных зарослей и пили зеленый чай. Сквозь еле слышно шелестящую листву кое-где просвечивали синие лоскутки чистых, без единого облачка, небес. Над головами старика и юноши плавно порхала большая бабочка, из-за деревьев доносилось ставшее уже привычным для слуха Деа щебетание Таргонов-Хранителей. Симонид понимал, что продолжать рассказ опасно. Но он был стар, и жить ему осталось совсем немного. Деа же был Бесспорным Наследником, и его никто не посмел бы тронуть. Следовало сказать юноше правду. Симонид сделал глоток зеленого чая и глубоко, с присвистом, вздохнул.
      - Деа, - начал он, - я уже рассказывал тебе о безоблачной юности твоего отца и Малы, о тех научных изысканиях, которые некогда так занимали их. Я рассказал тебе и о том, как твой отец был объявлен Бесспорным Наследником и взял в жены прекрасную госпожу Изадону. От меня ты узнал о войне с уабинами, с которыми предстояло сразиться молодому господину Малагону в то время, как закон препятствовал тому, чтобы твой отец был рядом с ним на полях сражений. Какая печаль, какая горечь переполнила сердце твоего отца! Но увы, его беды только начинались...
      Поход против уабинов оказался долгим и тяжелым. Твой отец с великим волнением ожидал вестей, а вести из Западных Пустошей шли долго, мучительно долго. Но когда гонцы доставляли свитки с донесением, твой отец впивался в них очами и искал любые упоминания о Мале. Представь же себе, какое потрясение испытал твой отец, когда в одном из донесений прочел о том, что господин Малагон схвачен уабинами и взят в плен! Охваченный противоречивыми чувствами, твой отец поначалу предался горькой печали и воспоминаниям о счастливых днях детства, проведенных с Малой. Но затем на смену печали пришла, всколыхнувшись в его сердце, затаенная обида, и он стал тешить себя мыслью о том, что Мала теперь наказан по заслугам. Порой твой отец проклинал султана, твоего деда, за то, что тот не позволил ему отправиться на войну вместе с Малой, а временами проклинал самого себя за то, что скрыл от Малы ту ярость, тот гнев, что владели им тогда.
      К тому времени твоему отцу при дворе султана все искренне сострадали, ибо все знали - либо полагали, что знают, - как сильно он любил своего утраченного друга. Только твой дед оставался безучастным. Как-то раз, во время придворного пиршества, он принялся подшучивать над твоим отцом и насмешливо укорил его за то, что тот так редко улыбается при том, что должен бы испытывать несказанную радость, нежась в объятиях пленительной госпожи Изадоны. Твой отец в гневе вскочил и готов был наброситься на твоего деда, и набросился бы, если бы его не удержали. Приближенные султана печально качали головами, приписав эту вспышку ярости глубине переживаний твоего отца за его друга. Но султан только взглянул на сына и еще более насмешливо поинтересовался: достаточно ли прелестей Изадоны для удовлетворения таких буйных страстей? Неужто жар похоти лишил твоего отца рассудка? Что ж, прекрасно, значит, следует найти для него вторую жену, если одной ему недостаточно.
      Ах, увы, твой отец принял эту шутку слишком близко к сердцу!
      Так продолжалось три, а может быть, и четыре луны подряд. Потом пришло новое донесение, и вдруг все переменилось. Мала обрел свободу! Он не погиб от рук злобных уабинов. Этот молодой военачальник возглавил мятеж в тылу у разбойников и тем проложил дорогу к славной победе унангов! Война закончилась, и господин Малагон возвращался домой как герой! Представь себе, Деа, какая великая радость настала в Каль-Тероне! "Мала! Мала!" выкрикивали все имя освободителя. Люди ликовали, взбирались на крыши домов, плясали на улицах. Как тепло поздравляли твоего отца приближенные султана с тем, что ему впредь будет служить такой прославленный человек!
      В те дни я часто бывал рядом с твоим отцом, и, зная его так, как знал его я - мог всего лишь заглянуть ему в глаза, чтобы понять, что вся та любовь, какую он некогда питал к своему старому другу, теперь иссякла. С тех пор я стал бояться за Малу, хотя понимал, что твой отец будет улыбаться и старательно притворяться, будто делит великую радость победы со всеми, кто его окружал. Когда Мала въехал в ворота Каль-Терона во главе войска, твой отец встречал его, возглавляя церемониальную свиту. Он страстно обнял друга на глазах у всей толпы народа. Что тут началось! Как радовался народ! Какие звучали благодарственные молитвы! В тот день всем казалось, будто занялась заря новой эры и что символ этой новой эры - крепкие объятия новоявленного героя Унанга и его верного друга, мудрого и просвещенного будущего султана. Кому из тех, кто предавался восторгу победы в тот день, могла прийти в голову мысль о том зле, что расцветало в сердце твоего отца? Кто мог бы предположить, что он уже замыслил страшно, жестоко отомстить другу, который так любил его, и, ведомый этой любовью, мечтал только о том, чтобы верно служить ему?
      Мала, возвратившийся с войны с уабинами, был, конечно, уже совсем не таким, каким уходил на войну. Этот молодой человек приобрел солидность и мужество, и в сравнении с ним твой отец выглядел бледно. Но, пожалуй, именно в те дни мне стала бросаться в глаза и печальная задумчивость, которая порой стала овладевать Малой, когда он рассказывал о своих приключениях - нет, не о скачущей в бой коннице и не о сверкающих лезвиях ятаганов, не о бегствах и погонях посреди бесплодных пустынь, а о зыбучих песках при свете кроваво-алого заката, о караванах, нашедших долгожданный приют под сенью пальм в оазисах, о странных напевах жрецов из пустынных племен.
      Я хорошо помню тот день, когда Мала впервые повел такие рассказы. Это было поздно вечером, и мы были наедине. Тускло, мягко светили лампы, и голос Малы тоже был тих и мягок, и на какое-то мгновение мне почудилось, будто я слышу тишайшую, таинственную музыку. Она словно бы плыла по воздуху подобно дыму курящихся благовоний. Не сразу понял я, что Мала рассказывает не о том времени, которое провел во главе войска султана, а о том, когда был в плену у уабинов. Мною овладели волнение и тревога. Тогда я имел все причины встревожиться, ибо если уабинам удалось что-то пробудить в сердце Малы, то, быть может, ему не следовало никому в этом признаваться. Дальнейшие события доказали, что тогда я не ошибся, но поначалу казалось, что никакое зло не может коснуться Малы. Его новообретенная задумчивость, казалось, лишь на пользу ему, ибо именно в ту пору наш молодой герой безнадежно и отчаянно влюбился.
      Деа, ты, вероятно, не знаешь о том, что у твоей матери, прекрасной Изадоны, была сестра. Вторую дочь посланника из Ланья-Кор звали Изабела, и дома их называли просто - Дона и Бела. Твоя тетка Бела была моложе твоей матери. При дворе она всегда появлялась накрытая чадрой, но красотой равнялась твоей матери, а некоторые даже поговаривали, будто Бела должна быть еще красивее. Боюсь, эти слухи звучали убедительно, ибо складки шелковых одежд Белы не могли до конца утаить от глаз мужчин ее прекрасного стана - столь прекрасного, что он не посрамил бы даже Лунную Госпожу в те дни, когда ее прекрасный лик еще не был обезображен оспинами. Какой мужчина не возмечтал бы о том, чтобы прижать к своей груди такую красавицу?
      Вышло так, что молодой господин Малагон попросил ее руки. Многим этот союз казался превосходным - ведь тогда твой отец, будущий султан, и Мала, будущий визирь, стали бы супругами принцесс-сестер. При дворе все с нетерпением ожидали первой брачной ночи Малы. Евнухи с превеликим волнением готовили изысканную церемонию. И все бы случилось, как было задумано, если бы твой отец не положил глаз на юную сестру своей супруги.
      Порой я гадаю: могло ли все произойти иначе, если бы Мала избрал предметом своей любви какую-то другую женщину? Вероятно, так или иначе, каков бы ни был его выбор, все равно он ухитрился бы, не желая того, воспламенить жгучую зависть в сердце друга. Наверное, так бы оно и было, но все же ума не приложу, как зависть могла так скоро перерасти в столь страстную любовь? Ибо именно такова была грядущая трагедия, и она состояла не в том, что Мала полюбил прекрасную Белу, а твой отец, руководимый одной лишь только завистью, был готов помешать другу заключить в объятия эту изумительную красавицу, - о нет! Дело было в том, что твой отец тоже полюбил ее!
      Все, что случилось потом, стало придворной легендой - одной из самых горьких и самых печальных наших легенд. В "Книге изречений Имраля" написано: "Что ярче горит - то скорее сгорает", но кто бы мог предположить, что Мала столь скоро и неожиданно впадет в немилость? Столица Унанга была потрясена. Подумать только: господин Малагон, народный герой, на самом деле оказался изменником, лазутчиком уабинов! Откуда взялись свидетельства этой измены - это так и останется тайной. Но хватило того, что султан, твой дед, был в этом непоколебимо убежден.
      До сего дня найдутся такие, кто станет качать головой при упоминании имени Малы. Такими людьми владеет изумление и печаль, и если к этим чувствам и примешиваются изменнические мысли, конечно же, вслух эти люди их ни за что не выскажут. Найдутся и другие - эти будут, распаляясь праведным гневом, на чем свет стоит ругать злобных уабинов, которые соблазнили и переманили на свою сторону такого благородного и преданного султану человека. Как бы то ни было, никто не припомнит более черной ночи на землях Унанга, чем та ночь, когда господина Малагона, закованного в кандалы, повели к Святилищу Пламени. И не было с тех пор более глубокого безмолвия, чем то, каким встретил народ появление султана, твоего деда, когда тот появился на вершине рубиновой лестницы, низко склонив голову, и объявил, что изменник дорогой ценой заплатил за свое предательство.
      В ту ночь на ступенях лестницы стоял и твой отец. Могло показаться, что им владеет великая печаль, что она поразила его, подобно жестокому удару. Но на самом деле сердце его радовалось и пылало и тайной любовью, и тайной ненавистью! Немногие, и я в том числе, понимали правду, и еще меньше было таких, кто мог помыслить о возможности высказать свое мнение. Много раз с тяжелым сердцем я готовил себя к тому, чтобы выступить против своего бывшего ученика. Однажды я даже направил свои стопы к покоям твоего деда, но трусость обуяла меня. И тогда я нещадно корил себя за это, корю и теперь. Но Мала был приговорен к страшной смерти священным указом султана, и тот, кто дерзнул бы оспорить справедливость такого указа, был бы казнен на месте.
      Насмешка судьбы заключалась в том, что твой отец не получил желанной награды за свое предательство. На следующий же день после того, как Мала был принесен в жертву Пламени, твой отец призвал своего тестя и объявил тому, что счастлив в браке с его старшей дочерью, но теперь желает взять в жены и младшую. Твой отец был готов привести сколь угодно много доказательств истинности своей страсти: им якобы владело благороднейшее желание утешить несчастную девушку, чей возлюбленный оказался злобным изменником.
      Посланник же и слушать его не желал, ибо хотя он и не ведал о том, как обращался со своей первой женой твой отец, но при этом строго придерживался существующих при дворе обычаев. Он страшно разгневался и сурово вопросил, не желает ли твой отец нанести ему жестокое оскорбление.
      "Оскорбление? Тесть мой, о чем ты говоришь?"
      "Наследник престола, неужто ты забыл, кто я такой?"
      "Ты - посланник страны Ланья-Кор..."
      "Да, и брат короля этой страны! За кого ты принимаешь мою дочь, если готов обращаться с ней как с какой-нибудь жалкой наложницей?"
      Отцом твоим овладело смятение, и он только молчал и слушал своего тестя, а тот заявил ему о том, что его дочь никогда бы не вышла замуж за простого визиря - тем более за того, кому еще только предстояло стать визирем. Самая мысль об этом казалась посланнику чудовищной, но тем более чудовищной представлялась ему мысль о том, чтобы его дочь стала чьей-то второй женой!
      Побагровев от гнева, посол удалился, заявив напоследок, что требует извинений, которые должны быть принесены ему законным порядком - иначе с этих пор унанги станут заклятыми врагами Ланья-Кор. На самом деле, конечно же, такие речи были крайне опрометчивы при том, что старшая дочь посланника уже была замужем за будущим султаном Унанга, но посланник, человек холодный и тщеславный, и думать ни о чем не желал, как только о соблюдении закона. В последующие дни придворные немало похлопотали для того, чтобы усмирить посланника, и мало-помалу тот удовольствовался таким объяснением: твой отец вовсе не желал нанести ему оскорбление, а просто-напросто его рассудок помутился от тоски.
      В конце концов ланьярский посланник простил своего зятя, а когда твой отец спросил, не может ли он еще чем-либо искупить свой проступок, посланник предложил ему преподнести принцессе Беле дорогой подарок к ее бракосочетанию.
      "К ее б-бракосочетанию?" - запинаясь, пробормотал принц, твой отец, ибо в сердце у него все еще теплилась надежда на то, что прекрасная Бела достанется ему.
      "Воистину так, - с улыбкой отвечал посланник. - Не думаешь же ты, что столь прекрасная девушка долго пробудет незамужней? Только вчера я получил письмо, подписанное и скрепленное печатью визиря Хасема. Девушка станет супругой твоего брата, калифа Куатани. Какая чудесная брачная ночь их ожидает!"
      О, если бы в ту пору твой отец уже был султаном, он бы, пожалуй, повелел казнить посланника на месте, а потом завладел бы его дочерью, а потом - будь что будет. Но тогда ему оставалось только обнять посланника, попросить у того прощения за свое глупое поведение и выказать огромную радость в связи с грядущим бракосочетанием красавицы Изабелы.
      Последующие дни дались твоему отцу нелегко. Как явственно помню я церемонию отбытия твоей тетки в халифат Куатани! Я пристально наблюдал за своим молодым господином и молился о том, чтобы он сумел сдержать страсти, которые бушевали в его сердце подобно лаве в жерле вулкана. Тянулись и тянулись бесконечные ритуалы, но в конце концов мои страхи оказались беспочвенными. Твой отец держался превосходно, и никто не заподозрил бы в нем, непоколебимом, как скала, чувств, которые переполняли его при том, что его возлюбленная должна была сочетаться браком с его братом.
      Ах, но какие мысли переполняли его разум в ту пору, когда караван принцессы тронулся в путь к Куатани? Быть может, твой отец наконец сдался, решил покориться судьбе. Быть может, он познал всю глупость своей страсти и пожалел о тех страшных греховных поступках, которые совершил во имя твоей тетки. О, если бы только это так и было! Но наверное, именно тогда в сознании моего молодого повелителя вызрел новый, еще более отчаянный замысел. Впоследствии мне суждено было узнать о том, что твой отец вовсе не смирился с утратой своей возлюбленной.
      Было нечто, что омрачило церемонию отъезда принцессы. Согласно обычаю, эта церемония должна была являться празднеством, но от красавицы Белы не смогли скрыть того, что ее сестра тяжко больна. О, печальна и горька была судьба твоей матери, Деа! Несомненно, жестокость твоего отца приблизила ее кончину, однако безмерно тоскующая молодая женщина до самого смертного часа хранила верность ему и ни словом не обмолвилась о страшной правде. Вероятно, это было глупостью с ее стороны, но, в конце концов на что она могла пожаловаться? В Унанге жена имеет не больше свободы, нежели рабыни ее мужа. Безмолвие становится для жены священным долгом. Но, подумать только, как любой мужчина, не говоря уже о мужчине царственного рода, способен проявить так мало доброты к женщине, которая носит под сердцем его дитя! Разлученная с возлюбленной сестрой, твоя мать должна была пройти самые тяжелые испытания, и этих испытаний она не в силах была выдержать. Одиночество привело ее к агонии, и она умерла в ту ночь, мой бедный Деа, когда ты появился на свет.
      Твой отец, казалось, был безутешен. С печалью - но и с восхищением придворные говорили о том, как горячо любил наследник престола свою покойную супругу, как теперь он горюет о ней и какая это жестокая трагедия, чтобы такой молодой, полный сил мужчина так жестоко страдал. Некоторые поговаривали о том, что из-за переживаний твой отец лишился рассудка - и действительно, какое-то время он был похож на безумца, но если это и было так, то безумствовал он не от тоски и не от сожаления, а только от злости. А злобствовал он из-за того, что взял в жены твою мать, а не ее сестру, которую желал более всего на свете. Твой отец поклялся самому себе в том, что в один прекрасный день Бела будет принадлежать ему, и проклинал судьбу за то, что не имеет права покинуть пределы Священного Города.
      В последующие луны твой отец был молчалив и мрачен, и многие уже отчаялись, решив, что он и вправду сошел с ума, но миновало около одного солнцеворота, и вдруг нрав будущего султана разительно изменился. Как-то раз твой дед охотился на горных львов, неожиданно упал со своего скакуна, после чего разъяренный лев задрал его насмерть. Когда эта страшная весть достигла города, твой отец понял, что его час пробил. Теперь он стал султаном и ему безраздельно принадлежала вся имперская власть!
      "Учитель, - говорил он мне, бывало, - моя единственная забота следовать законам".
      Слыша такие речи, я только улыбался ему, а когда он смеялся - я смеялся в ответ, но моя радость была притворной, ибо я думал только о том, на какие новые прегрешения решится твой отец теперь, когда его более не связывают никакие ограничения?
      Но правда, еще было... Пламя.
      - Пламя? - с еле сдерживаемым волнением, спросил Деа. День клонился к вечеру. Сердце юноши до боли сжималось от невыносимой тоски. Но он понимал, что должен выслушать рассказ до конца. Он молился только о том, чтобы у Симонида хватило сил продолжить повествование.
      - Симонид?
      Деа вдруг встревожился. Голова старика упала на грудь, он хрипло, болезненно дышал. Деа в страхе сжал руку Симонида. Как холодна она была! Жалобным, срывающимся криком Деа позвал Хранителей-Таргонов.
      - Наследник? - откликнулись в унисон пять голосов. - О, Наследник, что огорчило тебя? Тебе плохо?
      - Симониду плохо, тупицы! Советнику Симониду!
      Глава 34
      ЦАРСТВО ПОД
      - Радуга! Радуга, где ты?
      Окутанный ароматами фиалок и тысячелистника, лавсоний, колокольчиков, маргариток и сотен других, самых разнообразных и неожиданных цветов, Джем пробирался среди зарослей, под которыми залегли тени, испещренные солнечными пятнышками. В листве щебетали птицы, откуда-то доносилось журчание струй фонтана. Где-то далеко отсюда, на дорожке, вымощенной лиловыми и зелеными камешками, Радуга вдруг убежал прочь, яростно лая. Джем бросился следом за ним, но сверкающий разноцветный пес быстро скрылся в изобилующем развилками и поворотами густом саду.
      - Радуга? Я опять услышал твой лай, или мне показалось?
      В очередной раз свернув на повороте тропинки, Джем вышел к фонтану, представлявшему собой забавную высокую башенку из охристого камня. Башенка снизу была шире, а кверху плавно сужалась. Джем склонил голову набок и повнимательнее рассмотрел странную конструкцию, пытаясь понять, что означает ее форма. Лишь через несколько мгновений он догадался, что башенка символизирует язык пламени. С крутых изгибов по бокам струилась вода и падала в замшелую чашу.
      Джем с радостью умыл лицо, уселся рядом с фонтаном, прислонился спиной к прохладному, украшенному резьбой камню. Аромат цветов был пьянящим, как дым джарвела, жара казалась осязаемой. Замысловатые одежды Джем уже давно сбросил и остался только в красной набедренной повязке. Он положил руку на грудь, сжал мешочек, в котором хранился кристалл. Тонкая кожа намокла, пропитавшись потом, и кристалл казался теплым на ощупь.
      Джем запрокинул голову. Над ним простирался зеленый полог листвы. Солнце стояло высоко. Но ведь в то время, когда он вышел из дворца, был прохладный вечер! Что же здесь происходило со временем? И станет ли его течение когда-нибудь обычным? Джем уже не мог представить себе, сколько времени миновало с тех пор, как он оказался во дворце Альморана. Одно утро стремительно сменялось другим, вечера проходили, прихрамывая, словно подвыпившие танцоры, а ночи, казалось, проплывали в пространстве безвременья, покуда Джем лежал в тяжелом забытьи на удобном мягком ложе. Он жил в роскоши, но постоянно чувствовал себя усталым. Ему было жарко и слишком часто хотелось есть. Порой от пиршества до пиршества проходили долгие часы, а порой трапезы следовали друг за другом слишком быстро - не успевала закончиться одна, как начиналась другая. Но это не имело никакого значения: Джем ел и ел, а когда гости расходились и слуги прибирали со столов, он чувствовал себя так, будто во рту у него и маковой росинки не было. Альморан то и дело напоминал Джему о тряпке, пропитанной "зельем забытья", о пагубных последствиях этого злого колдовства. Но порой у Джема мелькала мысль о том, не было ли это самое колдовство делом рук самого Альморана.
      Не раз, входя и пиршественный зал или выходя из него, Джем пробовал заговорить с кем-нибудь из многочисленных гостей. Это всякий раз оказывалось бесполезно. Гости только улыбались, смеялись, хлопали его по спине, а если и отвечали, то на каких-то странных наречиях, которые Джему были непонятны. Если он пытался о чем-либо расспросить женоподобного юношу, тот отмалчивался. Как Джем жалел о том, что красавица Дона Бела немая! Но она уже давно стала для него такой же далекой, отстраненной, как все прочие гости дворца Альморана. Джем понимал одно: он должен каким-то образом покинуть это место. На пиршестве прошлой ночью - а может, вернее было бы сказать, что это было нынешним вечером - Джем вежливо намекнул Альморану на то, что вскоре ему придется снова тронуться в путь.
      - Ты хотел бы присоединиться к своим друзьям в Куатани?
      - Верно! А как вы узнали?
      Но Альморан ответил только:
      - Принц, тебе еще рано отправляться в дорогу.
      - Наверняка мой путь не будет слишком долгим! Ведь мы были совсем недалеко от этого города, когда...
      - Принц, Куатани лежит по другую сторону от обширной безлюдной пустыни.
      - Но это невероятно!
      - Принц, ты нездоров. Тебе надо отдохнуть...
      Отдохнуть, отдохнуть - и так было всегда, но Джему казалось, что отдых, покой, сон в поместье Альморана столь же призрачны, как пиршества.
      Нет, он не уснет, ни за что не уснет. Он будет размышлять - ясно и трезво - об этом странном месте... о том, как выбраться отсюда... как найти друзей...
      - Сюда! - позвал голос.
      Раджал бежал, спасался вместе со всеми остальными. В сутолоке он не мог разглядеть лица своего спасителя - заметил только грязный, засаленный берет да бесцветные развевающиеся лохмотья. Раджал пробивался вперед, расталкивая плечами отставших людей, оскальзываясь на упавших на землю и разбившихся дынях, кочанах капусты, рассыпавшихся кофейных зернах, лужах липкого меда и грудах палочек ирисок. Он пробирался между перевернутыми столиками, прилавками, раздавленными урнами и кровоточащими трупами, валявшимися на мостовой. Поначалу он завернулся в черное полотнище, которое прихватил с Круга Казни, но потом это полотнище с него сорвали - скорее всего случайно. Раджал был голый, но, похоже, на это уже никто не обращал внимания. Дико ржали лошади, кругом слышались вопли и стоны. Ослепительно сверкали лезвия ятаганов.
      И снова этот голос:
      - Сюда!
      Раджал и его спаситель юркнули в узкий проулок. Прижавшись к стене, пока мимо бешено скользила волна тюрбанов, халатов, звенящих кошельков, краденых товаров, верблюдов, лошадей, кошек, собак, кроликов и крыс, Раджал наконец сумел ясно разглядеть своего спасителя. Тот резко повернул к нему голову. Но еще до этого мгновения Раджалу бросились в глаза красные прыщи на его шее.
      - Прыщавый! Откуда ты здесь взялся?!
      - Удрал с корабля, откуда же мне еще взяться? "Катаэйн" арестовали, вокруг нее - портовая стража, будь они прокляты, эти грязные иноземцы! Ну, вы же, господин Радж, не думаете, что я бы такое стерпел? Короче, я спрыгнул за борт и задержал дыхание. Ох и больно же было - вода соленая, жуть просто, и как же защипало все мои прыщи, не передать...
      Раджал протянул буфетчику руку.
      - Я обязан тебе жизнью, Прыщавый.
      - Да ладно. Плюньте.
      - Прыщавый?
      Прыщавый плюнул себе на ладонь. Раджал последовал его примеру, после чего они крепко пожали друг другу руки. На разговоры времени не было. Пламя быстро распространялось по галереям над площадью, и повсюду сновали конные воины в белых балахонах. Они безжалостно разделывались с зазевавшимися беглецами.
      Раджал и Прыщавый снова обратились в бегство. У Раджала немилосердно ныли ребра. Бока у него были оцарапаны, ступни саднило от пыли. Изнывая от боли, он налетел на груду ящиков, потом - на столб.
      Вскоре спутники повернули за угол. В переулке лежала густая тень и не было видно ни души. Раджал согнулся в поясе и чуть было не рухнул на колени, но Прыщавый подбежал к нему и подхватил под руку. Последнее, что запомнилось Раджалу, - как Прыщавый потащил его, как мешок, на закорках, и они вместе нырнули в потайной люк, открывшийся посреди проулка.
      В небе кружились чайки. Удушливо воняло протухшей рыбой.
      Раджал тяжело повалился на спину.
      Джем спал, убаюканный журчанием воды в фонтане. Видимо, во сне он перевернулся и вытянулся во весь рост, потому что когда он очнулся, первым делом почувствовал, как болит бок от лежания на камешках, а потом - как его щеки облизывает шершавый язык.
      Джем открыл глаза.
      - Радуга! Я нашел тебя!
      - Ты не прав, - прозвучал чей-то тихий, нежный голос. - Это мы нашли тебя.
      Джем поднял голову. Сквозь полог листвы пробрался яркий солнечный луч, и силуэт девушки, стоявшей перед ним, был окутан золотистым ореолом. На миг Джем подумал, что еще не проснулся, и что девушка видится ему во сне, но нет - она была настоящая. Джем неловко поднялся и только теперь донял, что полуобнажен.
      - Госпожа... Но я... я думал, что ты... не умеешь разговаривать!
      - Здесь - умею. Но это ненастоящий мир, и здесь надо мной не имеет силы то заклятие, которым я связана в настоящем.
      - Заклятие? Настоящий мир? Я... я не понимаю!
      Девушка вроде бы была готова ответить на вопросы Джема, но тут залаял Радуга и Дона Бела порывисто обернулась, раньше Джема заметив, что они не одни. Это был женоподобный юноша. Он явился, чтобы оповестить их о том, что хозяин дворца ожидает их для вечерних увеселений.
      - Вечерних? - озадаченно пробормотал Джем.
      Но здесь ничему не приходилось удивляться. Еще до того, как они вернулись в дом, солнце успело опуститься за горизонт. Самые дикие мысли метались в мозгу у Джема, но к ним примешивалось и странное ощущение. Он в смятении бросал взгляды на девушку. Как ему хотелось схватить ее за плечи, встряхнуть, потребовать, чтобы она немедленно рассказала ему обо всем, что ей было известно! Ревность кольнула его сердце, когда он увидел, что Радуга трусит рядом с девушкой - так, словно он был ее собакой! "Но, с другой стороны, - подумал Джем, - может быть, это так и есть".
      На ступенях лестницы, ведущей ко входу во дворец, девушка резко обернулась и прошептала Джему на ухо:
      - Встретимся в полночь. Около фонтана-пламени.
      Сердце Джема в волнении встрепенулось.
      - Прыщавый?
      Раджал медленно приходил в себя. Он лежал на куче грязного тряпья в полутемной подземной каморке. С бревенчатого потолка свисали полотнища мешковины - они делили каморку на части. Воздух был затхлым и зловонным. Раджал не видел ни окон, ни дверей, но при этом через занавеску из мешковины, которая висела ближе других к тому месту, где он лежал, пробивался тусклый свет. Слышалось негромкое шипение горящего масляного светильника. Стены запотели от сырости. Раджалу показалось, что он чувствует запах моря.
      - Прыщавый?
      Тень заслонила свет, кто-то отдернул полотнище мешковины. Раджал озадаченно вытаращил глаза. Перед ним стоял вовсе не Прыщавый, а какой-то незнакомый парнишка с чистой, без единого прыща, физиономией. Худенький, с жиденькой бородкой, из-за которой чем-то напоминал козла, да и выражение его физиономии, как у козла, было одновременно глупым, упрямым и хитрым.
      - Прочухался? - ухмыльнулся козлобородый парнишка. - Ну и видок у тебя был, когда ты сюда через люк грохнулся! - Он указал большим пальцем на расшатанную лесенку, которая, похоже, вела исключительно до потолка каморки. Затем он ткнул указательным пальцем, указывая на груду тряпья.
      - Ты бы... того... прикрылся бы, что ли?
      - Прикрылся?
      - Ага.
      Раджал смущенно покраснел - он только теперь вспомнил о том, что голый. Он поспешно порылся в тряпье и выудил из кучи рваную рубаху и пару штанов, которые оказались ему далеко не впору. Потом на глаза ему попался берет - такой же, как тот, что был на Прыщавом. Раджал уже был готов натянуть берет на макушку, когда вдруг заметил на нем засохшее пятнышко гноя. Он брезгливо поежился и отшвырнул берет.
      Его новый знакомец ухмыльнулся.
      - Мы шмотки меняем почти всякий раз, когда наружу выбираемся. Ну, так надо, короче.
      - Зачем?
      - А чтоб нас не узнали. Чтоб не выследили, понял?
      Раджал нахмурился.
      - Что это за место такое?
      - Кое-кто его зовет "Царством Под". Ну, мы же под землей, как-никак, верно? Ну, только про царство - это, пожалуй, перебор.
      Парнишка снова ухмыльнулся, уселся, скрестив ноги, на бочонок, достал из кармана глиняную трубку и принялся старательно выколачивать из нее пепел. В эти мгновения он снова показался Раджалу похожим на козла: вот точно так же это животное избавлялось бы от чего-то, что его раздражает.
      Раджал обвел взглядом каморку. Он уже догадался, что попал в порт. Вероятно, эта комнатушка была просто-напросто подпольем под матросской таверной. Тут и там были развешаны гамаки, между многочисленными корзинами и бочонками валялись тюки и матрасы. В дальней стене имелась дверь, заложенная крепким засовом, - казалось, за ней кроется какая-то важная тайна. Сквозь бревна потолка слышались приглушенные шаги, скрипы, бормотания, а порой - крики или взрывы грубого хохота.
      - А тебе повезло, между прочим, - заметил похожий на козла парнишка.
      Раджал вздернул брови.
      - Повезло? Почему же?
      - Ой, это мне нравится! Его на колесе растопырили, а он спрашивает, почему ему повезло! А повезло тебе потому, что ты тут оказался. И потом - я знаю, кто ты есть.
      - Ты о чем?
      - Так у тебя ж отметина промеж ног! Тут такие, как ты, нечастые гости. Повывелись твои сородичи в этих краях, давно уже. Ну, в общем, на твоем месте я бы только радовался, что к воришкам угодил.
      - К воришкам? - насторожился Раджал. - А... где они?
      Парнишка в ответ задорно расхохотался.
      - Да вот же! Это я! - Он извлек из светильника горящий фитиль и с его помощью раскурил трубку. - Или это ты насчет других интересуешься? Ну, так они на деле - воруют, само собой. Денек нынче удачный для дела нашего. Но один всегда туточки должен оставаться - стеречь логово. Так Эли говорит. А нынче вот мой черед сторожить.
      - А кто такой Эли? - как бы невинно поинтересовался Раджал.
      Мальчишка фыркнул.
      - Кто такой Эли? Ну, он в Куатани - важная шишка, мой братец Эли, значит. Он нами командует, а окромя того, у него еще всяких делишек полно. Ему помощь потребна, - с ухмылкой добавил парнишка. - И подумать только одну луну назад я был всего-то навсего жалким метисом, мотался невесть в какой дали отсюда. А вот случилось же чудо - и я оказался туточки!
      Дым из трубки наполнил подпол, его удушливый смрад смешался с неприятным запахом горящего в светильнике масла.
      - Чудо? - переспросил Раджал.
      Парнишка, похожий на козла, запрокинул голову.
      - Ну, наверное, чудо - так я думаю. Эли так говорит: меня вроде по башке здорово стукнули. Ну и одурел же я, когда сюда попал. Помню-то я только, что пожелал оказаться неведомо где - лишь бы только где-нибудь... не там, где я был, короче. Ну, когда желание загадывал, в смысле. И вроде как со скалы сверзился. Вот тогда, поди, головой-то и стукнулся. Потом, помню, посреди моря очутился, а потом пожелал, чтобы было сухо. Ну а уж потом пожелал в Куатани очутиться, ну и вот он я - туточки.
      Раджал ничегошеньки не понял, но на всякий случай вежливо улыбнулся.
      - Вот ведь потеха, - вздохнул похожий на козла парнишка. - С той поры я много чего пробовал желать, да только так здорово уже не выходило. Да нет, никакого чуда не было. Башкой стукнулся - и все дела. Сон дурацкий, и только. Правильно Эли говорит. Ну а скажи, к примеру, ты бы чего пожелал, ежели бы можно было? Интересно мне.
      Раджала интересовали более насущные вопросы, и он бы их непременно задал, но не успел он и рта раскрыть, как наверху послышался шум. Крышка люка открылась, и вниз по лестнице кубарем скатились несколько подростков-оборвышей. Тяжело дыша и хохоча, они принялись бросать связки бус, золотые кубки, мешочки с золотыми монетами и прочие похищенные ценности в кучу на пол.
      Парнишка, похожий на козла, довольно ухмыльнулся и, поочередно указывая на каждого из мальчишек чубуком трубки, приступил к представлениям.
      - Ну, ваган, знакомься... Малявка... Аист... Рыба... Губач... Сыр... Ну а с Прыщавым ты вроде знаком. А ежели тут у нас Царство Под, то мы, стало быть, поддеры. Ну а как насчет тебя, ваган? Имечко у тебя имеется, а?
      Возраста мальчишки было разного - на взгляд, от одного до четырех циклов. Столь же сильно они разнились по росту и телосложению. Они являли собой настолько необычное зрелище, что несколько мгновений Раджал с неподдельным интересом рассматривал их.
      Парень, смахивающий на козла, снова поинтересовался насчет имени гостя.
      Раджал покраснел и ответил:
      - Раджал из рода Ксал.
      - Руку! - осклабился парень.
      - Что?
      Парень закатил глаза, схватил Раджала за руку и смачно шлепнул по его ладони своей.
      - О-о-ох!
      - Фаха Эджо, - с довольной ухмылкой представился козлобородый. - Не скажу, из какого я рода - слишком много кровей у меня намешано. Ну, добро пожаловать к поддерам, Радж. Туточки у нас винца - хоть залейся, и выспаться есть где, и все мы тут - братья. Ну, как, ты с нами?
      Глава 35
      ПОЗОРНАЯ ЛЮБОВЬ
      - А ну, давай поднимайся, стерва!
      - Отпусти меня!
      - Ни за что!
      Шагая через две ступеньки, Полти поднимался вверх по лестнице, то и дело подергивая золоченую цепь. Ката, которую он тащил за собой, брыкалась и извивалась, хотя это доставляло ей невыносимую боль: кандалы на запястьях уже сильно исцарапали кожу. На широкой лестничной площадке она рванулась вперед и налетела на Полти, надеясь, что столкнет его вниз. Он покачнулся, но на ногах устоял. Ката и лягалась, и царапалась, но вырваться никак не могла. Полти сразу крепко намотал цепь себе на руку, когда разыскал Кату во время всеобщей сумятицы. Он не желал отпускать ее. Он ни за что бы ее не отпустил.
      Дернув за цепь, он рванул девушку к себе, сжал в объятиях. Изо рта у него препротивно пахло. Казалось, само Зло гнездилось внутри красивой оболочки.
      - Глупенькая! Думаешь, теперь тебе удастся от меня убежать?
      - Полти! Ты делаешь ей больно!
      По лестнице, запыхавшись, взбежал Боб.
      - Не суйся, Боб! Не твое дело!
      Полти порылся в карманах в поисках ключа от своих покоев. Полти отпер дверь и толкнул Кату внутрь. Та рухнула на пол, и Полти пошатнулся, но снова удержался на ногах. Развернувшись к Бобу, он схватил его за ворот.
      - Где Бергроув? - свирепо брызгая слюной, вопросил он.
      - Я не з-знаю, Полти, - запинаясь, вымолвил Боб. - Он у-убежал.
      - Ну, так не пускай его сюда, если вернется. Мне с сестричкой надо кое о чем потолковать с глазу на глаз, и мы не желаем, чтобы нам мешали. Ступай... Ступай и разыщи этого вагана. Понял?
      С этими словами Полти захлопнул дверь перед самым носом Боба.
      - Понял? - послышалось из-за двери.
      Боб услышал, как повернулся в замочной скважине ключ. Уныло, как побитый пес, он стал слоняться около двери. Сумеречный свет разливался вокруг подобно молоку - тоскливый, болезненный. Боб оглядел площадку, нижний и верхний пролеты лестницы. Где же стражники? Их нигде не было видно. За окнами слышались звуки беготни, крики - отчаянные вперемежку с радостными. С треском ревело пламя пожара на рыночной площади. Мародеры вершили свой набег на опустевшем базаре. Порой доносился конский топот. Порой - выстрелы.
      Но какое сейчас имело значение все, что происходило за стенами дворца? Боб, прижавшись ухом к двери, услышал, как Полти вынул ключ из замочной скважины. Боб сглотнул подступивший к горлу ком и постарался унять бешено бьющееся сердце.
      Он присел и стал подсматривать в замочную скважину.
      Полти отвернулся от двери и спрятал ключ в карман. Раскрутил цепь, сбросил ее с запястья.
      - Где я? - пробормотала девушка.
      - Сестричка, ну где же, как не в любовном гнездышке?
      - Заткнись!
      Ставни были закрыты, но закатное солнце, проникая в прорези, заливало комнату приглушенным светом. Взгляд Каты скользнул по ночным горшкам, перепачканному постельному белью, заплеванным носовым платкам, гребням, белесым от перхоти. Посередине комнаты стояло высокое разбитое зеркало. В углу темнела лужа пролитого вина, в которой копошились муравьи, а над ней жужжали мухи и роились мелкие мошки.
      - Ты не сможешь меня здесь удержать!
      - Напротив, сестричка, смогу, и только этого желаю. Где же твое место, как не рядышком со мной?
      Цепь со звоном упала на пол.
      Запястья Каты по-прежнему были скованы кандалами, но она бросилась в сторону, словно была свободна. Полти не выдержал и расхохотался. Цепь, тянувшаяся за Катой, извивалась, будто угорь.
      Полти наступил на цепь.
      Ката запрокинулась назад.
      Полти убрал ногу с цепи.
      Ката качнулась вперед, налетела на шкаф.
      Полти снова расхохотался, поднял с пола конец цепи, потянул к себе.
      Кату швырнуло к нему.
      - Я тебе глаза выцарапаю, если ты только посмеешь ко мне прикоснуться!
      Но Полти был слишком проворен.
      Он схватил Кату за запястья и противно ухмыляясь, заворковал:
      - О, так у моей маленькой кошечки остренькие коготки? Вот жалость-то будет, если придется вырвать у нее эти коготки! Но сестренка, разве стоит вести себя так глупо? Сделаешь мне больно - я тебе сделаю вдвойне. А что скажет твой несчастный калека, если твои чудные ножки станут такие же скрюченные, как у него, а?
      - Оставь Джема в покое! Даже не говори о нем! Не смей!
      - Честно говоря, сестренка, я и не думал о нем говорить. Как приятно, что наши желания совпадают. - Полти изящно развернулся, приподнял за ножку тяжелый диван, обернул вокруг ножки цепь, опустил диван и, усевшись, зазывно похлопал по шелковой обивке. - Попозже я тебя покрепче привяжу. Ну а теперь, сестренка, иди сюда, садись рядышком.
      Ката брезгливо скривилась и натянула цепь.
      Полти откинулся на спинку дивана, раскурил сигару. Глядя на Кату, он не мог удержаться от довольной улыбки. Была ли на свете девушка, которую он любил сильнее? Ее губы... Ее глаза... Ее кожа... Ее волосы... Экстаз переполнял его в предвкушении всех восторгов, которые ему вскорости предстояло пережить.
      Но он понимал, что девушку придется взять силой, хотя и верил в то, что сопротивляться та будет только поначалу.
      Полти, любовно поглаживая своего раздувшегося от страсти божка, устремил затуманенный страстью взгляд на отражение Каты в разбитом зеркале, напоминавшее мозаику. А она знала о том, что отражается в этом зеркале? Полти усмехнулся. Так долго, слишком долго он встречался только с отражениями, призраками утерянной возлюбленной. И вот теперь, очень скоро, он сожмет в объятиях ее живую плоть!
      Он жадно смотрел на вздымающуюся грудь Каты.
      - Красивое платьице, милая, да вот беда - перепачкалось. А тебя разве не нарядили в унангские одежды?
      - Я их разорвала.
      - Ай-яй-яй! В порыве любовной страсти?
      - Для того чтобы кое-кому помочь, если тебе так интересно.
      - Кого же ты спасла, порвав одежды?
      - Я помогла человеку бежать!
      Полти выгнул дугой бровь.
      - Ах, ты это так называешь? Сестренка, если я услышу, что кто-то другой видел сокровище, которое принадлежит мне и только мне, моя честь будет оскорблена, и я буду вынужден убить этого мерзавца.
      Ката презрительно плюнула.
      - Твоя честь!
      - Ну право же, дорогуша! Что же это за муж, если он не способен отомстить за покушение на добродетель жены?
      - Ты чокнулся! О чем ты болтаешь?
      Полти вынул изо рта сигару.
      - А я думал, что мы не будем вспоминать твоего калеку.
      - Мы и не вспоминаем.
      - Нет? А как насчет чьего-то там побега?
      - Это был не Джем. Я не знаю, где он.
      - Нет?
      Ката тряхнула кандалами.
      - Я тебе ничего не скажу!
      - Я так и думал. Но это ничего, милая. После того как мы с тобой сольемся в экстазе, вряд ли у нас останутся какие-то тайны друг от друга.
      Полти любовно подмигнул своему Пенге - все еще прячущемуся под одеждой, но неуклонно рвущемуся на волю. Неужели эта девчонка забыла, как им было хорошо вдвоем? Щеки ее зарделись. Глаза сверкали. Нет, она не забыла! Она была готова! Просто она была гордячкой, вот и все, но очень скоро ее гордыня будет растоптана в прах.
      Пора было приступать.
      Но осторожно, не сразу... Ката, милая Ката... Это не какая-нибудь шлюха. С ней надо было проявить нежность и учтивость.
      - Ну, пойди ко мне, сестренка, сядь рядышком с братиком.
      - Ты мне не брат.
      - Нет? Ну, так оно и лучше. В конце концов я ведь собираюсь... предложить тебе выйти за меня замуж.
      - Замуж? - ахнула в изумлении Ката.
      - Ну конечно, сестренка. Разве ты позабыла о том, что мы некогда были обручены? Какая жалость, что твоя тетка Умбекка чересчур поддавалась мечтам о своем положении в свете - вернее говоря, о твоем положении. Сколько времени можно было бы сберечь! Но ты только представь себе: очень скоро ты поднимешься к таким вершинам, о которых твоя тетка и помыслить не могла. То есть не могла помыслить для тебя.
      Глаза Полти сверкали от слез. Он отшвырнул сигару, опустился на пол, встал на колени, молитвенно сложил руки, устремил на застывшую в изумлении девушку умоляющий взгляд.
      - Дорогая моя, я не имею желания оскорбить тебя! Разве ты не понимаешь, какая судьба открывается перед тобой? Разве не понимаешь, что сама судьба распорядилась так, чтобы ты стала одной из блистательнейших дам Эджландии... чтобы ты стала леди Вильдроп!
      Ката жестоко, невесело расхохоталась.
      Отвернувшись, она вновь увидела перед собой физиономию Полти, разделенную пополам трещиной в зеркале. Она обернулась.
      - Твой отец умер?
      Полти поднялся с дивана, сжал в пальцах кандалы на запястьях Каты, подтянул девушку ближе к себе.
      - Умер? Ну, конечно. Разве ты не знаешь о том, что он умер в тот самый день, когда ты бежала из дома? И как ты думаешь, почему это случилось? А? Сестренка, ты принесла слишком много огорчений семейству Вильдропов. Ты можешь притворяться добродетельной, но неужели в твоем сердце нет ни капельки вины? Ну а теперь у тебя есть возможность искупить эту вину. Стань моей женой, и все твои грехи против моего семейства будут отпущены.
      Ката снова принялась вырываться, но Полти тянул ее к себе все сильнее, и вот уже опять сжал ее в цепких объятиях и жарко зашептал:
      - Милая, ты только представь себе! Мы оказались в далекой жаркой стране, но по морскому закону ваш капитан Порло может обвенчать нас. Мы попусту потеряли столько времени, так зачем же терять его и впредь, когда молодость столь коротка? Мы сможем провести наш медовый месяц здесь, в этом экзотическом царстве... о, а капитан Порло может взять нас в плавание! Мы совершим плавание к островам, что лежат вдоль побережья этой страны, посетим царства кокосов и пряностей! И когда солнце будет стоять в зените, мы с тобой будем лежать под сенью широких листьев баньяна и предаваться жарким страстям. А теплыми вечерами мы будем резвиться в пенистых волнах прилива!
      - Никогда! - вскричала Ката, но Полти не слушал ее.
      - Навсегда? Ты сказала - навсегда? Ах нет! Разве мы станем долго медлить, когда весь агондонский свет с нетерпением ожидает нашего возвращения и жаждет отпраздновать столь прекрасное, столь несравненное увеличение числа благородных дам? Какой триумф ожидает нас, когда я привезу тебя на родину! - Полти, ласково гладя платье на груди у Каты, жарко шептал: - И разве станем мы медлить с тем, чтобы в утробу моей милой супруги было заронено благородное семя? Милая, милая моя, мир, полный блаженства, ожидает нас. Скоро счастливая мать, возлежа на ложе, будет с ласковой улыбкой взирать на своего дорогого супруга, который будет прижимать к груди новорожденного отпрыска - своего сына, своего наследника, своего крошку Полти! О, как я мечтаю нежно пригладить его рыжие волосики! Сестрица, возлюбленная сестрица, скажи, о, скажи, что будешь моей!
      Полти страстно целовал руки Каты, ее шею, шептал любовные слова. Его губы искали ее губ.
      Ката вырвалась и, подняв руки, закованные в кандалы, изо всех сил ударила Полти.
      Он зашатался - но лишь на миг.
      Он бросился к ней.
      Она метнулась прочь от него. Цепь натянулась, диван поехал по полу.
      Полти вспрыгнул на диван.
      Кату рвануло назад, и она упала в лужу липкого вина. В следующее мгновение Полти был рядом и навалился на нее. Глаза его сверкали ненавистью. Ката надула щеки. Рот ее был полон слюны.
      Пусть бьет. Ей было все равно.
      Она плюнула Полти в лицо.
      А он даже не подумал утереться. Неожиданно из глаз его хлынули слезы, и он повалился, рыдая от тоски, ей на грудь.
      Кату подташнивало от запаха прокисшего вина.
      - Милая, - плача, зашептал Полти, - как ты не понимаешь? С тех пор как я покинул Ирион, у меня было множество женщин. Многие, слишком многие стонали от страсти подо мной. Но что такое те радости, которые мне дарила их плоть? Побрякушки, дешевые, никчемные побрякушки! Я изведал любовь самых разных женщин - от грязных шлюх до благородных дам. Но чего я искал в каждом хорошеньком личике, в каждом соблазне, как не призрак по имени Катаэйн? Милая моя девочка, не думай, только не думай, что я был неверен тебе, ибо в сердце своем я никогда не любил другую. Все эти другие всего лишь заменяли мне тебя, они были только твоими бледными отражениями. Прости меня, как я прощаю тебя за то краткое безумие, которое швырнуло тебя в объятия треклятого калеки. Сестренка, ведь мы любили друг друга! Позволь же мне вновь любить тебя!
      Ката уже тоже рыдала - поначалу от отвращения, а потом - от тоски. Какой ужас ожидал ее впереди, и какой ужас ей довелось пережить! Неужели и вправду когда-то ей были ведомы восторги истинной любви, которую она познала на маленькой полянке, усыпанной белыми лепестками, посреди Диколесья? Как быстро оборвалось ее счастье и счастье Джема, и оборвало их счастье это самое чудовище, которое теперь набросилось на нее. Никогда он не был ее возлюбленным! С содроганием Ката припомнила, как он приходил к ней в грязную каморку в "Ленивом тигре".
      - Любили друг друга? - вырвалось у нее. - Тогда я была шлюхой!
      - Сестренка, никогда ты не была шлюхой!
      - Ты швырял мне медяки! Ты унижал меня! Ты надо мной потешался! Ты называл меня потаскухой!
      - Но ты позволяла мне любить тебя!
      - Любить? Ха-ха-ха!
      - Но ты принадлежала мне!
      - У меня не было выбора!
      Полти вскочил, рванул Кату к себе. Они вскрикнула - волосы больно натянулись, прилипнув к загустевшему вину. Полти отпихнул ногой диван. Схватил с пола конец цепи и принялся дергать за него, вертя девушку по кругу.
      - Не было выбора, говоришь? - заорал он во всю глотку. - Сучка! Стерва! Грязная дрянь! Я же говорил тебе, что у меня были сотни женщин! Или ты думаешь, что я не разбираюсь в бабских штучках? Думаешь, не понимаю, когда женщина хочет, а когда - нет? Да ты была готова лизать простыни, на которых я тебя...
      - Ты ненормальный! Я никогда тебя не желала!
      - Ката, я люблю тебя! И ты тоже любишь меня, и знаешь это!
      - Перестань! Перестань!
      Ката вертелась вокруг Полти на золоченой цепи. Она тяжело дышала.
      Она не упадет, ни за что не упадет! Полти заревел:
      - Выйдешь за меня, или я тебя убью, стерва!
      - Выйти за тебя? Ни за что! - выкрикнула Ката.
      Она налетела на вертящееся зеркало, и то закрутилось волчком. На пол посыпались осколки. В дверь забарабанили.
      - Полти! Полти! Прекрати, ты делаешь ей больно!
      - Пошел вон, Боб! Только попробуй войти, и я тебе хребет сломаю!
      - Полти, пожалуйста!
      Заскрежетали петли.
      А зеркало все вертелось и вертелось.
      Окончательно обезумев, Полти повалил Кату на пол, рывком разодрал одежды и наконец выпустил на волю ту часть своего тела, которую именовал Пенге.
      - Шлюха! Потаскуха! Что такое есть у твоего калеки, чего я не могу тебе дать? Есть у него это? Есть у него такое? Сучка! Грязная сучка! Я докажу, что люблю тебя!
      - Не трогай меня!
      Ката отчаянно отбивалась.
      Полти тоже дал волю рукам.
      Зеркало вращалось и вращалось. Остановится ли оно когда-нибудь? Но вот начало происходить что-то еще, что-то очень странное... Осколки рассыпанного по комнате стекла собрались, соединились в сверкающий шар, и этот шар стал кататься по полу.
      Дверь с треском распахнулась.
      - Полти! Перестань!
      Более отважного поступка Боб еще не совершал ни разу в жизни.
      Полти бросился к нему, сильно ударил. Боб скривился, сжал рукой плечо, опустился на колени, приготовившись к новому удару.
      Но удара не последовало.
      Все это время зеркало продолжало вращаться - все скорее и скорее. Но вот оно вдруг резко остановилось, и из остатков стекла хлынул ослепительный свет. Комнату сотряс раскат грома. Зеркальный шар подкатился к Полти и описал круг около его ног. Он вдруг рухнул на колени и в страхе выкрикнул:
      - Повелитель!
      Ката ахнула.
      Боб завизжал.
      Кожа Полти вдруг посинела и стала прозрачной, а его морковно-рыжие волосы превратились в языки пламени. Он стал кататься по полу и дико вопить, закрыв ладонями лицо.
      Что же такое творилось?
      Ката этого не понимала, но представившейся возможности решила не упускать.
      - Полти! Полти! - истерически вскрикивал Боб.
      А из зеркала по-прежнему лился ослепительный свет, и зеркальный шар все катался по полу.
      Ката подхватила цепь и бросилась к двери.
      Глава 36
      ЭЛИ ОЛИ АЛИ НЕ ТЕРЯЕТ ВРЕМЕНИ ДАРОМ
      - Боб!
      Боб мчался опрометью по захваченному врагами городу. Глаза его были залиты слезами, и он ничего не видел вокруг - ни конных уабинов, ни разбитых укреплений, ни пылающих домов, ни мечущихся, обезумевших от страха толп народа. Пробежав через разоренную рыночную площадь, он долго плутал по лабиринту узких проулков, который в итоге вывел его к портовому району. В конце концов от долгого бега у него разболелся бок, и Боб рухнул наземь около осклизлой стены.
      - Боб!
      Лиловело гигантским кровоподтеком вечернее небо. Где-то рядом слышался плеск воды, бьющейся о сваи пристаней. Боб зажмурился и вновь увидел жуткое зрелище: рыжие кудряшки Полти, объятые пламенем.
      Несколько лун назад, когда Полти вернулся с Зензанской кампании, Боб купался в волнах счастья. Одного того, что его друг уцелел, было достаточно для радости, но насколько прекраснее было узнать о том, что Полти подумать только, майор Вильдроп! - не только обелил свое имя, очистил его от позора, но стал притчей во языцех за проявленный им героизм! А когда Боб узнал о том, что они с Полти снова будут вместе и отправятся с секретным заданием, его радость преобразилась в подлинный восторг. Ах, как скоро этот восторг испарился без следа!
      Еще в самом начале поездки в Куатани Боб заподозрил, что что-то неладно. Когда он пытался расспросить Полти о его боевых подвигах, тот мрачнел и отмалчивался или отсылал Боба прочь.
      Когда тот пробовал выяснить подробности нынешнего поручения, Полти сурово отчитывал его за нарушение субординации. Это было странно. Настроение у Полти и прежде зачастую менялось, но теперь в нем словно бы поселилось что-то уж совсем необычное, чужеродное, что-то разъедающее его изнутри. Тот ли Полти вернулся из Зензана, который ушел туда?
      В Куатани беспокойство Боба только возросло. Насколько он понимал, их задача состояла в том, чтобы получать рабов в обмен на оружие. Одно это само по себе было отвратительно, но Боб догадывался, что было что-то еще, еще более мерзкое и грязное. И вот теперь, хотя он многого не понимал, ему казалось, что подтвердились самые худшие из его опасений.
      Он открыл глаза и увидел, что по его худой длинной ноге взбирается крыса. Боб взвизгнул, дернулся и отпихнул пакостную тварь.
      - Боб!
      Только теперь Боб расслышал тихий голос, окликавший его. Голос звучал громче, чем крики и лязг со стороны пристаней, чем скрипучие голоса вертящихся в небе чаек. Боб протер глаза и уставился прямо перед собой. К нему, пошатываясь, брел жутко бледный мужчина в перепачканном и измятом платье, с парчовым шейным платком.
      - Бергроув, - ошарашенно пробормотал Боб. - Но ведь ты... пропал.
      - Пропал? - отозвался Бергроув. - Что значит - пропал, старина? Когда рвутся пороховые бомбы, самое время парню хорошенько спрятаться, а?
      Бергроув рыгнул, сел рядом с Бобом, придвинулся ближе. От него противно несло кислым перегаром. Боб поежился и был готов вскочить и уйти, но Бергроув успел заключить молодого лейтенанта в пьяные объятия. Он ткнул большим пальцем в конец проулка. Боб разглядел там вывеску, на которой были изображены звезды и полумесяц.
      - Не горюй, Боб, старина! Я тут... отыскал... превосходное местечко. У них это называется курильня джарвела, но там и спиртного - хоть залейся. Давай-ка, дружище, утопим наши печали в хмельной чаше... и забудем про то, что мы вообще... угодили в эту вонючую... гнилую страну!
      * * *
      - Принцесса?
      Захлопнув дверь, Ката проворно повернула ключ в замочной скважине и облегченно прижалась спиной к резным узорчатым панелям. Цепь, звякнув, легла у ее ног. Все стихло. Ката глубоко вдохнула, почувствовав таинственный сладкий аромат, который так зачаровал ее прежде. Она обвела взглядом комнату. Полосы жаркого солнечного света лежали на коврах с богатым, изысканным рисунком, ширмах с красивым орнаментом, на зеркалах, покрытых тонкой, невесомой тканью.
      Вырвавшись из покоев Полти, Ката была готова бежать куда глаза глядят, лишь бы только оказаться подальше от злого колдовства этого безумца. Но куда она могла бежать? Даже в самый обычный день на улицах Куатани не стоило появляться женщине без чадры, в изодранном платье женщине-иноземке, и к тому же беглой рабыне! На бегу Ката думала о лорде Эмпстере, о капитане Порло, о Раджале. Она думала о Джеме. Но что она могла поделать? В безнадежном отчаянии она мчалась по дворцу калифа, по бесконечным коридорам... и вдруг, нечаянно прикоснувшись рукой, закованной в кандалы, к груди, нащупала за корсажем ключик, который спрятала, когда его обронила, спасаясь бегством, Амеда. На женскую половину! Ей нужно было нарядиться в чужое платье и придумать какой-то план. А если бы она могла спрятаться у принцессы, быть может, какой-то выход нашелся бы сам собой.
      - Принцесса! - снова робко окликнула Ката.
      Ее путь на женскую половину дворца был трудным и опасным. Во время послеполуденной суматохи стражники покинули свои посты, внутренние дворики опустели, коридоры не охранялись, но при этом тут и там бегали обезумевшие рабы и придворные, порой совсем рядом стремительно проходили отряды уабинов в белых балахонах. Не раз Ката бежала быстрее, забыв обо всем на свете, заметив кого-то поблизости, заслышав чей-то крик. Мучительно долго тянулись мгновения, когда она, с бешено бьющимся сердцем останавливалась и пряталась, затаив дыхание, за ширмой или за колонной.
      А теперь ею овладела совсем другая, странная тревога. Она медленно пошла между зеркалами и ширмами, кожей чувствуя царившее в покоях безмолвие. Что-то едва ощутимо коснулось ее руки. Она вздрогнула, обернулась, но оказалось, что это было всего-навсего полотнище газа, сползшее с одного из зеркал. Не без удивления Ката уставилась на собственное отражение, которое было далеко от совершенства - так она была растрепана и в таком беспорядке было ее платье.
      - Принцесса? - прошептала Ката. - Принцесса, где же ты?
      - Бергроув...
      - Чего тебе, Боб?
      - Бергроув, я про Полти сказать хотел! Он...
      - Настоящая свинья! Ха-ха-ха!
      - Бергроув, я серьезно!
      - А знаешь, я слыхал, будто раньше Полти и был жирный, как призовой боров! Ты представь только, Боб, а? Ха-ха-ха!
      - Он и вправду был жирный, но я не это хотел...
      - Что ты говоришь! Он таки был жирный? Ха-ха-ха!
      - Бергроув, пожалуйста!
      - Выпей, старина, а то ты отстаешь! - Бергроув сунул руку в карман засаленного камзола и извлек потрепанную колоду карт. - Не сыграть ли нам в "Судьбу Орокона", а?
      Боб схватил пьяницу за руку. Ему отчаянно хотелось заставить Бергроува выслушать его, но тот только снова расхохотался и отбросил руку Боба. Ох, от него не было никакого толка! Он хотел только пить, пить и пить, чтобы залить вином воспоминания о днях своей былой славы. Нынешнее задание было для него возможностью выслужиться, но казалось, что Жак Бергроув неизлечим. Он резко отодвинулся от стола, поднялся, шатаясь, собрал со стола карты и стал криком приглашать желающих сыграть с ним. Амалианцы с длинными волосами, стянутыми в "конские хвосты", дородные венайцы, тиральцы в полосатых рубахах и унанги в высоких тюрбанах на миг обернулись, одарили иноземца равнодушными взглядами и тут же дружно расхохотались, когда карты выпали из нетвердой руки Бергроува и рассыпались по полу.
      Неудачливый игрок, казалось, не слышал, что над ним смеются. Он возился со штанами. Видимо, поначалу он думал: не выйти ли помочиться на улицу, но потом пожал плечами, спустил штаны и помочился на пол. Другие, собственно говоря, так и делали весь вечер. Дощатый пол дешевой забегаловки пропитался мочой. Он блестел, как палуба, омытая морскими волнами, и казалось, так же, как палуба, покачивался. Бергроув облегченно рухнул на стул, едва не промахнувшись, допил остатки дешевой браги и проревел:
      - Матушка, подлей!
      - Подлить? Подлить? - Неприятно ухмыляясь, к эджландцам пробралась, лавируя между столиками, старуха в черном платке и небрежно плеснула в их кубки брагу. Поставив очередную черточку на грифельной доске, старуха обвела недовольным взглядом свои зловонные владения. Все ставни были распахнуты настежь, дул ветерок с моря, но здесь царили жара, дым, перегар, запах пота, рвоты и мочи. Повсюду в городе люди думали только о напавших на город уабинах, а здесь, в забегаловке под названием "Полумесяц", ни у кого и мыслей не было о захватчиках - ну разве только, что веселье было еще более бесшабашным, чем раньше.
      - Подумать только, - простонала старуха, - подумать только о том, что когда-то мне принадлежал самый лучший караван-сарай на побережье Дорва! И вот теперь я так низко пала!
      - Бедная, бедная матушка, - полубезумно пробормотал Бергроув и принялся ласково поглаживать старуху, словно на ее месте стояла цветущая юная красотка. Уже много солнцеворотов мать-Мадана не ощущала таких ласк, но теперь они вызвали у нее только отвращение. Обозвав Бергроува "грязным неверным", мать-Мадана дала ему пощечину и оттолкнула его, и он, качнувшись вперед, ударился головой о стол.
      - Бергроув, - стал трясти своего спутника Боб.
      - Ч-ч-что? - пьяно отозвался Бергроув. Но похоже, пощечина что-то расшевелила в нем. Он поднял голову. На миг Боб испугался, что его приятеля сейчас стошнит, но пьяница вдруг протрезвел: - Боб... я тебе г-говорил... как сильно не-енавижу твоего... лю-убимого Полти? А зна-аешь ли ты, что до тех пор, по-ока я с н-ним не встретился, я был... са-амым завидным же-енихом в Варби?
      Боб это отлично знал.
      - Ну и... все говорили, что у-у меня впереди... блестящее будущее... Роскошный дом... Прекрасная партия... Должность при дворе... Верно, мой папаша... нажил состояние... на торговле, но уж если кому из моего сословия... и суждено было стать дворянином... то уж, конечно, Жаку Бергроуву! А теперь полюбуйся на меня, Боб! Во всем виноват твой дружок! Этот змей уничтожил меня, а почему? Я тебе скажу почему. Он мне завидует, этот ублюдок-солдафон, потому что знает: как бы он ни пыжился, он ни за что не станет... по-настоящему светским мужчиной, как старина Жак! - Тут опустившийся модник поднял кубок, расплескал половину браги и перед тем, как погрузиться в пьяное бесчувствие, прохрипел: - За майора Полтисса Вильдропа... да сгниет он в Царстве Небытия!
      - Бергроув... ой, ладно!
      Боб сидел и дрожал от страха - словно никогда в жизни не слышал более страшного богохульства. Он рассеянно опрокинул свой кубок, попросил еще и снова выпил - залпом. Его глотку обожгло огнем.
      Тем временем завсегдатаи "Полумесяца" хохотом, топотом и свистом встретили появившихся в забегаловке подвыпивших шлюх. То были уличные кокетки самого низкого пошиба, и все же на фоне безобразия, окружавшего их, выглядели просто божественными видениями. Пьяницы тут же завели нестройную скабрезную песню.
      Коли на море тихо - скоро буря придет,
      Коли баб не познаешь - твоя жизнь пропадет,
      Пропадет ни за грош - так и знай, так и знай,
      Так что лучше гроши шлюхам ты отдавай!
      Боб неприязненно поежился. В тусклом свете горящих в масляных плошках фитилей он видел, как чернеют обломанные зубы в открывавшихся и закрывавшихся ртах поющих. Даже мелодия песни казалась ему непристойной. Помимо всего прочего, ему жутко хотелось помочиться, и он, терзаемый смущением, пытался решить, удастся ли ему сделать это, не вставая из-за стола.
      Уж конечно, жена лучше шлюхи любой,
      Что за денежки ляжет на койку с тобой,
      Но от порта до порта путь далек, путь далек,
      Почему же и шлюху не купить на денек?
      Хор пьяниц умолк, на смену ему зазвучал хохот, шлепки, звон монет. Только теперь Боб заметил жирного толстяка, который вошел в забегаловку вместе со шлюхами и теперь распоряжался - подталкивал девиц перед собой. "О нет!" - в отчаянии подумал Боб. Он ненавидел отвратительного сводника, но и побаивался его. Если бы он мог незаметно ускользнуть, он бы непременно так и сделал, но теперь он снова попросил браги, нервно заглотнул ее и рухнул на стул. Горло жгло огнем. Боб думал только о том, как бы скорее помочиться.
      У него жутко кружилась голова, перед глазами все поплыло.
      Что это был за свет?
      Ката в конце концов опустилась на мягкий диван и заснула, но сон ее был подобен трансу. Открыв глаза, она заметила, что в покоях принцессы Бела Доны произошли кое-какие изменения. Дело было не только в том, что теперь на мебели и коврах лежали не солнечные, а лунные полосы, и даже не в том, что принцесса, которую раньше Ката не смогла разыскать, теперь стояла, понуро покачиваясь, между зеркалами. Нет, изменились сами зеркала. Все полотнища тонкой ткани теперь упали с них и лежали на полу, и из каждого зеркала струилось колеблющееся, неземное сияние. Принцесса стонала и раскачивалась, сжав пальцами виски.
      - Принцесса!
      Ката нахмурилась. Она осторожно сжала в руке цепь, что тянулась от наручников на ее запястьях. Странный свет наполнил ее страхом, когда она шагнула в круг, замкнутый зеркалами. И вот тут она увидела, что это не просто свет: в зеркалах двигались странные видения. Ката разжала пальцы, и цепь упала на ковер. Несколько мгновений взгляд девушки скользил от одного зеркала к другому. Зачарованно замерев, она смотрела на прекрасный сад, на деревья, ветви которых отяжелили сотни ярких цветов. В другом зеркале она увидела роскошный дворец, стены которого были украшены узорчатой резьбой. В третьем - вытянутый прямоугольник глубокого пруда, в котором отражалось небо, и при этом, что странно, утро мгновенно сменялось днем, день вечером, а вечер - лунной ночью. В следующем зеркале Ката увидела принцессу, стремительно идущую по саду, а потом - принцессу за столом на пиршестве, а потом - принцессу, которая ласкала собаку, шерсть которой была окрашена разноцветными полосками - лиловыми, зелеными, алыми, синими и золотыми.
      Медленно, постепенно, к Кате пришло понимание. Принцесса вступила в соприкосновение с другой своей ипостасью, со своей телесной сущностью, с которой так страстно мечтала воссоединиться. Ката ни за что не решилась бы нарушить это магическое действо. Она уже собралась незаметно отойти назад, но что-то заставило ее бросить последний взгляд на видения в зеркалах. Вот тогда-то она и увидела фонтан, посередине чаши которого стояла скульптура в виде языков пламени. А возле чаши фонтана сидел светловолосый юноша.
      - Джем! - вырвалось у охваченной волнением Каты.
      Она, не помня себя, бросилась к зеркалу, наступила на цепь, пошатнулась... Ее протянутая к возлюбленному рука насквозь пронзила невесомую ткань видения. Принцесса обернулась. Ее глаза ослепительно сверкнули. Вдруг все видения в зеркалах исчезли, сменились ярчайшей вспышкой света. Задыхаясь и жмурясь от режущего глаза сияния, Ката попятилась назад. Ей хотелось одного: скрыться от этого света, от этих зеркал, от этой мерцающей девушки.
      Отступая, Ката наткнулась на разрисованную ширму.
      С трудом держась на ногах, она ступила за ширму.
      И рухнула на пол без чувств.
      - Славно идут делишки нынче, а, матушка?
      - Грязные пьяницы! А в моем караван-сарае...
      - Старуха, забудь про свою старую лачугу!
      - Что? Я там провела сорок лет моей жизни...
      - Тьфу! Я же сказал, что буду тебе хорошо платить, а?
      - Сказал, метис! Платить - чтобы я забыла о своей чести, о своей вере...
      - Вере? Какая такая у тебя вера была, кроме веры в денежки, денежки и снова денежки? Старуха, ты только подумай: да разве можно это сравнивать! Разве ты бы предпочла прозябать где-то в глуши, когда можно нажить целое состояние здесь, в большом городе? А может, ты хочешь еще разок наведаться к своей сестрице да поглядеть, что от нее сможешь получить? Разве старина Эли не спас тебя, когда ты могла бы помереть с голоду на улице?
      - Ты коварный искуситель, метис!
      Сводник ухмыльнулся - с этим он не стал бы спорить.
      Дела тем временем шли сами по себе. В полумраке портовой забегаловки к ногам кокоток падали монеты всех стран и народов. Одни тут же предавались с падшими женщинами страсти, а другие ожидали своей очереди. Боб был в полном отчаянии. Протолкаться к выходу сквозь толпу завсегдатаев, похоже, и думать было нечего. Боб уже дважды пытался растолкать Бергроува, но тот только что-то пьяно бормотал и снова погружался в забытье. Помимо всего прочего, Бобу не давала покоя одна мысль, угнездившаяся в его затуманенном брагой мозгу. Стараясь не попадаться на глаза Эли Оли Али, он сгорбился, втянул голову в плечи...
      - Ну ладно, матушка, а как поживают наши красавчики в "холодной"?
      - Ты про тех бедолаг, которых бросил помирать?
      - Матушка, да разве ты не знаешь, что в любом мало-мальски приличном заведении должна быть "холодная", иначе, если вспыхнет пожар, кто же его будет тушить, как не те, кто там хорошенько охладился?
      - А я слыхала, что так и так тут все может сгореть дотла!
      - Пф-ф-ф! Ты что же, думаешь, я суеверный?
      - Я про тебя много чего думаю, грязный метис, - буркнула мать-Мадана и ехидно добавила: - А твои несчастные сосунки отправились в Царство Небытия, Эли. Я их первым делом нынче вечером отправила на корабль смертников.
      - Что?! Они исчезли? Они мертвы? - Сводник в сердцах влепил своей наемнице оплеуху. - Глупая старая карга! Каска Далла хвастается тем, что у него самая лучшая "холодная" в городе, а ты мне теперь говоришь, что у меня там ни одного узника не осталось? Тупая, тупая старуха!
      Боб тем временем спрятался под стол. Табурет под ним немилосердно трещал. Ну вот, теперь можно... Только бы никто не увидел. Мочевой пузырь Боба был готов лопнуть в любое мгновение...
      Новая оплеуха.
      - Не смей бить меня, ах ты, свинья, жирная свинья, грязный метис!
      - Пф-ф-ф! Да мы гордые, да? Старая карга, ты больше не принадлежишь себе самой! Не забывай, кто тебе платит! И неплохо платит, между прочим! Ступай к Каске Далле - посмотришь, что ты от него получишь! А теперь ступай в подпол да приведи кого-нибудь из оборванцев - глядишь, и они сгодятся.
      - И кого же? Уж не твоего ли братца? А может, предпочтешь собственного сыночка?
      - Не пори чепухи! Я про других говорю! Пф-ф-ф! За кого ты меня принимаешь?
      Боб возился с завязками штанов. Все его тело сводило спазмами. Еще немного развернуться, еще капельку...
      Боб рухнул на пол - табурет под ним с треском развалился.
      - Грязные неверные! - вспылила мать-Мадана. - Прочь отсюда!
      - Постой-ка, а ведь я знаю эту парочку! - воскликнул Эли Оли Али. Пригладив усы, он воззрился на двоих эджландцев, один из которых спал пьяным сном, а другой валялся под столом. По полу, вокруг туфель сводника расплывалась горячая лужица мочи. Жирные губы Эли тронула довольная ухмылка. Мало кого он так презирал и ненавидел, как эджландцев, а из всех знакомых ему эджландцев больше всего он презирал майора Полтисса Вильдропа. И вот теперь Эли представилась возможность хотя бы немножко отомстить ненавистному майору.
      - Скорее, старуха, помоги-ка мне. Меня ждут во дворце, но я еще успею поселить этих мерзавцев в новом жилище! Пусть охладятся маленько!
      - Ты коварный змей, метис, самый коварный на свете!
      Глава 37
      НОВАЯ УДАЧА ЭЛИ ОЛИ АЛИ
      Эли Оли Али по дороге к Дворцу с Благоуханными Ступенями продолжал смеяться про себя. Эджландцы, туда же! Думают, что они лучше всех, да? Переступая с ноги на ногу от нетерпения, жирный сводник показал стражникам свой перстень с печатью калифа, после чего устремился к покоям владыки.
      Конечно же, Эли Али Оли не считал эджландцев выше себя. Он всегда полагал, что выше него вообще никого нет. На взгляд Эли, даже калиф и визирь существовали исключительно ради того, чтобы приумножать его славу. Ведь если на то пошло, для того, чтобы кто-то мог стать Придворным Сводником, должен был иметься этот самый двор. Ну и пусть Эли Оли Али служил Придворным Сводником у никчемного правителя Куатани, которого презирали его подданные, который не без труда удерживал престол благодаря помощи иноземцев! Разве Эли мог сомневаться в том, что ему завидовали все в Куатани - а уж особенно, само собой, Каска Далла! На несколько блаженных мгновений Эли даже забыл об угрозе, которую для него представлял собой его заклятый соперник. О, сегодня Эли радовался жизни, еще как радовался!
      И если была у него маленькая досада, так только из-за того, что один "майор-господин" не попал туда, где бы ему самое место - туда, где сейчас томились двое его дружков. А ведь Пламенноволосый погряз в дебоширстве, да еще и сильно рисковал - слишком сильно рисковал для человека в его положении! Ну, да ничего - в конце концов он обязательно получит по заслугам. В этом у Эли не было никаких сомнений. Пожалуй, нынче же ночью можно было обронить пару-тройку намеков - ну, скажем, на богохульные речи эджландца, к примеру - в беседе с калифом и визирем.
      Размышляя подобным образом, Эли вдруг обнаружил, что где-то, посреди бесконечного лабиринта коридоров, не там повернул за угол. Где же он оказался? Разве к этому времени он уже не должен был добраться до покоев калифа? Своднику стало даже немного страшновато. Не опоздал ли он? Ему пришлось потратить драгоценное время на то, чтобы водворить пьяных эджландцев в "холодную", хотя он и испытал при этом ни с чем не сравнимое удовольствие. Правда, спиртное доставили раньше - об этом Эли позаботился, но все же нужно было удостовериться в том, что все в порядке, до того как калиф и визирь вернулись бы с трапезы. Проклятие, как же отсюда выбраться?
      Впереди в коридоре царил полумрак. Коротенькие фитили светильников горели тускло, да и висели светильники на большом расстоянии один от другого. Стражников поблизости не было видно. Эли повернул назад и сделал несколько шагов... А стоило ли возвращаться? Какой же путь быстрее вывел бы его к покоям калифа? При том, как хитро разветвлялись коридоры, трудно было решить, куда лучше свернуть.
      Вдоль одной стены коридора тянулись закрытые ставнями окна. Сводник поспешил к одному из окон, распахнул ставни, высунулся в оконный проем. За окном оказалась небольшая квадратная площадка, обрамленная цветущими кустами и деревьями. Это был один из многочисленных внутренних двориков, озаренный бледной луной. Эли решил, что сюда ему выбираться незачем, и уже собрался было вернуться, как вдруг заметил внизу, среди деревьев, странное золотое свечение. Что бы это могло быть такое?
      А потом он расслышал голоса, парящие в жарком, неподвижном воздухе.
      - О, Золотой, ты уверен, что нас никто не видит?
      - Ты сомневаешься в моем могуществе, уабин?
      - О, Золотой, я никогда не сомневался в твоем могуществе! Как я мог сомневаться?
      Эли опасливо прикрыл ставни, но оставил щелочку - самую узкую щелочку, чтобы можно было подслушивать. Первый голос он распознал сразу - то был вождь уабинов, Рашид Амр Рукр! Но кто же говорил с ним, что за загадочный незнакомец, и почему уабин встречался с ним тайно, посреди этих темных зарослей?
      - Уабин, я помог тебе без труда завоевать город. Но готов ли ты теперь к новому, более великому завоеванию?
      - О, Золотой, все исполняется согласно твоему приказу! Разве не делаются необходимые приготовления? Все должно произойти согласно древним обычаям - так я распорядился. И все же... стоит ли медлить, когда впереди такое несказанное блаженство? Разве я не имею права забыть об обычаях моих ненавистных врагов и поскорее заключить в объятия прекрасную девушку?
      - Глупец! Неужто похоть лишила тебя разума? Ты не знаешь, что это за девушка!
      - Она девушка, и этого мне достаточно.
      - Уабин, ты ничего не знаешь! Только в том случае, если все приготовления пройдут как полагается, она попадет нам в руки.
      - Только так, о Золотой? Ты говоришь так, будто бы все эти древние обычаи, эти дурацкие законы - какое-то колдовство. Разве это возможно?
      - А разве может быть иначе? Ты глупец, уабин!
      Эти двое еще довольно долго препирались в таком духе, и большая часть их разговоров для сводника осталась непонятной. Нет, конечно, болтовня насчет завоеваний, насчет женщин, похоти и прибыли была ему вполне знакома, но тут было что-то еще - наверняка было что-то еще! Уж не о доченьке ли калифа разговаривали эти люди? А еще они говорили про колдовство. Уж не колдовским ли образом собеседник Рашида ухитрился окружить себя золотым сиянием? А зачем ему это понадобилось, интересно знать? И не было ли чего-то знакомого - ну, хотя бы в его голосе? Пока Али понял одно: тут кроется какая-то тайна, и теперь он гадал: нельзя ли как-то взять да и использовать эту самую тайну с выгодой для себя? Эли всегда и везде искал выгоду и старался не упускать ни единого удобного случая ее заполучить. А как же иначе: ну, один случай окажется неудачным, зато в следующий раз непременно повезет. Под лежачий камень, как известно, вода не течет!
      Охваченный любопытством, Эли уже был готов приоткрыть ставни пошире, но тут послышалось бряцание стали, звуки шагов и оклики: из-за угла вышли стражники.
      - Кто такой?
      - Что тут делаешь?
      Какое неуважение! Сводник приосанился, запрокинул голову и показал стражникам свой драгоценный перстень с печатью калифа, после чего попросил, чтобы они указали ему кратчайший путь к покоям владыки.
      Очень скоро он почти забыл о золотом человеке - на время, конечно. Пока его ждали более неотложные дела.
      - Это конец!
      - Оман, нет!
      - Моя прекрасная дочь станет жертвой...
      - Оман, никогда!
      - Мое славное царство будет развеяно по ветру!
      - Какие ты глупости говоришь, Оман!
      Калиф Оман Эльмани утер слезы и с тоской воззрился на своего визиря.
      - Честное слово, Хасем, мне кажется, что ты будешь как попугай повторять: "нет", "никогда" и "глупости", когда мы с тобой будем вертеться на пыточном колесе! Разве тебе нет никакого дела до того, что по дворцу разгуливают уабины?
      Визирь округлил глаза.
      - Как же мне может не быть до этого дела, Оман, если мы с тобой весь вечер ублажали досточтимого шейха Рашида? Знаешь, если бы эта мерзость продлилась еще хоть мгновение, если бы я стал свидетелем того, как еще одна из лучших красавиц твоего гарема виляет бедрами перед физиономией этого злодея, меня бы стошнило! Подумать только - и он утверждает, что должен быть чист перед церемонией бракосочетания. Чист!
      Несколько мгновений калиф и визирь мрачно молчали.
      - Давай-ка, Эли, налей нам еще своего хмельного зелья! - приказал визирь. - Оман, испей этого напитка забытья и вспомни строки мудрого Имраля: "Сколько бы прелестниц ни пытались утешить мужчину, ничто не приносит такого утешения, как забытье".
      - Прелестницы? О чем ты говоришь, Хасем?
      Эли Оли Али снова наполнил опустевшие кубки визиря и калифа. Подобное времяпровождение для Омана и Хасема было непривычным, но не то чтобы совсем неведомым. Если время от времени они отдавали приказы поколотить того или иного торговца брагой палками, а то и вырвать у кого-то из этих мерзавцев язык, все это делалось исключительно в угоду толпе, а вовсе не из-за того, что калиф и визирь были так уж набожны. Порой, как, бывало, говаривал калиф, только ненабожность и спасает, и уж если какая ночь и годилась для пьянства, так это нынешняя. Возможно, до желания предаться возлияниям Хасема и Омана довело лицемерное святошество Рашида Амр Рукра, а быть может, им попросту хотелось достичь такой степени забытья, которой не дали бы обычные забавы. И вот теперь, бражничая тайком, эти двое первых лиц государства забывались чем дальше, тем больше, и языки у них после каждой очередной порции спиртного развязывались все вольнее, а Эли Оли Али весь обратился в слух, дабы ничего не упустить. На его круглой физиономии застыла раболепная улыбочка.
      - Позволь, я процитирую другое изречение, - предложил визирь Хасем. "Когда ночь темнее темного, нет причин впадать в отчаяние, ибо темнота всегда предваряет свет".
      - Хасем, - взвизгнул калиф, - шейх хочет забрать мою Мерцалочку!
      - Это так, Оман, но я уверен в том, что когда он ее получит, то сразу же уберется. Уабины - племя кочевников, они не привычны к оседлой жизни. Они принесут нам немало огорчений, но это недолго протянется. Шейх требует драгоценный трофей - невесту, предназначенную для сына твоего брата, но когда он заполучит ее, он оставит нас с миром - повторяю, я в этом твердо уверен.
      - Хасем?
      - Оман?
      - Ты готов отдать этому чудовищу мою маленькую дочурку?
      - Оман, но мы всегда знали о том, что рано или поздно ее придется отдать!
      Калиф покачал свой кубок с остатками браги.
      - Хасем?
      - Оман?
      - Ты готов отдать ее... уабину?!
      - У нас нет выбора, Оман!
      Струя жидкости, выплеснутой из кубка, пролетела на безопасном расстоянии от визиря. Эли Оли Али, ухмыляясь, тут же поспешил к калифу и наполнил его опустевший кубок до краев.
      Визирь Хасем не удержался от невеселой усмешки. Он смотрел на своего господина и повелителя с усталым изумлением.
      Калиф отхлебнул браги и проговорил так, словно ничего не случилось:
      - Хасем?
      - Оман?
      - Не забываешь ли ты кое о чем?
      - Ха! - сверкнул глазами визирь. - А может быть, это "кое-что" и есть то самое?
      - Честно слово, Хасем, порой я диву даюсь - о чем ты только говоришь?
      Эли Оли Али в этом был солидарен с калифом. Двое его высокопоставленных заказчиков переговаривались не слишком громко. Сводник придвинулся поближе. Прислуживать за столом, пусть даже таким важным особам, - пожалуй, это было несколько унизительно для человека с такими амбициями, но Эли Оли Али не возражал. Совсем не возражал. Он был уверен в том, что за свое унижение будет вознагражден - так или иначе. Да и потом: разве Каска Далле хоть раз удавалось вот так приблизиться к царственным особам?
      - Оман, - проговорил визирь, глаза которого от волнения разгорелись, долгие годы мы страшились того дня, когда твоей дочери наконец настанет черед выйти замуж. Но подумай головой! Когда принцессу заберет шейх Рашид, какие чувства испытает султан к этой жалкой провинции? Его гнев, которого мы всегда так боялись, обрушится не на нас, а на орды уабинов!
      - Хасем, все же ты, по-моему, кое о чем забываешь!
      У Эли Оли Али от волнения подрагивали усы. Он надеялся, что калиф вот-вот проговорится - что ему стоило проговориться в обществе какого-то лакея? Он, Эли Оли Али, - лакей? Глупости! Сводник мысленно вздохнул и мысленно же восславил чудодейственные свойства бражки. О, видел бы его сейчас Каска Далла!
      А визирь продолжал развивать свою мысль:
      - А если султан отнимет у Рашида драгоценный трофей, что тогда? Как только он раскроет тайну и проведает о том, что принцесса бестелесна, разве первым делом ему не придет в голову мысль о том, что она околдована злыми чарами Рашида? И тогда разве не разгневается он на уабинов вдвойне?
      - Хасем, ну точно же, ты о чем-то все время забываешь!
      - Ни о чем я не забываю, Оман! А вот ты размышляешь, забывая об обычаях уабинов. Рашид увезет принцессу далеко в пустыню прежде, чем позволит себе тронуть ее хотя бы пальцем. Разве ты не слышал, как он нынче вечером говорил о том, что намазывает свой детородный член особым бальзамом?
      - Я подумал - это оттого, что у него оспа, - поежившись, неприязненно проворчал калиф.
      - Ха! Этот бальзам предназначен для того, чтобы усмирять жар похоти, и Рашид должен пользоваться им до тех пор, пока не вернется в те земли, которые люди его племени почитают священными. Только посреди далеких западных пустошей он возжаждет обладать принцессой, а дотуда - несколько лун пути! Но задолго до этого за ним в погоню рванутся войска султана! О, у этой жалкой провинции не будет причин опасаться возвращения Рашида!
      - Хасем, мне бы хотелось, чтобы ты перестал называть мое царство "жалкой провинцией". И все же я утверждаю: ты по-прежнему кое о чем забываешь, а забываешь ты вот о чем: я знаю, что Мерцалочка должна выйти замуж, но уж если она должна выйти замуж, то уж лучше бы за сынка моего братца, чем за этого грязного кочевника. О, неужели же нельзя ее воссоединить? - Маленький толстячок, расчувствовавшись, вцепился в свой тюрбан, рывком отмотал полосу ткани. - Будь он проклят, будь проклят этот злобный прорицатель! Хасем, должен быть какой-то способ!
      - Не говори глупостей, Оман! Разве мы не искали его, разве не молились? Разве не молились еще и еще, разве снова не предпринимали поисков? Джинн Джафир исчез. Мы испробовали все средства для того, чтобы твоя дочь снова стала целой, единой, но все было тщетно. Ничего нельзя поделать, а если и можно было бы, тогда что? Как нам уберечь ее от шейха Рашида? Если бы войско султана поспело сюда вовремя, тогда еще, пожалуй... Но нет, это вряд ли, Оман, вряд ли...
      Калиф не слушал своего советника. Он глубоко задумался. Но вдруг его пухлую физиономию озарила счастливая улыбка.
      - Погоди, погоди! Хасем! Шейх собирается устроить церемонию расторжения помолвки - верно же? Ну, чтобы узаконить свои притязания на Мерцалочку?
      - При чем тут это? Он все равно ее увезет.
      - Нет, но... Ведь для того, чтобы священная помолвка была расторгнута, должно быть три жениха, верно я говорю? Три! Таков закон, правда? И руку невесты получает тот, чей дар будет богаче!
      - Оман, ты же прекрасно знаешь, что вся эта церемония - чистой воды спектакль. В роли еще двоих женихов выступят прихвостни Рашида. И разве не намекал он уже на то, что его дар будет столь прекрасен, что те, кто его увидит, так и остолбенеют от изумления? И потом: любого иного, кто станет искать руки Мерцалочки, Рашид безжалостно убьет.
      - Чепуху говоришь, Хасем! Он ведь истово набожен, верно? Разве мужчина, который обмазывает себя бальзамом, усмиряющим похоть, станет отвергать самые священные обычаи? Вот я и говорю: если появится кто-то еще, кто выскажет желание взять в жены Мерцалочку, она будет спасена от этого грязного уабина!
      - Оман, ты плохо соображаешь. Давай-ка, отставь этот кубок с зельем забытья и скажи мне внятно: кто на свете решится выступить против Рашида Амр Рукра?
      К этому времени Эли Оли Али был уже настолько заинтригован, что был готов броситься к калифу и визирю и объявить, что он, он готов стать этим человеком. Но сводник сдержался и закусил губу, а калиф торжественно объявил:
      - Ты, Хасем!
      - Оман, никогда!
      - Подумай хорошенько, Хасем: что может знать какой-то жалкий уабин о роскошных дарах? К твоим услугам - вся моя сокровищница, так кто же сможет тягаться с тобой? А если никто не сможет - значит, победа будет за тобой и Мерцалочка останется с нами; и тогда у нас будет время, еще будет время до того, как султан...
      - Оман, нет! У нас было вполне достаточно времени, и что это нам дало? Говорю тебе: тот выход, который предлагаю я, - единственный...
      - Глупости!
      - Никогда!
      Однако что-либо противопоставить железной логике визиря калиф не мог и вскоре помрачнел и замкнулся. Он потребовал еще браги и принялся снова осыпать еще более страшными проклятиями злодея-прорицателя, а потом объявил, что отдал бы все на свете ради того, чтобы узнать, что сталось с этим мерзавцем. О, какая радость, какие несравненные богатства ожидали бы того, кто хотя бы намекнул калифу на то, какая судьба постигла коварного прорицателя, принес бы хотя бы волосок из его бороды, хотя бы нить из ткани его плаща!
      - О, будь он проклят, будь проклят прорицатель Эвитам!
      - Эвитам? - Сводник вдруг вскочил и бросился к калифу. - Великий владыка, я знаю об этом человеке!
      Визирь возмутился:
      - Нахал! Как ты себя ведешь при своем повелителе?
      Хасем, пошатываясь, поднялся из-за стола и уже был готов позвать стражу, но калиф остановил его. Раскачиваясь на подушке, он устремил пьяный взор на толстяка, который простерся ниц у его ног.
      - Сводник, - изумленно промямлил он, - правда ли это?
      Эли Оли Али поднял голову и одарил султана лучистой улыбкой. Радостно потирая руки, он думал только об одном: "Удача! Какая удача! Теперь Каска Далла ни за что меня не одолеет!"
      Глава 38
      ДОМ В РУИНАХ
      Не наступила ли полночь? Как узнать? Джем, окруженный пропитанным терпкими и густыми ароматами садом, видел только, как золотой лунный свет играет на ряби прохладной воды в чаше фонтана.
      После пиршества он какое-то время полежал на кровати, уверенный в том, что до назначенного часа свидания еще далеко. Мысль о том, что он может уснуть, казалась ему нелепой - весь вечер сердце его учащенно билось в предвкушении встречи с таинственной Дона Белой. Волнение Джема, как он сам полагал, проистекало не только от того, что он с нетерпением жаждал выслушать историю, которую девушка вскоре могла ему поведать. Лежа на просторной кровати, он представил себе ее пленительное лицо и вдруг погрузился в странную полудремоту. Сначала он увидел лицо Дона Белы, потом - лицо Каты, потом - снова лицо Дона Белы, потом их лица удивительным образом соединились в одно. Но почему это соединение пробудило в нем такое страстное желание? Дремота вскоре сменилась сном - прекрасным, загадочным сном...
      Очнувшись, Джем не на шутку испугался: уж не пропустил ли он свидание? Не проспал ли слишком долго? Не промелькнуло ли время слишком быстро и не унесло ли с собою полночь? Он сам не помнил, как ноги принесли его к фонтану. Он пошевелился. Захрустели камешки. Джем поднял голову, посмотрел на луну. Прищурившись, стал разглядывать чашу фонтана. На бордюре были высечены странные иероглифы. "Что бы они могли означать?" - задумался Джем. Он пробежался кончиками пальцев по древним замшелым знакам, и тут обратил внимание на еще одно странное обстоятельство: водное пламя действительно испускало свет, и свет этот шел изнутри. И тогда Джему вдруг показалось, что в кристалле, который он носил на груди, в ответ на это свечение запульсировало тепло...
      Затрещали кусты.
      Джем обернулся и очень обрадовался, увидев Радугу, мчащегося к нему. Гладя запыхавшегося веселого пса, Джем вдруг понял, что ужасно соскучился по нему. Ему казалось, что Радуга предпочел ему девушку. Неожиданно Джем почувствовал неприязнь к девушке и ее странной магии.
      - Радуга, хороший пес, умница! Вернулся к хозяину, да? Зачем тебе нужна она, когда у тебя есть я, верно?
      - Он помог мне найти тебя, - послышался нежданный ответ.
      Джем, покраснев от смущения, поспешно поднялся.
      - Н-найти меня?
      Всякий раз, когда Джему случалось увидеть эту девушку, ее необыкновенная красота поражала его. Теперь же, озаренная лунным светом, Дона Бела казалась сказочным видением, она сама светилась, подобно отражению золотистой луны в воде.
      - Я боялась, что сама не сумею разыскать это место.
      - А я думал, что оно тебе хорошо знакомо. Ты ведь знала об этом фонтане.
