Психология сознания

Антти Ревонсуо

Психология сознания

Перевод с английского под редакцией профессора Е. И. Николаевой

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Предисловие к русскому изданию

Антти Ревонсуо (Antti Revonsuo) – профессор когнитивных наук в школе гуманитарных наук и информатики Университета Шевде (Швеция) и директор группы исследования сознания в Центре когнитивной нейронауки при Университете г. Турку (Финляндия). Он является редактором двух журналов: международного журнала «Consciousness and Cognition» (Elsevier) и «Science and Consciousness Reviews». Интересным кажется то, что российскому читателю он известен ссылками в Интернете на работы по механизмам ночных кошмаров, при этом нет ни одного упоминания о том, что его центральный научный интерес – сознание.

Для изучающего сознание в России студента сознание чаще всего предстает областью науки, где давно все известно, а потому и нет необходимости глубоко погружаться в этот раздел общей психологии. Читая книгу Ревонсуо, понимаешь, что изучение сознания, возможно, – самая интригующая область психологии. Читатель познакомится со взглядом на сознание, обычно широко критикуемым в нашей официальной психологии.

Есть множество определений сознания. С точки зрения Ревонсуо, главный момент в определении, на котором он настаивает и из которого вытекает дальнейший анализ проблемы сознания, – это субъективность. Он подчеркивает этот аспект, вынося субъективность в качестве второго заголовка своей книги.

Книга представляет собой энциклопедическое издание, посвященное всем аспектам проблемы сознания: обширный очерк истории изучения сознания, современные теоретические концепции сознания, новые данные о нейрональных коррелятах сознания, измененные состояния сознания.

Как мне представляется, наиболее значимым в ней является анализ «трудной проблемы», которая в отечественных изданиях определяется как «психофизиологическая». Автор утверждает, что сам факт неразрешимости пока этой проблемы связан с тем, что до сих пор во всех науках разрабатывались методы описания явления с точки зрения стороннего наблюдателя. Описание сознания как субъективности требует методов описания объекта изнутри объекта. Но пока такие методы не созданы. Эта информация позволяет пересмотреть идеи разрешения психофизиологической проблемы в российских изданиях.

Глава 1 посвящена философским основаниям науки о сознании. Это закономерно, поскольку практически все основные концепции психологии зарождались в рамках философии. Чтение этого раздела, несмотря на то что концепции, описанные в нем, многократно и широко освещены в изданиях на русском языке, тем не менее открывает некоторые новые стороны столь привычных нам материализма и идеализма. В контексте данной книги они предстают не столько противоположными взглядами на устройство Вселенной, сколько дополняющими друг друга подходами.

Глава 2 – исторические основания науки о сознании. Известно, что сначала психология определила себя как наука о сознании. И практически все исследования середины и конца XIX столетия были связаны с попытками понять механизм возникновения и существования сознания, пока идея сознания не была изгнана из психологии, пытающейся встать в один ряд с другими объективными наукам.

Глава 3 посвящена концептуальным основам науки о сознании, где автор пытается рассмотреть разные точки зрения на определение самого феномена сознания. Автор четко доказывает, что само определение предполагает и методы и подходы к изучению. Читатель познакомится с основными понятиями теории сознания: феноменальностью и квалия, которые практически не освещены в психологической литературе на русском языке, и сможет сформировать собственное мнение о них, а также самостоятельно сопоставить теорию отражения и теорию феноменального сознания.

Глава 4 посвящена анализу данных, полученных из нейропсихологических исследований, описывающих те или иные расстройства осознания, возникшие в результате повреждения различных участков коры головного мозга. В ней много новых исследований, проведенных за последнее десятилетие, весьма любопытных для получения целостной картины нейропсихологических основ сознания.

В главе 5 представлены данные о диссоциации осознаваемых и несознаваемых процессов. Диссоциация – это ситуация, при которой одна когнитивная функция сохранена, а другая повреждена. Например, человек может после травмы мозга распознавать неживые объекты, но утрачивает способность распознавать лица. Ассоциации двух функций не позволяют ответить на вопрос о том, являются две когнитивные функции частью одной и той же системы (и поэтому на самом деле это не две отдельные функции, а просто вариации одной функции) или эти две функции, биологические основы которых расположены на соседних участках мозга и нарушаются поэтому одновременно при повреждении этой области. Диссоциации же указывают на то, что две функции действительно отличаются друг от друга – и когнитивно, и анатомически. В главе представлено много фактической информации.

Глава 6 содержит информацию о заболеваниях, так или иначе связанных с сознанием и самосознанием. Описаны исследования различных вариантов амнезии. Предлагаются исследования в рамках функциональной асимметрии мозга, в которых проводились операции по разъединению полушарий мозга. Представляют значительный интерес данные по ошибочной интерпретации больными собственных ощущений. Описание реальных ситуаций в значительной мере способствует удержанию внимания читателя при описании достаточно сложных психофизиологических механизмов.

В главе 7 описываются методы и эксперименты, касающиеся исследования нейрональных коррелятов сознания. Подробно рассматриваются методические возможности электроэнцефалографии, магнитоэнцефалографии, функциональной магнитно-резонансной томографии, позитронно-эмиссионной томографии, а также транскраниальной магнитной стимуляции.

Глава 8 посвящена исследованию нейрональных основ сознания как состояния. Ревонсуо начинает эту главу с описания идеального эксперимента, в котором можно было бы исследовать нейрональные основы сознания как состояния. Затем предлагаются результаты применения анестезии, исследований сна, описан синдром «запертого человека», изучение которого стало возможным благодаря появлению томографии. Описаны современные представления о том, что такое вегетативное состояние, и различные варианты глобальных расстройств сознания.

В главе 9 рассматриваются нейрональные основы зрительного осознания. Здесь описаны последние исследования в области бинокулярной конкуренции, параллельные исследования когнитивных процессов и результатов томографии и транскраниальной магнитной стимуляции.

В главе 10 автор обращается к философским теориям сознания. Многие из них неизвестны читателю, обращающемуся исключительно к литературе на русском языке. С этой точки зрения эта глава в наибольшей степени любопытна для студентов, которые, таким образом, смогут оценить разнообразие подходов к проблеме сознания, представленных в мировой научной мысли.

Глава 11 посвящена эмпирическим исследованиям, направленным на проверку конкретных научных гипотез сознания. Обращает на себя внимание некоторая отстраненность, бесстрастность автора при описании разнообразных данных, отсутствие явных предпочтений при изложении материала. И в этой главе много информации, неизвестной русскоязычному читателю.

В главе 12 описывают многочисленные варианты измененных состояний сознания. Здесь автор подчеркнуто лаконичен и опирается только на те исследования, которые многократно подтверждены. Это особенно привлекает при описании столь проблемного раздела науки.

В главе 13, не описывая подробно сами механизмы сна, автор пытается детально рассмотреть специфику сознания на каждой из стадий сна. Он приводит данные об особенностях сновидений в медленноволновом и быстром сне.

В главе 14 описываются экспериментальные данные, касающиеся гипноза. Рассматривается история изучения гипноза, причины гипнабельности некоторых людей, описываются теоретические представления, направленные на понимание механизмов гипнотических состояний.

В главе 15 представлены редко описываемые в научных работах на русском языке состояния сознания более высокого уровня. К ним относятся медитация, внетелесные переживания, околосмертные переживания, мистические переживания. И вновь автор педантично отбирает лишь те данные, которым можно доверять.

В эпилоге Ревонсуо наконец-то позволяет себе высказать собственное суждение относительно сознания. И стоит заметить, что они представляют значительный интерес.

Мы хотели бы подчеркнуть важнейшую особенность перевода данной книги. Постоянно встречающееся сочетание «conscious experience» мы переводим как «осознанное переживание», тогда как весьма часто его переводят как «осознанный опыт». Русское слово «опыт» предполагает некоторую предысторию, тогда как «переживание» означает сиюминутное действие. Последнее значение в большей мере соответствует тому смыслу, который вкладывается в сочетание «conscious experience».

Знакомство с книгой Ревонсуо поможет не только получить представление об огромном пласте психологической современной литературы, не представленной в русскоязычных источниках, но и приобщиться к манере изложения настоящего исследователя, пылкого и страстного в любви к своей теме и одновременно бесстрастного при изложении научного материала. Этот контраст становится очевидным, когда вы соотносите изложение материала в книги с изложением представлений автора в эпилоге.

Е. И. Николаева,

доктор биологических наук, профессор

кафедры психологии и психофизиологии ребенка

Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена

От редакции

Изучение сознания – один из величайших вызовов, на которые еще предстоит ответить научному сообществу. Эта книга представляет собой увлекательное введение в новую науку, обещающую раскрыть тайну нашего понимания субъективного.

В монографии Антти Ревонсуо освещены все основные подходы к современному научному изучению сознания и представлены необходимые исторические, философские и концептуальные основы этой области научного знания наряду с современными достижениями и теориями таких областей науки, как нейропсихология, когнитивная нейробиология, визуализация деятельности мозга, и результатами изучения измененных состояний сознания, включая сон, гипноз, медитацию и внетелесное переживание. Антти Ревонсуо представляет читателям интегративный обзор основных ныне существующих философских и эмпирических теорий сознания и определяет наиболее перспективные области будущих исследований в этой сфере.

Этот учебник – легко читаемое и актуальное введение в науку о сознании для любого, кто интересуется этой увлекательной областью, и в первую очередь для студентов, изучающих психологию, философию, когнтивные проблемы, нейробиологию и смежные дисциплины.

Антти Ревонсуо – профессор когнитивной нейробиологии Университета Шевде (Швеция) и профессор психологии Университета Турку (Финляндия). Он занимается изучением сознания с начала 90-х годов XX века, а с 1997 года руководит бакалаврской программой по изучению сознания. Он известен своей эволюционно-психологической теорией сновидений, теорией моделирования опасности.

Всем моим студентам – прошлым, нынешним и будущим

Введение

Сознание и его место в научном взгляде на мир

Изучение сознания равносильно постижению самой загадочной тайны о нас самих. Оно равносильно постижению природы нашего существования, но не того существования, которое изучают физика и другие науки, потому что они изучают – среди прочего – объективное существование атомов, галактик, океанов, клеток, времени и пространства. Изучение сознания – это изучение фундаментальной природы нашего личностного существования, нашего субъективного существования и нашей жизни как череды субъективных переживаний. В этой новой области науки мы хотим понять самих себя не только как существ, которые живут и совершают поступки в определенной среде или взаимодействуют с ней, подобно бактериям, деревьям или стрекозам, но как существ, которые непосредственно переживают, чувствуют или ощущают свое собственное существование, для которых понятие «быть живым» диаметрально отличается от традиционного биологического понятия.

Быть живым осознающим субъектом – это нечто большее, чем быть живым в чисто объективном биологическом смысле. «Жить» для осознающего субъекта означает не только ощущать такие физиологические процессы, как рост и самовоспроизведение, которые отличают биологические организмы от неживых физических систем. Осознающий субъект жив ментально, интеллектуально. В отличие от физических объектов и простейших биологических организмов существо, обладающее активным сознанием, ощущает, чувствует или переживает свое собственное существование. Короче говоря, у осознающего субъекта есть внутренняя психологическая реальность, ментальная жизнь, состоящая из субъективных переживаний, внутри которой течет поток сознания. Внутренний поток субъективных переживаний, непосредственно присутствующий в нас и постоянно обнаруживающий себя нам, и есть сознание.

Сознание как центр наших субъективных переживаний – это тайна, которую науке еще только предстоит разгадать. В частности, науке о сознании предстоит описать и объяснить именно этот феномен, в связи с чем мы вправе назвать эту новую науку «наукой о субъективном опыте», или «наукой о субъективности», что и нашло свое отражение в подзаголовке этой монографии.

Эта книга – приглашение в таинственный мир сознания и введение в новую науку, которая пытается разгадать его тайну. Мы попытаемся понять, какие вызовы сознание бросает науке, и рассмотрим современные научные подходы к изучению сознания. Время покажет, окажутся ли они в конечном итоге успешными в раскрытии тайны сознания. Сейчас еще слишком рано говорить об этом.

