Иллира говорила с Молином как с обыкновенным клиентом, и на какое-то время тот оказался заворожен ею.
      - Сколько надежды потребуется, С'данзо? Сколько нужды?
      Может ли бог одного народа незаконно присвоить себе поклонение другого?
      Казалось, жрец забыл про существование гадалки; сунув руку глубоко за обшлаг рукава, он достал лакомство для ворона, который послушно сел ему на руку. Когда Молин продолжил, его голос звучал спокойно.
      - Я прибыл сюда вместе с принцем, собираясь воздвигнуть храм, когда в Рэнке только и говорили, что о войне с нисибиси, - неподходящее время для жреца-зодчего, который предпочитает закладывать фундаменты храмов, а не рыть подкопы под крепостными стенами. Все пошло наперекосяк. Внимание Вашанки должно быть привлечено к северу, войнам и армии, но Он был здесь почти все время, и этого я не понимал никогда.
      Война приняла затяжной характер. Войска деморализованы, ропщут, бунтуют Император зверски убит вместе со всей своей семьей, и моей тоже кого только смогли найти. Теперь войну ведет Терон, но положение стало еще хуже, и вовсе не потому, что новый император плохой полководец, а потому, что во всеми забытом захолустье Империи изгнан ранканский бог.
      Санктуарием - этой помойной ямой Империи - досталось руководить мне, потому что никто больше не заинтересован в нем и не способен на это. Храм мой так и не был воздвигнут, а мой принц, единственный законный наследник трона Империи, живет без забот, хотя город заполонили тысячи бейсибцев, не считая змей, которые собираются ждать здесь вместе со своей императрицей, своим золотом и омерзительными обычаями, пока их богиня соблаговолит пошевелиться, чтобы принести им на блюдечке победу в войне, которую они сами не смогли выиграть у себя дома!
      Он снова повысил голос, чем напугал ворона, который тут же клюнул кормящую его руку между большим и указательным пальцами.
      - Я понял, что мне уже не суждено возвратиться назад, - продолжил жрец уже тише и стал перевязывать ранку, оторвав кусок ткани от рукава. Точнее, я был вынужден признать, что Санктуарий - одно из самых забытых мест, созданных Творцом, - останется моим домом до самой моей смерти. Неосуществима моя мечта мирно скончаться в храме, в котором я родился.
      Для С'данзо много значит Родина? Я родился в храме Вашанки в Рэнке. Моя плоть неразрывно связана с ним. Все части моего тела: глаза, сердце, внутренние органы - все, что я получил при рождении, - плоть от плоти храма и принадлежат ему. Гляди - птица клюнула меня, течет кровь, и на этом месте вырастет новая кожа. Кожа Санктуария, Иллира. Этот город для меня всегда останется лишь малой частицей, но для тебя - разве Санктуарий не внутри тебя, пусть ты и рождена С'данзо?
      Жрец протянул ей руку, чтобы она посмотрела на его рану, выложив перед ней все аргументы, будто бы убеждал самого императора. Глаза их встретились.
      - Иллира, если ты не поможешь мне, я не смогу помочь Санктуарию, а если я не смогу помочь Санктуарию, не будет иметь значения, спасешь ли ты своего сына. Используй свой Дар, посмотри вокруг. Есть надежда, нужда, есть огромная пустота там, где правил Вашанка.
      Иллира отшатнулась от него.
      - У С'данзо нет богов. Нам не важно, какой из гискуремов станет Гискурасом, новым богом, перед которым склонятся другие народы.
      - До того как Вашанка был побежден, я устроил великий ритуал, посвященный ему, чтобы возвысить в его глазах Санктуарий и, сказать по правде, обрести над ним власть. Праздник Убийства Десяти и Танец Азиуны. Девушку изображала рабыня, обученная в храме в Рэнке, а Вашанкой был сам принц Кадакитис. Вероятно, это было мое самое большое подношение богу и самое неудачное. Девушка зачала и родила мальчика за две недели до того.., до того, как Вашанки не стало. Я думаю, ему сейчас столько же лет, сколько твоему сыну.