      - В отличие от тебя, я уроженка этой страны. Разве мне могут быть незнакомы наши священные символы? - Голос девушки звучал заносчиво, но Джем видел, что она нервничает. Она торопливо продолжала: - Фонтан-пламя кажется мне знакомым - вернее, кажется теперь, когда я вошла в соприкосновение со своей ипостасью, которая так долго была скрыта от меня. Но увы, этот опыт нов для меня, а мой дар слаб. Каждый день с тех пор, как мы оказались в этом царстве снов, я искала встречи с тобой тайком от Альморана. Но здешние сады необъятны, а в доме слишком много флигелей, и...
      - Погоди! - не выдержал и рассмеялся Джем. - Не так быстро!
      В глазах девушки мелькнула тень тревоги.
      - Ты не понимаешь меня?
      - Слова, которые ты произносишь, я понимаю. Но думаю, было бы лучше, если бы ты начала с самого начала.
      Они уселись рядышком около бортика чаши фонтана. Сидя бок о бок с принцессой, Джем обнаружил, что она вовсе не такое уж неземное создание, каким казалась на первый взгляд. Ее волосы были растрепаны, лицо покрылось испариной, на красивом платье кое-где темнели пятна. Скрестив ноги, девушка играла с камешками. Радуга весело спрыгнул с бортика в воду, выбрался, отряхнулся и улегся перед Джемом и Дона Белой, положив голову на лапы. В зарослях вокруг фонтана быстро сгущалась жара. Джем улыбнулся и решил побудить свою собеседницу к рассказу.
      - Как это вышло, что ты разговариваешь? Ведь до сих пор ты была немой. Как случилось, что ты стала пленницей сводника? И правда ли то, что ты настоящая принцесса?
      Девушка рассмеялась.
      - А вот теперь ты слишком торопишься! Юноша, а правда ли то, что ты настоящий принц?
      - Правда. Я пришел в вашу страну со священной миссией. От успеха этой миссии зависит судьба всего мира, но странные чары разлучили меня с моими спутниками. И вот теперь Альморан удерживает меня здесь, и я должен придумать, как отсюда бежать.
      - Принц, вероятно, это царство - разгадка для успеха твоей миссии.
      - Принцесса, не наделена ли ты провидческим даром?
      - Никакого дара у меня нет, но у меня есть знания, которыми наделила меня судьба. В этой ипостаси я зовусь Дона Бела, но на самом деле я - Бела Дона, дочь калифа Куатани. Много солнцеворотов назад, когда я была совсем маленькой...
      Джем обратился в слух. Принцесса рассказала ему о странном заклятии, которое разлучило ее дух с телом, о том, как затем ее телесное воплощение ребенок, лишенный речи, памяти и желаний, - был найден в далекой провинции. Тогда ее взяла к себе добрая женщина-метиска - мать Эли Оли Али. Она растила чужую немую девочку как собственную дочь. Десять солнцеворотов подряд девочка жила счастливо и беззаботно среди кочующих по стране метисов. Так она могла бы жить и дальше, но Дона Белу начали тревожить странные сны - яркие, живые сны о другой жизни где-то далеко, во дворце. Девочка часто гадала, откуда у нее могли взяться такие сны. Сначала она решила, что кто-то издалека колдует над ее разумом.
      По мере того как Дона Бела подрастала, странные сны участились, и в сердце девушки поселилась печаль. Заливаясь слезами, она проклинала себя за то, что нема и не может никому рассказать о причине своей тоски. Участь ее была вдвойне печальна: мало того, что ее мучали образы отделенной от нее половинки, так еще и метисы со временем стали относиться к ней холоднее как будто только теперь поняли, что она для них чужая. Ее судьба была решена тогда, когда однажды вечером в Гедене, в поселке метисов, где музыканты играли на гиттернах и таблах, юная немая девушка вдруг запела сама не зная, почему. Метисы были потрясены не на шутку.
      - Твоя песня! Я ведь слышал ее! Принцесса, я уверен, что эта песня обладает огромной силой!
      - Принц, у меня тоже нет в этом сомнений. И если я не понимаю смысла этой песни, я все же точно знаю, что она неотрывно связана с моей судьбой.
      - Но и с моей судьбой тоже! - воскликнул Джем и сжал в пальцах мешочек с кристаллом. - А ты не могла бы спеть ее сейчас?
      Принцесса покачала головой.
      - Увы, это невозможно. В этом царстве снов я умею разговаривать, хотя раньше не умела, но песня, которая прежде служила мне единственным утешением, теперь отнята у меня.
      - Единственным утешением?
      - После той ночи в поселке близ Гедена моя жизнь стала невыносимой. Даже моя мачеха-метиска решила, что в меня вселился демон, и объявила, что я ей более не дочь. Вскоре все стали меня сторониться, пошли разговоры о том, что от меня надо избавиться, бросить меня где-нибудь посреди пустыни. Какое-то время я даже мечтала о том, чтобы так и случилось, но метисы хитры и коварны, и в конце концов они решили, что меня можно использовать иначе. Я уже не была маленькой девочкой, и моя красота распускалась подобно бутону.
      - Принцесса, я страшусь услышать то, о чем ты готова сказать!
      - Все так, как ты думаешь. Метисы по природе своей - торговцы, притом самые низкие и гадкие. Пусть все сторонились меня, но все же каждый из них понимал, какую прибыль я могу принести. Вот так и вышло, что меня заперли в кибитке, где ты меня впервые увидел, и если бы я не сопротивлялась, теперь бы меня уже превратили в законченную шлюху.
      Джем опустил глаза. С угрызениями совести он вспомнил о своих "золотых деньках" в Агондоне, с тоской и злостью - о том, что Полти сделал с Катой.
      - Благодарение богам, что тебя миновала такая судьба! Но принцесса, как же ты могла противиться похоти этих мужланов? И как вышло, что ты оказалась посреди пустыни, по дороге в город, со своим самозваным братцем?
      - Всякий раз, когда мне грозила утрата невинности, я принималась петь свою загадочную песню. Довольно скоро я догадалась, что эта песня - мой тайный дар, что в ней скрыты некие чары, призванные уберечь меня от неверной судьбы.
      - Так значит, я глупо поступил, пытаясь спасти тебя?
      Принцесса взяла Джема за руку.
      - Не глупо, нет. Ты повел себя как благородный и добрый человек, и даже при том, что мы оказались здесь, в этом странном плену, я знаю, что теперь я на пути к осуществлению моей судьбы - моей истинной судьбы, которая свершится только тогда, когда я вновь воссоединюсь со своей бестелесной ипостасью.
      Джем изумленно смотрел на прекрасную странную девушку. Довольно быстро она досказала свою историю до конца. С горечью она говорила о днях, прожитых в поселках метисов, о множестве попыток мужчин овладеть ею. Подстрекаемые ее порочной мачехой, метисы пытались заткнуть девушке рот, опоить ее разными зельями, но своей волшебной песней Дона Бела ухитрялась побороть любые ухищрения обуреваемых похотью метисов. Отчаявшись, злобная женщина послала весточку своему сыну, будучи уверенной в том, что только он один на свете сумеет перехитрить девушку.
      - Ты говоришь о человеке по имени Эли Оли Али?
      Принцесса кивнула.
      - Когда я была еще совсем маленькая, он уехал в Куатани. Там он стал "большим человеком" - так о нем говорили его сородичи. На самом деле он разбогател, продавая из-под полы запрещенные законом хмельные напитки и торгуя услугами падших женщин. Узнав о том, что его собратьев постигли неудачи в попытках овладеть мною, он посмеялся над ними и объявил, что в городе меня ждет большой успех. А остальное ты знаешь.
      Джем в тревоге опустил глаза. Ему снова представились соединенные между собой лица Каты и Дона Белы. Он помотал головой. Когда же его разум наконец прояснится?
      - Принцесса, ты называешь это место царством снов. Что это значит?
      - А ты до сих пор не понял? Как только я пересекла границу мира Альморана, мне сразу многое открылось, стало известным наверняка то, что прежде я ощущала, как в тумане. Я поняла, что моя прежняя жизнь была ненастоящей. И если, будучи по-прежнему разделенной, здесь я кажусь тебе подлинной, то только потому, что здесь - мир, в котором царят иллюзии.
      - Альморан говорил о тряпке, пропитанной зельем, вызывающим забытье... но со временем я понял, что ему нельзя верить.
      - Я не хочу сказать, что мне ясны все его замыслы, но я точно знаю: он желает удержать нас здесь. Зачем мы ему нужны - это мне непонятно: ведь своими мечтами он творит и богатство, и красоту, и целые армии друзей. Но все же мы зачем-то ему понадобились. Почему-то у меня есть подозрение, что он желает взять меня в жены. Чего он хочет от тебя - об этом я могу только догадываться, но твердо уверена только в одном: он - безумец.
      - Мы должны разрушить его чары! Но как?
      - Хвала богам за то, что нам наконец удалось встретиться здесь, а не в пиршественном зале во время иллюзорной трапезы! Много раз, бродя по этим садам, я пыталась найти, где пролегает граница владений Альморана. Увы, слишком часто я ходила по кругу. Сколько раз я возвращалась к дому, думая, что далеко ушла от него. Принц, вместе с тобой, сейчас, мы познали больше истины, чем за все то время, что томимся в царстве Альморана. Быть может, если мы с тобой тронемся в путь вместе, мы сумеем одолеть странные чары, которыми окутано это царство, и сможем найти место, где его стены более тонки.
      Джем порывисто вскочил.
      - Сейчас же - в путь!
      - Нет, не спеши. Завтра - когда будет светло и когда Альморан будет думать, что мы гуляем по саду. Порой я ощущала, что он следит за мной в то время, когда я сплю. Решившись на эту встречу, я рисковала, но теперь чувствую, что мне пора возвратиться в мои покои как можно скорее. Радуга, пойдем!
      * * *
      У Джема от долгого сидения на земле затекли ноги, и он с трудом поспевал за своими спутниками. В какое-то мгновение, повернув на извилистой тропинке, он решил, что принцесса исчезла, хотя он только что ее видел. Поистине, в этом саду так легко было заблудиться!
      Услышав, как загавкал Радуга, Джем бросился вперед - в ту сторону, откуда послышался лай. За деревьями уже был виден. продолговатый пруд. Принцесса стояла на берегу пруда и пристально смотрела на загадочный дом. Джем бросился к ней. Озаренная луной, девушка вдруг стала поразительно похожа на Кату. Зябко дрожа, она обернулась, устремила на Джема умоляющий взгляд. Ее глаза были полны слез...
      Ката? Да, она была Катой!
      Джем бросился к девушке, сжал ее в объятиях.
      А в следующее мгновение он оказался в пруду и с изумлением понял, что девушка - Ката? Конечно же, нет! - возмущенно оттолкнула его. Джем погрузился в прохладную зеленоватую воду и поплыл к противоположному берегу. Наконец он выбрался из пруда и поднялся на террасу.
      В ту ночь он спал плохо: ему снились дурные сны - они были эротическими, но при этом страшными. Посреди ночи Джем проснулся, весь дрожа, поднялся с кровати и подошел к окнам, чтобы закрыть их. Выглянув из окна, он увидел, что пруд высох и его дно покрылось паутиной трещин. С деревьев облетели листья - сад словно бы умер. Джем, встревоженный и зачарованный, поспешил выйти на террасу, чтобы удостовериться в том, что все, что он видит, - правда.
      А когда он повернулся к дому, на краткий миг ему показалось, что перед ним - руины.
      - Полти... Полти.
      Откуда он доносился, этот стон? Трясясь от холода и пребывая в полном смятении, Боб не сразу догадался, что слышит собственный голос. Он разлепил веки и снова сомкнул. Нет, утро еще не наступило. Воспаленное воображение снова нарисовало ему Полти с синей кожей и пылающими волосами. Боб думал о том, что они с другом так редко разлучались, а если и разлучались, все равно Полти был средоточием жизни Боба так долго, что казалось, так было всегда.
      Теперь Боб уже смутно помнил, как это началось - в тот день, когда он наткнулся на мальчишку с морковными волосами, прятавшегося в конюшне за "Ленивым тигром". Как давно это было - о, ведь это было еще до того, как пришел Арлекин и исполнил свой странный танец на деревенской лужайке! Позже Боб узнал о том, что в тот день Полти прятался в конюшне от досточтимого Воксвелла, злобного отчима, который его нещадно избивал. Но с самого начала Полти показал себя неустрашимым вождем. Между мальчишками завязалась драка, и конечно же, Полти вышел победителем.
      - Полти... Полти...
      Боб перевернулся на спину. Как немилосердно ныли у него руки и ноги! Он смутно догадывался, что лежит на полу. А где же кровать? Нужно найти ее... но не теперь. Боб снова погрузился в дремотные воспоминания. Он думал о Полти в те дни - в те славные денечки, когда они спали в одной постели, рядышком, в "комнате Нова Риэля". Потом он увидел Полти в новом жилете, который для него вышила мать Боба, а потом - Полти обнаженного, лежащего на Скале-Убийце в тот день, когда погиб Вэл... нет, не так: в тот день, когда Полти убил Вэла. Боб знал, Боб всегда знал, что Полти - чудовище, но что он мог поделать? Он знал это, но связь между ними всегда была сильнее этого знания, а еще сильнее было его преклонение перед другом.
      - Полти... Полти...
      Имя друга звучало в сознании Боба подобно набату. О, ему казалось, что его руки и ноги налились свинцом! Язык и губы у него пересохли, ноздри щипало от жуткого зловония. Боб застонал и сжал лицо руками. Но ведь еще не утро, верно? Не могло еще наступить утро. Боб снова, словно по спирали, опустился к глубинам собственного сознания и опять увидел своего огненноволосого друга. Ему припомнился тот день, когда синемундирники арестовали Полти, а потом - то, каким красавцем тот вернулся. Разве это не стало подтверждением того, что Полти всегда все делал правильно? Разве новообретенная красота не была наградой за все его деяния? Боб еще сильнее сдавил пальцами лицо. Чего ему было хотеть от жизни, когда ему выпало счастье служить столь могущественному и прекрасному повелителю? Вдруг Бобу показалось, что он увидел полоску света - призрачного, серого. Может быть, все же настало утро? О, но он больше не должен был валяться здесь! Нужно было позаботиться о чистом белье для Полти, вынести ночной горшок, раздобыть выпивку для опохмелки...
      Боб рывком сел и тут же вскрикнул от страшной боли в голове. Он застонал и пригнулся. На миг ему показалось, что он лежит... в тесной могиле, а головой стукнулся о надгробную плиту, но вскоре он понял, что боль угнездилась у него в глазницах.
      Боль немного унялась, но вместе с этим к Бобу возвратились все ужасы вчерашнего дня. А потом - медленно, постепенно - дико дрожащий Боб осознал все ужасы дня сегодняшнего. Куда он угодил? Что это за место? Пожалуй, в конце концов это действительно было нечто вроде могилы.
      У другой стены тесной каморки лежал, распростершись на полу, Бергроув. Боб сразу уверился в том, что его спутник мертв.
      Глава 39
      ЯСНЫЙ ДЕНЕК
      - Ти-вить! Ти-ву-уу!
      - Ой, погляди-ка! Это же "Боб-багряный"!
      Сидя на ветке у дороги, весело распевала птичка. Ланда потянулась было к ней, но птица испугалась, вспорхнула и улетела прочь. Ланда огорченно вздохнула. Как она сожалела о том, что лишена удивительного дара Каты! Однако она тут же мысленно отругала себя: она была жрицей и обладала собственным даром - вот только она горько переживала из-за того, что даже с помощью этого дара не способна была возвратить Кату.
      - Она не такая храбрая, эта пичуга, как ее тезка, - улыбнулся Хэл.
      - Гм? Ах, ну да, как Боб Багряный!
      - Бедняжка жрица, ты по-прежнему не в себе, да? Стоит ли так изводиться? Я же вижу, как ты мучаешься. Ты побледнела, у тебя темные круги под глазами. Успокойся: никто не винит тебя в случившемся. Нам предстоят большие испытания, и мы должны смотреть в будущее.
      Ланда печально кивнула. Слова Хэла были справедливы, но все же ученый не понимал ее чувств до конца. Она знала, что ни в чем не виновата. В ночь исчезновения Каты на волю вырвались силы Зла. Чье-то коварное, черное колдовство примешалось к чарам жрицы Ланды, и ее подругу затянуло в воронку таинственного смерча. Каждую ночь с тех пор юная жрица совершала магический ритуал, удаляясь в лес и разыскивая в чаще самое старое дерево, какое только могла найти. Каждое утро она, усталая, изможденная, брела назад, к лагерю повстанцев, с тоской признаваясь себе в том, что все ее усилия напрасны. Но Ланда не намеревалась сдаваться. Лучше Каты подруги у нее никогда в жизни не было, и Ланда не желала верить в то, что Ката погибла.
      - Не уверен, что нам стоит идти этой дорогой, - проворчал Бандо.
      - В чем дело, дружище? - обернувшись, спросил Хэл.
      - Не нравится она мне, дорога эта. Утро уж больно ясное - самое время синемундирникам на патрулирование отправиться.
      - Подумаешь, синемундирники! - выдохнул Монах, замыкавший шествие, и вытер вспотевший лоб не слишком чистым носовым платком. - Тут, правда, жарковато, спору нет, да только мне до смерти надоело шастать по этим треклятым чащобам. У меня вся сутана в колючках - с головы до ног оцарапался.
      - И что же, Каплун, ты бы предпочел, чтобы тебя пуля синемундирника поцарапала, а? - хохотнул Бандо.
      Монах выпучил глаза.
      - Но ведь и правда: на дороге - ни души, насколько хватает глаз!
      - Ну, это-то как раз не так уж далеко, Каплун. Дорога поворачивает, или ты не заметил?
      - Ой, лучше не говори мне про зензанские дороги! Ухабы да колдобины. И верхом-то все кишки вытрясет, а пешком - и того хуже. И еще вот что: перестань называть меня Каплуном!
      Не стоило Монаху произносить это слово: словно по команде, Рэгл и Тэгл убежали от отца и принялись выплясывать вокруг священнослужителя и, кривляясь, распевать во весь голос песенку, в которой, в зависимости от обстоятельств, слова менялись:
      Ухабы да колдобины, и кочки, кочки, кочки!
      У Каплуна у нашего нет курочки, нет квочки!
      А почему нет курочки, нет курочки-наседки?
      А потому, что от Каплунчика не народятся детки!
      Бедный Монах только вертелся на месте и возмущенно выкрикивал:
      - Это ложь! Я вам не евнух! У меня все в порядке, как у всех мужчин! И между прочим, есть женщины, которые предпочитают монахов!
      Это была жестокая забава. Хэлу было стыдно из-за того, что Бандо позволяет детям так себя вести, но в то же время считал, что не вправе одергивать мальчиков. Помимо всего прочего, он и сам с трудом удерживался от смеха.
      Только тогда, когда Хэл заметил, как возмущена Ланда, он резко остановился и крикнул:
      - Мальчики! Бандо, вели им прекратить это!
      Бандо ухмыльнулся, хлопнул в ладоши, и мальчишки послушно подбежали к нему и взяли его за руки. Надо сказать, их пляска и песенка хоть немного развлекли бредущих по безлюдной дороге, подобно паломникам, повстанцев. Солнце немилосердно палило. Какое-то время тишину нарушало только позвякивание ружья Бандо, шуршание юбки Ланды да звук шагов. Верхом ехал только Боб Багряный и, как всегда, далеко впереди своих спутников. Держа наготове заряженные пистоли, он внимательно осматривал дорогу и окрестности. В данный момент он был уже за поворотом, и товарищи его не видели и не слышали. Так продолжалось большую часть дня.
      На самом деле в том, что Боб Багряный ехал впереди и играл роль разведчика, призванного сообщить друзьям об опасности, была своеобразная ирония: для маленького отряда повстанцев не было большей опасности, нежели их предводитель. Много раз на протяжении долгих странствий Хэл убеждал вождя мятежников отказаться от маски, которую тот никогда не снимал, и от красной куртки. Но это было бесполезно. Этот человек, который в действительности был не кем иным, как свергнутым королем Эджландии, не желал приобрести более безопасное обличье. Порой Хэлу казалось, что их предводитель рискует намеренно, не заботясь ни о своей собственной жизни, ни о жизни своих соратников. Так было не всегда, но увы, теперь казалось, что самые славные дни для Боба Багряного давно миновали.
      Монах искренне надеялся на то, что скоро на пути отряда встретится какая-нибудь придорожная таверна.
      - Честное слово, никогда не привыкну к этим зензанским обычаям, жаловался он. - И зачем синемундирникам понадобилось завоевывать это королевство - ума не приложу, если тут нет даже признаков культуры! В Эджландии за любым поворотом тебя ждет не дождется уютная пивная, где можно славно отдохнуть и немножко подкрепиться.
      - Ну, насчет тебя "немножко" - это вряд ли, Каплун, - не удержался от язвительности Бандо. Он мог бы возмутиться по поводу нападков Монаха на его родную страну, но ограничился тем, что добавил: - Ну, так что, ты бы предпочел усесться, положить ножищи на стол, скрестить пальцы на своем жирном пузе да любоваться синемундирниками, которые бы сидели напротив тебя, сверкая остро заточенными штыками, а?
      Хэл рассмеялся.
      - Ну и что такого, Бандо? Мы же всего-навсего труппа бродячих актеров, направляющихся в город в надежде на удачу!
      - Да уж, очень мы смахиваем на актеров! Славно выдумано, нечего сказать! Ну а ежели нас попросят что-нибудь изобразить, тогда что?
      - И изобразим, старина, не переживай! Ну вот смотри: Рэгл и Тэгл спляшут, Ланда сыграет роль прорицательницы, я прочту какое-нибудь классическое стихотворение, ну а ты, Бандо, - ну, ты мог бы спеть одну из своих симпатичных песенок. Ну, вот, к примеру - "Багряную куртку всегда он носил". Ну а наш Монах, который так жаждет поскорее набить желудок, мог бы показать фокус со шпагоглотанием.
      - Ш-шпаго... глотанием? - испуганно переспросил Монах. - А-а-а, знаешь что, почтенный Бандо, пожалуй, ты прав: не стоит нам рисковать и наведываться в эти зензанские забегаловки. Я всегда считал тебя человеком мудрым. И вот скажи-ка теперь: как думаешь, не стоит ли нам снова углубиться в лес?
      Монах догнал Бандо и стал ласково гладить его руку. Рэгл и Тэгл непременно что-нибудь неприличное сымпровизировали бы по этому поводу, но тут Бандо торопливо проговорил:
      - А Боб Багряный? Наш предводитель - он-то как, Хэл?
      Вероятно, Хэл бы что-то ответил, но не успел. За поворотом послышался шум: громкие голоса, а потом - ржание лошади.
      А потом - выстрелы.
      Бандо закричал:
      - Ланда! Держи мальчишек!
      Схватив ружье наперевес, зензанец со всех ног рванулся вперед, в бой. Рэгл и Тэгл, которых крепко прижала к себе Ланда, пытались вырваться, чтобы броситься вдогонку за своим отважным отцом. Взгляд Хэла метался между Ландой и Бандо. Он не мог решить: то ли остаться и помочь девушке удержать мальчиков, то ли догнать старого товарища по оружию.
      Монах нырнул в кусты и в страхе выглядывал из-за них.
      Но на самом деле бой уже был окончен.
      А вот беды только начинались.
      Казалось, от зноя листва деревьев вдруг как-то неестественно застыла, перестала шуршать. И впереди, и позади в воздухе мерцало жаркое марево. Пролитая кровь уже высыхала в мелкой, как пудра, пыли. Было что-то древнее, классическое в этой сцене: если бы актеры, которые, согласно пьесе, должны были остаться в живых, уже ушли за кулисы, то те двое, кому суждено было умереть, долго бы лежали на подмостках в одиночестве.
      Но те, кому суждено было остаться в живых, остались и теперь не отводили глаз от трупов.
      - Государь, о чем ты только думал? - прошептал Хэл, сокрушенно подняв руки.
      Предводитель мятежников убрал пистоль в кобуру, медленно повернулся в седле и процедил сквозь стиснутые зубы:
      - Не называй меня государем! Сколько раз я тебе это повторял, Хэл, сколько раз?
      Хэл сам удивился тому, как резко ответил:
      - Ну и как же мне тебя назвать? Безумцем? Глупцом?
      Он бросил встревоженный взгляд на Ланду, которая с трудом удерживала мальчишек. Те вырывались, стремясь броситься к трупам, лежавшим посреди дороги. Как ни старалась девушка, в конце концов Рэглу и Тэглу удалось обрести свободу, и они, завывая, принялись скакать вокруг мертвых синемундирников. Монах пытался выбраться из густых зарослей репейника. Бандо ушел вперед и теперь, держа под уздцы, успокаивал лошадей, лишившихся всадников.
      Предводитель повстанцев указал большим пальцем на напуганных лошадей.
      - Нам ведь нужны были еще лошади, не так ли? И если, торгуясь, мы прикончили двоих синемундирников, разве это не честный торг?
      Услышав эти слова, Ланда шагнула вперед и заявила:
      - Не мы их убили, а ты. Боб, это были всего-навсего простые патрульные! Двое глупых парней, которые ехали по дороге! Ты помнишь тех двоих, которые были взяты в плен возле замка Олтби, - Морвена и Крама? Эти двое запросто могли оказаться Морвеном и Крамом! Боб, ты мог убить Морвена и Крама!
      Боб Багряный только презрительно скривил губы. Монах взвизгивал, стараясь выбраться из колючих кустов. Хэл сглотнул подступивший к горлу ком. Наблюдая за Ландой, он вдруг восхитился ее дерзостью. И в ту пору, когда он посвящал свою жизнь науке, и за время, что провел в отряде мятежников, Хэл почти не общался с представительницами прекрасного пола. Его мнение о женщинах сводилось к тому, что это - хрупкие, декоративные создания, совершенно не подходящие для такого мужчины, как он. О да, конечно, он помнил о недолгом браке Бандо, но даже прекрасная женщина-воительница Илоиза, при всех ее несомненных достоинствах, не смогла убедить Хэла в том, что ему необходима спутница жизни. А вот Ланда - это было что-то совсем другое.
      Ученый кашлянул и сказал:
      - Ланда права, Боб. Ты действовал поспешно и жестоко, и кто знает, какие беды ты на нас навлек? Где два синемундирника - там может быть и больше, намного больше, и они запросто могут быть где-то совсем недалеко. Или ты забыл об этом?
      Последние слова Хэл произнес срывающимся голосом. Ему вдруг стало страшно. Ланде то что - она ведь не знала, кто такой на самом деле их предводитель. Знал об этом только Хэл, и это знание стало для него тяжелой обузой. Ученый выпрямился, запрокинул голову. Если бы Боб Багряный сейчас шагнул к нему и дал пощечину, Хэл бы не удивился. Более того: он бы почувствовал, что заслужил эту пощечину.
      Но Боб Багряный не ударил старого товарища - то есть он не нанес ему удара физически.
      - Хэл, я тебя всегда считал разумным человеком.
      - О чем ты? - не совсем поняв, к чему клонит предводитель, озадаченно спросил Хэл.
      Ответ был короток и прост.
      - У меня на глазах ты превращаешься в сентиментального идиота.
      Хэл покраснел.
      Монах, воюя с репейниками, снова жалобно взвизгнул.
      - Видишь ли, - с усмешкой продолжал предводитель мятежников, - дело в том, что я прекрасно осознаю ту опасность, с которой сталкиваюсь. Разве Боб Багряный не славится своей дерзостью? Так было всегда, и так всегда будет. Вряд ли бы я ухитрился так долго жить жизнью мятежника, если бы не знал, на что способны синемундирники. Кроме того, Хэл, ты вынужден будешь согласиться с тем, что уж если я в чем и могу соперничать с твоими научными познаниями, так это в том, что касается агондонской драматургии. В данном случае я имею в виду очередность и время появления актеров.
      - Государь? - вырвалось у недоумевающего Хэла. - То есть, господин... То есть, Боб?
      Знаменитый разбойник указал на валяющиеся на дороге трупы.
      - Этих двоих не хватятся до вечера по меньшей мере. Вот я и пожелал убрать их с дороги для того, чтобы подготовиться к следующему явлению. Кроме того, я хотел раздобыть лошадей для тебя и Бандо. Ведь нам уже давно нужны лошади, не так ли, дружище? - Боб хлопнул Хэла по плечу. - Хватит нам шататься по буреломам! С сегодняшнего дня Боб Багряный берется за старое. Ну а теперь ступай, помоги нашему толстяку выбраться из репейников, а то он так там и застрянет навсегда.
      Глава 40
      ЗАЗЕРКАЛЬНЫЕ ВИДЕНИЯ
      - Малявка! Рыба! Сюда! Скорее!
      Раджал осваивался быстро. Первым делом он воровато глянул вправо и влево, затем махнул рукой и позвал за собой мальчишек. Они выбежали из проулка как раз в тот момент, когда старики, исполнявшие "танец обреченных" отвлекли внимание стражников-уабинов. За считанные мгновения Раджал и его новые приятели затерялись в толпе, заполнившей площадь. На пыльной земле все еще кое-где темнели пятна крови. Галерея, обрамлявшая рынок, в одних местах просела, в других обуглилась, но базар уже снова шумел и был полон народа, словно город и не был захвачен врагами.
      Для торговцев, казалось, это ровным счетом никакого значения не имело, а уж для воришек - тем более. Где-то в другом месте, сопровождаемый Сыром и Губачом, Фаха Эджо "обрабатывал" прилавки, заваленные миткалем и муслином, батистом и шелком. Где-то неподалеку Прыщавый и Аист, словно вороны, кружились около лотков с украшениями. Только стражники-уабины сдерживали пыл воришек, но этих гордых мужчин в белых одеждах, восседавших на высоких черных конях, мало интересовали какие-то мальчишки-оборвыши. Уабины настороженно наблюдали за исполнителями "танца обреченных". Над рыночной площадью парил их странный бессловесный напев, перекрывая базарный гам.
      Время от времени сквозь просветы в толпе Раджал видел, как вертятся загадочные фигуры танцоров, как их коричневые босые ступни взбивают пыль.
      - Скоро они закончат танец! - поторопил Раджала Рыба.
      - Ага, надо поторопиться, - шепнул в ответ Раджал. - За работу!
      Раджал немало повидал на своем веку, чтобы отбросить страх, но для многих на рыночной площади это было не так. Вскоре странных юродивых окружило плотное кольцо народа. Встревоженные и зачарованные зрелищем зеваки вряд ли могли почувствовать, что к их карманам или кошелькам, висящим на цепочках на поясе, тянутся чьи-то ловкие руки. Все быстрее и быстрее двигались танцоры, все быстрее били бубны. Взлетали и развевались длинные седые бороды танцующих стариков. Проворно сновали по карманам ловкие смуглые пальцы воришек.
      Вертясь и притоптывая, блаженные вдруг перестали завывать без слов и завели странную, безумную песню:
      Все мечты - миражи,
      Все дела - миражи,
      Растворяется все в поднебесье!
      От весны до весны
      Зазеркальные сны
      Растворяется все в поднебесье!
      И волшебный кристалл,
      Тот, что ярко сверкал,
      Тот, что тьму разгонял,
      Растворился, пропал!
      Все, что видим вокруг,
      Все, что сбудется вдруг,
      Растворяется все в поднебесье!
      Если бы Раджал слушал повнимательнее, его, пожалуй, испугали бы слова этой песни. Но Раджал был очень занят: он пытался незаметно вытянуть зажатый у одной из засмотревшихся на танцоров женщин под мышкой рулон красного репса. Раджал наморщил лоб, до боли закусил губу. Но даже сейчас, в такой ответственный момент, внутренний голос, не умолкая, твердил ему: "Что же ты делаешь? Зачем воруешь? Зачем связался с этими подлыми, низкими грабителями?" Раджал мог ответить этому голосу одно: все казалось ему нереальным. С тех пор как он потерял кристалл, он словно перешел в другой мир - мир иллюзий. Он находился вне реальности, и жизнь его могла стать настоящей только тогда, когда он снова сожмет в руке мешочек с драгоценной ношей.
      Но как это могло сбыться?
      Полководец вперед
      Свое войско ведет
      Растворяется все в поднебесье!
      Пушки яростно бьют,
      Громко рога поют
      Растворяется все в поднебесье!
      Как поступит герой,
      Знаем лишь мы с тобой...
      Старики распевали бы в таком духе и дальше, но слова песни встревожили уабинов. Измена? Предательство? Пусть куатанийцы терпимо относились к этим блаженным, но уабины куатанийцами не были.
      Грянул выстрел, встал на дыбы вороной жеребец. В следующее мгновение и танцоры, и толпа зевак разбежались. Раджал в последний миг успел выхватить у женщины из-под мышки свернутую в рулон красную ткань. Однако принадлежала ему эта добыча недолго. Он опрометью бросился прочь, но тут же обернулся и выронил ткань, услышав дикий детский крик.
      Кричал Малявка. Он извивался, как змея, крепко схваченный каким-то торговцем-толстяком. Выхватив из складок тюрбана кинжал, толстяк прижал его острое лезвие к горлу мальчишки.
      - Отпусти его! - вскрикнул Раджал. Он был готов протолкаться к Малявке, и в это мгновение острый кинжал его почему-то совсем не пугал. К счастью, как раз в это время рядом громко заржала и встала на дыбы другая уабинская лошадь.
      Торговец упал навзничь. Малявка опрометью бросился прочь. Раджал схватил его за руку.
      - Сюда! - послышался голос Рыбы.
      Неподалеку до самой земли свисали доски - половицы просевшей части дворцовой галереи. Трое друзей проворно вскарабкались наверх. Вскоре они оказались в безопасности, на безлюдной галерее.
      Из-за колонны выглянули маленькие глазенки.
      В длинных прохладных коридорах дворца было пусто и тихо. Маленькие глазенки сверкнули, маленькая лапка поскребла шею под ошейником, изукрашенным драгоценными камешками. Обезьянка Буби выскочила из-за колонны и запрыгала по коридору. Нет, она ничего не боялась - просто осторожничала, ожидая, что в любое мгновение услышит, как топают по коридору стражники. Забавно: в последние дни стражники во дворце стали какие-то другие, не такие, как раньше - вроде тех, что пытались утащить куда-то беднягу-капитана, не дав тому даже протез пристегнуть. С тех пор происходило что-то непонятное - но что именно, этого Буби уразуметь своим маленьким умишком не могла. Что же это значило - эти оглушительные взрывы, сверкающие на солнце лезвия кривых мечей? Но обезьяна твердо знала одно: новые стражники нравились ей еще меньше прежних. Как Буби хотелось поскорее вернуться на корабль и опять отправиться в плавание! Ну а капитан чем занимался? К примеру, сейчас он громко храпел в своей комнате после обильного пиршества. А Буби было скучно.
      Пропрыгав какое-то расстояние по коридору, обезьянка нашла открытое окно и вспрыгнула на подоконник, а с него перебралась на карниз и решила прогуляться по нему. Закатное солнце ласково согрело плешивую спинку обезьяны. Зверька нисколько не пугала высота. Только услышав загадочное шипение, Буби удосужилась глянуть вниз и увидела ров, в котором кишели какие-то длинные узкие твари с головами, украшенными раздутыми капюшонами.
      Кобры!
      Буби испуганно взвизгнула и вцепилась в оконный переплет. В следующее мгновение она спрыгнула на пол и оказалась в незнакомой комнате, наполненной ароматом благовоний.
      - Ф-у-у! - облегченно выдохнул Раджал и утер вспотевший лоб. - Еле ноги унесли.
      - Я кошелек потерял! - заныл Малявка.
      - А я - отрез дорогой ткани! - вздохнул Раджал.
      - Тоже мне ворюги! - осклабился Рыба, извлек из складок грязной набедренной повязки сморщенный высушенный фаллос самца антилопы и победно продемонстрировал его товарищам.
      - Амулет, приносящий удачу? - набычился Малявка. - Это нечестно!
      Рыба выпучил глаза.
      - Не было у меня никакого амулета, пока я его не спер! - Он вскочил и топнул ногой по смятой занавеске. - Так вот куда господа поглазеть выходят? Небось отсюдова тебя хорошо видать было, а, ваган?
      - Пригнись! - прошипел Раджал.
      - Зачем это? - Рыба перегнулся через балюстраду. - Чего бояться-то? Гляди - все опять, как было.
      Он был прав. Как только стражники разогнали блаженных стариков, площадь приобрела свой обычный вид. Кричали теперь только торговцы, предлагавшие свой товар, покупатели, азартно торговавшиеся с торговцами, да кое-кто, кого прижали в толпе. Раджал, прищурившись, обвел взглядом рыночную площадь.
      Но нет, все было не так, как раньше. Посередине площади по-прежнему возвышался Круг Казни, но казни в эти дни были лишены всяческих церемоний, которые предпочитал калиф.
      Сердце Раджала забилось так громко, что его стук перекрыл гул базара.
      Рыба вскрикнул:
      - Там Фаха!
      Выкрикнуть имя воришки - вряд ли так стоило поступать собрату по воровскому ремеслу, а уж тем более этому собрату совсем не стоило подпрыгивать и тыкать пальцем в толпу, находясь там, где ему вовсе не положено находиться. Раджалу надо было бы усмирить Рыбу, но он вдруг онемел от страха. Лишь на краткий миг он искоса взглянул в другой конец галереи, лишь на краткий миг там мелькнуло лицо.
      Раджал хлопнул Рыбу по плечу:
      - Приглядывай за Малявкой!
      - Чего? А ты куда собрался, а?
      Раджал ничего не ответил. Легко, пружинисто он побежал по галерее, то пригибаясь под покосившимися арками, то лавируя между колоннами. Он и сам не был уверен в том, что видел это лицо. Уже дважды он вот так бегал, и оба раза преследуемый им человек ускользал от него. Но в одном Раджал не сомневался: кто-то следил за ними; не сомневался и в том, кто это был: тот самый подлый мерзавец, что напал на него в темнице! Раджал по натуре не был жесток, но если бы ему удалось изловить этого негодяя, уж он бы ему задал трепку! Одного того, что Раджала чуть было не казнили вместо этого мальчишки, было вполне достаточно, чтобы как следует отколотить того. Но куда этот злодей девал Кристалл Короса?!
      Вновь и вновь в последние дни Раджал вспоминал о том, как вертелся, привязанный к пыточному колесу. Вправду ли он увидел кристалл, горящий на груди у дочери калифа? Вправду ли от ее пальцев к нему протянулись волшебные лучи? Раджал не раз спрашивал у Прыщавого, не заметил ли он в тот день чего-нибудь странного. Парнишка-буфетчик помнил только о взрывах бомб, после которых на площадь ворвались уабины.
      Раджал многого не понимал. Но если бы ему удалось изловить мальчишку-предателя, быть может, тайну удалось бы раскрыть. Раджал в этом был уверен.
      Маленькие глазенки выглянули из-за ширмы.
      В просторной, тихой, прохладной комнате в этот закатный час вроде бы никого не было. Буби пошевелила ноздрями, принюхалась. Обезьянка долго прожила на борту корабля и привыкла к сильным запахам, вот только запахи на корабле были совсем не такие. Для обостренного обоняния обезьяны ароматы, наполнявшие эту комнату, были столь же дурманящи, сколь дым, который мужчины, жившие в этой стране, вдыхали через извилистую трубочку, вставленную в сосуд с булькающей жидкостью. У Буби от запахов благовоний закружилась головка, но все же она осторожно пошла по комнате, с любопытством разглядывая резную мебель, хрупкие разрисованные ширмы, мерцающие под тонкими покровами стекла зеркал.
      Будто бы от дуновения ветерка одно из покрывал сползло с зеркала и с тихим шелестом легло на пол. Буби вздрогнула, увидев в зеркале собственное отражение. Обезьянка съежилась - другая обезьяна тоже съежилась. Буби оскалилась - и другая обезьяна тоже оскалилась. Буби почесалась - и другая обезьяна почесалась. Ну конечно, это была не настоящая обезьяна, это была просто живая картинка! Буби возмущенно зашипела. Кто же решил так хитро подшутить над ней и напугать ее? Тут обитало какое-то колдовство, какое-то странное колдовство - в этом обезьянка уже не сомневалась.
      Вдруг Буби показалось, что она расслышала какой-то звук. Буби резко развернулась. Кто-то стонал. Что бы это могло значить? Обезьяна в зеркале молчала. Может быть, звук доносился из-за одной из ширм? Из-за той, на створках которой был изображен фонтан? Буби, конечно, не знала, что это фонтан. Маленькое сердечко обезьянки часто забилось. Она очень жалела о том, что попала в эту странную комнату. Осторожно, стараясь не шуметь, Буби направилась к нарисованному фонтану.
      Заглянув за ширму, обезьянка сама застонала. За ширмой лежала девушка с корабля - та самая, которая так загадочно появилась на борту в последнюю ночь плавания! Буби в отчаянии таращилась на неподвижно лежавшую девушку, вспоминая о том, как славно было сидеть у нее на руках, и о том, что эта девушка разговаривала с ней, как с подружкой. Что же с ней случилось?
      И тут Буби разглядела кандалы и цепь.
      Обезьянка встревоженно обернулась, гадая, что ей делать. И тут комната вдруг наполнилась странным светом. Казалось, он стремится озарить все темные углы, проникнуть за ширму. Что это могло быть такое? Буби взвизгнула бы, но ее страх был настолько силен, что она и взвизгнуть не решалась. Обезьянка осторожно выглянула из-за ширмы и с изумлением увидела фигуру, сотканную из золотого сияния, между зеркалами. О, но ведь эту фигуру она не раз видела прежде, когда сновала по кораблю! У обезьяны хватило ума не высовываться из-за ширмы. Буби нежно прикоснулась лапкой к девушке - словно это прикосновение могло облегчить ее страдания.
      Золотой человек поднял руку - и покровы один за другим слетели с зеркал. Он медленно поворачивался по кругу, не касаясь ступнями пола. Медленно, постепенно в зеркалах оживали образы.
      - Видишь, уабин? Вот твоя мечта! Но здесь и то объяснение, которого ты ищешь. Вот почему все должно быть исполнено по моему слову.
      Эти речи для Буби ничего не значили. Они только гадала, к кому же они обращены. Ведь больше в комнате никого не было.
      Но нет, кто-то был, кто-то еще... Серый призрак, парящий в воздухе рядом с золотым человеком.
      - Хватит, - послышался голос. - Хватит с меня этих фокусов! О, Золотой, неужто ты будешь испытывать мое терпение и дальше и доведешь меня до смерти? Девушки здесь нет!
      - Уабин, она повсюду вокруг тебя.
      - Что? Я не понимаю!
      - Смотри, уабин, смотри.
      В это мгновение вспышки света прекратились, и в каждом из зеркал возникло изображение прекрасной темноглазой девушки. Забыв о своем призрачном существовании, собеседник золотого человека испустил пронзительный вопль и был готов броситься к девушке. Ее глаза дерзко сверкнули, а в ее груди полыхнуло что-то яркое и темное одновременно что-то лиловое, но при этом слепящее глаза. Светящееся сердце - вот на что это было похоже.
      Золотой человек насмешливо проговорил:
      - Уабин, а ведь она и вправду хороша, верно? Однако сдержи свое нетерпение, сдержи еще ненадолго. Не забывай о том, что следует совершить священные церемонии. - Пока он говорил, все цвета внутри зеркал потускнели. Прозрачные полотнища покровов сморщились складками, начали метаться по полу, как будто ими играли порывы ветра. Глаза девушки разгорелись ярче, теперь они сверкали так же, как кристалл у нее в груди. Но золотой человек только рассмеялся. - О да, девчонка, ты можешь гневаться сколько угодно, но очень скоро ты станешь принадлежать нам! Что ты собой представляешь, как не сосуд для той силы, что находится внутри тебя, - той силы, которую мы скоро освободим и которой завладеем! Это - твоя судьба, и тебе не избегнуть ее!
      - О, Золотой, пусть она выйдет из зеркала! Разве ты не можешь устроить так, чтобы я хоть на миг обнял ее?
      Но золотой человек, похоже, уже не слушал своего призрачного спутника. Серая дымка силуэта уабина то и дело исчезала за мятущимися полотнищами сорванных с зеркал покровов. Голос золотого человека зазвучал еще более насмешливо:
      - Ах, красавица, я так и думал - лиловый кристалл у тебя, вот как? Стало быть, мальчишка-ваган утратил свою драгоценную ношу! Не стоило ли мне это предвидеть? Ну, что ж, он сыграл свою роль в этом путешествии, и теперь ему конец! Я уверен в том... - золотой человек снова расхохотался, - ...что он очень скоро получит по заслугам...
      - О, Золотой, - умолял призрак, - пусть она подойдет поближе, самую малость поближе, пожалуйста! Позволь, я хотя бы прикоснусь к ее бестелесному образу!
      Но картины в зеркалах замерцали и сменились другими, а золотой человек засветился ярче. В страхе и тревоге Буби смотрела и видела господина Раджала, привязанного к колесу, потом - лежащего в темной каморке, потом бегущего по рынку, потом - в незнакомой красивой комнате. Губы Раджала разжимаются, он беззвучно кричит... Буби сама чуть было не вскрикнула от испуга. Но господин Раджал исчез так же внезапно, как появился. В зеркалах возникла новая картина - прекрасный сад, а в саду - девушка. Та самая - и все же другая, а с ней рядом... возможно ли! Это же господин Джем! Буби с трудом удерживалась от того, чтобы не взбежать вверх по створке ширмы. Волнение и страх владели обезьянкой, но тут зеркала показали Кату. Она была в развевающихся одеждах и тоже казалась какой-то другой. Буби бросила обескураженный взгляд на девушку, неподвижно лежавшую рядом с ней, снова посмотрела на зеркала. Мерцали и вспыхивали многократно повторенные картины.
      - Хватит! - вскричал призрак. Было такое впечатление, словно он пытался обрести телесность. - Что это за видения в зеркалах?
      Ответа не последовало. Золотой человек разгорался все ярче и ярче. Новые и новые образы мелькали в зеркалах. Еще одна девушка, еще более прекрасная... Кто это такая? Что происходило?
      - О, Золотой, - вскричал призрак, - я ничего не вижу... Золотой, все меркнет вокруг...
      Призрак исчез, остался только золотой человек. Он вращался и вращался над полом посреди зеркал. Лицо красавицы, казалось, заполнило собой всю комнату. Она словно бы рвалась на волю из Зазеркалья и, что уж совершенно невероятно, находилась сразу везде. Золотой человек запрокинул голову. Трудно было сказать, что за звук сорвался с его губ - смех или вопль. Буби понимала одно: это крик безумца.
      - О моя госпожа! - прокричал золотой человек. - О моя зазеркальная госпожа! Настанет день - и ты станешь для меня настоящей, и мы будем вместе! Скоро, очень скоро придет конец этим зазеркальным видениям! Уабин тупица, от него никакого толка. Принц Джемэни, мальчишка-ваган, девчонка Катаэйн - все глупцы, как на подбор! Как я проклинаю себя за свою слабость, за то, что нуждаюсь в таких слугах! Но очень скоро мне больше никто не понадобится, ибо я буду обладать тобой, а ты - мной, а все прочее станет нам безразлично! Скоро, моя милая, любимая моя, скоро, скоро!
      С этими словами золотой человек исчез, цвета в зеркалах померкли, перестали метаться по полу легкие прозрачные покровы. Буби дрожала. Она так и не решилась выйти из-за ширмы и уселась рядом с неподвижно лежавшей, скованной цепью Катой.
      Глава 41
      ОБМАНУТЫЕ НАДЕЖДЫ
      Раджал остановился, тяжело дыша. Солнце рассеивало тени. Под ногами у юноши предательски скрипели половицы. Дважды он чуть было не провалился, ступая по обугленным доскам. Раджал осторожно шагнул в сторону и перегнулся за балюстраду. Рыба и Малявка теперь были далеко внизу. Но куда девался мальчишка из темницы? Раджал прищурился, огляделся по сторонам.
      Позади послышались голоса.
      - При свете дня, вот как?
      - Да, да! Так ты говоришь, они поднялись сюда?
      - О, тут небезопасно!
      - Старик, ты меня за нос водишь!
      - Господин, нет!
      Раджал резко обернулся. Он думал, что попасть на галерею можно было только из Дворца с Благоуханными Ступенями. Видимо, это было не так. Через определенные промежутки по окружности галереи имелись лесенки для слуг... и для стражников. И вот теперь под одной из таких лесенок поднимался свирепой наружности уабин с саблей наголо. Следом за ним, запыхавшись, едва поспевал толстяк-торговец.
      Раджал нырнул за колонну и притаился.
      - Теперь куда? - рявкнул уабин.
      - О-о-о... Если бы я знал, куда! - в отчаянии отозвался толстяк.
      - Старик, ты болван!
      Раджал затаил дыхание. Если бы эти двое пошли в его сторону, ему оставалось бы только спасаться бегством.
      "Корос, божество, рожденное из камня, услышь дитя свое, молю тебя!"
      Снизу послышалась музыка. Раджал искоса глянул на площадь и увидел стариков - исполнителей "танца обреченных". Вокруг дерзких и упрямых плясунов уже вновь собралась толпа зевак. На этот раз их представление выглядело иначе: один из стариков играл на цимбалах, второй - на бубне, а третий - на дудке с шарообразным утолщением. Под заунывную мелодию под ногами у старика начало разворачиваться нечто вроде ленты.
      Раджал вздрогнул. Не померещилось ли ему? Сначала он решил, что старик заклинает змею, но потом оказалось, что это вовсе не змея, а просто веревка. Веревка, раскручиваясь, поднималась вверх - все выше и выше. Вскоре ее верхний конец был уже выше голов зевак. Раджал шагнул ближе к балюстраде. Обугленная половица под его ногой треснула.
      - Что это было?
      Уабин успел уйти в противоположную сторону, но, услышав треск, обернулся. Его сабля угрожающе сверкнула.
      Торговец испуганно взвизгнул.
      Веревка раскачивалась совсем близко.
      Раджал спрыгнул с галереи. Вцепившись в веревку, странным образом сохранявшую вертикальное положение, он повис над рынком.
      Уабин пришел в ярость.
      - Да он акробат, вот оно что?
      Он бросился к балюстраде. В следующее мгновение лезвие его сабли рассекло бы веревку, но этого не произошло. Произошло другое: столбики балюстрады подломились и уабин с диким воплем рухнул вниз.
      Толпа возликовала.
      - Ой, мамочки! - опять взвизгнул толстяк-торговец и стал в отчаянии рвать на себе бороду.
      Старики-юродивые продолжали играть, но со всех сторон к месту происшествия уже спешили стражники. Толпа расступалась. Раджал чувствовал, что падает, но его падение не было таким внезапным, как у уабина. Как только последние звуки дудочки смолкли, волшебная веревка, быстро, но плавно свернувшись, опустила Раджала на землю на безопасном расстоянии от приближавшихся стражников.
      Раджал схватил веревку и со всех ног припустил прочь.
      * * *
      Те люди, которые затевают беседу с глазу на глаз в покоях, принадлежащих царственным особам, как правило, могут рассчитывать на подобающую важным персонам почтительность. Ни при каких обстоятельствах великие люди мира сего не должны испытывать какие-то неудобства из-за чьего-либо неподобающего поведения, не говоря уже о том, что никто не имеет права беспокоить их во время таких уединенных бесед. В конце концов для охраны важных особ от подобных вульгарных помех существует надежная стража. Естественно, если защита в лице стражников отсутствует, если она кем-то ликвидирована, важные особы вправе встревожиться. Их тревога вправе усилиться вдвойне, если этими важными особами являются калиф Оман Эльмани и его верный визирь Хасем, находящиеся во дворце, наводненном ордами захватчиков. Стоит ли упоминать о том, как они должны тревожиться, если в этой обстановке обсуждают тайную стратегию?
      - Неужели у нас так-таки не осталось никакой надежды? - в отчаянии проговорил калиф. - Конечно же, Большой Мальчик может нас спасти!
      - Надеяться на это можно. Но сумеет ли он оказать нам помощь вовремя?
      - Вовремя? Хасем, не хочешь же ты сказать...
      - До того как твою дочь увезут уабины? Оман, боюсь, это как раз то, что я хочу сказать.
      - Если бы только можно было разыскать Эвитама! - взвыл калиф.
      - Ах, - печально вздохнул визирь, - ты, похоже, снова вспомнил об этом своднике, Оман. Разве на него можно возлагать какие-то надежды? О да, он верен нам и всей душой желает помочь нашему делу, но разве он может успеть за считанные дни совершить то, чего мы не могли добиться за многие солнцевороты?
      - Но он обещал! Хасем, как ты можешь в нем сомневаться?
      - Очень просто, Оман. Ну, будет же, перестань думать о прорицателе Эвитаме. Боюсь, от колдовства нам теперь ждать нечего. Если уж и говорить о колдовстве, то, увы, оно, похоже, против нас - если верить кое-каким слухам, которые до меня дошли.
      Калиф вытаращил глаза.
      - Хасем, о чем ты говоришь?
      - Достаточно будет сказать, что один эджландский аристократ представляет собой нечто большее, нежели видно невооруженным взглядом.
      - Эмпстер-лорд? - прошептал калиф. - А он-то как со всем этим связан? Да я уже успел забыть об этом лгуне! Знаешь, я тебе честно скажу: он мне никогда особо не нравился. Я тебе никогда не рассказывал о том, что в то время, когда он здесь побывал впервые, он со мной так говорил, будто я законченный тупица? Так что я бы и без предупреждения Пламенноволосого обошелся. Прекрасно я знаю, что он за фрукт, этот Эмпстер-лорд.
      - Ты его сразу насквозь увидел, Оман?
      - Конечно. Уж слишком у него руки гладенькие.
      - Ну, в таком случае ты не слишком удивишься, если я скажу тебе, что он в сговоре с уабинами?
      - Что?! - вскричал калиф. - А я-то думал, что он изменил только Эджландии! Получается, что он становится изменником везде, где бы ни оказался?
      - Похоже на то, Оман. Покуда я располагаю только рассказами кое-кого из дворцовых наушников, а они поведали мне о том, что видели, как этот двуличный господин возвращался из флигеля, отведенного уабинам... вернее говоря, Оман, - занятого уабинами. Имеются и другие донесения - более странные, и я пока не уверен в том, что им следует доверять. Достаточно будет сказать, что этот Эмпстер-лорд неопровержимо доказал, что он - наш враг.
      - Хасем, его следует казнить! Колесовать его!
      - Несомненно, - сухо отозвался визирь. - Если он задержится здесь после того, как уйдут уабины.
      - Уабины! - взвизгнул калиф, сидевший на мягком диванчике, и резко выпрямился. - Хасем, я бы его удушил собственными руками! А уж этого мерзавца, Рашида Амр Рукра... - Тут калиф дал волю своей разбушевавшейся фантазии и принялся гневно разглагольствовать о тех изощренных способах пыток, которые был готов применить для вождя уабинов. Он взахлеб перечислял бичевание, дыбу, раскаленную кочергу... Но вдруг послышался громоподобный стук в дверь.
      - Уабины! - пискнул толстячок-калиф, схватил подушку и закрылся ею как щитом.
      - Нет, это просто невыносимо! - воскликнул визирь Хасем и вскочил, полагая, что явился гонец с какой-нибудь вестью для калифа. Но явился не гонец, а раб с известием о том, что за дверью уже давно томится в ожидании придворный сводник и что в данный момент он сильно нервничает. Раб сказал бы что-нибудь еще, но визирь влепил ему пощечину. Возмутило его вовсе не то, что слуга без приглашения ворвался в покои владыки. Визирь уже был готов расстаться с надеждой... И тут...
      - Тупица! Остолоп! Разве я не приказал тебе впустить Эли Оли Али, как только тот появится?
      - Хасем! Неужели!..
      - Благословен Терон, если это так!
      Калиф отшвырнул подушку, вскочил и завертелся на месте. Волнение, овладевшее им, было поистине неописуемым. Он хрипло вскрикнул:
      - Сводник! Нашел ли ты прорицателя?! Привел ли его сюда?!
      Кланяясь и изображая приветственные жесты, Эли Оли Али устремился к калифу. Его жирная физиономия блестела, озаренная лучами послеполуденного солнца.
      - Пф-ф-ф, ваше владычество, как сказать, как сказать... Если ты спрашиваешь, о калиф, стоит ли прорицатель за дверью - тогда я скажу: нет, я не нашел его. Только могущественному Терону под силу найти его.
      - Хасем, что он несет?
      Сводник скалил зубы и довольно потирал руки. Ожидание вестей было настолько велико, что ни калиф, ни визирь не высказали своднику недовольства по поводу того, что его лицо не было закрыто ритуальной маской. Быть может, после вчерашней ночи он решил, что настолько приблизился к владыке и его советнику, что теперь мог пренебречь такими глупыми условностями? Визирь, правда, собрался все же отругать сводника, но эта мысль тут же выветрилась из его сознания, как только толстяк проговорил:
      - Я сказал, что не нашел его, но зато я нашел правду, и эта правда вас очень скоро обрадует. И я тоже.
      - Хасем, пусть скажет, о чем он говорит!
      - Сводник, о чем ты говоришь?
      - Вы ведь желали проведать хоть что-нибудь, хоть самую малость об этом злобном прорицателе, верно? А я принес вам рассказ, имеющий окончание, и этот рассказ должен вас несказанно обрадовать. Такой рассказ вам никогда не принес бы Каска Далла, пусть бы даже он прожил еще тысячу эпициклов. Ваши могущества, я узнал о судьбе прорицателя!
      Эли Оли Али развернулся и кого-то поманил к себе. Калиф невольно вскрикнул. Только теперь взволнованные не на шутку Оман и Хасем заметили, что сводник вошел в покои не один, а в сопровождении... женщины. Сгорбившись, женщина в черных одеждах робко шагнула к своднику. Привести женщину без приглашения в покои владыки - это было наглостью чистой воды, нарушением всех правил придворного этикета.
      Тут бы стражникам следовало вбежать в покои калифа, схватить Эли Оли Али и увести в темницу. Но считать эту старую каргу женщиной было трудно, и кроме того, калиф жаждал понять не смысл действий сводника, а смысл его слов. Грязный толстяк гордо представил свою спутницу калифу и визирю как мать-Мадану, после чего довольно грубо толкнул ее в бок, и старуха простерлась ниц перед калифом, испуганно бормоча верноподданнические молитвы.
      - Мадана? - вмешался калиф. - У меня есть рабыня, которую так зовут, и она имеет довольно высокую должность при дворе. А эта карга одета, как простая крестьянка! Кто она такая?
      У Эли Оли Али уже был заготовлен ответ.
      - Ваше владычество, это - сестра той матери-Маданы, которая является распорядительницей на женской половине твоего дворца. Она также наделена большими талантами, но до сих пор эти таланты процветали у дальних границ твоего халифата. Увы, волна злобы унесла ее от тех мест, где она столь успешно вершила свои дела!
      - Вершила дела? Какие дела? Какая такая "волна злобы"?
      - Она была хозяйкой караван-сарая на побережье Дорва, - пояснил Эли Оли Али.
      - Хасем, не там ли...
      - Там, именно там, владыка! Но что общего у этой старухи с прорицателем? Говори скорее, старуха, он тебе знаком?
      На пару мгновений мать-Мадана, похоже, утратила дар речи, но, получив чувствительный пинок от Эли Оли Али, вдруг затараторила, словно внутри нее сработал какой-то механизм. Старуха предалась воспоминаниям, в которых перемешивались горе и злость.
      Поначалу казалось, что эти воспоминания не имеют ровным счетом никакого отношения к прорицателю. Она рыдала, рассказывая о своем драгоценном караван-сарае, который некогда был, по ее словам, самым лучшим в халифате. Потом, напрочь забыв о своднике, старуха принялась на чем свет стоит костерить грязных метисов, из-за которых и случилась такая страшная беда.
      Так продолжалось несколько минут, и ни калиф, ни визирь, ни сводник не могли противостоять этой словесной буре. Первым на поверхность сумел вынырнуть визирь. Он прервал старуху и потребовал, чтобы она объяснила, что все это значит. Однако затем Эли Оли Али пришлось дать матери-Мадане еще несколько пинков, дабы освежить в ее сознании более существенные воспоминания.
      Эли Оли Али поначалу нервничал, но теперь позволил себе довольно ухмыльнуться. Он алчно предвкушал награду за свои старания и не удержался потер ладони, когда мать-Мадана рассказала о том, как много лет назад прорицатель пришел в ее караван-сарай, как поначалу, поселившись у нее, платил ей золотом, потом - серебром, потом - медью, а потом, когда деньги закончились, отдал ей в услужение свою дочку... Тут мать-Мадана снова отвлеклась и принялась сыпать ругательствами по адресу никчемной, упрямой и испорченной девчонки по имени Амеда, которая, по ее словам, была куда больше похожа на мальчишку.
      Визирь снова прервал излияния старухи.
      - Говоришь, больше похожа на мальчишку? - Он перевел взгляд на сводника, снова уставился на старуху. Что за игру они затеяли? Хасем не слишком хорошо видел лицо спутницы Эли Оли Али - оно было прикрыто чадрой, - но с виду старуха выглядела точь-в-точь так же, как та толстуха, что управляла женской половиной дворца. Уж не она ли явилась к калифу, переодевшись в крестьянское платье? Быть может, Эли Оли Али решил одурачить калифа и визиря заодно? Хасем гневно сверкнул глазами, но калиф опередил его.
      - Где он?! - взвизгнул Оман. Мать-Мадана, испуганно моргая, взглянула на него.
      - В-ваше... владычество?
      - Послушай, карга, если бы ты не была женщиной и если бы ты не была так стара, я бы повелел колесовать тебя! Долгие годы ты давала приют самому заклятому из моих врагов, после того как он был с позором изгнан из моего дворца. Мало того: я узнаю о том, что твоим гостеприимством пользовался еще один злобный преступник, который ухитрился бежать и избегнуть справедливого возмездия всего несколько дней назад! - Пылая гневом, калиф развернулся к Эли Оли Али. - Сводник, мне не за что похвалить тебя! Ты явился ко мне, обещая поведать о том, чего так жаждет мое исстрадавшееся сердце, и что же я слышу от этой старой развалины? Скажите мне то, что я хочу услышать, или вас немедленно бросят в самую глубокую из темниц!
      Подобные страсти, прямо скажем, для калифа были нетипичны, но именно такие эмоции у него вызывала одна только мысль о прорицателе Эвитаме.
      Эли Оли Али поспешил разрядить накалившуюся атмосферу. Сильно покраснев и дрожа с головы до ног, он поклонился калифу в ноги и коротко поведал о смерти прорицателя.
      Наступила тягостная пауза.
      Эли Оли Али, закрывший лицо руками, опасливо выглянул в щелочку между ладонями.
      Визирь стоял с каменным лицом. Калиф побагровел и раздулся так, что казалось, что он сейчас лопнет. Его заклятый враг... мертв?! Караван-сарай... стерт с лица земли?!
      Калиф дико закричал.
      В этом крике была не только ярость, переполнявшая сердце Омана с того мгновения, как город захватили уабины, - в нем было отчаяние, копившееся все годы подряд со времени исчезновения джинна Джафира. Все, все смешалось в этом крике - и горечь изнывания под игом старшего брата, и переживания за судьбу горячо любимой дочери, и боязнь того мгновения, когда султан потребовал бы руки Бела Доны для своего сына, Бесспорного Наследника.
      Мать-Мадана в страхе вскочила. Сводник испуганно втянул голову в плечи. Визирь Хасем стал стараться успокоить обезумевшего от горя владыку. На самом деле, будь на месте калифа человек рассудочный, такой человек первым делом поинтересовался бы, не осталось ли чего после смерти прорицателя - свитка, лампы или хотя бы каких-то оброненных перед кончиной слов, "езонно было бы ухватиться за любую соломинку, с помощью которой была надежда избавиться от страшного заклятия Эвитама. Но калиф не в силах был подумать ни о чем, кроме того, что прорицатель мертв. Ему казалось, что теперь не осталось ни малейшей надежды на избавление дочери от заклятия, что она больше никогда не обретет целостности. Ярость калифа сменилась отчаянием, и он только визжал и осыпал сводника обвинениями, называя его то злодеем, то лжецом, то изменником. Визирь щелкнул пальцами.
      - В темницу его!
      Его приказы в подобных случаях не оспаривались, но калиф воспротивился. Он стал кричать, что этому грязному метису не место даже в самой зловонной из дворцовых темниц.
      - Пусть его поколотят палками, а потом пусть вышвырнут на улицу. Там ему самое место, и этой мерзкой старухе тоже! Но сначала отбери у него перстень с моей печатью!
      - Ваше владычество, нет! - взвизгнул Эли Оли Али, извиваясь в крепких руках стражников. Он болтал в воздухе жирными ногами, он никак не мог взять в толк, что же такое творится! Разве он заслужил такое обращение? Ведь ему полагалась награда! - Я принес тебе вести, владыка! Ты говорил... ты говорил, что порадуешься даже намеку! Разве эта весть - не больше волоска из бороды прорицателя, не больше ниточки из ткани его платья?!
      - Отобрать у него перстень с печатью, я сказал! С этого мгновения моим придворным сводником станет Каска Далла!
      Глава 42
      ТЬМА СГУЩАЕТСЯ
      - Ти-вить! Ти-ву-у-у!
      - Ой, поглядите-ка! Это же Боб-Багряный!
      - Боб Багряный! - вскрикнула старушка, очнувшись от дремоты. С тех пор как они отъехали от таверны в Вендаке, она слушала - и, казалось, не без удовольствия, - как ее компаньонка, жалкое одноглазое создание, вполголоса читает роман, сжимая в руках затрепанный томик. И вот теперь старушка прижала руку к груди, а ее спутница вытаращила единственный глаз, и они вдвоем уставились на молодую даму, сидевшую в дилижансе напротив них. Она-то и произнесла эти необдуманные, крайне опрометчивые слова. Лишь через несколько мгновений старуха и ее спутница осознали, что восклицание молодой женщины относилось всего лишь к замеченной ею птичке на ветке у дороги.
      - Барышня, - произнесла старуха укоризненно и надменно, со знанием дела, - разве вы не знаете, что нет ничего более безнравственного, чем упоминать - даже упоминать! - об этом злобном создании!
      - О чем? Об этой пичуге? - переспросил молодой мужчина с большими оттопыренными ушами, сидевший рядом с женщиной.
      Старушке он показался глуповатым простолюдином, и, к ее великому неудовольствию, затем принялся подражать трели птицы и радостно ухмыляться. В конце концов его спутница тоже разулыбалась и шутливо поддела его локтем.
      Старуха брезгливо скривилась.
      - Я имею в виду, - проговорила она с натянутой сдержанностью, - о притче во языцех, о самом наглом разбойнике с большой дороги из тех, что когда-либо бесчинствовали на просторах нашей империи. С того дня, как судьба уготовала мне встречу с ним, я никак не могу оправиться, и никогда не оправлюсь, никогда в жизни! Ничто не способно более оскорбить слух добропорядочного человека, чем упоминание этого ненавистного имени! Уверена, наш друг, лицо духовного звания, непременно согласится со мной, добавила старушка, улыбнувшись толстяку-монаху, который подсел в дилижанс в Вендаке.
      - О, воистину так, досточтимая госпожа, - подтвердил монах, пошевелив похожими на сардельки пальцами, сплетенными на внушительном животе. Воистину так, барышня, - присовокупил он, строго взглянув на молодую женщину.
      - Барышня? - проговорила она и вытянула руку. На пальце сверкало золотое обручальное кольцо. - Да будет вам известно: я - замужняя женщина.
      Не сказать, чтобы это было сказано так уж заносчиво, но уж гордо - это точно. С этими словами женщина прижалась к, своему спутнику, а тот смущенно зарделся, усмехнулся и поправил белый парик, который ему явно очень мешал.
      - Хмф! - фыркнула старуха, словно бы усомнилась в том, что заявление о том, что эти двое состоят в законном браке - правда. Она опустила голову (ее подбородок при этом уткнулся в складки своих многочисленных повторений) и дала компаньонке знак продолжать чтение. О, если бы она знала, что в Зензане все так гадко, она бы ни за что не отправилась навестить свою кузину Мейзи. Сначала встреча с жутким разбойником, потом война! Подумать только - война! Старуху разбила опасная лихорадка, но как только она немного поправилась, никто на свете - и даже Мейзи - не смог бы удержать ее в этой проклятой богами стране.
      И вот теперь, похоже, ей предстояло снова страдать. Разве в Эджландии ей, порядочной, высокородной даме, пришлось бы путешествовать в обществе этой простушки с масляно-желтыми кудряшками и ее так называемого супруга с идиотской ухмылочкой и огромными торчащими ушами? Что за люди! Неужели они полагали, что кого-то могут обмануть, нарядившись в дешевые тряпки, похожие на богатые наряды? Явно это были чьи-то слуги - в лучшем случае. И почему их только пустили внутрь, недоумевала старуха. Могли бы преспокойно разместиться на запятках. Только присутствие монаха действовало на старуху умиротворяюще. Она вообще всегда чувствовала себя спокойнее рядом со священнослужителями.
      А потом ей припомнился зензанский каноник, который был среди пассажиров дилижанса в то мгновение, когда ее слух был так жестоко оскорблен грубым окриком: "Ни с места!"* ["Король и королева мечей", гл. 52] Старуха неприязненно поежилась и дала компаньонке знак подать нюхательные соли. Из коврового баула, что лежал под ногами, компаньонка извлекла маленький золотой флакончик с притертой пробочкой. Как только компаньонка приоткрыла баул, маленькие глазки монаха довольно блеснули - он словно бы молчаливо благословил это деяние.
      Дилижанс, покачиваясь на ухабах, вершил свой путь. Солнце палило вовсю.
      Молодая замужняя женщина разочарованно посматривала на старуху, ее тощую компаньонку и жирного монаха. Она ведь так старалась вести себя учтиво! Как же это противно - когда некоторые люди стараются показать, что они лучше других, при том, что на самом деле они ни капельки не лучше! Можно подумать, мало она на таких насмотрелась. Очень даже достаточно насмотрелась!
      И все же она твердо решила, что заставит их подобреть и улыбнуться.
      Она наморщила нос и громко проговорила:
      - Как думаете, досточтимый Ольх, переменится ли эта ужасная погода? Я просто вне себя от изне... мозжения!
      - Что ты сказала, моя радость? - с неуверенной улыбкой переспросил молодой человек. - Ну, с мозгами-то у тебя все в полном порядке - так мне сдается. Да и со всем остальным тоже, если на то пошло, и...
      Тут он охнул и умолк, поскольку острый локоток супруги опять вонзился ему под ребра.
      - А скажите-ка, досточтимый Ольх, - предприняла новую попытку завязать с мужем светскую беседу молодая женщина, - как вам понравилось обслуживание гостей в Вендаке? На мой вкус, там очень и очень дурно обслуживают. И я так думаю, эти благородные дамы со мной согласятся.
      Если старуха и должна была что-то ответить на это высказывание, она промолчала и только еще упрямее наклонила голову. Ее компаньонка лишь на несколько мгновений прервала чтение, а читала она - во что трудно было поверить, так заунывно звучал ее голос - классическую романтическую вещицу под названием "Тернистый путь к брачному ложу".
      - А скажите, досточтимый Ольх, - не унималась женщина, - не показалось ли вам, что солонина у них там решительно подпорченная, а картофель недоваренный, а подлива водянистая? Да и мебель, на мой взгляд, оставляет желать много лучшего. Если бы занозы, что торчали из скамьи, прокололи мои юбки, даже и не знаю, что бы приключилось с моими яго...
      Старуха гневно зыркнула на нее. Ее компаньонка хихикнула.
      - А пивко неплохое там подавали, - пожал плечами муж молодой женщины.
      - Пивко! - возмущенно воскликнула его жена. - Да будет вам известно, досточтимый Ольх, что пиво - самый что ни на есть низ-мен-ный из всех напитков, которые подают в приличных заведениях! Но где же, спрашивается, дели-катность и утонченность, с которой положено обслуживать почтенных клиентов? Хорошо, что я, - тут она гордо вздернула подбородок, - женщина со средствами и скоро стану хозяйкой собственного заведения, где все будет по высшему разряду!
      Женщина со средствами! Это переполнило чашу терпения старухи. Она забарабанила в потолок.
      - Кучер! Кучер! Я - кузина Мейзи Мишан, супруги губернатора Зензана! И я требую, чтобы вы немедленно высадили эту замарашку!
      - За-ма-раш-ку?! - вскричала молодая женщина, щеки которой покрыл алый румянец негодования.
      Дилижанс накренился на повороте. В следующее мгновение оскорбленная женщина непременно ответила бы старухе, как та того заслуживала, но тут испуганно заржали лошади и женщину отбросило на спинку сиденья. Дилижанс резко остановился, послышался громкий крик:
      - Ни с места!
      Старуха взвизгнула и лишилась чувств.
      - Бессовестный негодяй!
      Старуха довольно быстро пришла в себя.
      - Милая дама, - с улыбкой отозвался разбойник, - мне помнится, вы уже и прежде обращались ко мне в подобных выражениях. На самом деле число моих знакомств настолько велико, что я вряд ли бы припомнил столь невзрачную даму. А вот ваша спутница, напротив, запечатлелась в моей памяти как один из самых прекрасных цветов Эджландии. Рад новой встрече с вами, моя одноглазая красавица.
      Компаньонка старухи зарделась и не удержалась от улыбки, когда галантный разбойник поцеловал ее руку.
      - Бейнс! Что это еще за улыбочки! - злобно прошипела старуха. - Ты что же, совсем стыд потеряла?
      Разбойник рассмеялся.
      - Не бойся, моя одноглазая милашка. Ты ведь знаешь, что я человек благородный, и потому ты, конечно, должна верить в то, что я ни за что не осмелюсь покуситься на то драгоценное сокровище, что прячется под твоими юбками. Я имею в виду, естественно, твою невинность. Что же касается остальных сокровищ, то тут я, увы, менее благороден.
      Бейнс снова улыбнулась - пожалуй, немного разочарованно. Молодая женщина тем временем шептала на ухо супругу:
      - Вигглер, что он с нами сделает, а?
      - Что говорит, дорогуша, то и сделает. Отдай ему, что он просит.
      - Что?! Все, что заработано такими трудами?
      - Тс-с-с!
      Разбойник спрыгнул на землю с вороного жеребца. Поигрывая пистолем, он прохаживался перед стоявшими на дороге кучером, грумом и пассажирами дилижанса. По обе стороны от угодивших в засаду неудачников расположились всадники - приспешники разбойника. Они, как он сам, были в масках. К дороге подступали пыльные деревья, листва на которых под жарким солнцем была неподвижна. Однако кое-кто из пассажиров дилижанса догадывался о том, что с деревьев за ними кто-то наблюдает. Послышалось хихиканье ребенка - а может быть, просто заверещала пичуга, тезка знаменитого разбойника.
      - Вигглер! Я не могу ему все отдать! - снова зашептала женщина. - Куда нам деваться без моих сбережений? Что с нами будет?
      - Живые мы будем, вот что, а не мертвые.
      - Что?! Ну, не такой же он жестокий, а?
      - Тс-с-с!
      - О чем вы там шепчетесь? - Старуха обернулась и, сверкая глазами, злобно уставилась на супружескую пару. - Ага, теперь я все понимаю! В прошлый раз у того мерзавца был подсадной пассажир в дилижансе и он всю дорогу подглядывал за нами, приценивался к нашим вещичкам! Сказал, что он бедный ученый, подумать только! Ученый, как же! Такой же ученый, как вы муж и жена!
      - Успокойтесь, господа, - улыбнулся разбойник. - Давайте займемся делом, ладно? Монах, быть может, ты поведаешь мне о том, что заприметил по пути от Вендака? Только не говори, что всю дорогу проспал, а то я очень расстроюсь - очень сильно расстроюсь, и тогда не видать тебе больше завтраков в придорожных тавернах.
      Монах шагнул вперед и зашептал что-то на ухо разбойнику. Старуха побледнела и пошатнулась, когда разбойник обратился к ней и выказал неподдельный интерес к ее хорошенькому золотому флакончику с нюхательными солями, а также к прочим милым вещицам, что лежали в ковровом бауле.
      И вот тут-то унылая сцена вдруг изменилась. Ковровый баул держала в руках Бейнс, и она уже была готова с превеликой радостью отдать сумку прекрасному разбойнику, но хозяйка выхватила у одноглазой старой девы баул, прокричала что-то насчет того, что негодяй никогда не посмеет ее поймать, и пустилась бегом по дороге.
      Разбойник еще пару мгновений небрежно вертел в руке пистоль.
      Затем, столь же небрежно, крепко сжал его в руке.
      Прицелился и выстрелил.
      - Боб, не надо!
      В этот миг кричали сразу все, но громче всех - Ланда. Девушка выбежала из-за кустов на дорогу и схватила разбойника за руку - увы, слишком поздно. Следом за Ландой на дорогу выскочили Рэгл и Тэгл и вприпрыжку помчались к бездыханному телу старухи, которая, упав замертво, накрыла собой драгоценный ковровый баул. Лошади Хэла и Бандо встали на дыбы. Соратники Боба Багряного поскакали вперед. Ланда бессильно опустилась на колени, шепча молитвы. Слезы заволокли ее глаза.
      Разбойник грубо оттолкнул Ланду.
      - Я устал от этих игр! - вскричал он. - Покончим с этим!
      Однако до конца еще было далеко. Разбойник был готов стрелять и стрелять, но тут кучер проявил неожиданную отвагу и бросился вперед. В следующее мгновение, поборов страх и растерянность, за ним следом кинулся мальчишка-грум. Рэгл и Тэгл перехватили его, между ними завязалась драка. Бандо растерялся. Бейнс пронзительно завизжала. Хэл обернулся, пришел в ужас, замахал руками.
      Немного погодя мальчишка-грум уже скрылся за деревьями, преследуемый вопящими во всю глотку сыновьями Бандо, а отважный кучер лежал в дорожной пыли, у ног разбойника. Человек в маске был готов снова разрядить пистоль.
      Но тут послышался новый крик.
      Разбойник развернулся.
      - Хэл!
      Двое старых товарищей сцепились между собой.
      Кучер, решив не упускать такой удачи, поднялся и побрел прочь.
      - Боб... не надо, - умолял ученый. - Не делай этого...
      Разбойник без труда одолел тщедушного соратника. Хэл упал и, тяжело дыша, позвал на помощь Бандо, но тот слишком долго медлил. У Боба появилось преимущество, и он им воспользовался.
      Оставались еще трое.
      Бейнс втянула голову в плечи и дрожала, как в лихорадке. Молодые супруги в страхе крепко обнялись.
      Боб прицелился.
      - Вигглер! - вскрикнула женщина.
      - Нирри! - вскрикнул ее супруг.
      - Не-е-е-т! - воскликнула, придя в себя, Ланда. Она бросилась к разбойнику и повисла на его руке, палец которой уже лежал на спусковом крючке.
      Грянул выстрел. Пуля улетела в сторону придорожных деревьев.
      Молодые супруги упали - но не замертво. Они обессиленно опустились на колени.
      - Боб... - выдохнула Ланда. - Это же Нирри... и Вигглер. Они наши, они на нашей стороне!
      Разбойник нахмурился.
      - Что ты несешь?
      Нирри ахнула.
      - Вигглер, откуда она нас знает?
      - Боб, - торопливо продолжала Ланда. - Ката рассказывала мне о своей подруге, о самой верной подруге, какая у нее когда-либо была. Подругу Каты звали Нирри, и у нее был возлюбленный по имени Вигглер... Вигглер, ушастый, совсем как этот парень. Пощади их, Боб, умоляю тебя, иначе... Иначе ты ничем не лучше самого грязного из мясников-синемундирников!
      Разбойник крепко сжал губы - но этого никто не видел, поскольку его лицо пряталось под маской. Ланда не сводила с него глаз. Она была готова снова молить его о пощаде, но не стала этого делать. Она резко обернулась, а в следующий миг ее уже крепко обнимала Нирри.
      - Мисс Ката... Ты сказала - мисс Ката?
      - А-а-а... что же это такое-то? - ошарашенно вымолвил Вигглер. - Ой, мамочки! - взвизгнул он тут же, потому что на него мгновенно набросились Рэгл и Тэгл и вцепились в его уши.
      - Но, Нирри, как вы тут оказались? - спросила Ланда, когда они с Нирри наконец отстранились друг от друга. - Разве ты не знаешь, как опасно на дорогах?
      - Я-то знаю, - ответила Нирри и бросила гневный взгляд на разбойника, который, судя по всему, еще не окончательно решил ее судьбу. - Но как бы еще мы с бедолагой Вигглером... то есть я хотела сказать, с досточтимым Ольхом... смогли добраться до Эджландии? Мы поженились, и нам надо устроить свою жизнь. Вот мы и собрались открыть небольшую таверну... прямо в центре Агондона... ну, совсем рядом с...
      - Таверну в Агондоне, вот как? - глубокомысленно изрек разбойник, а затем, словно ничего ужасного не произошло, с улыбкой взглянул на своих соратников: - Хэл! Бандо! А пожалуй, нам не повредила бы таверна в Агондоне, что скажете, а?
      - О чем это он? Что он задумал? - пробормотала Нирри и наморщила лоб. С содроганием взглянула она на валявшийся на дороге труп старухи. Да, та ей совсем не понравилась, и все же вряд ли она заслужила такое суровое наказание!
      - А со мной что будет? - взвыла Бейнс. Про "одноглазую красавицу" все забыли, невзирая на то, сколь благосклонно она принимала знаки внимания со стороны предводителя разбойников, и на все вопли, произведенные ею впоследствии.
      Однако с ответами на оба вопроса придется подождать. Разбойник царственно вспрыгнул в седло и велел Бандо и Хэлу оттащить труп старухи в кусты, после чего бросил довольный взгляд на дилижанс, выкрашенный ярко-синей краской - в государственный цвет Эджландии.
      - Бандо, из тебя получится превосходный кучер. Рэгл и Тэгл вполне сойдут за грумов. - Он пришпорил коня, но на скаку обернулся и прокричал: А у меня получится быстрее, если я поеду один. Все прочие - пассажиры! Почтенные пассажиры! Приготовьтесь к спектаклю на агондонской сцене!
      Глава 43
      РАДЖАЛ ПРИНИМАЕТ ВЫЗОВ
      В этот день после полудня капитан Порло проспал гораздо дольше, чем собирался. В открытое окно залетали порывы ветерка, и старый морской волк быстро и сладко задремал. Ему приснилась его любимая "Катаэйн", гордо рассекающая океанские волны и направляющаяся к тому заветному месту, которое было отмечено крестиком на карте. О, прекрасный обман! Открыв глаза, капитан испытал знакомое разочарование.
      Суша! Презренная суша! Разве старый моряк мог привыкнуть к жизни на суше? Лежа на неподвижном диване и глядя на неподвижный потолок, капитан Порло был готов ответить: "Нет, нет и нет!" И о чем он только думал, решив, что это плавание станет для него последним? Найдя сокровища, старый Фарис Порло вовсе не мечтал обзавестись роскошным домом, пышным ухоженным садом и ливрейными лакеями. Нет, он мечтал совсем о другом: он жаждал оснастить свою "Катаэйн" так, чтобы на палубу этого прекрасного корабля не постыдился ступить сам король. А потом - потом он плавал бы и плавал на своем чудесном судне между южными островами до тех пор, пока его верные матросы не сбросили бы его в конце концов за борт, в водяную могилу. Разве пристало настоящему мужчине гнить в земле, чтобы черви странствовали по его внутренностям и глазам? Никогда! "Уж пусть лучше меня съедать акула!" - вот как думал Фарис Порло.
      От таких мыслей на глаза старого морского волка набежали слезы, и он раздраженно смахнул их. Ох, эта треклятая суша размягчила его сердце! Он приподнялся на локтях и недовольным взглядом обвел свои роскошные покои. Сколько же времени он проспал? За окнами сгущались сумерки, а в желудке у капитана, дотоле набитом обильными сытными кушаньями, теперь образовалась пустота, о чем желудок заявлял громким урчанием. Капитан этим был очень недоволен, но утешил себя мыслью о том, что без пропитания человек жить не может. А если здесь потчуют только мерзкой иноземной стряпней - что ж, пусть будет иноземная стряпня, куда деваться? Но вот только почему бы здешним поварам не приготовить свиной солонинки да не подать к ней злой горчички - вот этого капитан Порло никак не мог взять в толк. Тьфу, да и только!
      "Сейчас, - думал он, - самое время явиться какому-нибудь очередному слуге, чтобы помочь мне подняться и пристегнуть деревяшку". Но на самом деле во дворце все пошло наперекосяк с тех пор, как город захватили уабины. Когда же кончится это безобразие? Капитан сказал лорду Эмпстеру о том, что неплохо было бы поднять паруса "Катаэйн" и убраться из Куатани подобру-поздорову, но Эмпстер только рассмеялся. Помимо всего прочего, уабины бдительно стерегли пристани и к кораблям никого не подпускали. Плохи были дела, совсем плохи!
      Капитан, хмуро сдвинув брови, потянулся за протезом, когда вдруг услышал знакомое царапанье коготков.
      На подоконнике открытого окна сидела обезьянка Буби.
      - Буби, мой миленький девочки! Где ты пропадали? Лазили тут и там по этот злосчастный дворцы? А я говорил ты, чтобы ты опасаться кобра, говорил, а? Хорошо еще быть, что ты умей так сильно высоко прыгай, а то бы они тебе мигом хвост откусай!
      Дурное настроение капитана мигом развеялось. Он раскинул руки, ожидая, что Буби немедленно устремится в его объятия. Поэтому он немало изумился, когда обезьяна проворно спрыгнула на пол, побежала к двери и лапкой поманила его за собой.
      - Буби? Буби, что такое стрястись, мои девочка? Ну, постоять немножко, подождать, пока я пристегивай мой деревяшка!
      Обезьянка уселась у двери, не спуская глазенок со своего хозяина. Взгляд ее был на редкость серьезен.
      - Разве ваганам можно верить?
      - Деру дал, говоришь?
      - Как последний трус поганый!
      - Что? И бросил бедолагу Малявку?
      - Теперь его не сыскать, верно?
      - А ты разве там не был, Рыба?
      - Я что - грязный ваган?
      - Ваган не ваган, а грязный, это точно!
      - Но только не ваган!
      Фаха Эджо не выдержал и расхохотался, вот только невесело. Затянувшись трубкой, козлобородый парень свирепо глянул на Рыбу, который стоял перед ним с самым дерзким видом, потом перевел взгляд на Раджала. Тот устроился на груде тряпья и равнодушно теребил прихваченную с рыночной площади веревку. Только свечерело - а обстановка в "царстве Под" уже накалилась порядочно. Сверху доносился топот веселившихся завсегдатаев харчевни "Полумесяц", а внизу бушевали другие страсти. На бочонке в углу, шипя, горел масляный светильник, и его тусклый свет едва озарял Аиста, Губача и Сыра.
      - Я з-за Рыб-бу, - промямлил Аист.
      - От ваганов - одни несчастья, - пробормотал Губач.
      - Они воняют, - заметил Сыр.
      Фаха Эджо вздохнул. Может быть, все они были правы. Но в шайку Раджала позвал он, а он не желал признаваться в собственной ошибке. Да и потом, уж кто бы болтал насчет вони, так только не Сыр!
      Фаха так и сказал.
      - Ваганы сильней воняют, - возразил Сыр и набычился.
      - Во-во, точно, сильней, - прошамкал Губач. Он пристроился рядом с мешком, наполненным дарами моря, и в данный момент старательно обсасывал здоровенную креветку - похоже, полуживую. По подбородку мальчишки стекал липкий сок. - Поубивать бы их всех, правильно?
      - Кого? - ухмыльнулся Аист. - Креветок?
      - Ваганов, - сплюнул толстый мальчишка. - Вот только не всех перебили. А от тех, что остались, одна беда. И с чего ты решил взять в шайку вагана, Фаха?
      Для бывшего пастуха ответ на этот вопрос был очевиден.
      - Они же знатные воры, верно? Воры, лжецы и шарлатаны!
      Раджал с такой силой растянул в стороны веревку, что костяшки его пальцев побелели. Он мог бы возразить, но зачем? Да, он гордился тем, что он - дитя Короса, но что толку было здесь от его гордости? Отчаяние охватило его, и он мечтал только об одном: оказаться рядом с Джемом, пуститься на поиски кристаллов. Раджал скрипнул зубами. Сыр ткнул пальцем в сторону Раджала, а жестокие слова, которые затем произнес мальчишка, прозвучали, как эхо мыслей, терзавших юношу:
      - Он потерял Малявку!
      - И те-еперь е-его у-уабины ко-окнули, как пить дать! - заикаясь, вымолвил Аист.
      Раджал в сердцах хлестнул веревкой по полу, как бичом.
      - Так что же вы все его не ищете, если так за него переживаете?
      Он ведь велел Рыбе присмотреть за Малявкой. Разве он был виноват в том, что Рыба повел себя так глупо?
      - Ах ты, грязный ваган! - процедил сквозь зубы Рыба и сжал кулаки.
      - Грязный? Вонючий! - уточнил Сыр.
      - Во-во, и одна беда от него! - снова прошамкал Губач, продолжавший с аппетитом пожирать сырых креветок.
      Фаха Эджо хлопнул в ладоши.
      - Хватит! Распустили языки! Вы ведь даже не знаете толком, потерялся Малявка или нет. Прыщавый его пока что ищет, правильно я говорю? Предводитель "поддеров" принялся расписывать достоинства буфетчика, которого недавно принял в шайку. Да он был урод, но при этом жутко юркий. Станешь юрким, ежели надо с утра до ночи лазать на матчам то вверх, то вниз. И прятаться по углам здорово умел. И уж если кто разыщет Малявку, так это Прыщавый. - Подумать только, а ведь мы его чуть было в калеку не превратили, а, Губач? Пожалели мы малого - попрошайка из него не больно симпатичный получился бы.
      Похвалы в адрес Прыщавого у Губача вызвали только ругательства. Он извлек из мешка небольшого угря, оторвал у него голову и принялся высасывать рыбий сок.
      - Вот Малявку стоило бы хромым сделать, - прочавкал он. - Я ж тебе говорил, Фаха, а, говорил же? В общем, ежели этот паршивец вернется, я ему сам лапы отрублю, это я тебе точно говорю. Поделом ему будет, чтоб не болтался невесть где.
      - Оставь Малявку в покое! - прорычал Рыба и вырвал у Губача мешок. Достав оттуда маленького кальмара, он проглотил его целиком. - Что бы тебе вагану мослы не отрубить, а?
      Раджал не выдержал.
      - Перестаньте называть меня ваганом!
      - А кто ж ты такой, как не ваган? - осклабился Рыба и вытащил из мешка лангуста. Облизнув на пробу шершавую клешню, он грязно выругался - порезал язык.
      Губач расхохотался и чуть не поперхнулся.
      Аист, растерявший половину зубов в драках, удовольствовался парочкой морских слизней. По его маленькому, короткому подбородку стекала слизь.
      - Ваганы с-с-скользкие и ли-ипкие, - заключил Аист. Скользкими и липкими были и слизни, и угри - вот это точно. Аист покрепче сжал слизня, и между пальцами у него потекла вязкая жидкость. В следующее мгновение жидкость брызнула в глаз Губачу. Толстый мальчишка взвыл, выронил угря, которого тут же проворно схватил Сыр, некоторое время завистливо наблюдавший за едоками. Он затолкал кусок угря в рот, скривился и был уже готов с отвращением выплюнуть рыбу, когда разъяренный Губач навалился на него всем телом. В одно мгновение в "царстве Под" начался сущий кавардак. Мальчишки клубком покатились по полу. Во все стороны полетели рыба и креветки.
      А потом послышался стук, и в каморке стало темно - хоть глаз выколи.
      - Лампа!
      - Губач, жирный ты осел!
      - Не виноват я!
      - Это ваган начал!
      - Хватит называть меня ваганом!
      Тишину во время наступившей паузы нарушало только тяжелое дыхание мальчишек. Сверкнуло огниво, и Фаха Эджо встал над своими дерущимися приятелями, словно козлобородый идол. Он поднял лампу и попробовал ее снова разжечь, но у него не получилось. Тогда он швырнул бесполезную лампу в угол и быстро зажег самодельную свечку. Держа ее в руке, он принялся расхаживать туда-сюда между лестницей, мешками, бочонками и ногами мальчишек.
      Он глубокомысленно пригладил свою козлиную бородку.
      - Ну а если, скажем, вагана испытать, а?
      - Чего? - буркнул Губач.
      - Что? - возмутился Раджал.
      - Помните, как мы принимали Прыщавого в шайку? Как ты тогда радовался, Губач! И все остальные, между прочим, тоже.
      - Так то ж другое дело!
      - Прыщавый - это тебе не ваган!
      - А еще Прыщавый лазать здорово умеет!
      - Во-во! Лазать он мастак!
      Фаха Эджо заметил:
      - Да, но ведь ему пришлось это доказать, верно? Для начала он нам помог в мечети Пяти Ветров, а уж потом вы решили, что он нам сгодится, хоть и весь в прыщах с головы до ног. Ну, что скажешь, ваган? Хочешь - мы испытаем тебя?
      Раджал не успел ответить. Мальчишки принялись фыркать и смеяться.
      - Да что эти ваганы паршивые умеют?
      - В-ваганы не м-могут ла-азать!
      - И беду приносят!
      - И воняют!
      Но у Фахи Эджо появилась идея.
      - С мечетью Пяти Ветров мы разобрались, а что скажете насчет Дворца с Благоуханными Ступенями? Ведь тебя там как гостя принимали, верно, ваган? Только вот не на самом верху, правда. Ну а как насчет того, чтобы повыше подняться?