Как бы там ни было, ясно, что новая область науки, предмет которой – исключительно изучение сознания, чрезвычайно нужна. Уже существующие дисциплины, изучающие мышление или мозг, игнорируют сознание. Психология, наука о поведении (бихевиоризм), когнитивная психология и когнитивная нейробиология либо избегают касаться проблемы сознания, либо не рискуют сделать субъективный опыт основным объектом внимания своих исследовательских программ. Эти разделы науки больше интересуются такими вещами, как поведение, репрезентация, обработка информации, нейронная активность, и прочими в полной мере объективными феноменами, которые кардинально отличаются от субъективной ментальной жизни. Следовательно, чтобы научно исследовать субъективный поток переживаний, или само сознание, необходимо начать с нуля. Однако чем именно занимается наука о сознании? Есть ли у нас достаточно точные представления о сознании, чтобы изучать его на научной основе? Что такое наша «внутренняя ментальная жизнь», «субъективная психологическая реальность»? Возможно, начать нужно с ответов на эти вопросы.

Субъективная психологическая реальность человека содержит все переживания, которые он испытывает в каждый момент времени. К ним относятся различные ощущения, связанные с восприятием цвета и формы видимых объектов, расположенных в перцептивном пространстве, окружающем человека с разных сторон. К ним также относятся слуховые ощущения, воспринимаемые источники которых находятся в окружающем нас пространстве. К ним относятся ощущения различных запахов и вкусов, в том числе и восприятие аромата розы с закрытыми глазами. Более того, субъективная психологическая реальность человека содержит чувства, эмоции и телесные ощущения; вы воспринимаете и чувствуете свое тело как часть окружающего вас мира, но вы также воспринимаете его изнутри как объемное, живое, чувствующее и двигающееся существо, поведение которого вы можете контролировать по своему желанию. У вас есть ментальное пространство, в котором вынашиваются мысли, мелькают внутренние образы, оживают воспоминания и проявляются желания. Взятые вместе, эти переживания – перцептивные, телесные и ментальные – и образуют содержание вашей субъективной психологической реальности.

События, связанные с переживаниями, скоротечны. Они непосредственно и живо присутствуют в сознании очень непродолжительное время, возможно, лишь в течение нескольких секунд. Содержимое потока сознания всегда устремлено вперед. Элементы переживаний постоянно изменяются, одни постепенно, другие – резко, но они никогда не прекращают движения. Однако складывается такое впечатление, что существует нечто, не подвластное изменениям, – или, возможно, лежащее в основе этих изменений ментальное «пространство» самого опыта, которое никогда не изменяется. Неугомонный поток переживаний с его постоянно меняющимися элементами течет по стабильному руслу, которое трансформирует эти переживания в единый внутренний мир, создавая тем самым единую, цельную психологическую реальность, в мой мир, в объемную однородность и временную целостность сознания и «Я», выходящую за пределы недолговечного и изменчивого содержимого, которое приходит и уходит.

Поток субъективных переживаний делает нашу сознательную жизнь такой, какой мы ее знаем. Мы точно не знаем, когда этот поток зарождается, но, зародившись, он течет непрерывно, останавливаясь лишь на непродолжительные промежутки глубокого ночного сна, когда отсутствуют даже едва различимые образы сновидений. Мы не только не знаем, когда он остановится, когда наступит последний момент сознания, но и не знаем, наступит ли он вообще. Вопрос «Есть ли жизнь после смерти?» следовало бы перефразировать в «Сохранится ли после смерти моя субъективная психологическая реальность» или «Сохранится ли некий поток моего субъективного опыта даже после того, как мое тело и мой мозг будут признаны мертвыми в биологическом смысле этого слова?» Это основные – и очень сложные – вопросы, ответы на которые зависят от тех открытий, которые предстоит сделать науке о сознании.

Почему сознание считается «тайной»? В конце концов, мы близко знакомы с ним изнутри, для нас это самая естественная вещь, и она всегда присутствует в нашей жизни. Разумеется, в этом смысле в сознании нет ничего таинственного. Действительно, что может быть более знакомо нам, как не субъективные переживания, живо присутствующие в нас все время? Проблема, являющаяся абсолютной тайной, заключается в другом: мы не знаем, как соотнести сознание с научным представлением о мире. Физика и другие естественные науки описывают мир, в котором элементарные частицы, силовые поля, атомы, молекулы, звезды и планеты существуют объективно и причинно взаимодействуют между собой. Насколько нам известно, ничто из того, что детально описано и объяснено науками, не имеет внутренней психологической реальности – потока субъективных переживаний. Следовательно, несмотря на впечатляющий прогресс физики, химии, биологии и нейрологии, наука по-прежнему не только не в состоянии описать внутреннюю субъективную жизнь, но даже не способна признать факт ее существования. Как бы тщательно мы ни изучали физику, химию и биологию животных, эмпирические свидетельства, которые мы при этом получаем, ни в малейшей степени не дают объективного ответа на вопрос, ощущают ли животные каким-то образом свое собственное существование, т. е. имеют ли они субъективную психологическую реальность, а если имеют, что она собой представляет и каким животные видят мир.

Сегодня мы понятия не имеем о том, как можно объяснить нашу внутреннюю жизнь в гармонии с тем, как описывают мир естественные науки. В их описании нет ничего, что хотя бы отдаленно было похоже на нашу субъективную жизнь. Напротив, научная картина мира во многих случаях диаметрально противоположна нашему субъективному опыту. Физическая Вселенная как единое целое представляет собой гигантский инертный объект в четырехмерности пространства-времени, где параметры пространства и времени существуют целостно и неизменно и где никогда ничего «не происходит». Прошлое, настоящее и будущее – всего лишь различные части временного параметра, которые сосуществуют друг с другом и одинаково фиксированы. У Вселенной, какой ее описывает физика, нет такого понятия, как «настоящее», уникального в том смысле, что от него поток событий течет вперед, прошлое остается позади, а перед ним открывается необозримое будущее. Вселенная, описанная естественными науками, не имеет таких субъективных качеств, как те, что характерны для каждого нашего переживания без исключения: цвета, вкуса, тона, боли, аромата, чувства. Мир, как его описывают естественные науки, состоит из причинных пространственно-временных структур, физических объектов на микроскопическом (силы, элементарные частицы, волны, поля) и макроскопическом (планеты, галактики) уровнях, а также из законов и механизмов, которые могут быть описаны объективно и количественно.

Что же касается субъективной психологической реальности, то она, напротив, представляет собой устремленный вперед поток качественных переживаний, происходящих в определенное время и в определенном месте в сознании (или в мозге) конкретного индивида. Как нечто подобное может существовать в физической Вселенной? Что это такое? Нечто «надматериальное», нечто потустороннее, сверхъестественный пузырь, блуждающий дух, оказавшийся связанным с биологическим организмом в физическом мире? Похоже, эта маленькая капля духовности каким-то образом вдыхает внутреннюю ментальную жизнь в те организмы, в которых она обитает, и эти организмы начинают жить благодаря ей и смотреть на мир ее глазами. Разве мы именно такие – мельчайшие капли магической духовности, заключенные в материальные телесные оболочки, обитающие в гигантской физической машине, которая называется Вселенной? Что же остается, если о подобном ментальном взгляде на нас самих не может быть и речи? Значит ли это, что наше сознание – всего лишь некий сложный физический или биологический механизм, функционирующий в наших телах? Значит ли это, что наш драгоценный внутренний мир создан из весьма ординарных, навевающих тоску и неинтересных продуктов деятельности мозга без участия потусторонних магических сил?

Как следует из этих принципиальных вопросов, наука о сознании – это наука о самом существовании человека. Что мы за существа? Что такое сознание? Кому или чему – «предмету» или «личности» – «принадлежат» мои сознательные переживания? Из чего сделаны наши мысли, переживания и воспоминания? Что такое моменты наивысшей радости, счастья, красоты и благоговения, когда нам кажется, что наше сознание, преисполненное значимостью момента, достигло высшей точки? Являются ли они всего лишь скоротечными электрохимическими симфониями, исполняемыми одновременно миллиардами нейронов, или, возможно, проблесками загадочной ментальной сферы, в которой нет ничего материального? Являемся ли мы, наше внутреннее «Я», чем-то духовным и, если да, то может ли наша субъективная жизнь продлиться после физической смерти? Может ли наше сознание возродиться в какой-то иной форме жизни, чтобы наша внутренняя жизнь не заканчивалась со смертью, а продолжалась, пусть и в другой форме, не похожей на нынешнюю?

Ответы на эти фундаментальные вопросы зависят от того, что именно узнает наука о сознании о нашей субъективной психологической реальности и о ее физическом вместилище – нашем мозге!

Содержание данной книги

Итак, мы определили науку о сознании как науку, задачей которой является описание и объяснение нашей субъективной психологической реальности – внутреннего потока субъективных переживаний. Хотя это совершенно новая отрасль науки, у нее глубокие философские, исторические и концептуальные корни. В этой книге мы сначала познакомимся с фундаментом, на котором стоит это здание – наука о сознании. Знакомство с основами поможет нам понять, как возникла эта наука и каково ее место сейчас в системе других наук.

Начнем мы с философских основ науки о сознании. В философии основное внимание уделяется вопросам о природе бытия. Из чего, в конечном итоге, состоит Вселенная? Только ли из физической материи или из чего-то еще? Из чего, в конечном итоге, состоит наша субъективная психологическая реальность – наше сознание? Материально оно или нематериально? Как субъективная психологическая реальность соотносится с объективной физической реальностью?

В философии такие вопросы, как перечисленные выше, называются метафизическими, или онтологическими. В главе 1 мы рассмотрим основные философские теории, которые предлагают взаимоисключающие ответы на вопросы, касающиеся сущностной природы сознания и связи последнего с остальным миром, в первую очередь с мозгом. Несмотря на то что философские дискуссии идут уже в течение многих веков, вопрос до сих пор остается открытым, а проблемы – такими же острыми, какими были и раньше. Следовательно, философские дискуссии о сущностной природе сознания являются необходимой и неотъемлемой частью науки о сознании.

Хотя наука о сознании в ее современном виде появилась лишь недавно (в конце XX века), корни изучения сознания уходят в глубь истории психологии. Действительно, полностью понять современную ситуацию можно, лишь изучив историческое развитие психологической науки. Мы узнаем, что некогда психология определяла себя как науку о сознательном разуме, но позднее взгляд на психологию изменился. В результате радикального изменения курса научная психология решительно отказалась от изучения сознания. Эта мрачная история является причиной того, почему в течение последних 50 лет экспериментальная психология так и не стала наукой о сознании (она скорее стала наукой о поведении или наукой о познании). Инициатива возродить науку о сознании принадлежит не психологии, а философии и когнитивной нейробиологии. В главе 2 будет рассказано о том извилистом пути, который изучение сознания прошло между 1870-ми и 1990-ми годами, т. е. примерно за 120 лет до возникновения современной «новой волны» исследований сознания.

Первая задача, стоящая перед любой областью науки, заключается в четком и систематическом описании того явления, которое она намерена объяснить. Иначе мы не будем знать, что мы стараемся объяснить, и не узнаем, правильны наши объяснения или нет. Так, задолго до того, как появились достоверные астрономические или биологические теории, астрономы, биологи и «натуралисты» вели наблюдения и тщательно и системно описывали неизменные созвездия и удивительные планеты в небе и бессчетное количество видов флоры и фауны, которые они находили в самых отдаленных уголках Земли. Они также создали системную классификацию и ввели определенные понятия для распознавания и обозначения природных явлений, чтобы ученые могли без помех обмениваться информацией о своих наблюдениях над значимыми для них явлениями.

Следовательно, одна из первых задач, стоящих перед наукой о сознании, заключается в разработке базовых определений и понятий, которые должны помочь исследователям без труда понимать теоретические идеи и результаты исследований друг друга. К сожалению, на этой ранней стадии развития науки о сознании в том, что касается наиболее точных и полезных определений явлений, которые предстоит объяснить, все еще остается немало путаницы и противоречий. Однако мы постараемся избежать этой путаницы, для чего я представлю самые важные, фундаментальные понятия и постараюсь дать им максимально четкие определения. Эта задача будет поставлена перед нами в главе 3. Далее, в остальной части этой книги, определения, представленные в главе 3, будут служить «понятийным аппаратом», в свете которого мы будем рассматривать экспериментальные данные и теории сознания.