      Это странный ребенок, подверженный вспышкам гнева и дурному настроению. Его мать и няньки, ухаживающие за ним, уверяют меня, что он ничуть не хуже, чем другие дети его возраста, но я в этом не уверен. Говорят, он одинок и отвергает всех детей из дворца, которых к нему приводят. Полагаю, мальчик сам должен выбрать себе товарищей - и вот сегодня утром я слышу о твоем сыне... - он умолк, ожидая ответа, но Иллира Ничего не сказала на это. - С'данзо говорят только за деньги, и мне нужно дать тебе древнюю илсигскую монету, как это сделал вчера тот парень?
      Скажи, будет ли твой сын товарищем последнему сыну Вашанки?
      Может, он новый бог, которому я должен служить, или же Гискурас какой-то другой надежды, которого я должен уничтожить...
      - Почему вы спрашиваете меня о таких вещах? - беспомощно произнесла Иллира, чувствуя, что слова жреца пробудили в ней Дар.
      - Я был Верховным жрецом и зодчим Вашанки. И я по-прежнему Верховный жрец и зодчий Бога-Громовержца - но я должен знать, кому я служу, Иллира. И если я хочу вернуть взаимопонимание Бога войны с его народом, я могу отнести твоего сына на тот алтарь и принести его в жертву; или взять его во дворец подпитывать как сына бога вместо того ребенка, который сейчас находится там. Скажи, какой выбор я должен сделать?
      Иллира Увидела все возможности Верховного жреца и богов, тревожно взирающих на то, как гискурема втягивают в водоворот надежд и нужд Санктуария. Паутина смятения, которую она Видела над городом, сосредоточилась над тем местом, где когда-то хил Вашанка, и все колдовство управлялось надеждами и нуждами, которые вобрал в себя внезапно появившийся новый Бог-Громовержец.
      Иллира зажала уши руками, не сознавая, что кричит. Когда девушка очнулась, она нашла себя лежащей на земле под портиком, холодные руки Миртис прижимали к ее лбу влажную тряпку. Даброу недобрым взглядом смотрел на жреца.
      - Она - сильная женщина, - сообщил Факельщик кузнецу - бог войны не выбирает слабых вестников, - он повернулся к Иллире. - Я не дал имени последнему сыну Вашанки; у меня просто не нашлось подобающего. Теперь, полагаю, мы устроим торжественный обряд наречения и назовем его Гискурасом - по крайней мере до тех пор, пока он сам не выберет себе другое имя.
      И, Иллира, надеюсь, твой сын будет присутствовать на этом обряде.
      Щелчком пальцев подозвав слуг, он не прощаясь покинул портик, а огромный ворон, роняя перья, взлетел на крутую крышу Дома Сладострастия.
      - Что я ему сказала? - спросила Иллира, хватая Даброу за руку. - Он не заберет Артона? Я ведь не говорила этого, правда?
      Она ни за что на свете не отдаст сына жрецу или богам, даже несмотря на то, что в просьбе Факельщика блестит серебро истинного Видения. Но С'данзо не признают вмешательство богов.
      Если понадобится, они покинут город, выскользнут ночью, как это сделали Шедоуспан и дочь Лунного Цветка, пусть даже Факельщик объявил, что никто больше не покинет Санктуарий без его позволения.
      Пока Иллира беседовала с жрецом, Миртис удалось заставить мальчика проглотить немного жидкой овсяной каши с медом, но, возвращая ребенка в руки матери, хозяйка заведения дала ясно понять, что не надеется на то, что ребенок выживет, а учитывая интерес к нему со стороны жреца, она не хочет, чтобы тот умирал в Доме Сладострастия.
      - Мы заберем его с собой, - просто ответил Даброу, собрав заодно и дочь и отправляясь на улицу. - В любом случае дольше в Санктуарий оставаться нельзя.