      Губач, глянув на Сыра, озадаченно пробормотал:
      - Чего это он плетет, в толк не возьму?
      Сыр пожал плечами. Фаха Эджо повел свечкой из стороны в сторону. Пламя заплясало. Предводитель "поддеров" загадочно прошептал:
      - Мерцай, мерцай...
      - Что он у-удумал? - ошарашенно выдавил Аист.
      - А тебе не все одно? - равнодушно буркнул Рыба. Заскучав, он извлек из складок набедренной повязки свой талисман. Рассеянно вертя в руках засушенный антилопий фаллос, он думал о том, как было бы здорово, если бы это и вправду была штука, приносящая удачу. Говорили, будто это так и есть. Поерзав, Рыба вдруг почувствовал бедром что-то теплое.
      Потухшая лампа. Рыба оттолкнул ее.
      - Мерцающая принцесса, - пустился в пояснения Фаха Эджо. - Про нее много чего болтают, правильно? А особо много стало слухов после того, как явился Рашид Амр Рукр. Ну, не за нами же он явился, так? Не мы же ему так сильно нравимся? Не-е-ет... Ему очень сильно нравится принцесса.
      - Н-но о-она же по-омолвле-ена с с-сынком су-ултана, - возразил Аист.
      - Пф-ф-ф! - фыркнул Фаха Эджо. - Уабину-то до этого какое дело? Ну, была помолвка, и что с того? Была, да только много солнцеворотов назад. А вот братец мой Эли говорит, что будет новая помолвка. На уабинский лад.
      Аист раззявил беззубый рот.
      Раджал продолжал молча скручивать веревку.
      - А при чем тут я, Фаха?
      - Во-во, - подхватил Сыр, - при чем тут ваган этот вонючий?
      - Куда угря моего подевали? - проворчал Губач.
      - Заткнись, жирный поросенок, - буркнул Фаха Эджо. - А теперь, ребята, слушайте меня, и слушайте хорошенько. Эта принцесса - самое главное сокровище в городе. Есть ли добыча драгоценнее в самом дворце и за его стенами, а? - Он помедлил и снова помахал факелом. - Нету? Правильно. Ну а ежели бы какой-то парень выкрал ее, а?
      - Что?! - ахнул Раджал.
      - Ты-ы же не про-о то, ч-что ва-ган ее мо-ожет у-умык-нуть? пролепетал Аист.
      - Ваган выкрадет, как же, - презрительно хмыкнул Сыр.
      Рыба продолжал равнодушно поглаживать свой амулет. Сыр вырвал его и стал подбрасывать.
      - Отдай! - замахнулся на Сыра Рыба.
      - Угря спер? - проворчал Губач, шаря ладонями по грязному полу.
      - Братцы, братцы! - попытался урезонить мальчишек Фаха Эджо. Он повернулся по кругу, и пламя факела уподобилось огненной ленте. - Думаете, никому из парней к ей не подобраться, да? Можно подобраться, ежели, конечно, парень не робкого десятка.
      Он резко шагнул к Раджалу и зашипел, как змея.
      - Кобры! - выдохнул Раджал.
      - Чего-чего? - недоуменно проговорил Рыба.
      - Ров с кобрами! - надтреснутым голосом воскликнул Раджал.
      - Неплохо, неплохо, - довольно произнес Фаха Эджо. - Ты уже много знаешь про наш прекрасный город, ваган. Быстро освоился, молодчина. Ну?
      Лицо Раджала, освещенное факелом, было подобно застывшей маске. Он запрокинул голову. Острый кадык выпятился. Волшебная веревка туго обмоталась вокруг его запястий, кисти рук вспухли от скопившейся крови. Остальные смотрели на него неотрывно и встревоженно. Только Губач был занят делом: он сосредоточенно стряхивал тараканов с найденного на полу куска угря. Было тихо - вернее, почти тихо. Над головами у мальчишек по-прежнему поскрипывали половицы, потрескивала горящая свечка в руке у Фаха Эджо, да еще Губач, снова принявшись за угря, громко чавкал.
      Пламя факела больно обжигало лицо Раджала. На его разгоряченном лбу набухли бусинки пота.
      - Ну? - повторил Фаха Эджо. - Принимаешь вызов или как?
      Потом, по прошествии времени, Раджал думал о том, что в то мгновение ему следовало бы вскочить и броситься по лесенке к люку, выбраться и бежать куда глаза глядят. Если бы он так поступил, многое - очень важное - не случилось бы. Хорошо это было бы или плохо - над этой загадкой Раджал размышлял долгие годы. Однако пути судьбы неисповедимы. Они извилисты. Они трудны и тернисты. Раджал до боли прикусил нижнюю губу. Что бы ни случилось, он обязан был найти кристалл. Он снова вспомнил о принцессе на балконе. Если была хоть малейшая возможность попасть в ее покои и поискать там кристалл, он должен был использовать эту возможность. Но как он мог преодолеть высоченный дворцовый забор, если по ту сторону тянулся ров, в котором кишели ядовитые змеи?
      В это время Губач покончил с угрем и снова запустил руку в вонючий мешок. На этот раз он извлек из него какой-то странный предмет - трубочку с шарообразным утолщением и дырочками.
      - Это еще что за?.. - с отвращением вскрикнул Губач и был готов отшвырнуть свою находку, но Раджал успел выхватить ее. Сыр начал возмущенно лопотать про то, что это он нашел эту штуку на рыночной площади, а потом сунул в мешок Губача, но его никто не слушал. Раджал резко поднялся. В одной руке он держал свернутую в кольцо веревку, а в другой, словно драгоценный трофей, - дудочку, оброненную одним из стариков-танцоров.
      - Ладно, Фаха, - процедил он сквозь зубы. - Я принимаю твой вызов.
      Бывший пастух был готов насмешливо поздравить Раджала с принятым решением и одарить своих недоверчивых приспешников победным взором, но в это мгновение язычок пламени свечки задел полотнище мешковины. Послышались вопли, ругательства. "Царство Под" могло в одно мгновение превратиться в пылающую преисподнюю, но, на счастье, один из завсегдатаев харчевни "Полумесяц" выбрал именно этот момент для того, чтобы обильно помочиться прямо на пол. Сквозь щели в потолке хлынул едко пахнущий водопад и пролился прямехонько на пылающую мешковину.
      "Поддеры" бурно возрадовались.
      Глава 44
      ПОДВИГ ПРЫЩАВОГО
      - Буби? Куда ты ходи, мой девочки? - прошептал капитан Порло уже не в первый раз.
      Маленькая обезьянка, обернувшись, одарила своего хозяина все тем же встревоженным, очень серьезным взглядом и запрыгала дальше. Она завела капитана уже довольно далеко по лабиринту перепутанных коридоров. Сгустилась тьма, а светильники здесь, как назло, были развешаны редко. Колонны и странные скульптуры, стоявшие вдоль стен, отбрасывали длинные, причудливые тени. Капитану было нелегко поспевать за обезьянкой. Он пыхтел и бормотал проклятия по адресу своей неуклюжей деревянной ноги. Время от времени до его слуха доносились гулкие шаги стражников, обходивших дворец, и тогда капитан с обезьянкой прятались за колоннами или в густых черных тенях.
      Теперь же стражники словно пропали. Это было хорошо, поскольку капитан изнемог от долгой ходьбы. О, как жгуче он ненавидел эту треклятую сушу за то, что здесь приходилось преодолевать такие большие расстояния. Пусть "Катаэйн" раскачивалась на бурных волнах, но ведь по палубе всегда было так легко добраться, куда нужно! Да и придержаться было за что...
      Обезьянка, а следом за ней и капитан свернули за угол. В воздухе витали ароматы благовоний. Капитан наморщил нос. Ему этот запах казался омерзительным. А вот Буби он, похоже, взволновал. Она принялась подпрыгивать и царапать коготками створки золоченых дверей.
      - Буби? - неуверенно вымолвил капитан, прохромал к двери, подергал за ручку. Дверь оказалась заперта. - Ты чего, мои девочка? Там что-то быть? Что-то такой, что надо повидай старые Фарис Порло? - Глаза капитана сверкнули. - Уж не сыскал ли ты сокровище, Буби? Нет? Что там такой? Капитан сдвинул кустистые брови. - Кто-то плохо? Беда?
      Тут Буби оставила в покое двери и пропрыгала по коридору дальше. Она остановилась около других дверей. Эти, тонкие, резные, вели на террасу. Обезьянка вцепилась в дверную ручку.
      - Да что теперь такой, Буби? Надо ходи туда, ты так мне хотеть говорить? Попробуй залезать через окно, да? Не думай я, что старые Фарис Порло моги залезай в окно, ну да давай посмотреть, моя хорошенькие, а?
      Капитан начинал нравиться себе. Он уже не сомневался в том, что где-то рядом кроется какая-то тайна, что Буби привела его к какой-то загадке. Капитан любовно всколыхнул воспоминания о собственной юности, о своих героических подвигах во время бомбардировки Варля, на далеких островах Ананда, в джунглях Ороконы. С ногой или без ноги, уж если кто был создан для приключений, так это Фарис Порло! Уж он покажет этим иноземцам, этим мерзавцам куатанийцам, которые повязывали свои дурацкие головы кухонными полотенцами!
      Однако бравада, охватившая капитана, быстро пошла на убыль. Во-первых, он вдруг испытал сильнейшую физиологическую потребность, немедленное отправление которой стало намного важнее любого приключения, каким бы вожделенным оно ни казалось. Кроме того, вот-вот Порло предстояло освежить кое-какие неприятные воспоминания. Он следом за Буби вышел на террасу. Это оказалось просто: двери не были заперты. Буби пропрыгала в сторону и уцепилась за подоконник. Взобравшись на него, она принялась подпрыгивать и шипеть, давая тем самым капитану знак поспешить.
      Но в это мгновение внимание капитана привлекло совсем другое шипение.
      Он медленно развернулся и, осторожно перегнувшись через парапет, взглянул вниз.
      Вот тут костыль вдруг выскользнул из-под мышки у капитана, а деревянная нога подвернулась, и Порло, рухнув на пол и пребольно ударившись, позорно обмочился. Ухватившись за парапет, он рыдал и стонал:
      - Кобр-ра, кобр-ра!
      Перепуганная Буби вернулась к поверженному хозяину и, дрожа от страха, прижалась к нему.
      На этом месте гораздо позже их обнаружили стражники и сопроводили в отведенные капитану покои. Стражники предположили, что капитан напился запрещенной браги и заблудился во дворце.
      - Старый дурак. Совсем из ума выжил. Да еще и штаны обмочил!
      Ну и смеялись же они!
      Не было тихо. Не было пусто. Даже темно - и то не было. Над "Царством Под" звучали скрипы и грохот из забегаловки наверху. Эти звуки казались уродливой, безобразной музыкой, к которой добавлялся стук капель, падавших на пол с промокшей от мочи мешковины. Свет проникал в каморку только через трещины в потолке, и в этом свете мелькнули подрагивающие усики, потом вильнувший голый хвост, потом - тускло сверкнула лежавшая в углу перевернутая медная лампа.
      - Ну, вот мы и дома!
      Застонали ржавые петли крышки люка. Двое оборванцев спрыгнули вниз. Крысы разбежались.
      - Куда они все подевались? - озадаченно проговорил Прыщавый, вглядываясь в темноту. - Видишь, что ты наделал, Писун? Все тебя ищут, поди.
      - Я тебе не Писун.
      - Ну, Малявка.
      - И не так меня зовут.
      - Хороша благодарность!
      Мальчишка фыркнул и пошарил рукой по полу.
      - Куда лампа подевалась?
      - А где-то свечка должна быть.
      - Ой, тьфу! Занавеска вся мокрая.
      Малявка негромко выругался.
      - Чего-то она мокрая, Писун?
      - Обмочил кто-то, - победно отозвался мальчишка.
      - Ладно, давай я тебя лучше Писуном звать не буду.
      Ругаясь на чем свет стоит, Прыщавый зажег свечку, шлепнулся на грязный матрас, понял, что матрас промок, со вздохом поднялся и, побродив между мешками, бочонками и ящиками, вытащил откуда-то свернутый в рулон коврик. Развернув рулон, он расстелил коврик поверх матраса. Прыщавый сильно устал и был готов снова плюхнуться на матрас, но на миг коврик привлек его внимание. Уж очень богатым был рисунок, необыкновенно яркой - расцветка. Огонек свечки осветил завитки, спирали, пятнистые змейки, павлиньи перья с радужными "глазками".
      - Что-то я тут раньше такого не видал, - пробормотал Прыщавый.
      - Так его только вчера сперли. Султанский коврик.
      - Чего-чего?
      - А ты песню про султана не слыхал? - Малявка зевнул и ткнул пальцем в коврик. - Ну... было пять султанов, и у каждого - свое царство...
      Прыщавый никакой такой песни не слыхал, но нагнулся ниже и стал рассматривать коврик более пристально. Вскоре рисунок перед его глазами преобразился, и какие-то его детали стали похожими на реки, а другие - на горы и деревья, а еще какие-то - на планеты и падучие звезды. В самой середине Прыщавый не без труда различил фигуры мужчин, хитро спрятанные за причудливым орнаментом. Все мужчины были в одеждах разных цветов, и каждый из них держал в руке, словно некий дар, сверкающий кристалл, и кристаллы тоже были разного цвета. От кристаллов исходили символически вытканные лучи. Они накладывались друг на друга, пересекались. Мелкие стежки, которыми были изображены лучи, тянулись до самых краев ковра.
      На мгновение Прыщавый замер, словно его зачаровали. Но тут Малявка, устав от ожидания, бросился к матрасу и разлегся на лежащем поверх него коврике. Свеча угасла. Пьяные матросы наверху, в харчевне, затянули развеселую песню и стали притоптывать в такт. Чары развеялись. Прыщавый растянулся на матрасе рядом со свернувшимся калачиком Малявкой. Каким мягким оказался ковер, какой сладкий аромат исходил от него! Прыщавый перевернулся на живот, уткнулся лицом в пушистую, мягкую шерсть, блаженно вдохнул пропитанный запахом ковра воздух. Этот запах перебил мерзкие миазмы "Царства Под".
      Прыщавому было тоскливо. Вообще-то говоря, ему всегда было тоскливо, но когда он обнаружил Малявку, притаившегося за башенкой на галерее, Прыщавый испытал победную радость. Гадать не приходилось: завидев страшного стражника-уабина, малыш вскарабкался вверх и спрятался, а потом боялся спуститься один. Так бы он и сидел в своем шатком убежище, а потом либо соскользнул вниз и разбился насмерть, либо его в конце концов заметили бы уабины. Ну и натерпелся же он страха, наверное! Сам Малявка в этом признаваться не желал, но это не имело значения. Прыщавый, словно кошка, перепрыгнул через провал, подхватил перепутанного малыша, а потом, продолжая ловко прыгать с крыши на крышу, в конце концов доставил мальчишку домой. Когда они мчались по извилистым проулкам к "Царству Под", грудь Прыщавого просто-таки распирало от гордости и счастья. Он лелеял мысль о том, как обрадуются его новые дружки. Более того, он представлял себя в роли настоящего героя. Его будут хлопать по спине, обнимать, целовать, выкрикивать его имя...
      Каким же он был самонадеянным тупицей! Возвращение домой обернулось крушением всех надежд для Прыщавого. Вероятно, остальные могли вот-вот вернуться, но теперь Прыщавый понимал, что ни радости, ни благодарности он от них не дождется. Это было бы на них непохоже, и к тому же "поддеры" относились к Прыщавому с отвращением. Жизнь Прыщавого началась на каучуковой плантации, и там он мечтал только о побеге. Как ему хотелось убежать к морю! А потом, когда он попал на корабль капитана Порло, он снова стал мечтать - на этот раз о новой жизни в новой, незнакомой стране. И вот теперь он оказался в новой, незнакомой стране и опять предавался мечтам. Он вытянул покрытую разодранными в кровь прыщами худую руку, почесал шею. Песня, звучавшая наверху, в "Полумесяце", близилась к развязке. То была грубая матросская песня. Прыщавый ее уже не раз слышал.
      Эй, дружище, ты в оба смотри, не зевай!
      Посмазливей жену для себя выбирай!
      После свадьбы узнаешь восторги любви,
      Вот тогда и гори, вот тогда и живи!
      Так что горя не знай
      Пламеней-полыхай!
      Что бы это значило? Этого Прыщавый не понимал. Песню прервали грубые ругательства содержательницы притона. В наступившей тишине Прыщавый слышал, как где-то в углу копошится крыса, как шелестят бьющиеся о сваи причалов волны моря. Он вздохнул. Может быть, ему стоило вернуться на "Катаэйн"? Или лучше поискать другое местечко - где-нибудь посреди странного царства Унанг-Лиа? Прыщавый не знал, как ему быть. Он знал одно: что жутко, отчаянно устал. Нужно было постараться уснуть, пока матросы не разгулялись вновь, не принялись опять горланить свои песни и стучать по полу тяжелыми ботинками.
      Прыщавый передвинулся поближе к Малявке и обнял мальчика. Тот дышал глубоко и ровно, но вряд ли уже успел заснуть. Ох, Писун, Писун... Какой же он был славный! Прыщавый нежно погладил грязные волосенки Малявки. Никто из остальных мальчишек ни за что бы его так близко к себе не подпустил. Самым противным был Губач, да и Сыр не лучше... На самом деле Прыщавый подозревал, что и господину Раджу он внушает отвращение - пусть тот и не выказывает своих чувств открыто. Но это было очевидно. Вспоминая о том, как спас Малявку, как вытащил его из-за башенки на галерее, как потом нес на руках, Прыщавый думал о том, как повели бы себя другие на месте малыша, если бы потребовалось спасать их? Небось отшатнулись бы от него, от его протянутых к ним, изуродованных прыщами рук? Нет, никого из них он не смог бы спасти. Не теперь.
      - Ты спишь, Писун? - шепотом спросил Прыщавый.
      - Я тебе не Писун, - прошептал в ответ малыш.
      Они оба любили шептаться. Слишком часто им приходилось слышать крики, грубые шутки и смех. Пошептаться - это было для них особой, редкой и потому драгоценной радостью. Прыщавый опасливо глянул наверх - туда, где располагалась крышка люка. Прислушался - не доносится ли топот ног бегущих по проулку "поддеров"? Чары могли быть в любое мгновение разрушены. Он прижался губами к уху малыша.
      - А как же тебя зовут на самом деле?
      - Не знаю. Ну, то есть мама-то меня как-то назвала, а папаша меня просто Малявкой кличет.
      - У тебя есть мать? - спросил Прыщавый недоуменно, словно самая мысль об этом показалась ему странной. - И отец есть?
      - Мамы нет. Папаша ее продал... давным-давно.
      - Ну а отец?
      Малявка вздохнул.
      - Да ты ж его знаешь. Его все знают, и все зовут как положено, по имени. Вот только у него сразу три имени.
      Прыщавый крепче обнял малыша.
      - Малявка, ты уж ли не про Эли Оли Али говоришь? - Эта новость сама по себе была удивительной, но Малявка трижды кивнул - вероятно, в знак каждого из трех имен отца. - Он твой отец - и засунул тебя сюда?
      - Нужно же ему было куда-то меня пристроить. Ну, он так сказал. Малявка пошевелился, теснее прижался к другу. - А ты, Прыщавый... Есть у тебя имя?
      - Да было вроде, когда я маленький был. Вроде мужик главный его в книжке записал, когда меня заставили работать - ну, там где из деревьев каучуковый сок добывают. А чего раньше было - плохо помню.
      - Ну а как тебя раньше звали-то?
      - Знаешь, я пробовал вспомнить. Может, и не так было, да только вроде бы Джорвелом меня звали. Я спросил у одного матроса на корабле, так он мне сказал, что это вроде бы эджландское имечко. Может, так отца моего звали не знаю. Ничего не знаю. Только по вантам лазать здорово умею. И по деревьям каучуковым еще.
      Какое-то время оба молчали. Прыщавый рассеянно поглаживал ручонку Малявки и вдруг почувствовал, какой тот холодный. Сюда, в "Царство Под", редко проникала дневная жара, а если и проникала, то надолго не задерживалась, и мальчишки зачастую просыпались среди ночи, дрожа от холода. Прыщавый подумал: не порыться ли в груде тряпья и не найти ли чего-нибудь, чем можно было бы укутать Малявку, но ему хотелось еще немного продлить прекрасные мгновения задушевной беседы. Он крепче прижал к себе малыша, принялся растирать его холодные ручонки. Пусть они оба были голодны, пусть замерзли, пусть от них обоих неприятно пахло - но сейчас они были счастливы. По крайней мере - пока.
      Малявка пробормотал:
      - Прыщавый? Хочешь, я буду звать тебя Джорвелом?
      Сначала в ответ прозвучал стон. А в следующее мгновение Прыщавый проговорил:
      - Когда-нибудь назовешь меня так, когда у меня прыщи сойдут. А до тех пор я останусь Прыщавым. А все-таки приятно помечтать про то, что в один прекрасный день я стану Джорвелом... когда-нибудь...
      И снова наступила тишина. Прыщавый и Малявка лежали, тесно прижавшись друг к другу, и слушали, как в другой стороне, у стенки подземной кладовой скребется крыса. Казалось, этот звук доносится откуда-то издалека. Как ни странно, мальчики чувствовали себя в полной безопасности на своем ковровом островке.
      Вдруг Малявка пробормотал:
      - Прыщавый? А может быть, тебе Султан поможет? Ну, сделает тебя покрасивее, в смысле.
      - Султан? Какой еще султан?
      - Из песни. Тот султан, про которого в песне поется.
      И снова наступила пауза. Малявка задышал еще медленнее и ровнее, но Прыщавый шепотом позвал его:
      - Писун? То есть... Малявка? А может, споешь мне эту песню?
      - Не знаю... не вспомню.
      Прыщавый стиснул руку друга.
      - Ну попробуй вспомнить, Малявка.
      Но малыш наконец уснул. Прыщавый снова погладил его. Он был просто переполнен любовью и нежностью. Как ему хотелось прямо сейчас взять Малявку на руки, поднять и унести куда-нибудь, где было бы красивее и лучше! Странные, спутанные мечты сгустились вокруг него в темноте, подобно облакам. Скоро, очень скоро Прыщавый должен был погрузиться в эти облака, утонуть в них с головой, но не сейчас, не сейчас... Вдруг им овладело другое, более острое желание...
      Нет!
      Прыщавый резко откатился подальше от малыша, в отчаянии сжал край ковра, уставился в темноту. О, это случилось давным-давно, до того, как он стал таким отвратительным. Теперь казалось, что это случилось не с ним, а с другим мальчиком, но он никогда, никогда не смог бы забыть ту жуткую боль.
      Нет. Только не Малявка.
      Откуда-то сверху в каморку проникал тусклый свет. Вот он мелькнул - и Прыщавый заметил плавные очертания металлического предмета. Это была лампа, лежавшая на боку. Прыщавый протянул к ней руку, взял, прижал холодную медь ко лбу, к груди.
      - Прыщавый? Ты чего? Ты плачешь, что ли?
      Нет-нет, он не мог заплакать - ведь от слез бы пребольно защипало кожу, покрытую прыщами.
      - Уснуть не могу никак, вот и все.
      - Спеть тебе песню?
      Прыщавый что-то согласно пробормотал. Медленно и нежно, как нечто хрупкое, он гладил лампу, прижатую к груди, а Малявка тихонько, еле слышно, запел:
      Всадник в одеждах лиловых, грустно вершащий свой путь,
      Если ты грезишь о славе, лучше о ней забудь.
      Царство твое - Катакомбы, удел твой прост:
      Скорбь, униженье, досада и вечный пост.
      Разве тебе сравниться с Султаном Луны и Звезд?
      Вождь в зеленых одеждах, в джунглях живущий вождь,
      Там, где листва густая, там где годами дождь,
      Ты не купайся тщетно в облаке сладких грез
      И не копи напрасно умыслов и угроз:
      Не сокрушишь ты Султана Луны и Звезд!
      Наверное, если бы Малявка спел еще, Прыщавый попросил бы его объяснить смысл слов песни. Наверное, потом они бы зажгли медную лампу, сели бы рядышком на корточки и принялись бы рассматривать рисунок на ковре. Но все время, пока Малявка напевал, Прыщавый поглаживал лампу, и вот тут-то все и случилось.
      Малявка замолчал.
      Прыщавый вскрикнул.
      Облако разноцветного дыма заполнило каморку. Дым местами чернел, местами сквозь него просвечивали вспышки молний. А потом столь же неожиданно дым развеялся, а рядом с Прыщавым и Малявкой на ковре очутился пузатый коротышка. Он уселся, скрестив под собой ноги и сложив короткие ручки на животе. Коротышка загадочно улыбался, и от него исходило странное свечение.
      Прыщавый и Малявка испуганно вскочили, но не успели они раскрыть рты, чтобы задать коротышке вопрос, как тот сам им ответил - ну, если так можно выразиться. Глазки его засверкали, и он разразился потоком слов:
      - Небось гадаете, кто я такой? И не замечаете сходства? Ну, приглядитесь же! Ох, да вы, похоже, простолюдины, - вздохнул коротышка. Как бы то ни было, мой дорогой братец настаивал на том, чтобы я носил это дурацкое обличье. Да уж, братец! Столько времени миновало - узнает ли он меня? Бедняга Оман! И я бедняга! Какие ужасные страдания мне пришлось пережить! Солнцеворот за солнцеворотом я томился в этой лампе, а лампа валялась на дне сундука, принадлежавшего дряхлому старику, и я мечтал только об одном: чтобы кто-нибудь, хоть кто-нибудь потер лампу. И кто же ее потер? Домечтался! Ее потер этот козлобородый негодяй, который пожелал оказаться здесь! А когда козлобородый забыл про лампу, я так боялся, что мне придется торчать в этой зловонной яме до скончания времен. В каком я был отчаянии, ребята, и не передать! - Коротышка выпучил глаза. - Но позвольте, однако же, представиться, а вас я знаю. Пожалуй, мой прыщавый дружок, ты более склонен к приключениям, чем козлобородый, а? Я так сразу и подумал, что ты обожаешь приключения - ведь ты столько всего увидел, просто держа в руках лампу! И услышал. Неплохое представление я вам устроил, а, ребята? - Джинн пристально уставился на Прыщавого. - Ну, надеюсь, ты не поведешь себя, как козлобородый? Более дурацких желаний мне еще никогда не...
      - Заткнись! - вырвалось у Прыщавого.
      - Прыщавый, осторожно! - прошипел Малявка. - Он же волшебник!
      Как раз в этом Прыщавый нисколько не сомневался. Он держал в руке медную лампу, из носика которой все еще струился дым. Коротышка по-прежнему светился, а когда Прыщавый опустил глаза, то невольно зажмурился: таким ярким стал рисунок на ковре, озаренном странным сиянием.
      Прыщавый посмотрел на коротышку.
      - Кто ты такой? Чего ты хочешь?
      Все это время улыбка не сходила с лица коротышки, а тут он громко расхохотался.
      - О-хо-хо! Молодо-зелено! Ну ладно, извини, я тебя оскорбил в присутствии товарища, но ты ведь меня понял... Достаточно будет сказать, дружок, что я... - коротышка тяжело, сокрушенно вздохнул, - что я - джинн, раб той самой лампы, которую ты держишь в руках. И это означает, что я должен спросить у тебя, чего ты хочешь. - Презрительно скривившись, джинн добавил: - Господин.
      - Г-господин? - с сомнением переспросил Прыщавый.
      Джинн вытаращил глаза.
      - ЖЕЛАНИЯ! Говори, какие у тебя есть желания, балбес прыщавый. Чего ты ЖЕЛАЕШЬ?
      - Прыщавый, - прошептал Малявка, - ты понимаешь, что это значит?
      - А ты-то понимаешь? - прищурился коротышка-джинн, взглянув на малыша, нетерпеливо перевел взгляд на Прыщавого и вздохнул. - Только не говори, что тебе надо подумать.
      Но Прыщавый был слишком взволнован для того, чтобы понять, что его снова поддели. Он смело шагнул вперед.
      - Я хочу, чтобы ты... унес нас отсюда!
      - О-о-о... опять то же самое! - простонал джинн, щелкнул пальцами и исчез. В следующее мгновение коврик поднялся в воздух. Мальчики вскрикнули, присели, распластались ничком. "Мы же сейчас стукнемся о потолок!" - только об этом они оба и думали.
      Но коврик плавно поднимался вверх и потолок преодолел так легко, словно был соткан из дыма. В полном изумлении мальчишки преодолевали этаж за этажом, пролетали мимо матросов, шлюх, слуг и рабов, одни из которых кряхтели, сидя на ночных горшках, другие покуривали джарвел, третьи - спали пьяным сном и громко храпели.
      А потом они пролетели сквозь крышу.
      Только потом они узнают, что медная лампа скатилась с ковра. Это произошло в то мгновение, когда ковер оторвался от пола. Лампа осталась в "Царстве Под".
      Глава 45
      ЧЕРЕЗ ЗАБОР
      Светит в небе луна
      И не знает она,
      Что дорогу мою озаряет.
      Я бреду под луной
      По дороге чужой,
      Лишь луна меня и провожает.
      Хоть я очень богат,
      Но пока не женат,
      Не имею ни сына, ни дочки,
      Но отдал бы легко
      Все богатство свое
      За одну развеселую ночку,
      Чтоб вот так же луна,
      Словно лед холодна,
      Озаряла собою покои.
      Где б в объятиях сжал
      Ту, о ком так мечтал
      Деву под драгоценной чадрою!
      Богатый купец, пьяно пошатываясь, брел по проулкам неподалеку от Дворца с Благоуханными Ступенями, не зная о том, что ему вот-вот могла бы быть суждена крайне неприятная встреча. Запросто могло бы случиться так, что его губам больше не пришлось бы изведать изысканный вкус специй и приправ, шербета и прочих яств, подаваемых на роскошных пиршествах, а также поцелуев милашек-наложниц, не прикоснуться к трубке кальяна в полумраке курильни. А пока он был очень доволен и свое прекрасное настроение вложил в песенку. Золотые монеты в туго набитом кошельке негромко позванивали в такт.
      У Губача глаза выпучились так, словно он заприметил свежего угря. Рыба бы не медля бросился следом за купцом, если бы его не придержал Фаха Эджо. Он схватил приятеля за руку и затащил в темную подворотню.
      Купец, пошатываясь, прошел мимо.
      - Фаха, так нечестно!
      - Нечестно? Ты что, хотел бы, чтобы этот осел развопился, как свинья под ножом? Пошли, мы уже почти у цели.
      Набитый монетами кошелек был одним из немногих свидетельств богатства, которые заметили оборванцы за время своего странствия по ночным улицам Куатани. Дворец калифа был окружен роскошными особняками, но мало кто из жителей города выставлял свое богатство напоказ. Дома прятались за высокими, неприступными стенами, которые сурово стерегли всю роскошь, все сокровища, таящиеся внутри. Все, что было бы выставлено напоказ, привлекло бы внимание грабителей, да и потом, кто из самых богатых горожан мог бы поспорить красотой своего жилища с калифом? Любая подобная попытка была бы чревата жестоким наказанием.
      Приплясывая на ходу, компания Фахи Эджо пробиралась по улочкам мимо полчищ крыс, куч мусора и сточных канав. Луна для них была плохим проводником: ее свет едва проникал вниз сквозь широкие кровли.
      Но вот наконец мальчишки выбежали на безлюдную рыночную площадь.
      - Сюда!
      - Ты точно знаешь, Фаха?
      - Тс-с-с! Смотрите в оба, чтоб на уабинов не напороться!
      Нырнув под полуразрушенную галерею, мальчишки-"поддеры" выстроились гуськом. Они оказались в пространстве между двумя стенами. Одна из них, гладко оштукатуренная, принадлежала дому. Только высоко виднелось единственное темное окно. Другая стена, сложенная из крупных шершавых камней, была намного выше дома, и ее венчали острые железные колья. За этой стеной, как был уверен Фаха Эджо, находились покои Мерцающей Принцессы. Раджал полюбопытствовал, откуда тому это было известно. Козлобородый прижал палец к носу и прошептал имя своего двоюродного братца, сводника.
      Аист и Сыр, вожделенно ухмыляясь, прижались ушами к стене.
      - Та-ам кто-то ш-шипит!
      - С-с-с! С-с-с!
      Мальчишки испуганно отскочили от стены и изобразили руками извивающихся змей. Фаха Эджо округлил глаза.
      - Бросьте! Стена толстая, как... как Губач!
      Сыр задрал голову.
      - Да он же... без своих драгоценностей останется, ежели перелезет через эту стенку!
      - Ага, и станет евнухом! - хихикнул Рыба. Он все еще сжимал в руке свой сушеный амулет. Рыба поднес его к своей набедренной повязке и другой рукой изобразил взмах ножа. - Ну а ты нынче с принцессой позабавиться собирался, ваган?
      - Чего? - резко обернулся к нему Раджал.
      Но прежде чем Рыба успел ответить, вмешался Губач:
      - Эй, так нельзя! Вагану нельзя трогать принцессу!
      - Тебе тоже, кусок жира! - внес ясность Фаха Эджо, цепко сжав руку Губача. - Слушайте меня, балбесы! Ваган с принцессой забавляться не будет. Он принесет нам ее чадру, и этого хватит. Ну а если камешков прихватит хороших - и того лучше будет.
      Сыр хихикнул.
      - Хватит! - буркнул Фаха Эджо. В проулке между стенами было почти совсем темно, но все же в тусклом свете луны было видно, как злобно сверкнули глаза козлобородого. - Через стену и назад, и все. Туда и обратно.
      Сыр снова хихикнул.
      - Слушай, заткнись. А потом он станет нашим братом - точно так же, как Прыщавый, и больше мы его испытывать не станем. Усекли?
      - Все равно ваганам веры нету, - проворчал Губач.
      - Во-во. Уж больно вонючие, я так скажу, - брезгливо пробормотал Сыр.
      - Нет, не скажешь, - процедил сквозь зубы Фаха Эджо и ткнул пальцем в конец простенка. - Сыр. Ступай в ту сторону. Станешь на стреме - и гляди в оба, чтоб уабинов не пропустить. Губач, а ты дуй в другой конец.
      - Я? - обиженно протянул толстяк. - А я хотел поглядеть, как ваган сверзится!
      - Оттуда и поглазеешь. Да и за уабинами заодно приглядывай. Готов, ваган? Ну, кто в дудку дуть будет?
      - Я! - выкрикнул Сыр и проворно развернулся.
      - Я! - с готовностью вызвался Рыба.
      Фаха Эджо отбросил их руки, потянувшиеся к дудке.
      - Аист, ты будешь дуть.
      - Й-я-а? Д-а я и-игра-ть не у-умею.
      - Не надо играть. Просто дуй, и все.
      Аист сжал дудку беззубыми деснами и дунул. Дудка издала писклявый и хриплый звук. Фаха вырвал ее у Аиста.
      - Не так громко, дуралей.
      - А-а как на-адо?
      - Надо потише, - посоветовал Раджал. - Веревка слушается, даже когда совсем тихо играют.
      - Ну, начнем? - предложил Фаха Эджо.
      Однако образовалась заминка. Губач вразвалочку вернулся из своего конца простенка.
      - Не нравится мне это, - сообщил он. - Ваган мухлюет.
      - Как это - мухлюет?
      - Прыщавый-то на мечеть Пяти Ветров сам забирался. Безо всяких там фокусов с веревками и дудками. Поверим вагану - и он нас надует, как пить дать.
      Тут и Сыр вернулся.
      - Правду Губач говорит. Это что же за испытание, ежели с колдовской веревкой? А еще ваганы воняют.
      Козлобородый ткнул пальцем вверх.
      - Сам хочешь попробовать, Сыр? А может, тебе больно охота, Губач? Ежели тебя веревка выдержит, а?
      Губач всегда обижался, когда намекали на его полноту.
      - Ах ты, грязный метис! - выкрикнул он и бросился к козлобородому, но Фаха Эджо его опередил. Резким толчком он отбросил Губача назад. Тот упал навзничь, а Фаха поддел его ногой.
      - Рыба! - распорядился он. - Ступай в тот конец. А ты, Сыр, иди на свое место, а не то я сейчас засуну одну твою грязную ногу тебе в пасть, а другую - в задницу.
      Рыба хихикнул, но Фаха свирепо оттолкнул его, после чего еще разок пнул Губача в живот и велел Аисту:
      - Играй!
      Аист задудел. Раджал сжал в руках веревку. Никто из "поддеров" не заметил, что все это время за ними тайно наблюдало некое странное создание в низко надвинутой широкополой шляпе и плотно запахнутом плаще. Шляпа и плащ надежно скрывали от посторонних глаз золотое свечение, испускаемое таинственным незнакомцем.
      Медленно поворачиваясь, словно плотик на волнах, ковер плыл по небу под желтой луной, которая теперь, казалось, была так близко. Двое мальчишек крепко держались за края ковра.
      Внезапно рядом с ними из облака дыма возник джинн.
      - Ну, оттуда я вас вынес, - поговорил он как ни в чем не бывало. Надеюсь, теперь вы пожелаете где-то оказаться?
      Прыщавый уже был готов назвать свое желание, но Малявка вцепился в его рукав.
      - Погоди!
      Чего было ждать? Прыщавый ласково улыбнулся своему спутнику и обратился к джинну:
      - Джинн, отнеси нас... далеко-далеко!
      Джафир недовольно скривился.
      - Так, значит? Это и есть твое ЖЕЛАНИЕ?
      Малявка подобрался поближе к другу - видимо, хотел остановить того, но Прыщавый только легонько отстранил малыша и взволнованно кивнул:
      - Да. Это и есть мое желание!
      - Что ж, прекрасненько. Так и запишем.
      С этими словами Джафир снова щелкнул пальцами, и ковер тут же понесся по небу со страшной скоростью - быстрее любой птицы. Мимо пролетали купола и минареты. Мальчишки отчаянно вцепились в края ковра. Прыщавый велел Малявке улечься на живот, чтобы малыш не соскользнул вниз. Джинна же такая скорость полета, похоже, нисколько не пугала. Он привычно улыбался и сидел, сложив руки на животе.
      Через несколько мгновений город и порт остались далеко позади. Ковер летел над пустыней.
      - Джинн, куда мы летим? - воскликнул Прыщавый.
      - Далеко-далеко, само собой! - крикнул в ответ джинн Джафир и добавил, сверкнув глазами: - Кстати, ты знаешь, что у тебя в запасе осталось одно-единственное, последнее ЖЕЛАНИЕ?
      - Что? - вскрикнул Прыщавый. - Это нечестно!
      - Между прочим, с предыдущим ты тоже прошляпил. ТРИ ЖЕЛАНИЯ - таково правило!
      - Ты мне этого не говорил!
      - Теперь сказал!
      Джинн щелкнул пальцами и испарился. Прыщавый застонал. Но сейчас не время было думать о желаниях. Ковер все быстрее и быстрее рассекал воздух. Яркая луна, и звезды, и даже рисунок на ковре превратились в непрерывные полоски на фоне черного неба.
      Быстрее. Быстрее. Еще быстрее.
      Сердце Раджала билось часто и громко.
      Веревка начала раскручиваться и подниматься, унося его вверх. Раджал запрокинул голову. Стена, увенчанная острыми кольями, была неимоверно высока. А по другую сторону - ров с кобрами. Было еще не поздно: он мог спрыгнуть на землю и убежать. Искушение поступить именно так было очень сильным, однако упрямство и гордость не позволяли ему опростоволоситься перед "поддерами" - тогда уж они точно решили бы, что ваганы ни на что не годятся. Раджал ни за что не позволил бы им смеяться над ним, ни за что на свете! Ну а сейчас не занимался ли он тем, что позволял им превратить себя в самого большого идиота? Раджал вспомнил о капитане Порло. Подумал о принцессе. Потом - о потерянном кристалле. И понял, что обязан рискнуть.
      План был такой: когда веревка вытянулась бы во всю длину и Раджал вскарабкался бы по ней почти до самого ее конца, Аист должен был постепенно перестать играть, и тогда веревка должна была немного изогнуться - ну, в точности так, как она изогнулась днем, на рынке. При этом Раджал мог спокойно, без особых усилий спрыгнуть на запретный балкон на женской половине дворца. Очутившись там и проделав все, что ему было положено проделать, он должен был свистнуть, и тогда веревка должна была вернуться к нему.
      Но еще тогда, когда Раджал поднимался вверх на веревке внутри простенка, им успели овладеть сомнения. На рынке веревка двигалась гладко и плавно - совсем как мелодия, которую играл на дудке один из стариков-танцоров. Отрывистые звуки, выдуваемые Аистом, производили совершенно противоположный эффект. Несколько раз Раджал ударялся головой, коленями и локтями то о стену дома, то о забор, но выругаться не отваживался. А вдруг бы глупый мальчишка совсем перестал играть? Только пребольно стукнувшись о камни бедром, Раджал чуть не взвыл, но все же сумел сдержаться - прикусил язык. Его рот наполнился кровью, слезы застлали глаза. А в следующий миг он вздрогнул. В высоком окне горел свет. Раджал прищурился и увидел размытые силуэты. Он утер слезы и ясно разглядел людей в окне.
      То были стражники.
      Стражники пили брагу и резались в карты.
      Раджал раскачивался совсем рядом с кольями. Беззвучно шевеля губами, он помахал рукой "поддерам". Неужели они не чувствовали опасности? Сыр на своем посту в конце проулка только пялился, задрав голову, вверх наслаждался, видимо, страданиями Раджала. Рыба, чей пост располагался в противоположном конце, рассеянно вертел в руках свой драгоценный сушеный амулет.
      Аисту игра на дудке давалась все с большим трудом. Он задыхался, и хрипел, и с каждым мгновением все отчаяннее жаждал, чтобы ему поскорее позволили прекратить это занятие. Держась из последних силенок, мальчишка выдувал и выдувал нестройные звуки.
      - Уже недолго осталось, - негромко проговорил Фаха Эджо. - Сейчас он еще немножечко поднимется, а потом его нужно будет маленько опустить.
      - А я слышу, как змеюки шипят, точно вам говорю, - процедил сквозь зубы Сыр.
      - Хорошо бы они ему кое-что пообкусали, - проворчал Губач и тут же застонал, поскольку Фаха Эджо врезал ему локтем под ребра.
      - Ну давай, Аист, - подбодрил приятеля Фаха. - Еще одну трель, давай же!
      Этого не должно было случиться. Неожиданно Аист закашлялся. Дудка упала на землю.
      Раджала вскрикнул, веревка начала резко сворачиваться.
      - Остолоп! - Фаха Эджо проворно поднял дудку и выдул из нее хриплое "ту-у-у!"
      Раджал стрелой взмыл ввысь. Железный кол распорол его штаны.
      Один из стражников подошел к окну, выглянул, что-то крикнул, но мальчишки, стоявшие внизу, этого крика не услышали. Наигрывая на дудке, Фаха Эджо пинками гонял Аиста по простенку. Наверное, это было довольно потешное зрелище, но для Раджала каждый пинок, отвешиваемый Фахой Аисту, отзывался тем, что его немилосердно раскачивало. Помимо всего прочего, он видел, что стражники в освещенной комнате сгрудились у окна.
      - Я не виноват, Фаха! - протестовал Аист. - Меня кто-то ударил. Кто-то в меня камнем бросил!
      Козлобородый выдул раздраженное арпеджио.
      - Фаха, это правда! - подпрыгивая на месте, выкрикнул Сыр. - Я видел, видел!
      Фаха разразился гневным тремоло.
      - Там кто-то прячется, Фаха, - вон там, в тени!
      В ответ последовала презрительная каденция.
      И тут что-то попалось под ноги Фахе. Треклятый амулет Рыбы! Звук дудки задохнулся.
      - Рыба!
      Мальчишка в набедренной повязке валялся на земле без чувств.
      Раджала понесло вниз.
      Фаха Эджо бросил дудку Аисту.
      - Играй!
      Непрерывный хриплый звук подбросил Раджала кверху, и тут он заметил, как внизу, в глубоком рве между стеной и балконом, что-то шевелится и поблескивает. Страх охватил юношу, его рот наполнился желчью. Словно пловец в бурном море, он потянулся к спасительному балкону, но его собственных усилий было мало для того, чтобы управлять раскачивающейся веревкой.
      Стражники в освещенной комнате похватали сабли и, громко топая, побежали к лестнице. В это же мгновение в конце простенка послышался шум возни.
      - Эй! - вскрикнул Сыр: он с кем-то дрался.
      После обмена с неизвестным нападавшим несколькими тычками Сыр рухнул наземь. Фаха Эджо бросился ему на выручку. Просвистел в воздухе камень и угодил козлобородому прямо в лицо. Он взвизгнул. Тут бы злоумышленник, пожалуй, убрался бы из простенка, но Сыр успел прийти в себя. Он вскочил и загородил злодею дорогу. Теперь, по идее, мерзавцу надо было бы броситься в другую сторону, оттолкнуть Фаху Эджо, Аиста, перепрыгнуть через лежавшего на земле Рыбу.
      Но тут в атаку на незнакомца пошел Губач. От первого неумелого удара незнакомец уклонился, но второго не вынес. Губач навалился на злодея всем весом, при этом они вдвоем сбили с ног Аиста. Дудка старика-танцора выпала из рук Аиста и оказалась на земле, под незнакомцем, на которого сел верхом толстяк Губач. Послышался треск дерева.
      Раджал закричал.
      Но послышался и другой крик - гораздо ниже, у самой земли:
      - Пусть слезет с меня! Пусть слезет!
      Фаха Эджо, пошатываясь, шагнул вперед. Неужели?
      - Сорванец?
      - Неверный, я тебя искала! Ты... ты вор и убийца! Я чуть не подохла из-за тебя!
      - Чего... чего?
      На вопросы времени не было. Совсем рядом послышался топот кованых сапог. Фаха Эджо в отчаянии вытаращил глаза.
      - Стража!
      Буквально мгновение спустя, когда стражники вбежали в проулок, там было пусто. Стражники, посветив фонарем, нашли на земле три предмета. Первый из них был похож на сушеную заплесневелую морковку, вторым была треснувшая дудка с шарообразным утолщением на конце, а третьим - свернутая кольцом самая обычная веревка.
      Раджала и след простыл, но неподалеку, невидимый для стражников, беззвучно смеялся человек в черном плаще.
      - Г-где м-мы? - простонал Прыщавый.
      Ковер резко спикировал. Мальчики ударились о землю. Прошло какое-то время, прежде чем головы у них перестали кружиться. Ночь шла на убыль. Над пустыней занималась заря. Прыщавый приставил ладонь ко лбу, но поначалу ничего разглядеть не смог.
      Затем кто-то щелкнул пальцами.
      - Давай-давай, осматривайся, - хихикнул Джафир. - Я, пожалуй, с твоего разрешения, тоже осмотрюсь. Очень мило было с твоей стороны, что ты позволил мне выбрать направление. Думаю, что направление я выбрал правильно, но осторожность не помешает. В конце концов надо же решить, хочется мне застрять здесь или нет. Вернее, не так: об этом ли я мечтал всю свою долгую жизнь?
      Прыщавый нахмурился.
      - Я не... не понимаю.
      - А понимаешь ли ты, кстати говоря, что лампу-то не прихватил с собой, а? Она же на пол скатилась и осталась в этой треклятой кладовой. Ох, как же мне хотелось, чтобы она наконец потерялась! Сколько солнцеворотов я об этом мечтал! Понимаешь ли ты, что это означает? Еще одно ЖЕЛАНИЕ - и я свободен! - Коротышка расплылся в довольной ухмылке. - И поблагодарил бы я вас, мои любезные, да вот только благодарность - не в моей природе. Я вернусь, когда позовете. Еще одно ЖЕЛАНИЕ, помните об этом - но только одно! Последнее!
      - Подожди! - вскричал Прыщавый. Зачем ему было медлить? Он и так знал, каково его последнее желание. Вернее, ему так казалось. На самом деле это желание было бы самым первым, если бы он с самого начала знал, что желаний всего три. Он бы пожелал стать красивым.
      Да, именно таково было его последнее желание.
      Но Джафир щелкнул пальцами и снова исчез, а как его вызвать опять этого Прыщавый не знал. Что ж, хочешь не хочешь, а с желанием приходилось повременить. Прыщавый, покачиваясь, поднялся и протянул руку Малявке. Осторожно сойдя с волшебного ковра, мальчики подумали о том, не улетит ли он вдруг, не растает ли без следа. Но ковер остался на месте - вот только когда Малявка обернулся и посмотрел на него, ему показалось, будто бы пятеро султанов как бы пошевелились при свете зари.
      А потом вдруг время сместилось, и заря сменилась солнечным полднем. Вокруг мальчиков простерлись прекрасные, пышные сады. На дальнем берегу продолговатого пруда возвышалась величественная постройка Дома Истины.
      Глава 46
      РИТУАЛ ПОСВЯЩЕНИЯ
      - Тихо, мои красотки!
      Опять этот голос. Где-то Раджал слышал его раньше. Эти же слова, произнесенные тем же тоном, с тем же характерным пришепетыванием. Прошло несколько мгновений, прежде чем у него прояснилось в глазах, а сначала он видел только пятна - алые и золотые, мерцающие в интимном полумраке. Раджал запрокинул голову и понял, что это шелка. Где-то поодаль двигались силуэты людей в длинных шуршащих балахонах - или платьях. Воздух пропах терпкими благовониями. Слышался шепот. И хихиканье.
      - Тихо, мои красотки!
      И снова этот голос... Раджал наконец вспомнил, где слышал его раньше. Те мгновения, когда он раскачивался, держась за конец веревки, казалось, ушли в далекое прошлое. Но на самом деле это было не так. Просто это было последнее, что помнилось Раджалу. Теперь он проигрывал события в сознании медленно, сонно... Отпустив веревку, он бросился головой вперед, подобно огромной птице. Кобры выгнули свои шеи, распустили капюшоны. А потом Раджал увидел человека, стоявшего посреди змей, - человека с отталкивающей наружностью. Он почему-то совсем не боялся кобр и протягивал руку навстречу падающему Раджалу. Видимо, этот человек заранее встал в удобную позицию, потому что, поймав Раджала, даже не пошатнулся. Кто это был такой? За мгновение до того, как потерять сознание, Раджал успел услышать шуршание богатых одежд мужчины, беспрепятственно шагавшего посреди ядовитых змей. И голос, опять этот голос:
      - Тихо, тихо, мои красотки!
      Но что же за красотки теперь окружали Раджала? Раджал зажмурился, снова открыл глаза и увидел, что лежит на широкой кровати, стоящей посреди просторных, роскошно обставленных покоев. Пышные подушки, обтянутые алым шелком и расшитые золотой тесьмой, занавески из шнурков с нанизанными на них разноцветными бусинами... На некоторых подушках устроились остроухие кошки, а вокруг кровати, на которой лежал Раджал, щебетало целое созвездие стройных созданий, прячущих лица под чадрами.
      Увидев их, Раджал встревожился. Но почему он должен был тревожиться? Он смущенно вспомнил о том, что как раз и собирался проникнуть на женскую половину дворца. Так что же теперь было пугаться обилия женщин? Вероятно, просто-напросто он давно не видел женщин с тех пор, как оказался в этой стране, - не видел, не считая простолюдинок на улицах, которые ходили в бесформенных черных накидках. А эти женщины, напротив, выглядели просто идеалами красоты. Их очарование было поистине ослепительно.
      Услышав окрик высокого мужчины, красавицы перестали щебетать и хихикать. Одна их них принялась кормить птичку, сидевшую у нее на запястье, другая - щекотать шейку мурлыкающей кошки, третья медленно проводила гребнем по своим длинным волосам, четвертая лениво провела кончиками пальцев по струнам лиры.
      Но было и что-то еще. Раджалу стало не по себе. Он заметил, что красавицы смотрят на него из-под полупрозрачных накидок, что их сверкающие глаза взглядами как бы поглаживают его распростертое на кровати тело. "Уж не голый ли я опять?" - с ужасом подумал Раджал, но нет: его лохмотья исчезли, кто-то нарядил его в прекрасные одежды.
      Раджал проглотил подступивший к горлу ком и с трудом вымолвил:
      - З-зачем я здесь?
      Вопрос был дурацкий - но только отчасти. Голова Раджала была повернута к красавицам, но они ему не ответили. Они опустили темные сверкающие глаза, просвечивающие сквозь накидки.
      А потом знакомый Раджалу голос перепросил:
      - Зачем? Зачем? А может быть, ты хотел спросить "кто"? Как бы то ни было, эти вопросы резоннее было бы задать тебе, подопечный Эмпстера-лорда. Тебе, не правда ли?
      - Я н-не понимаю.
      - Подопечный Эмпстера! А должен ли ты вообще хоть что-нибудь понимать, а?
      Обладатель знакомого голоса, похоже, подшучивал над Раджалом, но подшучивал добродушно. Этот человек стоял в углу, спиной к Раджалу, возле чаши, от которой поднимался пар. Слышался плеск воды - видимо, мужчина мыл руки.
      Он обернулся, потуже завязал шнур, которым был подпоясан его халат.
      - Визирь Хасем, - ошеломленно проговорил Раджал.
      - Конечно. Мои обязанности многочисленны. К ним относится и забота об... усладах калифа.
      - На женской половине?
      - Не сомнение ли я слышу в твоем голосе? Подопечный Эмпстера, вспомни: ты упал на землю. Это не... скажем так: не совсем женская половина. Мы чуть ниже ее - хотя лично я не стал бы уделять этому особое внимание. Да и тебе не стоит. - Визирь улыбнулся. - Но позволь, я представлю тебя твоим новым сестрам.
      - Сестрам?
      Имена последовали одно за другим, но голова у Раджала была словно набита ватой. Имена будто бы плыли к нему, как лодки по медленной реке, и по мере приближения таинственно изменялись.
      - Вот эту пухленькую зовут... Губина. А эту высокую - Аистелла. Подопечный Эмпстера, познакомься с Рыбитой. Благоухающая Сырия... подойди ближе. Малявита, ну же, не стесняйся...
      На какое-то мгновение Раджалу показалось, будто бы он вернулся в "Царство Под", измененное под действием странных, насмешливых чар. Тюки и бочонки сменились подушками и кушетками, полотнища мешковины - занавесками из бусин, крысы - кошками, тараканы - птицами, а мальчишки... мальчишки...
      Раджал помотал головой. Что же с ним было не так? Что могло быть не так? Он сдвинул брови и в упор посмотрел на девушек. О, в них ведь было что-то странное, точно - было! Раджал рывком сел и спрыгнул бы с кровати, но рука визиря без труда толкнула его обратно. Раджал понял, что убежать ему не удастся. Конечно - как он мог убежать? Стражники, змеи, высокие стены, и кроме того - жуткая усталость, сковывающая все тело. Руки и ноги у Раджала будто свинцом налились. Вот тут-то он вспомнил ласковый голос визиря после того, как он поймал его, падавшего в змеиный ров: "Испей-ка вот это, подопечный Эмпстера. Ну, испей же..." У Раджала закружилась голова. Визирь шагнул к нему, провел мягким пальцем по губам юноши, по подбородку, по выступающему кадыку...
      - Подопечный Эмпстера, - снова зазвучал ласковый, баюкающий голос, - в этом мире для нас много загадок, и так будет всегда, но есть и некоторые истины, которые мы наконец способны осознать, и потом очень многое становится нам понятнее. Это истины о звездах, истины о луне, истины о власти богов и людей. Но есть и истины о нас самих. Верно, ты прибыл сюда с некоей миссией, для каких-то испытаний, но не могло ли случиться так, что твое истинное испытание само нашло тебя?
      Раджал изо всех сил пытался сосредоточиться. Он стал думать о Кристалле Короса, о своем желании вернуть его. Он стал думать о Кристалле Терона, который нужно было поскорее разыскать. Джем и кристаллы - вот все, что имело значение. Все, что когда-либо должно было иметь значение. А о чем толковал визирь? Что он мог иметь в виду?
      А ласковый негромкий голос все звучал, а мягкие пальцы все гладили и гладили Раджала. Визирь склонился над кроватью, навис над распростертым на спине юношей. Раджал чувствовал его горячее дыхание, наполненное ароматами специй.
      - Милое дитя, неужели ты думаешь, что хотя бы на миг обманул меня? Пламенноволосый говорил о дерзком юноше, недруге вашего народа и вашего престола. Казалось, он говорит о ком-то другом! Но я с самого начала понял, кто ты такой - или кем хочешь быть. Из-за каких странных хитросплетений судьбы не девочка-мальчик, а именно ты оказался на Колесе Казни, - об этом я не спрашиваю, ибо это меня не интересует. Это сущая безделица, пыль на ветру в сравнении с тем велением судьбы, которое вновь привело тебя ко мне!
      Визирь провел рукой по одеждам Раджала.
      - Нет, дитя, не сомневайся в моих чувствах, ибо я знаю даже о клейме богов, которое столь таинственно алеет у тебя в паху! Покуда ты лежал без чувств, я прикасался к этому клейму губами и языком! Не стыдись себя такого, каков ты есть! Здесь, во Дворце Кобр, какое нам дело до внешнего мира и его глупых предрассудков? За этими стенами ты обречен на гибель, но что из этого? А здесь ты исполнишь то, что велит тебе судьба!
      Раджалу хотелось вырваться, кричать, бежать отсюда, но он не в силах был ни пошевелиться, ни раскрыть рта. Тысячи, миллионы вспышек проносились у него в сознании, но не было ничего реальнее этого мгновения. Девушки страстными взглядами пожирали его обнаженное тело, но прикасаться к нему осмеливался только визирь. Рука Хасема легла на хрупкую грудь Раджала, скользнула ниже... еще ниже. В глазах визиря сверкали похотливые огоньки, и эти огоньки разожгли желание и в Раджале.
      Визирь сделал шаг назад и раскинул руки. Девушки устремились к нему и принялись медленно и почтительно раздевать его. Нежно зазвучали струны лиры, воздух наполнился еще более сильным ароматом. У Раджала опять закружилась голова, помутилось в глазах, но он все же догадывался о том, что когда визирь вернется, от него будет пахнуть благовонными маслами. Грудь Раджала сжималась от страстного желания, глаза застилали слезы. "Испей-ка вот это..." Они что-то сделали с ним, наверняка что-то сделали! Как сквозь сон, Раджал чувствовал, что девушки двигают его по кровати, подкладывают под бедра подушки.
      Визирь вернулся. На этот раз его ласки стали более грубыми и настойчивыми, шепот - жарким, обжигающим.
      - Не стыдись, не стыдись, послушай меня! Разве я не сказал тебе, что понял, какой ты? С самого начала я заметил женскую слабость в твоих глазах.
      "Женскую? - в отчаянии подумал Раджал. - О чем ты говоришь?!"
      - Но стоит ли называть это слабостью? Мягкость женщины - это ее слава, ее гордость, ибо какая власть сильнее той власти, какой обладает женщина над радостями для мужчины?
      "Но я - не женщина!"
      - Ты слышал о том, что таких, как ты, презирают, но разве это возможно, если тебе суждено стать орудием удовлетворения страсти монарха?
      "Неужели ты не видишь, что я - не женщина?!" - беззвучно прокричал Раджал.
      - Как бы мне хотелось, чтобы ты был немедленно очищен и подготовлен к той славе, что ожидает тебя! Но нет, это время еще не пришло! Как всегда, мы обязаны придерживаться древних обычаев. Вначале, в течение десяти ночей ты познаешь радости, которыми одарю тебя я. Для того чтобы монарху легко было пройти, вначале для него следует проторить дорогу. Днем твои новые сестры обучат тебя другим искусствам, а потом, только потом ты будешь очищен, ты станешь так же чист, как они, и подготовлен ко встрече с калифом.
      Визирь занял свое место.
      - Сестры, держите ее за руки и за ноги, да покрепче. О да, мы щедро напоили ее напитком любви и пробудили в ней желание, но вероятно, она будет противиться поначалу, пока не получит удовольствие. - Рука Хасема нежно пригладила волосы Раджала. - Ах, дитя, тебе будет больно, но что такое боль, если она открывает дорогу в страну новых, неизведанных радостей?
      Голова Раджала запрокинулась назад. В первые мгновения он сдерживался, но потом его охватило неизбежным огнем страсти. Сначала ему казалось, что его позвоночник того и гляди треснет. Он кричал, но ни одного звука не срывалось с его губ. Струны лиры все еще звенели, где-то - казалось, очень далеко - запела девушка. Беззвучные крики превратились в беззвучные рыдания. Осталась боль, только боль, и больше ничего. Муке не было конца, боль наплывала волнами, они накатывали все чаще и чаще и наконец залили Раджала горячей лавой. Его унижению не было предела.
      В это мгновение ему показалось, что для него все кончено. Разве после такого можно было жить? Однако страсть визиря не унялась. Взмокший от пота, улыбающийся, он склонился к самому уху Раджала и снова прошептал о том, что стыдиться нельзя.
      - Дитя, со временем ты научишься управлять собой, но как узнаешь о грозящих тебе опасностях, если твоим учителем не станет опыт? Это всего лишь самое обычное происшествие, не более того, это пропуск в покои наслаждений. В твоей новой жизни тебе предстоит познать восторги, недоступные для обычных мужчин - и для обычных женщин тоже. Ты ощущаешь боль, но разве она уже не отступает? Ах, она непременно отступит, ибо глубоко в недрах твоего тела спрятан драгоценный камень. В нем, в этом камне - тайна радости. Раскопай грязь, найди похороненный под ней драгоценный камень. Дитя, думай только об этом камне, только о нем.
      * * *
      Впоследствии Раджал гадал, не были ли эти речи визиря заклинанием. Ароматы благовоний пьянили юношу, звенела лира, звучала песня, слышался ласковый, воркующий голос визиря, и через какое-то время пульсирующую боль сменили слова. Они зазвучали заклинанием в сознании Раджала. Перед его глазами возник сверкающий лиловый камень. Разве его нужно было искать? Верно! То, что он искал, находилось внутри него, внутри него! Рыдания сотрясли его тело, когда он представил себе, как роется в липкой грязи, а потом ему привиделся лиловый камень у него в руках. Камень поднимался, и Раджал поднимался вместе с ним - все выше и выше.
      А потом последовал ослепительный взрыв.
      Еще долго после того, как все было кончено, опоенный приворотным зельем юноша лежал, стеная и задыхаясь, на промокших простынях и думал только о камне, только о камне...
      Глава 47
      ЧЕТВЕРТОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
      Ката, придя в себя, пошевелилась. Сколько же она проспала? Ей казалось, что несколько дней подряд. Образы из странных снов теснились в ее сознании. Пышные сады... дом, похожий на дворец... глубокий продолговатый пруд... небо, цвет которого из полуденного быстро становился полуночным и снова сменялся полуденным. Ката подняла руку, прижала ко лбу, выглянула из-за ширмы. Сквозь прорези в ставнях лился бледный лунный свет, поблескивали шерстинки пушистых ковров, тени лежали в складках покровов на зеркалах. А больше ничего видно не было. Где же принцесса Бела Дона? Куда она подевалась?
      И тут Ката услышала голос, шепчущий в полумраке. Она не сразу разобрала слова, не сразу догадалась, что они складываются в странные, злокозненные строфы.
      Медная лампа горела возле постели отца,
      Улыбка тогда не сходила с его лица
      Или слезы восторга лились из глаз,
      Так бы бывало еще не раз,
      Слез и восторгов было б не счесть,
      Если бы я не замыслил страшную месть!
      Обиду мне больше терпеть невмочь!
      И я ему отомщу через дочь!
      Злые настанут для него времена
      Он пожалеет о том, что она рождена!
      То был голос мужчины - сильный, но далекий. Казалось, ветер донес его сюда через пески безлюдных пустынь. А потом посреди комнаты возникло сияние и, подобно тому как голос слышался как бы из воронки мрака, явилось видение. Колыхнулись покровы на зеркалах, лунный свет стал ярче. Ката, испуганная и зачарованная, не отводила глаз от фигуры странного мужчины.
      Пламени язычок, разгорайся ярче зари!
      Тело и дух разделяются, видишь? Смотри!
      Лампа, это заклятие свято храни,
      Не выдавай его долгие ночи и дни!
      Пусть на дне твоем оно дотоле лежит,
      Покуда другое заклятье не прозвучит!
      Мужчина был очень стар, но передвигался, раскачивался с необыкновенной гибкостью и плавностью. Он ходил и ходил по кругу. Его длинная седая борода была разделена на три пряди. Он был одет в халат, расшитый золотыми звездами. В одной руке он держал блестящий предмет - может быть, золотой, а может быть, и медный. Сначала Ката не могла разглядеть, что это за предмет, но потом поняла, что это - лампа. Она не раз видела подобные во дворце калифа. Всего-навсего медная лампа.
      Но нет. Лампа была не простая.
      Старик продолжал свое злобное песнопение. Кату трясло, как в ознобе.
      Колокол бьет, к концу близится ночь...
      Больше, Эльмани, тебя не коснется дочь!
      Впредь тебе только страдания суждены,
      Дни для тебя станут, как ночи, черны!
      Джинн, раб лампы, скорее явись!
      Тело с духом отныне навек разлучись!
      При этих словах Ката чуть было не выскочила из-за ширмы - у нее было полное ощущение, что злобный старик сейчас погубит какое-то дитя.
      Но на самом деле в это мгновение она очнулась, разбуженная собственным криком. Сон, еще один сон? Но ведь все выглядело настолько реально! Ката приподняла руку и обнаружила, что по-прежнему скована кандалами. Наручники и цепь никуда не делись. Они-то по крайней мере были настоящими. И лунный свет. И ширма.
      Вот только теперь из-за ширмы донесся другой голос.
      Посередине комнаты, окруженный зеркалами, стоял на коленях, словно молящийся, калиф Оман Эльмани. Он едва заметно раскачивался из стороны в сторону, а перед ним, не касаясь ковра ступнями, парила таинственная девушка, которую Ката видела тогда, когда та общалась с видениями в зеркалах. Со страхом и волнением Ката стала слушать, как коротышка-калиф жалуется на свои беды и несчастья. Он рыдал, и порой слов было не разобрать, но часто с его губ срывалось: "свадьба" и "уабин". Ката без труда поняла, что должно произойти в скором времени. Принцесса, воплощенное сострадание, взирала на своего горько страдающего отца так, словно ей хотелось утешить его, заключить в объятия. А калиф беспомощно проклинал уабина, которого называл шейхом, и прорицателя Эвитама.
      - Дитя мое, как я надеялся на то, что еще есть возможность излечить тебя! Сколько боли мы пережили, сколько превозмогли страданий в надежде на то, что найдем какой-то способ вернуть тебе целостность! Я думал - если нам удастся разыскать прорицателя... о увы, увы, он мертв, а лампа потеряна!
      Калиф еще долго сокрушался в таком духе, но Ката довольно скоро перестала слушать его излияния. Мало-помалу смысл ее странного сновидения стал доходить до нее. Она начала понимать, что это, пожалуй, было вовсе не сновидение. Ей представлялось, как она выходит из-за ширмы и кричит калифу, что ему не нужно отчаиваться, что хотя прорицатель мертв, он не покинул этот мир окончательно. Но на самом деле Ката не могла пошевелиться, а только смотрела и смотрела... Калиф корчился в безутешных рыданиях на ковре. Ката не отводила глаз от светящегося силуэта принцессы Бела Доны.
      Поначалу красавица выглядела полупрозрачным белым призраком, похожим на покровы на зеркалах. Но потом Ката различила свечение внутри призрачной фигуры девушки. Свечение пульсировало подобно сердцу. Сначала оно было лиловым, потом стало зеленым, потом - алым... но ведь это же были цвета волшебных кристаллов! У Каты возникло такое ощущение, будто бы ее посетило дивное озарение, будто ей дарованы очень важные знания - но что они означали, этого она пока не понимала. Принцесса Бела Дона раскинула руки и закружилась, словно танцовщица. Ката встала на колени. Звякнула цепь. Кате стало страшно: исходившие от принцессы лучи выгнулись дугами, переплелись, уподобились разноцветному смерчу.
      Лиловый. Зеленый. Алый. Синий. Золотой.
      Порывом ветра - так, словно он был самым настоящим - с зеркало сорвало легкие покровы. Калиф лежал ничком на ковре и стонал. Ката поднялась, вышла из-за ширмы, с трудом держась на ногах, шагнула к сверкающей и вертящейся девушке. Почему-то Ката знала, что должна прикоснуться к ее руке. И еще она почему-то знала, что должно произойти что-то очень важное.
      - Принцесса! - выкрикнула Ката, но ее слова унес разноцветный смерч. Ката без сил опустилась на пол, вцепилась в край ковра. Ее длинные распущенные волосы метались из стороны в сторону.
      Но вдруг послышался другой крик. Голос звучал визгливо и дико. Затем завывание смерча заглушило его. Ката, ахнув, увидела перепуганное лицо в одном зеркале... в другом... в третьем... Во всех зеркалах - одно и то же, сильно увеличенное, искаженное страхом лицо. То была принцесса. На миг Кате показалось, что весь мир сосредоточился в ее лице, в ее непрекращающемся крике...
      А потом крик утих и с губ лика принцессы в зеркалах сорвались слова но, что удивительно, то был вовсе не голос Бела Доны!
      Калиф, визжа от страха, пополз назад из круга зеркал.
      Долгие, долгие годы с тех пор миновали,
      Как мои чары Куатани крепкою цепью сковали.
      Да, я жестоко калифу сумел отомстить!
      Стоит ли, с жизнью расставшись, об этом грустить?
      О, даже если б желал я его пощадить,
      Я уж не в силах теченье судьбы изменить!
      Взгляд Каты бешено метался от зеркала к зеркалу. Она вновь попыталась подняться, наступила на цепь, споткнулась. Она проклинала кандалы, сковывающие ее, она дерзко кричала, ругая на чем свет стоит бушующий в покоях ураган. Вот тут-то перед ней предстало видение, явившееся ей во сне. Силуэт старика вращался в разноцветной воронке смерча.
      - Чудовище! Коварное, злобное чудовище! - визгливо выкрикнул калиф.
      Все же есть способ на время единство создать.
      Слушай меня, иноземка, не вздумай роптать:
      За руку призрак принцессы возьми поскорей
      И не пугайся ты вспышки безумных огней!
      Ката протянула руку. Ее пальцы прошли сквозь призрачные пальцы принцессы, но все же даже такого прикосновения оказалось достаточно. В следующее мгновение кандалы упали с запястий Каты. Чудеса начались! К добру ли это было? Или нет? Ката знала одно: она должна повиноваться. И вот она уже закружилась вместе с принцессой. Рядом с ней.
      Но нет - не рядом! Внутри принцессы. Внутри!
      - Мерцалочка! Мерцалочка! - всхлипывал перепуганный калиф, но в ответ послышалось только песнопение прорицателя, произносимое губами ликов в зеркалах. Только теперь в зеркалах поочередно мелькали то лицо принцессы, то лицо Каты. Бела Дона... Ката... Снова Бела Дона... Снова Ката...
      Видишь, калиф, как скромен мой дар, невелик?
      Что ж ты молчишь? Проглотил ли от счастья язык?
      Только запомни: не твое я жалею дитя, а свое!
      Свет всемогущий пребудет в руках у нее!
      Ну, а пока я одно составляю из двух:
      Слейтесь, велю, воедино, тело и дух!
      Все было конечно. Когда калиф решился поднять голову, он увидел только слепящее сияние и решил, что лишился зрения. Оман зарыдал, застонал, но через пару мгновений вспышка померкла и в покоях не осталось иного света, кроме лунного. Ковер и ширмы - все было на своих обычных местах. Только разбросанные по полу газовые покрывала напоминали о чудесах, творившихся здесь только что.
      Только эти покрывала да девушка, которая стояла перед калифом.
      Это была не Ката - Ката исчезла. Калиф неуверенно пролепетал:
      - Мерцалочка?
      Губы калифа тронула робкая улыбка. Затем он нахмурился. Могло ли это быть правдой? Неужели перед ним стояла его дочь - настоящая, во плоти?
      Ката - ибо она исчезла не окончательно - медленно повернулась, посмотрела на свое отражение в первом зеркале... во втором...
      - Мое лицо, - прошептала она. - Мое лицо!
      КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ
      ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
      ПОБЕГ ОТ ЧАРОДЕЯ
      Глава 48
      ПРОКЛЯТИЕ КАЛЕДА
      (Окончание истории Симонида)
      Всадник в одеждах лиловых,
      Скорбно вершащий свой путь,
      Если ты грезишь о славе,
      Лучше о ней забудь!
      Царство твое - Катакомбы...
      Вождь в одеждах зеленых,
      В джунглях живущий вождь,
      Там, где листва густая,
      Там, где годами дождь...
      Деа, рассеянно глядевший в чашку с зеленым чаем, прервал негромкое пение. Теплый солнечный свет заливал все вокруг, согревал благоуханные цветы и листву. За густыми кустами слышалось щебетание Таргонов. Симонид молчал, но его тяжелое, хриплое дыхание встревожило юношу. Деа поднял голову и посмотрел на старика.
      - Симонид, - окликнул он своего учителя. - Что означает эта песня? Эта "Песнь о Султане" - каков ее смысл?
      - Деа, ты же знаешь, - отозвался старик, - что она прославляет величие твоего отца и величие его предков.
      - Да, но что все это означает? Я знаю, что лиловым и зеленым были султаны древности, и все же песня кажется мне загадочной. Я глуп?
      - Напротив, Деа, ты из тех, кто смотрит в глубину. На самом деле эта песнь повествует о пятерых богах-султанах, которые, согласно пророчеству, должны править нами до скончания Эпохи Искупления, в которую мы сейчас живем. Помимо этого, все это - символ некоего духовного состояния. Лиловые Катакомбы. Зеленые Джунгли. Красная Пыль. Синяя Волна. Все это - остановки на пути, на нашем пути к единению с богами. Разве не этой очередности мы следуем каждый день, производя пять Поклонений?
      - Следовательно, наша судьба - это Луна и Звезды? - Деа сосредоточенно прикусил губу, но тут же снова обратился к старику: - Достопочтенный Симонид, судя по тому, что ты поведал мне о моем отце, я диву даюсь, как он сумел достичь таких высот.
      Старик вздохнул. Конечно же, он понимал, что до этого непременно дойдет. Деа, несомненно, был благовоспитанным юношей и всеми силами старался избегать болезненных тем, прежде затронутых в беседах со старым учителем. Но Симонид ничего не мог с собой поделать. Медленно, постепенно он возвращался к тому единственному, что положено было узнать юноше.
      Симонид наклонился, взял юношу за руку. Да, он был еще очень слаб после недавнего припадка, но какое это имело значение? Какого наказания ему стоило опасаться? Дела в империи шли из рук вон плохо, до отчаяния плохо. Если верить слухам, уабины напали на Куатани, и теперь войско султана отправилось в поход, чтобы освободить город. Симонида очень тревожили брожения при дворе, которые он замечал уже давно и которые теперь стали намного более очевидными. Ничто не огорчало его сильнее, но, что бы ни случилось, он скоро должен был расстаться и с жизнью. И если уж он затеял эти изменнические речи, теперь оставалось только договорить до конца.
      - Не бойся, юный принц, я завершу свой рассказ.
      Худощавый юноша молча, затаив дыхание, кивнул, подсел ближе к креслу-качалке и вперил пытливый взор в выцветшие глаза старика.
      Да, это должно было случиться.
      На этот раз история должна была быть досказана до самого конца.
      - Дитя мое, я рассказывал тебе о той зависти, которая выжгла из сердца твоего отца всю ту любовь, что некогда он питал к Мале. Я поведал тебе и о том, как Мала был объявлен изменником и жестоко казнен, и о том, как твой отец добивался любви прекрасной Изабелы, некогда предназначенной в жены Мале. Я рассказал тебе о том, как эта прекрасная девушка, сестра твоей матери, вышла замуж за калифа Куатани, а затем о том, как внезапная смерть настигла твоего деда и как твой отец стал султаном. Но что значили для него, для этого молодого человека все радости власти, когда он утратил то единственное, чего желал всей душой? Я говорю, конечно же, о любви Изабелы.
      И тогда, оставшись в одиночестве, твой отец снова предался занятиям наукой. Я вновь стал сопровождать его в то время, которое он проводил в библиотеке и лаборатории, но теперь уже не в качестве учителя - ибо кто имеет право чему-либо учить султана? Теперь я стал его помощником. Поначалу твой отец предавался научным изысканиям только ради того, чтобы отвлечься от тоски, и наши труды носили неупорядоченный характер. Мы вновь наблюдали за движением созвездий по небесной тверди, мы вскрывали змей и дождевых червей, испытывали действие различных ядов на самых жалких из дворцовых рабов. Лишь через несколько лун наша работа приняла определенное направление. Как-то раз, когда мы прогуливались в саду, твой отец поведал мне нечто пугающее - нет, нечто страшное!
      С тех пор как он взошел на престол и стал султаном, долг монарха стал диктовать ему необходимость встреч с Пламенем во время церемоний, происходящих каждую луну в Святилище. Прежде твоему отцу много раз доводилось видеть, как его отец - твой дед - падает ниц перед Священным Пламенем. Теперь и для него настала очередь простираться перед этим символом власти и впитывать исходящую от него мудрость.
      "Но, Симонид, - произнес он печально и торжественно, - никакой мудрости нет".
      "Государь?" - непонимающе откликнулся я.
      "Симонид, повторяю: я не слышал никакого голоса, мне не явилось никаких видений, - прошептал мне в ответ султан. - Следует ли страшиться того, что я страдаю некоей неполноценностью? Быть может, я вообще не из султанского рода? Ах, мой старый наставник, бывают времена, когда я просто-таки сгораю от стыда, храня свою тайну!"
      От слов твоего отца у меня потемнело в глазах, закружилась голова. Я был верным сыном Унанга, я был звездой Школы Имамов, и хотя я посвятил свою жизнь изучению тайн природы, мне никогда не являлась мысль о том, что к Священному Пламени можно относиться иначе, как только с самой несокрушимой верой. И вот теперь вдруг та дверь, которую я для себя считал навсегда закрытой, вдруг открылась нараспашку.
      "Симонид, - сказал султан, - ты понимаешь, что мы должны сделать?"
      Я кивнул, хотя сердце мое от страха ушло в пятки. С того дня наши научные труды приняли совершенно особенный характер и стали поспешными. Конечно же, это было неизбежно: твой отец жаждал раскрыть тайну Пламени. Его изыскания не ведали границ. Из всех концов государства он призвал ученых мужей и женщин. Каждому из призванных было отведено почетное место во дворце, и со всеми ними султан подолгу беседовал. Некоторые его не понимали и полагали, что владыка говорит с ними туманно и загадочно. Другие же, напротив, понимали его слишком хорошо. Имамы забеспокоились - запахло еретичеством. Твой отец посмеивался над их страхами и отвергал их, но наедине с собой давал волю своему еретическому воображению.
      Он медленно приближался к постижению истины, но в конце концов она поразила его подобно удару грома. Сколько раз он видел, как твой дед корчится на полу перед столпом Пламени? Да ведь старик попросту обманывал его! То ли твой дед был всего-навсего рабом собственных мечтаний, то ли умело играл свою роль - это не имело никакого значения. Ведь твоему отцу никаких откровений при общении с Пламенем дано не было!
      Не было никакого священного экстаза! Не было никакого божества в Пламени! Древние сказания о кристалле были обманом, годным разве что только для незрелых детских умов!
      Радость этого открытия так захватила твоего отца, что он был готов кричать о нем всем и каждому - но так было только поначалу. В науке нет ценности выше истины, но получилось так, что сфера изысканий твоего отца перестала принадлежать науке. Она принадлежала религии. И политике. В Каль-Тероне, при дворе, нужно учиться хитрости, и твой отец этот урок усвоил очень хорошо. Он не был глуп: какая ему была бы выгода от того, что он бы всем поведал правду? Как правда могла состязаться с могуществом обмана? Ради этого обмана, ради этой иллюзии Пророк преодолел долгий путь по пустыне. Ради этой иллюзии за ним последовали тысячи людей, а когда Пророк умер, эти люди решили, что потомки Пророка должны править ими до скончания веков. Нет, твой отец ни за что бы не стал ни с кем делиться познанной им истиной! На чем же еще могла покоиться его власть, как не на бесполезных молитвах его подданных, произносимых перед столпом горящего газа?
      Пойми, юный принц, что сейчас я говорю только о том, во что верил твоей отец. Но истина не становится истиной лишь оттого, что кто-то верит в нее, даже если речь идет о самом могущественном человеке на свете.
      Обуреваемый новообретенной уверенностью, твой отец ощутил себя неограниченно свободным. Ему противостояли одни только суеверия, и он убедил себя в том, что ни весь свет, ни тем более имамы не смогут поставить препятствий на его пути к осуществлению желаний. Он больше не желал покоряться велениям судьбы.
      Миновало, пожалуй, около одного солнцеворота после смерти твоего деда, когда твой отец подверг свое могущество проверке и сделал это за счет указа, касающегося своего брата, с которым они были разлучены с раннего детства. В изданном указе было прописано о том, что калиф Куатани является важным союзником - притом, что империи постоянно грозят набеги уабинов.
      "Я решил, - с хорошо разыгранной невинностью заявил твой отец, совершить дружеское деяние. Я намерен лично навестить моего дорогого, горячо любимого брата".
      Придворные при этих словах возроптали, ибо доселе султан никогда не покидал Каль-Терона - со времен Пророка. Замысел султана казался его приближенным возмутительным и глупым, но твой отец не желал слушать никаких возражений. Как хоть кто-то смел возражать ему, когда он разговаривал с Пламенем?
      Я, конечно же, догадывался об истинных намерениях твоего отца. Он мечтал выкрасть невесту своего брата. Как горько я сожалею о том, что тогда не собрался наконец с мужеством и не попытался отговорить твоего отца от этого глупого замысла! Он мог бы стать хорошим правителем! Разве не сумел бы он покаяться в своих прошлых прегрешениях? Разве не смог бы он познать счастье, если бы только навсегда забыл о красавице Беле?
      Но вышло так, что всего один престарелый имам дерзнул выказать самое невинное предостережение.
      "Неужто, - вопросил этот старик, - Священный Владыка готов к тем неудобствам, которыми чреват долгий путь по пустыне? Неужто он готов рискнуть своей драгоценной жизнью, за которую молятся все унанги?"
      "Но ведь я продолжил род, верно? - ответствовал твой отец. - Если я погибну, меня сменит сын. (Надо сказать, это утверждение некоторым показалось легкомысленным, ибо султан должен был иметь много сыновей ради обеспечения продолжения рода.) Кроме того, если все унанги молятся за меня, мне нечего опасаться за собственную жизнь", - с улыбкой добавил твой отец, и потрясенный его логикой имам не решился возразить и сказать, что за твоего деда также молились все унанги.
      Я был среди тех, кого твой отец взял с собой в странствие по пустыне. С самого начала наше путешествие не задалось. Караван несколько раз надолго останавливался. То заболевали вельможи, то рабы. Но твой отец был полон решимости. Жгучий огонь полыхал в его глазах, и я страшился того, что могло случиться в то время, когда мы доберемся до Куатани. Часто мое сердце в страхе трепетало, стоило мне бросить взгляд на воинов, сопровождавших караван. Я гадал: только ли затем они едут с нами, чтобы охранять нас? В пустыне разум человека становится подверженным множеству иллюзий, и порой мне казалось, что за нами следует еще множество воинов: я оглядывался назад и видел - как мне казалось - блеск ятаганов и доспехов.
      Как-то ночью твой отец позвал меня к себе в шатер. Он курил трубку, набитую джарвелом, и предложил мне тоже покурить. Я, старательно скрыв нежелание, согласился, и твой отец вовлек меня в философскую беседу. На какое-то мгновение мне показалось, что возвратились наши прежние отношения, и я с радостью вспомнил о днях, когда твой отец был невинным дитятей, но вскоре заметил, что сам он вовсе о тех днях не сожалеет и что все его мысли заняты теперешней манией.
      Твой отец повел разговор о времени, о его таинственных покоях, о хитросплетениях его коридоров, и хотя я не мог отказать ему в мудрости и проницательности, некогда воспитанных мною в нем, я заметил, что теперь роль наставника взял на себя он, определив меня себе в ученики. Я с грустью рассматривал его отросшую бороду, а он задавал мне загадочные вопросы. Могло ли быть так, что течение времени естественно и что события происходят так, как им суждено произойти? А не могло ли случиться так, что нить событий отклонится от намеченного пути? Если это возможно и если человеку дано это предвидеть, то не долг ли его в том, чтобы исправить время и вернуть события к их естественному течению?
      Я бы мог возразить, что никому из людей, даже султану, не дано вмешаться в течение времени. Но вряд ли бы твоего отца обрадовало такое возражение. От меня ему нужно было только, чтобы в ответ на каждый его вопрос я молча кивал. Я так и делал и, конечно же, прекрасно понимал, к чему он клонит. Твой отец убедил себя в том, что утрата твоей тетки Белы это ошибка в линии времени. Ошибка, которую он считал своим долгом исправить.
      Он посмотрел на меня в упор сквозь клубы дыма.
      "Я не убедил тебя, старый друг?" - спросил он.
      "Государь, - ответил я, - разве я вправе усомниться в речах того, кто разговаривает с Пламенем?"
      "Ха! - воскликнул он. - Хорошо я поступил, взяв тебя с собой, Симонид, ибо я вижу, что ты - хороший дипломат. - Однако он тут же стал серьезен и наклонился ближе ко мне. - Старый друг, - продолжал он, - если бы тебе было ведомо то о судьбе прекрасной Белы, что ведомо мне, ты бы не посчитал меня ни тираном, ни глупцом. До Куатани далеко, но и в этом городе у меня есть глаза и уши, которыми я вижу и слышу. О, черен был тот день, когда эта прекрасная девушка была отдана моему брату!"
      Затем последовала вспышка ярости, и хотя твой отец говорил не очень связно, я все же сумел понять, что именно разузнали лазутчики, подосланные им. Султан говорил о том, что его брат - глупец и слюнтяй, что он не стоит любви красавицы Белы. Калиф, по словам султана, отвергал радости естественных услад, которым можно предаваться с женщинами, и предпочитает извращения.
      Конечно же, я выразил свое отвращение к этому отвратительному пороку, и в это самое мгновение глаза твоего отца сверкнули, а губы тронула улыбка. Но тогда я еще не мог понять, какие мысли тогда овладели его разумом. Только затем, впоследствии, я догадался, в чем было дело: твой отец не только жаждал изменить течение времени, он, в любовной слепоте своей, уповал на то, что красавица Бела до сих пор девственна и чиста. И если бы он стал ее первым и единственным мужчиной, разве не смог бы он тогда посмеяться над временем и его деяниями?
      "Очень скоро, Симонид, - сказал твой отец, - все будет хорошо, поскольку я теперь не женат, а замужество моей милой Изабелы и вовсе нельзя считать замужеством. Пусть только ее отец посмеет отказать мне теперь, и он падет замертво у моих ног! Я мог бы обладать всем миром, но я готов отдать все на свете за любовь Изабелы, и ничто на свете меня не остановит!"
      То были дерзкие речи, но в их искренности я не мог усомниться. Увы, вся власть твоего отца была бессильна против того соперника, противостоять которому не может ни один мужчина. О да, я говорю о смерти! Ибо, прибыв в Куатани, мы застали город в трауре, а когда стали спрашивать, о ком скорбят тамошние жители, с уст каждого из них слетало одно и то же имя.
      Принцесса Изабела была мертва, и молитвы всех унангов до единого не могли вернуть ее к жизни.
      Твой отец обезумел от горя и гнева и был готов дать приказ своему войску разрушить город и уничтожить всех его жителей - всех, кроме собственного брата, которого он желал увезти в Каль-Терон, чтобы там подвергнуть жестокой пытке на ступенях Святилища.
      "На глазах у моих подданных, - поклялся твой отец, - я отрублю его руки, которые не пожелали обнимать и ласкать мою возлюбленную Изабелу! Я выколю его глаза, которые не пожелали любоваться ее красотой! Я отсеку его пакостные органы похоти и брошу на съедение бродячим собакам!"
      Мало каким страшным пыткам не желал подвергнуть своего брата твой отец. Только тогда, когда он узнал, какой смертью умерла твоя тетка, его гнев стал убывать. Что бы ни болтали о ее супруге, принцесса Изабела умерла точно так же, как твоя мать.
      "При родах?" - вскричал султан.
      "Государь, это правда. Умирая, принцесса Изабела разрешилась от бремени дочерью".
      Вот каким было возмездие за зло, совершенное твоим отцом: та из сестер, к которой он пылал столь страстной любовью, умерла той же смертью, что и твоя мать, которую он отвергал и унижал. Страсть снова обуяла твоего отца, но теперь то была иная страсть. Он рухнул наземь, он стал корчиться и кричать:
      "О, я наказан! Справедливо и страшно наказан!"
      Затем твой отец присутствовал на похоронах Белы. Он был так бледен, что, казалось, стоит на пороге смерти. Помню: я смотрел на него в тот день, когда он стоял рядом с братом, трудно было сказать, кто из них стал безутешным вдовцом. На самом деле, пожалуй, только в тот день и были эти, столь разные, братья так схожи в своем горе. Если твой дядя и был жесток с Белой, как твой отец с твоей матерью, он, казалось, устыдился своего поведения.
      Вот так вышло, что наша поездка в Куатани закончилась для твоего отца горем и насмешкой. Твой отец говорил о том, что намеревается вступить с братом в переговоры, дабы в итоге упрочить узы, благодаря которым провинция Куатани была привязана к империи. Так и получилось, ибо визит султана завершился торжественным договором между безутешными правителями. Договор был заключен не только на словах, ибо правители поклялись друг другу в том, что в урочное время их союз будет упрочен новым бракосочетанием. Дочь калифа, названная Бела Доной, должна была выйти замуж за сына султана. Состоялась церемония помолвки, во время которой твой отец разрыдался, потому что даже во младенчестве малышка Бела Дона красотой напоминала свою мать.
      Твой отец вернулся в Каль-Терон более печальным и, пожалуй, более мудрым человеком. Было видно, что он сильно постарел, и порой, когда он звал меня к себе, он заводил разговоры о днях, проведенных с Малой, с Доной и с Белой, и говорил так, словно миновало не несколько солнцеворотов с тех пор, а целый ген и даже больше. Твой отец поклялся в том, что более никогда не женится, но ни разу со времени той вспышки покаяния, что охватила его в Куатани, он не признавался в том, что повинен в происшедшем. О случившемся он говорил так, словно некий злой рок преследовал его и в конце концов настиг.
      "Не потому ли так случилось, - размышлял он порой, - что я усомнился в Пламени?"
      На этот вопрос у меня не было ответа.
      В ту пору твой отец стал мрачен и замкнут. Он оставил занятия, которые некогда доставляли ему такую радость. Если он и призывал к себе ученых мужей и женщин, то только за тем, чтобы судить их за ереси и измену, а затем жестоко и мучительно казнить. Публичные казни принесли твоему отцу одобрение и славу. Его вера укреплялась и становилась все более страстной. Имамы были вне себя от счастья. Много солнцеворотов подряд они призывали твоего отца, а до него - его отца к священной войне. И вот теперь непокорное королевство Ваши и далекие острова Ананда подверглись поочередно жестоким атакам. Победа следовала за победой. Эмира Ормуза и пятьдесят его жен привели в Каль-Терон и четвертовали перед городскими воротами под радостные вопли толпы. Кровь ручьями текла по улицам в сточные канавы. А вскоре по всему Унангу стали говорить о том, что ни один из султанов со времен Пророка не был более страстно предан вере, чем твой отец. Со временем он приобрел титул, которым теперь гордится, и все были убеждены в том, что твой отец станет величайшим из правителей Унанга.
      Увы, как сильна власть лжи!
      Симонид откинулся на спинку кресла-качалки. Он часто и тяжело дышал, лицо его побледнело, взгляд был встревоженным. Что он наделал! О, что же он наделал? Он ведь не рассказал принцу всей правды, не поведал ему о своем брате Эвитаме, чье ужасное пророчество омрачило церемонию помолвки. Но какое это имело значение, если покою Деа, как бы то ни было, пришел конец?
      Но должно было произойти еще кое-что...
      Солнце клонилось к закату. В рощице сгустились тени, от земли потянуло прохладой, но Деа дрожал не от холода. Юноша смотрел на старика. Его глаза были полны тоски. Сдвинув брови, Деа слушал, как Симонид тихо и горестно напевает:
      Султан негасимых звезд! Султан белоликой Луны!
      Хоть края твоих одежд мы коснуться должны!
      - Окститесь, тупицы! Ишь, дали волю мечтам!
      Хотя б в колесницах вы мчались по небесам,
      Султана Луны и Звезд вовек не коснуться вам!
      Эти слова были так знакомы Деа, но теперь, слетавшие с губ Симонида, казались странными, бесконечно странными. Деа хотелось, чтобы старик пел и дальше, но тот умолк и проговорил с горечью:
      - Это стало вершиной в величии твоего отца. Так оно было запечатлено. Десять солнцеворотов назад он стоял на ступенях Святилища, и все его подданные не спускали с него глаз, и он объявил во всеуслышание, что Пламя поведало ему великую и прекрасную истину: оно объявило его последним и величайшим из Богов-Султанов - Султаном Луны и Звезд.