Разобравшись с основами, мы перейдем к четырем основным разделам науки о сознании: нейропсихология и сознание, нейрональные корреляты сознания, теории сознания и измененные состояния сознания. Из первого раздела, посвященного нейропсихологии, мы узнаем о том, что происходит с сознанием в результате мозговых травм или неврологических расстройств. В зависимости от того, какой участок мозга пострадал в результате травмы, разные аспекты сознания могут быть либо утрачены, либо радикально и навсегда изменены. Эти удивительные изменения и диссоциации представляют собой важные свидетельства в пользу внутренней структуры и цельности сознания. Они также являются доказательствами участия механизмов мозга в реализации специфических аспектов сознания. Во втором разделе, посвященном нейрональным коррелятам сознания, мы рассмотрим, как современные методы когнитивной нейробиологии – например, функциональная магнитно-резонансная томография (фМРТ) и электроэнцефалография (ЭЭГ) – могут быть использованы для получения доказательств нейронного механизма сознания и какие выводы уже сделаны сегодня на основании этих доказательств. В третьем разделе рассмотрены наиболее значимые теории сознания, предложенные в последнее время философами, психологами или нейробиологами. Мы постараемся понять, что именно должны объяснить теории сознания, и оценим, насколько преуспели в этом отношении уже существующие теории. Четвертый, заключительный, раздел посвящен измененным состояниям сознания, которые являются еще одним важным источником информации для науки о сознании. Мы познакомимся с такими измененными состояниями сознания, как сон, сновидения, гипноз, медитация, и с такими высшими состояниями сознания, как пиковое, или вершинное, переживание и мистическое переживание. Эти восхитительные формы сознания способны выявить такие аспекты и механизмы субъективного, которые невозможно выявить, если ограничиться изучением одного лишь парадигматического «нормального» состояния бодрствования.

Высшие состояния сознания подводят нас к практическому вопросу: что мы должны делать с нашим сознанием? Можно ли достичь высших форм, или состояний, сознания, которые сделают наше субъективное существование в этой (порой навевающей тоску или депрессивной) физической Вселенной более сносным? Как можно достичь позитивных и значимых состояний сознания? Счастье и субъективное благополучие – это такие состояния сознания, которые придают смысл субъективному существованию. Следовательно, наука о сознании может рассмотреть вопрос об объединении усилий с рождающимися новыми науками о счастье и субъективном благополучии, в центре внимания которых – позитивные качества нашего субъективного существования – высшие формы сознания и их достижение и культивирование.

В общем и целом эта книга приглашает задуматься над глубокой и внушающей трепет тайной с научной точки зрения; она представляет собой фундаментальное введение в новую науку, которая пытается решить одну из старейших и труднейших научных (и философских) проблем. Если в один прекрасный день эта новая наука окажется успешной, мы, наконец, поймем, какое место занимает в физическом мире наша духовная жизнь. А если эта книга успешно справится с поставленной перед ней задачей, читатель поймет самые основы этой новой, пленительной области науки и – будем надеяться – оценит красоту и глубину тайны сознания и разглядит возможные научные подходы к ее раскрытию.

В книге, которую вам предстоит прочитать, я попытался представить науку о сознании как мультидисциплинарную науку, вобравшую в себя достижения философии, психологии и нейробиологии. Тем не менее я избирательно включил только те вопросы, которые лично я считаю принципиально важными для науки о сознании, оставив в стороне то, что мне представляется второстепенным. А это значит, что читатель должен помнить, что эта книга не описывает всего, что было предметом дискуссий в той чрезвычайно широкой области, какой является изучение сознания, и что даже те вопросы, которые освещены в ней, изложены просто и доступно, без детального рассмотрения сложных противоречий между разными точками зрения в этой области науки. Я считаю такую манеру изложения необходимой особенностью книги, представляющей собой введение в проблему, нередко страдающую от глубоких и сложных философских и эмпирических противоречий и значительной путаницы понятий.

Излагая материал, я старался быть максимально беспристрастным, чтобы у читателя была возможность сформировать собственную точку зрения. Тем не менее я понимаю, что полная беспристрастность невозможна даже при определении сознания, в связи с чем мои философские и теоретические предпочтения и пристрастия в некоторых случаях неизбежны и весьма заметны. Чтобы читатель мог сформировать собственную точку зрения, не зависящую от моих пристрастий, я советую ему обратиться к оригинальным источникам, список которых представлен в конце книги.

Исследования сознания изобилуют различными и, как правило, диаметрально противоположными подходами, но написать удобочитаемый учебник невозможно, если уделить всем точкам зрения и аргументам равное внимание и место. Следовательно, хоть я и пытаюсь представить нейтральный взгляд на эту область науки «с высоты птичьего полета», эта книга хоть и неявно, но все-таки отражает мое собственное видение науки о сознании. Моя точка зрения не полностью принимается всеми исследователями, но точек зрения, разделяемых всеми, попросту нет. На тот случай, если читатель заинтересуется моими личными взглядами на философию и науку о сознании, они кратко изложены в эпилоге этой книги. Кроме того, они вместе со списком необходимой литературы представлены в моей более ранней монографии Inner Presence (Revoncuo, 2006).

Настоящая книга постепенно приобретала свой нынешний вид по мере того, как я в течение многих лет читал студентам и аспирантам курсы по проблеме «душа-тело», истории философии, философии науки, нейропсихологии сознания, когнитивной нейробиологии, теориям сознания и измененным состояниям сознания. Фундаментом как для этой книги, так и для моих учебных курсов послужили многие публикации, среди которых в первую очередь следует назвать блестящую, но несколько устаревшую и не переиздающуюся книгу Фартинга (Farthing, 1992) «Психология сознания» (The Psychology of Consciousness). Среди других важных книг, которыми я пользовался как преподаватель или которые оказали большое влияние на мою работу, необходимо назвать The Nature of Consciousness под редакцией Блоха и других (1997), Hothersall's (2004) History of Psychology, Fourth Edition, Finger's (1994) Origin of Neuroscience, Churchland's (2002) Brain-Wise, Studies in neurophilosophy, Gazzaniga et al., (2008) Cognitive Neuroscience, The Biology of the Mind, Blackmore's (2004) Consciousness, An Introduction, том под редакцией Velman и Schneider (2007) The Blackwell Companion to Consciousness и новый двухтомник Encyclopedia of Consciousness под редакцией Banks (2009). Я буду искренне признателен за любые замечания читателям этой книги – студентам, преподавателям, исследователям и людям, просто интересующимся этой проблемой. Ваши замечания и пожелания будут для меня бесценны, особенно если я когда-нибудь решу подготовить второе издание этой книги, в котором должны быть устранены все неизбежные недочеты этого издания.

Часть первая

Истоки науки о сознании

Глава 1. Философские основы науки о сознании

Глава 2. Исторические основы науки о сознании

Глава 3. Концептуальные основы науки о сознании

Глава 1

Философские основы науки о сознании

Введение

Наиважнейшее различие: дуализм и монизм

Дуалистические теории сознания

Монистические теории сознания

Почему останется проблема «душа-тело»?

Выводы

Вопросы для обсуждения

В философии проблема «душа-тело», или связь между внутренним, ментальным миром и внешним, физическим миром обсуждается на протяжении тысячелетий. Что такое человеческая душа, разум или сознание? Какова ее (его) связь с телом, мозгом или вообще с физической материей?

Некоторые теории исходят из того, что природа сознания (субъективной психологической реальности) и природа мозга (объективной физической, биологической реальности) кардинально отличаются друг от друга и состоят из абсолютно разных субстанций. Подобный подход еще более затрудняет объяснение того, как они могут находиться в тесном причинном взаимодействии друг с другом.

Другие теории предлагают альтернативную трактовку и признают, что в конечном итоге сознание и реальность не так уж сильно отличаются друг от друга и образованы из одной и той же базовой субстанции. Проблема таких теорий заключается в том, чтобы показать, как сознание может быть таким же, как обычная физическая материя, или наоборот!

Помимо проблемы «душа-тело» науке о сознании приходится иметь дело и с проблемой «другого сознания»: откуда нам известно, что у других людей тоже есть сознание? Мы не можем непосредственно ни воспринять, ни обнаружить, ни измерить его присутствие, у нас нет никакого научного инструмента диагностики субъективных психологических реальностей других созданий. Значит ли это, что они вообще недоступны для научного объяснения?

Мы начнем с того, что разделим все философские теории, связанные с проблемой «душа-тело», на две противоположные категории: на дуалистические теории и монистические теории.

Все дуалистические теории исходят из того, что мир (Вселенная как единое целое) состоит из сущностей, или субстанций, двух диаметрально противоположных типов. Одни из них имеют физическую природу. Они образуют физическую материю, энергию, силовые поля, элементарные частицы и силы и все прочее, что естественные науки считают фундаментальным «строительным материалом» Вселенной. В конечном счете все самые сложные физические системы, такие как звезды, горы и деревья, состоят из элементарных физических частиц.

Другая сущность по своей природе ментальна. По определению, «ментальное» – это нечто нефизическое, нечто скорее принципиально отличное от физического, нежели его часть или разновидность. Нет ясности в том, из чего именно состоит эта ментальная сущность, но представляется вполне естественным принять, что каким бы ни был этот «строительный материал», он такой же, как и тот, который образует нашу субъективную психологическую реальность. Следовательно, ментальность образована субъективными, качественными состояниями сознания, расположенными внутри ментального пространства, в котором происходят осознаваемые события. Она непосредственно проявляется в наших ощущениях, восприятиях, мыслях, эмоциях, образах, субъективно переживаемых в потоке сознания. Как правило, нефизическую субстанцию изображают как некую призрачную ментальность, не зависящую не только от физической материи, но даже и от физических законов, которые правят физическим миром. Считается, что ментальность не поддается физическим измерениям и наблюдениям и, возможно, состоит из чрезвычайно деликатных, неосязаемых «атомов души», не похожих ни на какие физические частицы и существующих в ментальном «пространстве души», лежащем за пределами физического пространства и времени.

В отличие от дуалистических теорий все монистические теории исходят из того, что мир (Вселенная как единое целое) состоит исключительно из субстанции одного типа. Однако разные монистические теории расходятся в том, какова конечная природа этой фундаментальной субстанции. Согласно одним из этих теорий, сущность Вселенной материальна (материализм или физикализм), тогда как другие утверждают, что Вселенная состоит исключительно из ментальной субстанции (идеализм). Однако известны и теории, полагающие, что в своей основе Вселенная и не «ментальна», и не «материальна» (нейтральный монизм). В свое время мы вернемся к этим различиям, а сейчас более подробно рассмотрим дуалистические теории сознания.

Дуалистические теории считают само собой разумеющимся, что как физическая материя, так и субъективное сознание являются реальными феноменами, существующими независимо друг от друга. Они ничем не обязаны друг другу и существуют во Вселенной на равных. Просто они совершенно разные. Это – одна из привлекательных характеристик дуалистических теорий. Они демонстрируют одинаково уважительное отношение как к внешнему физическому миру, в основном принимая все естественные науки насколько это возможно, так и к нашему внутреннему, субъективному миру, признавая, что это особая реальность, находящаяся за пределами физической реальности.

Однако и дуалистическим теориям тоже присущи некоторые серьезные недостатки. Во-первых, они испытывают трудности, отвечая на вопрос, из какого «материала» состоит нефизическая ментальная субстанция и где она располагается относительно физического пространства. Они говорят лишь о том, чем она не является: она не является физической. Но что значит быть нефизической или нематериальной? Если наше сознание основано на нефизической ментальной субстанции, тогда нам нужна проверяемая научная теория, описывающая и объясняющая точно, что такое ментальная субстанция, как она ведет себя и где ее можно найти. Следовательно, дуалистические теории не всегда способны предложить нам убедительные решения онтологических проблем, связанных с базовой природой сознания. Но еще хуже обстоят дела, когда они пытаются ответить на вопрос о взаимоотношениях: какие именно отношения существуют между нефизической ментальной субстанцией и физическим миром, такими как наш мозг и наше тело.

Если нам что-то и известно о связи между сознанием и физической реальностью, так это то, что, похоже, эти два мира гармонично сотрудничают друг с другом всякий раз, когда мы воспринимаем внешние объекты или выполняем преднамеренные действия. С одной стороны, сенсорные органы наших тел получают физическую энергию из внешнего мира и превращают ее в нейронные сигналы, которые каким-то образом трансформируются в субъективные ощущения и восприятие в нашем внутреннем психологическом мире. С другой стороны, мы формулируем мысли и строим планы и испытываем желания и пристрастия к чему-либо в своем сознании. Одним усилием воли мы можем заставить свои мышцы, конечности и тела передвигаться в физическом пространстве «под руководством» нашего сознания и намерения. Складывается впечатление, что взаимодействие сознания и физической реальности – это «улица с двусторонним движением»: сначала внешний мир «проникает» в наше сознание, которое благодаря этому воспринимает и ощущает его, а затем наше сознание обращается к внешнему миру и, таким образом, управляет поведением тела по своему желанию.