      За годы труда Даброу и Иллира скопили кубышку монет, которая была спрятана там, где фундамент кузницы переходил в наружную стену их жилища. Но с приходом бейсибцев и появлением их золота даже этот благородный металл потерял ту цену, которую имел прежде, и молодая пара не могла позволить себе даже день безделья. Когда они шли домой, со стороны порта налетел ураганный ветер, принеся с собой ливень, который не был бы чем-то необычным в приморском городе в это время года, если бы капли дождя, бьющие по лицу Артона, вместо того чтобы смыть мутные слезы, не сделали их еще темнее. Иллира крепче прижала сына к груди и побежала через опустевший из-за непогоды базар.
      Сплетникам и болтунам Санктуария потребовалось лишь несколько дней, чтобы связать воедино посещение Молином Факельщиком Дома Сладострастия, непрекращающийся яростный шквальный ветер и маленького мальчика-С'данзо, молча проливающего окрашенные бурей слезы. Из уст в уста передавались также рассказ о том, как кто-то подбросил недружественную змею в опочивальню змеиной шлюхи-императрицы, по ходу дела легко приукрашиваемый интимными подробностями, и более жуткая история о полуразложившихся трупах, разгуливающих по закоулкам Подветренной. Но когда на пятый день буря швырнула сотни рыб, некоторые размером с локоть, на лестницу так и недостроенного храма Вашанки, о них забыли, и все внимание жителей сосредоточилось на кузнеце, гадалке и их маленьком сыне.
      - Говорят, это из-за нас, - сказал подмастерье как-то вечером, когда огонь уже был потушен на ночь, а на плите бурлила похлебка. - Говорят, это он, - вымолвил мальчишка, опасливо взирая на кроватку Артона.
      - Просто пришло время штормов, и ничего больше. Об этом забывают каждый год, - ответил кузнец, стискивая железными пальцами плечо парнишки.
      Подмастерье дальше ужинал молча, больше напуганный редкой вспышкой гнева Даброу, чем необычностью ребенка, но свою подстилку разложил как можно дальше от кроватки и, перед тем как отвернуться к стене, призвал на помощь всех богов, каких только смог вспомнить. Иллира не обратила на него внимания.
      Она думала лишь об Артоне и овсяной каше с медом, которую, как она надеялась, ей удастся заставить его проглотить. Даброу, хмурясь, сидел на своем стуле до тех пор, пока парень не начал тихо сопеть.
      Одинокий порыв пронесся по базару, затем, без предупреждения, по стенам и ставням забарабанил дождь. Задув свечу, Иллира уставилась в никуда.
      - Опять слезы? - спросил Даброу.
      Девушка кивнула, и тут же слезы покатились у нее самой.
      - Лира, парень прав: люди собираются у лавки Слепого Якова и пялятся на кузницу со страхом в глазах. Они не понимают - и я не понимаю. Я никогда не вмешивался в твои дела, в карты и твой Дар, но, Лира, нам нужно что-то предпринять, иначе весь город поднимется против нас. Что случилось с нашим сыном?
      Великан не шелохнулся, и голос его не потерял размеренной мягкости, но Иллира смотрела на него побелевшими от ужаса глазами. Поискав в памяти подходящие слова и не найдя их, она нетвердой походкой прошла через комнату, рухнув кузнецу на колени. Дар обнаружил жуткие вещи, но ничто не напугало девушку так, как выражение муки на лице мужа. Она рассказала ему все, что произошло с того момента, как сувеш поведал ей свой рассказ.
      - Завтра я отправлюсь в город, - решил Даброу, выслушав про алтарь Зипа, сына бога, Молина и кончину Вашанки. - Один оружейник заплатит хорошую сумму за эту наковальню.
      А мы навсегда покинем это место.
      Новый порыв ветра заставил захлопать навес, но этот звук заглушил грохот рухнувшей где-то стены. Даброу крепко прижал к себе жену, и она, вся в слезах, забылась сном. Маленький масляный светильник перед ними угас еще до того, как ветер утих и дом погрузился в сон.
      Иллира не знала, разбудил ли ее грохот под навесом, или же она проснулась оттого, что Даброу отстранил ее от себя и скрылся среди дождя и грязи. К тому времени, когда девушка зажгла свечу от углей в плите, кузнец притащил в дом молодого парня, чье посещение и явилось первоисточником всех несчастий.
      - Решил что-нибудь стянуть, парень? - проворчал Даброу, для пущей убедительности поднимая того за шиворот.