      Деа задумчиво потупился. Он мог бы задать Симониду много вопросов, но спросил только:
      - Значит, мой отец ошибался, утверждая, что в Пламени нет бога?
      - Да, Деа, я уверен: он ошибался.
      - Значит, мой отец снова уверовал в бога, и бог вознаградил его?
      Симонид ответил не сразу. Он уже достаточно наговорил. Более чем достаточно. И потому теперь он сказал только:
      - Деа, мы должны верить, что это так.
      Но прозвучал последний вопрос, еще более мучительный. Этот вопрос не давал покоя Деа всю жизнь, рвался к пределу осознания.
      - Но если мой отец - Султан Луны и Звезд, кем же стану я? Кем я могу стать?
      Старик молчал, но глаза его были полны не только печали. В глазах Симонида была страх. Деа обернулся и увидел Таргонов, следящих за ними из-за деревьев.
      Глава 49
      СВЕТЯЩИЙСЯ КРУГ
      - Радуга! Мы потеряли Радугу!
      - Не говори глупостей. Радуга не может потеряться.
      - Значит, потерялись мы, - вздохнул Джем, уселся на камень, стащил с себя рубаху, бросил на землю. - Тьфу! Порой мне кажется, что мы в пустыне.
      - Мы и есть в пустыне.
      - Что?
      Дона Бела не ответила на вопрос Джема прямо.
      - Наша беда в зрении... В том, как мы смотрим... Если бы нам удалось подняться повыше! Куда-нибудь, откуда можно было бы посмотреть... вниз.
      - Тут нет никаких возвышенностей. Эти сады - они совершенно плоские, плоские, плоские...
      Джем в отчаянии окинул взглядом колючие кусты. Они напоминали зубчатую изгородь. Джему было неловко - и стало еще более неловко, когда Бела Дона села рядом с ним. Со вчерашней ночи он опасался этой девушки, хотя сама она о ночном происшествии не вспоминала. Вправду ли он поцеловал ее? Вправду ли она толкнула его, а он упал в пруд? Наверное, все так и было, но сколько раз в течение ночи он представлял, как снова обнимает ее? Если в этом мире мечты были реальностью, то в этих мечтах Джем не раз предавался любви с Бела Доной.
      Он поспешно встал, поднял с земли рубаху. Пусть эта девушка страстно желала покинуть этот мир, но она была частью этого мира и соблазняла Джема. Джем пытался убедить себя в том, что девушка нереальна, что здесь все ненастоящее, но он понимал, что это не совсем так. Он раздраженно потеребил промокшую от пота рубаху и понял, что вывернул ее наизнанку. Над запыленными сухими деревьями высоко стояло палящее солнце. Дона Бела спросила:
      - Принц, что носишь ты на груди?
      - А ты не знаешь? Ты ведь так много всего знаешь.
      Девушка улыбнулась. Вопрос повис в воздухе, оставшись без ответа. Джем не мог удержаться и залюбовался Бела Доной. Ее длинные волосы были небрежно перехвачены лентой. На девушке было тончайшее хлопковое платье. Промокшая ткань прилипла к ее телу, обрисовала дивные изгибы. Как она была хороша! Она не отрывала глаз от Джема, и он вдруг очнулся и представил, как выглядит. С его волос стекал пот, его струйки бежали по лицу и шее, по бледной мальчишеской груди. Он отвернулся, ощутив ужасное смущение. Девушка шагнула к нему, погладила его руку.
      - Ты должен кое о чем узнать, - прошептала она. - Ты мне нравишься...
      - О? - глухо вымолвил Джем.
      - ...Но я не люблю мальчиков.
      - Что? - Джем резко повернул голову к девушке. На миг он смутился. Ты только что сказала, что я тебе нравлюсь. Я ведь мальчик. То есть мужчина, - поспешно добавил он.
      - Да, но я хотела только сказать, что не... люблю мальчиков. Я подумала, что тебе нужно знать об этом.
      - О? То есть да... нет. Я хотел сказать... я тоже их не люблю.
      Дона Бела рассмеялась.
      - Я так и думала! Но, принц, у тебя есть возлюбленная, которую ты разыскиваешь?
      Джем ошеломленно проговорил:
      - Ты и об этом знаешь?
      - Мне известно вот что: еще до того, как закончится это приключение, ты найдешь свою возлюбленную, а я - свою.
      Сердце Джема часто забилось.
      - Принцесса, ты уверена?
      - Уверена, это произойдет. Это должно произойти, иначе...
      - Иначе?
      Ответ прозвучал ударом набата:
      - Иначе мы погибнем.
      Рубаха выскользнула из пальцев Джема и упала на землю. Он в страхе смотрел в глаза девушки. Она потянулась к нему, они крепко обнялись. Тени, отбрасываемые листвой деревьев, побледнели, солнце разгорелось ярче. В ветвях зашуршал ветер, завертел песок, лежавший между камешками. Горячие песчинки больно обжигали лодыжки Джема и Бела Доны.
      Дона Бела протерла глаза.
      - Мы не заблудились. Теперь мы ближе.
      - О чем ты?
      - Взгляни на сад. Эти красные сочные ягоды были цветами. Посмотри на эти белесые, грубые листья, на этот пустынный песок. Принц, это не просто часть сада. Мы... совсем недалеко от его границы.
      - Сад... словно бы редеет.
      - Да!
      - Но погоди... - Джем вспомнил о том, что видел ночью: обмелевший пруд, облетевшие сады, дом в руинах. Он вспоминал о гостях, которые появлялись во дворце лишь время от времени, о странных переменах времени дня. Понимание постепенно приходило к нему. Надтреснутым, взволнованным голосом он произнес: - Точно! Тут все редеет, рассасывается! Принцесса, вот зачем мы нужны Альморану, понимаешь? Он ушел от мира в это воображаемое царство, где может править как король... но его мечта тает! Вот зачем ему нужны мы... чтобы его мечта, его сон оставались живыми! Чтобы он мог продолжать видеть свое сновидение!
      - Но как?
      Дона Бела широко раскрыла глаза. Ветер донес откуда-то неподалеку странный звук.
      - Тс-с-с! Слышишь?
      - Кто-то плачет! Или - скулит?
      - Радуга?
      - Он ранен!
      Джем и Дона Бела рванулись вперед. Они продирались сквозь заросли, жмурились, оберегая глаза от колючих, острых шипов и кусающего лицо песка. Вскоре они выбрались на пыльную полянку. Сначала им на глаза попался Радуга, лежавший на боку. Потом - маленькая сгорбленная фигурка, стоявшая на коленях рядом с собакой.
      - Малявка!!!
      * * *
      Как же так? Возможно ли? Малыш посмотрел на Джема и девушку заплаканными глазенками. Из носа его, по обыкновению, текли струйки соплей. Малявка, всхлипывая, заговорил.
      - Я убежал от него... убежал, да... Он говорит... говорит, что будет... правителем мира... А я... я ему сказал, что он... дурак!
      Дона Бела подняла мальчика, взяла на руки.
      - О ком ты?
      - Эли здесь? - встревоженно спросил Джем. - Ты про Эли говоришь?
      Мальчишка свирепо шмыгнул носом.
      - Прыщавый! Я про Прыщавого... И он теперь мертвый!
      - Прыщавый? - изумился Джем. - Но как...
      - Не Прыщавый! - в отчаянии выкрикнул Малявка и указал на собаку.
      Глаза Дона Белы наполнились ужасом. Неподвижно лежавшего пса быстро заметало песком, но было ясно видно, что Радуга окоченел. Охнув, Джем опустился рядом с ним на корточки, смахнул с собаки песок, отогнал приставучих мух от глаз и губ. В ужасе все трое смотрели на то, как блекнут радужные краски на шерсти пса. За считанные мгновения собака приобрела такой вид, будто пролежала дохлой уже несколько дней. Джем встал и отступил. Беспощадный песок снова начал засыпать его мертвого друга. Песок щипал глаза. Но не только песок - и слезы.
      Малявка вдруг прокричал:
      - Он сделал это! Он!
      - Кто? - воскликнул Джем. - Прыщавый?
      - Он!
      Малявка ткнул пальцем в сторону. Песок уже клубился воронкой смерча, теснил спутников к остаткам сада. Сначала Джем ничего не видел, кроме песка, а потом различил на фоне смерча призрачный лик - лик Альморана. Старик мотал головой и громко кашлял.
      А потом послышался его голос. Он зазвучал как бы со всех сторон сразу:
      - Глупцы! Вы решили, что можете убежать от меня? Долгие солнцевороты меня не покидала мысль о том, что может настать такой день, когда моему миру придет конец. И как может быть иначе, когда его существование поддерживаю только я один! Будь прокляты мои братья, которые не пожелали участвовать в моем замысле! Но теперь наконец моя задача решена. Только те, кто наделен магическим даром, могут стать моими соратниками, моими аватарами. О, сколь отчаянно я мечтал о том, чтобы хотя бы один такой человек попал мне в руки. Теперь таких людей у меня четверо! Юноша и двое мальчиков, которые помогут мне нести мое бремя, и прекрасная девушка, которая станет моей невестой!
      - Никогда! - вскричала Дона Бела.
      - Никогда! - вскричал Джем.
      - Глупцы! Какое вам дело до внешнего мира, когда я предлагаю вам вечные радости? Мерцающая Принцесса, забудь о своей смертной любви! Ключ к Орокону, забудь о своих глупых поисках! Соединитесь со мной в моем мире мечты - и все, чего вы желали в жизни, станет принадлежать вам!
      - Ты безумец! - воскликнул Джем. - Тебе никогда не удержать нас, никогда!
      - Я удержу вас своими чарами! У вас не будет выбора!
      - Ты умираешь, Альморан! Твой мир меркнет, рассеивается!
      - Ни за что! Я снова зачарую вас! Минуют мгновения - и вы снова будете в моей власти!
      Но в следующий миг лик старика исчез, затем исчезли деревья и кусты. Джем, Дона Бела и Малявка очутились посреди пустыни, в объятиях бесчинствующей песчаной бури. Они взялись за руки. Они кашляли, задыхались, еле держались на ногах. Обрели ли они свободу? Удалось ли им спастись от чародея? Но как могло случиться, что здесь оказался Малявка? И почему Малявка говорил о Прыщавом? Вопросы метались в голове у Джема, но сейчас было не время их задавать. Нужно было как-то пережить эту бурю, но как? Негде было спрятаться. Джем обнял Малявку, прижал к себе, был готов обнять и Дона Белу, но ее рука выскользнула из его руки.
      - Принцесса! - в страхе прокричал Джем. - Принцесса, скажи что-нибудь!
      Но тут Джем догадался: как только они покинули мир мечты, принцесса утратила дар речи.
      - Принцесса! Принцесса!
      Все было бесполезно. Джем упал на песок, прижимая к себе Малявку. Они лежали, скорчившись, на песке, полные отчаяния.
      Рыдания сжимали пересохшее горло Джема, он проклинал себя за собственную глупость. Неужели Альморан забрал Дона Белу, унес ее в то мгновение, когда исчез сам? И тут Джем вдруг услышал воздушный, невесомый напев. Высокий девичий голос звучал громче завывания песчаных смерчей. То была песня принцессы!
      Я знаю о пяти исчезновеньях,
      Они ко мне являются в виденьях
      И друг за другом следуют отныне.
      Над первым властно алчущее пламя,
      Второе происходит под волнами,
      А третье - в знойный полдень средь пустыни.
      Четвертое мне видится в тумане,
      Как через закопченное стекло,
      А пятое закрыто облаками,
      Но для меня важнее всех оно!
      Когда свершатся все исчезновенья,
      Я обрету свое освобожденье!
      Джем прикрыл глаза ладонями, попытался выглянуть через щелочки между пальцами. В изумлении он увидел, что воронка песчаного смерча преобразилась в круг и что в центре этого круга - сверкающая, неприкосновенная фигура принцессы. Ее темные волосы и белые одежды развевались, а чудесный голос лился и лился. Не в этом ли была разгадка? Не это ли был ключ к побегу? Джем вдруг почувствовал, как что-то жжет его грудь. Он понял, что Кристалл Вианы вновь разгорелся, как бывало, когда рядом с ним оказывался другой кристалл, его собрат.
      Да! Вот в чем было дело! Так и должно было произойти!
      Принцессу окружило сияние. Чарующий, таинственный, вспыхивающий цветами Орокона круг вскоре превратился в светящийся кокон. Внутри этого кокона медленно вращалась принцесса Дона Бела. Глаза ее были закрыты, губы плотно сжаты, но песня ее эхом звучала в воздухе, словно бы подхваченная тысячей голосов. Сначала эти голоса взволнованно шептали, потом шепот перешел в крик... Малявка схватил Джема за руку, потащил за собой к светящемуся кругу. Со сверкающим на груди кристаллом Джем опустился на колени рядом с принцессой, устремил полный преклонения взор на ее бесстрастное лицо.
      - Принцесса! Ты можешь говорить? Можешь ли ты говорить - здесь?
      К изумлению Джема, на его вопрос ответил Малявка, но с губ мальчика сорвался голос принцессы. Джем стоял на коленях, принцесса поворачивалась по кругу, а Малявка невесомо взмыл ввысь. Он парил внутри кокона света, раскинув руки в стороны.
      - Говорить? - произнес Малявка нараспев. - Я могу говорить, но недолго. Альморан не ушел, он просто собирается с силами. Он повсюду вокруг нас, и я едва противлюсь его нападкам.
      - Принцесса, ты ведь знаешь, правда? Ты знаешь о кристаллах?
      - Я знаю только о том, что порой внутри себя я ощущаю странные откровения. Я знаю, что я, как и ты, - часть великой судьбы, но что это за судьба - это мне неведомо. Мне ведомо другое: вскоре я должна вступить в брак, и с моим замужеством мир приблизится к той судьбе, что для него предначертана.
      - С твоим замужеством? Но, принцесса, я так понял, что...
      - Что ты понял? Принц, не забывай об уроке Дома Истины. Что ложно, а что истинно? Я скажу одно: в Священном Городе состоится обряд бракосочетания между принцессой и сыном султана. Там и тогда ты найдешь ответы на те вопросы, что мучают тебя!
      Сердце Джема бешено колотилось от волнения.
      - Принцесса, тот кристалл, что я ношу на груди, сейчас светится. Но до тех пор, пока я не разыщу алый кристалл, я способен сделать не более, чем сделал бы обычный человек. Ты окружена таинственными силами. Ты сотворила этот светящийся круг. Можешь ли ты перенести нас в Священный Город? Можешь ли освободить из плена Альморана?
      С губ Малявки сорвался негромкий печальный стон.
      - Ты сам не знаешь, о чем просишь меня! Чародей так силен...
      - Но он слабеет! Мы знаем, что он...
      - Нет, нет! Я не в силах удержать даже этот кокон...
      Малявка вращался все быстрее и быстрее, и вскоре его начало бросать из стороны в сторону, словно мотылька, угодившего внутрь стеклянной банки. Радужные цвета то вспыхивали, то гасли. А еще через мгновение свечение померкло, и трое спутников очутились посреди пустыни. Снова вспыхнул свет и снова померк. Пустыня... а потом - сад.
      Пустыня. Сад.
      Пустыня. Сад.
      Птицы и бабочки закружились в воздухе, а вместо песни Дона Белы зазвучал надрывный кашель безумного чародея. Принцесса отчаянно пыталась запеть снова, но слова застревали у нее в горле. Она согнулась, закашлялась. Джем подхватил ее, прижал к себе. Волшебное свечение погасло окончательно, угас и зеленый кристалл.
      Тишина. Безмолвие.
      Но нет - пение птиц.
      Шуршание листвы. Журчание воды.
      А потом со всех сторон подступили благоуханные ароматы жасмина, нарциссов, сирени, лимонных деревьев, кедров и пышных маков с тяжелыми головками. Джем огляделся по сторонам и увидел Дом Истины, белеющий под лучами яркого солнца, а перед Домом - глубокие, как сама жизнь, зеленоватые воды продолговатого пруда.
      Глава 50
      КОГДА СПЯЩИЙ ПРОБУЖДАЕТСЯ
      Большую часть собственных снов мы забываем - или нам только кажется, что мы их забываем. Когда же сны являются нам в воспоминаниях, они пробуждают у нас престранные мысли. Порой они оставляют у нас в душе тяжелый осадок, и наступивший день кажется нам хрупким, уязвимым, готовым вот-вот разбиться на кусочки. Затем к нам приходит осознание, силой превосходящее рассудочные размышления, - осознание того, что мир снов не просто иллюзия, а некое таинственное царство, которое, затаившись, только и ждет мгновения, чтобы поглотить нас.
      Что происходит с забытыми сновидениями? Думаю, они не исчезают бесследно. Наверное, они хранятся в потайной комнате, вход в которую мы отыскиваем лишь изредка. У меня сложилось такое ощущение, что моя жизнь во сне постепенно складывается в музыкальную пьесу, в сложную, полную причудливых хитросплетений картину, которая в один прекрасный день должна обрести смысл и совершенство. Теперь зачастую, вспоминая какой-либо сон, я вспоминаю и о том, как много раз он мне снился прежде - снился, а потом я его забывал. Я брожу и брожу по лабиринту лестниц в поисках комнаты, которую мне больше никогда не отыскать. Я спрыгиваю с балкона своей комнаты и парю высоко над миром, простирающимся внизу. Потом приходят воспоминания о многих ночах, годах ночей, в течение которых я совершал что-то такое, чего на самом деле никогда не совершал, бывал в таких местах, где на самом деле никогда не бывал. Сны как бы подсказывают мне, что я страдаю амнезией, что мир яви загораживает истину покровами иллюзий. Они кажутся настолько реальными, эти покровы, что мы принимаем их за настоящие. Но они-то и есть иллюзия! Думаю, мы все страдаем амнезией и всю жизнь жаждем того, чтобы к нам вернулась память. Мы все мертвы и ждем оживления. Сны зовут нас из мрака. Они как бы говорят нам о том, что в один прекрасный день мы найдем путь к той истине, которая нами забыта. Сны - наши призраки, и они охотятся за нами.
      В ночь после того, как мир Альморана вновь поглотил его, Джему снились такие яркие, живые сны, каких он прежде никогда не видел. Очнувшись в полной темноте, он обнаружил, что весь в поту и что простыни под ним скомканы. Джем отбросил полог, которым была занавешена кровать. На столике рядом с кроватью стоял кувшин с нектаром хава, накрытый салфеткой. Джем жадно и благодарно выпил успокоительного питья, поднялся с кровати, походил по комнате, отбросил со лба налипшие пряди волос. Воздух, душный и жаркий, давил на его тело подобно вязкой жидкости. Джем, борясь с сонливостью, вышел на террасу и увидел пышный сад, озаренный прекрасной золотой луной. Пруд сверкал. Его воды, похоже, были, как прежде, глубоки.
      И тут Джем увидел посередине пруда неподвижную фигурку на листе кувшинки. То была, судя по всему, женщина. Принцесса? Но нет, то была Ката, обнаженная, как и Джем, и... нет, она не была неподвижна, она плыла к нему, подобно возвращающимся воспоминаниям. Джем не отрывал глаз от нее, вспоминая о своих снах, об эротических видениях, уводивших его в долгие, изнурительные странствия по лабиринтам лестниц, коридоров, темных пещер. Когда же закончатся его поиски? У него вдруг возникло такое ощущение, что ему уже снились эти поиски - задолго до того, как они начались. Пожалуй, вся его последующая жизнь приснилась ему еще в раннем детстве.
      Джем смотрел на Кату так, будто она была богиней, и думал о том, что на самом деле все его испытания, все поиски были предназначены для того, чтобы он нашел ее, только ее. По мере приближения кожа Каты меняла цвет. Вначале она светилась лиловым сиянием, потом - зеленым, потом... нет, цвет меняла луна. Джем поднял голову и увидел в небе сразу пять лун - пять лун разных цветов: лиловую, зеленую, алую, синюю и золотую. И ему показалось, что все так и есть, что настал момент истины, что его испытания и поиски завершились.
      Лист кувшинки подплыл к берегу пруда. Ката, улыбаясь, бросилась в объятия Джема.
      - Полти... Полти...
      Боб снова бредил. Много раз он вспоминал о Полти, каким тот был в славные, добрые, беззаботные денечки. Теперь же Полти вспоминался Бобу таким, каким он его видел в последний раз: синекожим, с пылающими волосами, с глазами, сверкающими неземным светом. Боязливо пробираясь по пещерам собственного сознания, Боб видел, как Полти-чудовище бросается на него, обуреваемый всем потаенным злом мира. Но вместо страха Боб ощущал сострадание. Слезы заволакивали его глаза. Бедный, бедный Полти! Что же с ним будет? Но что же будет с ним самим, с Бобом? У него проснулась дикая мысль о том, как он вырвется из плена, разыщет Полти и бесстрашно изгонит демона, взявшего власть над его дорогим другом.
      Боб открыл глаза. Был день... или ночь? Судя по тому, что сверху проникал свет и слышался шум, Боб решил, что сейчас скорее всего ночь. В тесной низкой каморке не было окон. Тусклый свет брезжил за зарешеченным окошечком, вырезанным в самом низу двери, к которой вело несколько осклизлых каменных ступеней. Днем слизь на ступенях выглядела серой. Ночью она поблескивала золотом, отражая свет ламп наверху. Сколько же времени прошло? Сколько дней? Порой решетка приоткрывалась, и чья-то рука - быть может, сводника, а быть может, матери-Маданы - просовывала в каморку кувшин с остатками браги или ломоть заплесневелого хлеба - жалкое пропитание для живых фетишей, которые должны были отвести беду от притона под названием "Полумесяц". Будь они прокляты, эти люди, вместе со своими дурацкими суевериями! Уже не раз Боб пробовал взбираться по скользким ступеням к двери, прижимался лицом к решетке, кричал, умолял. Он скоро понял, что все бесполезно. Забулдыги только смеялись над ним, ругались и твердили, что узники "холодной" должны делать свое дело. Иногда они колотили по двери ногами до тех пор, пока им это не надоедало или пока не являлись шлюхи.
      Скорчившись в грязи, Боб смотрел на то, как пляшет на полу темницы свет ламп в такт с очередной скабрезной песней. В дальней стене была еще одна дверь, запертая на засов. Видимо, в притоне была еще одна кладовая. Бобу часто казалось, будто из-за этой двери доносятся голоса - похоже, там то переругивались, то хохотали мальчишки. Но дверь была толстая, и, видимо, слышавшиеся за ней голоса были всего-навсего отголосками шума наверху.
      Боб вздохнул. С потолка свисали клочья паутины. Около самых его ног шебуршали крысы. Приоткрылась решетка, и по лестнице скатились мятые, подгнившие картофелины, капустные листья и обрезки моркови. Боб с жадностью набросился на это угощение и съел бы все без остатка, но вдруг ему стало стыдно. Он протянул руку и попытался разбудить своего товарища по несчастью. Бергроув только застонал. Правда, он так толком и не приходил в себя с тех пор, как они с Бобом угодили в "холодную". Не стоило дивиться тому, что поначалу Боб решил, что его спутник мертв. Он сжал запястье Бергроува, потом потрогал лицо.
      Боб вытаращил глаза. Бергроув весь горел в лихорадке!
      Боб поспешно отполз к стене, скорчился и горько разрыдался.
      - Ката?
      Очнувшись снова, Джем понял, что пролетело много времени. Сколько же он проспал? Он был один, он был одет, а простыни под ним были туго натянуты - так, словно за всю ночь он не пошевелился.
      - Ката?
      Нет. Конечно, нет.
      Джем тяжело поднялся. Ему жутко хотелось есть и пить. Он снова выпил нектара хава и, пошатываясь, вышел на террасу. Отбросил волосы со лба. Над садом небо переливалось из лилового в алый. Сад поник под серпиком единственной тусклой луны - казалось, он устал после душного, жаркого дня.
      И вдруг послышался заливистый лай.
      Джем повернулся в ту сторону, откуда донесся этот звук.
      - Радуга? - испуганно проговорил он. - Но ты же... умер!
      Пес, совершенно живой и невредимый, бросился к нему. Присев на корточки, Джем принялся гладить и трепать взволнованного разноцветного пса. Но даже радость оттого, что Радуга вернулся, не прогнала примеси отчаяния. Какой вывод напрашивался сам собой, как не тот, что здесь, в этом странном мире, Джем снова должен был пройти все то, что уже прошел раньше? Неужели Альморан набросил на него предательскую петлю, избавиться от которой не было никакой возможности?
      Послышались шаги.
      - Прошу извинить меня, молодой господин, - проговорил женоподобный юноша. - Но настало время пиршества. Ваши друзья собрались, и мой благородный повелитель ожидает вас.
      Да, похоже, все происходило в точности так же, как раньше. Но скоро Джем узнает о том, что даже здесь время неумолимо течет вперед - хотя и не без странностей.
      Глава 51
      БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ
      - Стоит ли?
      - Почему бы и нет?
      - А все-таки стоит ли?
      - Да какая разница?
      - Подумай о моей фигуре!
      - Оман, у тебя нет фигуры!
      - Неправда! - горячо возразил калиф, но чревоугодие возобладало над обидой и он без дальнейших пререканий принялся за очередной овечий глаз в желе.
      Визирь Хасем, лицо которого на сей раз пряталось под бронзовой маской, вздохнул. Уже в третий, а то и в четвертый раз на протяжении трапезы Оман затевал эту дурацкую игру - вел себя так, словно намеревался ограничить себя в еде. Но с другой стороны, Хасема радовало то, что Оман хотя бы на время трапезы отвлекся. Когда утром он обрушил на визиря радостную новость и объявил о волшебном превращении дочери, казалось, что тоска навсегда покинула сердце калифа. Но как скоро тоска угнездилась в его сердце вновь и Оман принялся корить себя даже за эту краткую радость. Ему было безмерно жаль пожертвовать бестелесной дочерью, но насколько более жалко было отдать Мерцалочку, которая обрела плоть и кровь, в руки грязного уабина! Это было в сто, нет - в тысячу раз хуже.
      Почти весь день Оман стонал и хныкал. Хасем тоже был встревожен, очень встревожен изменениями, произошедшими с принцессой. Визирь вообще недолюбливал всяческие чудеса, а в этом чуде было нечто такое, что его особенно беспокоило. Оман все-таки был непроходимым тупицей. Как он мог верить в то, что его дочь стала целой, настоящей? Визирю это крайне не нравилось. Мало того, что это ему не нравилось, так еще и не был пока решен вопрос о помолвке. Лазутчики принесли весть о том, что к городу быстро движется войско из столицы. Грядущий день мог стать как днем битвы, так и днем помолвки.
      Естественно, сегодня ночью следовало отвлекаться, отвлекаться и еще раз отвлекаться. К сожалению, отвлечение - на редкость хрупкое занятие!
      Правда, поначалу все шло неплохо.
      - Не правда ли, Хасем, как приятно обедать вдвоем?
      Визирь с этим согласился, хотя по большому счету обедали они вовсе не вдвоем. Шестеро женоподобных юношей в масках сидели за пиршественным столом. Слуги в черных одеждах то и дело подносили новые угощения, свежие кальяны и кувшины с нектаром хава. Однако трапеза носила неофициальный характер и разительно отличалась от тех роскошных пиров, которые калифу и визирю приходилось в эти дни устраивать в честь Рашида Амр Рукра. За несколько дней с полок дворцовых кладовых исчезли запасы самых изысканных деликатесов, в ворота то и дело ввозили тележки с провизией с рынка, дворик возле кухни были залит кровью убиенных животных, которых закалывали согласно обычаям уабинов. Уже не раз визирь задавался вопросом о том, как же удастся собрать достаточное количество провизии для завтрашнего торжества. Как бы то ни было, у сборщиков податей работы должно было быть по горло - на несколько лун вперед хватит.
      - А как ты думаешь, чем они заняты сейчас? - поинтересовался калиф.
      - Сборщики податей?
      - Уабины.
      Визирь помотал головой, чтобы прогнать занимавшие его мысли.
      - Думаю, в эту ночь они постятся, владыка. Постятся и производят еще кое-какие приготовления. Шейх, как ты понимаешь, должен быть чист для того, чтобы участвовать в церемонии, и его свита также должна пройти обряд очищения.
      - Ты про эту его мазь говоришь? - кисло скривился калиф. - Что до меня, я бы еще одного такого пира, как последний, не выдержал. Мало того, что пришлось страдать от этой жуткой уабинской стряпни, так еще пришлось смотреть, как этот наглец лапает моих гаремных красоток!
      Если представить, что отвлечение - это некий материал, то в это мгновение по этому материалу пошли большие трещины.
      - Хотя бы он наших гаремных девоюношей не пожелал, - промолвил визирь и погладил бедро одного из девоюношей. Тот, опоенный наркотическим зельем, сидел, покачиваясь из стороны в сторону. Его лицо было закрыто лиловой маской. Визирь думал о том, что если бы неверный дерзнул хоть пальцем прикоснуться к этому девоюноше, он бы непременно жестоко избил шейха. Однако, памятуя о наметившихся трещинах в важном занятии - отвлечении калифа от опасных мыслей, - визирь поспешно добавил: - Но, Оман, ты ведь еще не видел нашего последнего приобретения!
      - Вагана? - с интересом уточнил калиф. Он повернул голову и выгнув дугой бровь, воззрился на гаремного юношу в лиловой маске. Трещины, похоже, затянулись. - Подведите его... ее ко мне.
      Визирь щелкнул пальцами, и юношу-вагана подхватил под мышки раб и поволок, словно мешок, к калифу. Поджав губы, коротышка Оман смерил новенького девоюношу взглядом с головы до ног.
      - Подумать только, а ведь мы ее чуть было не четвертовали! Прекрасное приобретение, Хасем! И ты говоришь, у нее настоящее ваганское клеймо? Калиф с нескрываемым любопытством приподнял роскошные одежды Раджала, дабы увидеть красную метку в паху юноши, но увидел нечто другое, что вызвало у него негодование. - Ой! Хасем, но она еще не очищена! За кого ты меня принимаешь?
      Визирь пожал плечами.
      - Оман, она же новенькая. Ей еще следует пережить несколько ночей приготовления.
      - Зачем ей какие-то приготовления, когда она так опоена зельем? Пусть цирюльник завтра же приведет ее в порядок, и пожалуй, после дня, полного треволнений, я ночью развлекусь с этой ваганочкой!
      Визирь был готов пуститься в возражения, но в это мгновение слуги водрузили на стол блюдо с великолепным щербетом, и калиф переключил все внимание на эту упоительную сладость.
      Визирь вздохнул. Свежекастрированные евнухи мало годились для любовных услад - мешало слишком сильное кровотечение и высока была опасность смерти. Однако все было возможно - если, конечно, рану после кастрации как следует прижигали и смазывали соответствующими мазями. Визирь решил, что будет лучше, если Оман будет счастлив - особенно завтра.
      Не слишком охотно он подозвал слугу и распорядился о том, чтобы завтра послали за цирюльником.
      Пламеней-полыхай,
      Да гляди - не зевай,
      Глаз ни ночью ни днем
      Ни за что не смыкай!
      Из огня свое счастье
      Скорее хватай,
      А потом уж гори,
      Пламеней, полыхай!
      Рашид Амр Рукр блаженно улыбался, с вожделением предвкушая завтрашний ритуал. В комнате, соседствующей с его покоями, уабины распевали песню, которой была отведена особая, крайней важная роль в церемонии обручения. Рашид немного послушал пение своих подданных, радуясь тому, насколько хитры слова песни, а потом позволил себе помечтать. Он думал о тех победах и восторгах, которые ему сулило будущее.
      Шейх был в покоях один. Он лежал, озаренный луной, на простой кровати. Для человека, привычного к жизни в пустыне, не могло быть и речи о какой-то роскоши. Что, как не роскошь, так разнежило, расслабило его врагов? Шейх презирал роскошь, для него она была верным признаком упадничества. О нет, конечно, он наслаждался пиршествами, которые закатывал в его честь калиф, но он думал о том, что, предаваясь чревоугодию, куатанийцы лишают себя множества других радостей жизни. Для уабинов не существовало удовольствий ради самих удовольствий. Такой образ жизни вел только к слабости - в то время, как важна была только сила, сила и власть.
      - И все же ты не возражаешь против того, чтобы позаимствовать немного силы и власти у меня, верно, уабин? - осведомилось золотое светящееся создание, покинув темный угол комнаты. - Я так и думал, что застану тебя в глубоких раздумьях. Ты ведь поклялся, что будешь до конца следовать древнему ритуалу обручения.
      Спорить не имело смысла, и все же Рашид Амр Рукр отозвался:
      - То, что я делаю, и то, что я говорю людям, о Золотой, это разные вещи. Разве не ты убеждал меня в том, что судьба - на нашей стороне, а разве можно спорить с судьбой? Тебе ведомы самые потаенные мои мысли. Какое мне дело до истины, когда я жажду только власти? Но скажи мне, ты уверен в том, что все пройдет, как надо?
      - Уабин, ни в чем нельзя быть уверенным, несмотря на все наши приготовления. Девушку ты возьмешь сам, и, надеюсь, мое вмешательство не потребуется. Я же настаиваю только на том, чтобы твоя стража была наготове, потому что к городу приближается войско султана. Уже завтра оно может оказаться здесь и будет готово отнять у тебя твой вожделенный трофей.
      - Но ведь ты можешь прогнать их, ведь можешь?
      - Уабин, поберегись, не задавай слишком много вопросов. Своим волшебством я сотворил для тебя защитную ауру и сделал так, чтобы тебе было легче завоевать город. Я совершил все, что мог. Теперь твоя очередь показать, на что ты способен. Ты мечтаешь о власти, но разве ты не слаб?
      Глаза шейха сверкнули.
      - О Золотой, это тебе следует поберечься! Не хочешь ли ты сказать, что я слабее тебя? Когда ты впервые явился ночью посреди пустыни, ты предложил мне союз, не так ли? О да, ты хитер и коварен, и я до сих пор не могу понять, в чем состоит твоя истинная цель. Мне - земля, а тебе - небо и звезды? Не пытаешься ли ты провести меня, Золотой? Но если я и зависел от твоего могущества, точно так же и ты зависел от моего.
      Золотая фигура повернулась в полосе лунного света и негромко проговорила:
      - Уабин, воистину, ты не понимаешь меня, и я не испытываю желания добиться того, чтобы ты меня понял. Верно, мое могущество не безгранично, оно значительно ослабло. Но скажу ли я, что ты слабее меня? Интересный вопрос, уабин. Очень интересный вопрос.
      Золотая фигура повернулась, подняла сверкающую руку с вытянутым указательным пальцем. Шейх выпучил глаза, догадавшись, что сейчас может произойти, но уклониться от палящего золотого луча не успел.
      Всю ночь, до самого утра шейх страдал от жгучей боли в груди. Его глаза застилали слезы ярости и муки.
      Куда же он подевался, захороненный кристалл?
      В напоенном благовониями полумраке этого иного "Царства Под" Раджал познал блаженство, которого прежде никогда не ведал. Вновь и вновь он жаждал плыть по волнам страсти. Днем с ним развлекались гаремные юноши, они обучали новенького разным премудростям любовных игр. По ночам к ложу Раджала возвращался визирь и погружал его в глубины темных восторгов похоти. Чего еще было желать? У Раджала было такое ощущение, словно на все вопросы, которыми он только задавался в жизни, были наконец найдены ответы. На самом деле ответ на все оказался крайне прост. Его друзья, его миссия превратились в туманное пятно, а о пропавшем кристалле Раджал уже не вспоминал. Для него теперь существовала другая драгоценность, которую потерять было невозможно, а можно было только искать, искать и искать. На протяжении всех этих чувственных ночей драгоценный камень сверкал в сознании Раджала, став средоточием всех богатств мира.
      Но теперь его свечение померкло, и Раджала охватило чувство потери. Он застонал, сжал ладонями виски. Что же происходило? Как в тумане, ему помнилось, что сильный, мускулистый раб нес его по лестнице на руках, как ребенка, а потом уложил на застланную шелковыми простынями кровать. А до того? Покои калифа... и что-то такое насчет цирюльника. Невероятно, необъяснимо - но сознание Раджала мало-помалу прояснялось, восприятие становилось более острым, дымка развеивалась. Он снова застонал. Как ему хотелось снова погрузиться в сладкое забытье!
      Было поздно, и девоюноши легли спать. В покоях тускло горел единственный светильник, и до Раджала доносились еле различимые звуки. Негромко позванивали бусинки занавеса, едва слышно булькало масло в догоравшей лампе да шипели за окнами во рву кобры.
      Где же был визирь? Раджал ощутил тупую боль. Внутри него словно образовалась пустота, которую так хотелось заполнить. Веки Раджала сомкнулись. Он стал тонуть, погружаться...
      Кто-то прошептал:
      - Завтра.
      Этот голос Раджалу был знаком. Он открыл глаза и в темноте различил рядом с собой пухлого девоюношу - красавицу, которую называл Губиной. Как звали красотку по-настоящему, Раджал не знал, как, впрочем, не знал истинных имен и остальных обитательниц покоев. Губина нежно погладила волосы Раджала и снова прошептала:
      - Завтра.
      - Губина, о чем ты?
      Глаза Губины наполнились слезами, но ответил Раджалу другой голос:
      - Разве ты не помнишь? Завтра придет цирюльник, и ты станешь таким же, как мы.
      Повернув голову, Раджал увидел, что рядом с ним лежит Сырия... или нет, то была Рыбита.
      - Разве я уже не такой, как вы? - пробормотал Раджал. - Разве я могу быть не таким, как вы?
      Рыбита усмехнулась.
      - Разве ты не помнишь, что сказал калиф?
      В сознании Раджала зашевелились смутные воспоминания. Цирюльник... Что-то связанное с цирюльником.
      - Визирь уже больше не приходит к ней. Бедная сестрица Радж, сокрушенно проговорила Губина и покачала головой, - недолго длилось твое счастье!
      Рыбита возразила:
      - Дурочка, ее счастье только начинается!
      Раджал нахмурился, посмотрел на Рыбиту, потом - на Губину. О чем они говорили? Рыбита захихикала, Губина приглушенно всхлипнула и печально сказала, что ее сестра лжет.
      - Какие радости, казалось, ожидают нас, когда мы только попали во Дворец Кобры! О, но скоро наше счастье померкло - после того, как явился цирюльник! Более, сестрица Радж, ты не познаешь ощущения потаенного сокровища, которое некогда зачаровывало всех нас своим сиянием! Как быстро гаснет это сияние - точно так, как тот пурпур, что наполняет чашу цирюльника!
      Раджал вдруг почувствовал, как часто бьется его сердце. Им овладела странная тревога. Он гадал, почему вдруг пробуждается от ступора, в котором пребывал так долго. Он крепко зажмурился, потом открыл глаза и снова закрыл. Что же происходило?
      И тут Раджал вспомнил о том, что давно - как ему казалось - не пил привычного зелья.
      Рыбита зевнула и сонно пробормотала:
      - Сестрица, ты говоришь о сокровищах, но разве твоя пухленькая фигурка не украшена ими, как и моя? Драгоценные камни, золото, тончайшие шелка и муслин... Порой я представляю, что есть другая я, живущая той жизнью, какой я могла бы жить. Тогда я содрогаюсь! Подумай только о грязных улицах, а потом - о той жизни, которой мы живем здесь!
      Губина печально отозвалась:
      - Однако пора цветения для нас коротка.
      - И что с того, сестрица? - зевнула Рыбита. - Ублажение владыки - это, спору нет, приятно и лестно, но это только начало нашего женского пути. Извращения монарха - о да, это поле для нашей славы, но я жду не дождусь, когда начнется другая жизнь! Как это будет прекрасно, когда нам позволят подняться наверх, где мы будем присматривать за лучшими красавицами на свете! Как приятно будет гладить их вьющиеся волосы, любоваться их роскошными нарядами, золотыми цепочками и кольцами, чадрами и легкими шлепанцами... О, как я мечтаю об этом!
      Рыбита запротестовала:
      - Сестрица, но тебя могут никогда не отправить наверх! Что, если тебя снова вышвырнут на улицу - ведь именно так поступали со многими из нас! Лишившись роскоши, которую ты имеешь сейчас, ты станешь никчемной, никому не нужной, и не будет для тебя иного места, как в домах с дурной славой! Нет, если ты любишь нашу новую сестру, не обманывай ее насчет того, что бывает с нами после того, как мы становимся чисты!
      Стало ясно, что Рыбита крепко уснула. Наступила пауза - хрупкая, готовая в любое мгновение прерваться. Но Раджал по-прежнему не имел сил пошевелиться, хотя в его сознании нарождался дикий вопль. И тут Губина придвинулась ближе к нему и зашептала на ухо:
      - Сестрица, ты должна знать правду. Некоторые говорят, что лучше не знать ничего, чтобы все свершилось как во сне. Другие, как моя подруга, солгут тебе и даже, пожалуй, возрадуются тому, что с другой свершится то же самое, что некогда свершилось с нею. Прости зависть той, которая некогда пользовалась большой любовью нашего покровителя. Ты должна понять - мне жаль, что этого когда-то не поняла я. В последние дни я была обязана подавать тебе напиток забытья. Считай меня кем пожелаешь - предательницей или спасительницей. Это станет ясно завтра.
      Губина сжала руку Раджала, приподняла ее и провела ею между своих бедер.
      - Сестрица, пойми. Вот что станет с тобой, когда придет цирюльник. Или не станет. Или не станет...
      Наконец рвавшийся на волю вопль прозвучал.
      Глава 52
      ДЕНЬ ПЕРЕМЕН
      Фелюги.
      Не говоря уже о шебеках, каяках и дхоу. Выдалось ясное утро. Солнечные блики на неподвижной глади моря сияли подобно бриллиантам. Даже теперь на взгляд несведущего наблюдателя порт Куатани являл собой красочное зрелище собрание парусов, флагов, окрашенных в разные цвета корпусов кораблей. Время от времени откуда-то доносился ленивый плеск весла, с другой стороны - скрип такелажа. Поблескивали на солнце потеки дегтя, слышались негромкие поскрипывания уключин.
      Только для более сведущего наблюдателя в этом идиллическом зрелище было что-то тревожное. Порт словно бы лишился жизни, а где крылся источник этой безжизненности - понять было нетрудно. Вдоль всех причалов стояли на страже уабины, и пушки береговой обороны теперь выглядели более пугающе, чем прежде. Ни один корабль не причаливал к берегу. Ни один корабль не покидал порт. В Жемчужине Побережья остановилась торговля. И корабли, и их экипажи были словно сжаты в крепкой деснице шейха до тех пор, пока он не обретет свою невесту и не покинет наконец город.
      Капитан Порло стоял на дощатой набережной. На его плече сидела Буби. Капитан смотрел в подзорную трубу. За его спиной тянулись грязные узкие проулки, в одном из которых ютилась харчевня "Полумесяц". Если бы не неуклюжий протез, капитан бы уже давным-давно обследовал этот район и обрел бы там утешение. Но он каждый день спускался к морю и с тоской смотрел на свою "Катаэйн".
      - Мой бедный деревянный дама! Мой бедный, бедный красоточки!
      Капитан любовно вспоминал свою каюту - волшебное логово с низким потолком, с головой тигра и рогом носорога, ржавым ятаганом и медным мушкетоном. Он думал о картах, которые столь старательно изучал, о награде, которая ожидала его в конце странствий. Лишиться "Катаэйн" - это было больше, чем мог вынести капитан. Будь проклят Эмпстер и его злополучная миссия! Оба парнишки были очень славные, и барышня тоже, но капитан Порло не желал больше иметь ничего общего с этим вельможей, который все время чего-то недоговаривал или говорил загадками. Он явно был не в своем уме иначе и быть не могло. Миссия, нечего сказать! Чем она аукнулась капитану Порло, эта миссия? Иноземной стряпней да непрерывным бурчанием в желудке! А уж о том унижении, которое он пережил, наведавшись на женскую половину, он не желал вспоминать.
      Уже несколько дней капитан вынашивал решение. Теперь он его принял. Эмпстер? Ну и пусть делает что хочет, пусть хоть из кожи вон лезет! Что может сделать один человек против "Катаэйн" под всеми парусами?
      Капитаном вдруг овладело волнение, но он тут же вспомнил об уабинах и в тоске прислонился к потрескавшемуся столбу.
      Кто-то, стоявший по другую сторону от столба, громко вздохнул.
      - Будь он проклят, Каска Далла, будь он проклят, будь проклят!
      Капитан заглянул за столб и увидел мужчину, выражение лица у которого было столь же тоскливым, как у него самого. Капитан с любопытством смотрел на незнакомца и в конце концов не удержался - спросил у того, не лишился ли тот, часом, какого-нибудь сокровища.
      - Ах, дружище, сколько сокровищ мне принадлежало до тех пор, пока Каска Далла не отнял их у меня!
      - О, наверное, эти человеки - настоящая злодей! Не держать ли он лютый кобра в свой сады?
      - Кобра? Да он сам - кобра! Я честно трудился, делал свое дело, зарабатывал свои денежки потом и кровью, а из-за этого мерзавца Каски я лишился всего, что было нажито непосильным трудом! Из-за него меня побили палками и отняли у меня перстень с печатью калифа. Капитан-господин, что же мне делать? Что осталось несчастному Эли Оли Али? Осталось только начать новую жизнь в какой-нибудь далекой стране.
      Капитан с гордостью указал на свое судно под эджландским флагом, покачивающееся у причала в дальнем конце гавани.
      - Друг, я бы сумей отвозить ты к такой страна, но увы, мой "Катаэйн" захвачен уабины. Эти зловредный язычник не выпускай мой корабль из порт!
      - Пф-ф-ф! - фыркнул Эли Оли Али. Его масленые глазки сверкнули. Обвести вокруг пальца можно кого хочешь, даже уабина. Капитан-господин, если бы ты послушался меня, я тебе точно говорю: мы смогли бы улизнуть на твоем прекрасном корабле. Что-нибудь придумаем... О, я даже не сомневаюсь!
      Капитан протянул новому знакомцу руку.
      - Ну, тогда ты бывай мой друг, хоть и иноземцы.
      Эли Оли Али осклабился. Еще несколько мгновений назад он думал, что его жизнь кончена. А теперь в его изворотливом, изобретательном уме уже вертелись тысячи идей.
      - Капитан-господин, я знаю одну харчевню неподалеку отсюда. Ведь вы, эджландцы, любители выпить, верно? Почему бы нам не наведаться туда, не посидеть да не подумать, как нам быть?
      С этими словами сводник развернулся и проворно зашагал в сторону проулков, начинавшихся сразу за пристанями. Буби спрыгнула с плеча капитана и запрыгала следом.
      - Погодить, мой миленький, погодить! - крикнул ей вдогонку капитан, размахивая костылем. - Не забывать, у меня маловато ноги!
      - Джинн?
      Прыщавый нежился на диванчике на берегу пруда. Он лежал, закрыв глаза, положив голову на мягкий валик, и наслаждался ласковым теплом солнца. Сквозь его смеженные веки проникал красный свет. Жаркий воздух был неподвижен, и все же до Прыщавого то и дело долетали ароматы тысяч благоухающих цветов, плодов и лиан.
      - Джинн? - вновь пробормотал Прыщавый.
      Когда он разжал веки, коротышка-джинн парил в воздухе над прудом. Он, скрестив под собой ноги, восседал на волшебном ковре. Да. Он никуда не делся. Пусть присутствие джинна не слишком радовало Прыщавого, но мысль о том, что тот мог исчезнуть, сильно пугала. Прыщавый обвел опасливым взглядом высоченный тюрбан, пухлый живот, широкие рукава. Подумать только: его судьба зависела от этого карикатурного коротышки! На круглом лице джинна появилась улыбка.
      - Господин?
      - Просто мне стало интересно, где ты, вот и все.
      - Хо? А я-то подумал, что у тебя наконец появилось ЖЕЛАНИЕ.
      Прыщавый подозрительно глянул на джинна.
      - Пока нет.
      - Но ведь ты ПОЖЕЛАЛ узнать, где я, не так ли?
      - Это было не желание.
      - А что же? Хотение? Но разве хотение - не ЖЕЛАНИЕ? На самом деле, господин, я просто не сомневаюсь в том, что твой разум переполнен ЖЕЛАНИЯМИ. Но ведь это прекрасно - пребывать в таком расположении духа, не правда ли? Такое расположение духа порой приводит к вдохновению, а это так восхитительно для молодого человека. - Джафир разлегся на ковре, положил руки под голову, а одну ногу - на другую, согнутую в колене. Вынул откуда-то трубку, набитую джарвелом - наверное, из широченного рукава, - и глубоко затянулся. - Ах, как я ЖЕЛАЛ бы снова стать молодым, наполненным ЖЕЛАНИЯМИ, и чтобы вся жизнь была впереди! Что ж... так оно и было когда-то, покуда я не попал в руки злого чародея. Гм. Я хотел бы стать наполненным желаниями... Приятное состояние... но так сказать, наверное, непросто, а, молодой господин? Ты мог бы так сказать?
      Прыщавый ухмыльнулся.
      - Думаешь меня надуть, да?
      - Господин, я не думаю. Я знаю.
      Улыбка джинна сменилась неприятной усмешкой. Прыщавый вскочил с дивана, пошел по бортику, обрамлявшему пруд, расставив руки в стороны для равновесия. "Сосредоточься, сосредоточься!" - твердил он себе мысленно. Он знал - конечно же, он знал, каким будет его третье, последнее желание. Он должен был пожелать стать красивым. Но все было не так-то просто. Мало было ваять да и сказать: "Сделай меня красивым". Красивым? Но как? Каким именно? Прыщавый запросто мог не успеть опомниться и превратиться в красавицу из племени ба-ба, закованную в цепи и находящуюся на судне работорговца, направляющемся к берегам далекой Венайи. И потом - было многое другое, чего он желал. О, ему нужно было думать, думать, думать хорошенько! Все дело было в том, как правильно построить фразу...
      - Джинн, скажи мне кое-что.
      Коврик скользнул по воздуху и мгновенно оказался рядом с парнишкой.
      - Ты ЖЕЛАЕШЬ о чем-то узнать?
      - Мы просто разговариваем, джинн. Мы ведь можем просто разговаривать, правда?
      - Если ПОЖЕЛАЕШЬ, господин.
      - Я не желаю!
      Джинн выгнул брови дугами.
      - О! Значит, ты ЖЕЛАЕШЬ, чтобы я исчез?
      - Я желаю... джинн, ты же понимаешь, я не это хочу сказать!
      - Бедный господин. - Джафир направил ковер-самолет по кругу около отчаявшегося Прыщавого. - Надеюсь, ты не будешь на меня обижаться за то, что я тебя мучаю, - усмехнулся он. - Но ты должен понять, какое волнение владеет мною. Я ведь сказал тебе о том, что треклятая лампа осталась там, откуда я тебя унес, верно? Здесь ее нет? Ведь ее нет здесь? Так что ты должен понимать, что снова тебе меня внутрь лампы не загнать. Тебе остается одно: назвать свое последнее ЖЕЛАНИЕ - и я обрету свободу!
      Прыщавый, покачиваясь на бортике, отозвался:
      - А может, я никогда ничего не пожелаю. И куда же ты тогда денешься?
      Джафир расхохотался.
      - Никогда ничего не ПОЖЕЛАЕШЬ? Не бойся, непременно ПОЖЕЛАЕШЬ! Коротышка обхватил себя руками. - О, какое счастье меня тогда ожидает! Сколько всего можно выбрать... но как поступить? Вернуться ли мне в Куатани к моему дорогому, горячо любимому братцу? Что ж, пожалуй, но ведь я буду свободен, в конце концов. А может быть, стоит податься в Каль-Терон и захватить престол Большого Мальчика? Нет... пожалуй, это будет слишком просто и легко... Пожалуй, мне бы стоило отправиться в длительное странствие, поискать другие страны, которые можно было бы завоевать... хочется, понимаешь ли, как следует размяться после того, как долго протомился в этой гадкой лампе. Гм-м-м... Но, с другой стороны, быть может, мне захочется остаться с тобой, мой милый, здесь, в этом мире мечты, и жить в роскоши... Но, юный мой господин, будь осторожен! Соберись с мыслями! Ой, ты чуть было не оступился!
      - Я желаю... - проговорил Прыщавый, ожесточенно размахивая руками. Как он смог собраться с мыслями, когда этот тупица джинн постоянно что-то бубнил - совсем как какой-нибудь занудный гигантский жук? В конце концов Прыщавый уселся на бортик и опустил ноги в прохладную зеленоватую воду. За его спиной возвышался Дом Истины, сложенный из мрамора, слоновой кости и золота. Из сада доносились мелодичные птичьи трели, посреди листьев кувшинок звонко квакали лягушки.
      Коврик с сидящим на нем джинном неподвижно повис над прудом.
      - Джинн?
      - Господин?
      - Скажи, почему желаний всего три?
      - Потому что, господин, так полагается. Так полагается - и все тут. Но разве трех желаний недостаточно - разве их не более чем достаточно для такого молодого человека, как ты?
      - Два желания ты у меня выудил обманом! Я хочу сказать... у меня не было времени подумать!
      - Теперь есть, и думаешь ты слишком долго, - проворчал джинн. - Но как же ты будешь потом яриться, как будешь ругать себя за то, что поспешил!
      - Что такое, джинн? Что ты там бормочешь?
      - Что я бормочу? Ты ЖЕЛАЕШЬ это знать?
      - Я не желаю ниче...
      - Ты ЖЕЛАЕШЬ ничего? - радостно вопросил джинн. Прыщавый сердито взбил ступнями воду. Брызги попали на ковер. Джафир хихикнул и улетел прочь. На миг Прыщавому показалось, что джинн исчез. Как же он его ненавидел! До боли сжав изуродованные прыщами щеки кулаками, бывший корабельный буфетчик устремил взгляд к противоположному берегу пруда. Вдалеке по садовой дорожке прогуливались Джем и девушка по имени Дона Бела. Они о чем-то увлеченно разговаривали. Прыщавый впился зубами в покрасневшие костяшки пальцев. Зависть и желание наполнили его сердце. О, как хороша была эта девушка! А если бы он был красив, могла ли она принадлежать ему? Он должен был в это верить. Но мог ли он верить в это?
      Джафир прилетел и снова завис над прудом, сидя на коврике.
      - Послушай, господин, а ведь тебе стоило бы быть более благодарным своему другу, а?
      Прыщавый непонимающе взглянул на джинна.
      - Другу?
      - А кто же тебе друг, господин, как не я?
      Прыщавый выругался, но джинн на это не обратил никакого внимания и продолжал ворковать:
      - Итак, ты чуть было не ПОЖЕЛАЛ ничего. Ну и что такого? Какой смысл тебе желать чего-либо? - Он обвел рукой дом, сады. - Ведь я доставил тебя в страну вечной радости, не так ли? Разве тебе нужно что-то еще? Неужели, алчный юноша, у тебя есть еще какое-то ЖЕЛАНИЕ?
      Прыщавый в ответ процедил сквозь зубы:
      - Я желаю... чтобы у меня их была тысяча!
      - Что я слышу? - просиял Джафир. - Ты ЖЕЛАЕШЬ?
      Прыщавый резко поднялся и, крутанувшись на пятке, победно посмотрел на парящего над прудом джинна. В следующее мгновение его взгляд стал хитрым и он неторопливо, осторожно проговорил:
      - Джинн, я желаю... тысячу желаний!
      Прыщавый зажмурился, ожидая, что сейчас прогремит гром, сверкнет молния. Еще миг - и он преобразится. Пока он был всего-навсего гостем в доме у богача, нищим, уродливым юношей, зависящим от милостей сильных мира сего. Разве он мог удовольствоваться этим? Еще миг - и в его руках будет власть правителя мира! Сделай меня красивым... Отдай мне девушку... Построй для меня дворец...
      Да! Да!
      Но - нет. Открыв глаза, Прыщавый увидел перед собой пруд и парящего над прудом джинна. Джинн каркающе хохотал.
      - Ах ты, тупица! Думал провести меня? Ты ПОЖЕЛАЛ единственного, что я не в силах сделать!
      - Ты не повинуешься мне? - гневно вскричал Прыщавый и прыгнул в воду. - Но я - твой господин!
      - Только покуда я связан узами заклятия, не долее! Тупица!
      - Джинн!
      Но Джафир исчез. Прыщавый лег на спину. Вода хорошо держала его и не щипала кожу, как морская. Ощущение у Прыщавого было такое, словно он лежит на мягкой прохладной траве. Он вяло зашевелил руками, оттолкнулся от бортика. Тоже друг называется! Джинн был его мучителем - только так и думал о нем Прыщавый. Злобный хитрец! Вот если бы Прыщавый получил то, что хотел, он бы тоже доказал, что он - большой хитрец. Но как это сделать? Сердце Прыщавого переполнилось бессильной злостью. Он смотрел в безоблачное небо. Повернул голову - и солнце ослепило его, а в следующее мгновение перед его взором предстал лик - призрачный лик с длинной, развевающейся бородой.
      - Господин Альморан, - прошептал Прыщавый. Он не испугался: это видение являлось ему и прежде - каждый день с тех пор, как он оказался здесь. Но по сей день Альморан разговаривал с ним загадочно, да и то только о прелестях жизни в этом мире, сотканном мечтой. До сих пор Прыщавому все это нравилось, но все же порой он задумывался, какие же прелести ему суждены, если он так и останется самим собой.
      - Дитя, - прозвучал голос призрака, - не бойся того, кто живет в лампе. Он в конце концов в твоей власти.
      - В моей?
      - Подумай хорошенько. Разве не правдивы его слова? Он принес тебя сюда потому, что ты желал оказаться в прекрасной стране. Так зачем же теперь тебе какие-то желания?
      - Господин... - прошептал Прыщавый. - Но... как же - мое лицо... моя кожа...
      - Дитя, тебя коснулось волшебство. Знаешь ли ты, что это означает? О, это означает, что в твоей власти остаться здесь навсегда, вечно жить в моем прекрасном мире. Истрать свое последнее желание - и где ты тогда окажешься? Тогда волшебство покинет тебя.
      - И что же?
      До сих пор Прыщавый шевелил руками и ногами, чтобы плыть, а теперь замер, но все равно продолжал скользить по глади пруда. Призрачный лик Альморана придвинулся ближе. Слова старца были добрыми, но за ними явно скрывалась какая-то тревога. И власть. И приказание.
      - Говорю тебе: не бойся того, кто живет в лампе. Он обманывает тебя, утверждая, что обретет свободу, как только ты выскажешь свое последнее желание. Тогда, как ты, наверное, думаешь, он обретет безграничную власть. На самом деле все совсем наоборот. Обуреваемый нетерпением, разве не позволил он тебе оставить лампу там, откуда он тебя унес? Это была глупая ошибка, но именно он расплатится за эту глупость. Без лампы, которая является его волшебным жилищем, его власти придет конец, как только ты произнесешь свое последнее желание, и он станет самым обычным человеком.
      - Господин мой, но зачем же тогда он так ждет моего последнего желания? Какой в этом смысл для него?
      - Дитя, для него в этом очень большой смысл. Тот, кто живет в лампе, убежден в том, что рано или поздно ты будешь вынужден истратить свое последнее желание. Он надеется на то, что ты истратишь его здесь, окруженный красотой и роскошью, и что после того, как колдовство исчезнет, он сам сможет остаться здесь и не очутится там, где его ждут страх и ужас.
      Прыщавый смутился.
      - Господин мой, так, значит, ты советуешь мне высказать мое желание, чтобы я лишил джинна его колдовской силы?
      - Дитя мое, нет! Никогда! Как ты не понимаешь? Первые желания ты истратил беспечно, но покуда он ожидает третьего, ты властен над ним. И для того, чтобы остаться здесь со мной, ты должен держать его в своей власти, ибо как только ты выскажешь свое последнее желание, ты также лишишься волшебства, которое окутывает тебя теперь. Дитя, подумай о той власти, которая принадлежит тебе, и только тебе! Разве не прекрасна такая власть! Пусть тот, кто живет в лампе, беснуется - он не сможет причинить тебе никакого вреда. Не желай ничего. Здесь, в мире мечты, нет нужды желать чего-либо.
      - Нет нужды? Но, господин мой...
      И тут, к собственному изумлению, Прыщавый понял, что поднимается в воздух. Он вскрикнул и тут же ахнул, увидев под собой воду, пруда, на глади которой остался след - там, где он только что лежал. Сначала его отражение мерцало и колебалось, но вскоре вода успокоилась и перед Прыщавым предстало его лицо. То было совсем не его прежнее лицо: он привык отворачиваться, проходя мимо зеркал и окон, от отполированных боков пивных кружек. С поверхности пруда на него смотрело отражение лица красивого юноши.
      - Не говорил ли я тебе, что тебе нет нужды чего-либо желать? Дитя, пусть твое взволнованно бьющееся сердце успокоится. Ты красив, и нынче же ночью в твои покои придет принцесса.
      Глава 53
      ВСЕ ЖЕНЩИНЫ В ОДНОЙ
      - Пф-ф-ф! Позор!
      В ответ послышался стон.
      - Ойли! Закрой ставни!
      - Кем он себя считает? Думает, что он - сам шейх Рашид?
      - Ойли, слишком светло!
      Ругаясь и шаря рукой по полу в поисках упавшей подушки, Полти задел что-то стеклянное. Предмет покатился по полу, издавая негромкий звук. Полти снова выругался и закрыл лицо подушкой. Нет, Ойли был просто невыносим! Сначала толстяк-сводник притворно сокрушался по поводу дурного расположения духа своего уважаемого клиента, заламывал руки, затем стал ужасаться из-за того, что майор-господин томится в темноте, словно узник. Разве на дворе полночь? Нет, ясный день! Великий день в истории Куатани! Улицы внизу заполнены толпами народа!
      Доводы Эли Оли Али были, конечно, убедительными, но Полти предпочитал не открывать ставней, а Эли Оли Али закрыл ставни ненадолго. Затем он напрочь забыл о своем драгоценном клиенте, снова приоткрыл ставни и стал пялиться в окно.
      - Ойли, что там такое? - наконец раздраженно осведомился Полти.
      Голос Эли Оли Али был полон жгучей зависти.
      - Каска Далла разводит девиц из племени ба-ба по кабинкам! Пф-ф-ф! Они уже все протухли! Разве это девственницы? Старье, позорное старье! А сам-то Каска! Расфуфырился, как индюк. Твердит небось: "Эли конец! Эли все потерял!" Полюбуйтесь-ка на него! Он-то сам чего стоит с такими ба-ба? Пусть себе думает, что пожелает, а я бы ему так и сказал: "Они протухли, Каска!". П-ф-ф! Пф-ф-ф! Пусть этот грязный сводник думает, что он меня обошел! Сегодня после церемонии обручения все богатые мужчины захотят развлечься, и кого же они потребуют? Шлюх Каске Даллы или свеженьких девочек Эли Оли Али? Пф-ф-ф! Пф-ф-ф! Пф-ф-ф!
      Эли в отвращении захлопнул ставни, подумал и немножко приотворил, чтобы в комнату проникало хоть немного света с улицы. Отвернувшись от окна, сводник решил, что разумно хоть немного ублажить майора-господина. Не так-то просто было возвратиться во дворец. Ох уж эти стражники! Грабеж средь бела дня! Нужно было хотя бы оправдать эти затраты.
      Эли стал старательно изображать искреннюю заботу:
      - Но, майор-господин, где же ваши друзья? О боги, неужто даже ваш долговязый приятель вас покинул, когда вам так плохо? Что же вы за люди такие - эджландцы? Уж мы-то, унанги, ни за что не опустились бы до такого варварства!
      Полти с трудом приподнялся, поморгал, протер глаза и обвел взглядом комнату. С площади доносились стук молотков, скрип досок - там шли поспешные приготовления к великому событию. Они продолжались уже третий день подряд. С ума можно было сойти... Полти поискал глазами стеклянный шар. Остановился ли он? Похоже, да. Полти громко высморкался и объявил со всей надменностью, на какую только был способен, что лейтенант Трош выполняет важное поручение, как и агент Бергроув.
      - По моему личному приказанию, Ойли. По моему приказанию, понял? Разве Полти - эджландец, майор и Вильдроп к тому же - мог допустить, чтобы его жалел какой-то грязный метис? Не без труда Полти раздвинул губы в улыбке. - Твоя забота мне очень приятна, Ойли, но уверяю тебя, я чувствую себя хорошо, очень хорошо... Со мной ничего такого, от чего нельзя было бы избавиться с помощью бочоночка бражки. Ну... сигары-то у тебя вряд ли найдутся?
      Сводник незамедлительно похлопал по множеству карманов и с готовностью протянул эджландцу смятый коричневый цилиндрик - ту самую сигару, которую ему когда-то дал Полти. Затем Эли поискал и нашел огниво. Освещенное язычком пламени лицо майора-господина оказалось лилово-синим. По лбу Полти стекали струйки пота - ну, как будто бы он долго пролежал на солнце! Эли Оли Али нахмурился и вдруг встревожился сильнее, чем прежде. Он обвел подозрительным взглядом полутемную комнату, осторожно принюхался. В покоях майора пахло, по обыкновению, неприятно, затхло, но к обычному запаху, казалось, примешался еще какой-то, непривычный. У сводника немного закружилась голова. Он остановил взгляд на здоровенном пятне на мраморном полу, похожем на высохшую кровь, занимавшем целиком угол комнаты. Потом Эли Оли Али вдруг услышал приглушенные громыхание и вздрогнул: стеклянный шар, тускло мерцающий в полумраке, вдруг медленно завертелся на полу - как бы сам по себе. Испуганно вскрикнув, Эли Оли Али поспешил к двери и заверил майора-господина в том, что принесет ему не бражки, а бочонок настоящего тиралосского вина прямо из харчевни "Полумесяц".
      Тут вдруг послышался стук в дверь. Сводник замер на месте.
      Полти не без труда поднялся с дивана, но тут же снова уселся. При этом с сигары упал пепел и обсыпал его.
      - Ойли, погляди, кто там явился. Что творится? В этом крыле слуги не появляются с того дня, как сюда явились уабины. Подумать только - чтобы Вильдроп сам дверь открывал!
      И снова послышался стук. Сводник растерялся и дверь открыть не успел ее открыл тот, кто стучал. Взгляд Эли Оли Али наполнился отвращением. На пороге стоял мужчина, которого он видел раньше. Это тоже был эджландец, но отнюдь не такой приятный человек, как майор-господин. Этот мерзавец повел себя с Эли Оли Али на редкость неучтиво, когда тот заглянул к нему и предложил свои услуги: строптиво поджал губы и указал своднику на дверь, заявив, что ни в каких таких услугах не нуждается. Пф-ф-ф! Наверняка предпочитал мальчиков. Ну ничего, вот подхватит лихорадку джубба, и поделом ему!
      Нет, у человека все-таки должны быть какие-то принципы!
      С возмущенным видом Эли Оли Али проскользнул мимо лорда Эмпстера и захлопнул за собой дверь. По лестнице толстяк спускался так поспешно, что едва не потерял свои шлепанцы с загнутыми носами. Однако на полпути он вдруг остановился в растерянности. У него мелькнула новая мысль. Страшная мысль. Найти мальчишку для любовных услад можно было без труда, не так ли? Это Эли запросто мог устроить, а лорд Эмпстер, хоть и эджландец, мужчина вроде бы был представительный. И чтобы такой человек оказался любителем мальчиков? Ну уж нет! Что же тогда? Объяснение могло быть одно. Каска Далла обошел его и тут! Негромко ругаясь, Эли Оли Али поспешил обратно, остановился около двери покоев майора и прижался к ней ухом. В голове у него метались страшные картины: он представлял, что эджландцы сейчас смеются над ним, грязным метисом... Майор-господин был слаб, его можно было как угодно обработать. А Эмпстер-господин, поди, сейчас примется расписывать, какой славный сводник Каска Далла... Эли еле слышно застонал. Он так огорчился, что забыл о лихорадке джубба. Но даже если майор-господин подхватил эту хворобу, он все же мог прожить еще месяцок-другой... А когда смерть начнет подбираться к нему, как ему потребуется утешение...
      Эли уже сам трясся, как в лихорадочном ознобе, от зависти и злости. Он еще плотнее прижал ухо к двери. Проклятие! Почти ничего не было слышно! Но тут сводник вспомнил про замочную скважину и опустился на колени. Он еще не знал, что очень скоро ему станет еще страшнее.
      Вот какая сцена предстала перед ним.
      ПОЛТИ (пытаясь подняться): - Господин!
      ЭМПСТЕР (сухо кивнув): - Майор Вильдроп. Вы, вероятно, забыли о том, что у нас назначена встреча? Вы меня пригласили со всей искренностью.
      ПОЛТИ: - О да, да, господин. Как видите, я немного... нездоров, но очень, очень рад видеть вас. Не желаете ли выпить немного... (обводит взглядом комнату и ругается): - Проклятие!
      ЭМПСТЕР (садится напротив него и набивает трубку). - Прошу вас, не утруждайтесь. Не лучше будет, если мы хотя бы некоторое время сохраним наш разум незатуманенным? Спиртное сегодня будет литься рекой, хотя тут все старательно притворяются и делают вид, что оно запрещено.
      ПОЛТИ (неуверенно): - Да-да, конечно. Сегодня - великий день в истории Куатани.
      Стеклянный шар подкатывается к ногам Полти и Эмпстера.
      ЭМПСТЕР: - Великий день? Вы так думаете?
      ПОЛТИ: - Я, господин Эмпстер, ничего не думаю. Я хотел сказать... нам так говорят, что это великий день.
      ЭМПСТЕР: - Майор, вы меня изумляете! Кто нам так говорит?
      ПОЛТИ (кашляет, затем произносит): - Господин Эмпстер, меня волнует только торговля. Ведь мы точно так же успешно сможем торговать с калифом, независимо от того, кому он отдает предпочтение - шейху Рашиду или султану Каледу?
      ЭМПСТЕР: - Гм-м-м. Предпочтение и дочь.
      ПОЛТИ: - Ах да, и дочь.
      ПОЛТИ кашляет и наконец поднимается. Он бьет себя кулаком по груди. Идет к окну. С площади по-прежнему доносится стук молотков и зудение пил. Рабы подносят и подносят материалы. Развеваются флаги, небо бледно-голубого цвета. Через несколько мгновений ПОЛТИ задумчиво продолжает:
      - Сегодня на площади соберутся все, кроме больных и калек. Сегодня все, кроме самых отъявленных изменников, присягнут на верность, дав новую клятву. Калиф объявит о расторжении договора, согласно которому его дочь должна сочетаться браком с сыном султана Каледа. Красавица Бела Дона будет обручена с грязным кочевником, восседающим на плешивом верблюде, с дикарем, чья голова повязана полотенцем. Так, так... Какая радость воцарится в городе нынче ночью! Какое будет веселье! (Пауза) Однако, как всякое веселье, и это веселье будет пустым.
      Шар подкатывается к ногам ПОЛТИ, подрагивает, затем откатывается в сторону.
      ЭМПСТЕР (выгнув брови): - Вы все сказали? Не сказал бы, чтобы ваши выводы были вполне справедливы. Вы говорите о притворстве, о верности, которая навязана силой. Но разве нет других радостей, более значительных?
      ПОЛТИ: - Я познал радости этого мира до самых глубин.
      ЭМПСТЕР: - Вы погрязли в дебоширстве. Есть более высокие ценности, но что вам о них известно? Вы подобны глухому, который не верит в существование музыки. Или слепцу, который полагает, что мир черен - только потому, что он ничего не видит.
      До этого мгновения было такое ощущение, словно оба собеседника чего-то недоговаривают, и что вокруг них собираются некие силы. Теперь - поначалу медленно - эти силы начинают прорываться в словах. Когда ПОЛТИ отворачивается от окна, его голос звучит гневно.
      * * *
      ПОЛТИ: - Есть многое, что я вижу, господин Эмпстер. Очень многое. К примеру, вам кажется, что я не знаю, кто вы такой?
      ЭМПСТЕР (смеясь): - Очень много найдется таких, кто скажет мне, кто я такой! Их даже слишком много!
      ПОЛТИ (швыряя сигару на пол): - Хитрые речи! Но ведь вы понимаете, вы должны понимать, что в моей власти было отдать вас тем, кто жестоко наказал бы вас за измену и отступничество! Подумать только, что некогда вы - вы! были доверенным членом Тайной Разведки! Таинственный лорд Э, который отдавал распоряжения агентам по особым поручениям! Как я дрожал при мысли о том, что могу вызвать ваше недовольство! Как я страдал, когда мне казалось, что я таки вызвал его! Полюбуйтесь же на себя теперь! Отступник, изменник, за которым охотятся ваши собственные бывшие агенты!
      ЭМПСТЕР (с улыбкой): - Охотятся? Вряд ли.
      ПОЛТИ: - Мы только начали. В конце концов вы от меня не уйдете, Эмпстер. Что вы сделали с калекой - это я выясню, и выясню очень скоро. Что же до вагана, то я нисколько не сомневаюсь, что за свои злобные выходки он будет наказан по заслугам. Но сейчас меня интересуете вы. Как легко я уговорил наших хозяев посадить вас в темницу! А вы не поинтересовались почему вас пощадили?
      ЭМПСТЕР: - Майор, вы пытаетесь умничать? Знаете, порой я отчаивался насчет принца Джемэни, но честно говоря, вы намного глупее его. Вы делаете вид, будто вам известны мои самые глубокие тайны. А не приходило ли вам в голову, что мне известны ваши?
      Лицо ПОЛТИ искажает гримаса злости. Он с угрожающим видом делает шаг в сторону лорда Эмпстера, но у его ног тут же оказывается катающийся по полу шар. ПОЛТИ шатается, прижимает руку ко лбу. Он словно бы слышит некий мистический голос, отозвавшийся эхом у него в голове. Он наклоняется и поднимает с пола стеклянный шар. Мгновение он держит шар на ладони, будто бы взвешивая его. Затем он обретает уверенность и начинает небрежно подбрасывать шар. От мерцающего стекла отлетают сверкающие блики.
      * * *
      ПОЛТИ (с улыбкой): - Однако, мой добрый господин, мы с вами ведем игру. Разве я пригласил бы вас сюда, если бы мои намерения были враждебными? Как видите, мы наедине, я не представляю для вас никакой угрозы. На самом деле ничего я не желаю меньше, чем грозить вам.
      ЭМПСТЕР: - Вы назвали меня изменником.
      ПОЛТИ (смеется): - Господин, это всего-навсего ироническое выражение, не более того! Какое нам дело до воззрений плебеев, когда мы числим себя людьми, принадлежащими к элите мира сего? Какое нам дело до глупостей, совершенных в прошлом, когда перед нами простирается грядущее и назревает битва? Любезный господин, я желаю сделать вам предложение.
      ЭМПСТЕР: - Вы? Мне?
      ПОЛТИ: - Не стану лукавить. Я говорю с вами от имени премьер-министра.
      ЭМПСТЕР: - Транимеля?
      ПОЛТИ: - Именно так.
      ЭМПСТЕР: - Не думаю, что теперь его так зовут.
      ПОЛТИ (нахмурив брови): - Господин?
      ЭМСТЕР (мягко): - Полагаю, вы говорите от имени... ТОТА-ВЕКСРАГА.
      Произнесенное ЭМПСТЕРОМ имя производит неожиданное, тревожное действие. В глазах ПОЛТИ вспыхивает пламя. Он надвигается на ЭМПСТЕРА, угрожающе нависает над ним. Он поднимает руку. Стеклянный шар вертится на вытянутом указательном пальце. Шар светится, и теперь ясно, что свет исходит изнутри него. Когда ПОЛТИ снова подает голос, он звучит странно, измененно. Через несколько мгновений это уже совершенно иной голос.
      ПОЛТИ: - Любезный господин, я и вправду должен поверить в то, что вам известны мои тайны. Но не должны ли и вы в таком случае поверить, что мне известны ваши? Послушайте, давайте оставим притворство. Прошло так много времени, и я уже отчаялся, уже не верил в то, что мы когда-либо встретимся вновь.
      Милый господин, не пожмете ли вы мою руку? Не обнимете ли меня? Но почему я называю вас господином? Не слишком ли холодно такое обращение, когда на самом деле вы - мой брат?
      ЭМПСТЕР (неожиданно резко встает): - Нет!
      Стеклянный шар скатывается с пальца ПОЛТИ, но не падает. Он парит в воздухе, а потом начинает вертеться вокруг головы ПОЛТИ, словно маленькая планета, когда его устами глаголет ТОТ-ВЕКСРАГ. Кожа Полти синеет, его виски занимаются пламенем. Одежды ЛОРДА ЭМПСТЕРА - длинный плащ и широкополая шляпа - начинают таять, и вскоре он предстает в своем истинном обличье: становится сверкающим, ярким, золотым.
      ТОТ: - Брат Агонис, не хватит ли дурачиться? Я же сказал, что знаю твои тайны? Так вот, мне известны все твои тайны до одной! Неужели ты думаешь, что мне неведома истинная цель твоих поисков? Ты разыскивал Ключ. Я тоже его разыскивал. Ты разослал по всему свету своих приспешников - я тоже. Как ты жаждал восстановить Орокон, встать перед ним, раскинув руки, и взирать на давно утраченные кристаллы, которые бы снова засверкали в...
      АГОНИС: (прерывает ТОТА): - Лицемер! Чудовище! Да как ты смеешь даже говорить о магическом круге, когда из-за тебя он и был разрушен?
      ТОТ: - Из-за меня? Увы, как я вижу, за прошедшие столетия твоя память повредилась! Разве не Корос первым похитил свой кристалл с того места, где ему положено было находиться? Разве Орок затем рассеял кристаллы по миру? Брат, не вини меня ни в чем! Вини наших братьев! Вини наших сестер! Вини нашего жестокого отца!
      АГОНИС: - Моего отца, но не твоего! Если бы я пролил свое семя в сточную канаву, а потом из-за чьих-то злобных чар из этого семени выросло чудовище, разве я назвал бы это чудовище своим сыном?
      ТОТ: - Подлый обманщик! Я был в расцвете сил, когда наш отец прогнал меня с глаз своих!
      АГОНИС: - В расцвете сил и притом чудовище!
      ТОТ: - В расцвете лет и притом твой брат! О Агонис, Агонис, что стало с тобой! Разве ты забыл о том времени, когда брат Корос провинился, но ты при всех взял его за руку и заявил, что он не виновен? С какой завистью я наблюдал за этой сценой из своего укрытия, горько жалея о том, что не я искупан в твоей любви! Не я, дитя, которому запрещено было появляться даже в самых заброшенных коридорах обители нашего отца! Разве ты не можешь полюбить меня теперь, когда сама судьба велит тебе поступить так? Разве мы созданы не из одной стихии? Разве мы не едины в своем одиночестве и в своих поисках?
      АГОНИС: - Я не желаю слушать тебя. Брат мой Корос был добрым и добродетельным созданием. Все были не правы, презирая его из-за его уродства!
      ТОТ: - Презирали и отвергали! А что же я? Если уж Корос был достоин твоей любви, так разве Тот не достоин ее вдвойне? Агонис, ты - бог! Я твой брат! Почему же я обречен на то, чтобы считаться порождением Зла? Полюби меня, как любил темного бога Короса!
      АГОНИС: - Я сказал, что Корос был добродетелен! Коварное, злобное существо! Что ты являешь собой, чем ты был во все времена, как не воплощенным пороком - ползучим, грязным, коварным?
      Волосы ПОЛТИ объяты пламенем. В те мгновения, когда его устами глаголет ТОТ, его лицо, руки и ноги причудливо колеблются, извиваются. Шар продолжает вертеться вокруг него, комнату заливает яростный свет. ЭЛИ ОЛИ АЛИ, подслушивающий за дверью, страшно напуган, но при этом зачарован. Он то оползает на пол, стонет и всхлипывает, то приподнимается и снова приникает выпученным глазом к замочной скважине.
      ТОТ (более сдержанно): - Брат мой, я являю собой нечто большее, нежели ты думаешь обо мне, но похоже, ты не желаешь меня слушать. Что ж, хорошо. Я - бог или вскоре стану им, и потому мне не к лицу умолять о любви. Я более не стану этого делать. Но подумай: ты зовешь меня изменником, но разве ты не так же изменил нашему отцу, как я? Он бы желал, чтобы ты покоился рядом с ним во мраке его смерти, но вместо этого на протяжении многих столетий существования человечества ты скитаешься по свету и разыскиваешь единственное, чего тебе никогда не суждено найти. Ах, если бы мы повстречались раньше! (Он указывает в сторону окна.) Там презренные смертные говорят о новом союзе, о новом начале. Но разве не стоит в этих стенах заключить более великий и могущественный союз?
      АГОНИС (с насмешкой): - Союз? Между мной и тобой?
      ТОТ: - Брат, я сказал, что знаю, что ты ищешь. Ты ищешь Орокон, но ради чего?
      АГОНИС (пылко): - Ради того, чтобы спасти мир от тебя!
      ТОТ: - Сладкоречивый Агонис, я так думаю, тебе нет никакого дела до этого мира. Не желаешь ли ты заглянуть - смею предложить тебе - в мое магическое стекло?
      Одержимый духом ТОТА ПОЛТИ приближается к АГОНИСУ, усмехаясь, и указывает на вертящийся стеклянный шар. На мгновение АГОНИС задерживает взгляд на шаре. Кажется, что он уступит воле ТОТА. Но в следующий миг АГОНИС размахивается и выбивает шар из руки ПОЛТИ. Шар со стуком падает на пол, но не разбивается. Он бешено катается по полу из стороны в сторону. Такое впечатление, будто комната превратилась в каюту попавшего в шторм корабля. Однако магические силы сгущаются. Посреди алого пятна в углу комнаты возникает фигура девушки в длинном тонком платье, под чадрой.
      АГОНИС (изумленно): - Мерцающая Принцесса - здесь?
      ТОТ: - Брат мой, ты уверен в этом?
      АГОНИС: - Она одета как принцесса...
      ТОТ: - Но кто принцесса? Ты ведь знаешь правду, не так ли?
      АГОНИС: - Злодей, боюсь, я понимаю, к чему ты клонишь!
      ТОТ (игриво): - Брат мой, чего бояться? Подойди же к девушке. Она всего лишь мираж, иллюзия, образ, сотворенный стеклянным шаром, но разве порой в образах, во снах нам не является истина? (Одобрительно): - Вот так, так... Ближе... Не хочется ли тебе приподнять ее чадру?
      АГОНИС (шепотом): - Но она соткана из тумана!
      ТОТ: - Говорю же тебе: она сотворена магическим шаром! Поспеши, брат мой, нельзя терять время. Это видение скоро растает, а я напрягаю все свои силы для того, что говорить устами этого пламенноволосого глупца. Быстрее, быстрее же, сорви с нее покров!
      ТОТ пошатывается. Горящий ПОЛТИ падает на пол, на миг пламя, объявшее его волосы, угасает. Шар катается быстрее. ТОТ быстро оживает, но АГОНИС вдруг останавливается, резко оборачивается и обрушивается на антибожество.
      АГОНИС: - Чудовище, ты решил мучить меня тем, что так терзает мое сердце?
      ТОТ (с наигранным изумлением): - Мучения? Никаких мучений! Брат, я же сказал, что у меня к тебе есть предложение... верно?
      АГОНИС еще мгновение медлит в растерянности, но ТОТ уже одержал маленькую победу. Физиономию ПОЛТИ искажает зловещая ухмылка. Он, не скрывая радости, наблюдает за тем, как величайший из отпрысков верховного бога Орока крадется, словно вор, к залитому кровью кругу. Он протягивает к девушке дрожащую руку и срывает с нее покров... Он в ужасе пятится.
      АГОНИС: - Нет! Это невозможно! Она не может по-прежнему принадлежать тебе!
      ТОТ: - Она хороша, не правда ли? Брат, что же ты колеблешься?
      Видение меркнет и исчезает. АГОНИС бросается к своему огневолосому мучителю, сжимает его горло. Вокруг них вертится и вертится магический стеклянный шар.
      АГОНИС: - Злодей! Что это за шутки? И не вздумай разыгрывать невинность! Зачем ты показал мне ту, которую я так безутешно разыскиваю? Зачем ты показал мне свою дочь Имагенту?
      ТОТ (в экстазе): - Ах! Он произносит ее имя!
      АГОНИС: - Ее имя навечно запечатлено в моей памяти, словно заклинание! За сотни лет моих поисков я познал три истины: любовь к этой прекрасной деве всегда будет наполнять мое сердце, но ты, чудовищное создание, недостоин называться ее отцом, и только власть над Ороконом навсегда вернет ее ко мне!
      ТОТ: - Ха! Наконец он сказал правду!
      Он отступает, всем своим видом выражая удовлетворение, но вновь качается. АГОНИС, обуреваемый чувствами, опускается на диван, где прежде лежал ПОЛТИ.
      АГОНИС (через мгновение): - Чего ты хочешь от меня?
      ТОТ (с трудом): - О, очень немногого.
      АГОНИС: - Не верю. Ты способен только обманывать и предавать. Неужели ты подумал, что я поверю, будто унангская принцесса - это моя дева Имагента? Это невозможно! Это - попрание всех пророчеств!
      ТОТ (надменно): - Что такое пророчества? Разве богу не под силу презреть их? Но, брат мой, я не могу долго оставаться в этом жалком теле. Сети мои раскинуты по всему свету, и я не без труда удерживаю этого огневолосого тупицу в своей власти. Еще несколько мгновений - и он снова рухнет на пол.
      АГОНИС: - Оставь его сейчас же! Уйди прочь от меня!
      ТОТ (поспешно): - Погоди! Брат мой, выслушай меня, только выслушай! Эта девушка не та, которую ты разыскиваешь, но все же она - эманация моей дочери, очень могущественная эманация...
      АГОНИС: - Опять ложь!
      ТОТ: - Однако ты хмуришься? Будет тебе! Ты скитался по свету тысячу циклов! Разве тебе не встретилась тысяча женщин - о, даже десять тысяч, и все они казались тебе похожими на твою возлюбленную, не так ли? Одни похожи на нее больше, другие - чуть меньше, третьи оказываются совсем не похожи, стоит только заключить их в объятия, и все же надежда все время остается, верно? Подозрение? След? А как же может быть иначе, если в конце концов, кто такая леди Имагента, как не СОЧЕТАНИЕ ВСЕХ ЖЕНЩИН?
      АГОНИС (взрывается): - Их воплощение! И она будет моей!
      ТОТ: - Брат мой, я бы желал, чтобы это было так! Разве я не сотворил ее в дар тебе? О, много тысячелетий назад вы вступили бы в брак, если бы не глупость нашего отца! Обладай я воистину божественной силой, я бы отдал ее тебе теперь же. Увы, моя дочь утрачена и для меня!
      АГОНИС (сверкая глазами): - Ты не знаешь, где она?
      ТОТ: - Разве я обладаю той властью, которой жажду? Я способен действовать только через посредство таких созданий, как этот пламенноволосый идиот, а что он такое? Но, брат мой, если ты объединишься со мной, представь только, какая слава нам предстоит!
      АГОНИС (потрясенно): - Объединиться? С тобой?
      ТОТ: - Подумай об этом! Мне - Орокон! Тебе - твоя возлюбленная! Брат, послушай меня...
      АГОНИС (отвернувшись): - Нет! Это злобный обман! Я не стану слушать тебя! Не стану!
      ТОТ (хватая его за плечи): - Послушай! (Его голос становится негромким, слова льются торопливо): - Брат, мы сегодня же можем проверить, верны ли мы друг другу! Сегодня состоится церемония обручения. Три жениха должны состязаться между собой за право обладать Мерцающей Принцессой. Каждый из женихов должен поднести принцессе дар, и рука красавицы достанется тому, чей дар будет щедрее. Конечно, все это будет представлять собой спектакль, потому что человек по имени Рашид все подстроил так, чтобы принцесса избрала его, и только его. Но брат мой, этого не произойдет! (Он бросается за шаром, хватает его и протягивает АГОНИСУ.) Возьми этот шар, держи в руке, пусть он вращается! Превзойди женихов-притворщиков, превзойди и самого Рашида - и, брат мой, клянусь, принцесса будет твоей!
      АГОНИС (холодно): - Моей? Ведь она всего-навсего эманация, ты сам так сказал.
      ТОТ: - Не спеши! Брат мой, ты еще не догадался? Разве ты не понял? Юноша Джемэни - Ключ к Орокону, а эта девушка укажет тебе путь к Кристаллу Терона! Кто будет владеть ею - тот овладеет и кристаллом! Поторопись же, поторопись! Так мы заключили союз?
      Он вновь протягивает АГОНИСУ шар, но рука ПОЛТИ сильно дрожит. АГОНИС, резко встав, выкрикивает: "Никогда!" - и отталкивает ПОЛТИ. ПОЛТИ падает, корчится на полу. Стеклянный шар дикими зигзагами катается по комнате.
      ТОТ (задыхаясь): - Брат, не будь так глуп!
      АГОНИС: - Глуп? Глупо отказаться от союза с тобой? Ты говоришь, что разыскивал Ключ, но нашел его я, и он принадлежит мне! Ты говоришь, что разослал по свету своих приспешников, но мои дети уже нашли два кристалла, и очень скоро мы разыщем третий. Что же до уабина, разве он не жалкая пешка в моих руках? Что тебе может быть известно о моих замыслах? Злобная тварь, ты можешь мечтать об Ороконе, но я овладею им, а ты сгоришь в Царстве Небытия, где тебе самое место! Не знаю, какими чарами ты околдовал мою возлюбленную, но очень скоро твое зло будет уничтожено навсегда и леди Имагента вернется ко мне!
      ТОТ: - Глупец! Без меня тебе ни за что не разыскать ее! Хочешь снова швырнуть меня в Царство Небытия? Глупец, глупец! Даже теперь мое могущество возрастает, питает меня тайными силами...
      АГОНИС: - Могущество? Ты слаб! Ты гибнешь!
      ТОТ (в отчаянии, пытаясь использовать последние мгновения): - Нет! Жестокий брат, я сокрушал тебя раньше, и... снова сокрушу... скоро я стану сильнее... (Последняя попытка): - Агонис, клянусь: еще до того, как завершится это испытание, ты познаешь всю силу моего возмездия, и ты падешь и будешь проклинать тот день и час, когда отказался от союза со мной! Я был готов подарить тебе любовь, но ты отверг ее! Теперь ты... познаешь... всю мощь моего гнева...
      Звучит страшный вопль. Антибожество исчезает. Гаснет пламя, синева покидает кожу ПОЛТИ. Он обессилен, но, прежде чем он лишается чувств, его грудь сотрясает судорога. Он приподнимается и изрыгает красную, похожую на кровь, массу. АГОНИС бросает на него взгляд. Видимо, ему кажется, что в это мгновение враг, пусть и намного более слабый, нежели его злобный брат, целиком и полностью в его власти.
      АГОНИС (задумчиво): - Нет, пламенноволосый, теперь я покину тебя. Ты играешь глупую роль, однако для этого испытания она не менее важна, нежели та, которая отведена мальчишке Джемэни или девчонке Катаэйн. Я пощажу тебя. Ты - проводник Зла и потому заслуживаешь сострадания, хотя на самом деле ты служишь проводником из-за того Зла, которое живет внутри тебя - точно так же, как то Добро, что живет внутри Джемэни, позволяет ему быть Ключом к Орокону. Тот, что называет себя моим братом, говорит, что я - глупец. Что ж, со временем это выяснится. Я покидаю тебя, пламенноволосый. Пусть тебе снятся твои страшные сны.
      Золотой бог раскидывает руки в стороны. Вспыхивает ярчайший свет, и бог исчезает. Еще мгновение вспышка света озаряет комнату, но как только свет меркнет, слышится скрип двери. В покои боязливо заглядывает ЭЛИ ОЛИ АЛИ, затем на цыпочках входит. Теребя пальцами жирные губы, он неуверенно обводит взглядом комнату, наклоняется, дотрагивается до ПОЛТИ, затем решает не шевелить его. Катающийся по комнате шар ударяется о стену. Сводник смотрит на шар, и его глаза алчно загораются. Он нервно подходит к странному стеклянному предмету, оглядывается на ПОЛТИ, переводит взгляд на шар, вновь оборачивается, смотрит на лежащего без чувств ПОЛТИ, отворачивается, смотрит на таинственный шар...
      ЭЛИ ОЛИ АЛИ: - Ах, майор-господин, бедный ты, бедный! Хватит с тебя этого колдовства - ох, хватит! Бражка, джарвел да сигары - вот какие тебе снадобья потребны... ну, еще девка ба-ба... ну, три... но только чтоб не от Каска Даллы, верно? Гм-м-м... Гм-м-м... Ну а вот когда ты болтал этим странным голосом, не сказал ли ты про то, что тот, в чьих руках будет этот забавный шарик, завоюет принцессу Бела Дону? Гм-м-м... Гм-м-м... Ну а если я завладею такой красоткой, разве Каска Далла сможет со мной тягаться?
      Сводник решается. Он хватает шар и выбегает из комнаты.
      Глава 54
      НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
      - О, Благословенная, - проговорила мать-Мадана.
      - О, Благословенная, - повторили за ней в унисон девушки - ну, ни дать ни взять: мамаша и дочери, и все распростерлись ниц на ковре, как для молитвы. Ката неприязненно смотрела на них. Многие из Сефит и Сатим завороженно подглядывали сквозь пальцы. С содроганием Ката вспоминала о дурацких ласках этих девиц, которыми они так мучили ее, когда она была узницей этих покоев. Явиться сюда с визитом - это было совсем другое дело.
