Глава 11

И Светлова снова приехала на ту улицу. В Катово.

Все здесь было по-прежнему… Те же неприступные заборы, отделяющие Лидию Евгеньевну и писательницу Марию Погребижскую от назойливого внимания Светловой. Все, как прежде… Кроме одного. Стояло другое время года. Поздняя осень.

Как справедливо заметил поэт: «Грачи улетели… Лес обнажился… Поля опустели…»

Фиг с ними, с полями! Вдруг воспрянувшая духом Светлова с интересом озиралась вокруг: главное то, что лес обнажился! Все-таки удивительно меняется местность, когда облетает листва. Можно подумать, что попал в совершенно другое место. Например, вот дом, стоящий по соседству с особняком Погребижской, ранее был скрыт густыми зелеными кронами и совсем не виден с улицы. А теперь виден.

Более того, видно, что шторы на окнах второго этажа не сдвинуты и что-то там поблескивает.

И Светлова ринулась в бой.

Дверь ей открыли — причем довольно быстро.

На пороге стоял мужчина средних лет — очки, небольшая лысина… субтильный… сутуловатый… «У него вид человека, который трудится над научной монографией, — подумала Аня. — А на самом деле тайком перелистывает порнографический журнал».

«Придется строить глазки», — вздохнула про себя Светлова.

На Светлову сосед Марии Погребижской, однако, не взглянул — смотрел куда-то вскользь, вбок, мимо виска и вниз. Но Аня была уверена: то, что ему нужно, разглядеть успел!

— Нет, нет, мне некогда… — пробормотал он торопливо, едва Светлова начала говорить. — Я очень занят, я работаю… Вы оторвали меня от работы.

— Понимаете, мне нужна помощь! — настаивала Аня. — У меня что-то с машиной…

— Нет, нет… Я очень занят.

И он захлопнул дверь.

Светлова опустила глаза… И, повторив взгляд хозяина дачи, взглянула на свои замызганные грязью сапоги — обляпала, балда, пока шла от машины и оглядывала окрестности! Поглядела безрадостно также и на свои вспузырившиеся от долгого сидения за рулем на коленках брюки… Толстую куртку с капюшоном, надвинутым на нос, способную превратить в бесформенный сверток любое самое изящное существо.

«Нет, нет, я занят! — передразнила она. — В общем, ты прав, голубчик, так в гости не ходят…»

«Придется строить глазки…» Какая самонадеянность!

Одними глазками тут явно не обойдешься.

Тут надо подготовиться посерьезнее.

Если ее предположения о том, что представляет собой этот тип, верны…

Ну, если есть хоть один шанс, что они верны, — надо подготовиться посерьезнее.

На следующий день, прежде чем отправиться снова в Катово, Светлова принялась за работу. Ну, глазки Анна, положим, тоже подготовила… Разрисовала.

И стали они такие, такие… Ну, чтобы можно было их восхищенно распахивать.

«Девушка, девушка, а зачем тебе такие глазки? — А это, чтобы строить из себя радостную и хорошенькую идиотку».

И над ресницами пришлось поработать. «А зачем тебе, девушка, такие длинные и такие чересчур намазанные ресницы? — А это, чтобы изумленно и восхищенно хлопать ими!» Главное, не задеть ими за что-нибудь по дороге, а то прилипнешь.

Так… Теперь юбка. Юбка очень короткая, а шуба очень длинная и нараспашку. Каблуки как можно тоньше и выше. И главное, не упасть по дороге.

Светлова остановила машину поближе, чтоб не шлепать по грязи. Хотя, к ее счастью, с утра раскисшую землю как следует подморозило. И было, в общем, сухо. Зато дул просто ледяной пронизывающий ветер — наверное, прямо откуда-то из Арктики.

Светлова мужественно распахнула шубу… Вздохнула — и в путь!

Если этот тип — вовсе не тот тип, за кого она его принимает, и снова не пустит ее на порог… Ужас! Да она просто отморозит себе все, что только можно и нельзя, на этом ледяном зимнем ветру, пока добежит до машины обратно.

На порог он ее пустил. Не узнал. Не запомнил с прошлого раза! Что естественно… Слава современному макияжу — у Светловой практически было нарисовано новое лицо.

Хозяин дома снова глядел куда-то вниз…

Но там уже было на что поглядеть! Шуба у Светловой — нараспашку, а высота каблука — восемнадцать сантиметров — практически равна длине юбки…

— Я из экологического фонда «Сохраним для потомков!». Мы проводим социологический опрос «Человек и природа», — обворожительно улыбнулась Светлова. — Это для тех, кто постоянно живет на природе, за городом.