      Собрав все свое мужество, Зип согнул ногу, чтобы Лягнуть кузнеца в самое больное место, но за эту попытку оказался брошенным на грубый деревянный пол.
      - Что тебе нужно? Твой золотой? - вмешалась Иллира, схватив шаль и стыдливо набросив ее на плечи. Она зашарила по шкатулкам. - Я сохранила его. - Найдя монету, она швырнула ее на пол перед лицом Зипа. - Поблагодари меня и уходи.
      Схватив монету, Зип поднялся на колени.
      - Ты украла Его. Ты прокляла меня и оставила Его себе.
      Когда я снова позвал Его, у Него глаза пылали огнем. Я Ему больше не нужен!
      Лицо парня было иссечено и окровавлено, но голос на грани срыва был результатом чего-то большего, чем просто физическая боль.
      - Я хочу вернуть Его!
      Отшвырнув монету, он достал из-за пояса нож.
      Иллира не раз сталкивалась с маниакальной яростью, когда говорила возбужденным клиентам не те слова, что они хотели слышать, но при этом она всегда находилась с другой стороны прочного деревянного стола и тоже прятала нож в складках юбки.
      Сейчас же Зип бросился на нее прежде, чем она или Даброу смогли осознать опасность. Кузнец не успел даже двинуться с места, как лезвие ножа глубоко вонзилось в плечо Иллиры.
      - С этим Он примет меня назад! - торжественно крикнул от дверей Зип, потрясая окровавленным ножом, и скрылся среди бури.
      Нож его оставил маленькую, но глубокую ранку, которая, на взгляд Даброу, не так уж сильно и кровоточила. Чтобы избежать заражения, нужны были мази и травы, что раньше означало бы обращение к Лунному Цветку. Теперь же им до утра оставалось полагаться лишь на свои инстинкты. О преследовании Зипа не могло быть и речи. Напуганный подмастерье был отослан к колодцу за чистой водой, а Даброу отнес Иллиру в постель.
      Подмастерье едва успел поставить воду на огонь, как дверной проем заслонила старейшина С'данзо Санктуария. Высокая, тощая и ехидная, она не была самой старой по возрасту из амушем, гадалок, и, несомненно, далеко не самой Одаренной, но ее боялись больше всех. Именно ее слово запретило в свое время Лунному Цветку взять одинокую сироту Иллиру к себе в дом. И С'данзо, и сувеши знали эту женщину под именем Мегера, и даже Даброу отпрянул назад, когда она, сотворив знамение против злых сил, вошла в комнату.
      Иллира оторвалась от подушки:
      - Уходи! Мне не нужна твоя помощь!
      Громко и презрительно фыркнув, Мегера отвернулась от девушки и выхватила пеленку из кроватки Артона.
      - Ты поставила всех нас на грань исчезновения, и только ты можешь отвести беду - только ты. Ты Видишь богов, но закрываешь ли ты когда-нибудь глаза, чтобы оглянуться вокруг себя?
      Нет. Даже Резель - а Дар твоей матери был мощнее, чем когда-либо будет у тебя, полукровки, - знала об этом. Сувеши молятся и якшаются с колдовством, но они создания, лишенные Дара, и никто не замечает их. Когда же женщина-С'данзо открывает глаза... Даже могущественнейший из богов не имеет Зрения, Иллира, помни об этом.
      Фурия отвернулась, не желая больше ничего говорить. Иллира откинулась на подушки, чувствуя, что ее гнев и страх уступают место сомнению. Резель никогда не заботилась о том, чтобы рассказать своей малышке дочери об обычаях С'данзо. Это попыталась сделать Лунный Цветок, но ее прокляла сама Мегера, и Иллире было опасно мало известно о народе, чьим Даром она пользовалась.
      - Не я призывала богов и гискуремов, - прошептала она в свою защиту. Они сами нашли меня.
      - Корабли демонов приплыли в порт, черные звери разоряют Лабиринт, бушуют штормы. Сувеши пытаются сотворить себе бога войны, Иллира, и гискуремы, которых они призвали в Санктуарий, не остановятся ни перед чем, пока один из них не станет богом. Сейчас С'данзо не имеют права применять Дар и карты.