      После того как Ката преобразилась, она много раз смотрелась в зеркала, изучая очертания своего нового лица. Не тщеславие руководило ею, хотя новообретенное лицо было намного красивее ее собственного. Ката гадала: долго ли продлится это преображение. Поначалу оно было неустойчивым, и Ката, глядя на свое отражение, наблюдала за тем, как лицо принцессы вдруг сменяется ее лицом. Какое-то время в ее сознании вдруг начинал звучать голос принцессы - шепот, далекое эхо. Но теперь эхо угасло и Ката осталась одна - одна наедине с задачей, смысл которой был ей едва понятен. Сможет ли она вправду сойти за принцессу Бела Дону? Обратного пути не было. Ката понимала, что должна попытаться.
      Визирь Хасем прокашлялся.
      - Хорошо, матушка, мы можем приступать, - проговорил он, раздраженный непривычным проявлением набожности. На самом деле визирь все утро был вне себя. Уже не в первый раз он искоса подозрительно взглянул на девушку, стоявшую рядом с ним. Красота ее была ослепительной, но настоящая ли то была красота? И настоящая ли была девушка? Посреди зеркал и покровов ее покоев она выглядела в точности так же, как прежде - мерцающей, почти прозрачной. Визирь даже задумывался о том, не лишился ли его господин и повелитель в конце концов рассудка, что было вполне возможно для человека, который так долго прожил, мучимый страхом и тревогой. Законы не позволяли визирю - да, даже визирю - прикасаться к дочери калифа, но как Хасему хотелось нарушить эти треклятые законы!
      Во владениях матери-Маданы, где было светло, где повсюду играли яркие краски, девушка все равно казалась какой-то нематериальной. И все же, пристально глядя на нее, визирь сумел рассмотреть под трепещущей тонкой чадрой ее лицо и уверился в том, что это лицо окрашено жизнью. Неужто и вправду калифу явился призрак прорицателя? Кровь стучала в висках у охваченного тревогой визиря. Он в страхе гадал: какие еще чудеса могут произойти до того, как все будет кончено.
      Выкрикивая приказы, мать-Мадана выстроила своих подопечных девиц рядами, словно воинов. Вот только вряд ли бы воины краснели и хихикали, когда мимо них проходил командир. Визирь смотрел на девиц довольно уныло. Калиф приступил к обходу строя.
      - Они все... девственницы, матушка? - негромко осведомился он.
      Глаза матери-Маданы сверкнули. Она провела рукой по ордену на груди.
      - Воистину, ваше великолепие, мы поставляем сюда только первосортный товар - я и Эли... то есть я и Каска. Невинность, чистота - вот пропуск для тех, кого покупают для лучших гаремов, не так ли? Верно, - добавила она с усмешкой человека, знающего толк в своем деле, - искусство прелестниц способно дать много радостей, но эти радости я оставляю девам-юношам, которые обитают ниже.
      - Верно сказано, - коротко проговорил визирь и перешел к делу.
      В соответствии с древними обычаями церемонии обручения принцессу, идущую к алтарю, должны были сопровождать две прекрасные девушки. Мать-Мадана проявляла к выбору этих девушек большой интерес: в конце концов девицы, избранные для такой почетной роли, должны были затем сильно подскочить в цене. Для того чтобы впредь сотрудничать с Каска Даллой, матери-Мадане желательно было сразу показать ему, что она по-прежнему держит рынок в руках, и держит крепко. Мать-Мадана решительно сжала губы. О, как ей будет не хватать старого приятеля Эли! Она даже позволила себе проронить слезу из-за потери сводника, но лишь одну слезу: дело есть дело, и даже той, которая носит на груди орден за безупречную службу при дворе калифа, следовало напрягаться изо всех сил, дабы удержаться на высоком посту.
      Мать-Мадана с готовностью расписывала достоинства той или иной девицы. У одной она отбрасывала чадру, у другой приподнимала подбородок, у третьей поправляла сари, у четвертой - драгоценное ожерелье.
      Быстро устав от лицезрения девиц, визирь перевел свое внимание на мать-Мадану. Странно - ведь этот жирный, шагающий вперевалочку евнух когда-то, во дни царствования прежнего калифа, был одним из самых роскошных девоюношей. О его красоте слагали сказания, но еще более были достойны сказаний его способности доставить наслаждение. Шелковые ягодицы, ловкий язычок... Поговаривали, будто "сладкая Мадана" может возвести мужчину на вершину экстаза, купать его в волнах страсти от наступления темноты до утренней зари. Но теперь любой мужчина мог испытать только отвращение при взгляде на эту постаревшую толстуху, разряженную в шелка и бриллианты, с лицом, обильно намазанным охрой. Как с ней - или с ним - могло такое произойти? Сердце визиря забилось чаще, когда он вспомнил о юноше, который мог бы стать достойной заменой для "сладкой Маданы". Наверное, сейчас цирюльник уже заканчивал свою работу.
      Ката обводила взглядом выстроенных рядами девиц с плохо скрываемым отвращением. С ее точки зрения они все были похожими, но Ката понимала, что Мерцающая Принцесса должна относиться к своим обязанностям со всей серьезностью. Сдвинув брови и стараясь избавиться от навязчивого ощущения того, что что-то идет не так, Ката всеми силами делала вид, что решает очень важные вопросы... Эту выбрать? Или нет - другую?
      И тут вдруг в коридоре послышался дикий крик, а потом кто-то громко забарабанил в дверь. Девицы завизжали.
      - Сефита! Сатима! - заметалась по комнате мать-Мадана.
      - Что такое? Что? - Визирь Хасем настолько увлекся собственными раздумьями, что не сразу понял, что произошло и из-за чего такой переполох. Он не успел окликнуть Кату - та уже бросилась в сторону и исчезла за углом.
      Она узнала этот голос. Она была в этом уверена.
      Ката опрометью бросилась по коридору.
      Все время, пока мать-Мадана демонстрировала калифу и визирю девиц, Кату не покидало ощущение подступающего Зла. Каким-то шестым чувством она осознавала шорохи и шипение, доносящиеся изо рва, где кишели кобры. И вот теперь Зло обрело средоточие. Ката подбежала к двери, за которой слышались крики. Кто-то бился в дверь изнутри. Но дверь была заперта, а из замочной скважины торчал ключ.
      Ката повернула ключ.
      Дверь приоткрылась только на мгновение. Ката успела увидеть пролет лестницы, поднимающейся с нижнего этажа. По лестнице бегом бежали мускулистые рабы, девицы в роскошных платьях и разъяренный цирюльник, размахивающий бритвой. К дверному косяку прижался обнаженный юноша.
      Он развернулся и попал в объятия Каты.
      - Раджал!!!
      Ката быстро вытащила его в коридор, захлопнула дверь. Ее следовало бы поскорее запереть на ключ, но Ката проворно распахнула ее настежь и встала в полный рост перед ордой слуг и девиц.
      - О, Благословенная! - выдохнул цирюльник и выронил бритву.
      - О, Благословенная! - вскричали хором девоюноши и рабы.
      Все дружно упали на колени.
      Ката снова захлопнула дверь.
      - Принцесса, где ты? - послышался окрик из-за угла. Это был визирь, он искал Кату, но впереди него бежали Сефита и Сатима, напуганные начавшимся переполохом. Они были уже почти совсем рядом. Ката в ужасе огляделась по сторонам.
      Кладовая!
      - Радж, сюда, скорее!
      - Принцесса! - вскричала Сефита, протиснувшись в проем закрывающейся двери.
      - Принцесса! - вскричала протиснувшаяся следом за Сефитой Сатима.
      Ката, предмет их поклонения, посмотрела на них и не удержалась от вздоха. Девицы выпучили глаза от изумления.
      - Я ведь вас уже видела как-то раз? - проговорила Ката и проворно стукнула девиц головами друг о дружку.
      Затем Ката повернулась спиной к двери. Она лихорадочно размышляла. Пусть она не до конца понимала, что произошло, одно ей было ясно: Раджалу грозила смертельная опасность. Ката скользнула взглядом по лежавшим на полу без чувств девицам. По росту и телосложению на Раджала больше походила Сефита.
      - Радж! Переодевайся в ее платье - скорее!
      Раджал застонал.
      - О нет, только не это!
      - Радж, переодевайся, тебе говорят!
      - Но откуда... откуда ты знаешь меня? - задыхаясь, проговорил юноша, когда они с Катой принялись торопливо раздевать девицу. - Это... это кристалл? Принцесса, ты должна... Должна вернуть его мне!
      Ката покачала головой.
      - Радж, я - Ката. Просто я выгляжу как... Ой, нет времени объяснять!
      - Принцесса! Принцесса! - снова послышался где-то рядом голос визиря.
      - Принцесса?
      Дверь со стуком распахнулась, и Мерцающая Принцесса встала на пороге. Ее чадра порвалась, она зарделась и тяжело дышала, но ее красота от этого стала еще более ослепительной. Одной рукой принцесса поддерживала еще не пришедшую в себя Сефиту. Ей помогала стеснительная Сатима - эта стояла, понурившись и потупив очи долу.
      - Принцесса? - снова произнес визирь и нахмурил брови. Он намеревался выяснить причину сумятицы в коридоре, но вдруг передумал и забыл обо всем. Он протянул руку и... дерзко преступив правила... провел кончиками пальцев по руке принцессы. Его словно током ударило. Это правда! Это оказалось правдой! Все так и было! На миг визирь возликовал, но его радость тут же сменилась страхом. Что-то тут было не так - очень и очень не так.
      Он пристально заглянул в глаза принцессы, а та вдруг сердито проговорила:
      - Что ты так смотришь, а? Я выбирала себе спутниц, не так ли? А теперь оставь меня. Я отведу этих девушек в свои покои!
      Глава 55
      РАЗМЫШЛЕНИЯ
      - Амулеты!
      - Иконы!
      - Браслеты!
      - Кольца!
      Толпа так тесно запрудила площадь, что для торговцев с лотков почти не осталось места. Но это не имело значения: все равно к ним со всех сторон тянулись смуглые руки и совали торговцам монетку за монеткой в обмен на дешевые побрякушки, второпях изготовленные к великому дню.
      - Песенники!
      - Шербет!
      - Палочки-талисманы!
      - Джарвел!
      Солнце уже стояло высоко. Оно озаряло позолоту заново отстроенных галерей, парадные тюрбаны, чадры и платья, шеренги уабинов с ятаганами наголо. Место Круга Казни занимали разновысокие помосты, связанные между собой мостиками, застланные дорогими коврами и украшенные цветами. Возле алтаря, где вскоре должна была в последний раз появиться перед жителями Куатани Мерцающая Принцесса, горели благовонные факелы. Некоторые женщины в черных чадрах уже всхлипывали от горя. Другие пребывали в приподнятом настроении. Воздух просто-таки трепетал, наполненный волнением и страхом. Казалось, даже птицы разволновались - они метались по небу с громкими криками.
      - Восхитительное зрелище, не правда ли? - заметил визирь Хасем, вышагивая по изгибу новой великолепной галереи. Он обернулся, натянуто улыбнулся почетным гостям.
      - Визирь, по-моему, вы уже произносили эти слова. По другому поводу, насколько мне помнится.
      - Вы упрекаете меня, Эмпстер-лорд? - поинтересовался визирь, продолжая улыбаться.
      - Нисколько, друг мой. Однако я гадаю: сумеете ли вы сохранить хладнокровие в такой день? Мне кажется, что его владычество калиф несколько огорчен тем, что его провинция - в руках захватчиков.
      Если в этих словах и заключалась попытка поддеть визиря и вывести из себя, Хасем не поддался на провокацию. Он только сказал:
      - Эмпстер-лорд, разве эта провинция не всегда находилась в руках захватчиков?
      Лорд Эмпстер пристально глянул на визиря и был уже готов высказаться на предмет дерзости уабинов, но тут послышался знакомый голос:
      - Грязный пустынный свинья!
      - Морской господин, тише! Тс-с-с!
      Краснорожий, с обезьянкой на плече, капитан Порло пытался обойти компанию уабинов в белых балахонах. Галерея была заполнена народом почти так же тесно, как и площадь, но вокруг каждого уабина имелось свободное пространство, созданное как бы неким мистическим полем.
      - Надеюсь, вы простите моего друга Порло, - извинился лорд Эмпстер. Говорят, он был... немного нездоров. Будет тебе, старина. Скажи, разве это чудесное зрелище не взбудоражило твою просоленную кровь?
      Капитан тупо уставился на площадь. Его ответ был мало похож на ответ:
      - Хмф! Уабин, куатанийцы, султан, шейхи? Иноземный варвары, их бывай слишком много!
      На самом деле капитан был слегка подвыпивши, а если точнее - он был вдребезги пьян. Он бы с превеликой радостью задержался со своим новым приятелем в харчевне, где испил самого лучшего спиртного, какое только пробовал в этих краях с тех времен... с той самой злосчастной ночи, когда его драгоценная левая нога встретилась с кобрами! Какая жалость, что у его приятеля вдруг обнаружились какие-то другие важные дела. Но что поделать: ведь Эли Оли Али, если на то пошло, был большим человеком. Капитан с вожделением думал о том, что ему могло сулить это, столь удачное, на его взгляд, знакомство. Правда, пока он никак не мог взять в толк, каким образом они могли бы улизнуть от уабинов. Но Порло решил, что все это дело времени. А время можно было с превеликим удовольствием убить, попивая бражку.
      Старик рыгнул и погладил обезьянку.
      Лорд Эмпстер опустил руку на его плечо.
      - Ты уверен, дружище, что ты в форме?
      - В форма? - И на этот раз ответ капитана оказался не совсем ясным по смыслу. Он стряхнул со своего плеча руку лорда Эмпстера. - Вы думай, старый Фарис Порло не в форма? Вы думай, он вам лакей, мальчик на побегушки? Вы думай, он не моги стать храбрый?
      Наверное, к счастью, в это самое мгновение неподалеку раздался новый голос:
      - Приветствую вас, господа!
      Это был Полти. Он проталкивался сквозь толпу приближенных калифа в высоченных тюрбанах. Те провожали его сердитыми взглядами. Некоторые даже, пожалуй, выругали бы наглеца, но что поделать - ведь он был близким приятелем визиря.
      Глаза лорда Эмпстера сверкнули. Он извлек из кармана трубку.
      - А вы крепко стоите на ногах, Пламенноволосый? - насмешливо осведомился он. - Надеюсь, вы восстановили равновесие?
      - Что я слышу? Наш Пламенноволосый друг также был нездоров? Даже не верится, что такого крепкого молодого человека способна сломить хвороба! изумился визирь.
      - Иноземный стряпня, как пить давай, - ворчливо заметил капитан Порло.
      - Визирь, вы позволите коротко переговорить с вами с глазу на глаз? спросил Полти, искоса глянув на лорда Эмпстера.
      Визирь неохотно отошел вместе с Полти в сторону. Выжидательно глядя на странного посланника, он вдруг понял, каким несправедливым было его собственное лестное замечание, высказанное несколько мгновений назад. Под сводами галереи царила тень, но даже здесь бросался в глаза необычный цвет лица Полти и пленка пота, покрывавшая его лоб и щеки. В одном ошибиться было невозможно: эджландец был очень огорчен. Сам он утверждал, что причиной его огорчения является исчезновение некоей молодой дамы. Но что это была за дама, чтобы из-за нее можно было так переживать? Визирь, проявив заботу, поинтересовался, уж не подхватил ли гость, часом, лихорадку джубба.
      - Хасем, послушай, - зашептал Полти и вдруг до боли сжал руку визиря. Визирь отшатнулся бы, но на миг взгляд Полти приковал его к месту. Глаза эджландца полыхнули огнем. Слова, произносимые им, визирь прекрасно различал, хотя Полти говорил, стиснув зубы. - Ты ведь понимаешь, что она не должна достаться уабинам? Ни за что, ни за что нельзя позволить, чтобы ее забрали эти мерзавцы уабины! Ты ведь понимаешь это, ведь ты все понимаешь, Хасем... Хасем? Это просто шутка, и шутка должна закончиться... Хасем?!
      Торжественно запели рога.
      - Очень, очень многое может случиться до того, как закончится этот день, - строптиво проговорил Хасем. - Может произойти и нечто такое, на что я едва надеюсь. Но сейчас не время обсуждать наши дела. Я вообще не знаю, разумно ли обсуждать наши дела с эджландцем. Если бы город снова перешел под власть султана, мне бы, пожалуй, стоило... Нет, как раз не стоило бы. Да и потом: разве не существует другая молодая дама - твоя соотечественница, которая тревожит твое сердце? Мне казалось, ты рассказывал мне о своей пропавшей невесте, хотя как любая девушка... ну, да ладно. Я нужен своему господину и повелителю - надеюсь, ты извинишь меня?
      Высокопоставленная публика на галерее, толпившаяся точно так же, как простолюдины внизу, на площади, расступалась и пропускала визиря. Полти облокотился о балюстраду, свирепо потер чесавшееся, покрытое синими пятнами лицо. Повсюду на площади сверкали поднятые кверху зловещие лезвия ятаганов. Почему он только теперь заметил их?
      Лезвия, сверкавшие под солнцем...
      Отражавшие...
      - Мое!
      - Нет, мое!
      - Отдай!
      - Отдай ты!
      - Свиное рыло, я тебя убью!
      - А я тебя!
      Те зеваки, которых в драке задевали Губач и Сыр, толкали и пинали их примерно так же злобно, как они сами - друг дружку. Но для настоящей драки места посреди толпы не хватало. Церемония уже началась. Фаха Эджо проворно разнял мальчишек и выхватил похищенный амулет из пухлой, потной руки Губача.
      - Он мой!
      - Нечестно!
      - Заткнись и работай!
      Перебранку "поддеров" заглушило пение рогов, подобное пушечному залпу. Для Сыра и Губача это стало сигналом к началу поисков новых сокровищ. Фаха Эджо повертелся на месте. С холодной расчетливостью он высматривал женщин под черными чадрами и бородатых мужчин, державшихся рядом с ними. Некоторые были одеты в обноски (глядя на них, Фаха Эджо брезгливо морщил нос), другие - почти так же богато, как придворные на галерее. Все не спускали глаз с главного помоста, тянувшегося от алтаря. Там выстроились танцоры в белых набедренных повязках, готовые к началу торжества. У Фахи Эджо зачесались пальцы. Криво ухмыльнувшись, он подумал об Аисте, Рыбе, Губаче, Сыре... Да, сегодня они соберут богатый урожай!
      Конечно, Фаха сожалел о том, что пропали Малявка и Прыщавый, но старался, чтобы его чувства не мешали делу. Братец Эли его хорошо этому обучил.
      Танцоры приступили к пляске. Она оказалась шумной, но не слишком разнообразной. Фаха Эджо ловко избавил своего соседа-толстяка от кошелька, который висел на цепочке у того на бедре. Право, какая беспечность! За танцем последовали молитвы. Люди повалились наземь, и козлобородый предводитель "поддеров" успел быстро набить карманы: ему досталось несколько браслетов, красивая табакерка для листьев джарвела и даже цепочка с лодыжки какой-то женщины, ярко сверкнувшая у нее под юбками. Будь места побольше, Фаха Эджо с превеликим удовольствием перепрыгивал бы через молящихся. Славная это вещь - молитвы! Ухмыляясь, Фаха Эджо взглянул на главный помост. Танцоров сменил певец-уабин в длинном белом балахоне, в сопровождении музыкантов с бубнами и дудками. Надеясь на то, что они заиграют что-нибудь веселое, Фаха Эджо протолкался к торговцу с корзиной, которую тот легкомысленно поставил на землю.
      Сначала музыканты действительно заиграли веселую, похожую на вальс, мелодию. Эта песня как-то не подходила к такому торжественному событию. Потом забили бубны, и уабины запели хором. Контраст был удивительным, и Фаха Эджо, остановившись у самой корзины, полной товаром до краев, уставился на певца, зачарованный и встревоженный одновременно.
      Время может тянуться и быстро бежать,
      Каждый должен жену не спеша выбирать,
      Как увидишь свою - поскорей забирай
      И в любовном огне ты ее искупай!
      И гори, и гори, пламеней, полыхай,
      И поленья в костер свой проворней бросай!
      Ты ни сна, ни покоя отныне не знай
      В жарком пламени страсти гори, полыхай!
      - У тебя челюсть отвисла.
      - Чего? - рассеянно отозвался Фаха Эджо и только потом обернулся и уставился на того человека, который потрогал его за плечо. - Сорванец! - С удивлением, к которому тут же примешалась подозрительность, Фаха уставился на чумазую мордашку Амеды. - Ты же сказала, что тебе неможется.
      - Соврала. Не хотелось воровать в такой день.
      - Что? - Если бы с Фахой вот так говорил кто-то другой из "поддеров", он бы просто рассвирепел. Амеда - другое дело. В последние дни козлобородый парень испытывал к ней смешанные чувства. Он даже самому себе не желал признаваться в том, как рад, что нашел девчонку - или она нашла его, при том, что он думал, что уже никогда ее больше не увидит. К тому же Амеда сильно изменилась с того времени, как они виделись на Побережье Дорва. Да, она до сих пор боялась матери-Маданы и пряталась всякий раз, когда толстуха, хозяйка харчевни, спускалась в кладовую, но при всем том Амеда стала какой-то рассеянной, задумчивой, равнодушной. Казалось, ее жизнь рядом с "поддерами" ненастоящая, и она ждет не дождется, когда для нее начнется какая-то другая жизнь. Это задевало Фаху Эджо, не давало ему покоя.
      А теперь Амеда в ответ на его вопрос только пробормотала, что ей не хотелось пропустить церемонию обручения, но от Фахи Эджо не укрылось ее странное настроение. Девчонка нервничала и явно что-то скрывала. Она вся дрожала и сжимала в руке старую лампу. В первое же мгновение, как только Амеда оказалась в "Царстве Под", ее взгляд остановился на обшарпанной старой лампе, валявшейся в углу. Амеда проворно схватила ее и с тех пор с ней не расставалась. На что ей сдалась эта дрянная лампа? Этого Фаха Эджо не знал, но в конце концов решил, что лампа дорога девчонке как память об умершем отце, как единственный предмет, что после него остался. Амеда вообще была странная: и сильная, и ранимая одновременно. Может быть, потому в ней так смешались мальчишка с девчонкой?
      Фаха Эджо был влюблен в нее, но понимал, что это безнадежно.
      Амеда пристально смотрела на пустой алтарь.
      А певцы-уабины распевали:
      За жену надо денег немало платить,
      Шлюху можно за пару монеток купить,
      Ну а ту, что встанет с тобой под венцом,
      Обожги поскорее любовным огнем!
      - Не нравится мне все это.
      - Твоя подушка?
      - Подушка? Что с моей подушкой?
      - Ты все время ерзаешь. Позвать раба?
      - Хасем, что за глупости? Я про песню говорил! Наверное, шейх вложил в нее какой-то смысл, как ты думаешь? Неужто он собирается швырнуть мою доченьку в огонь?
      - Думаю, словами описывается сила его страсти, Оман... Ну, ты же понимаешь - огонь страсти.
      Визирь на самом деле мог бы добавить, что очень скоро и сам калиф познает этот самый огонь страсти... ну, что-то вроде этого, если цирюльник уже завершил свою работу.
      Хасем облизнул губы. Такие мысли были способны отвлечь любого мужчину, но он решил, что сейчас не время для подобных раздумий. Его господин и повелитель воспаленными глазами смотрел на помосты и переброшенные между ними мостики. Калиф выпятил нижнюю губу, он сильно дрожал, и его высоченный тюрбан покачивался из стороны в сторону.
      - Нынче ночью мне приснился самый странный сон, - негромко проговорил калиф. - Я видел Мерцалочку, она снова была настоящая, но какая-то другая... как будто та, что была соткана из тумана, и была, на самом деле, подлинная... Но как же это может быть, когда прежняя Мерцалочка не была настоящей, а, Хасем?
      Визирь стоял, вытянувшись по струнке. Он молчал и время от времени брезгливо морщил нос, когда до него долетали волны миазмов, исходивших от толпы простонародья. Много солнцеворотов назад помолвка принцессы праздновалась при дворе, и только при дворе. Толпе не позволялось подолгу глазеть на ее идола, и вот теперь простолюдины были допущены на столь важную, столь священную церемонию обручения. Это было возмутительно! Сохраняя бесстрастное выражение лица, визирь сжал зубы. Как ненавистны ему были обычаи уабинов! Порой он был готов броситься на Рашида Амр Рукра с кинжалом, и - будь что будет!
      - ...Но знаешь ли, Хасем, ведь это было не самое страшное! Я проснулся и подумал: я же должен быть счастлив теперь, когда Мерцалочка вновь обрела плоть и кровь? Но, Хасем, что же в этом хорошего, если этот грязный уабин увезет ее прочь от меня? О, будь он проклят, этот прорицатель и его злое колдовство! Что он теперь натворил? Он ведь снова обрек мою дочь на страдания!
      Все это визирь слышал прежде и теперь почти не слушал калифа, но, как ни странно, его собственные мысли текли в том же направлении. Сжав рукоятку кинжала, который он носил под одеждой, Хасем не спускал глаз с занавеса, за которым пока прятался ненавистный Рашид Амр Рукр. Будь он проклят, этот уабин, будь он трижды проклят! Как славно было бы прикончить его прямо здесь, на глазах у многотысячной толпы! Разве его гибель не стоила собственной смерти от рук мстительных приспешников шейха?
      - ...Но, Хасем, как я могу желать, чтобы бедняжка Мерцалочка опять стала сотканной из тумана? Это было бы ужасное желание, правда? Она в опасности, это верно, но теперь, когда она снова стала настоящей, не появилась ли у нас надежда? Хасем, ты только подумай, а вдруг замысел уабина сорвется? Право, кто-нибудь может убить его до того, как он посмеет хоть пальцем коснуться нашей дорогой, любимой доченьки! Хасем! Ведь ты мог бы убить его - здесь и сейчас!
      - Оман, что ты такое болтаешь? Чтобы меня самого убили?
      Визирь убрал кинжал в ножны. Бывало, он сам желал смерти, но что толку было бы от его смерти теперь? Без него Оман остался бы беспомощным, никчемным. Помимо всего прочего, шейха Рашида очень скоро ожидал суровый урок. По крайней мере визирь на это искренне уповал. Сегодня утром он получил вести от лазутчиков. Не следовало преждевременно волновать Омана, но... но... Визирь позволил себе на миг усмехнуться.
      - Только бы они поторопились, - сказал он вслух.
      И вздрогнул: его руки коснулся слуга. Визирь резко обернулся. Весточка! Неужели войско уже окружило город? Конечно! О, скоро воины султана тут наведут порядок! Разве Калед мог бросить Куатани на произвол судьбы?
      Однако весточка, как выяснилось, была совсем о другом.
      Новый девоюноша? Исчез?
      Первая мысль у визиря мелькнула такая: Раджал мертв. Слезы защипали глаза Хасема, он мысленно проклял цирюльника, но, осознав правду, стал проклинать вагана. Проклятие, проклятие! Ведь сейчас этот мерзавец должен был лежать на ложе калифа кастрированный и опоенный наркотическим зельем!
      Государственные дела порой сильно удручают, но ничто не способно так огорчить государственного мужа, когда тщательные приготовления вдруг так нелепо срываются.
      Слава - облако в небе. Мираж - твой покой.
      Смерть извечно стоит на пороге с косой.
      Все рассыплется в прах, что на свет рождено.
      Но жениться ты должен, мой друг, все равно!
      А женился - гори, пламеней, полыхай...
      - Сколько еще ждать?
      Ответа не последовало, но тот, кто задал вопрос, вряд ли нуждался в ответе. Церемония протекала согласно его приказам. Нетерпеливо глядя в щелочку между полотнищами занавеса, шейх Рашид смотрел не на толпу народа, не на сладкоголосого певца и даже не толстячка-калифа, сидевшего на пышных подушках в своем павильоне. Нет, взгляд Рашида был прикован только к алтарю, где должна была появиться Мерцающая Принцесса, чтобы выбрать себе жениха!
      Шейх сжал в руках сверкающую шкатулку, с помощью которой должен был обрести руку своей возлюбленной. Он думал о том, что в глазах всего света исполнил все требования, диктуемые ритуалом обручения. И все же - какой предстоял великолепный спектакль! Мысленно переносясь в будущее, шейх предвосхищал грядущие восторги. Ему вспомнилась прошедшая ночь, испытанная им боль, но он тут же отбросил эту мысль, постарался забыть о случившемся словно и не было ничего. Значение для него имело только будущее. Будущее и слава! Имея такого могущественного союзника, как Золотой, он не будет ведать преград! Рашид был уверен в том, что через несколько лун он завоюет Священный Город. Пламя будет принадлежать ему! Какую силу тогда подарит ему эта хрупкая девушка! Шейх любовно представлял, как ее тело сгорает дотла в таинственном огне, как возникает сверкающий кристалл... Он даже губами причмокнул от удовольствия. Как только он обретет кристалл, его власть не будет ведать границ!
      - Сколько еще ждать? О, сколько же еще ждать?!
      Кто-то тайны любви своей свято хранит,
      А другой от них, в страхе спасаясь, бежит.
      Вот сверкающий камень - как солнце горит,
      Что за пламя ему то сиянье дарит?
      - Нет, хватит... Только не это!
      Эти слова принадлежали Полти. Он произнес их сквозь стиснутые зубы. Знакомый жар подкрадывался к его шее. Он прижал пальцы к шее, остервенело потер ее - видимо, надеясь, что тем самым помешает жару подняться к волосам и воспламенить их. Ведь это не могло произойти здесь, ведь не могло же! Здесь, на глазах у толпы народа! Но как Полти ни уговаривал себя, он подозревал, что то, чего он так боялся, могло произойти именно здесь и сейчас. Что же Тот задумал для него на этот раз?
      На самом деле Полти все отлично понимал, потому что половина его сознания принадлежала Тоту. Страх заполнил его. Ему казалось, что его сейчас вытошнит. Он зажмурился - глаза слепило от блеска уабинских ятаганов. Казалось, их лезвия просто-таки нацелены прямо в глаза Полти...
      Давно ли это случилось? С каких пор Тот овладел Полти? Самому Полти та ночь, когда он погиб в зензанском лесу, а потом возродился, казалось, была целую вечность назад. Какой восторг его наполнил тогда, когда Тот прижал его к груди, словно любящий отец, и осенил его своим темным благословением. Но какое отчаяние охватило Полти очень скоро, когда он осознал, что это благословение сродни проклятию! Неужели ему так и суждено было остаться марионеткой в руках злобного и безумного существа, помешанного на уничтожении всего мира?! Он должен был обрести свободу, должен был!
      Звон бубнов отдавался эхом в голове у Полти. Звук мучил его, приносил боль. Он привалился к балюстраде, сжал виски ладонями. Вдруг ему вспомнилась Ката - да так ярко, что Полти не сдержался и застонал. А не мог ли он обрести свободу с помощью любви Каты? Вспоминая о последней встрече с возлюбленной, Полти проклинал собственную глупость. Но... в следующий раз все будет иначе! Он представил, как падет к ее ногам, как покается во всем, что было раньше. Ее доброе сердце непременно смягчится, оно непременно должно смягчиться! "Нареченная сестрица, будь моей! - произнесет он, заливаясь слезами. - Твоя любовь спасет меня. Мы вместе победим антибожество..."
      Но где же она? Куда же она могла подеваться?!
      Мир пустыни был проклят богами навек,
      Здесь от зноя и жажды умрет человек,
      Но в пустыне иначе народ заживет,
      Лишь принцессу свою наш Рашид обретет!
      Глава 56
      ТРИ ШКАТУЛКИ
      - Ката, давай убежим!
      - Мне уже скоро выходить!
      - Я бы на твоем месте помедлил.
      - Почему?
      - Может быть, это последнее мгновение твоей свободы!
      - Я бы не стала так говорить. Радж, у меня такое чувство, что все идет так, как надо.
      - О нет! Если бы все шло, как надо, я бы сейчас был евнухом!
      - Это было бы не как надо, а наоборот. Нет, Радж, я думаю, мне было суждено приобрести это новое обличье. Думаю, с его помощью я должна куда-то попасть... В какое-то важное место. Какие-то силы пришли в движение, и я это ощущаю.
      - Снова что-то с животными?
      - Птицы взволнованы. И если шейх думает, что все идет так, как он замыслил, то он ошибается, поверь мне на слово.
      Поддельная принцесса потребовала, чтобы ей принесли подзорную трубу. Выглянув из-за ширмы, она приставила ее к глазу. Толпу Ката уже не раз осматривала, а теперь навела подзорную трубу на галерею.
      - Что там видно?
      Ката поежилась.
      - Вижу моего так называемого братца.
      - Полти?
      - Он навалился на балюстраду... Похоже, его сейчас стошнит.
      - Отлично! Вот все и отвлекутся!
      - Для того чтобы отвлечь такую толпу, нужно что-то посерьезнее, Радж. О, погляди-ка, и лорд Эмпстер там!
      - Он с Полти?
      - Рядом с ним.
      - Понятно. Я ему больше не доверяю. Просто не могу ему больше доверять!
      Их беседа могла бы продолжаться и дальше, но брачное песнопение уабинов близилось к концу. С деланным чувством долга Ката заняла свое место и приготовилась к тому, что в любое мгновение ширму отодвинут и она предстанет перед толпой. Стоявшие за ее спиной Раджал и Сефита, выпучившая от волнения глаза, взялись за край сверкающего шлейфа. Время от времени, покуда шла подготовка к этому мгновению, Раджал ловил на себе подозрительные взгляды Сефиты. Пожалуй, в этих взглядах была не только подозрительность, но и укор, но девица была напугана и не решалась возражать против того, что ей казалось странным или неправильным. Ей было достаточно стоять рядом с принцессой - более чем достаточно.
      Снова зазвучала музыка, и на сцену вновь вышли старики-танцоры.
      - Ката? - прошептал Раджал.
      - Радж?
      - Я думаю, ты очень храбрая.
      - Радж?
      - Ката?
      - Ты очень смешной в этом платье.
      Раджал, лицо которого пряталось под чадрой, покраснел, но для того, чтобы съязвить в ответ, времени не было. Ширма с помощью хитро спрятанных веревок отодвинулась в сторону, и толпа тут же огласилась приветственным ревом. Ни разу в жизни Раджал не слышал более громкого звука. Сила его была подобна взрыву, и Раджал даже пошатнулся и покрепче вцепился в шлейф платья Каты, словно тонкая ткань могла помочь ему устоять на ногах. Но и сама Ката вдруг покачнулась, будто была готова упасть в обморок. Не слишком ли она была уверена в себе? Быть может, именно сейчас Ката осознала, какие опасности подстерегают ее, принявшую обличье Мерцающей Принцессы.
      Но в следующее мгновение она сделала глубокий вдох и величавой поступью стала спускаться с лестницы. Какое чудесное зрелище она являла собой, когда ее рабыни несли за ней длинный шлейф! Как она сверкала и переливалась в роскошном серебристом платье! Толпа уже не ревела. Слышались вздохи и даже рыдания. Многие тысячи глаз неотрывно следили за девушкой-идолом.
      И вот на помосте, щедро украшенном цветами, предводитель старцев занял свое место рядом с будущей невестой. Старец был в черных одеждах, его лицо было спрятано под страшноватого вида маской. Голову старца венчала корона с длинными зубцами, а из прорези в виде рта торчала блестящая труба. В то время как остальные старцы-жрецы продолжали песнопение, верховный жрец поднял руки, призывая толпу к тишине, и проговорил в трубу слова, означавшие, что пробил час искателям руки принцессы заявить о себе:
      Все клятвы, что прежде были даны,
      Отныне навеки отменены!
      Музыка, громче играй, веселей!
      Первый жених, выходи поскорей!
      Трель, которую сыграл затем флейтист, гораздо больше напоминала крик боли. Звук флейты сменился бешеным звоном бубнов. На несколько мгновений зрелище замерло, но затем из толпы медленно вышел мужчина в одеждах цвета бронзы. Он взошел на помост, держа на вытянутых руках небольшую блестящую шкатулку такого же цвета, что и его одежды. Словно по волшебству, из середины помоста поднялся пьедестал. Мужчина в бронзовых одеждах почтительно преклонил колени перед той, кого считал принцессой Бела Доной, и водрузил на пьедестал шкатулку.
      Музыка утихла.
      - Хм-хм, - ерзая на подушке, выдавил калиф. - Пока Мерцалочка держится неплохо, не правда ли?
      - Воистину, Оман, она играет свою роль великолепно.
      Дар преподнес первый из женихов!
      Кто состязаться с ним в этом готов?
      Музыка, громче играй, веселей!
      Ну же, второй, выходи поскорей!
      На помост по мостику, спускавшемуся от галереи, взошел второй мужчина. На нем были серебристые одежды. Какое-то мгновение казалось, будто он шагает по воздуху, словно сказочный гость из иных миров. Мужчина в серебряных одеждах водрузил свою шкатулку на второй пьедестал.
      Калиф нервно посасывал изогнутую трубку, набитую джарвелом.
      - Знаешь, Хасем, пожалуй, мне вправду понадобится то развлечение, которое ты для меня приготовил.
      - Развлечение, Оман?
      - Ну, этот ваган.
      - Ах да, конечно, - сдержанно отозвался Хасем и после паузы добавил: А девицы, сопровождающие твою дочь, совсем недурно смотрятся, правда?
      - Право же, Хасем, прекрати свои попытки отвлечь меня!
      Вот уж двое готовы жену себе взять,
      Но принцесса должна из троих выбирать,
      Чтобы Деа лишился невесты своей.
      Где ты, третий жених, выходи поскорей!
      Когда появился шейх, разряженный в золотые одежды, толпа снова взревела - словно этот пустынный кочевник, разбойник был не захватчиком Куатани, а его великим освободителем. На вытянутых руках Рашида лежала золотая шкатулка.
      - Нет, это возмутительно! Чему они радуются, эти глупцы? - заливаясь слезами и кашляя, вымолвил калиф. - Хасем, разве меня они когда-нибудь вот так приветствовали?
      Визирь опустил руку на плечо своего друга.
      - Не переживай, Оман, его слава будет короткой. По правде говоря, я сильно сомневаюсь, что она продержится до вечера.
      Калиф, лицо которого пряталось под золотой маской, медленно повернул голову.
      - Хасем, ты знаешь что-то такое, чего не знаю я?
      В трех шкатулках сокрыта невесты судьба.
      Пусть же выбор свершит поскорее она!
      Громче, музыка, выбор невесты воспой!
      Бела Дона, принцесса, шкатулки открой!
      Следующие мгновения, казалось, растянулись надолго. Как будто весь мир умолк и замер. Только птицы все кружились и кричали над площадью в жарком воздухе. Ката шагнула вперед и, бесстрастно глядя на тех троих, что искали ее руки, по очереди подняла крышки шкатулок с их дарами. В бронзовой шкатулке лежал сверкающий диск на цепочке. Выглядело подношение довольно-таки прозаично, но мужчина в бронзовых одеждах принялся в красках расписывать его достоинства.
      - Посмотри, принцесса! - воскликнул он. - Это амулет Туката! Давным-давно он был извлечен из гробницы короля Туката, величайшего из правителей Ана-Венайи. Это талисман, способный защитить от злых чар, и более могущественного талисмана нет на свете! Принцесса, прими мой дар, и никакое зло никогда не сможет грозить тебе, хоть проживи ты тысячу лет!
      Во второй шкатулке лежала лента, изукрашенная драгоценными каменьями, ее можно было бы носить как диадему. И это подношение казалось не слишком особенным, но мужчина в серебряных одеждах был готов развеять это впечатление.
      - Принцесса! - взволнованно воскликнул он. - Я преподношу тебе последнюю из лент Лихано. Она добыта в самых дальних пределах Амалии. В течение многих эпициклов грабители древних захоронений охотились за этими таинственными лентами, которыми некогда украшали себя жрицы Лихано. Эти ленты во много раз усиливали их разум. Принцесса, прими мой дар, и вскоре тебе станет принадлежать мудрость веков!
      Толпа мало-помалу пришла в экстаз. Повсюду слышались крики, в которых простолюдины превозносили прелесть замечательных даров, и вздохи, которыми люди выражали сожаление по поводу трудности выбора, предстоявшего принцессе. А калиф, сидевший в своем павильоне, пришел в ярость.
      - Тупицы! - вырвалось у него. - Неужели они не понимают, что все это разыграно как по нотам?
      - Если бы они и знали, что все так и есть, они бы забыли об этом, Оман. Толпа глупа и легко поддается эмоциям. Принцесса, обручение, яркое зрелище - какое им сейчас дело до обычаев, до верности, до разума? Увы, Оман, боюсь, сейчас мы - свидетели того, как опасно либеральное правление! Толпе только дай возможность выбирать - и как она себя поведет? О, я уверен: наш народ так сильно возлюбил шейха Рашида только потому, что он являет собой неприкрытую грубую силу. Твои подданные любили бы тебя больше, Оман, если бы твое правление было более жестоким!
      - О, Хасем, это ты жесток! - Толстяк-калиф сорвал с лица маску и вытер слезы с глаз.
      - Оман, ты только подожди, - мягко проговорил визирь. - Послушай меня и поверь: игра еще не окончена.
      - Однако она близится к развязке, не так ли?
      Казалось, что все так и есть. Наконец вперед вышел шейх Рашид Амр Рукр, подобный сказочному видению в своих золотистых одеждах. До сих пор Ката хранила подобающую бесстрастность, но тут вдруг ее пробрала дрожь. Первые два дара были превосходны, если те, кто поднес их, не лгали. Ката гадала, как и чем мог превзойти своих соперников шейх.
      Но очень скоро она это поняла.
      Медленно, мучительно медленно смуглая рука уабина приподняла крышку шкатулки. Возможно ли? Ката от изумления вытаращила глаза, ахнула и, не удержавшись, обернулась и посмотрела на Раджала.
      Рашид победно поднял свой дар.
      - Принцесса, я подношу тебе не какую-нибудь безделушку! Я подношу тебе саму власть, само могущество, и оно выше всего в этом мире и за его пределами! Принцесса, смотри! Смотрите, придворные, рабы, женщины и мужчины Куатани! Что являет собой этот сверкающий дар, этот прекрасный самоцвет, полыхающий алым огнем, как не камень власти, давным-давно потерянный вашими предками, который все это время хранили странствующие племена уабинов? Принцесса, я дарую тебе силу богов! Принцесса, я дарую тебе Кристалл Терона!
      - Да! Да! - Потеряв самообладание, Ката качнулась вперед, словно была готова тут же схватить кристалл. Однако она тут же овладела собой и встала прямо. Этого никто не заметил - такое волнение охватило толпу.
      Выбор был лишь до этой поры!
      Принцесса отвергла другие дары!
      Рашид Амр Рукр - ее нареченный,
      Ему Бела Дона достанется в жены!
      Однако триумфу Рашида не суждено было длиться долго.
      То, что произошло затем, стало столь же внезапным, сколь и жутким. Сначала воздух рассек леденящий душу вопль, а потом над толпой пролетело, подобно чудовищной птице, страшное создание с синей кожей и объятыми пламенем волосами. Страшилище приземлилось рядом с перепуганным шейхом.
      Тот попятился.
      - Нет!
      - Лжец! Обманщик! - пронесся над толпой визгливый голос Тота-Вексрага. Полти, одержимый яростью антибожества, схватил кристалл и швырнул его на помост к своим ногам. Кристалл разбился на тысячи осколков. - Подделка! Никчемная подделка!
      Волны изумления, быстро сменившиеся волнами гнева, охватили толпу. В следующее мгновение Полти набросился бы на Рашида Амр Рукра и задушил бы его, но тут на помост взбежали стражники-уабины.
      Полти развернулся. Он проворно отшвырнул от себя стражников. Те попадали в толпу, но еще до этого Полти проворно подобрал с помоста сверкающий ятаган и пронзил им грудь дико вопящего шейха. Предводитель уабинов зашатался, его золотые одежды обагрились кровью. Еще мгновение - и Полти прикончил бы его, схватил бы ту, которую все считали принцессой Бела Доной, и вновь взмыл бы в небо, тем самым завершив свою победу - вернее, победу Тота.
      Но этому не суждено было свершиться. Колдовская сила в одно мгновение покинула Полти. Пламя, объявшее его волосы, угасло, и Полти рухнул на помост посреди разбросанных цветов, в пролитую кровь шейха, на осколки фальшивого кристалла.
      Толпу охватила истерика. В павильоне калифа царили смятение и страх. Взгляд владыки метался между шейхом и Полти. Верховный жрец воспользовался моментом.
      - Высокородные господа, рабы, женщины и мужчины Куатани, спокойствие! Задумайтесь о значении всего, что произошло у вас на глазах! Уабин осквернил священную церемонию, и бог Пламени наказал его по заслугам! Жрец обвинительно простер указующий перст к Рашиду Амр Рукру, который корчился в муках, зажимая руками кровоточащую рану. - Ты, раненый, более не имеешь права посягать на руку дочери калифа Куатани! Теперь, когда женихов только двое, ни о какой церемонии обручения не может быть и речи. Я объявляю притязания законченными и законной - первую помолвку принцессы. Ее супругом станет принц Деа! Всемогущий Терон, осени своим благословением Мешу Каледа, Султана Лу...
      - Погодите! - послышался вдруг чей-то выкрик. Верховный жрец развернулся.
      - Что это значит?
      - Эли Оли Али! - ахнул калиф.
      Задыхаясь и с трудом переставляя ноги, сводник поднялся на помост. Он не только изнемог, проталкиваясь сквозь толпу. Он еще был порядком пьян. Эли пошатнулся и упал к ногам принцессы.
      Калиф в ярости вскричал:
      - Что он задумал? Стража! Убить его на месте, если он посмеет прикоснуться к моей Мерцалочке!
      Но прежде, чем стражники успели пошевелиться, жирный коротышка поднялся на колени и протянул принцессе сверкающий шар, который вдруг ожил и произвел чудо. Небо над площадью озарилось разными цветами.
      - П-принцесса, - заикаясь, выговорил сводник. - Св-вя-щенная го-оспожа, услышь мо-ою м-мольбу! Стань моею, и этот магический шар станет твоим! Он волшебный, он показывает все, что происходит во времени и пространстве.
      Смешавшиеся краски небес преобразились в гору, затем на месте горы возникло озеро, потом - бушующее море, многолюдный город, темный лес, звездное ночное небо...
      - Владея эти шаром, ты не будешь ведать с-страха, как владея... амулетом! Все знания будут... открыты тебе... как если бы владела... магической лентой! - Сводник развернулся и обратился к толпе: - Мой дар лучше всех, верно? Я доказал, что он - подлинный, ведь так? И теперь снова три жениха, правда?
      Он наклонился - видимо, хотел взять Кату за руку.
      Ката отшатнулась.
      - Она моя! - вскричал сводник. - Девушка моя!
      Высоко, на галерее, в это мгновение капитан Порло подвернул свою деревянную ногу и рухнул на колено. Конечно, ему было очень больно, но никто не собирался помогать ему. Однако гораздо болезненнее были мысли, метавшиеся в голове у старого морского волка.
      Его новый друг! Что стряслось с его новым другом?
      Однако состязание женихов и на этом не завершилось.
      - Нет! Она моя!
      Хриплый, высокий голос прозвучал с отчаянной уверенностью. Зеваки, все как один, повернули головы в ту сторону, откуда послышался выкрик. Эли Оли Али от неожиданности выронил шар, и тот покатился по помосту, сверкая и грохоча.
      Калиф сходил с ума.
      - Кто это еще? О, Хасем, скажи мне, что происходит?
      - Мой убийца! - вскричал Раджал и с трудом удержался от того, чтобы не наброситься на оборванца, из-за которого он оказался на Колесе Казни, упал в ров с кобрами, а потом чуть не стал евнухом!
      Оборванец почтительно опустился на колени перед Катой. Но стоило ему а вернее говоря, ей - протянуть принцессе подношение, как толпа разразилась дружным хохотом.
      - Возлюбленная, я не стану долго говорить. Другие подносили тебе дары, в которых заключена сила, способная вознести тебя над смертными женщинами. Я же предлагаю тебе только силу смертной женщины. Мой дар - лампа. Она старая, мятая, некрасивая, но принцесса, клянусь тебе: эта лампа - то, что ты искала всю жизнь.
      Толпа вновь умолкла и замерла. Эли Оли Али отшвырнул бы Амеду прочь, но что-то в ней было такое, из-за чего сводник страшился к ней приблизиться. Верховный жрец устремил взор к павильону калифа. Калиф, выпучив глаза, уставился на визиря Хасема.
      - Возлюбленная, будь моей! - Робко, а затем дерзко Амеда посмотрела на лицо, которое так обожала, ожидая ответного любовного взгляда. Но взгляд принцессы был полон тревоги. А Амеда испугалась не на шутку, когда принцесса коснулась ее руки и крепко сжала ее. Рука принцессы оказалась не бестелесной!
      Но до развязки еще было далеко.
      Лампа выпала из пальцев Амеды. Воздух рассек могущественный голос:
      - Оборванец, ты ошибаешься. У тебя доброе сердце, но мне открыто больше, чем тебе, и у меня есть знак, которого воистину жаждет это дитя. Она должна пойти со мной, потому что только со мной она отыщет свою истинную судьбу.
      Неожиданно на помосте появилась фигура в темном плаще, с лицом, окутанным дымкой.
      - Эмпстер-лорд! - вскричал калиф. - Хасем, но как он...
      - Мы знали, что он изменник, - взорвался визирь, - но...
      - А что он держит в руке?
      Но одна только Ката увидела, что в руке у лорда Эмпстера. На его ладони лежал до боли знакомый девушке маленький золотой кружочек с замысловатым орнаментом. В сознании Каты зазвучал голос Эмпстера:
      - Катаэйн, я узнаю тебя. Катаэйн, пойдем со мной, и ты вновь встретишься с тем, кого любишь...
      Слезы наполнили глаза Каты, нахлынули воспоминания. Дрожа, она протянула руку, желая взять монетку Арлекина, но что-то остановило ее. Сквозь ее слезы, сквозь дымку, окутывавшую лицо лорда Эмпстера, проступили его горящие глаза, и Ката поняла, что перед ней - не простой смертный...
      - Катаэйн, я узнал тебя...
      Но чего он хотел? И могла ли она доверять ему?
      Но времени для того, чтобы узнать ответ на эти вопросы, не было.
      Сначала закричал калиф. Его павильон располагался намного выше толпы, и он первым заметил пороховую бомбу - за мгновение до взрыва.
      - Хасем! Хасем! - Калиф вскочил, схватил визиря за рукав и увлек в глубь павильона. Павильон просел и чуть было не рухнул на площадь. Упала еще одна бомба, а следом - еще одна, и еще... Праздник превратился в сущий хаос. Площадь огласилась криками. Люди бросились врассыпную. В давке многих затоптали ногами. Пролилась кровь. По воздуху летали обломки взорванной галереи.
      Как только отгремели взрывы, на площадь на полном скаку влетели Красные Всадники на зловещих черных конях. Грянули выстрелы. Толпа поредела.
      - Колдовские огненные палки! - взвизгнул калиф. - Хасем, но как...
      - Эджландское оружие, Оман! Полученное в обмен на рабов - разве я тебе не говорил?
      - Но... но что это значит?
      Они оба пригнулись, чтобы не угодить под пролетавшие пули.
      - Что это значит? Оман, это значит, что мы спасены!
      Спасен был и Полти.
      Что именно произошло с их гостем в этот день, не поняли ни калиф, ни визирь, но когда они решились выглянуть из-за балюстрады просевшего павильона, то увидели, что Полти пошевелился. Затем Эли Оли Али схватил его за плечо и стал трясти, и тогда Полти поднялся. В следующее мгновение толстяк-сводник и огненноволосый эджландец, пошатываясь, спустились с помоста и затерялись в мятущейся толпе.
      Ката уже бежала вверх по лестнице. Раджал мчался следом за нею вместе с Сефитой и Амедой, но как только они добежали до ширмы, Сефита вскрикнула и без чувств рухнула на пол.
      Раджал бросился к ней.
      - Она ранена! Она... мертва!
      - Скорее! - крикнула Ката. - Нам надо бежать!
      От алтаря уводил проход внутрь дворца, но дорогу преграждал огонь.
      - Мы в ловушке! - воскликнула Амеда.
      Она в страхе посмотрела вперед через дырочку, простреленную пулей в ширме. Это был конец. Наверняка - конец. Внизу Амеда разглядела Фаху Эджо, Аиста, Рыбу, Губача и Сыра. Те проворно подобрали дары, брошенные женихами, и пустились наутек.
      Лампа!
      Но у Амеды даже не было времени закричать. С каждым мгновением положение становилось все более отчаянным. Она заметила, как лорд-эджландец наклонился и завернул в плащ истекающего кровью, умирающего шейха. На помост влетел Красный Всадник, готовый прикончить раненого вождя уабинов.
      Но тут вдруг вспыхнул золотой свет.
      И внезапно уабин и эджландец исчезли, а Красный Всадник, лишившись чувств, упал на помост.
      Только этот всадник и погиб из числа воинов султана. Войско без труда овладело городом. Как только стрельба прекратилась, всадники (Красные впереди, Желтые - с флангов) выстроились перед помостом неуязвимой фалангой. Один из Красных Всадников вдруг сбросил красный мундир. Под ним оказался черный!
      Не успевшие убежать с площади люди в страхе замерли. Амеда бросилась к Кате, схватила ее за руку.
      - Это конец! Точно - конец! Если мы не погибнем от выстрелов, нас прикончат эти чудовища! О, прекрасная, только скажи мне: та ли ты, которую я люблю?
      Ката с жалостью посмотрела на рыдающую сироту.
      - Девочка-мальчик, я лишь ношу обличье твоей возлюбленной. Я Катаэйн, та, которая обязана тебе жизнью, а теперь я спасу тебя.
      - Ката! - возмущенно возразил Раджал. - О чем ты говоришь? Этот гадкий мальчишка чуть было не...
      - Мальчишка? - усмехнулась Ката. - Радж, ты явно не в себе. Ты хотел сказать "девчонка", верно?
      - Что?!
      Времени на объяснения не было. Бросившись к мертвой Сефите, Ката стащила с нее чадру и платье.
      - Быстрее, надевай это!
      - Зачем?! Нас все равно убьют!
      Но Амеда ошибалась. Черный Всадник зычным голосом оповестил всех о славном освобождении Куатани и о бракосочетании, которое принесет городу еще более великую славу.
      - Теперь более нет препятствий к событию, которое было предсказано много солнцеворотов назад. Высокородные господа, рабы, мужчины и женщины Куатани, теперь, когда вы освобождены от засилья уабинов, ваша прекрасная принцесса свободна сочетаться браком не с грязным кочевником, а с принцем Деа, сыном Меши Каледа, Султана Луны и Звезд!
      Страх толпы унялся. Некоторые даже решились на радостные возгласы.
      За ширмой Амеда поправила чадру.
      - Очень потешно выглядишь, - презрительно прошипел Раджал.
      - Не потешнее тебя, евнух!
      - Я не евнух!
      - Ну-ка, замолчите! - прикрикнула на них Ката. - Между прочим, было бы лучше, если бы вы поладили между собой.
      - Что? Это еще зачем?
      Но Всадник уже продолжал свою речь.
      - Кроме того, - заявил он, - мне велено оповестить вас о том, что бракосочетание царственных детей произойдет в Священном Городе ровно через три полнолуния. Все, кто числит себя верными почитателями Терона, бога Пламени, могут совершить паломничество в Каль-Терон, дабы присутствовать на брачной церемонии в величайший из дней в истории нашего царства и нашей веры!
      Огонь подбирался все ближе. Неожиданно Ката шагнула вперед и решительно отбросила в сторону остатки ширмы. Она высоко подняла руки, дабы привлечь к себе внимание толпы.
      - Ката! - вскричал Раджал. - Что ты делаешь?!
      Ката сделала шаг назад.
      - У меня есть план. Если уж мы не можем бежать, нужно сдаться. Мне не все понятно в хитросплетениях судьбы, но у меня такое чувство, что нам надо согласиться на это бракосочетание.
      - Нам? - удивилась Амеда.
      - Ведь я - принцесса, не так ли? Мне должны позволить взять с собой свиту. - С этими словами Ката быстро пошла вниз по лестнице, пока алтарь не объяли языки пламени. - Скорее, девочки, мы отбываем в Каль-Терон.
      Глава 57
      ГРОТЕСК В ДВУХ ТОНАЛЬНОСТЯХ
      К музыкальной пьесе под названием "Хаос во время ритуала обручения" следует добавить коду. Действие происходит далеко от Куатани, в Агондоне. Высокий, худощавый, аскетического вида мужчина отворачивается от зеркала и разражается проклятиями. Этот персонаж - если можно его назвать персонажем - прежде не раз фигурировал в рассказе об этом приключении, хотя сам до сих пор ни разу не появлялся в нем лично. Для внешнего мира он носит личину Транимеля, верного премьер-министра его агонистского величества, короля Эджландии Эджарда Синего. На самом же деле он является воплощением антибожества Тота-Вексрага.
      Злодей один в комнате, где горят свечи, задернуты шторы и яркий огонь в камине. За окнами - ясный день, пожалуй, даже слишком ясный. Город скован жарой. Но это ненадолго. Здесь, в северных землях, сезон Терона пролетает быстро. Вскоре вернутся холода и сожмут Эджландию, словно в латной рукавице, лишь на краткое время ослабившей свою хватку, чтобы затем она стала еще более жестокой. Очень скоро грязные разливы реки Риэль покроются льдом, а покои агондонской знати загородятся от холода точно так же, как сейчас - апартаменты Тота. Повалит снег, светать будет поздно, а темнеть рано. Очень может быть, что нынешний сезон Терона - последний в истории Эджландии, ибо Эпоха Искупления быстро близится к концу. До начала тысячного цикла остается всего несколько лун.
      Но все это сейчас не имеет никакого значения для антибожества. Он ходит по комнате из угла в угол, сжимает и разжимает кулаки и думает только о том, как он разъярен. Итак, его Пламенноволосый раб снова подвел его! На самом деле это воплощение с самого начала не отличалось устойчивостью. Тысяча сверкающих на площади лезвий - какой, казалось бы, мощный канал для вселения в тело Пламенноволосого, но и этого оказалось мало. Помимо этого, Тот ужасно устал после беседы с Агонисом. Однако в его последнем провале было повинно что-то еще. Он снова выругался. О, если бы удалось захватить Мерцающую Принцессу! Если бы удалось швырнуть ее в Священное Пламя!
      Но Тот не намеревался сдаваться. Он ни за что не сдастся.
      Он снова повернулся к зеркалу, в котором таяло изображение распростертого на помосте Полтисса Вильдропа. Тот знал, что сейчас Вильдроп уже бежал с площади и теперь, как последний трус, искал убежища. Зеркало показывало объекты сосредоточения антибожества только в те мгновения, когда их наполняла его сила.
      Тот презрительно смотрел на изображение своего никчемного раба. Поначалу этот молодой человек казался столь многообещающим. Не могло ли быть так, что Вильдроп противился ему? Да, точно! Да, Тот в этом не сомневался! Но как настолько порочный, настолько исковерканный злобой человек, мог иметь какие-либо интересы, кроме неприкрытой злобы? А что представлял собой Тот, как не Зло, если Зло было имя того, кто противопоставил себя верховному богу Ороку и пятерым его детям, всем их деяниям и помыслам?
      Тот забарабанил кончиками пальцев по стеклу зеркала. В его покоях стояла жуткая вонь и жара, но для него это не имело никакого значения. Он думал только о своем унижении. Как глуп он был, пытаясь сговориться с Агонисом! Как глуп он был, полагаясь на Полтисса Вильдропа!
      Тот провел ногтями по стеклу, издав противный скрежет, затем бросился к камину, сунул в пламя руку, потом - ногу, подпрыгнул до потолка и прилип к нему, словно чудовищное, бесформенное насекомое. Потом он несколько раз ударился головой о потолок, и на ковер просыпалось изрядное количество штукатурки.
      Затем Тот резко спрыгнул вниз. Его глаза пылали, губы злобно кривились. Нет, это они были глупцами, они - Агонис и треклятый Вильдроп. Если его брат - он называл его братом, ибо он и был ему братом - отказался от его предложения, что с того? Он еще жестоко пожалеет об этом!
      Вот Вильдроп - другое дело. Беда была в том, что этот смертный сейчас находился слишком далеко. Еще несколько лун назад у Тота не было нужды в магическом зеркале для того, чтобы превратить своего раба в жуткого всадника, восседающего верхом на синем летучем драконе. Но тогда Вильдроп находился в Зензане и к тому же относился к своему служению со всем рвением. Теперь многое изменилось, и Тот был склонен винить в этом большое расстояние. Теперь без помощи отражения он был беспомощен, он даже не мог руководить собственным рабом! Ярость снова охватила его. Если бы только его могущество не ведало границ! Но как оно могло не ведать границ без Орокона?
      Тот снова заметался по жаркой комнате. Он ползал по полу, по стенам и потолку, круша все, что попадалось на его пути. А потом он вдруг замер, а через несколько мгновений подошел к окну и раздернул шторы. Его взгляд пробежался по внутренним дворикам, скользнул ниже, туда, где за жарким маревом текла издававшая дурные миазмы грязная река.
      Только теперь он вспомнил о жаре и о холодах, которые вскоре должны прийти к ней на смену. Да-да, последние холода, которые скуют Эджландию и больше никогда не отпустят! Скоро, очень скоро здесь воцарится хаос, и тогда Тот-Вексраг вступит в свои права. Какая власть тогда станет принадлежать ему, какая бесконечная власть, когда Орокон будет принадлежать ему, а этот порочный мир, мир его отца, наконец будет уничтожен!
      Время было на его стороне. Кроме того, как он и сказал своему брату Агонису, могущество Тота-Вексрага проистекало из тайного источника. Правда, этот источник пока мало что давал ему. Новые силы прибывали к Тоту только тогда, когда он переставал черпать из этого источника, когда источник иссякал...
      Но и это было всего лишь делом времени...
      Его враги не могли победить, не могли!
      Антибог запрокинул голову и расхохотался. Он снова взбежал на потолок и, проворно спустившись, бросился к зеркалу. В зеркале теперь отражалась только приведенная в полный беспорядок комната. Глаза Тота сверкнули. Зеркало затуманилось. Тот искал Вильдропа. Куда он подевался, трусливая крыса?
      Что ж, совсем неплохо было то, что его раб знал, что исхода нет, что он нигде не спрячется.
      Для него и не могло быть исхода.
      * * *
      - Что теперь с ним такое? - шепотом спросила Дона Бела.
      Джем негромко отозвался:
      - Он еще хуже, чем раньше.
      - Поглядите, как он задается!
      - Как, интересно, можно задаваться, когда сидишь за столом? пробормотал Джем.
      - Он может! - вздохнула принцесса. - Меня от него трясет.
      Малявка сказал:
      - В "Царстве Под" Прыщавый таким не был.
      - И на борту "Катаэйн" Прыщавый таким не был, - подхватил Джем. - Но с другой стороны, у него и выбора не было... Малявка! Перестань облизывать ложку!
      Малыш смущенно улыбнулся и сунул ложку со сладким кремом в рот.
      Джем был встревожен. Он взволнованным взглядом обвел призрачных гостей, весело пирующих в зале. Вести счет дням в мире мечты было невозможно, и Джем не знал, на скольких пиршествах побывал с тех пор, как здесь появились новенькие. Одно было ясно: чем дальше, тем сильнее Джема поражало поведение бывшего корабельного буфетчика. Разодетый в роскошные одежды, Прыщавый восседал за столом рядом с Альмораном и возбужденно разговаривал с хозяином писклявым голосом. Улыбка не сходила с его изуродованного прыщами лица, с губ то и дело слетали любезные словечки. Прыщавый превозносил вкус того или иного изысканного блюда, но когда это блюдо ему подавали, он набрасывался на него и поглощал, забыв о приличиях, словно неотесанный деревенщина. Стол около него и его одежда были усыпаны огрызками, губы и подбородок перепачканы соусами. Альморан снисходительно улыбался и вел себя с Прыщавым так, будто это был настоящий принц.
      До сих пор бывший буфетчик расточал свои любезности только перед хозяином и лишь изредка бросал взгляды на своих соседей по столу. Казалось, он упражняется в новообретенной самоуверенности, проверяет ее в разговорах с Альмораном. Но вот сегодня, похоже, репетиция закончилась. На протяжении пиршества Прыщавый то и дело поворачивал голову к своим соседям и обращался к ним с какими-нибудь любезностями. Голос его звучал еще более напряженно, чем прежде, а манеры выглядели совсем уж несуразными. "Не правда ли, погода нынче превосходно зашибенная, господин Джемэни?" - говорил Прыщавый. Или: "Представляете, я сегодня взмок, как мышь, в саду!" Или: "Малявка, мальчик мой, ты уже пробовал омара? Исключительно вкусная дрянь, позволь заметить. Только смотри, не проглоти кусок панциря, а не то слуге придется помочь тебе стошнить".
      Особое внимание Прыщавый уделял принцессе. Теперь Альморан все чаще усаживал девушку рядом с бывшим буфетчиком, и тот бесконечно надоедал ей своими ухаживаниями.
      "Позвольте, милая, предложить вам заливного угря. Быть может, поедая этого угря, вы задумаетесь кое о чем, что схоже с ним по форме..."
      "О, о, какая чудесная ручка! Жду не дождусь, когда она сыграет свою роль в близости, которая скоро наступит..."
      "Несомненно, моя красавица, вы окружены кавалерами. Скажите, что вы думаете о... замужестве?"
      Джем пылал возмущением. Уже не раз его переполняло желание вскочить и повалить Прыщавого на пол. Только умоляющие взгляды принцессы сдерживали Джема, но повиновался он очень и очень неохотно.
      Казалось, этот идиотский спектакль никогда не закончится. Мелькали и мелькали лиловые пальцы, ухмылялись губы, обнажая зеленые гнилые зубы. Блестели, отливая то красным, то синим, прыщи. Неужто Прыщавый и вправду думал, что он - красавец? И как принцесса могла это выносить?
      - Это все Альморан подстроил, правда? - прошептала Дона Бела, когда ее воздыхатель на время оставил ее в покое и переключил свое внимание на рыбу под соусом карри. Как Джему хотелось выхватить шпагу и проткнуть эти мерзкие прыщи, один за другим! Он содрогнулся от отвращения, но вместе с отвращением к нему пришла мысль о том, что он несправедлив.
      Принцесса была права. Все происходящее с Прыщавым было какой-то уловкой Альморана.
      - Или джинна? - проговорил Джем вслух. Много раз волшебный толстячок появлялся рядом с ними и до тех пор, пока Альморан не прогонял его, приставал к Прыщавому с расспросами - нет ли хоть чего-нибудь на всем свете, чего бы ПОЖЕЛАЛ его господин и повелитель.
      - Нет, джинн тут ни при чем, - пробормотал Малявка. - Джинн может только исполнить третье желание Прыщавого. Но Прыщавый не станет ничего желать.
      - Не станет? - выдохнул Джем. - Интересно, почему?
      - А может, ему слишком сильно нравится это желание, - прошептала принцесса, незаметно стряхнув прилипшие к ее рукаву ошметки тунца.
      - О да, оно ему нравится, - с горечью подтвердил Джем, - а старик его обманывает, за нос водит. Это ясно. Но Прыщавый на это купился.
      - Бедняга, - вздохнул Малявка. - Нищий, как я.
      Джем смягчился и потрепал волосы малыша.
      - Ты прав, Малявка. Прыщавый задается, и это выглядит смешно, но почему бы ему и не позадаваться немножко? Ведь он всю жизнь был уродом, изгоем - а теперь... Надо бы посочувствовать ему. Когда-то и я был таким, как он.
      - Как он? Как это может быть? - изумился Малявка.
      Но сейчас не время было рассказывать. Взгляд Джема остановился на Доне Беле, затем он перевел его на Малявку, потом - на Прыщавого, потом Джем любовно представил себе Радугу, который с аппетитом поглощал под столом угощение из золотой миски. Как он мог спасти их всех? Как они могли бежать отсюда? Он долго думал о плане побега, так и сяк вертел его в мозгу. Но получится ли? Если Прыщавый не согласится бежать вместе с ними, могло и не получиться. Запросто могло не получиться.
      - Нужно достучаться до него, - проговорил Джем.
      - Принц? - нахмурив брови, вопросительно произнесла Дона Бела.
      Малявка, набрав в рот побольше крема, плюнул на Прыщавого.
      Глава 58
      ОТПЛЫТИЕ
      - Выпьем еще за здоровье майора-господина!
      - Ойли, ты хороший друг!
      - Друг? Пф-ф-ф! Верный слуга!
      - Ты меня спас, Ойли!
      - Майор-господин, а ты спас Куатани!
      Если это было и не совсем так, сводника это ни в малейшей степени не волновало. Подобострастно улыбаясь, он снова наполнил кубок Полти, громко чокнулся с ним, постучал ногами по полу и потребовал у матери-Маданы еще выпивки для героя Куатани. На улице быстро темнело. Проулок погрузился в неприятные лиловые сумерки, похожие на огромный кровоподтек. В харчевне царил унылый полумрак. В обычный вечер в "Полумесяце" уже было бы полным-полно бражников, но нынче двери харчевни были крепко-накрепко заперты и закрыты на засов. Эли Оли Али и Полти пьянствовали вдвоем.
      - Эли, ты только подумай, какой прибыли мы лишились! - прошипела мать-Мадана, ставя на стол полный кувшин.
      - Прибыли? Ты еще думаешь о прибыли, старая карга, когда у нас в гостях такой великий человек? Принеси-ка нам джарвела да лампу разожги! Он осклабился. - Ох, майор-господин, я эту старую развалину насквозь вижу. Поначалу-то она была строптивая, а теперь... - он довольно прищелкнул пальцами, - теперь она только об одном думает! Пф-ф-ф! Ты ничем не лучше меня, старуха, и не забывай об этом!
      Наверное, старухе очень хотелось отвесить своднику подзатыльник, но она удовольствовалась тем, что брякнула на стол старую лампу. Стекло чуть не треснуло, язык пламени высоко взметнулся.
      Эли хмыкнул:
      - А джарвел-то, джарвел где? Поторопись, старуха!
      Полти слушал их перебранку краем уха. В голове у него вертелись воспоминания обо всем, что случилось за день. Снова и снова он заново ощущал боль, охватившую его на галерее, когда им в очередной раз овладел Тот. В то мгновение, когда он напал на Рашида Амр Рукра, он, казалось, целиком превратился в Тота-Вексрага, в нем не осталось ничего от Полтисса Вильдропа. У самого Полти было такое впечатление, что его беспомощный дух остался на галерее в то время, когда Тот-Вексраг взлетел над площадью. А через несколько мгновений он, Полтисс Вильдроп, уже лежал на помосте, обессиленный, задыхающийся, посреди смятых цветов. Куда подевалась колдовская сила Тота - этого Полти не понимал. Когда злобное антибожество впервые овладело им в Рэкских лесах, его сила была абсолютной, всепоглощающей. С тех пор она значительно ослабела... Но почему? Не было ли в этом какой-то разгадки, из-за которой он мог бы обрести свободу? Обрести желанную свободу и оказаться в объятиях Каты?
      Полти простонал:
      - О, мне было так больно!
      - Больно? - ухмыльнулся сводник. - Майор-господин, ты же такой сильный, такой могучий!
      - Никакой я не могучий, Ойли... Нет у меня никаких сил...
      - Как это - нет? Ты летать умеешь, у тебя волосы пламенем горят! Майор-господин, некоторые люди попадали ниц, завидев тебя! Они решили, что это сам огненный бог Терон явился! - Сводник пристально уставился в глаза Полти. - А скажи мне, майор-господин, как ты это делаешь? Что это за секрет такой?
      Полти наклонился к столу, закрыл лицо ладонями.
      - Эли, я просто весь горю, горю... Но что-то случилось нынче... Силы покинули меня... но... Но когда я почти без чувств лежал там, посреди цветов, мне показалось, что я видел, как вокруг меня катается шар!
      У сводника екнуло сердце, но он сумел сдержаться и невинно переспросил:
      - Шар?
      - Шар был там, я в этом уверен... Но мне его больше не отыскать. Вот в чем дело! - Полти ударил себя ладонью по виску, в упор уставился на пляшущий язычок пламени горящей лампы. - Шар... он же был, как зеркало... он являлся мне... через стекло, через стеклянный шар! Ну да, в этом все дело! Или... в этом ли?
      Эли даже не старался делать вид, будто что-то понимает. Он только улыбался да предлагал своему спутнику еще выпить - выпить и забыть про все печали. Майор-господин уже порядком набрался. Очень скоро он должен был уснуть пьяным сном. Тогда можно было бы уложить его кое-где, покуда Эли Оли Али займется приготовлениями к путешествию.
      Времени оставалось немного. Почти наверняка Всадники уже рыскали по городу в поисках богохульника-метиса, который дерзнул посягнуть на руку дочери калифа. Почти наверняка разыскивали и майора-господина. Сначала Эли Оли Али думал бежать. Но это было бы глупо. Надо было как следует переодеться - вот это было бы намного умнее. Утром они затеряются среди паломников, направляющихся в Каль-Терон. Сводник довольно потер руки под столом. Та обида, которую он испытал, будучи с позором изгнан из дворца, ушла в прошлое. Эли был не из тех людей, которые цепляются за прошлое, и не из тех, кто упустит представившуюся возможность. Новое славное будущее манило его за собой.
      Он наклонился к столу, сжал руку Полти.
      - Майор-господин, ты назвал меня своим другом, гм?
      - Хорошим другом, Ойли.
      - А вот других-то своих дружков ты потерял?
      - Боба? Бергроува? Ойли, даже не представляю, куда они подевались!
      Вид у Полти вдруг стал самый разнесчастный. Сводник вздохнул.
      - Тут, в Унанге, люди часто пропадают неведомо куда, и никто их потом не видит. Но ты не огорчайся, майор-господин, теперь у тебя есть новый друг, который поможет тебе во всех твоих... делах. Ты будешь... господином. А я - твоим верным слугой.
      - О, Ойли!
      Собутыльники пьяно обнялись и отстранились друг от друга только тогда, когда мать-Мадана наконец с грохотом поставила на стол булькающий кальян. Полти качнулся вперед. Сводник поднялся, посмотрел сверху вниз на свою жертву, освещенную золотистым сиянием лампы. Эли Оли Али пока не придумал, как воспользуется колдовскими способностями майора-господина, но как-то их применить было можно - в этом сводник не сомневался. Сердце метиса радостно забилось при мысли о Каль-Тероне, о тех прибыльных делах, которые ожидали его там. Он уже успел напрочь забыть о капитане Порло и опрометчивых обещаниях, данных им старому морскому волку.
      Сводник наклонился, сунул витую трубочку кальяна в губы Полти и резко обернулся к матери-Мадане.
      - Он готов. Послушай, старуха, поутру мы отбываем. Пошли. Ты должна помочь мне в кладовой... да смотри, не отпирай дверей!
      Старуха медлила.
      - Ты чего, старуха? Пошли!
      - Эли... А как же быть с "холодной"?
      - Тс-с-с! - прошипел сводник, выпучив глаза. - Мы их уморим! Разве мы не так все задумали с самого начала?
      - Эли, не нравится мне это.
      - Они уже полудохлые, верно? Так и надо! Не будь дурой, женщина... пойдем!
      Своднику бы надо было задуть лампу, но он так торопился, что забыл это сделать. Рыжие волосы Полти отливали медью. Он сидел за тем самым расшатанным столом, где когда-то встретили свою судьбу Боб и Бергроув, и, как ребенок соску, сосал дурманящий дым джарвела, наполнявший его разум видениями и снами. Сначала ему привиделось зеркало из его покоев во дворце калифа. Оно вращалось и вращалось в вертящейся раме, а потом рассыпалось на сотни осколков, и эти осколки сложились в катающийся по полу шар...
      Послышался голос:
      - Полтисс Вильдроп, Полтисс Вильдроп, ты думаешь, что можешь убежать от меня?
      Полти вздрогнул. Трубочка кальяна выпала из его губ. За стеной, в проулке послышались шаги.
      - Я подведу сюда кибитку... А ты приготовь корзины с кувшинами браги. Поверь мне на слово: по дороге к Священному Городу мы заработаем много монет!
      - Ладно, ладно... Ох, ты все-таки чудовище, Эли!
      В ответ послышался хохот, затем - шаги, которые вскоре стихли вдали. Затем некоторое время было тихо, но вместо того, чтобы выполнить поручение метиса, мать-Мадана на цыпочках прошла мимо навалившегося на стол Полти. Виновато оглядевшись по сторонам, она прошла в угол и отодвинула засов на двери. На большее она не смогла решиться. Затем она поспешно вернулась, подошла к столу, быстро сунула трубочку кальяна в губы эджландца. Она ненавидела эджландцев - конечно же, она их просто терпеть не могла, но этот был такой красавчик... Старуха морщинистой рукой провела по кудрявым рыжим волосам Полти. Наклонилась, намереваясь задуть лампу, но в этот миг эджландец пошевелился, и старуха, испугавшись, убежала.
      Полти протер глаза. Сначала он увидел звезды. Нет, не звезды - цветы. Помост, усыпанный цветами, и бешено катающийся по нему шар... "Полтисс Вильдроп, Полтисс Вильдроп, разве ты не знаешь, что принадлежишь мне?" Полти тупо уставился в стекло чаши кальяна, перевел взгляд на стеклянную лампу, в которой с шипением сгорало масло. Вот тут он и увидел ухмыляющийся лик, глядящий на него и из лампы, и из кальяна... "Полтисс Вильдроп, Полтисс Вильдроп, ты будешь повиноваться мне до тех пор, пока кристаллы не станут моими!"
      - Нет! - Полти вскочил и сбросил злобно скалящийся лик на пол. Послышался хриплый кашель - он поднялся ввысь от осколков стекла. Полти побрел от стола в темноте, тяжело дыша. Споткнулся, упал. О, как у него кружилась голова, как кружилась... А потом он увидел что-то, крутящееся между цветами... но не шар, нет... Не монетка ли то была, выпавшая из пальцев мужчины в черном плаще? Монетка звякнула и легла между цветами, и Полти разглядел знакомый витой орнамент на маленьком золотом кружочке. Он знал эту монетку, он ее очень хорошо знал... Но где... и как... и что это могло значить? Полти погрузился в воспоминания*. [См. "Танец Арлекина", гл. 4, где рассказано о первой встрече Полти с монеткой Арлекина, которая затем стала талисманом Каты и символом ее любви к Джему] О, тут крылась какая-то тайна! Перед мысленным взором Полти предстала Мерцающая Принцесса, и Полти понял, что должен следовать за ней, чтобы найти свою судьбу...
      Полти вздрогнул.
      Пожар!
      Воздух наполнился клубами дыма. В обшарпанном зале харчевни бушевало пламя. Полти встал, пошатнулся. Куда? Куда идти?! Все смешалось у него в голове, а ноги и руки налились свинцом.
      И тут он увидел распахнутую дверь.
      Туда?
      Полти бросился к дверному проему и тут же вскрикнул, покатившись по осклизлым ступеням.
      Он огляделся по сторонам в полумраке. Куда он угодил? Не в проулок, это точно... В кладовую, что ли? В подпол?
      Наконец он разглядел на полу труп человека, явно заморенного голодом.
      Но это был не труп. Человек повернул голову, разжал губы и попытался издать крик радости.
      Неожиданно Полти окончательно протрезвел.
      - Боб!
      Он бросился к другу, поднял на руки почти невесомое тело. Но как же выбраться наружу? Разве можно было пройти сквозь бушующее пламя? Наверху послышался грохот. Горящее стропило упало и завалило зарешеченную дверь.
      Полти вскочил. Кладовая наполнялась дымом. Но тут вдруг распахнулась другая дверь, и в ее проеме возник мальчишка-оборванец.
      - Спасайтесь, несчастные! - крикнул он.
      Через верхнюю дверь валили клубы дыма, сверху подбирался огонь. Полотнища мешковины объяло пламя. Полти, держа на руках Боба, шатаясь и кашляя, пошел вперед.
      - Сюда, сюда!
      Со стуком открылась крышка люка. В следующий миг они уже были в проулке вместе с мальчишками из "Царства Под". Боб задыхался, он в ужасе вытаращил глаза и цепко обвил руками шею Полти.
      - Сюда! Сюда!
      Наконец они без сил упали на землю где-то посреди подгнивших причалов. Боб выскользнул из рук Полти. Он в отчаянии пытался выговорить:
      - П-полти... Там... Там Бергроув... Он... остался там...
      Но Полти сидел, согнувшись в поясе. Он весь дрожал, его тошнило. Стену харчевни "Полумесяц" поглотило пламя.
      * * *
      - Ром! Прыщавый, где, проклятие, мои ром!
      На самом деле капитан Порло был уже изрядно подвыпивши, иначе не стал бы звать своего давно пропавшего без вести буфетчика. Был поздний вечер, и яркая луна золотила волны за открытым иллюминатором. По полу каталась пустая кружка. Капитана качнуло вперед, он стукнулся лбом о стол и едва не задел тарелку с остатками свиной солонины с горчицей и крошками сухарей. Из угла рта старого морского волка потекла струйка слюны. Он пьяно моргал подслеповатыми глазами. Буби испуганно завизжала, вспрыгнула на плечо хозяина. Не заболел ли он? Не умер ли?
      Капитан только ухмыльнулся и любовно прижал к себе обезьянку. Нет-нет, Фарис Порло был в полном порядке. Он был счастлив, и счастье его было подобно экстазу. А ведь чуть раньше, днем, в Куатани, он был близок к полному отчаянию. Какой же он был набитый дурак, что поверил тому грязному метису! Можно было не сомневаться: этот Эли Оли Али был чокнутый, почти такой же чокнутый, как лорд Эмпстер. Капитан страшно радовался тому, что избавился от них обоих. Ну, попадись они ему снова - он их непременно заставит прогуляться по рее!
      Морскому волку было, правда, очень жалко хорошего парня - господина Раджа, и славненькую барышню Кату тоже было жалко. Ведь они остались в этой мерзкой стране. Как-то они теперь вернутся домой? А что сталось с парнем по имени Джем? Вправду ли он утонул, а если нет, то что с ним приключилось? Ну да ладно, они были молодые и могли сами о себе позаботиться. Вон сколько у них было ног!
      Нет, сейчас капитан думал только о том прекрасном мгновении, когда после полудня, в то время как уабины позорно бежали из порта, он, тяжело дыша, спустился к причалам, разыскал свою дорогую "Катаэйн", остановился и стал кричать и махать руками. Парнишка в заплатанных лохмотьях заметил его и бросился ему на помощь. А потом - казалось, за считанные мгновения - были подняты якоря. И - прощайте, треклятые иноземцы. Уабины, унанги и все прочие - прощайте!
      Капитан был готов снова заорать и потребовать рома, но тут открылась дверь его каюты, и лампа осветила знакомые, желанные очертания полной до краев кружки.
      - Прыщавый? - Капитан прищурил налитые кровью глаза.
      Ой, он совсем забыл!
      Новенький перешагнул порог и смущенно улыбнулся.
      - Меня звать Грязнуля, кэп. Прощеньица просим, кэп, но только вы сказали, что я теперь буду буфетчик. Ну, Прыщавый-то пропал вроде.
      - Ну да, я так и говорить, парень, так точно я и говорить, проговорил капитан, задумчиво подперев щеку кулаком. - Ты уж глядеть, не подводить меня, как эти неблагодарный скотины Прыщавый, ладно? Ну, не сбегать, я хотеть говорить.
      - Кэп, я не убегу, нет!
      - Ты быть хороший малый, Грязнуля. Ты песня любить, а?
      - Да, я люблю песни, кэп.
      - Ну, тогда давать мне гармошка. Вот молодец быть. Садиться тут, а? Выпивай немножко ром, да? Ну, давать, давать, садиться. Ты бывай молодец, Грязнуля. Радовайся, что мы сделай ноги из этот Унанг, вот что я говорить. Нечего там делай хороший парни, где бывай столь паршивый злобный кобра. Надо ловко орудуй абордажный сабля, когда повстречайся с этот ядовитый змей! Как-нибудь я тебе рассказывай, как я их убивай целый сотня, чтобы удирай из этот жуткий место. Целый сотня, вот сколько! Так и срубай их башка с капюшоны - вжик, вжик! - ну, будто они бывай колосья на поле!
      Глаза старика засверкали, однако он быстро успокоился, отхлебнул прилично рома и сказал:
      - Давай я петь тебе хороший песня.
      И вот старый морской волк под аккомпанемент визгливой гармоники завел лихую песню, которую когда-то - теперь казалось, давным-давно - пел господину Джему и господину Раджу. Буби, словно в знак протеста, спрыгнула с плеча своего хозяина, пробежалась по стенкам каюты и повисла на потолке. Всем своим поведением Буби показывала, что пение капитана противно ее тонкому музыкальному слуху.
      Лежать на дно морской большие корабли,
      Когда-то не суметь добраться до земли.
      Там в трюмы серебро и золото полно,
      Но кто за это все опустится на дно?
      Ио-хо-хо, йо-хо-хи, нелегка, нелегка
      Ио-хо-хо, йо-хо-хи, жизнь-судьба моряка!
      - Подпевать, парень! Отличный песня, а?
      Грязнуля сделал приличный глоток из капитанской кружки и согласно кивнул. По его подбородку потекла струйка рома.
      - Надо береги ром, парень, ром стоить на весы золото! - ухмыльнулся капитан и перешел ко второму куплету, затем - к третьему.
      Грязнуля только осклабился. От выпитого рома у него закружилась голова.
      - Эгей, Грязнули, вот теперь мы плыть куда надо, это я тебе точный говорить! - вскричал капитан, и, словно бы для того чтобы подтвердить справедливость этих слов, он спел еще один куплет - тот, что не пел для молодых подопечных лорда Эмпстера. Растягивая меха гармоники во всю длину, морской волк снова подумал о славе, ожидавшей его в конце этого, быть может, последнего, но уж точно самого великого из его странствий.
      А Эмпстер думал, что ему удастся обвести вокруг пальца старого Фариса Порло!
      Ах, синий быть кристалл, его давно терять.
      А где теперь кристалл волшебный тот искать?
      Не тайны ли морей в себе кристалл таить?
      А кто, скажите, знать, где камень тот добыть?
      Йо-хо-хо, йо-хо-хи, нелегка, нелегка
      Йо-хо-хо, йо-хо-хи, жизнь-судьба моряка!
      Капитан пел и пел, а ром лился и лился рекой. "Катаэйн" плыла по волнам темного моря. Корабль держал курс к островам царства Венайя.
      Деа вновь взошел по ступеням белесой лестницы. В последние ночи Симонид оставался на ночь в покоях принца. Как принц ни любил старика, он с превеликим трудом дожидался мгновения, когда тот заснет.
      Какое облегчение юноша испытывал, когда наконец мог выскользнуть из своих покоев на веранду! Волнение переполняло грудь Деа, как только над ним смыкались кроны деревьев в висячем саду. Он блаженно вдыхал ароматы жасмина и джавандры, сирени и нарциссов. Но вот он увидел хрупкий, колеблющийся силуэт на другом краю широкого газона. Деа, словно происходил священный ритуал, произнес заветные слова:
      - Ты настоящий, Таль?
      И с огромной радостью выслушал ответ:
      - Конечно же, я настоящий, Деа.
      - Но ты прозрачен, я вижу сквозь тебя.
      - Друг, от этого я не менее настоящий. - Таль взмыл вверх, пролетел сквозь ствол дерева. - Разве тебе не хочется стать таким, как я? Разве то вещество, из которого я состою, не лучше скучной, тяжелой плоти, из которой состоишь ты? Друг, подумай, как мы могли бы смеяться, как могли бы играть, если бы оба были такими, как я. Подумай об этом, друг!
      - Но Таль, я должен жениться! Я должен стать мужчиной!
      Таль рассмеялся.
      - Друг, ты никогда не женишься!
      - Никогда, Таль? Ты точно знаешь?
      - Как же ты можешь жениться, если мы с тобой должны играть?
      С этими словами Таль улыбнулся и полетел прочь, словно спрут в воде, а его высокий, худощавый друг рассмеялся и бросился следом за ним. Как весело они резвились посреди темных рощ и гротов, между изгородей и на просторных газонах. Они танцевали, догоняли друг дружку, вертелись и крутились, кувыркались и хохотали, озаренные луной! И как грустно стало Деа, когда Таль сказал, что ему пора уходить!
      - Возвращайся, Деа, - сказал юноша-призрак. - Приходи завтра ночью, и мы снова будем играть.
      - Ты будешь здесь, Таль?
      - Я всегда буду здесь, Деа, а скоро, очень скоро и ты будешь здесь. Мы навсегда останемся юными, Деа, и тогда никто не найдет нас и никто не сможет причинить нам зла.
      Деа, обхватив себя руками, спустился по лестнице, мечтая только о том, чтобы поскорее свершилась его прекрасная судьба.
      Глава 59
      ТАНЕЦ У ФОНТАНА
      - Милая? Милая моя девочка, куда ты ушла?
      С сердцем, учащенно бьющимся от радости, Прыщавый бежал по саду, топая по фиалкам и тысячелистнику, лавсониям и колокольчикам, роскошным маргариткам. Жаркий воздух казался жидким. Воздух наполняли ароматы цветов и птичьи трели. Разве был он когда-нибудь так счастлив? Теперь ему нужно было только снова разыскать девушку. Проснувшись и обнаружив, что ее нет рядом с ним, Прыщавый решил, что она от него убежала, но тут же счел, что это невозможно. Никогда! Его милая просто надумала поиграть с ним, вот и все. А может быть, она попросту была стеснительна. Но ведь и он тоже был сильно смущен. Прошедшая ночь была первой для них обоих. Но какая была ночь!
      - Милая! Милая? Я найду тебя, не бойся!
      Прыщавый повернул и выбежал к фонтану - странной скульптуре, изображавшей язык пламени. Он перегнулся через бортик чаши и собрался попить, но замер, глядя на свое отражение, мерцающее на поверхности прохладной чистой воды. Со времени своего чудесного преображения Прыщавый то и дело вертелся перед зеркалом в своих покоях, не в силах налюбоваться на свою новообретенную красоту. Его охватила неземная радость, и он заплясал вокруг фонтана, а потом в изнеможении рухнул на усыпанную лепестками землю.
      Прыщавый был одет в легкий халат из тончайшего шелка, подпоясанный шнуром. Пока он бежал, полы халата распахнулись, и теперь юноша медленно провел руками по нежной коже на груди и блаженно вздохнул. Сладкая дрожь желания объяла его. Он вновь вспомнил о прекрасных мгновениях любви. О, его ожидало еще много, много таких мгновений! Никогда, никогда он не верил в такое счастье. Он был мужчиной. И его любила прекрасная женщина. Он шептал и шептал ее имя.
      Вдруг где-то неподалеку послышался собачий лай.
      Прыщавый поднял голову. Пес по кличке Радуга бежал по саду. Прыщавый смотрел на собаку с неудовольствием. В прежней жизни он любил собак обычных лохматых дворняг, но этот разноцветный зверь вызывал у него тревогу и неприязнь. Радуга остановился у фонтана и опасливо глянул на Прыщавого. Но вот он залаял снова, и послышались чьи-то торопливые шаги.
      - Радуга! - Это был голос Малявки. - Я знал, что ты его разыщешь!
      Прыщавый поднялся с земли. Оказывается, к фонтану явился не только Малявка. Следом за ним шли Джем и Дона Бела. Что произошло? Прыщавый, инстинктивно ища защиты, шагнул к своей возлюбленной. Та отшатнулась от него и прикрыла рукой глаза.
      - Милая? Милая! - Прыщавый резко развернулся к Джему. - Что ты с ней сделал?
      - Прыщавый, - негромко проговорил Джем. - Ты бы на себя посмотрел.
      Прыщавый проворно запахнул халат, но все успели увидеть его обнаженное тело. Прыщавый заметил, что они смущены, но настоящей причины их смущения, конечно, не понял. Вдруг он нагло распахнул полы халата, сорвал его с себя и швырнул в кусты. Дона Бела не выдержала и разрыдалась, Малявка отвернулся, Радуга попятился. Только Джем сохранил самообладание, глядя на урода, стоявшего перед ними. Красные гнойные нарывы покрывали тело Прыщавого, его кисти и ступни были все в кровавых расчесах, суставы распухли, но самой отвратительной была лиловая сморщенная трубка, торчащая посреди огненно-алого кольца прыщей между ног уродца.
      Прыщавый ухмыльнулся, обнажив зеленые зубы.
      - Я изменился, не так ли? Все дело в этом мире, понимаете? О, я никогда не покину этот прекрасный мир, никогда! - Он шагнул к своей любимой, но Джем загородил ему дорогу. Прыщавый выгнул шею и проговорил хриплым, надтреснутым голосом: - Милая? Это все господин Джем, да? Что он сделал с тобой? Он что-то сделал, верно? - Он протянул к девушке руки. Милая, иди ко мне! Милая, разве ты не помнишь, что было ночью?
      Джем мягко проговорил:
      - Прыщавый, ночью ничего не было.