Наконец, он взглянул ей в глаза… «Наконец-то дошло дело и до „строить глазки“!»

— Вопрос первый. Ваша профессия? — снова кокетливо улыбнулась намазанная до ушей Светлова, обнадеженная таким развитием событий. — — Орнитолог, — скромно представился сосед Погребижской.

— Ой, как интересно! — восхитилась Аня.

— Правда?

— Еще бы!

— Как это мило, — пробормотал орнитолог, — что вы такого мнения.

— Аня, — Светлова, недолго думая, протянула ему руку.

.

— Комаров… Алексей.

И, немного растерянно улыбаясь, он пожал Анину руку.

Ладошка у него была вспотевшая. Чего нельзя было сказать о практически окоченевшей Светловой.

Но дело было сделано.

— Заходите… Прошу вас! Он пригласил ее в дом.

— Поднимайтесь наверх, я там… работаю.

— Ой, как интересно! — снова залепетала Светлова.

Человек со вспотевшими ладонями снова растерянно улыбнулся. И, так улыбаясь и лепеча, они поднялись на второй этаж.

— Вы не принесете мне стакан воды? — попросила Светлова, переступая порог большой застекленной, как терраса, комнаты. — А то я так волнуюсь… Ведь это меня так интересует… Эта орнитология!

— С удовольствием! Я… да я вам и кока-колы! Хотите? — Он так обрадовался, как будто собирался выиграть самокат в конкурсе компании «Соса-cola». Человек оживал и преображался просто на глазах…

«Вот что значит соответствующий ситуации макияж и короткая, практически отсутствующая юбка!» — удовлетворенная сознанием проделанной работы, подумала Светлова.

— Не откажусь и от кока-колы, — еще жеманней улыбнулась она. — Ах, что может быть интересней… этой орнитологии!

— Правда? — снова обрадовался орнитолог. — Я так рад, Аня, что вы меня понимаете.

Орнитолог вышел из комнаты, а Светлова огляделась.

Так и есть — у окна кинокамера. Анна прилипла к глазку… Эге!..

Орнитолог Комаров… Съемка птичек… Да он, видно, наблюдает с камерой за окнами соседних дач… Вот так птички!

— Я тут вообще-то не так уж и давно живу, — объяснил хозяин, возвращаясь с бутылкой кока-колы и бокалом. — Купил этот дом полтора года назад. Прежняя хозяйка уехала к дочке в Америку.

— Место хорошее, — поддержала беседу Аня.

— Да… Очень! Вот работаю понемногу… Снимаю.

— Понемногу?

— Да, по мере сил.

— О, да тут у вас, как для «Плейбоя»… — Аня поворошила лежащие горой на столе фотоснимки. — «По мере сил» — это вы, право, скромничаете!

— Да я… — Орнитолог смущенно попытался накрыть потревоженные Светловой снимки какими-то научными журналами.

— Но вы не волнуйтесь, — успокоила его Светлова. — Я чувствую разницу между высоким искусством фотографии и какой-нибудь там эротической пошлостью.

— Вот как? — немного недоуменно взглянул на нее Комаров.

— А она ничего, — заметила Светлова, вытаскивая одну из фотографий.

— Что вы! Ничего… Скажете тоже! Да она прелесть! — вдохновенно возразил ей орнитолог.

— Ну, в общем, да, — поддакнула Светлова из вежливости, правда, не слишком энергично. Ей, конечно, не хотелось огорчать человека, с которым она стремилась наладить контакт и откровенно поговорить… Но «прелесть»? Про дебелую тетку в более чем откровенном пеньюаре, которая была изображена на этом снимке?! Это, пожалуй, чересчур.

— Это ваша соседка справа? — догадалась Светлова. Пышная дама на фоне знакомых сосен явно не походила на Погребижскую, которая проживала по левую руку от орнитолога.

— Ну, можно сказать и так… соседка! — кивнул орнитолог почти с благоговением. Он забрал у Ани снимок и, поднеся его близоруко к глазам, стал разглядывать сам.

«Да уж… Эта соседка справа, видно, совсем себя не сковывает приличиями, — подумала Светлова. — Разгуливает по своим верандам в неглиже…»

А, судя по другим снимкам, валявшимся на столе, дама иногда и вовсе забывала про свой пеньюар.

— А какой у нее голос, — продолжал не менее вдохновенно орнитолог. — Вы бы слышали! Это просто райское чириканье!