Как правило, дуалистические теории отличаются друг от друга тем, как они отвечают на вопрос взаимоотношений, а именно на вопрос о том, какие отношения существуют между нефизической ментальной субстанцией и физическим миром, в первую очередь между нашим мозгом и телом? Известны три основные альтернативы: интеракционизм, эпифеноменализм и параллелизм.

Как следует из названия этой теории, ее основная идея заключается в двустороннем причинном взаимодействии между внешней физической реальностью и субъективной психологической реальностью, или между мозгом и сознанием. Иными словами, физические стимулы во внешнем мире (например, электромагнитная энергия в виде света) сначала воздействуют на органы чувств (например, на сетчатку глаза), затем сигнал трансформируется в нейронные импульсы, которые поступают в мозг, в первую очередь – в зрительную зону коры в затылочной области головного мозга, после чего на какой-то стадии, покрытой тайной, физическая активация мозга приходит во взаимодействие с нефизической субстанцией, или сознанием, что позволяет нам получить субъективное переживание: мы видим. Это – причинный путь «снизу вверх», путь от физического входа до осознанного выхода. Причинный путь «сверху вниз», называемый также «ментальной причинностью», проходит в противоположном направлении от сознательного «входа» (мысль, желание или намерение совершить действие) до физического действия. Рассмотрим пример. Допустим, вы чувствуете внезапное сильное желание поесть шоколада. Это желание – осознанное переживание. Оно заставляет вас оглянуться по сторонам в поисках шоколадного батончика, быстро схватить его, сунуть в рот и вонзить в него зубы. Таким образом, осознанное переживание вызывает физические изменения сначала в вашем мозге, а затем и в нейронных импульсах, идущих от мозга к мышцам. В конце концов эти изменения приводят к физическим движениям вашего тела.

Часто в нашей повседневной жизни причинные пути «снизу вверх» и «сверху вниз» образуют интерактивные сенсомоторные петли. Наступив босой ногой на колючее растение, вы чувствуете боль и настоятельную потребность избавиться от нее. Потом вы пытаетесь определить болевую точку, смотрите на пораненное место и ощупываете его, а нащупав колючку, вы с облегчением выдергиваете ее. Прогуливаясь по засаженному клубникой полю в поисках спелой красной ягоды и увидев такую (в результате нейронной активности по принципу «снизу вверх» от сетчатки глаза к зрительной коре, а далее в сознание), вы протягиваете руку, чтобы сорвать ее (в результате активности по принципу «сверху вниз», от осознанного восприятия и желания до явного физического действия).

Похоже, что причинное взаимодействие физического и нефизического миров протекает весьма гладко. Действительно, в нашей повседневной жизни нам вообще не приходится задумываться об этом. Как только мы открываем глаза, на нас начинают воздействовать физические стимулы, в результате чего возникают осознанные зрительные переживания. Мы используем свои физические тела для реализации наших намерений и для удовлетворения желаний, и, похоже, что все это работает без сбоев. Проблема заключается в том, чтобы объяснить, как именно два диаметрально противоположных мира – такие физические процессы, как нейрональная активность, и такие нефизические качественные вибрации души, как наши ощущения, мысли и желания, – вообще способны взаимодействовать друг с другом, не говоря уже о таком непосредственном взаимодействии. Иными словами, интеракционистский подход должен вооружить нас научной теорией, хотя бы предварительной, о механизмах взаимодействия двух миров.

Почему же тогда интеракционисты не предложили нам ни теории, ни хотя бы описания этих механизмов? Проблема заключается в том, что физический мир причинно замкнут в себе, а нефизический мир, соответственно, причинно инертен (по крайней мере, по отношению к материальному). Причинная замкнутость физического мира означает, что физические события могут быть вызваны только другими физическими событиями и способны вызвать дальнейшие события, имеющие исключительно физическую природу, посредством чисто физических механизмов. Причинная обусловленность (причинность) требует механизмов, обладающих такими физическими свойствами, как масса, энергия, силовые поля, физическое движение в физическом пространстве и т. д. Причинная инертность сознания означает, что наши переживания, если они абсолютно нефизические, вовсе не обязательны для того, чтобы произошло какое-либо физическое событие, и их природа такова, что они не могут повлиять решительно ни на что в физическом мире, включая и нейронную активность в нашем мозге. Если сознание состоит из призрачной ментальной субстанции, значит, оно, как и призраки-прототипы, должно просто плавно перемещаться через все материальные предметы, не оказывая на них никакого влияния!

Проблема, с которой сталкивается дуалист, такова. Чтобы причинно взаимодействовать с физическим миром (например, с мозгом), некая сущность должна как минимум обладать некоторыми физическими свойствами. Следовательно, ментальная субстанция должна, в конце концов, иметь какие-то физические свойства, чтобы оказывать какое-то влияние на активность нашего мозга. Однако для дуалиста сознание по определению является чем-то нефизическим. Как нечто абсолютно нефизическое, лишенное массы, энергии, движения, силы тяжести, протяженности в пространстве, местоположения и всех мыслимых физических свойств, может вызвать какие-либо изменения в таком объекте физического мира, как мозг? Как именно ментальная субстанция оказывает физическое влияние на мозг и реализует физическое проявление своей свободной воли? Это тайна за семью печатями. До тех пор, пока не появятся убедительные научные гипотезы о механизмах взаимодействия души и мозга, интеракционизм остается чисто метафизической спекуляцией, имеющей значение исключительно для философии, но не играющей никакой роли в эмпирической науке о сознании.

Проблема, связанная с объяснением природы двустороннего взаимодействия сознания и мозга, – не единственная проблема интеракционизма, хотя, возможно, и самая трудная. Другие проблемы возникают, когда мы пытаемся «встроить» дуалистический взгляд на сознание в научное представление о мире, сформированное благодаря другим отраслям эмпирической науки, в том числе историей эволюционного учения (филогенезом), индивидуальным развитием (онтогенезом) и нейропсихологией. На каком этапе эволюционного развития нематериальная ментальная субстанция впервые оказалась причинно связанной с биологическими организмами? Как и почему это произошло, если исключить божественное вмешательство? Когда у первого живого создания появилась душа и оно превратилось в мыслящее существо, способное «видеть свет» и ощущать свое собственное существование? Предположительно, до этого величайшего в истории жизни на Земле момента каждое существо на этой планете было зомби, полностью лишенным сознания, простым биологическим механизмом без какой бы то ни было ментальной жизни. Аналогичный вопрос может быть задан и о человеческом зародыше или младенце: когда, как и почему возникает связь между ментальной субстанцией и его развивающимся мозгом? Когда младенец впервые «видит свет» или ощущает собственное существование?

Считается, что сама по себе ментальная субстанция способна превратить биомеханических зомби в мыслящие существа, обладающие внутренней субъективной жизнью. А это значит, что есть насущная потребность найти ответы на вопросы, касающиеся возникновения внутренней жизни в процессе эволюции и развития ребенка. В то же самое время очень трудно идентифицировать как в истории эволюции, так и в индивидуальном развитии какую-то конкретную стадию, которую можно было бы признать таким радикальным поворотным пунктом, или представить себе какой-то механизм, способный объяснить, как все это произошло. Все изменения, которые мы можем объективно зафиксировать на эволюционном пути, представляются чисто физическими, химическими и биологическими и образуют плавный, непрерывный континуум. С позиции биологии место, в котором душа якобы оказалась связанной с мозгом, представляет собой произвольную точку в континууме, в которой непостижимая сила связала вместе душу и мозг.

Другая проблема, с которой сталкивается дуалист, связана с нейропсихологией. Сегодня нам известен ряд неврологических расстройств, при которых повреждения ткани мозга или его функций, возникшие в силу разных причин, вызывают серьезные изменения сознания и личности. Вследствие мозговой травмы больной может частично утратить способность воспринимать, чувствовать изменения телесного образа или даже иметь внетелесные переживания, утратить память обо всей своей жизни или столкнуться с такими изменениями темперамента и личности, которые превращают его в совершенно другого человека. Следовательно, складывается впечатление, что структура и содержание субъективной психологической реальности должны напрямую и полностью зависеть от структуры и функций мозга (более подробно этот вопрос будет рассмотрен в разделе, посвященном нейропсихологии и сознанию, главы 4-6).

Однако если предположить, что нефизическая ментальная субстанция совершенно не зависит от физической субстанции – мозга, почему же такие признаки души, как сознание и селф[1] человека, оказываются необратимо разрушенными в результате повреждения незначительных участков физического мозга? Ведь согласно дуализму, душа должна благополучно продолжать свое существование без каких-либо проблем и в отсутствие мозга. Однако все эмпирические доказательства, полученные из нейропсихологии, свидетельствуют о том, что всех нас ожидает заслуживающая сожаления судьба: разрушь физический мозг – и ты тем самым навсегда уничтожишь личность и ее сознание. Если дуализм хочет выжить как серьезная научная альтернатива, он должен предложить правдоподобную теорию нейропсихологической обусловленности души.

Возможно, интеракционизм более известен как картезианский дуализм, который, без всякого сомнения, представляет собой самую известную из всех теорий сознания, предложенную Рене Декартом (1596-1650). Декарт сформулировал свою теорию сознания, когда изучал природу человеческого знания и, в частности, искал ответ на вопрос, существует ли нечто такое, что мы знаем с абсолютной уверенностью, без какой бы то ни было тени сомнения. В качестве инструмента познания Декарт использовал метод систематического сомнения. Он подвергал сомнению обоснованность буквально каждого из тех утверждений, которые мы в повседневной жизни традиционно воспринимаем как нечто само собой разумеющееся. Возможно ли, чтобы мир, который мы воспринимаем с помощью органов чувств, был не таким, каким он нам кажется? Возможно ли, что этого мира вообще нет, что это лишь галлюцинация или сон? А как обстоят дела с моим собственным телом, которое я воспринимаю? Может быть, это тоже галлюцинация? Почему нет? Наши сновидения часто заставляют нас поверить в существование некоего мира, в котором мы физически присутствуем, однако позднее выясняется, что все это было лишь галлюцинацией. Тот мир, который нам приснился, не существует.

Откуда мы знаем, что в данный момент мы не находимся в состоянии сна? Декарт сделал вывод о том, что мы этого не знаем, во всяком случае, у нас нет в этом абсолютной уверенности. Декарт размышлял над возможностью существования некоего наделенного властью злокозненного демона, способного с помощью волшебства вызывать по своему желанию сложные галлюцинации и иллюзии. Если бы такой демон действительно существовал, это означало бы, что бедный Декарт заблуждался относительно существования не только внешнего мира, но и собственного тела. Существует ли нечто такое, относительно чего он никогда не мог заблуждаться? Существует ли нечто такое, что он мог бы знать с абсолютной уверенностью, вопреки коварным замыслам злокозненного демона?

Вывод, к которому пришел Декарт и который он сформулировал, является одним из самых знаменитых в истории философии: Cogito, ergo sum (Мыслю – следовательно, существую). Так Декарт указал на тот факт, что до тех пор, пока существует какой-то мыслительный процесс – даже если он иллюзорен, и любое субъективное сознательное переживание – даже если оно вводит в заблуждение, по крайней мере должен существовать и он сам как субъект этих мыслей и переживаний, чтобы иметь их. Даже если это всего лишь сон, этот сон должен состоять из чего-то, что существует. И это что-то должно быть не физической, а ментальной сущностью.

Следовательно, демону не удалось ввести Декарта в заблуждение относительно его собственного существования: он не смог создать ситуацию, при которой Декарта как субъекта переживаний и мыслей вовсе не существовало бы, однако он был бы обманным путем вовлечен в переживание чего-либо и в мысли о том, что на самом деле он существует. Полное отсутствие мыслей и переживаний – полное отсутствие внутренней сознательной жизни – влечет за собой полное отсутствие существования личности. Напротив, присутствие каких-либо мыслей или других ментальных переживаний означает, что автор этих мыслей или субъект этих переживаний существует: я мыслю, я переживаю, значит, я существую.

Хотя мы не можем быть уверены в существовании материальных, или физических, объектов, – возможно, деревья, горы и дома, которые мы видим, – всего лишь галлюцинации, – мы тем не менее можем быть уверены в том, что наши мысли и переживания действительно существуют. Согласно Декарту, мы можем сделать вывод о том, что само наше существование тесно связано с этими чисто ментальными вещами. В своей основе мы – это разум (или душа), фундаментальная часть которого – мысли и осознанные переживания. Сам Декарт сказал о себе, что он – не более чем вещь, которая думает, т. е. имеет «разум» или «душу». Субстанция ментального мира, или сознания, есть мысль и переживание. Декарт дал этой субстанции латинское название «res cogitans», что означает «субстанция, которая думает». Термином «мышление» он обозначал не только внутреннюю вербальную речь (то, что мы обычно называем «мышлением»), но и другие ментальные переживания, в том числе ощущения, восприятие, физические переживания и чувства: более или менее все, что мы сейчас включаем в понятие «сознание».