      - Откуда тебе знать? - вспылил Прыщавый. - Что ты болтаешь? - Он бросился вперед и, рассвирепев, стукнул Джема в грудь. В следующее мгновение они уже катались по земле и дрались.
      - О, хватит, перестаньте! - вскричала Дона Бела.
      Малявка попробовал вмешаться и разнять дерущихся, но у него ничего не вышло. Радуга разлаялся и стал бегать вокруг фонтана.
      Джем тяжело дышал, отбивая атаки Прыщавого. В ярости бывший корабельный буфетчик обрел силу.
      Прыщавый положил Джема на лопатки. Джем вывернулся.
      Прыщавый размахнулся, сжав кулак.
      - Нет! - Джем вырвался.
      Удар пришелся в бортик чаши фонтана. Схватив обнаженного Прыщавого за шею, Джем приподнял его над замшелым бортиком и грубо - потому что иначе было нельзя - пригнул его лицо к воде.
      - Прыщавый, неужели ты не понимаешь? Это все тебе снилось. Это все происки Альморана, не более того!
      - Ты лжешь! Я красивый, красивый!
      - Прыщавый, очнись! Смирись с суровой правдой! Неужели ты не понимаешь, что Альморан жестоко обманул тебя?
      Прыщавый закричал, вырвался из рук Джема, но на этот раз в драку не полез, а без сил рухнул на землю около фонтана. Им овладели злоба и стыд, и казалось, жизнь покинула его. Глаза юноши наполнились слезами, он разрыдался. Нарывы на его лице и шее прорвались, из них потек густой зеленоватый гной.
      Неожиданно послышался ласковый голосок:
      - Господин, похоже, ты сильно удручен. Наверняка уж теперь-то у тебя есть какое-то ЖЕЛАНИЕ?
      - Убирайся! - простонал Прыщавый. - Убирайся, уходи прочь!
      Джинн насмешливо-снисходительно улыбнулся, восседая на парящем неподалеку ковре-самолете. Джем обратился к Прыщавому негромко, заботливо. Но Прыщавый сейчас нуждался не в заботе.
      - Прыщавый, пожалуйста. Ты должен послушать.
      - Слушать? Тебя?
      - Мы все в страшной опасности. Весь мир - в страшной опасности. Ты ведь знал, что у меня - очень важное дело, можно сказать - миссия? Неужели ты не понимаешь, что мы должны бежать из этого мира? Мы должны попасть в Священный Город, и как можно скорее. Медлить нельзя. Прыщавый, ты должен помочь нам. Ты должен использовать свое последнее желание.
      - О-о-о, да, да, господин, ЖЕЛАНИЕ, ЖЕЛАНИЕ! - Джафир вожделенно потер руки. Он слез с коврика и уселся на бортик чаши фонтана, рядышком с плечом горько рыдающего юноши. Джинн наклонился и прошептал в испещренное нарывами ухо: - Эй, господин... ЖЕЛАНИЕ, ЖЕЛАНИЕ! Я жду!
      Джем сердито прошипел:
      - Оставь нас!
      - Хо! - удивленно воскликнул джинн. - Право же, эджландец, ты непоследователен! Я решил, что я-то вам и нужен. Не помешало бы обращаться со мной более уважительно, а? - Толстячок не сдвинулся с места. Он едва сдерживал волнение, но все же изобразил улыбку и принялся сосредоточенно разглядывать собственные ногти.
      Прыщавый обреченно рыдал, закрыв лицо ладонями. Джем осторожно развел его руки в сторону, серьезно взглянул в покрасневшие глаза.
      - Прыщавый, послушай! Ты - единственный, кто может нам помочь. Как ты не понимаешь? Альморан поймал нас в ловушку, он взял нас в плен. С каждым днем, с каждым пиршеством, с каждым ночным сном он порабощает нас все сильнее, все крепче привязывает нас к своему миру. Если мы останемся здесь, мы будем заперты в вечной тюрьме, а Альморан будет жить и жить своей жизнью, полной наслаждений, и принцесса станет его женой!
      Прыщавый на миг перестал рыдать.
      - При... принцесса? Ты лжешь! Альморан сказал...
      Дона Бела наклонилась и взяла воспаленную руку Прыщавого в ладони. Она глубоко вздохнула и произнесла:
      - Прыщавый...
      - Прыщавый? Ночью ты называла меня Джорвелом!
      Дона Бела снова глубоко вздохнула и опустила глаза.
      - Джорвел... Джем говорит правду. Ночью... ничего не было. Это все было сном... Колдовством Альморана. Прости, Джорвел.
      - Нет! - Прыщавый вырвал руку, скорчился, завыл, как зверь, а потом начал жалобно хныкать.
      - Только сон, и все? Ой-ой-ой! - поцокал языком джинн. - А может быть, мой господин, вам бы хотелось снова увидеть сон? Или лучше сказать так: может быть, ты этого ЖЕЛАЕШЬ?
      - Прекрати! - процедил сквозь зубы Джем.
      - Ну, ну, поуважительнее!
      Малявка опустился на колени рядом с бывшим буфетчиком. Он, чуть не плача, затараторил:
      - Прыщавый, ты ведь раньше был так добр ко мне. Я знаю, что у тебя доброе сердце. Джем прав. Скажи свое желание, Прыщавый. Перенеси нас в Каль-Терон. Разве ты не понимаешь? Ты ведь станешь самым настоящим героем!
      Малявка протянул руку и был готов погладить плечо друга, но Прыщавый свирепо отшвырнул малыша прочь. Он вдруг снова разъярился и резко вскочил. Принцесса и Джем в страхе попятились. Радуга, угрожающе рыча, бросился на выручку к Малявке. Джафир от испуга шлепнулся в фонтан.
      - Героем? Стать героем? - визгливо кричал обнаженный уродец. - На что мне это сдалось - быть героем? Что мне делать в вашем Каль-Тероне? Что мне за дело до твоей дурацкой миссии? Вы все просите, чтобы я вас понял! А вы-то как не поймете, что я здесь счастлив? Счастлив - впервые в жизни! Я был красив! Меня любили! А вы все разрушили, все испортили, все! Я ненавижу вас! Я вас всех ненавижу! - У него сорвался голос, он отвернулся и в сердцах ударил кулаком по каменному бортику. Из разбитых костяшек побежала кровь.
      - Прыщавый, перестань! Прыщавый, не мучай себя! - Джем схватил юношу за руку в то мгновение, когда тот вновь собрался ударить ею по камню.
      Прыщавый развернулся к нему.
      - Не трогай меня! Любимчик Эмпстера, что ты знаешь о муках? - Прыщавый злобно отшвырнул от себя Джема. - Напыщенный, самодовольный ублюдок! Тебя я больше всех ненавижу. Я желаю, чтобы ты оказался в Каль-Тероне. Я желаю... желаю...
      Прыщавый пожелал бы, чтобы Джем оказался где угодно, только не здесь посреди пустыни, на дне моря, в Царстве Небытия, где бы ему были суждены жуткие пытки. Но на это не было времени, а еще вернее - в этом уже не было нужды. Словно чертик из табакерки, джинн вынырнул из воды и принялся приплясывать на бортике и хохотать.
      - Свобода! Наконец - свобода!
      Взрыв сотряс воздух, и Фонтан Пламени разлетелся на куски. Во все стороны полетели брызги и осколки камня. Откуда-то повалил дым. Джем на миг ослеп и упал - но не на землю.
      - Принцесса! Малявка! Где вы?
      И тут Джем понял, что поднимается в воздух. Он стоял на ковре, а принцесса, Малявка и Радуга пытались присоединиться к нему. Задыхаясь от дыма, они хватались за края ковра. Сначала с воем соскользнул Радуга, потом Прыщавый свирепо отбросил в сторону Малявку.
      Дона Бела закричала.
      Прыщавый крепко обхватил ее руками, потянул к себе.
      - Прыщавый, нет!
      - Прыщавый, пожалуйста! - вскрикнул Малявка.
      - Ты не заберешь ее, не заберешь!
      - Прыщавый, не делай глупостей!
      - Она моя! Она моя милая! Она принадлежит мне!
      Джем в отчаянии сжал руку Доны Бела, но на этот раз бывший буфетчик оказался слишком силен. Девушка с криком соскользнула с волшебного ковра как раз в то мгновение, когда он резко взмыл в воздух.
      Джем плюхнулся на ковер. Его горло сжалось от рыданий.
      - Тупица! - выкрикнул он. - Тупица! Тупица! Прыщавый, как ты не понимаешь, что ты потерял свое волшебство? Чары развеялись! Твоим снам конец!
      Но Джем знал, что Прыщавый ничего не понимает - ничего, кроме боли от осознания того, что он такой, какой есть.
      Джем обхватил колени руками. Ковер набирал высоту. Бросив последний взгляд на мир снов, он увидел, что принцесса пытается вырваться из объятий Прыщавого, сады увядают, а джинн, осознав, что удовлетворил то самое желание, из-за которого сам лишился таких радостей жизни, в отчаянии топает ногами. Над ними возник громадный лик Альморана - он дико кричал, его длинная борода развевалась на ветру. А потом наступило безмолвие. Только порывы ветра нарушали тишину над пустынными барханами.
      Но даже тогда Джем не полностью избавился от мира снов. Находясь в плену в этом странном мире, он все время замечал парадоксы течения времени, и вот теперь слабеющие волны колдовства Альморана преподнесли еще один парадокс. Они пытались настичь улетающего Джема. До бракосочетания в Каль-Тероне должно было миновать несколько лун, но за то время, пока Джем летел к Каль-Терону (а летел он, как ему показалось, совсем недолго), время пробежало еще быстрее.
      И когда он вновь опустился на землю, то угодил в самую гущу событий.
      Глава 60
      ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР В ГЛОТЦЕ
      У Рэкской дороги, на границе Зензана и Эджландии, в Глотце, есть постоялый двор. Эта довольно непрезентабельная постройка расположена не в непосредственной близости от дороги, а не некотором расстоянии от нее. Среди путешествующих это заведение славится паршивой едой, не слишком хорошим обслуживанием и неудобными комнатами. Если кто-то задастся вопросом, почему при всем том хозяин этого постоялого двора имеет неплохую прибыль, то ответ будет самый простой: дело в том, что на много миль в обе стороны дороги у него нет конкурентов. А тот, кто не имеет конкурентов, тот, как показывает жизнь, способен и на более ужасные вещи. Однако постоялому двору в Глотце вскоре суждены тяжелые времена, а наступят они, как только по соседству откроет свое заведение Нирри. А пока здесь нет отбоя от постояльцев. Тут останавливаются те, кто едет из Агондона в Рэкс, и те, кто едет из Рэкса в Агондон.
      Тех же изможденных дорогой путешественников, которые остановились здесь сегодня, ожидает тяжелая ночь: они будут маяться расстройством кишечника, их будут кусать клопы, они будут ворочаться на бугристых матрасах. Но пока зал полон, эль льется рекой. Может быть, обилие выпивки как раз и предназначено для того, чтобы замаскировать обилие неудобств.
      Да будет вам известно, что этот постоялый двор - не самое важное место в нашем повествовании и особой роли в нем сыграть не должен. По большому счету автору вообще не следовало проявлять к этому заведению какой-либо интерес. На самом деле, как выяснится впоследствии, когда обширные заметки автора скопятся в библиотеке взрастившего его старого университета, он был более чем знаком с этим постоялым двором и на протяжении своих исследований не раз останавливался здесь - к своему превеликому сожалению. Именно поэтому автор не желает делать рекламу постоялому двору в Глотце и уж тем более - наделять это заведение каким-либо историческим значением.
      Желание автора заключается в том, чтобы вы подслушали ряд разговоров между определенными лицами, которые в данный момент происходят здесь, в этом не слишком уютном зале, жаркой ночью.
      ПЕРВЫЙ РАЗГОВОР
      Назвать его старым седым ветераном было бы не совсем правильно. Такое описание не устроило бы этого человека. Скажем прямее: он бы горячо возразил против такой характеристики. Но если он - кучер, каким желает казаться, то своим делом занимается очень и очень давно. В его курчавых волосах довольно много седины. Он часто обводит опасливым взглядом обшарпанную гостиную постоялого двора. Быть может, его внимание особенно привлекают мальчишки-близнецы, его грумы, которые ведут себя слишком шумно и мешают постояльцам? Он сворачивает цигарку и склоняется ближе к своему спутнику, имеющему вид серьезный и ученый. Странно, что у кучера такие дружеские отношения с пассажиром. Вполне можно предположить, что эти двое давно знакомы.
      КУЧЕР: - Прошло столько времени. Как мы узнаем?
      УЧЕНЫЙ: - Одно мы знаем точно.
      КУЧЕР: - Это что же?
      УЧЕНЫЙ: - То, что раньше было плохо, а теперь стало еще хуже. Для этого не нужно слушать сообщения каждый день, верно? В прошлый раз было хуже некуда. Аресты... казни... взрывы в ваганском квартале... наводнение в Новом Городе.
      КУЧЕР: - Знаешь, Хэл, что я тебе скажу? Сдается мне, что ты ударился в мистику.
      УЧЕНЫЙ: - С чего ты взял, старина?
      КУЧЕР: - В наводнении ты тоже готов винить Транимеля?
      УЧЕНЫЙ: - Я хорошо запомнил все, что нам рассказал... юноша, Бандо. Теперь я верю кое во что, во что раньше... ну...
      КУЧЕР: - В кое-что насчет Транимеля?
      УЧЕНЫЙ: - А может, вернее сказать: насчет Тота?
      КУЧЕР: - Тс-с-с!.. Рэгл! Тэгл! А ну, отстаньте от Монаха! (Он закуривает цигарку, которую до сих рассеянно вертел в руках.) - Дружище, тебе у меня ума не занимать, но все же, похоже, есть кое-что, что мне известно очень давно, задолго до того, как об этом мне стал говорить ты. Я знаю, что Эпоха Искупления близится к концу. Я знаю, что этим землям грозит Зло - Зло из другого мира. Ну и что толку, спрашивается, от твоих книжных познаний?
      УЧЕНЫЙ (вынимая из кармана потрепанную книгу): - Тирания остается тиранией, Бандо, откуда бы она ни происходила - из мира людей или из потустороннего мира. (Он перелистывает страницы и задумывается.) - Знаешь, порой я поражаюсь: как много нам теперь говорит Витоний. Думаю, у него даже можно найти объяснение поведению нашего бедняги предводителя и тому, почему он так переменился. Позволь, я прочту тебе небольшой отрывок, Бандо...
      КУЧЕР (недовольно скривившись): - Ой, я тебя умоляю! Только не читай мне Витония!
      УЧЕНЫЙ (фыркнув): - Честное слово, Бандо, по-моему, ты не отдаешь себе отчета в том, что, если бы не Витоний, я бы ни за что не ввязался в это дело. Старина, да и мы с тобой никогда не встретились бы!
      КУЧЕР: - Не встретились бы? (Он берет у друга потрепанную книгу и целует ее.) - Ах, тогда я должен благословить этого твоего великого философа вместе с книжными червями и всем прочим. Будьте благословенны, господин Витоний! Будьте благословенны, малютки червячки! Но, Хэл, неужели о нашем деле тебе нужно было прочесть в книжке?
      УЧЕНЫЙ: - Я ученый, Бандо. Я обо всем читаю в книгах.
      КУЧЕР (глубоко затянувшись цигаркой): - Не обо всем, Хэл.
      УЧЕНЫЙ: - О?
      КУЧЕР: - Никогда не видел, чтобы ты читал любовные романы.
      УЧЕНЫЙ (непонимающе): - Бандо?
      КУЧЕР: (указав цигаркой в сторону): - Я видел, как ты строил глазки одной юной особе. А я-то, старина, руку на сердце положа, скажу так: я думал, что ты никогда не поддашься на женские чары.
      УЧЕНЫЙ (покраснев): - Бандо! Я понятия не имею, о чем ты говоришь!
      ВТОРОЙ РАЗГОВОР
      Он происходит между двумя молодыми женщинами, совершенно непохожими одна на другую. Это выглядит необычно, но еще необычнее то, что между ними явно дружеские отношения. Одна из них - та, что с масляно-желтыми кудряшками и пухлым, живым личиком - одета с претензией на роскошь. Предположим, что перед нами - бывшая служанка, которая не то уже перебралась, не то намеревается перебраться в средний класс. Ее спутница, привлекательная девушка с длинными волосами цвета меди - та самая, на которую указал кучер, - одета скромно, по-крестьянски, однако в ее происхождении не может быть сомнений. Какой у нее тонкий, аристократический нос! Какие нежные, гладкие руки! Удивительно, какие только союзы не образуются в дороге!
      За столом вместе с этими молодыми женщинами сидит третья, постарше. Ее особая примета - она одноглазая. Эта женщина явно гувернантка. Быть может, она прислуживает молодой аристократке, хотя более внимательный наблюдатель не стал бы делать поспешных выводов относительно рода ее занятий.
      За столом сидит, не принимая участия в разговоре, молодой человек с большими торчащими ушами. Вид у него наивный, но все же довольно симпатичный. Он явно не слишком уютно чувствует себя в сорочке с тугим воротом и парике, который время от времени рассеянно поправляет. Большую часть времени он попивает эль и выглядит вполне довольным.
      НИРРИ: - Мисс Ланда, я понимаю, что вы желаете мне добра, но все равно вы меня так и не уговорили. После всего, что бедолага Вигглер пережил на войне, а я - странствуя с мисс Катой... Нам бы хотелось где-то обосноваться и пожить тихой, спокойной жизнью. (Она говорит потише.): - Я пообещала Бейнс, что у меня будет солидное, порядочное заведение - это верно, а вы знаете как трудно найти помощников. Но что же у меня будет за заведение, я вас спрашиваю, если в нем будет полным-полно красномундирников?
      ЛАНДА: - Ну уж, не полным-полно! Нирри, я знаю, что ты - на нашей стороне...
      НИРРИ: - На стороне мисс Каты? До самой смерти!
      ЛАНДА (с улыбкой): - Славно сказано! И вы тоже, досточтимый Ольх?
      ВИГГЛЕР (смущенно): - Хватит с меня синемундирников, вот что я вам скажу. Уж и помотали нас по всему Эль-Ороку, а хоть раз кто спасибо сказал? Сколько дорог истоптали, а все ради чего? Ради того, чтобы драться с бедняками, вооруженными вилами да мотыгами? Не дело это. Хорошо еще, что моя бедная Нирри явилась, чтоб откупить меня из войска. А сколько она натерпелась по дороге!
      ЛАНДА: - А вы, Бейнс? Вы с нами?
      БЕЙНС (потирая руки): - Да, миледи. Если уж даже мою старую госпожу тошнило от этих вояк, то я вам не стану говорить, что я про них думаю. Я красномундирница до мозга костей, и всегда такой была. Так что насчет солидности вы не переживайте, досточтимая Ольх. Я не какой-нибудь хрупкий цветочек. Да о таких приключениях я всю жизнь мечтала!
      ЛАНДА (с улыбкой): - Да, Бейнс, приключение предстоит нешуточное. О, Нирри, милая Нирри! Разве ты не понимаешь, как нам нужна твоя таверна? Мы ведь не знаем, долго ли пробудем в Агондоне, пока сумеем вступить в схватку с врагами. Нашим агентам нужно место, где бы они могли встречаться и обмениваться результатами разведки...
      НИРРИ: - А? Что?
      ЛАНДА: - Ну... встречаться, прятаться и... О, ты все поймешь, Нирри! А когда все закончится, ты станешь героиней, а досточтимый Ольх - героем!
      НИРРИ: - Лучше вы его не подговаривайте, мисс Ланда. Что-то неохота мне, чтобы мой Вигглер в герои выбивался. Ушами не вышел, верно? (Сверкнув глазами): - Господин Джем - вот уж герой так герой! (После паузы, просияв): - Ой, погляди-те, что Рэгл и Тэгл вытворяют! Уж как они меня смешат, просто слов нет! Похоже, вы им нравитесь, Бейнс, а?
      ЛАНДА (склонившись к столу и пожимая руку Нирри): - Ты добрая женщина, Нирри. Ну, так ты с нами?
      НИРРИ (неуверенно улыбаясь): - Одно мне только покоя не дает, мисс Ланда. Этот парень в багряной куртке - тот, что скачет впереди. Его мы нечасто видеть будем, да? Не скажу, чтобы я была так уж рада видеть его у себя в таверне. Он мне всех постояльцев распугает!
      При этих словах БЕЙНС грустнеет. Она-то как раз надеется на то, что ее единственный глаз будет чаще видеть знаменитого разбойника. ЛАНДА решает, что лучше рассмеяться в ответ, но она и рассмеяться не успевает. НИРРИ вдруг замечает, что ее супруг смотрит на другую женщину - очень странного вида даму, которая сидит за противоположным столом.
      - Эй, Вигглер, перестань пялиться на эту дамочку! (НИРРИ взбивает свое желтые кудряшки.) - Тоже мне, особа, та еще, сразу видно!
      ТРЕТИЙ РАЗГОВОР
      Он происходит между дамой и молодым человеком. Мы уже обратили внимание на то, какие разные женщины оказались в эту ночь на постоялом дворе. Эта женщина, которую, как выразилась Нирри, "сразу видно", разительно отличается от трех, описанных раньше. Она в шляпе с высокой тульей, ее шею обвивает боа из птичьих перьев, она курит тонкую сигару, вставленную в длинный мундштук, и громко переговаривается с модно одетым молодым человеком, который, похоже, время от времени чувствует себя неловко из-за того, что его спутнице совершенно безразлично мнение окружающих о ней. И он, и она явно привыкли к роскоши. Они блистают на рэкских подмостках, но, пожалуй, им следовало бы более серьезно относиться к тем опасностям, которыми так изобилуют зензанские дороги. Не лишним было бы вспомнить здесь такие строчки господина Коппергейта:
      Когда на вас все с завистью глазеют,
      Мудрее тот, кто гонор сдерживать умеет.
      ДАМА: - О, эти колонии! Какой гадкий постоялый двор! Фредди, далеко ли до Рэкса? Спроси у кучера, будь умницей, ладно?
      МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК: - Не ближе, чем в последний раз, когда ты об этом спрашивала, я так думаю.
      ДАМА: - Фредди! Фредди, мальчик мой! Ты что же, так жесток?
      МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК: - Да нет же, дорогая. Просто ты уже спрашивала об этом, как только мы здесь остановились, а мы ведь пока не уехали, правда? Ну, если только эта забегаловка сама не едет среди ночи, покуда мы с тобой болтаем.
      ДАМА (выразительно взмахнув мундштуком): - О, как ты жесток! Ты жалеешь, что поехал со мной, я знаю! Переживаешь, что связался со старухой!
      МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (покраснев, негромко): - Дорогая, не говори глупостей. (Берет свою спутницу за руку): - Разве я кем-либо восторгался более, чем мисс Тильси Фэш, заксонским соловьем?
      Так вот кто она такая!* [Вместе с покойным Пеллемом Пеллигрю Джем побывал на выступлении этой великой оперной дивы. Это событие описано в 31 главе книги "Король и королева мечей". В тот вечер она пела в театре, но частенько соглашалась выступить в салонах самых высокопоставленных аристократок Агондона, которые относились к певице подобострастно и одаривали ее дорогими подношениями] МИСС ТИЛЬСИ ФЭШ ласково гладит бакенбарды молодого человека и благословляет тот день, когда она познакомилась - и притом очень близко - с ФРЕДДИ ЧЕЙНОМ, правителем захудалой провинции, но при этом - настоящим красавцем.
      ТИЛЬСИ: - О, Фредди, Фредди; мой мальчик, ты такой лапочка! Ты такой милый. Это твой дар.
      ФРЕДДИ (немного обиженно): - Должен же у меня быть хоть какой-то дар. Не угостишь ли сигаркой, дорогая?
      ТИЛЬСИ роется в складках роскошного платья, вынимает золотой портсигар, открывает его. Глаза сидящего неподалеку МОНАХА сверкают.
      ТИЛЬСИ: - Ты уж прости меня за то, что я тебе надоедаю, мой милый, но в последние луны в Агондоне мне было совсем тоскливо.
      ФРЕДДИ: - Неудивительно. Мне тоже было тоскливо. Просто поразительно что случилось с высшим обществом?
      ТИЛЬСИ: - Вот именно! Подумать только, а все так надеялись, что свадьба короля возвестит начало нового, золотого века! (заксонский соловей вздыхает): - Бедняжка Констанция! Что сталось со знаменитым домом Чем-Черингов! Ставни закрыты, комнаты выстыли, а у всех на устах - эта жуткая толстуха из провинции. Как ее зовут, запамятовала? Она просто-таки вцепилась в молоденькую королеву... (Расстроенно): - Фредди, мальчик мой, я даже не могу вспомнить, как ее зовут!
      ФРЕДДИ (важно): - Джелика. Мисс Джелика Вэнс, вот как.
      ТИЛЬСИ (раздраженно): - Да не девчонку! Эту старую, жирную корову.
      ФРЕДДИ (вздохнув): - Леди Вильдроп. Умбекка Вильдроп.
      ТИЛЬСИ: - Вот-вот. Умбекка, с ума сойти!
      Последние слова произнесены достаточно громко. ЛАНДА, сидящая за соседним столом, вынуждена щелкнуть пальцами перед глазами НИРРИ. ВИГГЛЕР интересуется, уж не увидела ли его супруга, часом, привидение. НИРРИ несколько мгновений сидит, как зачарованная, и дрожит при воспоминании о старых, забытых страхах. Ее бывшая госпожа стала такой важной особой? Ее бывшая хозяйка - в Агондоне? Впервые НИРРИ всерьез задумывается о том, что ее ожидает в новой жизни.
      И о том, что произойдет, если она вновь попадется на глаза своей прежней госпоже.
      МИСС ТИЛЬСИ ФЭШ (со вздохом): - Ах, любовь моя, но я должна избавиться от этого дурного настроения. Жду не дождусь, когда доберусь до Рэкса, где у меня ангажемент. Сцена - ведь это у меня в крови, верно? Я должна петь, петь! Фредди, мой мальчик, я непременно должна спеть сейчас!
      ФРЕДДИ сдерживает желание закрыть лицо руками. Его пылкая возлюбленная встает, обводит взглядом дымную гостиную.
      МИСС ТИЛЬСИ ФЭШ: - Хозяин! Нет ли у вас клавикордов, клавесина или хотя бы спинета? Нет? О, колонии, колонии... Что же, мне петь без аккомпанемента? Что ж, когда я только начинала свою певческую карьеру в Заксосе, бывало и хуже!
      ФРЕДДИ в этом не сомневается. ТИЛЬСИ, размахивая своим боа, начинает петь. В гостиной все умолкают. Даже РЭГЛ и ТЭГЛ замирают. Все едины в своем восхищении: лучшая певица империи одаривает захудалый постоялый двор своим выступлением!
      СТАРЫЙ ШУТ КОРОЛЯ
      Было время - шут умел
      Короля развеселить.
      А теперь он постарел
      Нету силушки шутить!
      Еле видит, еле слышит,
      Еле он, болезный, дышит,
      Нету силушки шутить!
      Ох, и горе тем бывало,
      Срам для тех бывал велик,
      Кто шуту во время бала
      Попадался на язык!
      А теперь шут еле слышит,
      Еле он, болезный, дышит,
      Нету силушки шутить!
      Шут вертелся, шут крутился
      И катался кувырком.
      Он смеялся, он резвился
      И других смешил притом.
      А теперь он еле слышит,
      Еле он, болезный, дышит,
      Нету силушки шутить,
      Нету силушки смешить!
      Что, вы спросите, случилось
      С развеселым тем шутом?
      Просто он не смог поладить
      С нашим новым королем!
      И теперь шут еле слышит,
      Еле видит, еле дышит.
      Короля не рассмешить
      Так зачем на свете жить?
      Песня отзвучала. Одни плачут, другие смеются, все аплодируют, даже РЭГЛ и ТЭГЛ. БЕЙНС промокает кружевным платочком единственный глаз.
      Из всех, кто находится в гостиной, только двое, похоже, не разделяют всеобщего восторга. Один из них - ХЭЛ, который полагает, что эта песня значит, на самом деле, намного больше, чем о том думают другие. Эта песня всем известна, она древняя, как легенды, но ХЭЛУ вдруг приходит в голову мысль, что легенды способны повторяться, приобретать более современные обличья. ХЭЛ думает: а понимает ли МИСС ФЭШ, о чем поет?
      Тем временем НИРРИ, особа более практичная и приземленная, думает о том, что шут короля напомнил ей о том, кого она некогда знала. О, но ведь Варнава был всего-навсего карликом-ваганом! Но НИРРИ тут же начинает думать о том, что это, может быть, вовсе не так. Встретит ли она еще когда-нибудь таинственного карлика? И - если на то пошло - господина Джема? И мисс Кату? Слезы, набежавшие на глаза НИРРИ, теперь вызваны не только песней.
      НИРРИ сжимает руку ВИГГЛЕРА. Она вдруг понимает: что бы ни сулило им грядущее, уж спокойной жизни оно им точно не сулит.
      Теперь мы должны покинуть постоялый двор в Глотце. Можно было бы еще многое рассказать об этом заведении и о его постояльцах, можно было упомянуть о том, что вскоре мисс Фэш и господин Чейн встретятся в пути со знаменитым разбойником, но при этом, к счастью, уцелеют. Жаль, что мы не можем задерживаться.
      Главные события развиваются сейчас в Унанг-Лиа. Нам нужно поторопиться туда. Вперед!
      КОНЕЦ ЧЕТВЕРТОЙ ЧАСТИ
      ЧАСТЬ ПЯТАЯ
      ИЗ ОГНЯ ДА В ПОЛЫМЯ
      Глава 61
      КАЗНЬ ЭБЕНОВ
      В подземном туннеле, шипя, горели масляные светильники. Стены из красного мрамора украшали ритуальные барельефы. Резьба становилась все более причудливой по мере приближения к золоченым дверям. Султан Калед смотрел только вперед, ни на мгновение не забывая о том, что его сопровождает свита эбенов. И хотел бы забыть, - не смог бы: эбены вышагивали по обе стороны от него, словно тюремная стража.
      До бракосочетания принцессы и сына султана оставались считанные дни. Вскоре Бела Дона должна была прибыть в Каль-Терон, вскоре многие тысячи паломников должны были собраться на торжество. Но сегодняшний ночной ритуал носил тайный характер, хотя от этого и не становился менее священным. Свидетелями этой прелюдии к церемонии бракосочетания могли быть только эбены. Султан, сокрытый от глаз своих подданных, не сопровождаемый имамами, наследником и приближенными, должен был испросить у Пламени благословения для крепости будущего брачного союза и продолжения царственного рода. Так делалось всегда. Возвращения султана ожидали во дворце имамы. Когда Калед вернется из Святилища Пламени, имамы, склонившись в почтительном поклоне, выслушают его речь: бог вновь заверил их, что все будет хорошо. А как могло быть иначе?
      Створки золоченых дверей распахнулись, и Калед на миг оглянулся назад. У него мелькнула мысль о том, что со времени смерти его отца только он один видел этот длинный туннель, в котором гулко звучало эхо шагов. Калед поежился, взглянул на непроницаемые шлемы эбенов. Он гадал, почему так неловко чувствует себя в присутствии этой тайной стражи. Дело было не в том, что эбены были ослеплены: кто во всем Унанге решился бы спорить с тем, что с низкородными так и следовало поступать? Так, согласно древним обычаям, поступали всегда, а для тех, чьей судьбой становилось служение султану, это было великой честью.
      Но что-то еще, что-то другое делало эбенов пугающими. Султан вспомнил о Новообращенном, принесенном в жертву пламени, о юном друге его сына. Задолго до ритуала этот юноша знал о своей судьбе, но страх его вырвался на волю только тогда, когда его окружили эбены. Не ощутил ли султан тогда отголосок этого страха? Не этот ли страх овладел им сейчас? Но ведь это было бы смешно. Что собой представляла жизнь эбенов, как не жертву во имя царственного рода? Разве эти люди не должны были при необходимости отдать жизнь во имя владыки?
      И тут Каледа осенило: эти стражники были верны не своему владыке, а богу Пламени - Священного Пламени.
      Взгляд султана стал суровым. Он привык считать себя самым могущественным человеком на свете. Обширные земли были покорены им. Для своих подданных он был Султаном Луны и Звезд. Разве он мог чувствовать себя узником? Весь сегодняшний день, до мелочей, был расписан. Религиозные правила должны были быть исполнены. Верно, на протяжении своего царствования Калед позволял себе определенные вольности, но что были эти вольности в сравнении с обычаями, которые его постоянно сковывали? Бывали времена, когда ему казалось, что он вот-вот обретет свободу, когда в его вопрошающем разуме, подобно пороховому заряду, взорвется истина. Каким же он был глупцом! Разве в этом, земном мире можно было обрести настоящую свободу?
      Совет имамов, жаждущий продолжения рода, настоял на том, чтобы Деа был объявлен Бесспорным Наследником. С тем же упорством имамы настояли на том, чтобы сын султана женился, и притом как можно скорее. Будь они прокляты! Султану казалось, что эти святоши ждут не дождутся его смерти. И боялся Калед не просто покушения на свою жизнь. Все время, покуда он в Зале Собраний наставлял сына в подробностях священной истории Унанга, Калед втайне возмущался. Разве он не был всемогущ? Разве тогда, когда друг его сына дико кричал при виде Пламени, он не преисполнился презрения к страху этого мальчишки? Но разве теперь он тоже не поддался страху - он, заявлявший, что не было султана могущественнее него?
      С горечью в сердце Калед шагал по каменным залам Святилища, слушая шаги эбенов и зловещее позвякивание обнаженных ятаганов, притороченных к золотым поясам стражников.
      - Бог Пламени, взгляни на раба своего. Взгляни на него милосердно, плачущего и скулящего, словно побитый пес, и произносящего перед очами твоими священную истину: отныне и во веки нет бога, кроме Терона, и Меша пророк его!
      Султан решился поднять глаза. Его колени и руки немилосердно пекло, жар забирался в складки его тюрбана, украшенного множеством драгоценных камней. Сколько раз он касался лбом этого пола? Вправду, это было так глупо! Но для эбенов это было обязательно. Они не могли видеть, упал ли владыка ниц, но они могли это чувствовать. Наверняка они это чувствовали. Султан произносил и произносил положенные слова:
      - Бог Пламени, услышь раба своего. Не отвергай его жалких речей, когда он корчится перед тобой, подобно червю, которого любой готов растоптать, когда он произносит перед очами твоими священную истину: отныне и вовеки нет бога, кроме Терона, и Меша - пророк его!
      О чем думали эбены, стоя позади султана, распевая священную молитву? Их сознание было наполнено верой, только верой - так они были вышколены. Никто и представить себе не мог, какие мысли владели султаном, когда он поднялся на ноги и сделал шаг вперед по неровному полу. Бесстрастно глядя на столп огня, он пытался наполнить свой голос подобающей страстью. О, как же все это было глупо! Не похож ли он был сейчас на обезьяну на рыночной площади?
      - Бог Пламени, молю тебя, заговори с рабом твоим! Пролей на язвы его целительный бальзам своих речей теперь, когда он трепещет перед тобою, подобно самому жалкому из мотыльков, и не перестанет твердить, даже если ты обожжешь его крылья, священную истину: нет бога, кроме Терона, и Меша пророк его! Бог Пламени, заговори со мной о грядущем бракосочетании, о его крепости и плодотворности, ибо Род Пророка стремится подняться еще выше в славе и вере!
      Все громче и громче распевали эбены. Султан раскачивался и поворачивался по кругу. Уже почти помимо воли он играл свою роль. Через несколько мгновений он должен был попятиться назад, плача и стеная, благодаря великого бога, даровавшего ему свои речи - речи, которые только он один, султан Калед, услышал в разуме своем.
      Своим надтреснутым от волнения голосом, своими жестами султан являл воплощение веры своего народа. И если его молитвенный экстаз на самом деле был всего лишь спектаклем, все равно этот спектакль был впечатляющим зрелищем. Калед зачастую сам поражался той дерзости, с которой столь умело скрывал от других свое безбожие. Какое-то время, после смерти своей драгоценной Изабелы, он старательно уверял себя в том, что его бог должен существовать, и именно поэтому он наказан по заслугам. Однако раздумья вскоре прогнали этот животный страх. И вправду - чем еще являлась смерть его возлюбленной, как не окончательным доказательством того, что на самом деле никакого бога нет? Если бы бог существовал, разве Изабела умерла бы? Нет, султан знал, что прав, но он понимал, что знание не приносит счастья, как ему думалось в юности.
      Горечь и тоска разрушили его сердце. Он жаждал постичь высоты науки теперь эти высоты были потеряны для него. Он жаждал любви - но его любимая умерла. Все достигнутые им победы были пустыми, бессмысленными, как этот столп горящего газа, перед которым он теперь стоял и выкрикивал глупые слова. С тоской думал султан о священных войнах, о зрелищных казнях и четвертованиях врагов. Наибольшей болью в сердце султана отзывался тот день, когда он объявил себя Султаном Луны и Звезд. Чего он пытался добиться этим, как не того, чтобы окончательно выразить презрение к своим легковерным, глупым подданным?
      И все же то был безошибочный шаг. Безошибочный - на ту пору. Только потом Калед понял, какой это стало дурацкой ошибкой. С той поры миновало десять солнцеворотов, а его правление не принесло ему ожидаемой славы. Он думал, что после его громкого заявления его положение станет неуязвимым. Однако в стране за пределами Священного Города нарастали недовольство, страх и опасности. Величие султана только сделало его более ненавистным.
      И вот теперь, стоя перед Пламенем, Калед понимал, что близок к полному краху своих надежд. Он уже использовал Деа, но достаточно ли этого? Он знал, что Пламя должно говорить с ним вновь. Но что оно могло сказать? Что толку от того, что он услышит проклятие уабинов? Каледу нужно было вдохновение. Он жаждал его.
      Но уж, конечно, он совсем не жаждал того, что случилось потом.
      Он раскинул руки в стороны.
      - Терон, явись! Явись мне, бог Пламени, как являлся моему отцу! Явись мне, как являлся отцу моего отца! Явись мне, как являлся все потомкам Меши! Всемогущий Терон, овладей мною, как овладел Пророком, одари меня своим Священным Знанием!
      Свершилось. Султан содрогается и стонет. Струи пота стекают по его лицу. Его одежды развеваются. От страшного жара воспламеняются перья, украшающие его тюрбан. Голос из Пламени звучит неожиданно и страшно, гулким эхом отлетает он от стен озаренной огнем пещеры:
      - МЕША КАЛЕД!
      Султан вскрикивает, пятится назад, в ужасе оборачивается, смотрит на слепых стражников. Они тоже услышали голос! Они падают на пол!
      - МЕША КАЛЕД!
      Трижды звучит имя султана, и с каждым звучанием огненное существо становится ярче и ярче, все отчетливее проступает его силуэт между языками пламени. Неужели оно настоящее? Пламя озаряет сверкающие чешуи, пляшет, отражается от увенчанных шипами кожистых крыльев. Чешуйчатые губы растягиваются в оскале, обнажаются длинные клыки. Золотые глаза прожигают голову султана, смотрят прямо в его мозг.
      Задыхаясь, султан падает на пол:
      - Всемогущий Терон!
      - ОТРОДЬЕ МОЕГО ПРОРОКА, - снова звучит голос, - В ТЕЧЕНИЕ ПЯТИ ЭПИЦИКЛОВ ЛЮДИ ТВОЕГО РОДА ПОКЛОНЯЛИСЬ СВЯЩЕННОМУ ПЛАМЕНИ. ПЯТЬ ЭПИЦИКЛОВ МИНОВАЛО С ТЕХ ПОР, КАК Я ВОЗЗВАЛ К ТВОЕМУ ПРЕДКУ И ВЕЛЕЛ ЕМУ ПРИВЕСТИ МОЙ НАРОД К ИСТИННОЙ ВЕРЕ. ТЕПЕРЬ ЖЕ, МЕША КАЛЕД, ВЕРА ВНОВЬ СЛАБЕЕТ...
      Султан ахает.
      - Нет!!! О, Всемогущий, как же так?..
      - МОЛЧИ! - Пламя дико колеблется. - СМЕРТНЫЙ, НЕ ТЫ ЛИ ГОВОРИЛ, ЧТО ЯВИЛСЯ ПЕРЕДО МНОЙ, КАК ПЕС, КАК МОШКА, КАК ЖАЛКИЙ ЧЕРВЬ? ТВАРЬ ДРОЖАЩАЯ, ТЫ СМЕЕШЬ СОМНЕВАТЬСЯ В МОИХ РЕЧАХ? МЕША КАЛЕД, Я ГОВОРЮ ТЕБЕ, ЧТО ВЕРА ОСЛАБЛА, И НИГДЕ ОНА НЕ ОСЛАБЛА СИЛЬНЕЕ, ЧЕМ В ТВОЕМ СОБСТВЕННОМ ЗЛОБНОМ СЕРДЦЕ! РАЗВЕ ТЫ НЕ УТРАТИЛ ВЕРУ В МЕНЯ? РАЗВЕ ТЫ НЕ ПЕРЕСТАЛ ИСПОЛНЯТЬ СВЯЩЕННЫЙ ДОЛГ? ГЛУПЕЦ! ТЫ РЕШИЛ, ЧТО Я НЕ СУЩЕСТВУЮ, В ТО ВРЕМЯ КАК Я ПОСТОЯННО ИСПЫТЫВАЛ ТВОЮ ВЕРУ! ТЫ ОБРЕЧЕН, МЕША КАЛЕД! ТЫ ТАК ПОГРЯЗ В ПОРОЧНОСТИ, ЧТО СМЕЛ ЛГАТЬ, ЛГАТЬ ДАЖЕ НА СТУПЕНЯХ ЭТОГО СВЯТИЛИЩА, ОБЪЯВИВ СЕБЯ СУЛТАНОМ ЛУНЫ И ЗВЕЗД! ЗЛОБНАЯ ТВАРЬ, ПУСТЬ МИНУЕТ ХОТЬ ТЫСЯЧА ЭПИЦИКЛОВ, НО ТЫ НЕ БУДЕШЬ ТАК ИМЕНОВАТЬСЯ!
      Султан только корчится на полу, и дико кричит, и цепляется пальцами за каменный пол. Снова звучит голос из Пламени - на этот раз чуть тише, и султан решается приподнять голову.
      - БЕЗБОЖНИК! ТЫ НИЧЕМ НЕ ЛУЧШЕ НЕВЕРНОГО, НЕ ЛУЧШЕ УАБИНОВ ИЛИ МЕТИСОВ, КОТОРЫХ ТЫ ПРЕЗИРАЕШЬ. ТЫ ЗАСЛУЖИВАЕШЬ ТОЛЬКО СМЕРТИ, И ЕСЛИ БЫ Я ПОЖЕЛАЛ, Я БЫ ПОВЕЛЕЛ ТЕБЕ БРОСИТЬСЯ В ЭТО ПЛАМЯ, И ТЫ НЕ СМОГ БЫ МНЕ НЕ ПОВИНОВАТЬСЯ. ОДНАКО ЕЩЕ ЕСТЬ ДЕЛО, КОТОРОЕ ТЫ ДОЛЖЕН ИСПОЛНИТЬ.
      - О Всемогущий, что угодно, что угодно...
      Чего мог ожидать султан? Конечно, бог Пламени мог приказать ему совершить массовое убийство, принести жертвы, быть может - возвести новый величественный храм или отправиться в священный поход в новые земли. Но повеление бога оказалось гораздо более скромным - и при этом гораздо более удивительным.
      - МЕША КАЛЕД, Я В ПЕРВЫЙ И ПОСЛЕДНИЙ РАЗ ЯВЛЯЮСЬ ТЕБЕ. ЗНАЙ ЖЕ ЕДИНСТВЕННОЕ: БРАКОСОЧЕТАНИЕ ТВОЕГО СЫНА ДОЛЖНО СОСТОЯТЬСЯ КАК МОЖНО СКОРЕЕ. ТВОЙ ДОЛГ В ТОМ, ЧТОБЫ ПРОНАБЛЮДАТЬ ЗА ОБРЯДОМ БРАКОСОЧЕТАНИЯ ОТ НАЧАЛА И ДО КОНЦА. СДЕЛАЙ ЭТО - И Я ПОЩАЖУ ТВОЮ НИКЧЕМНУЮ ЖИЗНЬ.
      - Что угодно, о Всемогущий...
      - НЕ ЧТО УГОДНО, ГЛУПЕЦ, А ИМЕННО ЭТО! - Пламя замерцало и снова страшно взревело. - КАК Я ЖАЖДУ, ЧТОБЫ ПЕРЕДО МНОЙ ЯВИЛАСЬ ДЕВУШКА В СВАДЕБНОМ НАРЯДЕ! МЕРЦАЮЩАЯ ПРИНЦЕССА - ДИТЯ, НАДЕЛЕННОЕ ОСОБЫМ ВОЛШЕБСТВОМ, И ЕЕ СВАДЬБА - ЭТО ВСЕ, ВСЕ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ВЕРА ВНОВЬ ПРОСИЯЛА! МЕША КАЛЕД, СКЛОНИСЬ ПЕРЕДО МНОЙ И ПРОСИ МОЕГО ПРОЩЕНИЯ, ИБО ТЫ ПРИСВОИЛ СЕБЕ ИМЯ, КОТОРОЕ ВОЛЕН ДАРОВАТЬ Я, Я И ТОЛЬКО Я! ГЛУПЕЦ! ВЕЛИЧАЙШЕЕ БЛАГОСЛОВЕНИЕ СУЖДЕНО ТОЛЬКО ТОМУ, КТО ЖЕНИТСЯ НА МЕРЦАЮЩЕЙ ПРИНЦЕССЕ! ОН СТАНЕТ ПОСЛЕДНИМ ИЗ БОГОВ-СУЛТАНОВ! ОН СТАНЕТ СУЛТАНОМ ЛУНЫ И ЗВЕЗД!
      Султан опрометью бежал по подземному туннелю. В отчаянии он забыл о том, что его ожидают имамы, жаждущие вести от бога, которому они поклонялись. Святоши в ужасе попятились, когда Калед влетел в зал. Как же церемония? Как же священные правила? И где стражники, которые должны были войти вместе с владыкой?
      Калед тяжело дышал. Он обвел взглядом лица имамов. Те в волнении ожидали рассказа о том, что случилось. Будь на месте Каледа другой человек, он бы устыдился, упал на колени и смиренно признался во всех своих прегрешениях. Калед никогда не стал бы таким человеком. Сердце его уже наполнилось жаждой мщения. Он уже презирал себя за то, что так пресмыкался перед богом Пламени в присутствии эбенов.
      Ах так, он был обречен, да? Ну, что ж, пусть он будет обречен!
      Он медленно, глубоко вдохнул.
      Он знаком велел имамам приблизиться.
      - Бог Пламени, - проговорил он негромко и спокойно, - опасается нового заговора. В ряды рабов проникли уабины... Они среди... эбенов.
      Имамы дружно ахнули.
      - Это невозможно! Султан, нет!
      - Султан, как такое могло случиться?!
      Султан ничего не ответил. Он продолжал:
      - Он приказал... Всемогущий Терон приказал... казнить эбенов.
      Имамы в ужасе закричали.
      - Эбенов, о могущественный владыка?
      - Но как же обычаи? Правила?! Законы?!
      - Всех эбенов, о великий владыка?!
      Калед уже направился в сторону своих покоев, но обернулся и визгливо прокричал:
      - Глупцы! Уж не сомневаетесь ли вы в слове бога? Эбены должны быть казнены! Все! Сегодня же ночью!
      Все было исполнено по слову Каледа, но именно в эту ночь впервые сотряслась земля под Святилищем Пламени. В последующие дни подземные толчки следовали один за другим, и становились все сильнее. Одни обвиняли в этом эбенов и утверждали, что подземный бог не мог сдержать своей ярости. Другие говорили, что сотрясение земли не что иное, как проявление радости бога при мысли о грядущей свадьбе.
      Были и другие разговоры, но они происходили шепотом и при обмене испуганными взглядами.
      Глава 62
      ЛУНА В ТРЕТЬЕЙ ЧЕТВЕРТИ
      Жара спала, исчезла, перестала существовать - как будто прошедший день был миражом, маревом посреди барханов, призрачным силуэтом на склоне песчаного холма. Звезды сверкают, словно осколки стекла, озаренные луной в третьей четверти.
      Ночью в пустыне темнота превращается в огромный черный свод немыслимо, невероятно высокий. В купол храма величиной во весь мир. Здесь царит полное безмолвие. Все неподвижно. Ни луна, ни звезды не мерцают. В этом зрелище - жуткое одиночество. Если и заметишь тут людей, они кажутся столь же мелкими, сколь крошечные насекомые, живущие в норках, вырытых в склонах барханов - даже тогда, как теперь, когда этих людей целый караван, разместившийся посреди пустыни на ночлег.
      Лагерь раскинулся посреди песчаных дюн. Кибитки, стреноженные верблюды, фигуры улегшихся спать людей. Как будто вытянутый в линию город переселенцев. Никогда за всю историю Унанга не двигалось к Священному Городу такое число паломников. Здесь и морщинистые древние старцы, и пышнотелые матери семейств, и стройные молодые красавицы, и малые детишки, и нищие в лохмотьях, и размалеванные шлюхи, и жрецы, и купцы, и ростовщики. Люди побогаче ночуют в кибитках с золочеными стенками, под охраной стражников, одетых в богатые одежды.
      Днем медленное продвижение каравана разделено молитвами. Вдоль всей длинной вереницы кибиток звонят колокола, призывая верных к молитве в час Катакомб, в час Зелени, в час Пыли, в час Волны. После часа Звезд караван останавливается.
      Потом у костров слышатся смех и песни. Подростки затевают шуточные состязания, кто-то заключает споры, старики рассказывают о прошедших временах. В эти часы караван и вправду подобен городу, в котором кипит обычная жизнь. Это впечатление обманчиво. Чему бы ни радовались, из-за чего бы ни огорчались паломники, они не забывают о том, что ожидает их в Священном Городе - о предстоящей свадьбе, о той благодати, что скоро снизойдет на них, что прольется, подобно дождю на безводную пустыню.
      Однако не все думают об этой благодати в духовном смысле.
      - В Каль-Тероне получше будет, - проговорил Фаха Эджо, торопливо шагая мимо стоящих друг за другом крепко запертых кибиток. Рядом с ним шел Рыба, а следом поспевали Аист, Губач и Сыр. За время, пока длилось Поклонение в час Звезд, "поддеры" выпили целый кувшин браги. Спиртное раззадорило их, глаза сверкали азартным огнем.
      - Чего там получше-то будет, Фаха? - взволнованно, жадно спросил Рыба.
      Аист осклабился:
      - Там молитвы сильнее!
      Губач хохотнул:
      - Ага, и вера крепче!
      Сыр хихикнул:
      - Там дары богов!
      Фаха Эджо обернулся и прижал палец к губам. Мальчишки проскользнули мимо горстки набожных женщин, сгрудившихся у котелка, словно стая здоровенных ворон. "Наверняка такие бабы, - подумал бывший пастух, таскают собой кошельки, набитые золотом и драгоценными камнями. Привязывают их под юбками". Увы, забраться к женщинам под юбки было невозможно, а жаль. Такие тетки весь день сидели в повозках, а когда спускались, все время держались рядом. Застичь их врасплох было бы сложно, а уж о том, чтобы подмазаться к ним со всякими там приставаниями, и думать было нечего.
      Фаха Эджо ухмыльнулся и обнял Рыбу за плечо. Он заговорил потише и сказал о том, что это верно - в Священном Городе, затесавшись в многотысячную толпу народа, можно обрести настоящие дары богов. Фаха с вожделением представлял себе, какую богатую добычу "поддеры" соберут в ночь свадьбы.
      Рыба выпучил глаза. Он себя всегда считал набожным, хотя и далеко не всегда соблюдал молитвенное правило. Ему стало жутко при мысли о том, какие богохульства они скоро должны будут совершить - и где, в стенах Священного Города! Однако ужас быстро сменился радостным волнением. О, Фаха был такой отличный малый!
      - Погоди-ка! - Рыба пошарил в складках набедренной повязки и вытащил стеклянный шар. - Я кое-что придумал.
      Губач осклабился.
      - Рыба придумает, как же!
      Аист хихикнул.
      - Че-его при-идумал, Рыб-ба?
      - Тс-с-с! - шикнул на мальчишек Фаха Эджо и поманил их за собой. Сбившись в кучку в простенке между двумя кибитками, мальчишки уставились на Рыбу, а он, прищурившись, взглянул внутрь загадочного шара.
      - Он же волшебный, так? - прошептал Рыба. - Если в него долго-долго смотреть, может, что и увидишь?
      Сыр ухмыльнулся. Аист хохотнул. Губач хихикнул. Только Фаха Эджо серьезно смотрел на Рыбу и гадал, не поможет ли волшебный шар "поддерам" в их воровских делишках. Он думал и о других трофеях, которые мальчишки прихватили после неудавшегося ритуала обручения, и сжал в пальцах амулет, висевший на цепочке у него на груди. "Амулет Туката" - вот как назвал его жених. Оберег. Талисман. На лбу у Сыра, под грязными спутанными патлами, белела лента Лихано. На поясе у Губача болталась медная лампа, она то и дело звякала, стоило Губачу сдвинуться с места. Золотая монетка с витым рисунком лежала в кармане у Аиста. Эти сокровища "поддеры" намеревались продать, добравшись до Каль-Терона, но у Фахи Эджо появились подозрения, что из этого замысла может ничего не получиться. Многое изменилось с тех пор, как они покинули свое "Царство Под". Амеда пропала - наверное, ее убили Всадники, выехавшие на рыночную площадь. Исчезли Прыщавый и Малявка. Их осталось пятеро. Мальчишки стали держаться поближе друг к другу, они в любой момент были готовы отразить нападение. Пусть хранят свои талисманы, даже если от них никакого толку!
      Мальчики перешли на шепот.
      - Видишь что-нибудь, Рыба?
      Рыба, не моргая, смотрел внутрь шара.
      - Свет вижу. Мелькает.
      - Да это ж лу-уна, бо-олван ты! - прошипел Аист.
      - Тс-с-с! - прошептал Губач. - Слышите?
      Сыр выглянул из-за кибитки и ахнул.
      Вот уж повезло так повезло. По дороге из Куатани "поддеры" то и дело сновали вдоль каравана: попрошайничали, воровали, торговали безделушками, прятались под фургонами, забирались в чужие шатры, тут и там затевали беспорядки. Их новые приятели - майор-господин и его долговязый друг (майор-господин - особенно) - не могли нарадоваться знакомству с мальчишками, которые в таком количестве снабжали их спиртным, джарвелом и золотом. Этот союз устраивал обе стороны. Когда требовалось, "поддеры" разыгрывали благочестивых юных подопечных майора-господина. Когда требовалось, они торжественно клялись в том, что их опекун, хоть и эджландец, - верный последователь унангской веры. Ох и хохотали же они потом над своей богохульной ложью!
      "Поддеры" протиснулись между кибитками. За две с лишним луны пути движущийся город они изучили почти так же хорошо, как покинутый ими Куатани, но, как в Куатани, и здесь еще остались неисследованные ими уголки. На самом деле таких уголков здесь было еще больше, потому что этот город постоянно менялся. Одни паломники уходили вперед, другие отставали. Без сюрпризов не обходилось, сюрприз ждал "поддеров" и теперь. И притом приятный.
      Возле догорающего костра спал пьяным сном толстяк Эли Оли Али. Рядом с ним валялся початый бурдюк с брагой, в руке он сжимал раскрытый кошель с блестящими монетами, наполовину зажатый под толстым животом. По другую сторону костра крепко спала, хрюкая во сне, как свинья, мать-Мадана. Старуха пошевелилась и громко пукнула.
      Губач ухмыльнулся:
      - Ты, что ли, наколдовал, Рыба?
      - Даже не верится! - хихикнул Сыр.
      - Ско-орее! - поторопил друзей Аист. - Пока они не проснулись!
      Рискнуть решил Фаха Эджо. Он быстро подскочил к своему двоюродному братцу, наклонился, выхватил у того кошель и метнулся прочь. О, сладкая месть! Все казалось так легко и просто... но, увы, кошель был привязан!
      - Цепочка? - прошептал Сыр.
      - По-рвать надо! - прошипел Аист.
      Губач взвыл:
      - Золотые просыпали!
      Началась неуклюжая возня.
      Аист и Рыба ползали по песку и подбирали просыпавшиеся монеты. Губач с вожделением таращился на бурдюк с брагой. Попытаться украсть или не стоит? Сыр оттащил Губача в сторону, но перед этим мальчишка-толстяк успел, мстительно осклабясь, хорошенько заехать своднику кулаком в жирное брюхо.
      Эли Оли Али застонал, ухватился за живот, но еще раньше него развопилась мать-Мадана:
      - Грабят! Караул, грабят!
      - Еще немного нектара! Ваше высочество, пожалуйста!
      Принц лежал на устланном подушками диване, отвернувшись к стене. Его худенькие плечи вздрагивали. Мать-Мадана в отчаянии смотрела на него. Чем ближе был день свадьбы, тем слабее и младше становился ее любимый Деа. Казалось, какая-то таинственная сила отбирает у него все соки. Еще несколько лун назад казалось, что в нем просыпается мужчина, что он вот-вот расцветет, а теперь, несмотря на высокий рост, длинные руки и ноги, Деа снова стал ребенком - тем ребенком, которого мать-Мадана когда-то нянчила, ласково прижимая к груди.
      Неодобрительно глядя на советника Симонида, на Таргонов и подслушивающие и подсматривающие стены, старушка была готова броситься к принцу, плакать и стонать вместе с ним, заключив его в объятия. Но она не могла этого сделать. Она только стояла, держа в руке кубок с нектаром, и в ее сердце билась и билась, словно море о скалы, неизбывная любовь, которую она не могла выпустить на волю. О, она признавалась себе в том, что бесконечно возрадовалась, когда ее позвал советник Симонид и сказал ей, что в преддверии великого дня принц гораздо больше нуждается в ее заботах, нежели в охране Таргонов. Что такое Таргоны в сравнении с любовью нянюшки?
      Однако на пути ее любви были выставлены препоны.
      - Оставь нас, женщина, - наконец вздохнул Симонид. - Узы детства цепко держат принца, но принц станет мужчиной, желает он сам того или нет. Ступай же, ступай. Нынче ночью ты более ничем не сумеешь помочь.
      Мать-Мадана, услышав голос старого мудреца, вздрогнула, повернулась к нему и низко поклонилась. Ее почтение не было наигранным: никто во дворце не вызывал у нее такого почтения, как советник Симонид. Султана она нянчила ребенком и могла вспомнить его маленьким, когда он говорил высоким мальчишеским дискантом, когда его лицо было бледно-розовым, безбородым. А Симонид обладал странной властью, и мать-Мадана никак не могла вспомнить его молодым. Ей казалось, что целую вечность он такой, как теперь: сгорбленный, древний старик с печальными выцветшими глазами и длинной белой бородой. Мог ли он понять ее горе? Не с сочувствием ли смотрели на нее его белесые глаза? Старуха хотела что-то сказать, но с губ ее не сорвалось ни звука. Она поспешно удалилась и унесла кубок с нектаром.
      Симонид сел рядом с юным принцем, провел заскорузлыми пальцами по каштановым волосам Деа.
      - Увы, мой принц, я плохо исполнил свой долг.
      Деа всхлипнул.
      - Симонид?
      Старик гладил и гладил его волосы.
      - Бедное дитя, на твои плечи должна лечь тяжкая ноша. Простолюдины думают: если ты рожден царственным отпрыском, это благодать. Они глупы, но откуда им знать истину? Быть потомком царственного рода - это настолько же проклятие, насколько благодать; проклятие, которое обрушится на тебя всей своей тяжестью и силой. Бедное, бедное дитя! Я надеялся на то, что за прошедшие луны мне удастся передать тебе новую силу и мудрость. Теперь же я содрогаюсь при виде тех страданий, на которые обрек тебя, из-за которых ты плачешь, как женщина. Мой долг состоял в том, чтобы подготовить тебя к той судьбе, что тебя ожидает, теперь же я гадаю: воистину ли мне ведома твоя грядущая судьба? Быть может, сердцем своим ты ощущаешь иную судьбу. Быть может, тебе суждено еще более тяжкое бремя.
      Деа неловко утер слезы и непонимающе уставился в печальные глаза старика.
      - Пф-ф-ф! Пф-ф-ф! Пф-ф-ф! Пф-ф-ф!
      Удастся ли ему изловить этих мерзавцев? Грязные свиньи! Подлые ворюги! Плюясь, ругаясь, злобно топая, Эли Оли Али брел по стоянке каравана. Его жирная физиономия блестела, озаренная луной. У костра сидело несколько молодых людей. Они подбрасывали монетку. Сводник свирепо глянул на них и пошел дальше. Обойдя вокруг обшарпанного фургона, он увидел группу святош. Старики передавали по кругу кальян и разглагольствовали о значении священного писания. Эли Оли Али прошел мимо них, сокрушенно качая головой. Он миновал длинные ряды спящих бедняков. Изможденные долгой дорогой, люди храпели, вытянувшись прямо на песке. Весь путь от побережья они проделали на своих двоих. Сколько из них погибли от солнечных ударов, сколько не встали после молитвы? Неужто они так легко умирали, движимые верой в то, что для паломника смерть в пути - благодать? Тупицы! При взгляде на них сводника тошнило. Мать-Мадана - ну, пусть себе бормочет свои молитвы, пусть лицемерит и лжет. В то время как старуха ложилась на песок во время Поклонений, ее обшарпанный спутник забирался в кибитку, посасывал бражку из бурдюка да мечтал о том прекрасном будущем, которое их ожидало в Священном Городе. Каска Далла? Пусть делает, что ему вздумается, а Эли Оли Али снова станет большим человеком! Ой, да он станет сводником у самого султана!
      Было поздно, и стоянка постепенно погружалась в тишину и сон. Эли Оли Али взглянул на луну. У него закружилась голова, он привалился к чьей-то повозке и изможденно застонал. Проклятие! Проклятие! Он ушел так далеко от своей кибитки, и что? Будь они трижды прокляты, эти негодяи! Подумать только, а он был так добр к этому мерзавцу Фахе Эджо! Он его приютил! Он его всему выучил! Нет, не было в этом мире ни благодарности, ни верности, ни доверия! Сводник уселся на корточки и пожалел о том, что не захватил с собой бурдюк с брагой. Вот тут-то он и услышал пьяные бормотания с другой стороны от повозки.
      - Но Полти, почему ты мне раньше про это не говорил?
      - А разве адъютанту положено знать мои тайны?
      - Полти, да! Положено! Особенно - такую тайну! Но как ты можешь быть в этом уверен?
      - Я это почувствовал, Боб. За мгновение до того, как Тот вышел из меня, я понял, что в этой девице есть что-то такое... что-то особенное. Она приведет меня к Кате, я в этом уверен.
      - Хочешь сказать: она знает, где Ката?
      - Может быть. Но почему-то у меня такое чувство, что дело не только в этом.
      - Не только в этом? А в чем же еще может быть дело?
      - Не могу объяснить, Боб, но у меня такое было ощущение... ну, будто бы Ката - ее пленница. Как ты не понимаешь? Если я подберусь к ней, я подберусь и к Кате! Боб, ты только представь себе! Ката - снова в моих объятиях! Ката целует меня! Ката произносит свадебную клятву! Не представляешь ли ты, как возвращаюсь в Агондон с победой и везу Кату с собой?
      Боб ответил осторожно:
      - Я не думаю, что ты ей нравишься, Полти.
      Полти расхохотался.
      - Бедняга Боб! Когда ты изучишь женщин, как изучил их я, ты поймешь цену женскому кокетству. Ката стеснительна, вот и все, но она знает, что я люблю ее. О, у нас с Катой дело не в том, что кто-то кому-то нравится...
      - Или - не нравится?
      Полти разошелся.
      - Ничего ты, Боб, не понимаешь! Ката моя! Она стала моей в сердце своем еще тогда, в Ирионе, когда мы были детьми. Самой сутью своей она связана со мной, а я - с нею. Когда двое едины, что могут значить какие-то пустые слова? В сердце своем Ката произносит: "Я - это Полтисс". А я произношу: "Я - это Катаэйн".
      - Гм-м-м... - невесело протянул Боб.
      Последовала пауза. Тишину нарушало только бульканье браги в бурдюке да потрескивание поленьев в костре.
      Коротким грязным пальцем Эли Оли Али разгладил усы. "Гм-м-м..." - уж это точно. Сводник-то решил, что уже больше не увидится с майором-господином. Он снова нашел его - таково, наверное, было веление судьбы.
      Наверное.
      "Буль-буль".
      - Но Полти, как же ты к этой девушке подберешься?
      "Буль-буль".
      - Боб, вопрос хороший!
      - Она же принцесса, Полти!
      - А мы посланники или кто?
      - Мы больше не посланники. Ну, то есть... мы теперь скрываемся, правильно?
      "Буль-буль, буль-буль".
      - Гм. Нет у тебя изобретательности, Боб, и в этом твоя беда. Выход всегда можно найти.
      "Буль-буль".
      - Полти?
      - А, Боб?
      - Он исчез, да? - Голос Боба дрожал. - Ну, ты понимаешь. Он.
      "Буль-буль, буль-буль, буль-буль".
      - Я же тебе говорил, Боб, я почувствовал, как он вышел из меня в день церемонии обручения.
      "Буль-буль".
      - В тот день, когда ты меня спас, Полти, - благодарно проговорил Боб.
      - Что верно, Боб, то верно. В тот день у меня внутри как бы что-то оборвалось - и он исчез. Еще один только раз я его видел потом, а после... ничего. Нет уж, теперь я гонюсь за принцессой не ради Тота. Только ради Вильдропа. Полтисса Вильдропа.
      Ну, это - как сказать. Может, и ради Эли Оли Али.
      Сводник терпеливо выжидал подходящего момента. Проворачивая в уме возможные варианты развития событий, Эли Оли Али предполагал, что долговязый малый может держать на него обиду. Ну и что с того, даже если так? Глупое недоразумение в харчевне? Все случилось из-за суеверий матери-Маданы! Ну а он пытался спорить со старухой, но был ли от этого толк? Женщины, глупые женщины... Нет-нет, долговязого было легко обвести вокруг пальца, тут бояться было нечего. Главное было - обработать майора-господина. Он - важная шишка. Ну, не повезло парню, но ведь он оставался эджландским аристократом, верно? Что он такое болтал насчет сути, насчет единения - этого Эли не понимал, но в одном нисколько не сомневался. Не было для Пламенноволосого ничего важнее женитьбы на той девчонке. А раз так, то можно было за ее счет сорвать немалый куш! Глазки сводника сверкнули, в голове у него родился замысел. О-о-о, какие открывались возможности! Он проворно обошел повозку и радостно распростер руки.
      - Майор-господин! Какая встреча! Вот уж чудо так чудо!
      Глава 63
      МЕРТВЕЦ НА ПЕСКЕ
      Вдох. Выдох.
      Биение сердца.
      Думать только об этом.
      Симониду не спалось, но когда он улегся на кушетку в темноте, через некоторое время сумел погрузиться в некое подобие транса. Порой он гадал: будет ли ему скоро дан хотя бы такой отдых при том, какая тревога владела им постоянно. От этой тревоги его усталые ноги и руки наливались свинцом. О, как стар он был, как стар! Ему очень хотелось спать, но он понимал, что теперь до самой смерти ему не изведать сна. Сегодня даже забытье старику не давалось. Он пошевелился, открыл глаза. Он думал о том, что был бы рад смерти. Он бы заключил ее в свои объятия, как возлюбленную. Да, как возлюбленную... Но за его долгую безбрачную жизнь у него никогда не было возлюбленной.
      Симонид взглянул на висевшую в небе за окном луну. Теперь, когда были задуты лампы, в покоях принца царила тишина. Только сад еле слышно шелестел. Весь мир был объят сном. Все спали, кроме него - глупого любящего старика. Симонид снова смежил веки.
      Вдох. Выдох.
      Биение сердца.
      Но забытье не приходило. Мысли старика вернулись к юному принцу, к той тревожной судьбе, что ожидала Деа. Что же станется с мальчиком? Сможет ли он сыграть отведенную ему роль? Что станется с империей, которой ему суждено править? Со страхом Симонид вспомнил о своих братьях, с которыми так давно расстался, о даровании, от которого отказался. За долгие годы служения при дворе султана Симониду случалось испытывать жгучую жажду, тоску по мистическому знанию, которое некогда текло в его жилах подобно сильнейшему наркотику, питало разум и сердце. Он всегда подавлял эту тоску. Всегда. А теперь ему казалось, что гранитные стены трезвости, выстраиваемые и упрочиваемые им всю жизнь, начали трескаться и качаться. Он всегда твердил: дар прорицателя способен привести его обладателя к беде, и только к беде. Но теперь он думал о мальчике. О своем страхе за него. О своей любви к нему.
      Вдох. Выдох. Биение сердца.
      Надо думать только об этом, только об этом.
      Издав глубокий горестный вздох, Симонид повернул голову, посмотрел на ложе принца. Луна освещала пустую смятую постель.
      Боб сидел, скрестив под собой ноги, уткнувшись лицом в ладонь согнутой руки. Волосы у него растрепались, перед глазами все плыло. Он был пьян и к тому же расстроен. Отведя взгляд от горящего костра, он уставился во мрак простирающейся во все стороны пустыни. Ему стало страшно. Какие опасности скрывались там, в мягких, плавных линиях песчаных холмов? Попади туда человек, останься этот человек один, он бы скоро сошел с ума - так казалось Бобу. Ну и что с того? Он-то мог запросто сойти с ума здесь и сейчас, сидя у костра. Боб кисло усмехнулся, вспомнив недавние, полные бравады, разглагольствования Полти, мерзкий смех Эли Оли Али.
      Боб вздохнул. Как же он был счастлив в ту ночь, когда Полти спас его! Конечно, смерть Бергроува его ужаснула, но на самом деле Боб отдавал себе отчет в том, что по большому счету это ему было все равно. Конечно, все равно. Нет Бергроува, нет Эли, и Тота тоже нет... Все будет, как в старые добрые времена! В ту ночь, обнимая Полти за шею, Боб даже умереть был готов. Умереть в объятиях Полти! Он снова вздохнул и, недовольно прищурившись, посмотрел на сальную физиономию нежданного гостя. Как легко сводник снова втерся в доверие к Полти. О, Полти был наивен, слишком наивен!
      - Перескажи-ка мне все еще разок, с самого начала, Ойли, - пьяно пробормотал Полти и по-приятельски обнял сводника.
      - Пф-ф-ф! Неужто пламя прожгло дырку в твоей голове?
      - Ничего подобного! Но что-то я не пойму, как же это все получится? Думаешь, мы вправду сможем выкрасть этого ублюдка... принца Деа?
      "Буль-буль".
      - Майор-господин, да ты сам подумай. За малым приглядывает сестрица матери-Маданы, так? Ну, вот... Как только мы доберемся до Священного Города, куда первым делом потопает наша матушка? Само собой, навестить дорогую сестренку, которую она не видела с тех пор, как...
      "Буль-буль".
      - С Эпохи Расцвета, да?
      - Вроде того. Ну, теперь-то они обе выглядят одинаково, точно? Сестры ведь, как-никак. Одинаково, смекаешь, майор-господин?
      "Буль-буль".
      - Смекаю, Ойли. Нужно только уговорить ее поменяться местами с сестрицей, и сосунок у нее в руках - ну, то бишь у нас.
      Сводник осклабился и чокнулся с Полти.
      - Думаете, получится? - кисло поинтересовался Боб.
      - Что получится? - непонимающе вопросил Полти.
      - Сестру ее подменить! Как это будет? Она одеждой с ней поменяется? Или по башке ее стукнет, а та вырубится? Отравит ее, прикончит - что? Она так поступит с собственной сестрой?
      - Это все мелочи, мелочи! - Сводник небрежно махнул рукой. - Это я все придумаю. Вы только представьте: мы захватываем принца и берем его в заложники. Ежели нам не отдадут принцессу, мы его убьем. Ну а султан-то, вестимо, больше пожелает сыночка обратно заполучить, чем принцессу, так ведь? Сыночка-наследничка? Само собой, по-моему.
      Боб ворчливо заявил, что, на его взгляд, план совершенно несуразный. Теперь он все понял: сводник решил охмурить Полти и завести его в беду. До Священного Города оставалось всего несколько дней пути. Этого времени не хватило бы на то, чтобы отговорить Полти от дурацкого замысла. Помимо всего прочего, Боб ни капельки не доверял своднику. Разве он поверил бы в то, что этот жирный метис ничегошеньки не ведал про то, что мать-Мадана держала двоих эджландцев в плену в сыром грязном подвале? И теперь судьба Полти и Боба должна будет зависеть от этой самой матери-Маданы?
      Боб презрительно воззрился на сводника.
      - А я думал, девчонка нужна тебе самому. Разве ты к ней в женихи не набивался?
      - Пф-ф-ф! Так то ж для того, чтобы потом ее продать! О, найдутся такие, кто кучу денег отвалит за настоящую принцессу! Ну, вот я и подумал: почему бы не попробовать? - Сводник с усмешкой глянул на Полти. - А между прочим, она ведь теперь, пожалуй, где-нибудь поблизости.
      "Буль-буль".
      - Вряд ли. Мы ведь уже недалеко от Каль-Терона, верно? - проговорил Полти.
      - Пф-ф-ф! Каль-Терон? Кто говорит про Каль-Терон? Я про караван говорю.
      - Ойли, как это?
      "Буль-буль, буль-буль".
      - Я нынче подслушал разговор один. Торговцы болтали. Ходят такие слухи... Ну да ладно, слухи-то всегда ходят. Но ты сам, майор-господин, подумай хорошенько: принцессу должны доставить в Священный Город, так? Неужто ее повезут по пустыне со всеми почестями, когда тут разгуливают уабины? Да мало ли еще кто пожелает позариться на такую ценную добычу? Подумай, майор-господин, пораскинь мозгами! Говорят, она едет в простой кибитке, а стражники, что при ней, наряжены простыми паломниками.
      "Буль-буль, буль-буль, буль-буль".
      Глаза Полти засверкали.
      - Ойли, это же здорово! Если так, то нам, пожалуй, этого сосунка и выкрадывать не придется!
      - Да? Ты что же, готов сразиться со стражниками султана, которых там неведомо сколько? - встрял Боб. - Ни одному слову не верю!
      Полти вздохнул.
      - Боб, кому какое дело до того, во что ты веришь и что ты думаешь? Ты гений, Ойли. Я отправлю на разведку "поддеров". Мы во что бы то ни стало разыщем принцессу!
      - Интересно, а где эти негодяи, а? - повертел головой Полти.
      Ответ на этот вопрос последовал буквально через мгновение. Пятеро мальчишек, сопровождавших Полти и Боба во время странствия по пустыне, возвратились с добычей с ночной "охоты". Устало, но довольно пересмеиваясь, они вышли из-за повозки, готовые поведать о своих приключениях.
      Фаха Эджо замер на месте, как вкопанный.
      Эли Оли Али мигом вскочил на ноги.
      - Ах вы, подлые ворюги! - вскричал он. Полти и Боб, вытаращив глаза, ничего не понимая, наблюдали за тем, как сводник бросился к своему двоюродному братцу и был уже готов стукнуть того, но оступился и шлепнулся физиономией в уголья догоравшего костра. Эли взвизгнул, вскочил и принялся ожесточенно обмахивать руками обожженные усы.
      Стоянка огласилась заливистым хохотом.
      - Мне очень жаль, госпожа, но ваш друг умирает.
      Девушка, охваченная горем, только смотрела в добрые глаза лекаря. Это происходило у другого костра, далеко от того места, где мы только что побывали. На мягком песке, укрытый простым одеялом, лежал, сотрясаясь в лихорадочном ознобе, юноша, почти мальчик. Рядом с ним сидел мальчик помладше, в обносках некогда роскошных одежд, а также коротышка-толстячок, намного старше больного. Неподалеку лежала грязная косматая собака. Девушка прятала лицо под чадрой, но ее глаза были видны, и в них выражалось отчаяние. Она посмотрела на своих спутников, перевела взгляд на лекаря. Заламывая руки, она спросила:
      - Неужели ничего, совсем ничего нельзя сделать?
      - Госпожа, ты говоришь, что на вас напали уабины?
      - Это верно, добрый лекарь. Только мы и уцелели.
      - Ты говоришь, что вы долго шли по пустыне?
      - Да, все так. Уж и не упомню, сколько дней мы брели по жарким пескам. Как нам повезло, что мы встретились с тобой и твоим гостеприимным семейством!
      Лекарь почтительно кивнул.
      - Госпожа, ты очень добра, но мы всего лишь исполнили свой долг. Но ведь ты говоришь, что если бы не этот несчастный юноша, вы бы не остались в живых и не встретились с нами?
      - Верно, так и было. Раньше мы думали, что он другой, но когда мы заблудились посреди пустыни, он повел себя на редкость благородно. Он храбро вел нас за собой, пока в конце концов мы не нашли вас и пока вы милостиво не оказали нам помощь. Как это жестоко, что теперь он так тяжко захворал!
      - Правда, госпожа, правда. Но милая госпожа, как бы то ни было, чем бы вы ни были обязаны этому несчастному юноше, он все равно был обречен. Вы смотрите на него теперь, и я вижу вину в ваших очах, но он болен очень давно и безнадежно. Мы не должны дивиться тому, что он скоро умрет. Дивиться надо другому: тому, что он прожил так долго.
      На прекрасные глаза девушки навернулись слезы. Она только покачала головой, думая о том, как непредсказуема порой судьба. В ту ночь, когда юноша погрузился в свой последний сон, она была готова обнять умирающего и шептать:
      - Милый Джорвел. Дорогой, милый Джорвел.
      - Деа?
      На террасе луна светила ярче. Симонид дрожал. Страх сковал его сердце. Он крадучись пошел вперед, словно ревнивый любовник. Он шел и шепотом произносил имя принца. Куда он мог деваться? Пропал? Нет, это было невозможно! И прошлой ночью он тоже бродил, охваченный тоской. Куда он мог уйти, как только не в сад? Старик поднялся по белесой лестнице.
      - Деа? Деа?
      Может, принц спрятался, затаился где-то в густых зарослях? Симониду стало не по себе. Он вновь произнес имя принца и сам удивился - почему разговаривает шепотом? И тут же понял: предчувствие, словно эхо давно отвергнутого дара, прозвучало в сознании старика. Да-да, он все понял, но долгие мгновения миновали, пока старик увидел то, чего так боялся. Предчувствие стало явью.
      Симонид притаился за пышными папоротниками. Повсюду царили пряные, густые ароматы: благоухали кусты жасмина и ночные нарциссы. Перья папоротников были такими мягкими, нежными... совсем как ласковые руки женщины, от прикосновений которых Симонид отказывался всю свою жизнь. Это было слишком, это было так невыносимо, но хуже всего было зрелище, представшее перед глазами старика. Отливая то серебром, то золотом, в неземной тишине, принц Деа играл со своим призрачным спутником. Они резвились и играли, прыгали и смеялись.
      Симонид ахнул, но не произнес ни слова. Медленно, страдая от боли в изношенных суставах, он спустился вниз. Войдя в покои принца, он постоял около своей жесткой кушетки, подумал и опустился на мягкий, выложенный подушками диван. Слезы застлали глаза старика, когда он ощутил запах тела юноши. Дрожа, сжав в руках подушку, Симонид стал дожидаться возвращения принца.
      Этого не должно было случиться. Все то время, покуда Боб странствовал вместе с Полти, он думал, что этого никогда не случится. Может быть, его защищало какое-то особое колдовство, а может быть, просто-напросто его тайные деяния привиделись ему во сне. Но сам-то он понимал, что это не так.
      Потом он гадал: а хотел ли он, чтобы это произошло? Когда Боб томился в "холодной", он мечтал только о том, чтобы обрести свободу. Но что такое была его свобода, как не всего-навсего другой плен? Наверное, ему хотелось пробиться через невидимую стену, которая окружала его, а там... будь, что будет! А может быть, он просто был очень пьян.
      Боб лежал и смотрел на жестокие немигающие звезды. Рядом с ним, спокойно и ровно дыша, спал Полти. Эли ушел. "Поддеры" улеглись под другую сторону от костра. Жуткое одиночество охватило Боба. Ему вдруг пришла мысль о том, что так было всю жизнь: он отчаянно желал любви и ревниво следил за всеми, кто оказывался рядом с Полти. Боб с отвращением перебирал в памяти события прошедшего вечера. Бедный Боб! Он думал, что Полти принадлежит ему, а Полти его предал. Другому бы на месте Боба стал противен Полти, а Бобу был противен только жирный сводник. Бобу было немыслимо жаль Полти. Сострадание переполняло его сердце. Он придвинулся ближе к спящему другу.
      Бедный, бедный Полти! Дрожащими пальцами Боб провел по курчавым волосам, казавшимся при свете луны тускло-лиловыми. О, Полти! Боб коснулся кончиками пальцев скуластого лица друга. Каким оно было когда-то! Совсем другим! Боб любовно вспомнил тот день в конюшне позади "Ленивого тигра", когда это лицо впервые возникло перед ним... Тогда оно было круглое, пухлое, все в веснушках. Наверное, в тот миг Полти произнес заклинание, которым привязал к себе Боба на всю жизнь. Пальцы Боба передвинулись на крепкую грудь Полти, ровно вздымавшуюся во сне.
      Пьяные слезы хлынули из глаз Боба. Конечно, конечно, он с самого начала понимал, что Полти - злодей, чудовище в человеческом обличье. Понимал ли? Разве он мог в такое поверить, разве он мог так думать о своем чудесном, волшебном друге? Да и потом: что такое зло, а что такое добро? Нет-нет, Полти не мог сделать ничего дурного. Он просто запутался, и ему нужно было помочь.
      Боб стал более настойчив в своих ласках. Полти пошевелился, застонал. На миг Бобу вдруг почудилось, что друг произнес его имя. Арон. Арон. Сердце Боба забилось чаще. Но нет. Глупо было бы верить в это. Полти произнес имя Каты. Полти запрокинул голову, выгнул спину. Знакомые признаки. Боб знал, что другу снится сон. Он знал, что это за сон. Да. О да!
      Боб смутно помнил о том, когда впервые позволил себе такие вольности. Некоторое время после возвращения Полти с зензанской войны его адъютант вел себя осторожно. Только в последние дни, во время долгого странствия по пустыне, он снова осмелел. Порой Боб гадал: неужто Полти и вправду забывает о ночных ласках, которыми они друг друга одаривали? Порой, хотя Полти ничего не говорил, Бобу казалось, что он ловит на себе взгляды друга, и по определенным признакам догадывался, что его друг знает об их тайных отношениях. О, если бы это вправду было так!
      Спящий Полти снова прошептал имя возлюбленной. Ката. Ката. Ну и что? Это не имело значения. Руки Полти потянулись к Бобу, стали гладить его волосы. Боб был вне себя от счастья. Он был объят бесконечным теплом, он куда-то падал, падал и хотел, чтобы это падение не кончалось... В этом была полнота. В этом было исполнение всех желаний.
      - О, Ката, Ката... Боб?!
      Полти вдруг проснулся и, откатившись от Боба, резко вскочил.
      Дальнейшее произошло быстро. Полти жутко раскричался. Боб неуклюже поднялся и вдруг отчаянно разрыдался. Разбуженные "поддеры" обескураженно лупали глазами. Боб, не разбирая дороги, побрел прочь. Полти бросился следом за ним и стащил с него спущенные штаны. Боб развернулся. Он был в полном отчаянии, он был готов умолять друга о пощаде, но получил несколько сокрушительных ударов крепким, как камень, кулаком - по ребрам, в челюсть, в глаз.
      - Грязный ублюдок! Грязный, мерзкий ублюдок! Скотина!
      Они отошли далеко от стоянки и теперь были посреди темных барханов. Боб упал на песок. Он даже кричать не мог, а Полти пинал и пинал его ногами и плевал на него, а потом ушел прочь, ругаясь на чем свет стоит. На мгновение Бобу показалось, что где-то рядом и "поддеры". Он вроде бы слышал, как они охают и вскрикивают. А потом Полти злобно рявкнул на них и велел им бросить "грязного ублюдка".
      - Пусть подохнет посреди пустыни!
      Глава 64
      ПЯТОЕ ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
      Сколько времени прошло?
      Казалось, вечность миновала с того мгновения, как он получил последний мучительный удар и плевок. Вязкая слюна расползлась по коже. Но это было не главное. Для Боба ненависть Полти, его жестокость теперь тоже казались вечными. Теперь по лицу Боба текли слезы, и только страшная боль в ребрах удерживала его от отчаянных рыданий. Его зубы стучали. Песок кололся, как битое стекло. О, как глупо он поступил! Как непростительно глупо! Боб пока соображал не слишком четко, но у него мелькнула мысль: уж не сделала ли "холодная" свое дело, не подхватил ли он там какую-то гадкую хворь? А потом он подумал о том, что всю жизнь болен, что вся его жизнь - сплошная болезнь.
      Разум отступил перед волной боли. Боб лежал и думал о звездах, о барханах, о темноте. Казалось, темное полотнище ночи, вращаясь под разбухшей луной, обволакивает его.
      Створки крыши кибитки были открыты. Раджал пошевелился и проснулся. Он увидел над собой черное ночное небо.
      Глядя на звезды и луну, он на какой-то миг представил себе, что лежит на песке, а не в тесной кибитке. Ему очень хотелось, чтобы это так и было, однако иллюзия быстро развеялась и Раджал снова ощутил, что лежит на подушках. Поблескивали украшения на стенках фургона, пахло благовониями, бархатом и шелком. Внутри кибитка была обустроена с роскошью, но как же Раджал ненавидел эту роскошь! Он услышал ровное дыхание. Потом - шелест и вздох.
      - Ката? - прошептал Раджал.
      - Никак не могу уснуть.
      - Я тоже.
      - Будь она проклята, эта кибитка!
      - Да, когда едем, все-таки полегче.
      - Наверное, скоро утро. Точно.
      - Хм.
      Последовала пауза. Раджал и Ката лежали и смотрели друг на друга в звездном полумраке.
      - Наверное, теперь уже недалеко, да?
      - До Священного Города? Откуда мне знать?
      - Ну... Ты могла бы у отца спросить.
      - Радж, пожалуйста. Не называй этого типа моим отцом - даже в шутку. Думаешь, для меня большая радость ходить к нему в гости, да?
      - Ну, ты хотя бы вечерами отсюда выбираешься.
      - Лучше бы, наоборот, я никуда не выбиралась! Что угодно, лишь бы только не слышать без конца: "Мерцалочка то, Мерцалочка се..." Не говоря уже о его противных ласках. Уж казалось, мог бы привыкнуть к мысли о том, что теперь я - из плоти и крови. Говорю тебе: всякий раз одно и то же, стоит только прийти в его фургон. Свадьба, свадьба, свадьба - больше он ни о чем разговаривать не желает. Сначала выражает восторги, потом начинает говорить о своих страхах. Потом принимается сокрушаться о прошлом. Ой, сколько я уже наслушалась про этого злосчастного джинна! А потом он заливается слезами и бросается ко мне на грудь. - Ката вздохнула. Поначалу мне это было противно. А сейчас просто невероятно скучно.
      - Ну ладно, считай, ты меня убедила. Здесь тебе лучше.
      - И потом, не забывай: там еще визирь есть. Этот не скучный. Он страшный.
      - Ви... визирь? - вымолвил Раджал.
      - Хм. Знаешь, может быть, все дело во мне, но мне кажется, что он с меня буквально глаз не сводит и смотрит так... странно. Будто видит меня насквозь, честное слово. Калиф меня обнимет, а я отведу глаза и вижу: визирь на меня таращится.
      Снова последовала пауза. Затем Раджал негромко проговорил:
      - Я и сам стараюсь его сторониться. Визиря, в смысле. Это ведь он приказал, чтобы меня... ну, ты знаешь, о чем я говорю. Если ты не хочешь, чтобы он разгадал твой маскарад, я этого тоже не хочу. А у меня он не такой надежный, как у тебя.
      - Что сказать? Порой я гадаю, насколько надежно мое теперешнее обличье.
      - Ката, это глупо. Несколько раз что-то такое было заметно, но... волшебство никогда не бывает совершенно, правда?
      - О? И кто же тебе так сказал?
      - Великая Мать вроде бы. А может быть, Мила.
      Раджал шмыгнул носом и умолк.
      Ката повернула голову, посмотрела на Амеду, которая сладко спала, свернувшись на полу, словно собака.
      - Не понимаю, как она может так крепко спать.
      - Она счастлива. Разве ты не замечаешь, что рядом с тобой она счастлива?
      - Не начинай! Прошу тебя, не надо! Как я хочу снова стать прежней!
      - Если на то пошло, - заметил Раджал, - то я тоже.
      - Не знаю... По-моему, тебе твой наряд к лицу.
      - И ты говоришь "не начинай"? Это ты не начинай!
      Они с трудом сдерживали смех. Ката посмотрела вверх и прошептала:
      - Нет сил здесь торчать. Скоро рассвет. Давай прогуляемся.
      Раджал проворчал:
      - Ты же помнишь, что вышло в прошлый раз. Крышу на три дня на засов заперли. Я думал, что употею до смерти!
      - Неплохо было тебе и попотеть, между прочим. А то ты начал толстеть.
      - Толстеть? - с притворным возмущением переспросил Раджал. - Может, Амеду разбудить?
      - О нет, только не это! Уж лучше я хоть немного отдохну от ее влюбленных взглядов!
      - Она ничего не может с собой поделать, - сказал Раджал. - Ну, ты представь: если бы я выглядел, как Джем. Ты, поди, тоже смотрела бы на меня влюбленными глазами, а?
      - Понимаю. Но только будить ее все-таки не надо, ладно?
      Поддельная принцесса осторожно взобралась на резной столик, стоявший посередине кибитки. С ловкостью тигрицы она подтянулась и выбралась на крышу. Снизу, из-под днища кибитки доносился негромкий храп спящего часового. Пожалуй, не стоило устраивать переодевание стражников. Их строгая дисциплина уже порядком хромала. С улыбкой Ката протянула руку и помогла Раджалу выбраться наверх.
      - Если нас в этот раз поймают, - прошипел Раджал, - нам больше не поверят.
      - Ну и что? Мы ведь уже почти у цели, верно?
      - Ты про Священный Город? Ты же говорила, что не знаешь, далеко ли до него!
      Ката прижала палец к губам. Низко пригнувшись, она прошла по крыше кибитки, ловко, бесшумно перепрыгнула на соседнюю. Раджал боязливо и неохотно последовал за девушкой. Царила ночная прохлада, которая с рассветом должна была быстро пойти на убыль.
      Они спрыгнули на песок и устремились к барханам.
      Сколько же времени прошло?
      Боб вздрогнул и очнулся. Казалось, было позже, намного позже, хотя, вполне возможно, после того, как он впал в забытье, прошли считанные мгновения. Его замутило. Сердце билось медленно и громко. Боб уставился на луну, поежился, свернулся клубком.
      А потом он услышал голоса.
      - Так ты ощущаешь, что она где-то здесь?
      - Она близко, близко. Верь мне, уабин, и не сомневайся во мне. Ночь еще не закончится, когда ты получишь свою невесту. У меня нет кристалла, который заключает в себе мое могущество, и без него я не так силен в этом мире смертных. Но найти девушку, которая источает волшебство, - разве это мне не под силу?
      - Хо! А я слыхал, что ты давно разыскиваешь как раз такую девушку!
      - Глупец! Как ты смеешь говорить о том, в чем ничего не понимаешь!
      - Я? Я не понимаю в том, как мужчина желает женщину? А я так думаю, что в этом даже очень хорошо понимаю.
      - Молчи, говорят тебе! Разве ты не знаешь, что я - не человек, что я лишь являюсь в обличье человека? Так пойми же, что и та, которую я разыскиваю, - не просто женщина в том грубом и чувственном смысле, который ты вкладываешь в это слово.
      - Хо! Ну, так и та, что должна стать моей невестой, тоже не просто женщина.
      - Это верно, уабин. Так может быть, тогда ты чувствуешь испытываемую мною боль?
      - Воистину, о Золотой. Разве я посмел бы обидеть бога?
      Двое переговаривались негромко, почти шепотом, но шли по пустыне не таясь. Поначалу Боб не обратил на них особого внимания, а они, не заметив его, прошли мимо. Но затем пылкость их разговора заставила его насторожиться. Он лежал и слушал медленное биение собственного сердца. Потом, повернув голову, увидел, как над черными барханами занимается таинственное сияние. Боб, морщась от боли, перевернулся на живот и пополз по песку.
      Выглянув из-за бархана, Боб увидел двоих незнакомцев. Один из них все еще был в тех, обагренных кровью, золоченых одеждах, которые надел в день церемонии обручения. Второй же сверкал золотом и светился сам по себе.
      - О, Золотой, - проговорил уабин. - Ты еще не видишь ее?
      - Говорю тебе: она близко. Могущество мое ограничено, но если сосредоточусь на ней, только на ней... да! О да! Она, похоже, переодета, но глаза бога видят ее.
      Сверкнуло лезвие сабли.
      - Скорее! Пойдем и заберем ее!