      - Я не пользовалась Даром, он не снисходил на меня с тех пор, как прикоснулись к моему сыну...
      Иллира хотела продолжить, но закипел настой из трав, которые принесла старуха, и Мегера бросилась к нему, чтобы приготовить из него компресс, от которого, когда она приложила его к плечу девушки, у той перехватило дыхание.
      - Дура, ты прокляла сувеша, а не гискурема, который двигался, прошептала старуха так тихо, что только Иллира услышала ее. Она взглянула на колыбель, и презрение сменилось неприкрытым любопытством. - У него есть Дар?
      Будь это возможно, Иллира рассмеялась бы. Мужчины не наследуют Дар, да и девочки узнают о том, что обладают им, только когда становятся значительно старше возраста Лилис и Артона.
      Мегера заметила подобие улыбки на лице Иллиры.
      - Да, мужчины-С'данзо не имеют Дара. Но кто скажет, что может быть у этого? Для С'данзо ты чересчур беспечна - и, как знать, возможно, я ошибочно Увидела в тебе опасность и попыталась отделить тебя от моего народа. Знай: много поколений пройдет, пока гискуремы превратятся в бога, и никогда еще они не претендовали на место столь могущественного бога, как Вашанка. Да, если должен родиться бог, сначала появятся они, гискуремы, призванные жертвой и нуждой, а потом один из них превратится в Гискураса сольется воедино с избранным смертным.
      И только тогда появится новый Бог войны.
      Возможно, твой сын избран Гискурасом. И через него ты оказалась Ослеплена. Боги никогда не угрожали нам, но если Гискурас - твой сын, он будет обладать Даром и станет неуязвим.
      - Но Гискурасом должен стать ребенок, живущий во дворце Молина Факельщика...
      - Множество людей питают надежду и идут на жертвы, Иллира, но Гискурас только один. И кто он, пока неизвестно. Один из них должен умереть, чтобы среди людей смог появиться Гискурас перед тем, как стать богом. Если ты любишь своего сына и не можешь освободить его от паутины гискурема, убей его, пока не оказалось поздно для всех нас - и С'данзо, и сувешей.
      Она прижала тряпку к ране и, зная, что жжение еще на какое-то время лишит молодую женщину дара речи, повернулась к ее мужу.
      - Ты можешь подождать до тех пор, пока она не поправится, или пойти и убить его прямо сейчас за оскорбление всех С'данзо.
      Иллира заплатит, но должен заплатить и сувеш, сделавший с ней такое. Никто из нас, гадающих на картах, не будет в безопасности, если это дело останется неотмщенным.
      Даброу покачал головой:
      - Если бы я поймал его тогда, я убил бы его на месте. Но я не умею вести смертельную охоту на человека, старуха. Я сообщу об этом в гарнизон. Там будут рады такой причине...
      - Нет, - попыталась сесть на кровати Иллира. - Нет, пусть он отнесет Артона во дворец. Пусть он станет Гискурасом нового Бога-Громовержца.
      - Этот тип напал на гадалку С'данзо, и его судьбу решать не гискуремам и богам. У С'данзо нет богов, чтобы защитить их, - есть только месть!
      Старуха занесла ладонь над лицом Иллиры, но обнаружила, что ее перехватила стальная рука кузнеца.
      - Она только наполовину С'данзо, старуха. Ты и твой народ прежде гнали ее. Если она не желает мстить, значит, и вы не должны мстить вместо нее.
      Отпустив руку женщины, Даброу вытолкал ее в бушующую непогоду. Вытирая слезы со щек своей жены, он нахмурился.
      - Сходить в казармы? - обратился к тишине подмастерье.
      - Нет, подождем. Посмотрим, что будет.
      Иллира забылась сном, но Даброу остался сидеть на стуле, не сводя с нее глаз. На рассвете он разбудил жену и сообщил ей, что его намерения не изменились. Он потихоньку продаст наковальню оружейнику и купит повозку. К заходу солнца они покинут Санктуарий. Его жена не спорила и притворилась, что заснула вновь. Лекарство Мегеры помогло: рана стала холодной на ощупь.