— Да? — немного озадаченно взглянула на собеседника Светлова.

— О! Говорю вам: просто райское пение! Фьють-фьють! Помолчит и опять: фьють-фьють-фьють…

У Светловой почти отвисла челюсть.

— Вот как? — только и промямлила она.

— Ах, я словами этого не могу передать!

— Мне тоже кажется: вам это не совсем удается Словами, — пробормотала, стараясь быть вежливой, Аня.

— Вы правы, Аня. Просто нет слов! Нет их, этих нужных слов, понимаете?

— Комаров закрыл глаза, причем явно от наслаждения. — Помолчит и опять: фьють-фьють-фьють, — повторил он.

Светлова ошарашенно смотрела то на орнитолога, то на снимок с дебелой теткой.

«Еще немного, и крыша у меня тоже поедет — фьють…» — подумала она.

— Недаром кто-то из великих справедливо заметил: «Если повседневность кажется вам слишком блеклой, пеняйте не на нее, а на себя: вы просто не способны разглядеть ее богатство».

— А вы, значит, разглядели это… богатство? — заметила Аня, кивая на снимок с пышной полуодетой дамой. «Повседневность» в ее лице, надо было отдать должное, выглядела отнюдь не такой уж и блеклой.

— Знаете, это дает просто фантастический результат, — продолжал между тем Комаров.

— Что именно дает фантастический результат?

— Я вам сейчас все объясню… Представьте… То же самое делали два француза…

— Вот как?

— Да. Они делали это с насекомыми.

— То есть? — Светлова закашлялась. — Да… представьте себе.

— Честно говоря, не представляю.

— Ну, как бы вам объяснить…

— Уж попробуйте… Что же они все-таки делали? — осторожно поинтересовалась Аня. — Эти два француза?

— О, по сути дела, ничего особенного… Они просто снимали. Постоянная съемка в течение трех с лишним лет.

— Ах, вот что!

— Понимаете… Они выбрали луг где-то у себя в Авероне… Ну, просто рядом со своим домом… И просто изо дня в день… Получился увлекательный фильм! Когда я его посмотрел, тоже задумал что-то в этом роде… Ну, например, фильм «Хроника одной жизни». Как она просыпается, ест, порхает…

— Вот эта… в пеньюаре?

— Ах… ну что делать? Люди… они только мешают природе. Знаете, есть теория, что Земля — это живое существо, а люди на ней ну вроде паразитов… лишние! В общем, мне кажется, эта теория все и объясняет. Природа прекрасна, а люди — лишние.

— Вот как?

— Я дал ей имя.

— А что же у нее его не было? Орнитолог застенчиво улыбнулся.

— Для меня она Тина. Я так ее назвал, потому что она поет: тень-тина… тень-тина… Понимаете?

— Не совсем все-таки… Вот эта в пеньюаре? Поет?!

— Ну, я же говорю вам: человек — он почти всегда лишний! Вот французы, они снимали насекомых, живущих среди травы на обыкновенном дугу. А оказалось, это просто Вселенная! Эти букашки, которые гибнут мириадами под башмаками когда человек шагает по лугу… Оказалось, у каждой свой характер. Гусеницы, например, очень пугливы. Когда француз кинооператор чихнул, с одной из гусениц случилась настоящая истерика. Понимаете, камера просто снимает, как мотылек взлетает со стебелька, а ты понимаешь, что этот мотылек — личность, единственная в своем роде. Так же и мои объекты… Моя Тина, например… За время съемок я понял: эта скромная особа — настоящая актриса!

— Неужели?

— А человек… Он только заслоняет прекрасное. Заслоняет моих, как вы изволили выразиться, соседок… Вы знаете, что в мире их насчитывается около сорока шести видов?

— Сколько-сколько?

— Да-да! Они есть и в Африке, и в Мексике, У нас в стране их около четырнадцати видов: хохлатая, московка, гаичка, лазоревка…

— Лазоревка?

— Ну да, синица лазоревка.

— Вот оно что…

Только теперь рядом с пышной дамой Анна разглядела на снимке небольшую птичку, сидящую на перилах балкона.

— Так Тина — это синица?

— А я вам о чем говорю?!

Светлова поняла, что безудержно краснеет под слоем своего чудовищного макияжа от сознания своей не менее чудовищной глупости.

— Так что же, эта соседка в пеньюаре — просто попадает в кадр?

— Попадает?! Да она просто лезет — загораживает Тину! Тиночка прыгает по перилам балкона, крошечки клюет, тенькает, поет, а эта корова… тут как тут!