Ментальный мир отличается от физической материи, которую Декарт назвал «res externa», что в буквальном переводе означает «пространственно расширяющаяся субстанция». В отличие от нее ментальная субстанция не имеет ни пространственного расширения, ни определенного местоположения; это единая, цельная душа, которую невозможно разделить на части, как физический объект. Мы – существа, состоящие из «res cogitans», мы – осознающие разумные существа, мыслящие, но наш разум не занимает места в пространстве. Наши физические тела представляют собой не мыслящую материю, но они занимают место в пространстве, они состоят из «res externa». Следовательно, наша душа кардинально отличается от нашего тела и не зависит от него и может продолжать существовать даже без той физической, материальной оболочки, которую мы называем своим телом.

Тем не менее, согласно Декарту, между телом и душой существует настолько тесная связь, словно имеет место взаимопроникновение. Разум, или душа, не может находиться ни в одной определенной части тела; причинная связь между этими двумя мирами осуществляется через мозг, а конкретно – через небольшую железу, которая называется шишковидным телом. Декарт знал о существовании сенсорных и моторных нервов, опосредующих наши ощущения, восприятие и двигательную активность, и поэтому считал шишковидное тело тем местом, которое могло бы быть каналом между мозгом и душой. Во-первых, шишковидное тело находится в центре мозга, что делает его идеальной «штаб-квартирой», контролирующей сенсомоторную активность. Во-вторых, в отличие от многих других органов мозга, которые существуют в «двух экземплярах», т. е. в каждом полушарии, шишковидное тело – единственный непарный орган мозга. Анатомическая уникальность шишковидного тела прекрасно сочетается с ментальной уникальностью сознания. В-третьих, шишковидное тело расположено в центре мозга между полушариями в месте межталамического сращения, на крыше третьего желудочка головного мозга. Средневековые теории, которые процветали в додекартовы времена, исходили из того, что душа (в форме «жизнерадостности») находится в жидкостях, заполняющих именно желудочки мозга, а не нервные ткани. В своей теории Декарт сохранил древнюю идею о том, что связь между телом, мозгом и душой осуществляется через жидкости, содержащиеся в желудочках мозга. Считалось, что вибрации шишковидного тела трансформируются в вибрации жидкостей в третьем желудочке, которые затем передаются в мышцы в виде команд, приводящих конечности в движение. Считалось также, что нервы представляют собой полые трубки, аналогичные гидравлическим водопроводным трубам, которые дистанционно оказывают причинное влияние на мышцы вследствие изменения гидравлического давления в нервах. Соответственно считалось, что стимулирование сенсорных нервов передается в мозг, где трансформируется в вибрации жидкости в желудочках, которые передаются шишковидному телу, направляющему их душе.

Таков вкратце интеракционистский дуализм Декарта (рис. 1.1).

Рис. 1.1. Интеракционистский дуализм

На этом рисунке схематически изображено, как мозг и душа осуществляют двустороннее причинное взаимодействие во времени. 1. Активность мозга оказывает причинное влияние на сознание (мозг > причинности сознания, что символизирует стрелка, направленная вверх). Такое происходит, например, когда зрительная информация поступает в зрительную кору, и у наблюдателя возникает осознанное зрительное восприятие. 2. Содержание сознания в душе одного и того же человека оказывает взаимное причинное влияние (сознание > причинности сознания, что символизирует стрелка между двумя облаками сознания). Такое происходит, в частности, тогда, когда осознанное восприятие вызывает осознанную мысль или намерение совершить какое-либо действие. 3. По меньшей мере некоторое содержание сознания оказывает причинное влияние на активность мозга и вследствие этого – также и на поведение (сознание > причинности мозга, или ментальной причинности, что символизирует стрелка, направленная вниз). Такое происходит, например, тогда, когда осознанное намерение совершить какое-либо действие вызывает изменения в двигательной коре, где инициируется поведение.

Хотя с тех пор, как Декарт сформулировал эти идеи, прошло около 400 лет, его теория остается предметом дискуссий и критики в современной литературе о сознании. Разумеется, лишь немногие современные ученые и философы защищают нечто похожее на интеракционистский дуализм. Однако никому не удалось решить проблему сознания в терминах недуалистической теории, так что Декарт в этом смысле ничуть не хуже какого-либо другого ученого! У нас до сих пор нет научной теории, которая бы раз и навсегда объяснила, как субъективная психологическая реальность связана с объективной физической и биологической реальностью. Следовательно, дуализм еще окончательно не побежден. Он еще может вернуться. Однако если идея нефизической души вернется и будет серьезно обсуждаться как научная гипотеза, нам придется основательно пересмотреть наши современные научные представления о мире! Но большинство ученых и философов к этому не готовы и попытаются сначала всячески помешать этому, прежде чем согласятся рассматривать дуалистическую теорию сознания. Они не видят никаких свидетельств в пользу этой теории. А это значит, что дуализм стал самым последним прибежищем, приемлемым только в том случае, если ничто другое не сработает.

Возможно, самая серьезная проблема интерактивного дуализма заключается в объяснении ментальной причинности, или того, как нефизическая ментальная субстанция влияет на активность мозга, физической субстанции, таким образом, что именно она управляет нашим поведением. Эпифеноменализм представляет собой способ избавиться от этой проблемы: он отрицает возможность ментальной причинности – самой идеи о том, что события в сознании влияют на объективный физический мир. Иными словами, нефизическая ментальная реальность не может причинно влиять на физическую материю, или на активность мозга. Однако эпифеноменализм признает другую причинность: влияние физического мира на мир ментальный. Физические изменения в сенсорных системах и в мозге вызывают осознанные события в нашей субъективной психологической реальности. Благодаря однонаправленной причинности от внешнего мира к мозгу и далее к сознанию мы осознанно ощущаем и воспринимаем окружающий нас мир. Физическая мозговая активность вызывает явления двух типов: дальнейшие физические изменения в мозге, которые в конечном итоге становятся причиной нашего поведения, доступного наблюдению, и таких событий в сознании, как ощущения, восприятие, мысли, намерения и планы действий. Однако нефизические события в сознании не имеют никакого причинного результата. Они не вызывают никаких изменений в мозге и никаких дальнейших событий в сознании. С причинной точки зрения события в сознании – это тупик. Их сравнивали с нематериальными тенями, которые отбрасывает физическая мозговая активность, с тенями, которые «слоняются вокруг» мозговой активности, или, возможно, «над» ней, но не выполняют решительно никакой работы и не оказывают никакого влияния ни на что (рис. 1.2).

Рис. 1.2. Эпифеноменализм

На рисунке схематически изображено одностороннее причинное взаимодействие мозга и сознания во времени. 1. Активность мозга оказывает влияние на сознание (мозг > причинность сознания, что символизирует стрелка, направленная вверх). Такое происходит, например, когда зрительная информация поступает в зрительную кору и в сознании наблюдателя возникает зрительное восприятие. 2. Начальная мозговая активность в зрительной коре вызывает дальнейшую активность, которая распространяется по другим зонам коры (чисто физическая причинность между мозговыми активностями символически представлена черной стрелкой, направленной слева направо). Дальнейшая активность мозга одновременно оказывает дальнейшее причинное влияние на сознание (вторая стрелка, направленная вверх). Само по себе сознание не оказывает ни на что никакого причинного влияния (причинных стрел, возникающих в сознании, нет).

Следовательно, сила эпифеноменализма заключается в том, что он способен объяснить все поведение человека исключительно физическими причинами. Физическая стимуляция вызывает изменение состояния мозга, что приводит к дальнейшим изменениям состояний мозга, в свою очередь вызывающих поведение, которое можно наблюдать. В терминах научного объяснения больше сказать нечего. Таких объективных причинных механизмов физического мира, как паттерны возбужденных нейронов мозга, вполне достаточно для того, чтобы объяснить все аспекты человеческого поведения. Поскольку научные объяснения преимущественно не что иное, как подробные описания причинных механизмов, объясняющих наблюдаемое поведение, мы должны быть благодарны психологии (или когнитивной нейрологии), способной объяснить все объективные данные, которые мы когда-либо получим, простым обращением к чисто физическим (химическим, биологическим и т. д.) механизмам. Нефизические явления (ментальные, субъективные, сознательные) не нужны ни для каких объяснений. Они – эпи-феномены, всего лишь вторичные, или побочные, эффекты мозговой активности.

К несчастью, освобождение от ментальной причинности – это обоюдоострый меч. Без сомнения, самый значительный недостаток эпифеноменализма заключается именно в том, что он не отводит нашей ментальной жизни никакой активной роли в мире. Наш поток сознания – это всего лишь тени, влекомые мозгом, а мы сами, как индивиды, наделенные сознанием, – не более чем пассивные наблюдатели, чье существование в мире не имеет ни для кого никакого значения. В лучшем случае наш удел – езда на машине «с ветерком», безнадежное барахтанье в потоке сознания, однако во власти иллюзии, что мы контролируем свое поведение и вольны решать, что нам дальше делать. На самом же деле мы ничего не контролируем и наша осознанная воля – не более чем обман. Мы подобны теням, которые ошибочно отождествляют себя с физическими объектами, отбрасывающими эти тени, и верят, что от них что-то зависит, поскольку изменения физических объектов тесно коррелируют с нашими переживаниями. Тень, которую отбрасывает молоток, может верить в то, что именно она контролирует действия молотка, и вызывает движения физического молотка, и ударяет по гвоздю, и вгоняет физический гвоздь в доску. Мы совершаем точно такую же ошибку, полагая, что мы, как сознающие субъекты, контролируем свое собственное поведение. Всю работу выполняют физические процессы в мозге, и наше сознание следует за ними, как тень.

Фатальная проблема эпифеноменализма заключается в том, что представление о людях как о пассивных наблюдателях, похожих на тени, находится в разительном противоречии с нашими убеждениями и непосредственными переживаниями, касающимися нас самих. Согласно эпифеноменализму, все нижеследующие утверждения ложны: жажда заставляет меня пить, чувство боли заставляет меня принять аспирин, мои тщательно продуманные планы и серьезные размышления заставляют меня действовать именно так, а не иначе; то, что я вижу вокруг себя, причинно руководит моим поведением и т. д. Наш повседневный опыт, связанный с нашей способностью контролировать, с нашей субъективной психологической реальностью, причинно влияющей на наше поведение, настолько силен, что мы не готовы так просто расстаться с ним. Очень трудно принять представление о себе самих, согласно которому мы – всего лишь наделенные сознанием марионетки, которые мозг «дергает за ниточки» и которые в противном случае были бы лишенными сознания биомеханическими зомби. Напротив, мы воспринимаем себя осознающими людьми, чье доступное наблюдению поведение преимущественно определяется ментальными событиями, происходящими в нашей субъективной психологической реальности. Мы – наше сознание – играем в мире важную роль и можем изменять мир, потому что наше внешнее поведение направляется внутренней осознанной жизнью.

Следовательно, нам трудно принять точку зрения эпифеноменализма для себя самих. Наша жизнь как существ, наделенных сознанием, была бы совершенно бесполезна; мы были бы беспомощными зрителями, запертыми в гигантском кинотеатре виртуальной реальности, которые вынуждены смотреть фильм без какой-либо возможности повлиять на его события.

Эпифеноменализм редко воспринимается как недвусмысленная теория сознания. Скорее он представляет собой ситуацию (или ловушку), в которой оказываются многие теоретики, загнавшие себя в угол тем, что в качестве основной идеи стали продвигать исключительно физикалистскую теорию сознания. Возможно, чисто физикалистская теория неплохо объясняет ощущения, восприятие, познание, действия и поведение как объективные явления, не связанные с сознанием. Эпифеноменализм дает знать о себе тогда, когда нашей внутренней, ментальной жизни не предлагается никакого объяснения. Похоже, что в этой теории все работает безупречно даже без ментальной жизни. Следовательно, чтобы в физикалистской теории все-таки нашлось какое-то место нашей субъективной психологической реальности, в качестве последнего прибежища сознание трактуется как эпифеномен, парящий где-то над физической материей, где-то за пределами всех объективных нейронных и когнитивных механизмов, выполняющих всю реальную работу. Эпифеномен никоим образом не может вмешаться в физическую работу «реальных» механизмов, а потому его легко можно «встроить» в любую физикалистскую теорию, ничего не изменив в общей картине.