      Как только Даброу ушел, Иллира смогла сама одеться и, придумав какие-то дела подмастерью, села на скамью у кузницы с Лилис, играющей у ее ног, озабоченно дожидаясь возвращения мужа.
      Она задремала, забыв о боли в плече, и почти не замечала гомона утреннего базара, пока тяжелая тень не упала на кузницу.
      Так начинались бури: темнота, затем ветер и дождь. С трудом поднявшись на ноги, Иллира, даже не взглянув на небо, велела подмастерью закрыть деревянные ставни. Вдруг весь базар мертвенно затих. Слышны были лишь отчаянные крики огромных стай птиц, ищущих укрытия. И тогда Иллира, как все, подняла взор на безоблачное небо. На горизонте появились вечерние звезды, а на бело-золотой диск солнца надвинулся диск черный. Кто-то закричал, что пожрали само солнце. Базар, да и весь город, переживший за последние недели столько природных и сверхъестественных катастроф, что лучше было не вспоминать о них, охватила всеобщая паника.
      Прижав к себе детей, Иллира в оцепенении следила, как солнце превращается в светящийся полумесяц. Затем, когда казалось, что оно исчезнет совсем, вокруг черного солнца появился белый огненный нимб. Это было уж слишком - одним размашистым движением Иллира втащила Лилис и подмастерье внутрь, где они рухнули на пол возле колыбели Артона. Темнота превратилась в бурю, хлеставшую водой и грязью в раскрытую дверь.
      Порывы ветра сорвали занавес и стучали им по камням кузницы, пока не унесли его прочь. Лилис и подмастерье выли от ужаса, а Иллира пыталась показать им пример храбрости, которой не чувствовала сама.
      Буря уже начала утихать, когда Иллира заметила, что ее сын громко плачет. Отдав девочку на попечение подмастерья, она подползла к колыбели и заглянула в нее. Скинув одеяльце, Артон громко ревел, но слезы его опять были черными: черными, как сама буря. Схватив сына на руки, Иллира ощутила, как на нее нахлынуло странное неясное Видение, словно через какую-то пелену показавшее ей стаи алчных гискуремов, подпитываемых амбициями и жертвоприношениями людей вроде Зипа, рвущих душу смертного Артона, пытаясь превратить его и себя в Гискураса нового Бога-Громовержца. Иллира ощутила обуявший ее сына ужас и поняла, что из сострадания и любви должна отнять у него жизнь прежде, чем это сделают гискуремы, но вдруг, словно яркое солнце среди черных туч, блеснул луч надежды: возможно, его еще удастся спасти. Не обращая внимания на мольбы и крики подмастерья, она закуталась в шаль и вместе с Артоном шагнула в непогоду.
      Ветер нес не столько дождь, сколько дым. Иллира пробиралась между перевернутыми и опрокинутыми повозками и прилавками. Повсюду царило разрушение, и в начавшемся хаосе никто не обращал внимания на женщину, осторожно пробиравшуюся к воротам со свертком в руках. В самом городе число пострадавших строений было невелико, но кое-где поднимались большие столбы дыма. По улицам носились отряды, одни оказывали помощь, другие же наживались на несчастье окружающих.
      Иллира подумала о Даброу, находящемся где-то в этом сплетении улиц, но времени на его поиски не было, и она продолжила свой путь во дворец.
      Ситуация совершенно не походила на ту, когда она смело шла по улицам Санктуария. Теперь ее тропу не окаймляла серебряная прозрачность Дара, и она не смогла бы убедить дворцовую стражу впустить ее с помощью Увиденного в их судьбах. К счастью, дворец, освещенный молниями, был самым большим строением в Санктуарий, и стража была поглощена охраной собравшейся здесь знати и арестом мародеров - на одинокую женщину со свертком в руках опять никто не обратил внимания.