      Послышался глухой смех.
      - Не спеши, уабин. Ее надежно охраняют. Тут нельзя пускать в ход примитивное оружие. Наш удар будет направлен на ее разум, на ее сердце. Только так мы притянем к себе ту, которую разыскиваем. Ведь ты хочешь, чтобы она досталась тебе целая и невредимая, верно? Подождем до рассвета, когда я почувствую, что ее сопротивление станет самым слабым.
      Уабин неохотно убрал кривую саблю в ножны.
      - Подумать только! Чтобы я был так унижен! Я, человек, который покорял города, должен прятаться за барханами, как вор!
      - Ты готов отказаться от моей помощи? Уабин, у меня много сил ушло на то, чтобы спасти тебе жизнь. Я уже не тот, что был прежде, но вомни: ты потерял свое племя, свое войско, свою славу. Без меня ты бы сейчас был изгоем, преступником, лишенным друзей, у тебя не осталось бы никакой надежды достичь того, чего так жаждет твое сердце. Но я не желаю унижать тебя, уабин. - Улыбка озарила золотой лик. - Я вновь повторю то, что говорил прежде: тебе - земля, а мне - луна и звезды. Говорил ли я тебе о том, что твои испытания - это мои испытания? Где бы мы были без этой девушки? И теперь более не думай об этом. Думай только о победе, которую скоро одержишь. Как только ты сожмешь в объятиях свою невесту, я волшебным образом перенесу вас к Пламени, и там поддельное сокровище сгорит, а истинное обнажится.
      А теперь вспомни о том, что я дал тебе зеркало. Посмотри мне в глаза, и ты обретешь силу, в которой нуждаешься, и могущественную защиту.
      Уабин встал рядом с богом - близко, словно влюбленный. А когда отвернулся, его глаза светились золотым светом.
      - Нам пора бы вернуться!
      - Радж, да будет тебе! Неужели ты не хочешь увидеть рассвет?
      - Я потому и говорю, что надо вернуться. Стражники проснутся и увидят, что нас нет.
      Ката вздохнула.
      - И что? Не побьют же нас, правда?
      - Принцессу, конечно, не побьют! А меня?
      - Ты - девушка, не забывай об этом! В этом есть кое-какие преимущества.
      - Их немало, не сомневаюсь. Я даже знаю это.
      - Ты что же, стал девушкой?
      - Да нет, я бы не стал так говорить.
      Отделенные от стоянки барханами, Ката и Раджал шагали, словно сестры, взявшись за руки. Звенели их украшения, подолы платьев шуршали по песку. Луна мало-помалу бледнела. Небо на горизонте стало лиловым. Ката ощутила ответное сияние в своем сердце, и странное счастливое тепло растеклось по ее телу. У нее возникло такое чувство, что все будет хорошо. Ката смотрела на небо, ожидая цветов крови и золота, которые скоро должны были залить похожие на волны песчаные холмы.
      Сердце Раджала все чувствовало иначе. В его сердце возникла боль. И пустота. Его рука легла на грудь - туда, где прежде он носил кристалл. Он негромко спросил:
      - Ты чувствуешь ее? То есть чувствуешь, что она здесь?
      - Принцесса? Я ощущаю ее присутствие. Но я знаю, что я - это я, а не она. Все так, как будто... как будто я стала вместилищем для какой-то диковины, для какого-то сокровища, для чего-то такого, что я должна сохранить, держать взаперти до тех пор, пока не пробьет час извлечь это. То ли перстень, то ли драгоценный камень. Да-да, драгоценный камень.
      Раджал невесело кивнул. За несколько лун, проведенных рядом с Катой в пути, он хорошо узнал Кату. Она рассказывала ему о своем детстве, о знакомстве с Джемом, о тех днях, которые они провели вместе, о том ужасе, какой она пережила, разлучившись с ним. Раджал слушал ее рассказы зачарованно, с завистью, но когда Ката просила Раджала поведать ей его историю, он говорил с осторожностью. Он довольно словоохотливо рассказал ей о ваганском фургоне, о своей сестре Миле, о Великой Матери Ксал и о Дзади. Но о многом, об очень многом он рассказать не мог. Он думал о страстях, которые владели его сердцем с самого детства, и его горло сжималось от отчаяния. Он вспоминал о том, что случилось во Дворце с Благоуханными Ступенями, и ему становилось невероятно стыдно. Никто - ни Ката, ни тем более Джем - не должен был узнать правду. Никто на свете. О визире Хасеме Раджал вспоминал с содроганием и отвращением, но стоило ему вспомнить о нем - и он ощущал, как пробуждается желание. И тогда отвращение, испытываемое Раджалом, становилось еще глубже, потому что он сам себе становился противен. Порой посреди ночи, лежа в кибитке, его рука ложилась на грудь, где прежде он носил Кристалл Короса, и тогда в бессильной ярости Раджал думал: "Я наказан. Я наказан по заслугам".
      Но порой ему казалось, что наказания только начинаются.
      Раджал и Ката уселись на песок, по-прежнему держась за руки, и смотрели в ту сторону, где занималась заря. Ката вдруг проговорила:
      - Но про визиря - это же неправда?
      Раджал отозвался надтреснутым голосом:
      - Что? Что про визиря?
      Ката с любопытством спросила:
      - Радж? С тобой все в порядке? Я про визиря говорю в том смысле, что он что-то подозревает, о чем-то догадывается. Я просто подумала... нет, это, наверное, не так. Он бы уже проговорился, что-нибудь сделал такое... Радж? Что-то не так, да?
      Раджал мотнул головой.
      - Нет, нет. Я просто задумался, вот и все. А думал я... про Амеду. Да, про Амеду. Ведь это из-за нее начались все беды.
      Негодяйка! Маленькая подлая воровка!
      Ката осторожно проговорила:
      - Но теперь-то тебе Амеда нравится?
      - Она смелая девчонка. Но я бы не сказал, что она мне нравится.
      - Она надоедлива, это верно.
      Раджал фыркнул.
      - Она была воровкой.
      - Воровкой! - не удержалась от смеха Ката. - Я была... кое-кем похуже. А ты разве ничего предосудительного не делал, Радж?
      Раджал пожал плечами.
      - У меня была... не такая яркая жизнь, как у тебя, Ката.
      Она сжала его руку.
      - Я тебе не очень-то верю. Но все равно люблю тебя.
      Раджал ахнул.
      - Ты... любишь меня?
      - Джем любит тебя. И я должна любить тебя, правда?
      Ката наклонилась, дружески поцеловала Раджала и улыбнулась. Он пристально смотрел ей в глаза, а через мгновение бросился в ее объятия, горько рыдая.
      - Ката, о Ката, я так несчастлив!
      Кровь и золото пролились на барханы, но теперь Ката не смотрела на солнце. Она не восклицала, радуясь красоте рассвета. Она не ощущала никаких странных предчувствий. Она не видела человека с золотыми глазами, который стоял на вершине бархана и пристально смотрел на них. Сейчас для девушки существовал только Раджал, бедный, несчастный, страдающий Раджал. Ката изумленно гладила его голову и плечи, и он казался ей одним из испуганных зверьков - белок, малиновок или ящерок, которые давным-давно прибегали и прилетали к ней в Диколесье. Но их печали были просты, и она ясно видела эти печали. Но понять Раджала Ката была не в силах, не в силах была и помочь ему. Что же могло с ним случиться? Что? Ката обняла друга и стала ласково качать, как малого ребенка.
      Она ощутила присутствие Зла только тогда, когда уже было слишком поздно.
      "Принцесса. Принцесса, иди ко мне".
      Ката посмотрела через плечо дрожащего Раджала в ту сторону, откуда послышался безмолвный зов. Рашид Амр Рукр держал в руке осколок зеркала, и этот осколок немыслимо, сверхъестественно ярко горел в лучах рассветного солнца. Но еще ярче горели светящиеся глаза уабина. В первое мгновение Кате стало страшно, но страх тут же сменился гневом. Она была готова вскочить и наброситься на мерзавца, но...
      Уабин отступил. Он улыбался и манил девушку за собой. Ката поднялась. Раджал упал на песок.
      - Ката? - бормотал он. - Ката?
      Он не дождался ответа.
      У Каты было такое ощущение, будто бы она падает и при этом переходит в другой мир. В этом было что-то связанное с глазами уабина, но и с зеркалом тоже. Рука Каты потянулась к осколку зеркала, но не для того, чтобы выбить его из пальцев Рашида Амр Рукра, а для того, чтобы прикоснуться к нему, взять его.
      Уабин дико расхохотался.
      - Ката! - вскрикнул Раджал. - Ката! Ты должна сопротивляться! Не поддавайся!
      - Принцесса, не надо! - крикнул кто-то.
      Это была Амеда. Она наконец разыскала своих друзей и теперь застыла в ужасе. Однако она быстро пришла в себя и бросилась, чтобы сбить Кату с ног и оттащить ее от колдующего уабина. Увы, Амеда опоздала. Откуда ни возьмись появился еще один человек.
      - Принцесса! Его глаза! Не смотри ему в глаза! - прокричал долговязый оборванец - весь избитый, залитый кровью, едва державшийся на ногах. Собрав последние силы, он наклонился, набрал пригоршню песка и швырнул его в глаза уабина.
      Рашид Амр Рукр взвизгнул, развернулся и нанес удар осколком зеркала.
      Послышался крик Амеды.
      В следующее мгновение уабин исчез. Исчезла и Амеда, колдовской силой перенесенная внутрь осколка зеркала. Ее крики, какое-то время звучавшие в воздухе, вскоре стихли. Ката обессиленно рухнула на песок, тяжело дыша.
      Колдовские чары развеялись окончательно, когда прозвучал другой голос:
      - Принцесса! Принцесса, что с тобой?
      Ката подняла голову. К ней размашисто шагал разгневанный начальник стражи.
      Ката опустила глаза. Нужно было поскорее что-то придумать. Еще мгновение - и начальник стражи увидит кровь, синяки, тело долговязого парня... Этот незнакомец спас ее. Ей нужно было каким-то образом спасти его, и притом срочно.
      Ката вскочила и бросилась навстречу начальнику стражи, невинно улыбаясь.
      - Мы уже возвращаемся, ничего страшного. Просто... - Ката изобразила глупое хихиканье. - Одна из моих женщин порвала платье. Ты же не хочешь, чтобы она страдала от... от стыда, верно? Дай-ка мне твой плащ, я ее прикрою. Тогда она сможет вернуться. То есть мы все сможем вернуться. Ну?
      Начальник стражи поклонился, неохотно повинуясь воле дочери калифа, и снял просторный плащ. Было еще довольно темно, и всю дорогу до кибитки стражник ворчал и не обращал особого внимания на того человека, которого Ката и Раджал вели, поддерживая под руки.
      Как же Ката обрадовалась, когда за ними наконец захлопнулась дверца кибитки! Только потом, когда они с Раджалом умыли незнакомца, оказалось, что это вовсе не незнакомец.
      Вот так Боб заменил Амеду.
      Глава 65
      СКАЗКА ДЛЯ МАЛЕНЬКОГО КАЛЕДА
      - Подойди, старый друг. Подойди, сядь рядом со мной.
      Старик опасливо подошел, стараясь скрыть охватившую его тревогу. Он не ожидал, что султан призовет его к себе. Это его смутило. Было уже далеко за полдень, и более суматошного вечера в жизни Симонида не выдавалось за много солнцеворотов. Паломники наводнили город, между ними шла борьба за место около церемониальной дороги. Во дворце было полным-полно важных гостей. Свадьба, которую так долго ждали, должна была состояться после заката, и султан настаивал на том, чтобы церемонию провел Симонид, и никто иной. Старик и сам очень желал этого, но опасался, что силы могут вскоре покинуть его. Даже подготовка к церемонии давалась ему нелегко!
      Его господин и повелитель сидел у окна с несколько наигранным спокойствием. Солнечный свет проникал через прорези в тонких ставнях. Султан мог бы распорядиться, чтобы ставни немного приоткрыли, и тогда можно было бы увидеть собравшиеся у дворца толпы народа. Но владыка не желал смотреть на тысячи тысяч простолюдинов. Пожалуй, он был прав: это зрелище было впечатляющим, но настолько же тревожным. Весь предыдущий день и всю ночь продолжались сотрясения земли. Воздух пропитался волнением и страхом. Повсюду блаженные старики танцевали "танец обреченных". Многие боялись того, какая истерика овладеет толпой, когда наступит темнота.
      Султан похлопал по подушке рядом с собой, и Симонид сел. Складки роскошного вышитого занавеса обрамляли широкий мягкий диван. Подоспели рабы, принесли подносы с джарвелом, шербетом и нектаром хава, но Калед заметил, что старик ничего не желает, и нетерпеливым мановением руки отослал слуг. Он наклонился и взял Симонида за руку.
      - Тебе хорошо, старый друг? Тебе хорошо сейчас? Ты здоров?
      - Султан, человеку в моем возрасте нечего уповать на здоровье. Что такое преклонный возраст, как не время хвороб, которых становится все больше и больше, пока в конце концов не окажется, что они смертельны? Я желаю только исполнить твой приказ и проследить за тем, чтобы бракосочетание принца состоялось, как полагается. - Старик не без труда улыбнулся и добавил: - Я благодарен судьбе хотя бы за то, что свадьба нынче ночью. Уж до завтра я как-нибудь доживу.
      - Ты будешь еще долго жить и потом, старый друг! Не говори о смерти в то время, как ты так нужен - и так любим. Но послушай, скажи мне, видел ли ты моего брата? Он все такой же толстяк, каким был всегда? И также глупо улыбается? Ну, конечно же... Подумать только, а ведь если бы у меня не было наследника, он бы унаследовал мой престол! Ты только представь себе: султан Оман! Ну, уж тогда славные времена в истории нашего царства очень быстро закончились бы, верно, мой старый друг?
      Симонид послушно улыбнулся и кивнул, как только султан перевел разговор на тему землетрясений. Монарх был уверен в том, что они служат только выражением нетерпения, испытываемого огненным богом. Из-за чего нетерпение? О, из-за свадьбы, естественно! Глупцы болтают о том, что это дурное предзнаменование, но о каком дурном предзнаменовании можно говорить, когда теперь уж точно продолжится Род Пророка! И чего бояться? После свадьбы землетрясения непременно прекратятся и земля станет спокойной и прочной, какой была всегда.
      - Однако, мой старый друг, довольно говорить об этой чепухе! Расскажи мне о принцессе. Ее ты тоже видел? - Похоже, султан был настроен исключительно на приятные беседы. - Как я проклинаю - но конечно же, не в прямом смысле, мой старый друг, не в прямом смысле - наши обычаи, из-за которых я не могу взглянуть на принцессу! А мне бы очень хотелось посмотреть на девушку такой необычайной красоты. Говорят, она унаследовала красоту своей матери.
      - Ты скоро увидишь ее - как только начнется церемония, - осторожно ответил Симонид, гадая, стоит ли говорить что-то еще.
      Он все время чувствовал, как пальцы султана то поглаживают, то сжимают его морщинистую руку. Печальными глазами старик смотрел на смуглое, обрамленное густой черной бородой лицо владыки. Как в одном человеке могли так безнадежно, так отчаянно соединиться нежность и жестокость, добро и зло? В пору юности, в пору яростной преданности вере Симониду был бы страшен человек столь противоречивого нрава. Он бы долго гадал: как боги столько всего намешали в характере Каледа. Теперь он знал, что замыслы богов порой неисповедимы и намного более загадочны, нежели он когда-то предполагал, и что эти замыслы не постичь простым смертным.
      "Чем мы старее, тем более странным становится окружающий нас мир", так было сказано в "Изречениях Имраля", и Симонид знал, что это - чистая правда.
      Затем султан спросил старика о своем наследнике.
      - Как я завидую тебе, Симонид, как я завидую тому, что ты проводишь дни напролет с моим дорогим мальчиком... Я назвал его мальчиком? В эту ночь он станет мужчиной! Но скажи, мой старый друг, как ты думаешь: он воистину готов к тому, чтобы вскоре облачиться в мантию власти, принять это бремя, от которого он уже никогда не сможет отказаться?
      - Он вселяет большие надежды. Но, увы, боюсь, он не слишком крепок!
      - Мой старый друг, ты тревожишь меня!
      - Имей ты еще одного сына, ты бы меньше тревожился.
      Пожалуй, этого говорить Симониду не следовало бы, но он и так уже слишком долго сдерживал себя и не говорил правду. Султан не разгневался. Он только вздохнул, и, хотя в комнате уже не было так светло, Симониду показалось, что он заметил в уголках глаз владыки слезы.
      - Не ожидал я услышать такие жестокие речи от столь старого друга. Должен ли я был взять себе другую жену после смерти моей возлюбленной Белы?
      - Найдутся такие, кто поступил бы именно так - в интересах государства, - уклончиво отозвался Симонид.
      - Есть более высокие цели.
      - Какие цели могут быть выше, если дела государственные - это дела богов? Кто ты такой для смертных, как не продолжение бога, который говорит с тобой из Священного Пламени? В этом мире ты всемогущ, но, как самый старший из твоих имамов, я говорю с тобой о том мире, что лежит за его пределами.
      - Мой старый друг, я это понимаю, и понимаю, что ты вправе отчитывать меня. Хорошо. Поговори со мной так, как говорил во дни моей юности. Скажи мне о моих ошибках, о той вине, которую я должен ощущать.
      - Султан...
      Султан приложил палец к губам старика.
      - Я - султан, а ты готов мне противоречить? Повторяю: поговори со мной так, как говорил во дни моей юности.
      Симонид сделал глубокий вдох. Он не сомневался: султан затеял какую-то игру, но пока не был уверен в том, к чему может привести эта игра.
      - Калед, - начал старый мудрец, - ты дал клятву, которая считается священной, но эта клятва имеет значение только в сердце твоем. Пламя назвало тебя Султаном Луны и Звезд, но этот титул не только награда за твою славу. Рука об руку с наградой следует ответственность, которая должна помочь в достижении грядущей славы. Увы, миновало десять солнцеворотов, а твое царствование пока не принесло этой славы. Наше царство пришло ко времени великих бед. Ты говоришь о бремени, которое скоро ляжет на плечи твоего сына, но нес ли ты свое бремя так, как подобает?
      - Симонид, ты воистину жесток, ибо всего лишь дни, считанные дни миновали с тех пор, как меня достигли страшные вести - вести о том, что уабины проникли в ряды эбенов. Следует ли упрекать меня, если такое зло процветало во время моего правления? Но разве Пламя не наделило знанием об этом меня как своего избранника? Разве я не предал изменников смерти сразу же, без промедления, хотя сердце мое разрывалось при мысли о том, что я вынужден отдать приказ о казни членов этого древнего священного ордена? Мой старый друг, ты осуждаешь меня за богохульные проступки моей юности, но разве я не оставил это время сомнений позади? Разве сейчас не время особых испытаний?
      Симонид печально проговорил:
      - Калед, я не стал бы осуждать тебя. Я лишь готов дать тебе совет, ибо перед тобой темная дорога. Принц слаб, и еще неизвестно, будет ли успешным его брак, уабинское зло распространилось по всей стране, и Роду Пророка угрожает страшная опасность. О, со времен Геденской Невесты грядущее этой страны не было в такой опасности!
      Произнося этот вердикт, Симонид задрожал от страха. Но то, что произошло затем, повергло его в изумление. Покуда Симонид говорил, лицо султана исказила гримаса, и вот теперь он, совсем как его сын, охваченный глубочайшей тоской, рухнул на мягкий диван и разразился рыданиями.
      - Калед! Мое дитя! Мое дитя!
      Повинуясь безотчетному порыву, старик Симонид наклонился и обнял зрелого мужчину точно так же, как обнимал его ребенка. Долго, долго он держал султана в объятиях, не произнося ни слова. Свет закатного солнца обволакивал мудреца и владыку, окружал их золотым сиянием.
      - Старый друг, - пробормотал султан наконец, - не расскажешь ли ты мне сказку... не расскажешь ли сказку, как тогда... в детстве?
      Симонид ласково гладил смуглое лицо, обрамленное черной бородой. Глаза его наполнились болью, когда он вспомнил о тех словах, которые должны были быть произнесены затем. Этот ритуал не был изложен ни в одной из священных книг, но оттого не был менее священным. Некогда он был самым дорогим для маленького мальчика и его учителя - дороже всех ритуалов на свете.
      Симонид с замиранием сердца проговорил:
      - Сказку? Маленький Калед, какую сказку?
      - Старик, сказку про стародавние времена.
      - Маленький Калед, про какие стародавние времена ты говоришь?
      - Старик, я говорю про времена, когда я еще не родился.
      - Маленький Калед, но это было совсем недавно.
      - Старик, расскажи мне сказку о моих предках.
      - Маленький Калед, но разве не все сказки я тебе рассказал?
      - Старик, но я готов выслушать их снова.
      - Маленький Калед, которую из них ты хочешь послушать?
      Султан задумался. Он сел, утер слезы и улыбнулся испуганному, встревоженному Симониду.
      - Старик, расскажи мне про Геденскую Невесту.
      У Симонида мурашки побежали по спине. Игра ему окончательно разонравилась, но он знал, что должен сыграть в нее до конца.
      Он набрал в легкие побольше воздуха и начал...
      СКАЗАНИЕ О ГЕДЕНСКОЙ НЕВЕСТЕ
      Маленький Калед, в те времена, когда Унангом правил Булак, Султан Красной Пыли, произошла трагическая история, о которой я тебе сейчас поведаю. Знай же, что из всех султанов, которые правили Унангом, Меша Булак был одним из величайших, ибо ему выпала судьба объединить все народы, обитающие на этих пустынных землях, в поклонении единому истинному богу. Со времен правления Булака все мужчины и женщины поклоняются Святилищу Пламени и почитают Каль-Терон Священным Городом.
      Однако пути огненного бога странны и неисповедимы, ибо хотя Булак и познал великую славу, но великая печаль омрачила его царствование. Печаль его была в том, что у него было много дочерей, но сын был только один, и ни одна из его жен не могла произвести на свет хотя бы еще одного. Его имамы трепетали, ибо когда Булака поразила лихорадка джубба, им казалось, что Род Пророка повис на волоске. Страх их был понятен, ибо юный принц Ашар был болезненным мальчиком и почти наверняка должен был вскоре умереть. Благодаря стараниям лучших унангских лекарей Булак поправился, однако злая лихорадка оставила после себя слабость, от которой султан так и не смог избавиться. Потому имамы настояли, чтобы его сын, хоть и был он еще мал в ту пору, принял мантию Бесспорного Наследника и взял себе жену.
      Булак был человеком гордым и славился этим. Он ни за что не желал думать о смерти, однако сам он говорил, что вера его превыше гордыни. Он сказал: пусть будет, как пожелают его имамы, но что принц не должен брать в жены первую попавшуюся девушку. Только самый прекрасный цветок Унанга должен был стать женой Бесспорного Наследника. И вот по всей стране начались поиски такой девушки, по всем провинциям и колониям, которые за время своего царствования покорил султан.
      Как раз в эту пору до имамов дошли слухи о великом богохульстве, которое процвело в далекой провинции под названием Геден. У шаха Гедена, согласно слухам, была дочь такой волшебной красоты, что многие поклонялись ей вместо того, чтобы поклоняться Священному Городу. Имамы, охваченные праведным гневом, стали уговаривать Булака, чтобы он распорядился казнить эту девушку, однако Булак, мудрость которого была велика, отверг их уговоры.
      "Глупцы! - вскричал он. - Что за советы вы мне даете? Долгие солнцевороты моего царствования были потрачены на то, чтобы усмирить Геденского шаха, чтобы он дал мне клятву верности. Поступи я, как вы мне советуете, - снова вспыхнут бунты и меня возненавидят так, что мне никогда от этого не избавиться. Разве вы не видите, что эта девушка - добрый знак? Она священна, и это - та самая невеста, которую мы разыскиваем".
      Имамы были готовы воспротивиться, но Булак объявил им, что говорил с Пламенем, и потому знал, что говорит истину. Вот так и вышло, что вместо жестокой казни девушку ожидала блестящая помолвка.
      Подготовка к свадьбе шла своим чередом, и по всей стране царила великая радость, ибо культ поклонения этой девушке успел широко распространиться. А после того, как она вышла бы замуж за сына султана, поклоняться ей можно было открыто. Ведь, поклоняясь Геденской Невесте, люди поклонялись бы и Священному Городу.
      Увы, никто не ведал о том, что назревает беда. Я говорил тебе, маленький Калед, о том, что твой предок принц Ашар был болезненным мальчиком. Согласно унангскому обычаю, обряд бракосочетания должен был состояться в полночь в Святилище Пламени. Все собрались на церемонию. Там присутствовал верховный имам, который должен быть совершить ритуал, и Меша Булак, Султан Красной Пыли. Но наибольшее восхищение у народа вызвала прекрасная Геденская Невеста. Оставалось дождаться только принца Ашара. Он должен был торжественно пройти по церемониальной дороге к той женщине, которой предстояло стать вместилищем драгоценного царственного семени. Но юный принц Ашар не пришел в Святилище. Представь себе, какой всех охватил ужас, когда стало известно о том, что принц умер, что он упал замертво в своих покоях за несколько мгновений до свадьбы!
      Страх сковал толпу народа, ибо теперь все думали только о том, что Род Пророка прервался навсегда и царство султана обречено. Но простолюдины были глупы, они не знали об одном из древних правил, касающихся бракосочетания. Верно - если обряд начат, прерывать его нельзя. Если принцесса находится в Святилище, в эту же ночь она должна утратить невинность. Но если жених умирает или его убивают до того, как он является в Святилище, его место должен занять брат. Если же у жениха нет брата, эту роль должен исполнить его отец. Вот так вышло, что в ту ночь на брачном ложе с Геденской Невестой должен был возлечь султан Меша Булак. Народ возрадовался, ибо если и существовала женщина, способная родить султану наследников, так это, конечно, была Геденская Невеста - настоящее совершенство, апофеоз женской красоты.
      Однако был один человек, который не возрадовался, и человеком этим был шах Гедена. Он стоял рядом с лестницей, ведущей к Святилищу, и бесстрастно наблюдал за свадебным обрядом, но сердце его пылало ненавистью к султану и обычаям Унанга. До того как его земли были покорены султаном Булаком, и шах, и его подданные были язычниками, идолопоклонниками. На самом деле шах до тех пор в сердце своем так и остался язычником, что и выяснилось впоследствии. Обряд завершился, и настало время вести Геденскую Невесту в брачные покои. И тогда гнев, владевший шахом, наконец вырвался на волю, и он вдруг шагнул вперед и выхватил длинный острый кинжал.
      Шах вскричал:
      - Злобный султан убил своего сына, чтобы завладеть моей дочерью! Нельзя позволить, чтобы свершилось такое богохульство!
      С этими словами шах заколол султана Булака. Он был готов заколоть и собственную дочь, но помешал один из стражников. Он загородил собой девушку и одним ударом отсек голову неверного. Геденская Невеста дико закричала. У ее ног лежал султан, ее новый супруг, и ее отец, и оба были мертвы.
      Великий страх объял всех, кто видел это - народ, имамов, придворных и стражников, ибо все они поняли, что страна, в которой они живут, осталась без султана и без наследника. Казалось, теперь стране Унанг-Лиа суждены одни только кровавые войны, а не мир и спокойствие, с таким трудом добытые султаном Булаком за время долгих боевых походов. Род Пророка был прерван, и грядущее сулило только хаос и отчаяние. Однако Всемогущий был милостив, и этого не произошло.
      Геденская Невеста вышла к народу и подняла руки. Все сразу умолкли.
      "Женщины и мужчины Унанга, не отчаивайтесь, - сказала красавица. - Как ни страшно все, что произошло нынче ночью, Род Пророка не прервется!"
      Толпу народа охватила сумятица. Никто не мог понять, о чем говорит девушка, однако она вызывала у людей такой священный трепет, что все смиренно слушали те слова, что далее слетели с ее губ.
      Она упала на колени, преклонившись перед священной истиной.
      "Мужчины и женщины Унанга, всему, что случилось нынче ночью, суждено было случиться - ради того, чтобы ослабевший Род Пророка был укреплен и очищен! Знайте же, что хотя я и не побывала в брачных покоях, однако в утробе моей я ощущаю великий жар! Что это, как не самая суть султана, которая перешла внутрь меня в мгновение его гибели? Говорю вам: его семя уже прорастает во мне и через девять лун я произведу на свет его наследника! Преклоните колени вместе со мною, женщины и мужчины Унанга, и благословите милость всемогущего Терона, Бога Пламени, который зажег священный огонь внутри меня!"
      Вот так отчаяние преобразилось в ликование, ибо все случилось именно так, как сказала Геденская Невеста. Имамы убедились в том, что она не вместилище безбожия, которое следовало вырвать с корнем и уничтожить, а священная посланница, дарованная богом, чтобы спасти Унанг в самое страшное время. Поэтому по сей день все высоко чтут Геденскую Невесту и того здорового, крепкого младенца, которого она произвела на свет благодаря свершившемуся чуду. Этим младенцем был Абу Макариш, Султан Волны. В течение четвертого эпицикла царствования Рода Пророка Абу расширил границы Унанга еще более, нежели то удалось его отцу на протяжении третьего эпицикла.
      В сказании о Геденской Невесте нам открываются тайны, которые могут таиться в закромах судьбы, а также величие Бога Пламени и святость власти.
      Маленький Калед, так заканчивается моя история. Молюсь о том, чтобы ты извлек из нее урок, как извлекли многие и многие из тех, кто слышал ее.
      * * *
      После того как Симонид завершил рассказ, они с султаном долго молчали. Калед сидел, задумчиво потупив взор, а Симонид гадал, какие мысли владеют этим непредсказуемым человеком. А потом старика объяла дрожь - ведь султан давно не был маленьким мальчиком и прекрасно знал о богохульных толкованиях этого сказания. Конечно же, Симонид о них упоминать не стал - на такое были способны только самые злобные из уабинов. Разве можно было поверить в то, что Булак, одержимый страстью к невесте собственного сына, обесчестил ее до свадьбы? Можно ли было поверить в то, что Булак отравил собственного сына, вняв уговорам прекрасной, но злой возлюбленной? Ложь, наглая ложь!
      Но тут Симонид с содроганием вспомнил о Мерцающей Принцессе, о которой говорили, что красотой она может соперничать с покойной матерью, и о принце Деа, который, как и принц Ашар, был так слаб здоровьем... Но что за мысли? Старик выругал себя, мысленно обозвал себя злым и глупым, и улыбнулся султану, когда тот наконец поднял к нему глаза и взял его за руку.
      - Благодарю тебя, мой старый друг, за такой чудесный рассказ. Я взрослый мужчина, но в сердце моем по-прежнему живет мальчик, и ты сделал приятное этому мальчику. Как я могу отчаиваться в судьбе своего царства, когда твое сказание говорит мне о том, что все будет хорошо? Мой старый друг, ведь ты веришь, что все так и будет, правда? Ты должен в это верить, должен и я. А теперь ступай. Я утомился и хочу немного отдохнуть перед тяготами грядущей ночи. Обними меня и ступай, ступай.
      Однако, когда Симонид вышел из покоев султана, на сердце у него стало еще тяжелее. Речи султана его вовсе не успокоили. Они только еще сильнее убедили его в том, что он стал невольным участником игры, играть в которую вовсе не желал. Ужасное предчувствие зародилось в сердце старика, а следом за ним пришло другое, еще более ужасное.
      Да, теперь не было выбора. Это должно было произойти.
      Глава 66
      ФЛАКОН С КРОВАВОЙ ЖИДКОСТЬЮ
      Стемнело. Симонид вновь взошел по белесым ступеням лестницы. Миновало уже много ночей с тех пор, как он узнал правду о Деа. Для старика эти ночи были мучительными. Глазами, полными страха, он наблюдал за тем, как юный принц играет в свои полуночные игры. Симонид молчал и ничего не предпринимал. Более того: он ничего не видел. Да-да, именно так. Но сегодня, после той странной игры, в которую ему пришлось играть с султаном, старик понял, что его слепоте должен был прийти конец.
      Он дрожал в лихорадочном ознобе. Мысль о тех силах, которые он желал пробудить, наполняла его сердце страхом. Он не сомневался в том, что будет сурово наказан. Но он должен был увидеть то, что хотел увидеть, должен был! Пусть Симониду казалось, что он сходит с ума - даже это его уже не беспокоило. На ум ему вновь пришло древнее заклинание. Он никогда не забывал его - он с ним словно родился на свет, и оно хранилось внутри него, подобно семени, уже шестьдесят с лишним солнцеворотов. И вот теперь это семя вдруг неожиданно проросло.
      Симонид вдыхал благоуханные ароматы сада. Серебряно-серая и золотисто-серая под полной луной, листва окружала его со всех сторон. Старик, борясь со страхом, озирал роскошные клумбы и газоны. Когда он в последний раз прибег к помощи своего дара, погиб его отец. А что может случиться теперь? О, но ему следовало поторопиться. Пожалуй, он и так уже слишком долго промедлил. В полночь Деа поведут в Святилище. Старика замутило. Он сглотнул подступивший к горлу ком. С трудом передвигая дрожащие ноги, он направился к тому месту, где обычно играли принц и призрак.
      Сейчас, в эти самые мгновения, Таргоны одевали принца Деа в ритуальные одежды. Симонид уже облачился в церемониальное платье. Опасливо, затравленно он огляделся по сторонам и вытащил из складок своего одеяния имама побитый молью лоскут ткани, расшитой звездами - словно кусочек ночного неба. С часто бьющимся сердцем он набросил на плечи то, что осталось от плаща его отца. Симонид вздохнул и поежился. Принца Деа в парадных свадебных одеждах увидят многотысячные толпы народа, выстроившиеся вдоль улиц, но никто не должен был сейчас увидеть Симонида. Раскинув морщинистые старческие руки, он стал медленно поворачиваться по кругу.
      Описав круг, Симонид остановился, вгляделся в темноту. Лицо его исказила гримаса боли, и он произнес нараспев, стараясь подражать голосу давно умершего отца:
      Терон, о бог священного огня,
      Услышь перед тобой стоящего меня!
      Тебя, чье Пламя исстари горит,
      Смиренно молит раб твой Симонид!
      Даруй мне светлый взгляд твоих очей
      И надели премудростью твоей.
      Позволь на миг в грядущее взглянуть,
      Провидеть, что сулит судьбины путь
      Ребенку, что в любви к тебе взращен,
      Молю тебя, всесильный бог Терон!
      Яви грядущее хотя на краткий миг,
      Иль ослепи, и вырви мой язык!
      Несколько мгновений после того, как Симонид закончил песнопение, царило безмолвие. Старик пошатнулся, но удержался на ногах. Он стоял, глубоко дыша, не слыша ничего, кроме собственного хриплого дыхания и громкого биения сердца.
      В следующее мгновение Симонид упал на колени, закрыл глаза руками и дико закричал.
      Таргоны завершили свою работу. Омыв принца и умастив его тело, они надели на него брачные одежды, поклонились ему, зажгли благовония, прочли молитвы и удалились.
      Принц знал, что теперь пора для медитации. Ему все объяснили заранее: он должен был размышлять о детстве, которое оставлял позади, и о мужской зрелости, которая лежала впереди. Долго ли оставалось ждать? Даже сквозь толстые стены дворца в покои доносился шум с улиц. Толпы народа жаждали поскорее увидеть своего хрупкого идола. Деа повернулся к зеркалу, но зеркало исчезло. В покоях не осталось ничего, в чем он мог бы увидеть свое отражение. Стены были задернуты шторами, отгородившими принца даже от извечных соглядатаев, "шептунов". Тяжелая алая мантия оттягивала плечи принца. Дрожащей рукой он прикоснулся к красной маске, украшенной рубинами, закрывавшей его лицо. О, поскорее бы закончилась эта ночь!
      Деа бессильно опустился на диван. Стараясь отвлечься от воплей разгоряченной ожиданием толпы, он стал слушать, как шипит горящее в светильниках масло. Фитили в светильниках были прикручены, поэтому в комнате царил красноватый полумрак. Деа вздохнул, его глаза наполнились слезами. Но нет, нынче ночью он не станет плакать, ни за что не станет! Времени уже почти не оставалось. В любое мгновение мог явиться Симонид и увести его вниз. Они пройдут через весь дворец к носилкам, в которых принца затем пронесут по церемониальной дороге. Деа не хотелось думать о том, что еще ему готовит грядущая ночь. Это не имело значения. Ничто теперь не имело значения. Разве Таль не дал ему клятву - клятву, которую он никогда не нарушит?
      Принц схватил с дивана подушку, сжал ее, прижал к груди. Он вдруг понял: он больше никогда не вернется в эту комнату, где играл, где смеялся и плакал на протяжении долгих солнцеворотов своего детства. Но и это ему было безразлично. Скоро. Скоро. Таль будет ждать его, чтобы забрать в другой мир. Нет, его детство не кончится. После этой ночи оно станет бесконечным. Деа крепче прижал к груди подушку.
      - Готовишься к брачной ночи? - послышался вдруг голос.
      - Отец! Ты... Ты напугал меня!
      Султан Калед с улыбкой сел рядом с юношей. Его глаза казались бездонными колодцами, в щедро умащенной бороде сверкали звезды. Он заботливо протянул руку и взял у Деа подушку.
      - Ах, сын мой, скоро на твоей груди будет лежать кое-что поприятнее подушки.
      Принц заглянул в глубокие темные глаза отца. Почему отец пришел к нему? Согласно обычаям, он не должен был приходить. Пальцы султана были унизаны сверкающими перстнями. Он вновь протянул руки к сыну и снял с него маску.
      - Позволь, мой сын, я взгляну на тебя. Позволь, я взгляну на тебя в последний раз.
      - В... в последний раз, отец?
      Султан снова улыбнулся. Опять сверкнули звездочки в его бороде.
      - Это просто... я образно выразился, сын мой. Когда я увижу тебя в следующий раз, разве ты не станешь другим? Конечно же, станешь, ибо такова судьба, уготованная тебе нынешней ночью.
      Деа ахнул.
      Султан провел рукой по часто вздымающейся груди юноши.
      - Бедный Деа, я вижу слезы в твоих глазах! Ты достиг вершины своей жизни! На пороге таких великих перемен разве не устрашился бы и самый храбрый из мужчин? Не трепещи, сын мой. Не стыдись. Думай о том, что готовит тебе судьба. О пути вдоль церемониальной дороги. О том, как ты будешь подниматься по лестнице. О встрече во мраке церемониального зала. Воистину, воистину тебе есть чего страшиться.
      Султан крепко обнял сына, прижал к себе и зашептал ему на ухо:
      - Не бойся! Возможно, ты дивишься тому, что я прервал твои раздумья. Сын мой, я пришел из милости к тебе. Я пришел, потому что люблю тебя. Мой долг в том, чтобы избавить тебя от страха, но не речами, а другим. Другим. - Он отстранился и извлек из складок своей мантии стеклянный флакон, заполненный густой, похожей на кровь, жидкостью. - Вот моя милость, дитя мое. Этот напиток, изготовленный по древнему рецепту, прогонит все страхи из твоего сердца. Принцесса выйдет замуж, она лишится девственности, все свершится, как должно свершиться, но в твоем сердце не останется страха.
      В эти последние мгновения, глядя в бездонные глаза отца, Деа был готов закричать, оттолкнуть его, выбить флакон из рук. Но он не сделал этого. Он не мог этого сделать. Он понимал - конечно же, он прекрасно понимал, что означает слово "милость". Что еще оно могло означать, как не ожидающую его судьбу?
      Султан вынул из горлышка флакона пробку, и в воздухе распространился кисло-сладкий аромат.
      - Выпей, сын мой. Выпей, и всем твои бедам придет конец.
      Большие руки обхватили голову принца и гладили его волосы, пока он пил таинственный напиток. Потом султан еще долго смотрел на сына и наконец поцеловал его в лоб и надел на него рубиновую маску.
      - Спокойной ночи, сын мой. Спокойной ночи, мой принц.
      - Нет! - вскричал Симонид. - Нет, нет!
      Рыдания сотрясли его грудь, и он обессиленно упал на землю посреди цветов - несчастный дряхлый старик. Он понял, что произошло в это мгновение в покоях принца, - понял с внезапной и страшной уверенностью. Он лежал на земле и мечтал о том, чтобы у него недостало сил подняться, он жаждал смерти. Если бы он не ушел из покоев Деа для того, чтобы заглянуть в будущее, яд не коснулся бы губ принца! Симонид проклинал свой провидческий дар. Он был готов отдать собственную жизнь ради спасения Деа, он был готов убить султана. Но теперь было бесполезно воображать себя героем. Было слишком поздно, и все было кончено.
      Но - нет.
      Таинственная музыка вдруг зазвучала неподалеку. Симонид медленно приподнял голову... и ахнул. Он протер глаза и встал на колени. Сначала он испытал изумление, потом. - страх, а потом - надежду. Что означало это новое волшебство? Что оно могло означать? Чернея на фоне луны, в небе парил ковер-самолет, а на нем стоял бледный юноша.
      Он подлетал все ближе... ближе.
      Наконец ковер бесшумно опустился на газон между цветочными клумбами.
      Симонид выдохнул:
      - Незнакомец, кто ты? Не мое ли волшебство принесло тебя сюда?
      Юноша устремил на него не менее изумленный взгляд. В его взгляде был и страх.
      - Альморан? Но как же так?!
      - Я не Альморан, но такой же глупец, как он. - Симонид ощутил прилив сил. Он решил, что все потеряно. Но нет, это было не так. - Юноша, ты посланец моего пропавшего брата? Ты встречался с ним? Ты видел его перед тем... как он умер?
      Юноша кивнул.
      - А ты владеешь волшебством, как и он?
      - Не говори о волшебстве! Оно принесло мне только горе. И все же... Ты несешь в себе иное волшебство. Я знаю это. Я это ощущаю.
      Залитый луной сад обволакивал их подобно серебристому кокону, благоухающему и пропитанному чудесами. Юноша сошел с ковра и, сжав руки старика, помог тому подняться. Симонид опустил глаза и заметил зеленое сияние, просвечивающее сквозь одежды на груди юноши.
      - Кто ты такой? Кто ты такой, песчановолосый?
      - Моя история длинна. Рассказывать пришлось бы долго. Несколько дней, а может быть - и несколько лун я томился в плену в странном мире. А потом... боюсь, я потерял еще больше времени, захваченный последней волной колдовства твоего брата. Теперь же я чувствую, что время истекает и для меня вот-вот должна наступить развязка этого испытания. Сейчас не время для рассказов. Но, старик, ведь ты узнаешь меня, правда?
      Глаза Симонида вспыхнули радостным светом.
      - Правда, Ключ к Орокону. Озарение переполняет мое сердце. - Он отступил и знаком велел Джему следовать за ним. - Многое следует объяснить. Но поспешим. Для моего юного принца не осталось никаких надежд, но еще может быть надежда для страны, которой он должен был править. Нужно каким-то образом побороть зло, посеянное его отцом, ради того, чтобы свершилась твоя и наша судьба. Скорее, скорее. Я кое-что придумал.
      Глава 67
      ОБМАН РАСКРЫТ
      - Вот-вот. В этом весь вопрос - зачем?
      Раджал улыбнулся.
      - Теперь нет выбора.
      - Называй это видением. Называй чарами, заклинанием.
      - Ты уже говорил, - кивнул Боб. - Вроде бы я понимаю. Но я не про это говорю. Я говорю про то, что она не может противиться волшебству, которое создало ее такой. Но похоже, она хочет через это пройти. Ну, как будто взаправду хочет. Но разве она не любит принца? В смысле - Нову*? [Имя "Нова" - в честь легендарного героя, мальчика-калеки Нова-Риэля, победившего чудовище, змея Сассароха - Джем носил во время своих странствий с Раджалом и Великой Матерью Ксал, а также в то время, пока жил в Агондоне под покровительством лорда Эмпстера. - Примеч. пер.]
      - Ты хочешь сказать "Джема". - Раджал опустил глаза. - Да, она любит его. Но, понимаешь... все дело в кристалле. Когда принцесса выйдет замуж, появится кристалл.
      - Полти тоже так думает.
      - Хм. Он в это верит. И она в это верит. Наверное, так и есть.
      - Ну а принц? Нова? В смысле - Джем?
      - Джем должен оказаться там, когда появится кристалл. Быть может, Ката надеется, что все получится наоборот. То есть... если появится кристалл, появится и Джем.
      - Хм. Не нравится мне это.
      - Да и мне тоже.
      Несколько мгновений оба юноши, стоявшие на балконе, молчали, глядя на освещенную факелами церемониальную дорогу.
      Весь день сюда прибывали все новые и новые толпы народа. Тут и там слышались песнопения, молитвы. Вдоль дороги выстроились стражники, готовые сдержать любые вспышки эмоций со стороны простолюдинов. Вскоре должна была начаться торжественная процессия почетных гостей, за ними по дороге должны были проследовать министры султана, за ними - имамы. А потом должна была настать очередь Каты.
      Время летело стремительно.
      Боб сказал:
      - Я вот думал про эту уабинскую песню... А ты? Ты про нее думал серьезно?
      - "Пламеней-полыхай"? О да, думал.
      Раджал закусил губу. Обернулся. За приоткрытыми резными дверями, перед которыми они стояли, многочисленные рабыни заканчивали сложные приготовления невесты. Они выкупали Кату, они умастили ее ароматными бальзамами, они уложили ее волосы замысловатыми завитками. И вот теперь она стояла, словно статуя, а рабыни обряжали ее в алое платье унангской невесты, похожее на панцирь. Одни рабыни подкрашивали ее лицо, другие втыкали в платье тут и там булавки, третьи украшали Кату драгоценностями, цветами, амулетами. Казалось, этому конца не будет, но вот теперь оставалось сделать совсем немного. Ката превратилась в рубиновое видение, в существо, которое, казалось, мало принадлежит к этому миру. Лицо ее по-прежнему было спрятано под чадрой.
      Боб проговорил:
      - У меня такое чувство, будто про нас все забыли. Мы-то что должны будем делать во время обряда?
      - Мы? Будем ждать, как все остальные, наверное.
      - Около дороги? Думаю, это не слишком хорошо.
      - Понимаю. - Раджал развернулся и устремил взгляд вперед, к грандиозной постройке, где должен был состояться обряд бракосочетания. Как ярко, как зловеще сверкало Святилище под луной! - Хотелось бы войти туда.
      - Это невозможно. Там стражников полно.
      - Ладно тебе, Арон. Нет ничего невозможного.
      - Ты так думаешь?
      Они стояли рука об руку. Раджал вдруг ощутил странный прилив волшебства.
      Боб пробормотал:
      - Знаешь, в этом наряде я чувствую себя таким беспомощным.
      Раджал улыбнулся.
      - Этот наряд тебе жизнь спас.
      - Ты спас мне жизнь. Ты и Ката.
      - А ты спас нас. Помнишь?
      - Помню.
      Они бы сказали больше, но в это время позади послышался стук в дверь. Дверь открылась, и, словно по команде, девушки-рабыни исчезли.
      - Может быть, нам тоже следует уйти?
      - Наверное. Но мы не уйдем.
      Они отступили в тень. В покои с церемониальной торжественностью внесли резное кресло, в котором восседал толстяк-коротышка. Следом за ним вошел высокий поджарый мужчина. Оба были в парадных одеждах и зловещего вида масках.
      Носильщики удалились, двери закрылись.
      - Мерцалочка! Милая Мерцалочка! - Сорвав маску, калиф Оман Эльмани протянул руки к девушке, похожей на его дочь, но тут же рассмеялся и стукнул себя по лбу. - Нет, Хасем, ну до чего же я глуп! Как я мог думать, что Мерцалочка бросится ко мне в объятия? Бедняжка, да ты ведь едва можешь пошевелиться, правда? Но дай мне хотя бы посмотреть на тебя. В последний раз перед тем, как... - Калиф умолк и горько разрыдался. - Моя бедная детка! Моя бедная, бедная детка!
      Ката скованно шагнула к нему, шурша платьем из плотной, жесткой ткани и звеня драгоценностями.
      - Отец, не бойся! Я готова к этой ночи.
      Калиф сжал ее руки.
      - Милая моя, я знаю. Прости своего глупого отца, но как же ему не печалиться, когда он теряет свою дочь? Хоть я и благословляю то волшебство, которое воссоединило тебя во плоти, я горько страдаю из-за того, что это случилось так поздно. Какие страдания мы пережили! Сколько времени упустили! Дорогая моя Мерцалочка, о, если бы нам было дано вновь вернуться в твое детство!
      - Милый отец! Я тоже жалею об этом!
      Раджал прошептал:
      - Она неплохо играет, правда?
      - Как знать, - шепотом отозвался Боб.
      - Будем надеяться.
      Покуда калиф проливал отцовские слезы, визирь Хасем нетерпеливо расхаживал по покоям, безо всякого любопытства озирая завешанные коврами стены, роскошную золоченую мебель, зеркала, отражавшие мягкий красноватый свет. Он тоже снял маску и беспечно положил ее на низкий, инкрустированный слоновой костью столик. Наблюдая за ним, Раджал вновь ощутил прилив ненависти, которая всегда охватывала его при виде этого человека. Сердце его тяжело билось, и он с трудом удерживался от того, чтобы не вбежать в комнату и не ударить этого холодного, наглого мерзавца.
      Но вот визирь направился к дверям, выводившим на балкон, и Раджал отступил и сжал руку Боба. Хасем распахнул створки дверей. В комнату хлынул гомон толпы.
      - Принцесса, ты слышишь? - Визирь обернулся. - Бой барабанов. Пение труб. Приветственные крики. Приближенные султана уже идут к Святилищу. Скоро наступит наша очередь, и мы должны будем сопроводить тебя в этом долгом пути. Ты трепещешь, дитя? Ты горюешь о своей судьбе?
      Ката озадаченно сдвинула брови. Визирь ей никогда не нравился, но сейчас его тон был как-то особенно холоден. Было что-то небрежное, что-то насмешливое в том, как он к ней обращался. Ката стояла около кресла калифа, держа того за руку. Визирь медленно обходил их, словно вычерчивал заколдованный круг.
      - Нечего дивиться, если ты трепещешь, - продолжал Хасем все тем же холодным, издевательским тоном. - Ибо многое - слишком многое - зависит от этой ночи. Но знаешь ли ты, сколь многое от нее зависит? Вправду - сколь многое?
      Ката отозвалась:
      - Конечно, знаю, господин мой визирь.
      Калиф вмешался:
      - Хасем, о чем ты говоришь?
      - Только о судьбе нашей страны, Оман. Нынче тобой владеют чувства, которые овладели бы любым отцом в ту пору, когда для него приходит пора потерять дочь. О, но сколь более горестные чувства некогда переполняли наши сердца! Разве ты забыл о тех страхах, которые вызывала у нас самая мысль о замужестве твоей дочери? Разве ты не помнишь, какой стыд, какой ужас мы испытывали, покуда твоя дочь пребывала в прежнем, бестелесном состоянии? Подумай: какая ярость обрушилась бы на нас, если бы на нынешней брачной церемонии появилась жалкая тень женщины?
      Калиф рассмеялся.
      - Но, Хасем, зачем же теперь вспоминать об этом? Все эти страхи позади, и Мерцалочка снова едина!
      Визирь резко остановился и чуть ли не угрожающе наклонился к маленькому толстяку.
      - Правда, Оман? Ты в этом так уверен?
      Глаза Каты встревоженно блеснули. В любое мгновение могли прийти носильщики, которые должны были вынести ее из дворца. Что имел в виду визирь? Не мог ли он знать правду? Но почему же тогда молчал до сих пор? Ката отчаянно пыталась найти слова, но ее мысли смешались.
      Калиф крепче сжал ее руку.
      - Хасем, я не понимаю, о чем ты говоришь. Совсем не понимаю.
      - Ну так посмотри, Оман! - Визирь метнулся к Кате, схватил ее за другую руку, оттащил от отца, поволок к зеркалу. - Я думал, что сумею промолчать, Оман, но я тревожусь за тебя и потому не в силах долее хранить молчание! Послушай меня! Все, что случится нынче ночью, обрушится на нас еще более тяжкими бедами, чем те, которых мы боялись прежде. Что скажет султан, когда проведает об этом обмане? Он будет обвинять нас, Оман. Он обвинит во всем тебя, и ты умрешь!
      - Хасем, клянусь, я не понимаю, о чем ты говоришь!
      - Отпусти меня, отпусти! - закричала Ката.
      - Спокойствие, моя непокорная красавица! Будешь вертеться - испортишь свое прекрасное платье. Вырывайся сколько угодно, но это ничего тебе не даст! Оман, посмотри! Видишь ее лицо? Видишь, как оно то исчезает, то появляется? Сначала это лицо твоей дочери... а потом - другое! Покуда ты купался в своей любви к дочери, я пристально следил за этой девушкой, и она не обманула меня! Оман, это не твоя дочь! Эта девушка - самозванка!
      Калиф вскрикнул:
      - Нет! Этого не может быть!
      - Это правда, Оман! Колдовские чары, которыми она окутана, уже развеиваются! Сколько времени после свадьбы они смогут продержаться? Эта злобная девчонка присвоит себе власть султанши! Подумай о том гневе, который обрушится на нас, когда станет ясно, что мы обманом выдали ее замуж за Бесспорного Наследника! А если обман так и не станет явью, что тогда? Нет, он должен быть явлен, ибо эта девчонка - воплощение Зла!
      - Ты ошибаешься! Ты утратил рассудок! - вскричала Ката.
      - Ошибаюсь, принцесса? Или вернее было бы назвать тебя Катой? Да, гораздо вернее называть тебя так, потому что ты - Катаэйн Вильдроп, беглая невеста пламенноволосого эджландца! Да, о да, он рассказывал мне о тебе! Он мне все о тебе рассказал! Сколь страстно он разыскивал тебя повсюду до тех пор, покуда не стал жертвой странных чар! Сколь отчаянно он гадал, что сталось с тобой! Этот глупец в конце концов решил, что тебя постигла судьба любой беглянки, что ты стала позорной грязной шлюхой! Но теперь я вижу, что даже он, как ни искорежена злом его душа, не мог себе представить всей глубины твоего злобного коварства! Мерзкая шлюха, тебя настигло возмездие!
      Ката все еще пыталась вырваться, но ей мешало тяжелое платье. Роскошные браслеты на ее запястье порвались, бусины рассыпались по полу. Она отчаянно сопротивлялась - свободной рукой била калифа, царапала.
      - Зачем ты это делаешь? - кричала она. - Чего тебе надо от меня?
      - Надо? От тебя мне ничего не надо, шлюха! И очень скоро тебе тоже ничего не будет надо! Ничего и никогда!
      - О чем ты говоришь? Что это значит?
      Калиф горько рыдал и выкрикивал:
      - Хасем, ты ошибаешься! Хасем, я в это не верю! Оставь бедную мою Мерцалочку, отпусти ее, слышишь! Мы были так счастливы! Жестокий Хасем, как ты мог так испортить этот великий день в жизни моей доченьки?
      Визирь развернулся, отвесил своему господину и повелителю пощечину и взвизгнул:
      - Посмотри, Оман! Посмотри на то, как эта шлюха встретит свою судьбу! Ты ведь видишь, ты ведь знаешь, что это правда! Ты понимаешь, что я не стал бы лгать тебе! Выход единственный! Помнишь сказание о Геденской Невесте? Да, все точно так же, только совсем наоборот! Принцесса должна умереть от радости, и тогда эта свадьба... превратится в похороны!
      - Нет! Нет... отпусти меня!
      Визирь грубо швырнул Кату на пол и, не дав ей времени подняться, бросился к ней, сжимая в руках подушку. Калиф дико закричал. Ката тоже кричала, но ее крики уже были не слышны. В глазах у нее потемнело. Она только чувствовала, что ее рот зажат подушкой, и ощущала, как визирь прижимает ее к полу всей тяжестью своего тела.
      Но тут раздался крик. И звук удара.
      Еще. Еще.
      Удары следовали один за другим.
      Темнота перед глазами Каты развеялась, исчезла давящая на ее грудь тяжесть, но звуки ударов все слышались и слышались.
      - Радж... Раджал, нет!
      Ката с трудом приподнялась, но Раджала оттащил в сторону их новый друг. Раджал весь дрожал. Он упал бы на колени, если бы его крепко не держал Боб. Окровавленная маска выпала из его рук. Он в ужасе смотрел на разбитую в кровь голову визиря.
      - Радж... ты убил его!
      Послышался стук. Стучали в дверь.
      - Носильщики! Пора!
      Калиф застонал и лишился чувств.
      Задыхаясь, Ката, скованная неудобным платьем, неловко поднялась с пола. Она быстро соображала.
      - Остается единственное, - проговорила она и указала на бездыханное тело визиря. - Разденьте его. Сотрите кровь с маски. Боб, ты выше всех ростом. Скорее, скорее! Ты будешь Хасемом. Радж... Раджал!!! Приди в себя, слышишь?! Тебе придется срочно потолстеть. Так... бери вот эту подушку. Это будет живот...
      - Что? - простонал Раджал. - Что?
      Но Ката уже занялась приведением в порядок своего замысловатого платья. Она пыталась скрыть самые серьезные повреждения.
      - Хорошо еще, что платье красное, - проворчала она.
      В дверь снова постучали.
      Глава 68
      ОБРЯД ПОД ПОКРОВОМ МРАКА
      - Красотища-то какая! - вырвалось у матери-Маданы.
      - Пф-ф-ф! На эти наряды угрохали столь денег, что их хватило бы, чтобы купить по девчонке из племени ба-ба для каждого мужчины из этой толпы! И еще на выпивку для каждого осталось бы!
      - Ой, нет у тебя сердца, Эли!
      - Это у тебя сердца нет, старая карга! Ты разве не обещала нам помочь? Я уже и не верю, что у тебя есть еще сестра. Да разве может твоя сестра состоять на службе во Дворце Шепотов?
      - Эли, заткнись, - сказала, как отрезала, мать-Мадана.
      Сияющими глазами она смотрела, как по ступеням рубиновой лестницы поднимается длинная вереница имамов, как они торжественно выстраиваются перед дверями Святилища. Их золотые одежды, изукрашенные драгоценными каменьями, казались матери-Мадане самым прекрасным зрелищем, которое она когда-либо видела. Однако не менее роскошно выглядели и министры султана, взошедшие по ступеням до имамов. А как хороши были почетные гости, поднявшиеся еще раньше! И как только она могла видеть такую красоту и не умереть от счастья? Как она вынесет появление султана, принцессы и принца? Старухе казалось, что она дожила до самого лучшего часа в своей жизни. Всю дорогу до Священного Города она испытывала такое чувство, будто бы к ней возвращается вера ее детства. Как горько она сожалела о том, что прожила столько солнцеворотов в безбожии и совсем не пеклась о своей душе! Она даже думала о том, что наказана по заслугам тем, что потеряла свой караван-сарай.
      Воздух вибрировал от барабанного боя, был пропитан рыданиями и восторженными восклицаниями. Блеск драгоценных камней, свет факелов, радостный шум заставляли забыть обо всем, уносили прочь воспоминания, мысли, желания. Что теперь значили страдания, пережитые матерью-Маданой, когда она в конце концов попала в Священный Город? Она заняла место в первом ряду и никому ни за что не уступила бы этого места. Ей было все равно, что бы там ни замыслил Эли Оли Али. Он теперь был ей совершенно безразличен.
      Сводник услышал шепот:
      - От тебя никакого толка, Ойли! И зачем я только тебе доверился!
      - Пф-ф-ф! От меня никакого толка? А что я должен был сделать, а? Отстегать кнутом старуху, да?
      - Ты, бывало, и кое-что похуже делал!
      Жирный метис брезгливо скривился, резко развернулся и ухватил Полти за ворот.
      - Не говори мне, что от меня нет никакого толка, слышишь, эджландец? Где бы ты сейчас был, если бы со мной не познакомился? Не было бы тебе ни шлюх, ни выпивки, ни барышни твоей, Катаэйн! Да-да, если ты забыл, так я тебе напомню: она была у меня в руках! Я, что ли, виноват в том, что ты ее снова упустил? Да без меня ты даже до Каль-Терона бы не добрался! Полюбуйся на себя! Полюбуйся, полюбуйся! Ты здесь, и это ночь твоей судьбы, а на кого ты похож? Развалина, сущая развалина, еле на ногах держишься! Где твоя сила? Где решительность? Где отвага? Где колдовство, благодаря которому ты умел летать?
      - Ойли... - прохрипел Полти. - Ойли... отпусти меня!
      Сводник презрительно оттолкнул Полти. Пламенноволосый эджландец попятился и налетел на зевак. Те, кого он задел, возмущенно развернулись, но, увидев, как сводник плюнул в бледное, испуганное лицо чужеземца, радостно вскричали.
      Видимо, они решили, что этот плевок - проявление возмущения набожного человека.
      - И не смей называть меня "Ойли". Много я с чем мирился, пока у тебя были деньги и власть! Полюбуйся на себя теперь! Полюбуйся!
      * * *
      - Стой, воришка!
      Остановиться? Ни за что!
      Сколько бы раз ни звучали подобные окрики, все было бесполезно. Приплясывая и хохоча, подбрасывая в воздух туго набитый кошель, мальчишка в набедренной повязке убежал прочь. Кругом гомонил народ. Воздух пропитался волнением. Стражники думали только о том, как сдержать толпу.
      "Поддеры" нашли здесь рай, где созрела масса плодов, только и ждавших, чтобы их сорвали.
      - Эй! - Рыба развернулся. Чья-то рука ловко выхватила у него только что украденный им кошель.
      Его обдало зловонным дыханием.
      - Сыр! А ну отдай!
      - Не поймаешь!
      - Да, не поймаю?
      Сыр бросился наутек, Рыба - за ним. Сыр затесался в толпу, и Рыба не смог к нему протолкаться. Со всех сторон его окружили люди. Крики, гомон... Но вот громче криков и гомона зазвучало пение рогов.
      То были церемониальные фанфары!
      Значит, на дорогу к Святилищу ступил Султан!
      Толпа повалила вперед, ближе к дороге.
      Рыба выкрикнул:
      - Губач!
      - Рыба! Сыр! Сюда!
      "Поддеры" наконец оказались втроем.
      - Тесновато тут становится, - прокричал Губач. - Скоро уж ни рукой, ни ногой не пошевелить будет.
      - Ну, тебе-то особенно, Губач, - осклабился Рыба.
      - Надо вон на ту крышу забраться! - сказал Сыр. - Фаха уже там, и Аист тоже.
      - Пошли!
      Только Рыба замешкался. На его плечо легла чья-то тяжелая рука. Послышались визгливые голоса.
      - Он украл этот кошель!
      - Грязный маленький воришка!
      - В Священном Городе!
      - В такую ночь!
      Рыба вырывался, кусался, царапался.
      - Стой, ворюга!
      Чтобы он остановился? Ни за что!
      А когда из-под земли послышался грохот, через несколько мгновений, Рыба уже исчез следом за другими "поддерами". Верно, грохот из-под земли слышался и раньше, но никто не ожидал, что он прозвучит именно сейчас, когда по ступеням рубиновой лестницы величественно всходили имамы. Звук, подобный раскату грома, наполнил ночь, но этот страшный, зловещий гром звучал из-под земли, а не с небес. Земля содрогнулась под церемониальной дорогой. Казалось, какое-то громадное чудовище пытается вырваться на волю из глубины недр. Начали выпадать камни из стен, которыми была ограждена дорога. На толпу посыпались горящие факелы.
      Но все быстро стихло. За считанные мгновения был восстановлен порядок: стражники оттеснили в стороны людей, в страхе выбежавших на дорогу. Паломники раскричались. Некоторые пали замертво. Другие обожглись, у третьих текла кровь. Многие упали ниц и в страхе бормотали слова о Священном Пламени, о его нетерпении, о его зависти, о его таинственной силе.
      Во время всеобщей сумятицы произошло одно любопытное происшествие. Как только послышался подземный рокот, двое имамов, дряхлые старики, упали с рубиновых ступеней, задев факел. Факел погас, и в наступившей темноте к старикам бросились двое незнакомцев. Они действовали грубо и решительно.
      - Ойли! Быстрее! Вот он, наш счастливый случай!
      Через несколько мгновений недостающие имамы заняли свое место на ступенях. Капюшоны церемониальных мантий плотно закрывали их лица. Из-под капюшона первого из них послышался шепот:
      - Майор-господин, ты же понимаешь, это я все просто так болтал?
      А из-под капюшона второго донеслось:
      - Понимаю, Ойли, понимаю!
      А беспомощные жертвы их нападения уже истекали кровью под ногами стремившихся занять место ближе к дороге паломников.
      * * *
      О землетрясении быстро забыли - по крайней мере забыло большинство присутствовавших на торжестве, - как только на церемониальную дорогу ступил султан Калед.
      Глаза владыки Унанга яростно сверкали в круглых прорезях шипастой маски. Человек, называвший себя Султаном Луны и Звезд, смотрел вперед на широкую, покрытую трещинами дорогу и не думал ни о тех, кто только что погиб, ни о разрушениях, ни о стонах раненых. С колонн, возвышавшихся над ним, еще падали осколки камня и самоцветы, еще не осела пыль, но все это было Каледу безразлично. Он видел только далекую, ярко освещенную арку дворцовых ворот, горящую подобно входу в иной мир. В этой арке появились носилки, на которых восседала прекрасная принцесса, чье лицо скрывала чадра. По обе стороны от нее шагали брат калифа, маленький толстяк, и его высокий, худощавый визирь.
      Сердце Каледа билось взволнованно, часто. У него за спиной выстроились молчаливыми рядами имамы в мантиях с капюшонами, высокородные гости и приближенные. Кем они все были, как не никчемными букашками? Чем они отличались от простолюдинов-паломников, что столпились у дороги, стеная и крича? Он был выше их всех, но когда закончится эта ночь, он станет выше всего мира! Он станет равным богам! Даже теперь ему казалось, что он ощущает ту силу, ту власть, которая скоро станет принадлежать ему. Только тот, кто женится на Мерцающей Принцессе, имеет право обладать титулом, который он себе присвоил, стоя здесь, на этих самых рубиновых ступенях, десять солнцеворотов назад? Прекрасно, пусть так и будет! Этим человеком станет он!
      А в это время двое "имамов", пользуясь тем, что их разговора не слышно за музыкой и криками толпы, шепотом переговаривались:
      - Ойли?
      - Майор-господин?
      - Что нам теперь делать?
      - Хм... Сейчас сюда доставят принцессу. Потом - мальчишку. Они по очереди произнесут свадебные клятвы, стоя на ступенях... потом распахнутся двери Святилища... а потом их отведут в брачные покои.
      - В брачные, говоришь?
      - Да, да, это то самое, про что ты думаешь. Их там запрут на всю ночь. А мы в это время будем совершать бдение в Святилище. Толпа останется здесь.
      - Ойли?
      - Майор-господин?
      - А делать-то мы что будем?
      Подобные вопросы Каледа не тревожили. Когда евнухи помогли принцессе спуститься с носилок, он еле удержался от того, чтобы не броситься к ней и не заключить ее в объятия. Будь оно проклято, это притворство! Однако процессия близилась к апогею. Еще несколько мгновений - и толпа падет ниц перед принцессой. Потом настанет время принцу присоединиться к ней.
      Каледу мучительно хотелось расхохотаться в голос. Симонид, думал он, наверное, уже явился в покои принца, чтобы прервать его медитацию. Старик небось уже вопит от горя и рвет на себе бороду. Скоро, очень скоро придет весть о смерти Деа! Скоро, очень скоро султан обнимет невесту своего сына и поведет ее в брачные покои! Сердце Каледа радостно забилось, когда принцесса заняла место рядом с ним. Паломники начали кланяться и бормотать молитвы.
      А за спиной у принцессы слышались другие бормотания.
      - Раджал?
      - Арон?
      - Что же нам теперь делать?
      - Хм. Давай подумаем. Мы будем участвовать в бдении. Ката тем временем будет находиться наверху, в брачных покоях, где ей предстоит отбиваться от принца. Ну или... На заре верховный имам выведет их из брачных покоев... и поведет к Пламени... Там они должны будут, наверное, поклониться богу огня. А потом снова выйдут сюда. И тогда настанет час всеобщего ликования.
      - Раджал?
      - Арон?
      - Это все я знаю. Но что будем делать мы?
      Запели рога. Забили барабаны. Паломники поднялись с колен, Калед поднял руки. Он, стоящий на вершине рубиновой лестницы, внушал людям восхищение и страх. Его тяжелая темная мантия сверкала звездами, его маска сверкала и переливалась в свете горящих факелов. Его голос был подобен голосу бога. Он доносился словно бы из другого мира. Многие, услышав его голос, затаили дыхание. Некоторые лишились чувств.
      - Паломники! - возгласил султан. - Сегодня ночью вы явились к Святилищу Пламени, чтобы стать свидетелями самого священного мгновения за время моего царствования. Много солнцеворотов назад, на заре моей зрелости, меня привел сюда мой Отец, дабы я занял подобающее место Бесспорного Наследника. Сюда некоторое время назад был приведен и мой сын, дабы было подтверждено его неоспоримое право на престол. Здесь я вступил в брак с моей единственной женой, вашей владычицей, которая умерла столь скоро и столь печально. Здесь состоялся обряд ее похорон. Да, много священных мгновений пережил я на этих ступенях, но не было мгновения более священного, чем то, что мне предстоит пережить вместе с вами сегодня. Это мгновение обозначит продолжение Рода Пророка. После сегодняшней ночи мои труды будут завершены. После сегодняшней ночи мой дух будет волен улететь, когда пробьет мой час, в обитель вечности, как улетел дух моего отца и дух отца моего отца. Барабанщики! Бейте в барабаны! Возвестите мой приказ! Пусть моего сына приведут сюда, где состоится обряд его бракосочетания!
      Сердце султана радостно трепетало. Он был готов прыгать от радости. О да, его дух воспарит к высотам вечности, но совсем не так, как дух его отца и как дух отца его отца! Он уже представлял себе, как парит над миром, как мчится, преодолевая бесконечность пространства. Неземная сила растеклась по его жилам. Ему уже казалось, что он бессмертен.
      Барабаны возвестили о приказе султана. Калед напрягся. Вот-вот должны были послышаться испуганные вопли, вот-вот должна была открыться ужасная правда! В отчаянии султан устремил свой взгляд поверх голов многотысячных паломников и приковал его к дворцовым воротам.
      И вот в сияющем проеме арки ворот появились носилки.
      Калед задрожал. Крик сорвался с его губ.
      Он упал на колени.
      Народ подумал, что такова сила набожности их владыки, который в ту ночь показался всем самым великим вождем всех времен.
      * * *
      Ката глубоко вдохнула. С тех пор как она попала в этот странный мир, она пережила немало испытаний и все испытания встретила мужественно. Но теперь, когда перед ней склонился в поклоне тот, кто был предназначен ей в мужья, ее сердце наполнилось страхом. Ее пугал не этот юноша, не его отец, не обезумевшая толпа, не зловещие старики в капюшонах, выстроившиеся позади нее. Ее пугала та реальность, с которой ей предстояло столкнуться. Страшное предчувствие овладело ею, когда она задумалась о том, как закончится эта ночь. Дрожа, она смотрела в сверкающие под маской глаза.
      Юноша занял место рядом со своим отцом.
      Вперед вышел Симонид и встал рядом с пылающим факелом. Паломники прихлынули ближе к лестнице, запрудили опустевшую церемониальную дорогу. Преград более не осталось. Стражники спешились и убрали в ножны свои ятаганы. Все застыли в набожном ожидании. Пламя факелов плясало, озаряя яркие фигуры на вершине лестницы.
      Обряд начался с благословений, молитв и священных песнопений. Симонид произнес длинное ритуальное приветствие. Он говорил о святости брачных уз, о тяжком бремени правления страной, он взывал к огненному богу, просил его благословить этот союз.
      - Паломники! - возгласил он наконец. - Час пробил! Сегодня мы встречаем зарю новой эры! Сегодня мы отрекаемся от сил Зла, изгоняем их навеки из этих священных земель! Да, даже теперь посланцы Зла жаждут разорвать то, что я нынче соединяю! Долой их старания! Они не восторжествуют! Сама судьба распорядилась, чтобы состоялся этот брак, и никакая сила в мире не помешает этому! Дети, подойдите ко мне. Я соединяю вас в браке и объявляю мужем и женой!
      Ката не спускала глаз со старика, а тот крепко взял ее за руку и с поспешностью, граничащей с грубостью, потянул к главному факелу. У нее заслезились глаза. В висках у нее бешено стучала кровь, лицо под чадрой зарделось от жара. Она стояла рядом с юношей, лицо которого скрывала маска. Она знала, что на заре они снова будут стоять здесь и на ней уже не будет чадры, а на нем - маски. Ката думала о том, что должно произойти в промежутке между этими мгновениями, и ей стало не по себе.
      Из чаши, которую держал коленопреклоненный раб, Симонид зачерпнул пригоршню сверкающего порошка и бросил в чашу факела. Пламя вспыхнуло ярче, взлетело выше, задымило. Ката пошатнулась - так сильна была звуковая волна, долетевшая до вершины лестницы снизу, так громко вскричала многотысячная толпа паломников. В следующее мгновение вновь запели рога и распахнулись огромные створки дверей Святилища Пламени. Приближенные и гости расступились, чтобы пропустить имамов, султана и новобрачных к священному входу. Все смолкло. Слышался только торжественный бой единственного барабана.
      Симонид, крепко держа Кату за руку, повел ее вперед, словно жертву на заклание.
      Глава 69
      В ТЕПЛОЙ КОМНАТЕ
      К брачным покоям вела широкая лестница, извивающаяся между стенами, выложенными сверкающими драгоценными каменьями. Знаками повелевая юноше и девушке следовать за собой, Симонид медленно поднимался по ступеням. Внизу остались имамы более низкого звания, а султан направился к Пламени. Снаружи некоторое время доносился бой барабана, но потом тяжелые створки дверей сомкнулись и наступила полная тишина. Вернее - почти полная. Даже сквозь толстые стены слышалось безумное шипение пламени.
      Наконец верховный имам и новобрачные остановились перед глухой стеной, из который выпирал большой угловатый камень. Симонид поднял руки, и камень чудесным образом укатился внутрь. Новобрачные очутились в просторном зале, высеченном в камне. Здесь царила прохлада, и, хотя не было окон, зал был ярко освещен загадочными панелями в стенах. Отполированный каменный пол блестел, как зеркало. У дальней стены в ожидании застыли пятеро евнухов в роскошных парадных одеяниях.
      Ката озадаченно нахмурилась.
      - Не бойтесь, дети мои, - проговорил Симонид. - Не в этом суровом зале вы познаете свою любовь. Через мгновение я покину вас, а евнухи препроводят вас в царство, которое находится за этим залом. Это царство радости, но помните, - добавил он строго, - что от того, что происходит в этом царстве радости, может зависеть судьба других царств. Благословляю вас, дети мои. Я вернусь на рассвете.
      Старик удалился. Огромный камень встал на место. Евнухи заскользили по зеркальному полу к новобрачным, протянули к ним ласковые, заботливые руки, и место действия медленно, но незаметно изменилось. Сначала исчезли грубые, шероховатые каменные стены, потом - гладкий пол, а потом, словно бы преодолев невидимую преграду, новобрачные оказались в комнате совершенно иного свойства. Только светящиеся панели в стенах остались такими же, как в каменном зале, но теперь они излучали теплый, золотистый свет, придававший особую чувственность пушистым коврам, кушеткам, подушкам, накрытым столикам, цветам и лианам. По покоям порхал легкий теплый ветерок. Мебель была обита роскошной узорчатой тканью, сверкали зеркала в золоченых рамах, но, конечно же, главным предметом обстановки покоев была огромная кровать, усыпанная благоуханными цветочными лепестками.
      Вошел евнух с двумя кубками, полными до краев. За ним - другой, с булькающим кальяном. Рабы должны были остаться в брачных покоях и присутствовать здесь даже во время самых интимных мгновений, но тут вдруг из-под маски, скрывающей лицо принца, послышался спокойный, чистый голос:
      - Больше ничего не нужно. Теперь вы можете нас оставить.
      Евнухи затрепетали, переглянулись.
      Ката тоже была обескуражена. Этот голос. Этот голос!
      Голос прозвучал вновь:
      - Уходите. Оставьте нас.
      В третий раз принцу пришлось прокричать эти слова, и только тогда евнухи сбились в кучку и вдруг исчезли, но куда и как - этого Ката не поняла.
      Она встревоженно обернулась и именно в этот миг увидела в зеркале свое отражение.
      Ее глаза. Что-то случилось с ее глазами.
      Она подняла руки и сняла чадру. На этот раз ее лицо не просто менялось время от времени. Оно изменилось окончательно. К добру ли это было, что ложная личина покинула ее? Ката неуверенно глядела на отражение юноши, стоявшего чуть поодаль, позади нее. Он был высок для своего возраста, но ведь, так или иначе, он был совсем мальчик, верно? С ним нетрудно было бы справиться - вот только бы избавиться поскорее от этого дурацкого платья. Ката вступила в борьбу с завязками.
      Юноша снял маску и шагнул к ней. Вот тогда-то Ката и увидела на его груди кристалл - вернее, зеленое свечение, проникавшее сквозь одежды. Вот тогда-то внутри нее и вспыхнул ответный жар.
      И когда она обернулась, у нее на груди возник Кристалл Короса, который все это время она носила в себе, в той своей части, которая была принцессой Бела Доной. Свет стенных панелей померк. Теперь светились только кристаллы и зеркала, отражавшие их зеленые и лиловые лучи.
      - Симонид сказал, что это будет волшебная ночь, - произнес голос, который был так хорошо знаком Кате. - А я и представить себе не мог насколько она будет волшебная. - Любимые, знакомые руки протянулись к ней. Слезы заволокли ее глаза. - Я столько раз видел тебя во сне! Столько раз ты являлась мне в видениях! Милая Ката, неужели это вправду ты?
      Она сделала шаг и упала в его объятия.
      - Джем! О Джем, Джем!
      Ткань платья зашуршала и с треском порвалась. Рассыпались булавки, покатились по ковру драгоценные камни, но кристаллы остались на своих местах - на груди и Каты, и Джема. Касаясь друг друга, звеня и ярко горя, они будут освещать покои во время всего, что произойдет потом.
      Сначала послышался смех, потом - что-то вроде мурлыканья, а потом долгие негромкие стоны. В ту ночь в сознании наших героев долго жила тревога, подобная кулаку, барабанящему в дверь. Но сейчас все было забыто. Сейчас для них существовало только это мгновение и все, что происходило теперь. Они упали на усыпанное цветочными лепестками ложе, и их руки и ноги переплелись.
      Безумное, долго сдерживаемое желание овладело ими, и они поплыли на его волнах.
      А потом, растворившись в восторге, они легли рядом, и их тела облепили тысячи лепестков. Чудесное тепло наполняло воздух, а кристаллы все еще горели священным светом.
      А потом на их глаза навернулись слезы, потому что они вспомнили о маленькой укромной полянке, усыпанной белыми лепестками - месте их встреч в ту пору, когда Ката была живущей в лесу дикаркой, а Джем - калекой, опиравшимся на костыли. Как им хотелось вновь оказаться в негромко, таинственно шуршащих дебрях леса, где на траве и опавшей листве играли солнечные блики! Джем смотрел в счастливые глаза Каты и вдруг увидел ее смуглой девочкой-оборванкой, которая спасла его, как ему теперь казалось, от одинокой и горькой жизни. А Ката, глядя на Джема, представляла его светловолосым стеснительным мальчиком, который являлся к ней, словно дух любви, из мира, что лежал по другую сторону высокого полуразрушенного забора.
      Они поплакали вместе, а потом их рыдания сменились улыбками, и снова не осталось ничего, кроме радости.
      Их поцелуи были нежны, ласки легки, и вскоре желание снова переполнило их.
      Потом, по прошествии времени, Джем часто будет вспоминать темные занавесы распущенных волос Каты, ее маленькие крепкие груди, ее ласковые руки, нежные губы, сливающиеся с его губами. А Ката будет вспоминать о сладкой боли, которую она испытывала, когда губы Джема целовали ее разбухшие соски, о восторге утоления желания, о том, как они, обессиленные, задыхаясь и дрожа, падали на благоуханные лепестки.
      Вновь и вновь в ту ночь они поднимались к высотам экстаза и тонули в волнах всепоглощающей любви.
      Светились и светились таинственные, загадочные кристаллы.
      Но что могло случиться, когда наступит рассвет?
      Глава 70
      ДАРЫ ВОЛШЕБСТВА
      В ушах Каледа раскатами грома звучал рев Пламени, его свет слепил глаза. Султан пошатнулся, распростерся на полу. Там, перед входом в Святилище, он едва удержался от того, чтобы в гневе не наброситься на сына. Он был готов выхватить ятаган и отрубить юноше голову. Он был готов схватить принцессу и потащить ее, упирающуюся и кричащую, в брачные покои.
      Нет. Это было невозможно. В эти страшные мгновения Калед ощутил, как давит на него вера народа, как она лежит на его плечах непосильным бременем. Но дело было не только в вере его подданных, но и в его собственной. Да, он был готов кричать, что он - их султан, что он - выше всех, что никакая власть не может быть выше его власти, но это было бы тщетно. Калед смог только возопить и упасть на колени, и в это мгновение он был подобен самому простому из смертных, которым овладел набожный экстаз.
      В какое чудовище он превратился! В какое богохульное чудовище! Когда-то он уверился в том, что никакого бога в Пламени нет, а теперь попытался обмануть этого бога, отречься от предназначенной ему судьбы. О чем он думал, решив, что сможет править луной и звездами? В то мгновение, когда он увидел, что его сын жив, Калед познал всю тщетность своих происков. Огненный бог вновь наказал его, и он знал, что это наказание последнее. Вера предков переполняла сердце Каледа. Он лежал на каменном полу перед столпом яростного неугасимого пламени и просил у него прощения, лепетал, и стонал, и признавался в своей никчемности. Он был пешкой в руках судьбы, и не более того, и судьба распорядилась так, что он должен был умереть.
      Наконец султан поднялся на ноги.
      И бросился к Пламени.
      Но тут из Пламени послышался визгливый хохот, и Калед попятился назад. Его словно бы отбросила невидимая преграда. Охваченный ужасом, он вновь распростерся на полу, а зловещее эхо все звучало и звучало:
      - Глупец! Глупец!
      Калед вскричал:
      - О Всемогущий! Я... я не понимаю!
      В ответ вновь раздался хохот.
      - Так что же, в конце концов он просто исчез?
      - Он и должен был исчезнуть. Мечты казались нам реальностью, но весь этот мир был нереален, он был соткан из мечты. - Джем вздохнул и провел рукой по бедру Каты. - О, Ката, а как часто я мечтал о тебе, как часто ты мне грезилась там! Вновь и вновь мне казалось, что ты рядом со мной, но я просыпался, и ты исчезала. О, только бы сегодняшняя ночь мне тоже не снилась. Если я проснусь и ты исчезнешь, я этого не переживу.
      - Это не сон, Джем.
      Они поцеловались - легко, но чувственно. Возлежа на ложе из цветочных лепестков, они пили нектар из золотых кубков и рассказывали друг другу свои истории. Слушая обо всем, что довелось пережить Кате, Джем порой вскрикивал от изумления. А когда она сказала ему о том, что Нирри убежала от тетки Умбекки, Джем не выдержал и расхохотался. Слушая о происках Полти, Джем едва сдерживал гнев. Он, сжав кулаки, заявил, что если ему доведется вновь встретиться с Полти, он его убьет на месте, без раздумий, голыми руками, если понадобится. Ката гладила Джема, умоляла его успокоиться и говорила о том, что Полти скоро встретит возмездие за свои мерзости, потому что внутри него поселился злобный демон.
      О самом страшном Ката Джему рассказывать не стала, но и Джем Кате не все поведал. К примеру, он напрочь забыл упомянуть о знакомстве с однокашницей Каты по академии госпожи Квик, Джеликой Вене, ни словом не обмолвился о некоем заведении в Агондоне, известном под названием "У Чоки". Но какое все это теперь имело значение? И когда Ката, вздохнув, сказала о том, как ей жаль, что все это время они прожили в разлуке, Джем с ней согласился. Они снова поцеловались. Они не желали разлучаться. Много раз в ту ночь, то смеясь, то плача, они говорили о том, что теперь они - муж и жена.
      И все это время горели кристаллы, словно бы благословляя их своим светом.
      Ката вдруг отстранилась.
      - Только одно тревожит меня.
      - Что может нас тревожить? - проговорил Джем и указал на кристалл, который сиял между грудей Каты. - Как получилось, что кристалл у тебя, я даже не буду стараться понять. Но у тебя один кристалл, а у меня - второй. Утром придет Симонид, и тогда мы обретем третий. - Он сдвинул брови. - Но вот обретем ли?
      - Я люблю тебя, Джем, но соображаешь ты плохо.
      - Ката, что ты такое говоришь? Симонид видит будущее - ну, какую-то его часть. Он говорил мне, что утром появится Кристалл Терона, когда я буду стоять со своей супругой перед Священным Пламенем.
      - С принцессой, - уточнила Ката.
      - Я так и сказал.
      - Джем, ты вполне уверен в том, что мы можем полагаться на Симонида? Ката вдруг села и напряженно заговорила: - Я же тебе говорила, что у меня было видение? Я поняла, что должна пройти через все это, через эту свадьбу, и будь что будет. Но ведь Кристалл Терона будет явлен только в том случае, если принцесса выйдет замуж за принца. В каком-то смысле все так и было, понимаешь? Ты думал, что берешь в жены принцессу, а я думала, что выхожу замуж за принца. Но я не принцесса, а ты не принц. То есть ты принц, но не унангский. Думаю, нас пророчество не касается, Джем.
      Джем закусил губу.
      - Я об этом не задумывался.
      - А я могу сказать единственное: остается только надеяться на то, что утром произойдет какое-то чудо, иначе нас ждет беда. Очень большая беда.
      Джем на миг задумался.
      - Значит, делать больше нечего, - с усмешкой проговорил Джем.
      - О? - насмешливо отозвалась Ката. - Совсем нечего?
      А потом в словах больше не стало нужды.
      Тьма объяла зал Святилища Пламени, словно плотное, непроницаемое одеяло. Факелы здесь не горели, только сквозь расселину в скале сверху проникал бледный свет небес. Светила луна, и ее свет падал на бледное лицо Симонида, который сидел на полу посередине зала, скрестив ноги. Старик, погрузившийся в медитацию, был похож на мертвеца, забытого в темном доме.
      Двенадцать старейшин Школы Имамов простерлись ниц по кругу около своего главы. Царило безмолвие, но и это безмолвие, как темнота, не было полным. Постоянно слышался нескончаемый негромкий рокот Пламени, пробивавшего себе путь наверх сквозь каменные стены, и звуки глубокого дыхания бдящих. Ну и конечно, порой раздавались иллюзорные звуки, которые мерещатся во тьме. Сознание тех, кто погружен в медитацию, отстраняется от реального мира, и это было хорошо, потому что иначе имамы были бы озадачены потрескиваниями и шорохами, звучавшими в глубинах ночи. Еще более их озадачил бы звук льющейся на камень жидкости и взволнованный, шелестящий шепот.
      - Пф-ф-ф! Вот чего мне не хватало!
      - Мне тоже! Ну и что теперь, Ойли?
      - Майор-господин, одно тебе скажу: не отчаивайся!
      - Я не отчаиваюсь, Ойли. Пока - не отчаиваюсь.
      - Рассвет. Вот когда мы сможем обрести удачу. Как только в этой расселине блеснет первый луч зари, вход в брачные покои снова откроется. Тогда старик поднимется по лестнице, чтобы позвать новобрачных и отвести их к Пламени.
      - Он пойдет туда один?
      - Один, майор-господин, один.
      - Но не сейчас?
      - Нет, не сейчас.
      Еще раз. Один, последний раз.
      Над Священным Городом занималась заря, когда мать-Мадана тайком кралась к покоям принца. Она то и дело оглядывалась, обводила взглядом углы. Но в этом не было никакой нужды. Широкие, высокие дворцовые террасы были пусты. Не было слышно ни голосов, ни звуков шагов, кроме ее собственных. Сердце старой няньки часто забилось, когда она увидела дверь, ведущую в покои Деа. Она прислонилась к балюстраде, вдохнула аромат, доносившийся из висячих садов наверху. Слезы наполнили ее глаза...
      Еще раз. Еще один, самый последний.
      Ночное бдение оказалось ей не по силам. Стоя на церемониальной дороге в толпе паломников, мать-Мадана мысленно твердила себе о том, что ей нужно смириться и терпеть. Родится другой ребенок, и он будет подрастать, и это правильно и хорошо. Но нет. Никогда, никогда. Сердце матери-Маданы вновь и вновь горько страдало от ощущения несправедливости. Разве она могла стоять, томиться и ждать, когда на ступенях рубиновой лестницы вновь появится Деа, ставший мужчиной и супругом? Старушка с трудом выбралась из толпы. Ею владело единственное желание: еще раз вернуться в комнату, где жил утраченный ею ребенок...
      Еще раз... Еще один, самый последний раз.
      Мать-Мадана распахнула резные створки дверей. Свет заревых небес упал на пол, устланный роскошными мягкими коврами. Комната наполнилась красноватым полумраком, подобным свету восходящего солнца. Потом старушке бросился в глаза блеск округлого металлического предмета - наверное, то была лампа, молчащая и холодная. Мать-Мадана утерла слезы с глаз. Ее мысли метались, словно перепуганные зверьки. Она тяжело, часто дышала. Ноги плохо слушались ее. Она желала броситься на ложе своего любимца, вдохнуть сохранившийся запах его тела, сжать в пальцах его подушки...
      Еще один раз. Самый последний раз.
      - Деа, мой милый! Деа, это я, твоя Ламми!
      Ложе было накрыто узорчатым покрывалом. На миг старушке почудилось, будто бы на ложе и вправду спит принц - здесь, куда она каждое утро приходила, чтобы разбудить его поутру. Мать-Мадана робко прикоснулась к покрывалу и вздрогнула. Что-то лежало под ним. Что-то твердое. Что-то холодное.
      Она отдернула покрывало.
      И дико вскрикнула.
      А в следующее мгновение ее окружили пятеро щебечущих великанов.
      Медитировать - это значит ощущать себя находящимся в двух местах сразу: в глубоких недрах пещеры собственного разума и одновременно - в свободном полете по пространству. Медитировать - это значит проникать сквозь иллюзорность этого мира, видеть место, где тяготы времени и собственной сущности более не властны над нами. Быть может, так выглядит состояние смерти, но оно не пугает, оно озарено негасимым, вечным светом.
      Во время медитации время исчезает, но образы являются непроизвольно, и порой эти образы - призраки сути, намеки на нечто, имеющее некое значение. Сидя с закрытыми глазами, Симонид ощущал лунный свет и видел мандалу, небесное колесо, медленно вертящееся в воздухе. Потом мандала преобразилась в маску, а маска - в лик, а потом края этого лика обрамили языки пламени. Казалось, целую вечность Симонид взирал на эти странные образы. Глубоко внутри себя старик знал, что скоро придет час его смерти. Он принимал ее. Он ее приветствовал. Пожалуй, он даже знал, что его смерть наступит сегодня, в этот новый день, заря которого уже занималась.
      К серебристому лунному свету робко примешивался алый. Спокойно, не моргнув, старик разжал веки. Да, час пробил. На миг он обвел взглядом своих собратьев-имамов, застывших в благоговейных позах. Они, простертые ниц на каменном полу, останутся здесь, пока не явится султан и не выведет их вновь на вершину рубиновой лестницы. Симонид, скривившись от боли в суставах, поднялся и направился к ступеням, уводящим наверх, к брачным покоям. Сверху донесся зловещий грохот - откатился камень, закрывающий вход.
      То, что случилось потом, произошло в одно мгновение. Симонид и ахнуть не успел, когда рука незнакомца внезапно закрыла его рот. Второй незнакомец нанес ему резкий бесшумный удар.
      Симонид рухнул на ступени.
      Полти и сводник быстро взбежали вверх по лестнице.
      * * *
      - Я задыхаюсь, говорят тебе! Неужто нельзя передохнуть?
      - Она хочет подняться выше. Пошли!
      Толстяк выпучил глаза.
      - Тебе легко говорить, мальчик мой. Я немножко постарше тебя, не забывай.
      - Не говоря уже о том, что ты толще.
      - Толще? Ты забыл, как я голодал в пустыне?
      - Ну, значит, раньше ты был еще толще!
      - Да нет же!
      Мальчишка и его возмущенный лиловощекий спутник могли бы показаться обычными паломниками. Но если так, то это были очень странные паломники. Они отбились от притихшей толпы как раз перед тем, как должен был начаться следующий этап обряда. Впереди них по лестнице быстро, поспешно поднималась взволнованная девушка, чье лицо было закрыто чадрой, а за ней следом бежала лохматая собака. Время от времени пес оборачивался и торопил спутников возбужденным лаем.
      - Честное слово... - задыхаясь, пробормотал на ходу толстяк. - Как жалко, что у меня нет этой треклятой лампы.
      - Тогда ты владел бы волшебством?
      - Тогда ты мог бы понести меня.
      - Я бы тогда потер лампу, - рассмеялся мальчишка. - И тогда ты бы помог нам избавиться ото всех наших бед.