— Значит, вы снимаете птиц?

— Ну да…

— Не женщин в пеньюарах?

— Ну, я же сказал вам, Аня, я орнитолог.

У Светловой под толстым слоем макияжа безудержно зачесался нос.

Подумала: "Попроситься в ванную и умыться, что ли? Человек честно сказал, что наблюдает за птицами, орнитолог. А я?! Ну, просто жуткую нечеловеческую проницательность проявила!

Вот она, типичная самонадеянность сыщика… Вообще, как только начинаешь воображать, что видишь людей насквозь, — закрывай контору.

Как я тогда подумала? «У него был вид человека, который трудится над научной монографией… А на самом деле тайком перелистывает порнографический журнал!»

Да уж… Видно, не всегда и не во всем нужно видеть потайное дно.

У него был вид человека, который трудится над научной монографией, потому что он действительно над ней трудится.

А ладошки вспотели… Потому что Тина, наверное, в клювике червяка принесла. Для этой «вселенной» это и есть главное событие".

— Значит, вы так и снимаете изо дня в день?

— Да.

— Давно?

Комаров пожал плечами:

— Ну, прилично…

— Месяц? Два?

«Может, даже с лета? — с надеждой подумала Аня. — Соседка в пеньюаре ведь не зимой же так — в неглиже — по балкону разгуливает!»

— Что вы — месяц-два… Дольше! Значительно дольше. Ну, не столько, правда, сколько французы. Но уже года полтора снимаю. Как тут поселился…

Увидел этих синиц — у них тут гнездо рядом — и решил: это то, что нужно! Нашел спонсора для своего будущего фильма. Эта иностранная фирма производит птичий корм. И подумал: если они, французы эти, там, в Авероне, рядом с домом… То и я рядом с домом, в Катове. Жизнь нашей синицы лазоревки ведь еще, по сути, не воспета, не проанализирована.

— Да, — вздохнула Светлова. — Просто беда…

— А я хочу, чтобы фильм так и назывался «Тика. Хроника одной жизни».

— А можно посмотреть то, что вы уже отсняли? — робко попросила Светлова, у которой при слове «хроника» проснулись неясные надежды на чудо.

— Все посмотреть? — обрадовался орнитолог.

— Да нет. Если можно, не все… Меня интересует определенная дата.

Светлова назвала день, месяц и год. Те самые, когда пропал журналист Максим Селиверстов и когда он должен был брать интервью у Погребижской.

Комаров принялся искать пленку, а Светлова с замиранием сердца ждала.

Неужели ей не повезет?!

Да или нет?

Ей повезло.

Съемки в тот день велись. И синичка Тина, проводящая возле жилья Погребижской — к радости Светловой! — немало времени, прыгала по веткам. А орнитолог Комаров прилежно ее снимал. Вот синица уселась на забор дома Погребижской. И благодаря этому Светлова увидела, как к этому дому подъехала машина и из нее вышел молодой человек. Светлова уже очень хорошо знала его по фотографиям. Звали молодого человека Максим Селиверстов. И Анна видела — поверх Тининых перышек! — как он на заднем плане в кадре идет к дому…

Увы, в это время Тина улетела.

Камера проводила прощальным взглядом ее полет.

— А это кто? — вдруг спросила Светлова у орнитолога, просто впиваясь взглядом в последние кадры.

— Это?

— Да!

Восемнадцать ноль пять. Вечер. Птица с синими перышками на боках улетает; по дорожке, ведущей к дверям дома Погребижской, идет Селиверстов… А затем на порог этого дома поднимается вслед за Максимом невысокая полная женщина, несколько странно одетая — в темном платке, темной одежде.

— Кто это? — нетерпеливо повторила Светлова свой вопрос.

— Я не знаю, — равнодушно пожал плечами Комаров.

«И то сказать, — подумала Аня, — эта визитерша явно не способна заинтересовать орнитолога… Люди-то они, вообще, как выяснилось, лишние…»

Зато эта женщина очень заинтересовала Светлову.

— Неужели это все? — со страхом в голосе спросила она Комарова, когда Тина улетела.

— Нет, кажется, не все… Я еще снимал. Тина еще раз кормила тогда птенцов.

— Да?! Значит, вы еще снимали в тот день?

— Да… Сейчас она вернется, — предупредил орнитолог. — Следите за ее возвращением… Это интересно.

— Я вся внимание. — Светлова нисколько не лгала.