      Войдя внутрь огромного здания, Иллира принялась бродить по комнатам среди суетящейся дворцовой челяди, сама не понимая своей конечной цели. От тяжести Артона заныло плечо. Наконец, следуя какому-то шестому чувству, она оказалась в довольно большой комнате, пустой и темной. Укрывшись от случайных взглядов обитателей дворца, Иллира забилась в угол. По щекам ее текли слезы, но усталость милостиво закрыла ей глаза и погрузила в сон.
      - Варвары!
      Пронзительный Крик вывел Иллиру из забытья. Буря закончилась, оставив лишь тонкую дымку в ослепительно голубом небе. Благодаря контрасту между ярким солнцем и густой тенью в углу, где пряталась девушка, она могла незамеченной наблюдать за эмоциональным разговором, происходившим сейчас между мужчиной и женщиной. Женщина, судя по всему, была бейсибкой, хотя и оделась в скромное ранканское платье, мужчина - принц Кадакитис. Гадалка крепко прижала к себе сына, благодаря судьбу, что он спит.
      - Варвары! Разве мы не открыли дворец, чтобы выслушать их жалобы, когда еще бушевала стихия? Разве мы лично не заверили их, что солнце и прежде исчезало, но всегда возвращалось? И что бури, что бы их ни вызывало, не имеют никакого отношения к солнцу? И разве я не замоталась в длинные куски тряпья и не взбила высоко волосы на голове, чтобы они видели во мне подобающую императрицу?
      Иллира судорожно вздохнула, а Кадакитис покачал головой:
      - Шуей, боюсь, ты не поняла моего советника Молина.
      Бейса Шупансея, воплощение Матери Бей, полновластная, хоть и в изгнании, императрица Древней бейсибской империи, повернулась своей царственной спиной к принцу Кадакитису.
      Иллира, несмотря на благоговейное почтение и страх, склонна была согласиться с тем, что прическа и платье бейсы были безупречно-ранканскими, но лицо она накрасила бейсибской косметикой, и прозрачная переливающаяся зелень от затылка до шеи лишь подчеркивала ее иноземный облик.
      - Твой Верховный жрец ставит слишком много задач, - пожаловалась Шупансея, покачивая головой. Один локон выбился из ее тщательно уложенной прически, за ним другой, потом вдруг, вспыхнув изумрудной зеленью, по ее шее скользнула змея и спустилась по рукаву платья. Вздохнув, бейса попыталась обмотать ее вокруг запястья.
      - Шуей, он хочет сказать только то, что до тех пор, пока народ Санктуария будет считать бейсибцев и тебя, в частности, захватчиками, все былые распри между илсигами, ранканцами и другими народностями будут забыты на время, и все они сплотятся в борьбе против вас, - пояснил принц.
      Он протянул руку, чтобы прикоснуться к бейсе, но изумрудно-зеленая змея зашипела на него. Кадакитис отдернул руку, поднес ее ко рту и облизал пальцы.
      Шупансея выпустила змею в кадку с цветком.
      - Молин то... Молин се. Вы с ним говорите так, словно влюблены в этих варваров. Китус, тебя и твоих сородичей они любят не больше, чем меня и моих. Ваш собственный императорский трон узурпирован, и люди человека, который захватил его, шныряют по узким закоулкам этого отвратительного городка. Нет, Китус, пришло время показать не то, какие мы милостивые, а то, какие беспощадные. Нас подтолкнули к самому краю. Дальше уже некуда.
      - Но, Шуей, - умолял принц, беря ее руки в свои, так как змеи больше не было, - именно это и пытается сказать тебе Молин. Нас действительно подтолкнули к самому краю, да и прежде мы были не так уж далеко от него. Твой род Бурек здесь в изгнании и надеется, что божественная Матерь Бей расправится с твоей кузиной-узурпаторшей. У меня же нет и такой надежды.
      У нас есть только Санктуарий, но надо еще убедить город в том, что у него есть причина хотеть нас. Поговори со своим рассказчиком, если не хочешь слушать меня или Молина. Каждый прошедший день, каждая буря, каждое убийство, каждый разбитый горшок - все это только ухудшает наше положение.