В 70-х годах XIX века британский физиолог и философ Томас Генри Хаксли защищал нейрофизиологическую версию эпифеноменализма. В 80-х годах XX века американский лингвист и когнитивный психолог Рэй Джекендофф (Ray Jackendoff, 1987) защищал когнитивную теорию сознания, включавшую в себя эпифеноменализм, а в 90-х годах австралийский философ Дэвид Чалмерс (David Chalmers, 1996) сформулировал философскую теорию сознания, согласно которой субъективные переживания признавались несущественными, вследствие чего можно сказать, что эта теория как минимум приближается к эпифеноменализму. Следовательно, эпифеноменалистские теории нетрудно найти даже в современном потоке исследований сознания. Действительно, они распространены гораздо больше, чем интеракционистские теории. Однако они вряд ли более убедительны, чем интеракционистский дуализм. Слабость интеракционизма заключается в том, что он даже не пытается объяснить механизмы ментальной причинности, тогда как слабость эпифеноменализма заключается в том, что он решительно отрицает сам факт ее существования. Поскольку ни один из этих подходов нельзя назвать убедительным, возможно, нам следует искать другие теории, заслуживающие большего доверия.

Может возникнуть вопрос, почему эпифеноменализм вообще считается разновидностью дуализма. Это объясняется тем, что все формы эпифеноменализма постулируют существование ментального мира, не имеющего никаких причинных механизмов. Для того чтобы некий физический феномен, существование которого можно обнаружить или эмпирически протестировать, был признан как «реальный» наукой, он должен обладать как минимум некоторыми причинными воздействиями. Если существование этой постулируемой сущности не оказывает никакого влияния на то, что происходит в физическом мире, совершенно невозможно ни обнаружить ее, ни доказать факт ее существования или отсутствия. Феномен, не имеющий никаких причинных воздействий, не может быть обнаружен объективно или эмпирически, потому что он не оказывает никакого влияния ни на физические измерения, ни на инструменты, какими бы сложными они ни были. Следовательно, любая теория, постулирующая сущности, не обладающие причинными воздействиями, определенными в эксперименте или реально описанными, тем самым постулирует нефизические сущности. Именно это и превращает эпифеноменализм в разновидность дуализма.

Однако нефизические сущности, постулируемые эпифеноменалистской теорией, можно рассматривать как состоящие в основном из нефизической субстанции или как физическую материю, обладающую нефизическими свойствами. В первом случае речь идет о теории, представляющей субстантивный дуализм, а во втором – дуализм свойств. На самом деле большинство современных версий эпифеноменализма ближе к дуализму свойств, чем к субстантивному дуализму. Они исходят из того, что некоторые виды нейронной активности, или превращения входящей информации в исходящую, – или, возможно, квантовые явления, имеющие место в мозге, – обладают эпифеноменальными признаками или свойствами. Следовательно, наша субъективная психологическая реальность должна состоять из этих нефизических признаков, возникших из физических признаков и активности мозга. Дуализм свойств в сочетании с эпифеноменализмом может очень близко подойти к эмерджентному материализму, к теории, которую мы подробно рассмотрим в разделе «Монистические теории сознания».

Похоже, что причинное взаимодействие ментального и физического нельзя объяснить научными терминами. Эпифеноменализм избавился лишь от половины этой проблемы, отрицая причинное влияние ментального мира на мир физический. Но разве не столь же таинственно и то, как проявляется обратное причинное влияние? Как нейронная активность мозга получает доступ к нефизическому сознанию? Причинная граница раздела физического и ментального миров нуждается в объяснении.

Мужественно примирившись с этим, параллелизм напрочь отрицает какую бы то ни было причинную связь между физическим и ментальным мирами (рис. 1.3).

Мы заблуждаемся не только тогда, когда полагаем, что наши действия вызываются осознанными ментальными состояниями, но и тогда, когда думаем, что наши ощущение и восприятия вызывает физическая стимуляция и следующая за ней нейронная активность мозга. Параллелизм признает, что окружающая нас физическая реальность и наша внутренняя психологическая реальность существуют синхронно, в полной гармонии. Однако неправильно объяснять гармонию физических и ментальных событий существованием между ними причинно-следственной связи. Между двумя мирами существует лишь идеальная корреляция. Спутать корреляцию с причинной связью очень легко, и в действительности мы постоянно это делаем. В фильмах, когда мы видим разговаривающего человека или разбивающееся оконное стекло, мы в то же самое время слышим звуки, которые идеально совпадают во времени со зрительными событиями, и благодаря этому автоматически считаем, что звуки генерируются зрительными изображениями и их источники расположены в одном месте. На самом же деле изображения, проецируемые на экран, конечно же, не оказывают никакого причинного влияния, которое можно было бы зафиксировать с помощью слуха. Однако существует стереоскопический саундтрек, который коррелирует с изображениями и находится в полной гармонии с ними. Эта корреляция и создает иллюзию, что зрительные события вызывают слуховые события. Но если саундтрек не синхронизирован с изображениями, иллюзия пропадает и мы замечаем, что между изображениями и звуками нет причинно-следственной связи.

Рис. 1.3. Параллелизм

На рисунке схематически представлено, как мозг и сознание прекрасно синхронизированы во времени без какого бы то ни было причинного влияния друг на друга. Активность мозга и содержание сознания происходят в одно и то же время, но параллельно друг другу– Активность мозга оказывает причинное влияние только на его дальнейшую активность, а одно содержание сознания – на другое содержание сознания. При предъявлении зрительного стимула связанная с ним начальная активность мозга вызывает дальнейшую активность мозга (чисто физическую причинность между активациями мозга символизирует черная стрелка, направленная слева направо). Одновременно содержание сознания оказывает причинное влияние на другое содержание сознания (сознание > причинность сознания символизируется стрелкой между двумя «облаками» сознания). Это происходит, в частности, когда осознанное восприятие вызывает осознанную мысль или намерение действовать.

Следовательно, у нас, как минимум, есть возможность представить себе, что причинное взаимодействие ментального и физического может быть иллюзией, вызванной безупречной корреляцией и синхронизацией. Но если безупречную корреляцию нельзя объяснить причинно-следственной связью, чем ее вообще можно объяснить? Философ Готфрид Лейбниц (1646-1716) верил в заранее установленную гармонию, которая синхронизирует события без всякой причинно-следственной связи между ними. Если физический и ментальный миры полностью детерминированы так, что все, что произойдет в них, предопределено, тогда достаточно одновременно для обоих миров нажать копки «старт», и гармония между ними сохранится навеки. Совсем как в кино: если череда событий и череда звуков безупречно определены таким образом, что идеально коррелируют в любой точке, достаточно одновременно запустить оба трека и дать им возможность проигрываться с одной и той же скоростью, чтобы идеальная гармония между ними автоматически сама позаботилась о себе.

Но есть одна маленькая проблема: во-первых, как устанавливается корреляция двух разных миров и кто в этом случае одновременно нажимает две кнопки «старт»? Лейбниц считал ответственным за это Бога.

Окказионализм – разновидность параллелизма – объясняет ментальную и физическую синхронность несколько иначе. Согласно этой теории, гармония между двумя мирами не установлена заранее, а устанавливается отдельно для каждого события или случая. Бог (или Его воля) действует каждый раз, когда возникает необходимость гармонизировать два события, происходящих по разные стороны границы, разделяющей ментальный и физический миры. Если сторонники окказионализма правы, у Бога не должно быть ни минуты покоя, ибо для того, чтобы душа и материя шли рука об руку, необходимо постоянное божественное вмешательство!

Взгляд параллелизма на мир основан на теистической, религиозной вере и божественном вмешательстве. Современный научный взгляд на мир не допускает объяснений или теорий сознания, основанных на религиозных идеях. Поэтому проблемы, созданные параллелизмом, по меньшей мере столь же велики, как и те проблемы, от которых он избавился. Следовательно, не приходится удивляться тому, что теориям, подобным параллелизму, трудно проникнуть в современную науку о сознании.

Итак, мы рассмотрели основные дуалистические теории сознания: интеракционизм, эпифеноменализм и параллелизм. У каждой из этих теорий есть свои сильные и слабые стороны. Но ни одна из них даже отдаленно не может претендовать на роль правдоподобной современной научной теории связи сознания и мозга, скорее на эту роль могут претендовать некоторые версии монистической теории. Ниже мы познакомимся с основными теориями, отрицающими дуализм мозга и сознания и считающими, что мозг и сознание образованы одной и той же субстанцией.

Выше монизм был определен как доктрина, которая исходит из того, что вся Вселенная, включая сознание и мозг, образована единой базовой субстанцией. Монистический материализм, или физикализм, считает эту базовую субстанцию физической материей, монистический идеализм считает ее ментальной субстанцией, или сознанием, а нейтральный монизм полагает, что эта субстанция и не материальна, и не ментальна, а представляет собой «нечто другое». Мы начнем с рассмотрения основных версий монистического материализма.

Сила материализма заключается в том, что он прочно базируется на естественных науках и на современном научном взгляде на мир. Все, что лучшие теории в физике, химии и биологии говорят о природе физической материи, органической или неорганической, воспринимается материализмом как должное и как полная картина мира. Поэтому в своем объяснении сознания материализм не может обращаться ни к ментальности, ни к божественному вмешательству, ни к чему-либо другому, что выходит за пределы естественных наук.

Но, к несчастью, в силе материализма таятся зерна его слабости. Главная проблема современного научного взгляда на мир и естественных наук, включая биологию и нейронауки, заключается в том, что они – в соответствии со своими основополагающими принципами – не способны описать или объяснить сознание, субъективную психологическую реальность, которая, конечно же, теснейшим образом связана с мозгом. Поэтому главным вызовом для материалистических теорий является объяснение того, как сознание вписывается в материалистическую картину мира. Можно отметить три принципиальных пути решения этой проблемы:

1) мы заблуждаемся относительно сознания, ничего подобного на самом деле не существует, это всего лишь иллюзия, созданная сбитым с толку повседневным мышлением или языком;

2) сознание реально, но представляет собой всецело физическое явление, обычный нейрофизиологический процесс, протекающий в мозге, и

3) сознание реально и материально, но оно – весьма специфический тип мозговой активности более высокого уровня, не похожей ни на один нейрофизиологический процесс низшего уровня, известный нам сегодня, хотя специфический более высокий нейрофизиологический уровень сознания полностью базируется на более низком уровне, на ординарной нейрофизиологии.

Направление (1) называется элиминативным материализмом, ибо оно старается элиминировать (изъять) из науки само понятие «сознание». Направление (2) известно как редуктивный материализм, потому что оно старается редуцировать сознание в нечто другое – в обычную нейрофизиологию, с которой науке проще «разобраться». Направление (3) – это эмерджентный материализм, поскольку он утверждает, что совершенно новый тип физических явлений более высокого уровня, в частности субъективное сознание, может возникнуть из сложной организации простых физических явлений более низкого уровня, каковыми являются нейрофизиологические процессы, протекающие в мозге. Ниже мы более подробно рассмотрим каждую из этих теорий, уделяя особое внимание их сильным и слабым сторонам и общей достоверности.

На первый взгляд отрицание самого факта существования сознания может показаться откровенной авантюрой, которую трудно оправдать каким бы то ни было разумным аргументом. Однако на самом деле у сторонников элиминативного материализма есть веские основания для того, чтобы предложить изъять (элиминировать) сознание из научного оборота. Их аргументация основана на истории науки, которая свидетельствует о том, что некоторые другие феномены оказались иллюзиями, вследствие чего и были элиминированы из науки. Почему бы сознанию не разделить их судьбу?

Наиболее известный пример дает нам история химии. Флогистон был призван объяснить то, что происходит в результате горения. Флогистоном было названо таинственное вещество, которое якобы выделялось при горении, когда появлялись пламя и тепло. Однако когда первые химики начали тщательно изучать горение, никакого флогистона им обнаружить не удалось. Вместо этого ими было открыто вещество, получившее название «кислород», которое вело себя диаметрально противоположно тому, как якобы вел себя флогистон. Кислород не выделяется из горящего вещества. Напротив, процесс горения заключается в том, что горящее вещество адсорбирует кислород из окружающего воздуха и соединяется с ним. Кислородная теория горения заменила теорию флогистона, и вещество, названное «флогистоном», было исключено из научного оборота как нечто несуществующее.