      Они добрались до первого балкона, потом - до второго. Теперь лестница стала узкой, а толпа, казалось, осталась далеко позади.
      - И зачем только, - в отчаянии вымолвил Джафир, - ей понадобилось забираться так высоко?
      - Ей не пристало торчать внизу. Она - царственной крови, не забывай.
      - Я тоже, в некотором смысле.
      - Ты бы лучше об этом забыл.
      - О-о-ох!
      Они выбрались на плоскую потрескавшуюся крышу.
      - Принцесса, осторожнее! - Малявка протянул руку и отвел Дона Белу от края. Не хотела же она упасть, в самом деле? Но почему она решила забраться сюда? Быть может, ей нестерпимо было ожидание в толпе паломников теперь, когда события этой ночи близились к развязке? Но неужели ничего нельзя было сделать и оставалось только наблюдать за происходящим?
      Принцесса уселась. Малявка плюхнулся на крышу рядом с ней. В свете занимавшейся зари было видно, как внизу, около рубиновой лестницы, кто-то движется, но все еще царило безмолвие. Теперь даже странно было вспоминать о том, какой шум тут стоял вчера, как толпа сметала на своем пути все препоны, как ее пытались сдерживать стражники, как волнение и экстаз распространялись, подобно дыму от пылающих факелов!
      Теперь же это все вдруг стало казаться таким далеким. Таким нереальным.
      Малявка внезапно подумал о том, как далеко, как высоко они сейчас от земли. Он надеялся, что земля больше не будет дрожать. Паломники в толпе со страхом говорили о беспокойстве огненного бога. О его гневе. О нетерпении. Или радости. Или печали.
      Быть может, очень скоро огненное божество и вправду сильно забеспокоится.
      Малявка решил попытаться заговорить с принцессой.
      - Принцесса? Это ведь еще не конец? Правда, не конец?
      Озаренная луной, немая девушка повернула к нему голову. Слезы стояли в ее подернутых поволокой прекрасных глазах. Казалось, она говорит: "Все кончено. Мы прошли такой долгий путь, но что мы могли поделать? Ничего. Моя мерцающая половинка вступила в брак, и теперь - будь что будет. Скоро, как только откроется вход в брачные покои, откроется и правда. И какая же судьба после этого ожидает унангское царство?"
      Малявка вздохнул. Он так долго старался сохранять присутствие духа, а теперь отчаяние охватило его. Прошлой ночью, добравшись до Священного Города, они подошли к дворцовым воротам. И что толку? В городе, запруженном обезумевшими паломниками, они были всего-навсего тремя точно такими же, как все остальные. Наградой им стал грубый хохот стражников, и те безжалостно прогнали их на улицу.
      Малявка снова вздохнул и ласково погладил дворнягу, которая лежала между ним и принцессой. Пес, высунув розовый язык, тяжело дышал и, виляя лохматым хвостом, бил им по растрескавшейся черепице. Бедняга Радуга! Какой он был худой! Шкура да кости! Шерсть клокастая, тусклая - а они все еще продолжали называть его, как прежде, Радугой.
      Эх, если бы снова можно было вернуться в мир мечты!
      Джафир встал рядом с ними.
      - Я так думал, - сказал толстячок-джинн, - что принцесса желала встретиться с собой. В смысле - со второй своей половиной.
      - В такой давке? - покачал головой Малявка. - Безнадежно.
      - Честное слово, мальчик, - сказал бывший джинн, - ты меня изумляешь. Нет ничего безнадежного. Порой надо... смотреть на веши шире, с высоты!
      Малявка указал вниз.
      - Куда уж выше!
      - Вот именно. Но ведь не для того же мы столько времени тащились по пустыне, чтобы сдаться, столкнувшись с первой же трудностью, а?
      - Если бы - с первой! И между прочим, насчет сдаваться - это ты, по-моему, большой мастак.
      - Хмф! - фыркнул Джафир. - Ну да, я был очень сильно разочарован из-за того, что мы покинули тот мир мечты. Но это же вполне естественно, разве не так? Нет, честное слово, а кто бы не разочаровался на моем месте? Кто бы не огорчился, спрашивается? Ты думаешь, что ты в раю, и что же, ты сильно обрадуешься, когда вдруг окажешься посреди пустыни, а?
      - Ну... нет, наверное.
      - То-то же! А сколько мы мук пережили, пока тащились по пескам под палящим солнцем!
      - Мы бы ни за что не выбрались из пустыни, если бы не Прыщавый.
      Они немного помолчали, вспоминая своего покойного спутника.
      - Нужно же что-то делать, а? - не унимался Джафир. Он неожиданно добавил высокопарно: - Это наш долг, между прочим, перед ним, перед тем парнем, что когда-то служил корабельным буфетчиком. Наш долг перед памятью о нем.
      - Ох, сколько у нас было всякого волшебства, - горько вздохнул Малявка. - Вот бы теперь хоть капельку!
      Мальчуган был готов снова издать горестный вздох, но принцесса вдруг взяла его за руку - так, словно у нее возник какой-то замысел. Она поднялась на ноги, протянула руки вперед и, к изумлению своих спутников, вдруг запела. Ее голос чистотой был подобен серебряному колокольчику, он легко, невесомо парил над многотысячными толпами паломников.
      Я знаю о пяти исчезновеньях,
      Они ко мне являются в виденьях
      И надо мною властвуют отныне.
      Над первым властно алчущее пламя,
      Второе происходит под волнами,
      А третье - в знойный полдень средь пустыни.
      Четвертое мне видится в тумане,
      Как через закопченное стекло.
      О пятом я не знаю ничего,
      Но для меня важнее всех оно.
      Когда свершатся все исчезновенья,
      Я обрету свое освобожденье!
      Наверное, эта песня осталась бы безнадежным, никому не нужным жестом отчаяния, но, по мере того как звучал и звучал прекрасный голос и наполнял собою ночь, вдруг начало происходить нечто странное. Сначала мелькнула вспышка света на подоле платья девушки, и затем в считанные мгновения ее окутало волшебное сияние. Красота озарила ее изможденное лицо, ее жалкие лохмотья превратились в прекрасные царственные одежды.
      Радуга залаял, запрыгал вокруг девушки. В лучах сияния его шкура снова расцвела разноцветными светящимися полосками. Джафир вытаращил глаза, прикрыл рот ладонью. Малявка дрожал, гадая, что это может означать.
      И вот тогда-то на крыше вдруг появился некто. Он вышел из темноты, осторожно ступая.
      - Аист! - вырвалось у Малявки.
      Аист не ответил ему. Он торжественно приблизился к принцессе и опустился перед этим сверкающим видением на колени. В руке он сжимал золотую монетку. Наклонившись, он почтительно положил ее к ногам Дона Белы.
      - П-принцесса, ты бе-една. При-ими наши да-ары!
      - Аист? - окликнул его Малявка. - Аист, ты меня слышишь?
      Но тут один за другим появились спутники Аиста, и Малявка, онемев от удивления, стал наблюдать за тем, как его старые приятели из "Царства Под" кладут к ногам принцессы свои дары.
      - Этот древний амулет сохранит тебя от злых чар.
      - Эта лента подарит тебе мудрость.
      - Этот шар позволит тебе увидеть то, что не открыто глазам.
      - Принцесса, я дарю тебе эту лампу.
      "Поддеры" простерлись ниц, озаренные волшебным сиянием.
      Глава 71
      ОБЕЗУМЕВШИЙ ПОЛ
      У Боба размылись руки и ноги, немилосердно разболелась голова, на которую давила тесная и тяжелая маска. Ночью ему не раз хотелось снять ее, но он боялся, что потом не сумеет снова надеть или уснет с открытым лицом. На самом деле он гадал, имело бы это значение, если бы и случилось. Если событиям грядущего дня суждено было произойти, какая разница, что будет делать или, наоборот, не будет делать он? Воспаленными, высохшими от бессонницы глазами он смотрел на толпы паломников. Как верно они совершали священное бдение! Их глупость была смешна Бобу, но тут он подумал о собственной глупости и позавидовал простой и чистой вере этих людей.
      Раджал дрожал, но чем была вызвана дрожь, что его больше пугало события шедшей на убыль ночи или дня, который вот-вот должен был наступить, - он не понимал. Перед его мысленным взором вновь и вновь представали мгновения смерти визиря. Раджал никогда не представлял себе, что способен на такую силу гнева, что такая дикая, яростная злоба может овладеть им. Это пугало его, из-за этого ему было не по себе, и он пытался прогнать из памяти ужасное зрелище. Он думал о Кате и гадал: что же ей довелось пережить. Ее готовность к самопожертвованию изумляла его, но он решил, что она была готова пожертвовать собой из любви к Джему. Это Раджал был готов понять, это он хорошо помнил с тех пор, когда был глуп. Он вспомнил о Бобе, который сидел рядом с ним, и задумался о том, насколько он глуп теперь. Смущенно, робко он протянул руку своему новому другу.
      А Боб думал о Полти. Ему и прежде приходилось разлучаться с Полти, но никогда их разлука не была такой бесповоротной. Даже теперь он спрашивал себя: пошел ли бы он за Полти вновь, если бы тот позвал его? Если бы Полти простил его? Боб зажмурился, сморгнул застлавшие глаза слезы. Он ничего не мог с собой поделать: узы, привязывавшие его к прежней жизни, пустили слишком глубокие корни и стали крепкими, словно стальные цепи. Почувствовав рукопожатие Раджала, Боб попытался думать о своем новом друге и о том, что ему может принести дружба с ним. Да. Это было хорошо. Это было правильно. Он уже не мог возвратиться назад.
      Раджал сглотнул подступивший к горлу ком. Не решаясь повернуть голову, он крепче сжал худую руку Боба. Алые лучи расцветили небо над пустыней, над Священным Городом встало солнце. Тут же запела фанфара, и двое молодых людей, вздрогнув, отпрянули друг от друга. Почетные гости зашевелились, стали занимать положенные места. Некоторые из них, спавшие, прислонившись спиной к колоннам, очнулись и вскочили. Мгновенно утихли храп и посапывание, вновь забили барабаны. Стражники вышли вперед и приготовились распахнуть тяжелые створки величественных кованых дверей Святилища Пламени. Паломники опустились на колени, принялись бить поклоны и бормотать молитвы.
      Как только из Святилища вышли старейшины, Раджал сразу заметил, что с ними что-то не так, но что именно - не понял. Не успел сосчитать, а то бы убедился, что их осталось десятеро. Но у него не было времени на это. Его отвлек султан. Без маски, в съехавшей на сторону мантии, в полном отчаянии, Калед бросился к краю ступеней, шатаясь, словно пьяный. Его налитые кровью глаза уставились на толпу, но он тут же обернулся и бросился к тому, кого считал калифом Куатани.
      - Брат, все кончено! Брат, поцелуй меня перед моей смертью!
      Ужас охватил Раджала, когда султан, схватив его за одежды, резко рванул к себе, а потом попытался сорвать с него маску. Раджал вскрикнул. К нему кинулся Боб. В следующее мгновение маска, скрывавшая лицо Раджала, могла упасть на ступени, но на этот раз отвлекли султана.
      Это было милосердием судьбы. Однако милосердие оказалось кратким.
      В толпе паломников возникла странная сумятица. Люди толкались и кричали. В изумлении Калед отвернулся от Раджала и уставился на щуплую старушку, которая поднималась по ступеням рубиновой лестницы. Это была мать-Мадана, Ламми! Ее жалобные причитания жутко звучали на фоне лиловой, как кровоподтек, зари. Калед увидел, что нянька не одна, что следом за ней шествует процессия, совсем непохожая на ту, что двигалась по церемониальной дороге ночью. За старухой-рабыней неровным рядом следовали пятеро Хранителей-Таргонов. Как они протолкались к лестнице, султан понять не мог, но быть может, их ноша была слишком страшна и потому перед ними была готова расступиться самая тесная толпа.
      Четверо Таргонов шли, подняв руки над головой в знак скорби, а пятый нес неподвижное холодное тело стройного длинноногого юноши.
      Калед пал на колени и громко застонал.
      Мать-Мадана с трудом поднялась по ступеням. Ее глаза пылали страшным огнем. Дрожащими руками она указала на труп принца, а потом - на султана.
      - Убийство, - прошептала она и тут же выкрикнула: - Убийство!!!
      - Ламми... Ламми, - ахнул султан в смятении и страхе и протянул руке к старушке; казалось, он готов обнять ее и плакать у нее на груди, как в то давнее время, когда он был ребенком, а она - его нянькой.
      Но она отшатнулась от него. Султан грубо схватил ее за плечи.
      - Ламми!
      - Убийство! Убийство! - в ярости повторила мать-Мадана и ударила султана по лицу.
      Это было богохульством и государственной изменой. К старушке бросились стражники. Отчаяние охватило султана. О Ламми, Ламми!
      - Казнить ее! - взревел он вдруг. - Казнить ее!
      Вот так и вышло, что никто - ни паломники, ни имамы, ни почетные гости не узнали о том, что последним словом старушки, которое она прокричала в лицо султану, было не "убийство", а "убийца".
      Ятаган отсек ее голову в то мгновение, когда последний слог этого слова покидал ее губы. Хлынула кровь, обагрила мантию султана.
      Калед сжал лицо руками - так, словно оно было маской и его можно было сорвать. Он пошатнулся, но тут же шагнул к стражнику и выхватил у того окровавленный ятаган. С неожиданной решительностью он развернулся к толпе паломников и закричал так, словно рубил воздух словами, как ятаганом:
      - Мой сын убит! Неужто мой престол захватит самозванец? Изменник должен умереть, а принцесса будет моей!
      Под крики обезумевшей толпы Калед развернулся и бегом бросился ко входу в Святилище. Раджал ахнул.
      - Ничего не понимаю! Что происходит?!
      - Принц мертв! - воскликнул Боб. - Но... кто же тогда был здесь этой ночью?
      Но изумляться и гадать уже не было времени. Паломники хлынули вверх по рубиновой лестнице. Стражники жестоко отталкивали их. Почетные гости и имамы разбежались в стороны, чтобы уцелеть под напором толпы.
      Паломники разогнали Таргонов, схватили мертвое тело принца Деа и теперь, охваченные приступом тоски, вцеплялись в него руками. За считанные мгновения они могли разорвать тело Деа на кровавые куски, словно стервятники.
      Раджал схватил Боба за руку.
      - Скорее! Калед... его надо остановить!
      Они бросились к Святилищу и успели вбежать внутрь за миг перед тем, как захлопнулись огромные створки дверей перед самым носом у толпы, и не увидели того, что произошло на вершине лестницы в последние мгновения. Две старухи - то есть с виду это были две старухи - пытались протолкаться к обезглавленному телу Ламми. Им не дано было до него добраться, но зато они оказались достаточно близко друг от друга, чтобы их взгляды встретились. Первая в отвращении попятилась при виде своего брата, одетого в роскошное платье придворного евнуха, а глаза евнуха гневно сверкнули, когда он вновь и в последний раз увидел свою сестру, которая давным-давно предала его горячо любимую Ламми и продала ее в рабство.
      Еще мгновение - и мятущаяся толпа разделила их. Еще одно - и то, что осталось от их сестры, было превращено в кровавую массу под ногами сотен обезумевших паломников.
      А потом вновь сотряслась земля - на сей раз намного более жутко, чем когда-либо.
      Кристаллы угасали.
      Скоро им на смену должны были загореться панели в стенах. Сжимая друг друга в объятиях, Джем и Ката лежали на ложе, усыпанном лепестками. Листва растений постепенно увядала, ветви и лозы лиан корчились, роскошная мебель начала рассыпаться в прах, бархатные занавесы становились все тоньше и тоньше, ковры превращались в тонкую серую паутину. Исчезло даже брачное ложе, даже их маски и те громоздкие наряды, в которые Джем с Катой были одеты, когда вошли сюда. Остались только лепестки, они превратились в ткань, и эта ткань мало-помалу начала покрывать тела Джема и Каты.
      И когда загорелась заря, они уже были одеты в простые белые одежды безо всяких украшений, кроме кристаллов, которые теперь, угаснув, висели у них на груди. Загрохотал камень на входе в брачные покои. Влюбленные лежали, обхватив друг друга, на гладком, как зеркало, полу.
      - Целуй меня, Джем. Целуй меня и думай о нашей любви.
      И Джем вновь утонул во всепоглощающем тепле поцелуя Каты. Он думал обо всем, что произошло этой ночью, и знал, что ничто, ничто на свете не могло значить для него так много, как сейчас значила Ката. Им еще предстояли мрачные и зловещие испытания, но как они могли не выстоять, если были вместе? Джем молился только том, чтобы вновь не потерять Кату.
      То была безответная молитва. Обнявшись, Джем и Ката смотрели только друг на друга и не видели крадущихся к ним по зеркальному полу фигур. Имамы-притворщики отбросили капюшоны, и теперь стали видны вечно выпачканные салом усы одного из них и огненно-рыжие кудрявые волосы второго.
      Первый подал голос:
      - Пфф! Они все еще заняты этим делом?
      Второй подхватил:
      - Небось только начали?
      Влюбленные вскочили и в ужасе ахнули.
      Ахнули и те двое, что вторглись в брачные покои.
      - Принцесса? Да ведь это же... шлюха!
      - Джем! Ката! Это что за шуточки?
      Началась потасовка.
      Джем бросился на Полти. Полти размахнулся и ударил его кулаком.
      Сводник кинулся к Кате. Она влепила ему пощечину. Он покачнулся, но тут же пришел в себя и набросился на нее. Ката брыкалась и царапалась.
      Джем, пошатнувшись от удара, полученного от Полти, отлетел назад. Он пытался собраться с силами, но Полти, как всегда, оказался крепче его.
      Он стукнул Джема в живот, и Джем упал.
      Тем временем Эли Оли Али повалил на пол Кату. Он занес руку, сжатую в кулак, для удара.
      - Грязная шлюха! Что ты задумала, а?
      Полти рванулся к нему.
      - Она не шлюха, грязная ты свинья! Она моя названая сестра! Она... она моя жена! - В ярости Полти отшвырнул в сторону сводника-метиса и помог Кате подняться. Он страстно обнял ее, стал трясти за плечи. - Милая! Моя милая! Что происходит? Почему ты здесь?
      - Отпусти меня! Отпусти сейчас же!
      - Милая, это я, Полтисс! Твой брат... твой любимый! О, что с тобой сделал этот гадкий калека? Любовь моя, ты должна избавиться от его злых чар, ты должна!
      Ката кричала, она была готова выцарапать Полти глаза, но он цепко сжал ее запястья.
      Стены и пол зала сотряслись, послышался зловещий грохот.
      Ката, как ни старалась, вырваться не могла.
      Эли Оли Али ошарашенно лупал глазами. Где же принц и принцесса? Как сюда попал этот желтоволосый эджландец? Это же был тот самый, что напал на него в пустыне и украл из кибитки Дона Белу! Что тут такое творилось? Сводник злился и ничего не понимал, но сильнее всех чувств был страх. Не нравилось ему все это. Очень не нравилось.
      Будь он проклят, этот майор-господин! Чтоб он сгнил!
      Эли был готов дать деру, и притом как можно скорее.
      Но тут он заметил зеленый кристалл, сверкавший в кожаном мешочке на груди эджландца. Юноша, лишившись чувств, лежал на зеркальном полу. Эли Оли Али решил, что кристалл - весьма ценная добыча. Да, он непременно удерет отсюда, но не без награды.
      Сводник ударил Джема ногой в висок.
      Джем дернулся.
      И увидел Кату, которую не отпускал Полти.
      Джем, хрипя и задыхаясь, с трудом выговорил:
      - Полти... прекрати! Отпусти ее! Я не знаю, почему ты здесь... Не знаю, что ты задумал... Но я знаю, что мы... в ужасной опасности!
      Полти и не думал его слушать. В то мгновение, как только он увидел Кату, он забыл обо всем на свете. Волны любви нахлынули на него. Как отважно, как благородно он был готов вынести ее отсюда, спасти от злых чар ненавидимого им калеки! Но Ката продолжала сопротивляться, и ее сопротивление преобразило любовь Полти в дикую злобу. Его отражение на зеркальной поверхности пола замерцало, физиономию исказила мерзкая гримаса, кожа посинела. Морковно-рыжие кудряшки покрылись язычками пламени.
      - Стерва! - закричал он. - Как ты не понимаешь, что ты - моя?
      - Никогда! - воскликнула Ката и плюнула ему в лицо. - Ненавижу тебя, ненавижу!
      - Ты заплатишь за это! - Полти влепил Кате пощечину и рванул на ней тонкое платье. Ката вырывалась и извивалась, но рука Полти нащупала камень, висевший у нее на груди, и схватила его.
      Лиловый кристалл покатился по полу, но Полти так обезумел, что даже не заметил его.
      Он снова ударил Кату по лицу. На этот раз она упала.
      - Сучка! - вопил Полти. - Шлюха! Да, мы, может быть, обречены, но сначала ты получишь по заслугам! Ты отвергла меня ради этого слабосильного, жалкого калеки? Я тебе покажу, на что способен настоящий мужчина!
      Волосы Полти были объяты пламенем, отчего он напоминал горящий маяк. Его лицо корежилось и кривилось. Антибожество рвалось на волю, зеркальный пол сотрясался, но злоба Полти была слишком сильна, а теперь к ней примешалась и похоть. У него и мысли не было о кристаллах, о какой-то там миссии... Существовала только Ката... прекрасная Ката.
      Сводник тем временем бросил Джема. Перепуганный демоническим видением и землетрясением, охваченный отчаянным желанием спасти свою шкуру, жирный метис забыл о кристалле. Остальные не заметили, как он обратился в бегство и опрометью бросился вниз по лестнице.
      Но он бежал слишком поздно. Через несколько мгновений он столкнулся на лестнице лицом к лицу с разъяренным султаном Каледом. Сводник и пикнуть не успел, как ятаган султана взметнулся, словно орудие возмездия, и совершил вторую казнь подряд.
      Голова Эли Оли Али запрыгала по ступеням, будто мяч.
      Джем пытался встать. Он задыхался. Он был готов умереть, только бы спасти Кату. Еще мгновение, еще одно мгновение, и он бросится на своего соперника.
      Полти сорвал с себя мантию и штаны. Борьба с Катой, пощечины и удары, нанесенные девушке, распалили его страсть до предела. Он не думал ни о чем, кроме нее, распростертой на полу перед ним. Полти казалось, что никогда, никогда он не любил ее сильнее, чем теперь.
      Час пробил...
      Но нет - не пробил!
      Яростный крик прозвучал в зале, и, обернувшись, Полти увидел, что к нему мчится, размахивая окровавленным ятаганом, Калед.
      - Самозванец! Демон!
      Лезвие ятагана со свистом рассекло воздух.
      Полти отпрыгнул в сторону, но было уже слишком поздно. В одно мгновение ятаган отрубил мужскую гордость Полти, его божка, его Пенге. Кусок плоти, похожий на красного угря, упал на пол и покатился по нему, оставляя кровавый след.
      Полти, дико вопя, рухнул на пол.
      Струи крови залили его бедра.
      - Пенге! Пенге! - визжал он, ползая по скользкому полу и пытаясь дотянуться до отрубленного органа страсти, схватить его дрожащими руками.
      * * *
      - Полти!
      Это крикнул Боб, и его крик прозвучал громче отчаянных воплей Полти. Боб и Раджал добрались до верхних покоев как раз в то самое мгновение, как Калед кастрировал рыжеволосого эджландца. Вырвавшись от пытавшегося удержать его Раджала, Боб бросился к Полти, упал на колени рядом с ним, плача и стеная.
      Раджал развернулся и увидел Джема.
      А Ката кричала:
      - Отпусти меня! Отпусти!
      На этот раз ее схватил Калед. Длинные пряди черных волос закрыли ее лицо, но султан был настолько ослеплен безумием, что решил, будто бы принцесса колдовским образом превратилась в другую девушку. На ступенях лестницы лежал бездыханный Симонид, а голова Эли Оли Али все еще катилась вниз, роняя кровь из перерезанных сосудов. Пламенноволосый эджландец визжал от страшной боли, а на полу лежал, сверкая, загадочный драгоценный камень.
      Все это султану было безразлично. Ничто не имело для него значения сейчас, кроме брачной клятвы. Ничто, кроме Священного Пламени. Он оторвал полосу золотой парчи от своей мантии и быстро, ловко привязал запястье Каты к своей руке и потащил девушку к лестнице.
      - Стой! - Джем наконец сумел подняться на ноги. Он еще не вполне оправился от удара по голове и шатался, но тут к нему подбежал Раджал.
      - Джем! - поддержав друга, воскликнул он. - Ты как?
      - О Радж... Радж, скорее! Кристалл!
      Раджала не надо было торопить. В одно мгновение Кристалл Короса уже был у него на груди.
      Джем и Раджал выбежали из зала. Джем, задыхаясь, вымолвил:
      - Султан... надо остановить его... помешать ему!
      Раджал даже не успел оглянуться и посмотреть на Боба.
      Наверное, это было к лучшему, иначе бы то, что он увидел, вызвало у него возмущение, потом - изумление, а потом - страх. Он бы увидел, как Боб, забыв о своем новом друге, сжимает в объятиях Полти, он бы увидел, как засветился под ними зеркальный пол, как это свечение преобразилось в ярчайшую вспышку и как из-за этой вспышки и так уже потрескавшийся из-за землетрясения пол разбился на миллионы сверкающих осколков.
      Что произошло в это мгновение - кто может судить? Быть может, тогда последние остатки странного колдовства, которым был одержим Полти, наконец сгорели дотла, а быть может, злобное антибожество дотянулось-таки до своего поверженного раба.
      Как бы то ни было, в один миг, в один краткий миг все было кончено. Сияние померкло, а Полти и Боб исчезли, оставив после себя только свои отражения на поверхности разбитого, обезумевшего пола.
      Глава 72
      БЕГСТВО
      - Пламя... Нет!
      В это время Калед, волоча за собой упирающуюся из последних сил Кату, спустился наконец к подножию лестницы. Здесь их встретила ярчайшая вспышка, снова сотряслась земля, и на миг показалось, что Пламя вырвалось на волю из своей каменной темницы и заполнило Святилище громадным огненным шаром. Калед попятился. Ката рванулась в сторону, но огонь неожиданно погас, сотрясение земли прекратилось, а перед султаном и Катой вдруг возник зловеще ухмыляющийся, в перепачканных кровью одеждах, вождь уабинов Рашид Амр Рукр!
      Он размахнулся и рассек своей кривой саблей воздух.
      - Султан! - вскричал он. - Девчонка моя!
      - Никогда! - прогремел Калед. - Мой сын мертв! Сама судьба распорядилась так, чтобы принцесса стала моей женой!
      - Глупец! Ты рассуждаешь о велениях судьбы! Твоему роду пришел конец! Ты не сможешь больше править! Поклонись мне, султан! Позволь мне убить тебя милосердно, одним ударом сабли, или ты желаешь умереть, сражаясь за свою никчемную жизнь?
      - Богохульная собака, это ты умрешь!
      Страшно вопя и волоча за собой упирающуюся Кату, которая все еще была привязана к его запястью, султан бросился к вождю уабинов. Сталь ударилась о сталь, и султан отлетел назад. Ката вскрикнула. Лезвие сабли уабина озарилось пламенем, и его золотые одежды вспыхнули искрами звезд.
      - Что это за колдовство? - в страхе ахнул султан.
      - Султан, говорю тебе: боги на моей стороне!
      - Боги? Грязные псы на твоей стороне, уабин, только грязные псы!
      Султан, одержимый яростью, снова бросился вперед. Как раз в это мгновение вниз по лестнице сбежали Раджал и Джем. Полный ужаса взгляд Джема устремился к Кате. Та извивалась и пыталась освободить привязанную к запястью султана руку.
      - Он лишился рассудка! Он убьет ее!
      Джем понимал одно: он должен спасти Кату либо умереть. Повсюду валялись обломки камней, вывороченных из стен во время подземных толчков. Джем подобрал с пола увесистый обломок. Противники двигались по кругу, нанося удар за ударом. Улучив момент, когда Рашид повернулся к нему спиной, Джем бросился вперед. Изо всех сил он ударил уабина камнем, но тот и не подумал упасть. Он, сверкая глазами, развернулся и замахнулся саблей на Джема. Джем отскочил назад.
      Ката не упустила этого мгновения. Полоса парчи, которой она была привязана к султану, размоталась, и девушка, разбежавшись, налетела на Каледа. Тот пошатнулся и выронил ятаган. Окровавленный клинок со звоном упал на пол.
      - Джем! - Ката пнула ятаган ногой, и тот покатился по полу.
      Джем схватил его.
      Уабин кинулся к нему.
      Джем отпрыгнул назад, попятился. Каменную пещеру заполнял рев обезумевшего Пламени. Джем чувствовал, как дикий жар лижет его спину. Колдовская сабля уабина вновь рассекла воздух, но Джем медлил и не наносил ответного удара.
      Он кое-что задумал.
      Замысел был отчаянный, но больше ничего Джему на ум не приходило.
      Тем временем Раджал тоже разыскал для себя оружие. На ступени рядом с бездыханным телом Симонида валялся окровавленный кинжал. Раджал схватил его и развернулся к полю сражения. Ужас охватил его сердце, перед его мысленным взором предстали образы его собственной жестокости. Визирь Хасем. Удары. Кровь.
      Нет. Нет. Не думай об этом.
      Он бросился к Кате и одним ударом рассек полосу парчи, которой девушка была привязана к султану. Ката вскочила на ноги.
      Раджал крепко сжал в руке кинжал и сверху вниз уставился на султана.
      - Трус! - послышался тут выкрик, и Раджал подумал, что это восклицание обращено к нему.
      Но это уабин крикнул Джему. А Джем все отступал и отступал.
      - Эджландский сосунок! Жалкий трус, мальчишка! Иди сразись со мной как подобает мужчине!
      - Ты дерешься заколдованным клинком! Разве это подобает мужчине, уабин?
      - Ты решил посмеяться надо мной? Умри, эджландец!
      Джем отпрыгнул в сторону.
      Уабин развернулся.
      И тогда Джем обрушил на него удар, в который вложил всю свою силу. Клинок ятагана стукнулся о саблю Рашида, и вновь золотое свечение озарило оружие уабина и его самого, устремилось по лезвию ятагана, проникло в тело Джема. Джем вскричал от страшной боли, но снова размахнулся и принялся наносить удар за ударом.
      Этого оказалось достаточно. Ужасный вопль прозвучал в пещере, и Рашид Амр Рукр рухнул в Пламя.
      Раджал вздрогнул и обернулся.
      В это же мгновение султан вскочил с пола и выбил кинжал из руки Раджала.
      Джем, стоящий у пламени, пошатнулся.
      Ката бросилась к нему, оттащила назад.
      - Джем! Хвала богам, ты цел!
      Джем изможденно вздохнул и был готов упасть в объятия Каты.
      - Джем! - вскрикнул Раджал. - Осторожно!
      Калед бросился вперед, сжимая в руке кинжал. Он был готов пронзить им шею Джема и вновь схватить Кату, но Джем успел вовремя развернуться. Взметнулся ятаган, и Калед рухнул на пол с рассеченной глоткой, заливаясь кровью, перед безумно пылающим Пламенем.
      Джема замутило, он отвернулся. Он медленно опустил руку, ятаган со звоном упал на пол.
      * * *
      Долго-долго слышался только рев Пламени. Тяжело дыша, трое спутников добрели друг до друга, обнялись, поддерживая один другого.
      И тут вдруг послышался голос:
      - Вы проявили необычайную храбрость, мои юные друзья, но битва еще не окончена.
      Это был голос Симонида.
      Зажав рукой рану в боку, истекая кровью, старик с трудом поднялся на ноги и теперь стоял, весь дрожа, у подножия лестницы. Его морщинистое лицо исказила гримаса боли.
      Но друзья не успели броситься на помощь к Симониду, как вдруг зазвучал другой голос - он доносился из темного угла, и тон его был совсем иным.
      - Старик прав. Еще осталось незавершенным одно дело.
      - Лорд Эмпстер! - выдохнул Джем.
      Его покровитель приблизился. Сначала Джем с нескрываемым облегчением смотрел на знакомый длинный черный плащ, на широкополую шляпу, на дымящуюся трубку. Казалось, возвратилось прошлое и этот человек снова стал для него только опекуном, а он сам - юным подопечным высокопоставленного аристократа. Было время, когда лорд Эмпстер, невзирая на всю свою загадочность и странность, служил для Джема единственной опорой и поддержкой в жизни, отцом, которого он никогда не знал, путеводной звездой в мистических испытаниях. Но теперь Джем вспоминал о таинственной фигуре, которую увидел в каюте своего покровителя на борту "Катаэйн" в ту ночь, когда полыхнула зеленая молния. А еще он помнил о том, что ему рассказывала в прошедшую ночь Ката, о том, что сотворил лорд Эмпстер во время обряда обручения в Куатани.
      - Похоже, ты не слишком рад встрече со мной, юный принц?
      Джем прошептал:
      - Кто вы такой? Что вам нужно?
      - Вот это вопросы! - Лорд Эмпстер не удержался от смеха. - Честное слово, Джемэни, ты удивительный молодой человек. Ведь ты - Ключ к Орокону, не правда ли? Разве я не подготовил тебя к твоему магическому испытанию? И чего же мне хотеть, как не того, чтобы твое испытание увенчалось успехом? Вправду - чего же мне еще желать, как не этого?
      Он взглянул на Раджала, потом - на Кату, но и тот, и другая, как и Джем, молчали и сурово смотрели на него.
      - Они не верят тебе, - выдохнул Симонид. - Злодей, ты способен на обман, но в конце концов просияет истина. Она уже просияла!
      - Вот как? - Лорд Эмпстер глубоко затянулся трубкой. Привычная язвительность покинула его голос. Злобная сила полыхнула в его глазах. Тебе известно все на свете, Симонид, так ведь? А я бы на твоем месте не стал полагаться на жалкий мистический дар. Выживший из ума старик, что тебе известно?
      Ответа не последовало. Кровь с новой силой хлынула из раны в боку старика, и Симонид с бессильным стоном опустился на пол. Лорд Эмпстер пристально, не мигая, смотрел на него.
      - Хватит! - выкрикнула Ката и смело бросилась к лорду Эмпстеру. Она ударила его по лицу, и с головы у того слетела шляпа. Обнажилась гладкая, странно блестящая лысина. Но не это было главное. Не это, нет. Лорд Эмпстер вдруг начал меняться и утрачивать человеческое обличье. Облака тумана, окутывавшие его лицо, развеялись, плащ упал на пол, и перед изумленными взорами троих друзей предстало золотое создание.
      Ката ахнула и попятилась назад - и тут же вскрикнула, потому что тот, кто только что был лордом Эмпстером, схватил ее за руку и поволок к Пламени.
      - Оставь ее! Не трогай ее! - закричал Джем, но он не успел пошевелиться, как резкая боль в груди заставила его согнуться. Это был кристалл: полыхая зеленым светом, он жег грудь Джема с силой, дотоле неведомой. Джем бросил взгляд на Раджала и увидел, как разгорелся на груди у друга лиловый кристалл. Раджал упал на пол и бился в конвульсиях.
      И тут снова сотряслись стены и пол Святилища.
      - Ты молодчина, Ключ к Орокону! - расхохоталось существо, некогда бывшее лордом Эмпстером. - Два кристалла уже добыты, а третий... думаю, вот-вот мы получим и третий, верно? Я думал, что за меня все сделает уабин, ибо мое могущество не в силах проявиться полностью в этом презренном мире смертных. Это было глупо - рассчитывать на него, и вот лишнее подтверждение того, как слаб я стал! Мне следовало бы понять, что уабин - никчемный тупица и что мне самому следует сделать то, чего не сделал он, и освободить кристалл от этой оболочки в подобии человеческого обличья! Иди за мной, принцесса, дай мне очистить тебя в Пламени!
      Ката пыталась вырваться, но золотое существо было слишком сильно. Он отступил на шаг и был готов толкнуть ее в Пламя.
      Джем и Раджал были беспомощны, парализованные болью.
      И вновь сотряслись недра земли. Пламя бешено ревело и пылало страшнее, чем прежде.
      - Глупец! - хрипло вскричал Симонид. - Глупец, взгляни на ее лицо!
      - Ты называешь меня глупцом, старик? - брызгая слюной, воскликнуло золотое существо. - Неужто ты думаешь, что я не вижу сквозь завесу ложной сути? Наружность этой девчонки менялась не раз, но внутри нее находится средоточие принцессы Бела Доны!
      - И вновь я назову тебя глупцом! О, Золотой, твое могущество и вправду сильно поколебалось, если ты поверил в уабинские россказни! Мне открылось все, что произойдет в этот день, и я говорю тебе: если ты бросишь эту девушку в Пламя, та, которую ты разыскиваешь, никогда не станет твоей!
      Яростно полыхнули глаза золотого существа. Он был готов уничтожить, испепелить старика, но выкрикнул:
      - Та, которую я разыскиваю? Что ты знаешь о ней?!
      - Ты говоришь, что мой дар жалок, но я знаю, кто ты такой и знаю, чего ты ищешь. Агонис, разве на протяжении всей Эпохи Искупления ты не странствовал втайне по этому миру и не разыскивал утраченную тобою возлюбленную? Некогда ты был самым благословенным из богов, но полюбуйся же на себя теперь! Некогда, в Долине Орока, тебя обмануло и предало антибожество, и я предвижу, что в будущем оно снова обманет и предаст тебя, ибо в безумии своем и в алчности своей ты продашь себя ему!
      - Лжец! Старый глупец, что тебе может быть известно?
      - Это не ложь, Агонис! Сколько времени ты обманывал этого мальчика, этого юного принца, который теперь лежит здесь, обессиленный? Сколько времени ты лгал ему, обещая, что поможешь ему спасти этот мир?! Но на самом деле ты готов без жалости отдать этот мир на растерзание Тоту-Вексрагу, ты готов отдать ему даже пять Священных Кристаллов, лишь бы только он подарил тебе свою дочь Имагенту!
      - Старик, ты сам не знаешь, о чем говоришь! Когда мои братья и сестры пошли войной друг на друга, разве я не был единственным, кто отказался от этой войны? Глупый, полоумный унанг, разве ты не в силах понять, что я божество милосердия и сострадания?
      Земля уже сотрясалась беспрерывно. Обломки сыпались один за другим с потолка пещеры, стены были испещрены трещинами, становившимися все шире и шире. И вновь Симонид без сил, задыхаясь, опустился на каменный пол. Старик был при смерти, но все же храбро дал отповедь Агонису.
      - Милосердия? Сострадания? Ты говоришь о милосердии и сострадании и при этом готов отдать это дитя на съедение Пламени?
      - Эта девчонка должна погибнуть, чтобы в живых остались миллионы! Что она собой представляет, как не вместилище для находящегося внутри нее кристалла?
      - Это неправда, Золотой! Все это неправда!
      На этот раз к Агонису воззвал не Симонид. Голос был женский, но говорила не Ката. За голосом последовали клубы оранжевого дыма, появившегося посреди сотрясающейся пещеры. Пригвожденный к полу Джем, сжимая кристалл, слушал в страхе и изумлении страстный разговор Симонида и Агониса, а теперь, в еще большем изумлении, он смотрел на то, как сквозь развеивающийся дым проступают до боли знакомые силуэты.
      Первым был Малявка. Вторым - Джафир. А третьей - принцесса Дона Бела, сжимавшая в руке старую медную лампу. А еще появился Радуга. Он пребывал в своем реальном собачьем обличье и тут же, злобно лая, бросился к золотому богу.
      Голос принцессы зазвучал вновь - торжественный, царственный. Как получилось, что она снова обрела дар речи, Джем понять не мог, но вскоре догадался. Лоб принцессы обвивала серебристая лента, она сверкала и пульсировала с каждым словом, произносимым Дона Белой. Губы принцессы при этом были сомкнуты. Пусть Дона Бела пока не была единой, но она стояла на самом пороге того волшебства, которое должно было воссоединить ее. Ее судьба вот-вот могла свершиться.
      Она продолжала:
      - О, Золотой, я говорю тебе: эта девушка не должна умереть. Верно, внутри нее скрыта великая тайна, но не та, которую ты ищешь. Погубишь ее и кристалл никогда не будет найден!
      Взгляд Агониса метался от вырывающейся из его объятий Каты к той девушке, которая была как две капли воды схожа с принцессой Бела Доной. Он размахнулся ногой и оттолкнул от себя Радугу.
      - Это все уловки! - злобно крикнул он. - Злобные уловки! Симонид, это ты наколдовал!
      - Поверь девушке, Агонис, - прохрипел старик. - Поверь ей, ибо она говорит правду!
      - Ложь! Подлый обман! Умри, Мерцающая Принцесса!
      Произнеся эти слова, бог небес не стал бы более медлить, но в это самое мгновение, когда Ката неминуемо должна была сгореть, Джема вдруг озарило. Он сорвал с груди кристалл, обжигавший его кожу.
      - Ката... кристалл! Только он спасет нас!
      И он бросил возлюбленной зеленый камень.
      Агонис швырнул Кату в пламя. Но она успела протянуть руку и поймать кристалл. Ослепительные зеленые лучи хлынули между ее пальцев, и она вдруг снова оказалась на полу пещеры. Ее глаза метали молнии, пряди ее длинных черных волосы откинулись за спину и разметались. Она шагнула к Агонису, подняв руку со светящимся кристаллом.
      Бог попятился.
      - Это... это воплощение моей сестры... Виана! Что ты делаешь! Виана! Разве ты не узнаешь меня?!
      - Ты обезумел, Агонис! Ты переполнен злобой. Ты не сможешь победить!
      В это время наконец сумел подняться с пола Раджал. Могущество Вианы придало ему сил. Сжав в руке свой, лиловый кристалл, он отважно шагнул к Агонису.
      - Корос! И ты тоже! Брат, как ты можешь?.. Как ты?..
      Зеленые и лиловые лучи залили своим светом золотого бога.
      Он рухнул на пол и превратился в облачко дыма. Казалось, лучи уничтожают его, но на самом деле он собирался с силами для исчезновения, что ему уже не раз удавалось. В последнее мгновение он выкрикнул:
      - Глупцы! Вам не одолеть меня! Я вернусь, слышите?! Я еще вернусь! Орокон будет моим!!!
      Он исчез. Только эхо его голоса еще долго звучало, а два кристалла все горели и горели.
      Все, что случилось потом, произошло мгновенно. Радуга вдруг тревожно залаял. Все, кто был в тот миг в пещере, развернулись и ахнули. Пламя! Словно бы превратившись в живое существо, оно вытянуло огненное щупальце. Подобно горящей змее, оно заструилось по полу и безошибочно избрало свою цель. Язык пламени обхватил Джема. Он кричал, барахтался и извивался, но сопротивление было бесполезно. Ревущий столп Пламени тащил его к себе, словно полено.
      Снова сотряслась земля - еще страшнее, чем прежде.
      Ката рухнула на пол.
      Дона Бела прокричала:
      - Джинн! Скорее! Спаси его!
      Малявка взвизгнул:
      - Принцесса! Скажи: я желаю!
      - Бесполезно! - воскликнул Джафир. - Многие ЖЕЛАНИЯ я в силах исполнить, но против такой могущественной стихии я беспомощен!
      - Он погиб! - вскричала Ката. Пыль и осколки камней сыпались дождем, но Ката забыла обо всем - о ревущем злобном пламени, о трясущейся земле. Он погиб! Какая теперь разница?!
      В это мгновение Ката сама была готова умереть. Пройти через столько бед, преодолев такое расстояние, - и все для того, чтобы потерять Джема теперь, когда, казалось, они смогут навсегда остаться вместе! Это было невыносимо! Какое ей теперь дело было до всего света? Так или иначе, мир был обречен - без Джема!
      Да, она бы с радостью умерла!
      Ката, шатаясь, поднялась с пола. Слезы застилали ее глаза, слепили ее. Она, ничего не видя перед собой, побрела к Пламени.
      И тут вдруг вновь залаял Радуга и бросился к Кате.
      Она запнулась и упала.
      Вот тогда-то все и произошло.
      - Поглядите! - вскрикнул Малявка, первым разглядевший Джема, извивающегося внутри столпа Пламени.
      Джем размахивал руками, будто бился о стены.
      Он что-то дерзко кричал.
      - Я ничего не понимаю! - прокричал Раджал. - Что происходит?
      Джафир сгорбился, закрыл руками лицо.
      - Колдовство... ужасное колдовство! Нам нужно скорее бежать отсюда, покуда Пламя нас всех не пожрало! Принцесса, ПОЖЕЛАЙ, чтобы мы все перенеслись отсюда в другое место. Ну, ПОЖЕЛАЙ же, девочка, ПОЖЕЛАЙ!!!
      - Нет! - вскричал Симонид. - Принц борется за жизнь... но есть один способ... один способ...
      Раджал бросился к старику. Когда он обнял измученного мудреца, лиловый кристалл озарил седую голову Симонида.
      - Старик... скажи, что за способ?
      Симонид из последних сил приподнялся и хрипло зашептал:
      - Пламя уничтожит его... уничтожит, чтобы никто не узнал его тайну! В пророчестве говорится... что кристалл будет явлен... когда перед Пламенем предстанет мерцающая девушка... Глупцы поверили в то... что кристалл... это девушка! Но мои имамы... мои имамы... не ошибались... Они были правы! Кристалл... кристалл... это само Пламя! Это само Священное Пламя!
      Мысли бешено метались у Раджала в мозгу. Он плохо понимал, о чем пытался сказать Симонид. Что же делать?! В отчаянии он был готов вытрясти из Симонида ответ на этот вопрос, но как только старик произнес слова "Священное Пламя", с потолка сорвался тяжелый камень и упал прямо на голову мудрого старца.
      Раджал, забрызганный кровью, отпрянул.
      А Джем все это время вертелся в бешено ревущем столпе Пламени, а земля сотрясалась все более и более жестоко. И вдруг прозвучал оглушительный взрыв, и потолок пещеры сорвало. Джем скрылся из виду, подхваченный вырвавшимся на волю огнем.
      - Джем! - дико вскрикнула Ката.
      - Принцесса! - завопил джинн. - Ну, скорее же, ПОЖЕЛАЙ!
      - Вот он, мой час! - воскликнула принцесса. - Я знаю, как быть! Джинн... я желаю... я желаю воссоединиться с моим духом!
      - Что? - возмущенно выкрикнул Джафир. - Это... это в такое-то неудачное время?
      Радуга подскочил к нему и свирепо зарычал.
      - Сделай это! - взвизгнул Малявка.
      - О-о-о! Ну ладно, уговорили!
      Джинн крутанулся на каблуках своих туфель с загнутыми носами и хлопнул в ладоши. Заклубился оранжевый дым, и на миг все вокруг стихло и замерло. В следующее мгновение принцессу окутало серебристое сияние, и ее силуэт превратился в зеркало. Она обернулась, ничего не видя перед собой, сначала к джинну, потом - к Раджалу, потом - к Малявке... и каждый увидел в мерцающем зеркале собственное искаженное отражение на фоне мятущегося Пламени.
      Принцесса повернулась к Кате. Ката отразилась в зеркале ясно и четко.
      Ката зачарованно, изумленно шагнула вперед.
      - Ч-что это с ней, а? - ахнул Раджал, окликнул Кату, потянулся к ней, отчаянно, беспомощно, а она вдруг наклонилась вперед и исчезла в зеркале.
      - Подожди! - удержал Раджала Малявка. - Это еще не конец!
      Зеркало затуманилось. Тысячи цветов метались в его глубинах. Зазвучала чистая, ясная, звонкая песня - песня Дона Белы об исчезновениях, которые должны были произойти до того, как принцесса вновь станет единой.
      А потом снова заклубился оранжевый дым и Ката упала на пол пещеры, а принцесса обрела обычное человеческое обличье. В то мгновение, как они разделились, Раджал увидел призрачный силуэт, возникший в воздухе между ними, мерцающий силуэт третьей девушки.
      Упав на колени, принцесса прокричала:
      - Мой дух! Наконец... Наконец...
      - Но Джем, - прохрипела Ката. - Что же сталось с Джемом?
      Словно в ответ на ее вопрос, пещеру вновь сотряс взрыв, еще более ужасный, чем предыдущий. Не время было плакать. Время было бежать. Цвет Пламени изменился, оно стало яростно-белым. В полу образовалась трещина, и на камни излилась лава.
      Сверху посыпались камни. Пещера обрушивалась. В любое мгновение всем, кто находился внутри нее, грозила неминуемая гибель.
      Всем.
      Кате. Раджалу. Бела Доне. Малявке. Радуге. И даже Джафиру, который не успел вовремя нырнуть внутрь старой медной лампы.
      Еще мгновение назад Джем вертелся в воздухе на верхушке языка Священного Пламени. Вырвавшись на волю из пещеры, которая сдерживала его до сих пор, Пламя, казалось, поднялось до самого неба, устремилось в черноту пространства. Повсюду вокруг себя Джем видел звезды, потом увидел сверкающий диск луны. Казалось, звезды и луна так близко, что до них можно дотянуться рукой, но Джем понимал, что, прикоснувшись к ним, он утратит свою сущность, разрушит себя, как разрушил Калед, стремясь к недостижимой власти.
      Джем вертелся и вертелся. Далеко внизу он видел Святилище разрушенное, с сорванной взрывом крышей. Он видел церемониальную дорогу, и Дворец Шепотов, и темный таинственный город, окружавший дворец и дорогу. Возобновившиеся подземные толчки грозили в любое мгновение разрушить город до основания. Джем понимал, что в следующий миг Пламя может перестать поддерживать его и он камнем рухнет вниз, вниз, вниз...
      Казалось, его гибель близка и неотвратима, но вдруг Джем услышал призрачную музыку. Она доносилась с земли и достигала высот, на которых он парил, проникая по столпу Пламени. Это был голос принцессы, и она пела песню, которую Джем уже не раз слышал раньше:
      Я знаю о пяти исчезновеньях,
      Они ко мне являются в виденьях
      И друг за другом следуют отныне...
      Радостью наполнилось сердце Джема, ибо он вдруг наконец понял ту тайну, которая все это время, на протяжении всех загадочных приключений, была сокрыта. Принцесса не была кристаллом, но кристалл должен был появиться в то мгновение, как только она обретет единство плоти и духа.
      Победный крик сорвался с губ Джема в то самое мгновение, когда тьму ночи разорвал второй оглушительный взрыв, страшнее предыдущего. А потом победный крик Джема сменился воплем ужаса, потому что он начал падать вниз, вниз, по раскаленному добела пламенному туннелю. В падении он видел, как рушатся стены Святилища, как от этой величественной постройки ничего не остается, кроме жалкой пыли; он видел, как огненная лава вырвалась из недр земли, как в земле образовались огромные трещины, как они прорезали церемониальную дорогу. Дворец содрогнулся. Дома растрескались и рухнули. Земля, покрытая руинами, неумолимо приближалась.
      Джем поравнялся с землей, но на этом его падение не закончилось. Оно продолжалось. Джема неудержимо несло вниз, и, падая, он чувствовал, как вокруг него вьет кольца Тот-Вексраг, уподобившийся громадному крылатому змею.
      - Глупец! - послышался голос антибожества - злорадный, безумный скрежет. - Ты готов забрать кристалл, да? Ты готов забрать его теперь? Но что это даст тебе, когда все твои друзья мертвы - о да, они все мертвы, и даже та женщина, которую ты любишь больше жизни, мертва и упокоена под развалинами Святилища! Все кончено, Ключ к Орокону! Возьми кристалл, возьми его, если желаешь, но ты никогда не одолеешь меня! Возьми его, возьми - но когда ты возьмешь его, ты угасишь Пламя! И что тогда? Знаешь ли ты, что Святилище - средоточие власти и могущества, а как только Пламя угаснет, власть и могущество станут принадлежать мне?
      Джем кувыркался и вертелся, он заткнул уши и кричал. Все было тщетно. Звучал и звучал мерзкий голос чудовища, отвратительный визг Зла, которое вскоре должно было восторжествовать и уничтожить весь мир.
      - О, как я потешался на этими тупицами, над унангами, которые поклонялись Священному Пламени, которые ползали перед ним, точно жалкие черви! Представь себе, если бы они знали, если бы они только знали, что все это время возносили свои молитвы не к Терону, богу огня, а к ТОТУ-ВЕКСРАГУ! Да-да, Ключ к Орокону, это правда! Мой брат Терон давным-давно исчез, сгинул в Царстве Вечности. Какое ему было дело до этого жалкого, никчемного мира? Никакого дела! И вот тогда я, приняв обличье моего брата, вышел из Царства Небытия и явился посреди пустыни Пророку Меше. Да, это был я - тот, кому столько лет подряд молились унанги, это я из Пламени разговаривал с султаном! Теперь же внутри Святилища сосредоточено все могущество веры, оно покоится там, словно в самом надежном из хранилищ. Вера миллионов, вера поколений за поколениями... и когда эта вера обретет свободу, вся власть будет принадлежать мне! Мне ли бояться тебя, Ключ к Орокону? Возьми кристалл, возьми, возьми его! Твоя победа будет недолгой! Очень скоро я увижу, как ты падешь к моим ногам, и Орокон станет моим!
      - Изыди! Оставь меня! Я отрекаюсь от тебя! - вскричал Джем. - Мой предок Нова-Риэль победил тебя в древности, и, Тот, я вновь одолею тебя!
      - Глупец! Глупец! Моя сила тогда была ничтожной в сравнении с той, какой я обладаю теперь! Я разорву тебя, как жалкую мошку, ибо ты и есть жалкая мошка!
      Джем изнемогал от жара. Пламя лишало его всех чувств, а Тот сдавливал его, сжимал в своих жестоких, безжалостных кольцах. Но он все падал и падал. Казалось, он так и будет падать, пока в конце концов не разобьется насмерть, но вдруг перед его глазами возник светящийся шар. Джема ослепило, но неожиданно столп огня вокруг него начал сжиматься и втягиваться в сияющий шар, а потом и сам шар начал сжиматься, уменьшаться в размерах...
      Джем протянул руки, и ровно за мгновение до того, как он должен был неминуемо рухнуть на скалы и превратиться в кровавое месиво, его пальцы сжали кристалл, которым было Священное Пламя. Он победил!
      Джем вновь взмыл вверх. Кристалл полыхал алым светом, купал землю в своих палящих, неугасимых лучах. Только теперь Джем понял, что произошло одновременно со вторым взрывом. Он увидел внизу руины города и понял, что Тот не лгал ему, утверждая, что его друзья, а вместе с ними и Ката, похоронены под слоем растекавшейся лавы и обломков. Неужели все они погибли ради того, чтобы он смог найти кристалл? Этого не могло быть! Это не должно было случиться!
      Джем застонал. Он проклинал судьбу. Он дико, отчаянно кричал. Но именно тогда кристалл излучил волшебство - то самое волшебство, которое кристаллы всегда излучали в мгновения своего обнаружения.
      Время потекло в обратную сторону. Из руин поднялись дома, лава всосалась в недра земли, прекратились подземные толчки.
      Медленно, по спирали, Джем опускался вниз. А в следующее мгновение он уже снова стоял в Святилище, содрогаясь и дрожа, и сжимал в руках кристалл Терона.
      Глава 73
      ЕЩЕ ОДНО ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
      - Мисс Ланда, вы точно уверены в том, что это хорошая мысль?
      - Это - последняя возможность, Нирри. Завтра мы будем в Агондоне!
      - Я-то помню! - жалобно простонала Нирри, как будто это была вполне веская причина для того, чтобы не пускаться в приключения. Нирри с сомнением обернулась. Последний перед Агондоном постоялый двор уже скрылся из глаз, и к дороге с обеих сторон подступили леса, пугающе шелестящие под луной. Нирри содрогалась, когда папоротники и нижние ветви кустов цеплялись за ее нижнюю юбку, словно пальцы в безумных ласках. - Я про что говорю-то: нас же не укра... не похитят в этих лесах, правда? Ой нет, я этого не переживу, просто не переживу! Такой путь проделали, столько перетерпели, и если теперь нас вдруг укра... похитят! А ведь уже совсем скоро я должна увидеть свою таверну!
      - Не бойся, Нирри, ты увидишь свою таверну. Я только надеюсь, что и мисс Кату ты тоже увидишь!
      - Ладно, ладно, мисс Ланда. Если уж вы знаете, что делаете...
      В голосе Нирри все-таки прозвучала нотка сомнения. Незадолго до этого, когда она проснулась от того, что кто-то закрыл ей рот ладонью, и увидела рядом с собой мисс Ланду, склонившуюся к ней, она перепугалась не на шутку. Нирри снился прекрасный сон о ее новой собственной таверне, но такой встречи в этом сне не было, точно не было. Теперь же она думала только о том, суждено ли ее мечтам о собственном заведении сбыться, а также о том, возможно ли то, что замыслила эта странная девушка. Вдруг это только ее глупые фантазии? Разве походил на правду рассказ Ланды о том, что Ката исчезла в мгновение ока? И разве походило на правду то, что мисс Ката якобы могла точно так же, в мгновение ока, возвратиться, если только мисс Ланде удастся хорошенько поколдовать? Нет, наверняка это все какие-нибудь языческие мумбо-юмбо, а никакое не волшебство - так думала Нирри. И все же она знала, что в этом мире очень много всякого странного, и что уж тут говорить - мисс Ланда была доброй подругой мисс Каты.
      Мисс Ката пропала - это Нирри знала точно. И если ее можно было спасти, надо было обязательно попробовать сделать это.
      Ланда стремительно шла вперед по подлеску.
      Нирри, пыхтя, еле поспевала за ней.
      - А вы точно знаете, что ее не укра... не похитили, мисс Ланда?
      - Что ты спросила, Нирри?
      - Я про мисс Кату. Ну, эти мерзопакостники, синемундирники - они же могли украсть ее, а вы не заметили, скажем. Ну, покуда вы были с головой в этих ваших... в смысле, поклонялись своей богине.
      - Я тебе уже говорила, Нирри. Я видела, как ее затянуло в столп света.
      - Ну, если вы так говорите, мисс Ланда, то тогда, конечно, что же...
      Ланда вдруг остановилась.
      - Вот оно, это место.
      - А вы откуда знаете? Ну, то есть... дерево, оно дерево и есть. Или нет?
      - Ни одно дерево не похоже на другое, Нирри. Все разные. - Ланда обернулась и сжала руки бывшей горничной. - Я слишком долго спала. Скоро рассвет. Нирри, у нас совсем мало времени. Я знаю, тебе будет тяжело, но все же пообещай мне, что ты соединишь свою веру с моей.
      - Веру? Ну... я попробую, мисс Ланда, отчего не попробовать? Хорошо бы только, чтоб Вигглер мой не проснулся да не кинулся меня искать. Чего доброго, еще решит, что меня упер... похитили, так ведь такой шум поднимет, что всех перебудит!
      Ланда улыбнулась, но глаза ее, блестевшие при свете луны, были серьезны. Она сжала руки Нирри - пожалуй, чуть слишком крепко.
      - Верь, Нирри. Верь. Думай о мисс Кате. Думай о том, как сильно тебе хочется ее вновь увидеть.
      - Ну, это-то мне совсем даже не трудно - так думать, мисс Ланда.
      - Ну, вот и умница. Ты - связующее звено, Нирри, помни об этом.
      - Я... что?
      - Не важно. Жаль только, что я раньше до этого не додумалась. Ах, как мало у нас времени! А теперь следи за мной, Нирри, и делай все, как буду делать я. Что бы ни случилось, думай о мисс Кате.
      Нирри кивнула и тут же негромко вскрикнула: мисс Ланда неожиданно проворно нырнула в густую траву и легла на землю.
      - Мисс Ланда, - озабоченно прошептала Нирри. - Вам нехорошо, а?
      - Нирри, помни! Делай все, как делаю я!
      - О-о-ох, ладно, ладно, мисс Ланда. Бедная моя чистенькая ночная сорочка!
      А потом Нирри пришлось удивиться еще сильнее, потому что мисс Ланда принялась стонать и ласково гладить лесную землю, а пряди ее длинных волос переплелись с корнями, травинками и перьями папоротников. Ничего себе хорошенькое поведение для благовоспитанной юной девицы!
      Но худшее еще было впереди.
      - Уль-лю-лю-лю-лю!
      Ну, точно, языческая белиберда! "Но ведь если подумать хорошенько, так решила Нирри, - так и мисс Ката, пожалуй, немножко язычница". Вот только она все равно очень жалела свою хорошенькую новую ночную сорочку. И зачем ее было пачкать?
      Светловолосая головка Нирри поднялась над папоротниками. Ох, видела бы ее сейчас старая хозяйка!
      - Уль-уль-уль-уль-уль!
      * * *
      Где же его друзья? Куда они подевались?
      Джем обернулся, обвел пещеру взглядом. Кристалл, который он сжимал в руках, начал угасать. Из светящегося он превращался в темно-алый. Святилище Пламени, как и весь город, восстановилось, но стало таким, каким было вплоть до самого последнего взрыва. Потрескавшийся пол был усыпан осколками камней. Посреди этих обломков лежали бездыханные тела Симонида, султана и обезглавленного сводника Эли Оли Али. Они, как прежде, были мертвы. Через пролом в крыше было видно небо. Яркое утреннее солнце светило вниз сквозь оседавшую пыль. Но одно изменилось: на том месте, где прежде бушевало Пламя, чернел провал.
      Первым появился Радуга. Послышался радостный лай, и пес перескочил через каменный завал. Шкура у него была запыленная, но под слоем пыли проглядывали разноцветные полоски.
      За Радугой последовал Раджал, за ним - принцесса, и все они были с головы до ног покрыты пылью и пеплом. Джем радостно обнял всех по очереди, но когда появилась Ката, он бросился в ее объятия, крепко прижал ее к себе и рассмеялся. Они поцеловались, и поцелуй их был долог и полон любви.
      Принцесса с завистью наблюдала за ними.
      Малявка стеснительно кашлянул.
      - А-а-а... а где джинн? - спросил он.
      Загрохотали камни, и, откуда ни возьмись, появился Джафир. Коротышка плевался, кашлял и вид имел крайне недовольный.
      - Лампу искал, - объяснил он. - Обыскался. Куда она запропастилась, ума не приложу. Уж внутри нее мне было бы намного безопаснее! Ну, где же она, куда подевалась?
      Малявке бросился в глаза тускло блестевший предмет посреди груды обломков, и он бросился к нему и проворно схватил.
      - Это же мой домик дорогой, родной мой домик! - запротестовал джинн. Ой, мамочки, дырки-то какие! Ну и что, все равно домик это мой! Отдал бы ты мне его, а? А, мальчуган? Отдал бы?
      - А ты ничего не забыл, джинн?
      - Я? Забыл? Что я такое мог забыть?
      Мальчишка указал на принцессу.
      - А про желание про третье. - Он принялся загибать пальцы. - Первое желание было: перенести нас сюда. Второе - ну, это мы только что видали. С этими словами он поднес третий, средний палец к самому носу джинна. Одно-то еще осталось, а, джинн? - Малявка шагнул к принцессе и отдал ей лампу. - Ну, ее-то высочество сама за себя скажет, я так думаю.
      Джафир выпучил глаза, но что он мог поделать? Он мог только повиноваться повелениям того, кто владел лампой. Вот так и получилось, что через пару мгновений в полуразрушенной пещере вновь возникло облачко оранжевого дыма и принцесса сжала в объятиях Амеду.
      - О, Амеда! Где же ты была?
      - Уабин заточил меня в обломок зеркала. Но, любовь моя, любовь моя, я все время видела тебя! О, как же я за тебя боялась! Но теперь... видеть тебя настоящей... обнимать тебя... только бы не выплакать всю жизнь вместе со слезами радости! О, моя любовь! О, любовь моя!
      - Не бойся больше ничего, моя милая, - рыдая от счастья, уговаривала подругу принцесса. - Милая, дорогая Амеда, мы больше никогда не расстанемся!
      Малявка улыбнулся.
      - Ну, похоже, того... смахивает на счастливый конец.
      - Само собой, еще какой счастливый, - поспешно подхватил джинн Джафир, - если ты, конечно, соблаговолишь вернуть мне лампу. А потом, как только я заберусь внутрь, забрось ее куда-нибудь подальше, будь так добр, ладно? Желательно забросить ее так далеко, чтобы ее никто не сыскал... эпициклов так несколько. Полагается мне заслуженный отдых, в конце концов, или нет?
      Он потянулся за лампой, но Малявка пискнул и просто так, в шутку, упрыгал от джинна, перескакивая через горки камней.
      - Вернись, маленький воришка!
      Удивительно, но толстяк-джинн попался на удочку Малявки и бросился за ним вдогонку. Радуга весело лаял, радуясь тому, как люди резвятся. Малявка бегал и бегал, а джинн - за ним, по кругу около обнявшихся влюбленных. А потом Малявка запнулся и упал, и лампа выпала из его рук и укатилась в сторону. Он бы тут же снова схватил ее, но тут нечто ужасное привлекло его внимание. Мальчишка охнул.
      Посреди груды камней валялась отрубленная голова.
      Знакомая голова. Жирные щеки, пухлые губы, седоватые усы.
      Джинн на эту страшную находку и не подумал смотреть. Он проворно схватил с пола лампу. В следующее мгновение он уже мог бы нырнуть в ее недра, однако тут вдруг от полуобрушенного дверного проема донесся знакомый ему взволнованный голос:
      - Эй! Есть тут кто-нибудь?
      Джафир вздрогнул и, медленно обернувшись, увидел толстяка-коротышку в одной нижней рубахе, который опасливо заглядывал в Святилище из задней двери. Даже Малявка, оглянувшись, замер в изумлении, потому что коротышка в дверном проеме был точной копией джинна. Вспотевший и тяжело дышавший незнакомец вперевалочку вошел в Святилище. Поначалу он плохо видел: яркое солнце, заливавшее полуобрушившуюся пещеру, слепило глаза. Он заметил джинна, но, поскольку на том были жалкие остатки роскошного одеяния, принял того за кого-нибудь из придворных или почетных гостей.
      - Ой-ой-ой! - запричитал коротышка. - Хвала богам, наконец я хоть кого-то разыскал! И не пойму, что такое приключилось! Если бы я знал, какой длинный этот туннель... он ведь, оказывается, длиной со всю церемониальную дорогу, и... о-о-ох, я вам не стану рассказывать, сколько раз мне казалось, что на меня вот-вот обрушится потолок! Нет, пожалуй, более страшной ночи мне в жизни не доводилось пережить! А несчастный Хасем... сначала из ума вдруг выжил, а потом... ох, бедный, бедный Хасем! Видно, все-таки его настигли эти злодеи уабины - больше ничего в голову не приходит. Нет, вы только представьте: эти мерзавцы переоделись рабынями! Кто бы в такое поверил, а? О, как ужасен этот мир! Одного не пойму: как это и меня не прикончили...
      Поток слов вдруг резко оборвался. Коротышка взобрался на большой камень и устало отер пот со лба.
      - Оман? - оторопело выдохнул джинн. - Оман, это... ты?
      Вопрос, само собой, был чисто риторический. А каким он, спрашивается, еще мог быть?
      - Виана-Виану, Виана-Виану...
      - Богиня живых, поглоти меня, словно огонь...
      - Богиня смертных, услышь мою мольбу...
      - Виана-Виану, Виана-Виану...
      - О, богиня, пожалуйста, верни назад мисс Кату!
      Громко раздавались голоса в темном предутреннем лесу, сливались и соединялись, преображаясь в странную, неземную музыку. И чудо происходило! Загадочное зеленоватое свечение, похожее на фосфорическое, пробивалось от земли к корням и травам. Сердце Нирри громко билось. Ланда потянулась к ней, взяла ее за руку. Они начали танцевать, приседая и кружась. Зеленоватое свечение разгоралось все ярче, поднималось все выше, оно, подобно огню, охватило ветви векового дуба. Между танцующими женщинами возник зеленый светящийся столп. Они кружились около него, а столп начал медленно вертеться вокруг своей оси. Под ногами у Нирри и Ланды зарождалась новая жизнь: прорастали травы и цветы. И вот наконец внутри столпа зеленого света возник образ кристалла - зеленого кристалла!
      - Мисс Ката! О, мисс Ката, где вы?
      - Богиня! - вскричала Ланда. - Мы видим твой знак, твой символ, средоточие твоего могущества! Священная Виана, верни нашу сестру на путь, по которому она должна последовать! Всемилостивейшая, руководи ею...
      Но тут земля словно бы взорвалась неведомой силой. Женщины вскрикнули. Их отбросило в разные стороны и швырнуло наземь. Светящийся столп замерцал. На фоне зеленого света возникли алые вспышки. Они следовали одна за другой. Неожиданно пробужденные стихийные силы превратились в бушующий смерч. Полегли на землю папоротники, вырвало с корнем цветы, пожухли травы, а лианы искорежились, подхваченные жутким танцем смерча. А кристалл все вращался и вращался.
      Нирри закричала:
      - Что же это творится? Мисс Ланда, что такое делается?
      Она в отчаянии хваталась за траву и корни. Словно парус во время шторма, билась на сумасшедшем ветру ее белая ночная сорочка.
      - Нирри, держись!
      - Мисс Ланда, не могу...
      - Держись, только держись...
      Одной рукой Ланда вцепилась в крепкий корень, другой ухватилась за подол ночной сорочки Нирри.
      Раджал опустил глаза и уставился в пол. Неподалеку от черного провала в каменном полу стояли Джем и Ката, забывшие обо всем на свете, кроме друг друга. Посередине пещеры стояли, обнявшись, Бела Дона и Амеда. У дверей то обнимались, то глядели друг на дружку полные счастья старые приятели калиф и джинн. Даже Малявка, похоже, забыл об ужасе, охватившем его, когда он наткнулся на отрубленную голову Эли Оли Али. В конце концов ему следовало радоваться тому, что его злющий папаша больше никогда не станет вопить на него и избивать его. Мальчуган бегал посреди обломков камней, заливисто хохотал и играл с Радугой, радуясь тому, что пес вновь обрел красивую разноцветную шкуру. У Раджала заныло сердце, но боль тут же сменилась приливом странных чувств - надежды пополам со страхом. С дрожью поднялся он по лестнице в брачные покои, но там никого не оказалось. Под подошвами туфель Раджала хрустели мелкие обломки, пол был залит кровью.
      - Арон? Арон? - проговорил Раджал шепотом - только для того, чтобы произнести это имя. Он опустил глаза, посмотрел на трещины в зеркальном полу, и ему вдруг показалось, что он увидел отражение своего нового пропавшего друга, в отчаянии вцепившегося в своего злобного господина.
      Раджал горько вздохнул. Было время, когда он думал, что любит Джема. Теперь он любил другого и понимал, что в этой любви есть нечто истинное, нечто настоящее. Но все казалось так безнадежно. С тоской Раджал спустился по лестнице.
      И как раз тогда, когда он добрался до подножия лестницы, у него на глазах произошло нечто ужасное. Из-за спины Джема, из черной ямы, края которой были усыпаны пеплом, высунулось последнее дрожащее щупальце Пламени.
      - Джем! Осторожнее!
      Джем развернулся, но в это же мгновение Пламя рванулось вперед и его щупальце свернулось кольцами - но на этот раз не вокруг Джема, а вокруг Каты. Джем бросился к ней, но жар Пламени был нестерпим, и он отступил. Огненное щупальце потащило Кату к черному провалу.
      - Ката! Кристалл! Помни о кристалле!
      Ката, бившаяся в огненных оковах, сумела-таки прижать руки к кристаллу на своей груди.
      - Священная Виана! Прогони это Зло!
      И как только Ката выкрикнула эти слова, сквозь пролом в крыше Святилища сверкнула громадная зеленая молния.
      Когда ее вспышка померкла, Пламя угасло, исчезло. Но, увы, исчезла и Ката.
      * * *
      Все было кончено. В одно мгновение все было кончено. Неожиданно злое колдовство ушло - пропало вместе со смерчем, с диким ветром и принесенной им болью. Все исчезло, а на том месте, где только что вертелась бешеная воронка смерча, возникла знакомая растрепанная фигурка - черноволосая девушка, прижимавшая к груди зеленый кристалл.
      - Мисс Ката? - ахнула Нирри. - Мисс Ката, это вправду вы?
      Ката от изумления вытаращила глаза.
      - Нирри? - пробормотала она. - Нирри... Ланда?
      Она пошатнулась и лишилась чувств.
      - Мисс Ката! - Нирри бросилась к ней.
      - Зеленая молния... Ланда - это, видимо, Ланда позвала ее обратно. Она желала ей добра, но... нет, нет, нет!
      Джем опустился на колени, закрыл лицо ладонями. Раджал поспешил к нему.
      - Джем? - негромко окликнул он друга. - Ты о чем?
      Но Джем ему не ответил. Ему, да и Джему тоже, ответила Амеда. Пока Раджал ходил в брачные покои, Амеда подошла к мертвому Симониду и с тоской обняла своего дядю, которого никогда прежде не видела, но который был так похож на ее отца. Она нежно, заботливо закрыла глаза старого мудреца и провела кончиками пальцев по его длинной волнистой бороде.
      Но вот она произнесла негромко, голосом, который был немного непохож на ее собственный:
      - Принц Джемэни, твоя возлюбленная исчезла, и ее не вернуть. Но настанет день - и ты вновь встретишься с ней. Ты непременно должен с ней встретиться, иначе кристаллы не воссоединятся. Она унесла с собой кристалл зеленой богини и теперь будет хранить его до самого конца ваших испытаний. Ты нашел третий кристалл, но нужно разыскать еще два. Близятся тяжелые времена, и тебя уже ожидает новое приключение.
      Сказав эти слова, Амеда закрыла глаза, покачнулась и, наверное, упала бы, если бы подоспевшая Бела Дона не поддержала ее и не заключила в объятия.
      - Любовь моя... Любовь мой, что с тобой? Откуда у тебя... такой дар?
      Раджал вздохнул.
      - Джем, мне очень жаль.
      - Знаю, Радж, знаю. Но Амеда - или, быть может, ее устами говорил Симонид? - права. Печалиться я буду потом. А сейчас следует продолжить путь. - Джем взглянул на кристалл, который держал в руках, перевел взгляд на другой, на груди у друга. - Ох, Раджал, до сих пор мы были такими глупцами, слепыми глупцами! Ну, сам посуди: Порло исчез неведомо куда, Эмпстер нас предал...
      - Ты хотел сказать: "Агонис"...
      - Теперь мы остались одни, Радж, сами по себе. А на карту сейчас поставлено еще больше, чем раньше. - Джем коротко рассказал Раджалу о своей встрече с Тотом, о том, какими ужасами грозило ему антибожество. - Я надеялся, что я его одолел - хотя бы на время. Но то, как вернулось это огненное щупальце... Может быть, уже сейчас он напитался новым могуществом. Он сказал, что нам стоит сдаться. Но мы не можем... Радж, если он победит, конец всему. - Джем запрокинул голову и хрипло, дерзко прокричал:
      - Слышишь меня, Тот? Я никогда не сдамся! Никогда! Эмпстер... Агонис, а ты меня слышишь? Теперь - это мое дело, мое испытание, а не твое! Я нашел три кристалла, разыщу и остальные! Орокон будет моим... моим...
      Никто не ответил Джему. Только эхо его голоса еще долго звенело в огромной полуразрушенной пещере.
      Раджал до боли закусил губу, взял друга за руку и негромко проговорил:
      - Джем, я буду с тобой. Я не подведу тебя вновь.
      - Вновь, Радж? - Искорка догадки сверкнула в глазах Джема, и он вдруг вспомнил, как удивился прошедшей ночью, увидев лиловый кристалл на груди у Каты.
      Но он решил, что сейчас не время расспрашивать Раджала о том, как и почему это случилось.
      - Да, я не подведу тебя, - торопливо повторил Раджал, утер слезы и добавил: - Но где же следующий кристалл, Джем? В Венайе?
      - Верно, Радж. Его надо искать на западных островах. Ты видел карты? Там сотни островов - сотни! И где-то среди них - синий кристалл Джавандры.
      - Ты разыщешь его, Джем. Ты его непременно разыщешь. Ведь ты - Ключ, не забывай.
      - Поиски становятся все труднее, Радж. С каждым разом - все труднее.
      - Знаю. - Раджал поднялся и протянул другу руку. - Джем?
      Джем отряхнул одежду от пыли.
      - Радж?
      - Ты что-нибудь знаешь о Венайе? По-моему, самое главное - как туда добраться.
      Джем задумался.
      - Если честно, Радж, я не так уж в этом уверен.
      Глава 74
      ЗДРАВСТВУЙ И ПРОЩАЙ
      - О, юный принц, неужто так уж обязательно взбираться по этой длиннющей лестнице? - задыхаясь и пыхтя, жалобно проговорил калиф Оман Эльмани, задрав голову и уставившись на крышу дворца. - Я что хочу сказать... мне тоже нравится этот сад, но и внизу сады, по-моему, совсем, совсем недурственны...
      - Там ковров-самолетов не имеется, внизу, - объяснил калифу джинн.
      - Ковров-самолетов? Вот бы мне сейчас такой коврик! - мечтательно произнес калиф.
      - Послушай, Оман, ты же должен понимать, что я не могу исполнить любое твое желание. Я не умею воскрешать мертвых. Я не могу сделать так, чтобы люди не рождались на свет. Я не могу изменить твою жизнь с самого начала, и я не могу творить ковры-самолеты всякий раз, когда тебе в голову втемяшится такая блажь. И потом, предупреждаю: не жди, что я начну завоевывать для тебя другие страны. Если уж в чем и не ошибался твой визирь, так это вот в чем, Оман: пределы. Все имеет пределы.
      - Что, даже носилки нельзя пожелать? Чтобы рабы несли меня на носилках - тоже нельзя?
      - Послушай, я сотворил тебе какие-никакие новенькие парадные одежды, верно? Можно сказать, ты теперь просто щеголь, а ведь был, считай, почти что голый. Давай пока ты этим удовольствуешься, ладно? Насчет рабов - с ними попозже разберемся.
      - Хмпф... Ты жесток, Джафир, положительно жесток. - Калиф обиженно поджал губы, но тут же смягчился. - И все-таки я так рад, что ты вернулся, и не передать. В конце концов, ведь теперь я стану султаном, правда? Правда, не могу представить, как это я обойдусь без Хасема, но хотя бы... Ну, жизнь продолжается, верно?
      - Будем надеяться, - пробормотал Джем, поднимавшийся следом. - Но ни в чем нельзя быть уверенным, точно?
      Однако калиф последней фразы Джема не расслышал.
      Наконец лестница закончилась и вокруг компании сомкнулись висячие сады, наполненные тысячами ароматов. Шуршала листва, свисали с ветвей душистые лианы, пестрели разноцветные цветы. Радостно вдыхая чудесные запахи, спутники пробрались сквозь густые заросли и попали в царство рощиц и гротов, лабиринтов, газонов и клумб. Именно здесь в то время, которое уже стало достоянием истории, хрупкий мальчик сидел у ног древнего старца и слушал его рассказ о тайнах юности своего отца. Именно здесь грядущей ночью, когда никто не увидит их, будут резвиться, смеяться и играть, озаренные бледным лунным светом, призрак этого хрупкого мальчика и призрак его друга.
      Обойдя высокую живую изгородь, спутники не на шутку удивились, увидев, как дорогу им перебежал мальчишка-замарашка в грязной набедренной повязке.
      - Да это же... Рыба! - вскрикнул Малявка.
      - Кто-кто? - непонимающе спросил Джем.
      Но Малявка уже бросился вслед за старым приятелем.
      - Рыба, вернись!
      Но первым Рыбу догнал Радуга. Пес пружинисто прыгнул и зубами стащил с мальчишки рваную набедренную повязку. По траве рассыпались монеты, мелкие безделушки и самоцветы.
      Рыба покраснел от смущения, прикрылся руками.
      Принцесса Бела Дона изумленно смотрела на него.
      Из кустов вышли еще четверо мальчишек. Губач толкнул Рыбу в спину, чтобы тот опустился на колени. В следующий миг все мальчишки уже стояли на коленях, благоговейно склонив головы перед принцессой. На траве между ними лежали мешки с добычей. Один из них раскрылся, и было видно, что он полон золота, серебра и дорогой посуды.
      - Фаха Эджо! - ахнула Амеда, узнав старого приятеля.
      - Что тут такое происходит, хотелось бы знать? - догнав спутников, осведомился калиф.
      Принцесса Бела Дона выгнула дугой бровь.
      - Фаха Эджо, может быть, ты объяснишь?
      - Ну... стражников не было. Вот мы и решили... осмотреть дворец, смущенно пробормотал козлобородый парнишка.
      Принцесса рассмеялась.
      - Вижу, вы его хорошо осмотрели! Но что вы делаете здесь, в саду?
      - Да мы тут подумали, что здесь можно было бы неплохо обосноваться, ухмыльнулся Губач. - Верно я говорю, Фаха? Уж тут получше будет, чем в "Царстве Под"!
      - Сравнил! - фыркнул Малявка.
      - И потом, - хитро улыбаясь принцессе, предпринял попытку оправдания Фаха Эджо, - ведь твоему отцу султан не больно-то нравится, правда?
      Губы принцессы тронула невеселая усмешка.
      - Мальчики, боюсь, султан мертв - прежний султан. И его бедный сын тоже. Вы понимаете, что это означает? Это означает, что теперь этот дворец принадлежит моему отцу. И мне.
      - О, - только и сказал Фаха Эджо. - О.
      Калиф нахмурил брови.
      - Ну это надо же! Уже ограбили. А мы еще даже и не переехали! Джафир, я, конечно же, не думаю, что тебе стоит заковать этих мальчишек в кандалы или еще каким-то столь же милосердным образом наказать их? Хасем, спору нет, стал бы настаивать на том, чтобы их всех немедленно четвертовали. Полагаю, в память о нем, с ними так и следует поступить!
      "Поддеры" дрогнули, но, прежде чем джинн успел хоть глазом моргнуть, принцесса Бела Дона взяла отца за руку, склонилась и что-то прошептала ему на ухо. А когда она отстранилась, коротышка вдруг сбросил маску суровости, просиял и радостно протянул руки к пятерым мальчишкам.
      - Герои! Милые мои мальчики, да вы, оказывается, настоящие герои! Лучисто улыбаясь, он повернулся ко всем остальным. - Знаете ли вы, что эти храбрые мальчики спасли мою дочь? И потому я приказываю, чтобы сокровища, награ... позаимствованные ими, остались при них. Более того: я назначаю их личными телохранителями моей дочери!
      Амеда все это время с улыбкой смотрела на Фаха Эджо, а тут не удержалась от смеха.
      - Джафир, - добавил новоявленный султан. - Как насчет того, чтобы немного приодеть их? Это тебе по силам.
      - Посмотрим, посмотрим, - недовольно проворчал джинн.
      Просторные зеленые газоны посреди сада, которые выглядели так зловеще прошлой ночью, теперь были залиты ярким солнцем. Оглядевшись по сторонам, Джем был готов представить, что снова угодил в мир мечты. Так хотелось улечься на пышную траву и уснуть, забыв обо всем, в облаке благоухания цветов!
      Однако испытания звали Джема за собой, и не было времени мечтать и видеть сны.
      Раджал с большим сомнением осмотрел ковер.
      - Джем, ты уверен, что это хорошая мысль?
      - Он летает, Радж, ты уж мне поверь.
      - Вот как раз это-то меня и тревожит.
      Они повернулись к друзьям, окружившим их. Церемонию прощания открыла принцесса Бела Дона. Она ласково обняла Джема.
      - Принц, ты - прекрасный человек, и мир нуждается в тебе. Каждый день я буду молиться о том, чтобы тебе сопутствовала удача. Буду молиться о том, чтобы в один прекрасный день ты снова встретился с той девушкой, которой я так бесконечно благодарна. Жаль, что больше ничем не смогу помочь тебе.
      - Принцесса, твоих молитв будет вполне достаточно.
      - Быть может, и так, но позволь, я кое-что преподнесу тебе на прощание. Я не знаю, как действует этот талисман, но чувствую, что он самый могущественный из полученных мною даров. Возьми его, прошу тебя, и храни при себе.
      Она положила в руку Джема что-то маленькое. Джем опустил взгляд. На его ладони лежала монетка Арлекина.
      - Принцесса, не могу представить, каким образом эта драгоценная вещица оказалась у тебя, но я так благодарен тебе, что даже не могу этого выразить словами. Этот дар, который ты преподнесла мне, - талисман моей возлюбленной.
      Принцесса повернулась к Раджалу и сняла с запястья золотую ленту.
      - Дитя Короса, это Амулет Туката. Я догадываюсь о том, что на протяжении своих странствий тебе не раз случалось пережить страх, ужас и страдания. Если сказания не лгут, этот амулет защитит тебя от любого зла.
      Оставалось еще два подарка. Первый из них предназначался Малявке, второй - Радуге. Принцесса, улыбаясь, опустилась на колени перед мальчиком и собакой.
      - Малыш, - сказала она ласково, - этот волшебный шар дарует тебе возможность видеть то, что происходит вдали от тебя. А нашему разноцветному другу я дарю эту ленту Лихано, пусть носит ее как ошейник. Эта лента уже даровала голос девушке, которая прежде была немой. Не знаю, какими способностями она наделит Радугу, но думаю, очень скоро это нам станет известно.
      Джем сдвинул брови и озабоченно проговорил:
      - Принцесса, твои дары великолепны, но ты должна понимать, что этот малыш не сможет отправиться с нами. Он - совсем дитя, а нам предстоят крайне опасные приключения.
      Принцесса только сказала:
      - Но разве я не вооружила его для всего, что ожидает вас впереди?
      - Нет, принцесса. Его место здесь.
      Эти слова Джем произнес шепотом, но Малявка услышал.
      - Джем! Как ты можешь так говорить! После всего, через что мы прошли вместе! А Радуга... Радуга-то сколько натерпелся!
      Джем опустился на колени. Он крепко обнял Малявку. Малыш горько рыдал. Джем решительно отстранил его.
      Джем и Раджал ступили на ковер-самолет. Пришла пора прощаться.
      - Бедняга Раджал! - воскликнула Амеда. - Тебе столько пришлось пережить из-за меня. Надеюсь, ты меня простил?
      - Простил, простил, - с улыбкой заверил ее Раджал. - Мне довелось пережить кое-что похуже.
      - Правда?
      Раджал не стал уточнять. Если ему в голову и приходили мысли о визире Хасеме, он их старательно прогонял. Убийство визиря не доставило ему никакой радости, и он очень сожалел о том, что не смог сдержать злости, с которой колотил визиря по голове еще долго после того, как этот человек уже лишился чувств. Но если на то пошло, визирь собрался убить Кату. Только этим Раджал и оправдывал свой ужасный поступок и надеялся на то, что в дальнейшем не отяготит свою совесть чем-либо подобным. Но, с другой стороны, запросто могло случиться и так, что до наступления собственной смерти ему придется совершить что-нибудь и пострашнее. Раджал подумал о тех опасностях, которые ожидали его с Джемом, и понял, что дрожит, невзирая на то, что день выдался жаркий.
      - Ну, ваган? - вдруг окликнул его кто-то. Это был Рыба, он протолкался вперед. Все "поддеры", в новеньких, с иголочки, парадных одеждах телохранителей принцессы, выглядели неузнаваемо, но Рыба - особенно. Он порывисто протянул Раджалу мешочек с золотом, ухмыльнулся и сказал: Деньжат-то мало не бывает, правильно я говорю?
      - Вот уж сказанул так сказанул, - пробормотал Фаха Эджо. - Рыба, что это еще за шуточки?
      Рыба только пожал плечами и смущенно отступил. Султан хлопнул в ладоши.
      - Джафир? Ты, надеюсь, знаешь, в какой стороне лежит Венайя?
      - Оман, само собой, какой вопрос? Конечно же, знаю!
      В последний раз Джем увидел знакомое облачко оранжевого дыма. А в следующее мгновение ковер-самолет оторвался от земли. Поначалу он, как прежде, поднимался медленно и плавно.
      - Прощайте!
      - До свидания!
      - Удачи вам!
      Однако все на этом не закончилось.
      За мгновение до того, как ковер-самолет набрал скорость, Радуга с веселым лаем отбежал от Малявки и успел вспрыгнуть к Джему и Раджалу.
      - Радуга! - вскричал Малявка и неожиданно бросился вперед и судорожно, отчаянно. ухватился за край ковра. Они поднимались все выше и выше, все быстрее и быстрее.
      - Джинн! - прокричал Джем. - Да сделай же что-нибудь!
      Джинн только беспомощно развел руками.
      Ничего не оставалось - пришлось втащить малыша на ковер.
      Малявка, который только что мог разбиться насмерть, весело расхохотался и уселся на ковре, скрестив под собой ноги. Священный город внизу становился все меньше и меньше и вскоре превратился в золотистое пятнышко посреди высоченных горных хребтов. Вокруг простиралось безграничное пространство пустыни. Далеко впереди синело море с точками островов.
      - Я так и знал, что вы без нас не улетите, - усмехнулся Малявка.
      А Радуга восторженно гавкнул.
      - А ведь ты все-таки мог хоть что-нибудь предпринять, Джафир, глубокомысленно заметил султан, провожая взглядом исчезающий вдали ковер-самолет.
      - Я тебе говорил, что я порядком подустал, Оман, или не говорил?
      Султан подозрительно вздернул брови.
      - Оман, мальчик хотел отправиться в это путешествие! И если уж говорить начистоту, то признаюсь: я его... маленько подтолкнул.
      - Бедолага Малявка, - покачал головой Фаха Эджо. - Сам не знает, во что ввязался.
      - И кто бы только подумал, что он такой бестолковый? - пожал плечами Сыр.
      - На-адеюсь, о-он не по-ожалеет, - заикаясь, вымолвил Аист.
      - Уж лучше он, чем я, - глубокомысленно изрек Губач, довольно погладил ткань своего новенького одеяния и вожделенно задумался о том, какие угощения подают в этом чудесном дворце и будут ли среди этих угощений страстно обожаемые им угри - ведь Священный Город стоял так далеко от берега моря. Как бы то ни было, он предполагал, что порции тут подают немалые. - Похоже, повезло нам, ребята, а?
      Рыба невесело потупился.
      - Ой, даже не знаю...
      Губач только рассмеялся и погладил живот, который, надо сказать, уже издавал тревожное урчание. Услышав этот звук, рассмеялся и султан и объявил, что пора бы и за пиршество засесть. Было что отпраздновать, в конце концов.
      Покидая сад, Оман в последний раз бросил взгляд ввысь, где на фоне ослепительной синевы полуденных небес уже не было видно ковра-самолета.
      - О Джафир, мне кажется, нас ожидает блестящее будущее! Вот только... - потише проговорил он, - непонятно, как быть с Мерцалочкой...
      - Непонятно, как быть? - услышав эти слова, спросила, обернувшись, принцесса.
      Ее отец натянуто улыбнулся.
      - Тебе следует вступить в брак, моя милая!
      Принцесса подмигнула Амеде.
      - Ну, теперь с этим не будет никаких сложностей, отец. Для нас-то уж точно не будет.
      Оман жалобно вскричал:
      - Мерцалочка! Но мы же... царственное семейство, как-никак! Подумай о продолжении рода!
      Девушки только рассмеялись в ответ и убежали вниз по лестнице, перегоняя друг дружку. Позднее, вечером, когда закончится пиршество, они уединятся в роскошных покоях, отвернут зеркала к стенам и будут безмерно счастливы.
      Султан сокрушенно покачал головой.
      - О боги! Какое невероятное счастье - иметь дочь, и какое это тяжкое бремя! О-о-ох! И ведь эта ее подружка - она, похоже, вправду наделена прорицательским даром, да? А если разобраться, с этих прорицаний и начались все неприятности... О боги, о боги! - Султан еще долго жаловался на судьбу в таком духе, но вдруг просиял и обратился к джинну. - Джафир, - проговорил он, - я, конечно, понимаю, что прошу слишком многого, но, быть может, ты снова мог бы мне немножко подсобить в таком деле, как... продолжение рода, а? Ну, что тебе стоит?
      Джинн сохранял непроницаемое выражение лица.
      - Джафир! - вскричал султан. - А в прошлый раз?!
      - Оман, я тебе уже не раз повторял: есть вещи, мне неподвластные. Достаточно будет сказать, что этот типчик... твой визирь, в смысле... ну, словом, он был мужчиной с разнообразными наклонностями.
      - Джафир? Джафир, что ты этим хочешь сказать?
      Джинн только рассмеялся в ответ.
      Султан смерил его гневным взором, но на самом деле не слишком разозлился. Еще хватало времени для того, чтобы думать о тех испытаниях, что сулила судьба в грядущем. Рука об руку со своим двойником великий монарх-коротышка медленно, неторопливо спускался вниз по лестнице. Он был счастлив, но все же то и дело вздыхал, качал головой и думал о том, как непредсказуема жизнь. А припомнив все, что случилось прошлой ночью, он вздохнул еще глубже.
      Ну и свадебка получилась! Столько волнений, тревог, страхов, приготовлений, а что вышло в итоге - это надо же!
      Так заканчивается Третья Книга ОРОКОНА.
      В Четвертой Книге, под названием "Сестры Синей Бури", Джему предстоит встреча с тяжелейшими испытаниями.
      А в это же время в Эджландии Ката будет вести свои собственные сражения, и мы встретимся и со старыми друзьями, и со старыми врагами.