      Бейса оперлась о плечо принца, и какое-то время оба молчали. Вопросы жизни и смерти принца и императрицы, их шаткое положение в городе никогда не интересовали Иллиру - у нее хватало своих проблем. Но усталость в движениях молодой женщины и озабоченность юноши, знающего, что он совсем не подходит для тех задач, которые вынужден решать, нашли понимание в душе девушки, чувствовавшей примерно то же самое.
      Внезапное сопереживание пробудило ее Дар в тот самый миг, когда бейса оторвалась от принца.
      - Что ж, я буду носить все эти тряпки, и мои женщины тоже, и пусть мы будем похожи на рыбачек рода Сетмур. Это не ласковая земля Бей - с тех пор, как мы прибыли сюда, я мерзну до мозга костей. Но, Китус, я не возьму тебя в качестве своего супруга.
      Я бейса. Мой консорт - Но-Амит, Царь Злаков, и его кровь должна быть принесена в жертву земле. Даже если твои варвары примут твою смерть от моих рук, я не сделаю любимого человека Но-Амитом лишь для того, чтобы двенадцатью месяцами позже вырезать из груди его сердце.
      - Не Но-Амитом - Коро-Амитом, Царем Бурь. Как ты верно заметила, ты не в ласковой земле Бей. Здесь все по-другому.
      Может, Санктуарий - это и не так много, но, если он будет нашим, никто не спросит, что мы будем с ним делать.
      К тому же, что бы ты ни думала о словах Молина, ты видела ребенка, что живет во дворце. Ты видела его глаза, когда он вызывает бурю, и видела их, когда крыши сотрясает буря, вызванная не им. Даже твой прадед Террай Бурек говорит: мы должны сделать так, чтобы этот ребенок решил, что он принадлежит нам, а не кому-то другому, вызывающему бури.
      Кивнув, бейса опустилась на каменную скамью. Она протянула руку, и бейнит спиралью стала подниматься по ее запястью.
      - Я - воплощение Бей. Матерь Бей внутри меня, Она направляет меня, но я не похожа на этого мальчика. Во сне я слышу его, и Бей встревожена. Издревле Она принимала на своем ложе побежденных Богов Злаков, а иногда Богов-Громовержцев, впитывая их в себя.
      Но на этот раз мы не покорили народ Бога-Громовержца, сам Бог был побежден без нас, и никто не знает, что поднимется на его месте. Даже Сама Бей. И если для того, чтобы ублажить нового бога, я должна взять Коро-Амита, то пусть это будет настоящий отец мальчика, этот Темпус Тейлз. Матерь Бей примет его, а когда все закончится, ты по-прежнему будешь со мной.
      Принц и Иллира побледнели, принц по каким-то личным мотивам, а Иллира потому, что Дар показал ей Вашанку, Темпуса и ребенка в одном богоподобном видении.
      - Молин убьет меня, если узнает, что я не только не отец маленького демона, но именно Темпус является им. И, Шуей, если даже лишь половина рассказов о Темпусе верна, когда ты вырежешь ему сердце, он просто вырастит себе новое. Я предпочел бы, чтобы ты вырезала мое сердце, но только не оказалась привязана к Темпусу и его сыну. Я и предположить не мог, что произойдет, когда посылал Темпуса занять мое место на празднике Убийства Десяти - и теперь хочу избежать катастрофы.
      Иллира Увидела и правду откровений принца, и катастрофу, которая последует, если Темпус овладеет Шупансеей - конечно, если этому Видению позволят воплотиться. Образ войны и крови стиснул ее душу, оставив лишь маленькую серебряную тропинку, ведущую из ее угла.
      - Я могу помочь вам, - заявила она, выходя на солнечный свет.
      Бейса вскрикнула, и принц, забыв про змею, загородил ее собой, чтобы встретить опасность лицом к лицу. Спокойно, с убежденностью, основанной на Даре, Иллира напомнила принцу, что они уже встречались прежде, когда он принимал присягу Уэлгрина и отдал дар капитана - меч энлибарской стали Темпусу. То ли Кадакитис действительно вспомнил ее, то ли просто был поражен демонстрацией могущества С'данзо, но в ответ на просьбу отнести мальчика к Верховному жрецу Вашанки он взял Артона на руки и первым направился к Молину.