В начале XIX века многие астрономы считали, что обнаружили новую планету, которую они назвали Вулканом. (Разумеется, речь идет не о вымышленной родной планете мистера Спока, героя телесериала «Звездный путь», а о реальной планете нашей Солнечной системы). Гравитационное влияние Вулкана было заметно по влиянию на орбиту другой планеты, Меркурия, и начали появляться сообщения о прямых наблюдениях за планетой, проходящей на фоне солнечного диска. Однако со временем выяснилось, что эти наблюдения не согласуются ни с одной из вычисленных орбит новой планеты и что невозможно предсказать, когда ее можно будет увидеть. Избежать этого несоответствия можно было в двух случаях: либо планета должна была вести себя еще более изменчиво и непредсказуемо, либо ее вообще не существовало. В конечном итоге гипотеза о существовании этой планеты была отвергнута. Вулкан, целая планета, в существование которой прежде верили, была без сожаления изъята из научного представления о мире!

Если можно элиминировать химические вещества и целые планеты, почему нельзя элиминировать сознание? Сознание, подобно флогистону и планете Вулкан, «держится» на чрезвычайно шаткой теории. Действительно, «теорию», на которой оно базируется, вообще вряд ли можно назвать научной. Это часть интуитивной теории, которой мы, люди, вооружены от рождения и которая называется по-разному: народной психологией, бабушкиной психологией или моделью психического сознания. Все нормально развитые люди по мере того, как они растут в социальном взаимодействии с другими людьми, учатся использовать эти теории. Когда мы видим, как другой человек совершает какое-то действие, например зажигает свет в темной комнате, мы интерпретируем его поведение, проецируя сознание на поведенческую систему. Ага, он захотел увидеть, что находится в комнате, и знал, что может включить свет, повернув выключатель, и вот теперь он осматривает комнату и видит то, что в ней находится. Желания, убеждения и восприятия – все это осознанные ментальные события, которые, как мы допускаем, происходят в сознании человека, и эти не поддающиеся наблюдению внутренние состояния объясняют, почему он ведет себя именно так, как он себя ведет.

Мы научились автоматически одушевлять, или приписывать сознание, не только себе подобным людям, но и животным, и роботам, и вообще всем реально существующим объектам, демонстрирующим сложное автономное поведение. Мы легко «одушевляем» двигающиеся без вмешательства людей машины, используя для их описания такие выражения, как «стараются сделать» или «хотят сделать», «что они воспринимают и что думают об окружающем их мире» и т. д. Когда видишь управляемые компьютером пылесос или газонокосилку, которые совершенно самостоятельно выполняют свою работу так, словно их действия направляет сознающий разум, чрезвычайно трудно удержаться и не одушевить их!

Народная теория сознания, независимо от всех «одушевлений», в которые мы вовлекаемся, не научная теория. Это всего лишь причуда социального восприятия человека, возможно, встроенная в мозг в процессе эволюционной истории, ибо она была полезна для предсказания поведения других. Нет никакой гарантии, что народная теория дает точную картину разума. В том, что касается роботов, пылесоса и газонокосилки, она точно заблуждается! Народные теории и в других областях науки, в биологии и в физике, оказались совершенно ошибочными, и когда появились настоящие научные теории, с ними пришлось расстаться.

Аргумент сторонников элиминативного материализма заключается в том, что в эмпирической науке народную теорию относительно психологии сознания ждет участь народных теорий в биологии и физике: она бесследно исчезнет. Представление о том, что каждый индивид (и прочие сложные системы) обладает душой, или субъективной психологической реальностью, или сознанием, – всего лишь часть народной теории в психологии. По мере того как эмпирические науки, и в первую очередь когнитивная нейрология, будут прогрессировать и появятся новые методы визуализации работы мозга, в нем не будет найдено ничего, что соответствовало бы нашим наивным представлениям о внутренней субъективной реальности. Само понятие «сознание» окажется бесполезным для описания реальности, обнаруженной в мозге, точно так же как флогистон оказался бесполезным для химической теории горения. Необходимо элиминировать сознание из науки и заменить его нейронаучными понятиями. Нейронаука будущего ответит на вопросы о том, как работает мозг и как он управляет нашим поведением, но в этих ответах не будет упоминания ни о «сознании», ни о чем другом, даже отдаленно напоминающем его.

Понятие «сознание» не только исключительно понятие народной теории, но и безнадежно невразумительное. Похоже, никто не может определить, что оно означает. У разных людей совершенно разные представления о том, что такое «сознание», вследствие чего в науке нет даже логически последовательной концепции сознания. Подобная концептуальная путаница – дополнительная гарантия того, что «сознание» никогда не будет «найдено» ни в мозге, ни где-либо в другом месте и что нейрология не нуждается в таких понятиях для создания окончательной Единой теории мозга.

Философы Пол и Патрисия Черчланд, возможно, самые известные представители элиминативного материализма. В 1988 году Патрисия написала в духе элиминативного материализма о том, какая участь ждет сознание в нейрологии: «Скорее всего, разные науки, изучающие проблему "душа-тело", придут к унифицированным объяснениям. Возможно, в них не будет места "сознанию", потому что из новой системы взглядов оно уйдет так же, как ушли "теплотворная жидкость" или "жизненный дух"» (Churchland, 1988, р. 301). Другой сторонник элиминативного материализма, философ Кейтлин Уилкс высказалась еще более откровенно: «Термин "сознание" и его "родственники" для научных целей и бесполезны, и необязательны... отказ от них не ограничит исследований» (Wilkes, 1988, pp. 38-39).

Однако подобные мнения высказывались преимущественно до 90-х годов XX века, когда возникла современная наука о сознании. Сегодня гораздо труднее найти активных сторонников полного элиминирования сознания; возможно, причина этого заключается в том, что в этой области науки уже слишком много высококачественных эмпирических исследований и ее прогресс очевиден. В своих более поздних работах Патрисия Черчланд уже не призывает к «элиминированию сознания», а осмотрительно защищает подход к сознанию как к природному явлению, которое может быть изучено как научно, так и интроспективно (Churchland, 2002).

Главный недостаток элиминативного материализма заключается в полнейшем неправдоподобии того, что касается применения идеи элиминирования к сознанию. Сознание кардинально отличается от таких теоретических научных понятий, как вещество флогистон или планета Вулкан. Сознание – не гипотетическая сущность, придуманная нами, потому что она хорошо объясняет наши наблюдения или поведение других людей. Напротив, это субъективная психологическая реальность, непосредственно присутствующая в нас в каждый момент нашей жизни. Сознание как эмпирическая реальность, непосредственно представленная каждому, формирует информацию, а не теорию. Эту информацию может обнаружить каждый в любой момент.

Следовательно, отрицание существования сознания – это не то же самое, что отрицание существования флогистона; оно аналогично отрицанию того, что является доказательством горения: тепла, пламени и дыма. Разумеется, если вы сознательно откажетесь видеть эти доказательства или притворитесь, что не видите их, а также откажетесь признавать факт существования горения, тогда вам не нужно объяснять его. Отрицание данных, которые доступны всем, не может убедить никого.

Как можно воспринять всерьез элиминативную точку зрения, не говоря уже о том, чтобы защищать ее? Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется углубиться в такие понятия, как «наука» и «информация». Согласно традиционному представлению естественных наук, в качестве источников информации рассматриваются только те явления, за которыми можно наблюдать объективно или открыто. За нашей субъективной психологической реальностью нельзя наблюдать ни одним из этих способов; можно наблюдать только за активностью мозга и поведением. Результаты объективных наблюдений за мозгом и поведением не выявляют где-либо внутри нас ничего похожего на сознание, на субъективный «мир» переживаний. Сознание открывается нам только внутри нас, когда мы выступаем в роли субъектов переживаний в собственном сознании. Процесс обладания переживаниями – существование сознания – ученые не могут ни увидеть, ни выявить с помощью научных инструментов, наблюдая за нами со стороны.

Естественные науки не признают «точку зрения от первого лица» валидным источником информации, поэтому есть возможность утверждать, что субъективные переживания не являются частью общей научной информации, которую должны объяснять науки. С объективной точки зрения стороннего наблюдателя сознания (как информации) не существует; существуют только поведение и активность мозга, а это значит, что нетрудно, а может быть, даже и необходимо, элиминировать сознание из науки как ошибочную гипотезу народной психологии.

Хотя с другой стороны, критики элиминативизма могут возразить, что мы не обязаны принимать точку зрения стороннего наблюдателя на естественные науки как истину в последней инстанции. Если сознание, само существование которого, согласно Декарту, не вызывает никаких сомнений, тем не менее отрицается определенной наукой, это значит, что серьезные проблемы есть у этой науки, а не у сознания. Задача науки – достоверно описывать и объяснять, как мир «работает» и из каких сущностей состоит. Если в мире существуют субъективные феномены, отрицать которые невозможно, но которые не могут быть зафиксированы и осмыслены с традиционной точки зрения естественных наук, необходимо пересмотреть эту научную точку зрения таким образом, чтобы она «прозрела» в отношении сознания. Нам нужна наука, которая признает реальность внутреннего субъективного мира и серьезно отнесется к ней. Самое малое, что может сделать наука, – перестать делать вид, будто такой реальности не существует.

Итак, битва бушует, обнажая, возможно, фундаментальную причину, почему наука испытывает такие трудности с сознанием. Возможно, природа сознания несовместима с традиционной научной практикой. Возможно, кругозор наших естественных наук слишком узок. Как бы там ни было, элиминативному материализму не удается убедить нас в том, что проблему сознания можно решить, просто игнорируя ее. Самое меньшее, что следовало бы сделать элиминативному материализму, если он хочет кого-то убедить, – предложить альтернативу, чисто нейронаучную и якобы самую совершенную теорию без каких бы то ни было ссылок на сознание, которая откроет нам глаза на то, как «работает» фактическая реальность. В химии все отказались от флогистона и больше не возвращались к нему после того, как была убедительно доказана функция кислорода. Я полагаю, что все точно так же откажутся и от сознания, если сторонники элиминативизма предложат подробную и убедительную теорию, которая ответит на все наши вопросы о душе и мозге, заменив сознание чем-нибудь другим. Но до тех пор, пока не появится подобная альтернативная теория, элиминативный материализм остается отчаянной попыткой отрицать существование проблемы вместо того, чтобы предложить ее достойное решение.

В отличие от элиминативного материализма редуктивный материализм хотя бы признает существование осознанных ментальных явлений. Говоря о существовании сознания, мы не совершили ошибки. Но мы допустили серьезную ошибку, полагая, что сознание и мозг представляют собой две совершенно разные сущности. На самом деле это не так. Сознание и мозг – это одно и то же. Поэтому редуктивный материализм утверждает, что само по себе сознание – заурядная физическая сущность или процесс, происходящий в мозге, отличные от всех прочих известных нам физических сущностей и мозговых процессов. Следовательно, мы ошиблись только относительно базовой природы сознания, а не самого факта его существования.

Соответственно редуктивный материализм признает существование осознанных ощущений, восприятия, эмоций, мыслей и т. д., имеющих место в наших головах. Существует и субъективная психологическая реальность. Однако редуктивный материализм не признает того, что субъективная психологическая реальность есть нечто, отличное от мозга – от объективной нейронной реальности. Наша обиходная идея о том, что это не одно и то же, не более чем иллюзия. Сознание – это процесс, протекающий в мозге, и больше ничего. Сознание идентично череде состояний нейронной активности. Иными словами, сознание может быть редуцировано (низведено) до мозга.

Современная идея редукции сознание-мозг была впервые сформулирована в середине XX века философами Уллином Т. Плейсом и Дж. Дж. Смартом, связавшими ее с более общими редукционистскими идеями, которые были популярны в то время в философии: с моделью интертеоретической редукции Эрнста Нейджела и с дедуктивно-номологической моделью Карла Хемпеля. В более позднее время Джагвон Ким (Jaegwon Kim, 1998, 2005) переформулировал идеи физикалистской редукции сознание-мозг, чтобы они лучше соответствовали тому, что происходит в естественных науках, когда что-то объясняется. Хотя Ким защищает исключительно физикалистский и редукционистский взгляд на сознание, он является автором модной среди нынешних философов точки зрения, суть которой заключается в том, что хотя остальную часть ментальности можно легко редуцировать до мозга, или «физикализировать», этой участи избегает лишь одно сознание, которое представляется нередуцируемым.

Редуктивный материализм, подобно элиминативному материализму, как правило, прибегает к аргументам, почерпнутым из истории науки. Теории, описывающие явления одного типа, иногда успешно превращались в более общие теории, описывающие явления другого рода. Сторонники редуктивного материализма надеются, что подобное в скором времени произойдет и на границе нейронауки и психологии.