Восемнадцать сорок. Тина прилетает снова. А неизвестная женщина в темном платке теперь спускается с крыльца и как-то довольно поспешно идет по дорожке к калитке. Раз-другой она даже испуганно — так, во всяком случае, показалось Светловой — оглядывается.

— Вы ее раньше когда-нибудь видели у Погребижской? — удивленно спросила Аня у орнитолога.

— Кого? — рассеянно поинтересовался Комаров.

— Эту женщину в темном платке?

— Нет, — Комаров пожал плечами. — Эту монашку? В первый раз.

«Монашку… Он прав, — подумала Аня. — Она похожа на монашенку».

— А можно мне несколько кадров… на память о нашей встрече? — попросила она у Комарова.

— Кадров?

— Да. Я бы хотела иметь вот такие снимки Тины… — Светлова указала:

— Этот, этот и еще этот…

— И этот? С монашкой? — удивился орнитолог.

— Да, если можно! — обворожительно улыбнулась Светлова. — Если вас, Леша, конечно, не затруднит сделать это для меня.

— Ну, что вы! — не задумываясь, согласился Комаров, потирая свои вспотевшие ладошки. — Я на здоровье… Анечка, для вас — что угодно! Хоти! монашенку — пожалуйста, монашенку! Хотя Тина то лучше, конечно, получилась.

Перед уходом Светлова снова взяла в руки снимок с пышной дамой, с которого и началась ее, полная поначалу недоразумений беседа с орнитологом Комаровым.

— Значит, это ваша соседка справа? — еще раз уточнила Анна.

Орнитолог рассеянно кивнул.

— Кажется, она совсем себя не сковывает приличиями?

— Как видите…

— А соседки слева? — поинтересовалась Светлова.

— О, эти… Эти очень целомудренные.

— Вот как?

— Ага… — уверенно подтвердил Комаров. — Они даже к завтраку, когда летом на балконе кофе пьют, выходят застегнутые на все пуговицы.

"Целомудренные? — Светлова припомнила уличный флирт «целомудренной»

Погребижской в Дубровнике. — Вот уж не подумала бы…"

Глава 12

Главное, что удалось узнать от орнитолога Комарова: Максим Селиверстов в доме Марии Погребижской в тот вечер — совершено точно! — был.

«Ох, — подумала Светлова, — уже почти скоро полтора года будет с того вечера-то…»

Значит, возможно, вот как обстояло дело… Мария Погребижская пожаловалась журналисту на шантаж, просила помочь.

А эта, Светлова уже так и называла Лидию Евгеньевну — эта! подслушала.

Светлову правда немного смущало, что ход ее мыслей до боли напоминал сюжет романа Стивена Кинга… Там тоже всех, кому главный герой романа, писатель, пытался подать знак, что попал в плен, свихнувшаяся злодейка-домохозяйка отправляла на тот свет.

Но поскольку версия с шантажом была единственной, благодаря которой у Светловой сходились концы с концами, то она и поторопилась отбросить свои сомнения.

Анна припомнила, как разговаривала с ней Лидия Евгеньевна. Совершенно несомненно, что старушка склонна к агрессивному, тираническому типу поведения!

Итак, секретарь подслушала, как Мария Погребижская жалуется журналисту на шантаж, испугалась разоблачений — и Селиверстова убила. Дальше…

Да, что же она с ним сделала дальше?

Стройная цепочка событий на этом месте обрывалась, и в логической конструкции обнаруживалась большая черная дыра.

Светлова снова набрала уже давно затверженный наизусть телефонный номер.

— Капитан, — снова попросила Аня Дубовикова, — можно воспользоваться вашими связями с ГАИ?

— Что еще у вас?

— Не было ли такого, что почти год назад в Катове у кого-нибудь из соседей писательницы Погребижской угнали машину?

— Поясните-ка ход мыслей.

— Смотрите, капитан: Максима Селиверстова нашли в лесу, под Тверью…

— Ну, да… Вы это уже говорили.

— Но как Селиверстов туда попал? Ведь далековато?

— Да, далековато…

— Допустим, его все-таки вывезли туда с дачи Погребижской.

— Как это вывезли?

— Ну… Скажем, уже в качестве трупа.

— Ничего себе «скажем»! — удивился капитан. — Может, все-таки не будем утверждать пока таких вещей? А то как-то это чересчур! По сути, вы обвиняете уважаемого человека…

— Это следует предположить хотя бы по той простой причине, что именно до того момента, когда Максим отправился на встречу с Марией Иннокентьевной, его путь известен. И именно с этой точки — дачи писательницы — его следы теряются.