В истории науки известны несколько случаев, когда старый термин, возможно, возникший в «народной психологии» и в разговорной речи, был заменен научным термином, обозначавшим то же самое, но с другим описанием. Разговорный термин «свет» (видимый) был заменен научным термином «электромагнитные волны определенной длины» (к которым восприимчив человеческий глаз). Разговорное понятие «вода» было заменено химической формулой «H₂O», понятие «тепло» (или «температура» твердого тела) было заменено понятием «средняя кинетическая энергия молекул». Иными словами, «свет», «температура» и «вода» оказались не чем иным, как некоторыми физическими сущностями, описанными и объясненными физикой. Следовательно, «свет» можно идентифицировать с определенным спектром электромагнитной энергии, а воду – с некоторым химическим веществом. Короче говоря: «вода = H₂O».

В философии науки подобное тождество названий («X=Y») сущностей старой теории и сущностей новой, более сложной, теории считается критически важными шагами в превращении старой теории в новую. (Вследствие этого в философии редуктивный материализм также называется «теорией идентичности» или «теорией идентичности моделей»). Тождество определений называется также «законами моста», или «принципами моста». Это название связано с тем, что, допустим, утверждение «вода=Н20» воспринимается как «закон» (природы), и этот закон, или принцип, создает мост от старого к новому, от узкого понятия к более широкой и сложной научной концепции сущностей, о которых идет речь. После того как такие мосты возведены, старые понятия и вся старая теория могут быть отброшены и все явления, которые когда-то описывались старой теорией, отныне могут описываться и объясняться более точно в контексте новой, более широкой, базовой теории.

Редуктивный материализм как теория сознания основан на надежде, что то, что справедливо в отношении развития физической науки, справедливо и для науки вообще и для пограничной области между нейронаукой и психологией в частности. Психологическая теория и описание осознанных ментальных явлений на субъективном психологическом уровне воспринимаются как «устаревшая», узкая концепция, на смену которой должна прийти более фундаментальная и сложная научная база, выработанная нейронаукой (рис. 1.4).

В «старой» народной теории осознанные ощущения, восприятие и мысли описываются разговорным языком. Например: «Я вижу синее», «Мне больно» или «Я думал, что вижу сон». Хотя описываемые таким образом ментальные события реальны и действительно существуют, они не то, что представляется нам с нашей субъективной точки зрения. На самом деле они – исключительно состояния нейронов. Каждый вид осознанных ментальных событий (восприятие синего цвета, восприятие красного цвета, восприятие зеленого цвета...) соответствует определенному типу нейронной активности, который в будущем предстоит открыть нейронауке, или идентичен ей. Следовательно, если мечта сторонников редуктивного материализма осуществится, в один прекрасный день конкретные субъективные переживания будут приравнены к определенным нейронным состояниям. Возможно, мы узнаем, что зрительное переживание, связанное с восприятием синего цвета, на самом деле не что иное, как «результат воздействия электромагнитной (световой) волны с частотой 40 герц на зону V4 зрительной коры», восприятие красного цвета – «результат воздействия электромагнитной (световой) волны с частотой 42 герца на зону V4 зрительной коры», а восприятие зеленого цвета – «результат воздействия электромагнитной (световой) волны с частотой 44 герца на зону V4 зрительной коры». Тогда мы сможем заменить старомодные, неточные, разговорные определения субъективных визуальных переживаний точными научными терминами, указывающими на нейроэлектрическое возбуждение в зрительной коре.

Рис. 1.4. Редуктивный материализм

Психологические понятия, относящиеся к осознанным переживаниям, и нейрофизиологические понятия, относящиеся к нейронной активности, – два способа описания одной и той же нейрофизиологической реальности. Нейронаука будущего сможет связать старые, туманные понятия народной психологии с новыми, точными нейрофизиологическими понятиями и, таким образом, низвести все описания сознания до описаний нейрофизиологических процессов. Следовательно, сознание будет низведено до мозга, а наука о сознании станет разделом нейрофизиологии.

Основная идея редуктивного материализма заключается в том, что сознание не является независимой, или автономной, частью (или уровнем) реальности. Следовательно, оно не является и истинно психологической реальностью; сознание – абсолютно нейронаучная реальность, которую мы ошибочно считаем преимущественно психологической. Подобно тому как вода представляет собой лишь химическое соединение H₂O и ничто другое и любая масса воды может быть редуцирована до совокупности молекул H₂O без учета чего-либо «водного», так и сознание есть не что иное, как сложная совокупность нейронных процессов, протекающих в мозге, и потому может быть исчерпывающе редуцировано до этого уровня без чего бы то ни было «психологического».

Элиминативный материализм нередко путают с редуктивным материализмом, хотя разница между ними очевидна. Однако понятно, почему это происходит. Эти теории похожи друг на друга тем, что обе утверждают, что реально существуют только мозг и его нейронная активность, и когда дело доходит до описания или объяснения сознания, больше говорить не о чем. В известном смысле обе эти теории стараются избавиться от сознания, или от психологического уровня реальности, принимая во внимание лишь нейрофизиологический и другие уровни, описываемые нейронаукой. Отличаются они только тем, как они «отбрасывают» психологическую реальность. Элиминативный материализм утверждает, что в природе не существует реального явления такого уровня, которое соответствовало бы сознанию. Осознанные ментальные явления – это явления того же порядка, что каналы на Марсе, Лохнесское чудовище, визиты инопланетян и эльфы. Все они представляют собой явления, в которые многие когда-то верили, но научный прогресс опроверг их существование. В отличие от элиминативного материализма редуктивный материализм не сомневается в существовании сознания, но скорее признает, что, переживая субъективные осознанные состояния, мы находимся в контакте с чем-то реально существующим. Мы ошибаемся, полагая, что это «что-то» существует на отдельном, чисто психологическом уровне реальности и представляет собой чисто психологические явления, кардинально отличающиеся от физических и нейронных явлений. По мере того как наука будет двигаться вперед, станет ясно, что это лишь особый тип нейронных явлений, в которых нет ничего специфически «психологического».

Складывается впечатление, что в обоих случаях выбрасывается или остается необъясненным критически важный аспект нас самих, или, возможно, сама суть нашего селф. Возможно, в редуктивном материализме это не так очевидно, как в элиминативном. Тем не менее кажется очевидным, что говорить о возбуждении нейронов, активации и дезактивации в разных зонах мозга или о синхронности колебаний нейрональных ансамблей – вовсе не то же самое, что говорить о чувстве боли, восприятии цвета, страстных чувствах или внутренних мыслях, и никогда не будет тем же самым. Что в первую очередь не принимается во внимание, так это субъективный аспект осознанных ментальных событий. Субъективный аспект касается того, что значит переживать или испытывать подобные осознанные события, что значит ментальная жизнь для субъекта или для организма, обладающего сознанием.

Действительно, и элиминативный и редуктивный материализм полностью игнорируют субъективный, качественный аспект ментальной жизни. Именно это и является принципиальной причиной, почему они подвергаются суровой критике и считаются философскими теориями сознания, не имеющими будущего. Фактически современная волна исследований сознания родилась из критики философских теорий сознания, отрицающих или игнорирующих субъективную психологическую реальность. Казалось, эти теории даже не осознавали, как много они теряют, вплоть до 1974 года, когда философ Томас Нейджел опубликовал ставшую впоследствии классической статью «Каково быть летучей мышью?», в которой показал, что популярная в то время редукционистская теория сознания не только не может объяснить субъективный, качественный аспект души – сознание, но даже не принимает его во внимание.

В философии науки взгляд редуктивного материализма на сознание связан с более широким взглядом на мир, который пытается дать его грандиозную унифицированную картину. Идея заключается в том, что все науки (или все научные теории), описывающие разные аспекты материального мира, – физика, химия, биохимия, биология, нейронауки, – в один прекрасный день окажутся редуктивно связанными друг с другом. Иными словами, нейронаука будет сведена к биологии клетки и молекулярной биологии, которые будут сведены к биохимии и химии, которая в свою очередь сведется к физике, а физика в конечном итоге сведется к микрофизике, описывающей базовые физические законы и «строительный материал» физической Вселенной: элементарные частицы, фундаментальные физические силы, квантовую теорию и т. д. Эта крайняя форма редукционизма может быть названа микрофизикализмом. Его сторонники (часто это физики) полагают, что «реально» существует только фундаментальный, нижний уровень физической Вселенной. Все остальное – всего лишь удобная иллюзия, от которой мы, люди, страдаем, потому что не можем непосредственно воспринимать фундаментальный микроуровень, а с помощью наших несовершенных органов чувств воспринимаем лишь его грубый макрообраз. Большинство современных научных теорий – это лишь «приближения» к одной истинной микрофизической реальности, но в конечном итоге наука сможет, хотя бы принципиально, избавиться от этих приближений и сведет все к описанию событий на элементарных физических уровнях, представляющих собой единственную подлинную реальность.

Однако мы можем поспорить со сторонниками микрофизикализма, указав на то, что редукциям до предельного уровня, судя по всему, нет места даже в самих физических науках, не говоря уже о биологии, нейронауке или физиологии. Специальные науки – так или иначе – осваивают новые законы или новые сущности и причинно-следственные взаимодействия, которые просто нельзя описать языком микрофизики. Химия до сих пор существует как самостоятельная наука, она не превратилась в квантовую физику. До сих пор существует и биология клетки, она не превратилась в химию. Абсолютная редукция не представляется возможной.

Более того, мы, подобно Декарту, можем обратиться к реальности наших собственных субъективных переживаний, отрицать которую невозможно. Субъективная сенсорно-перцептивная и когнитивно-эмоциональная реальность, переживаемая нами в нашем сознании, даже отдаленно не похожа на то, что описывает микрофизика. Следовательно, мы можем сделать вывод о том, что в физическом мире, за пределами микрофизики, должна существовать по крайней мере одна физическая реальность, а именно субъективная психологическая реальность. Реальность сознания нельзя отвергнуть как иллюзию, потому что мы не можем с такой легкостью обманываться относительно существования нашего собственного сознания. Эта фундаментальная правда уже была установлена Декартом. Само по себе сознание, как мы его переживаем, не может быть и результатом некоего грубого восприятия истинной микрофизической реальности. Мы не «воспринимаем» сознание через наши органы чувств так, как мы воспринимаем палки и камни, а находимся в непосредственном контакте с реальностью сознания как таковой. Однако сознание, в том виде, в каком оно непосредственно открывается нам, нельзя ни описать, ни объяснить микрофизическими терминами. Во всяком случае, сейчас мы понятия не имеем о том, как это может быть сделано. Оно совершенно не похоже ни на квантовые волны, ни на кварки, ни на танцующие одиннадцатимерные струны, хотя физики и убеждены в том, что нижний уровень физического мира образован именно такими экзотическими микросущностями. Сторонники микрофизикализма как минимум должны объяснить нам, как они «извлекают» эмпирические качества и паттерны нашего сознания из физических теорий микроуровня. Только при этом условии микрофизикализм сможет завоевать доверие, которого ему сейчас недостает.

Если сознание представляет собой естественную часть физического мира, тогда микрофизикализм не может быть полной или окончательной правдой о физическом мире. Еще более тревожным представляется то, что сам микрофизикализм покоится на чрезвычайно шаткой основе. Физические теории, описывающие конечные микроуровни реальности, мягко говоря, поражают своей причудливостью. Они описывают реальность, не имеющую ничего общего с нашим повседневным опытом, – реальность квантовых эффектов, в которой время, пространство, причинность и даже само понятие об объективном существовании, похоже, исчезают. Почему мы должны верить в «реальное» существование только этого предельного уровня Вселенной, если на самом деле его существование представляется гораздо менее «реальным», чем существование нашего привычного макромира? Складывается впечатление, что сами реальность и существование требуют более надежных временной и пространственной шкал, которые не могут быть найдены на микрофизических уровнях. Может быть, вопреки микрофизикализму, крупномасштабный макромир на самом деле «более» реален, чем бесконечно малый микромир, существование и поведение которого пока понять невозможно.

В заключение можно отметить, что микрофизикализм оказывается беспомощным, когда мы пытаемся понять, что такое сознающий разум и как он связан с мозгом. Реальность мозга и сознания столь далека от микромира реальности, что сейчас даже не стоит пытаться связать их на этом уровне, но даже если они и будут каким-то образом связаны, трудно представить себе, как между ними может быть установлена какая-то реально объяснимая связь.

Похоже, что элиминативный материализм, редуктивный материализм и микрофизикализм считают само собой разумеющимся, что сознание, субъективная психологическая реальность, менее «реально», чем лежащая в его основе физическая реальность. Судя по всему, все три теории, и наиболее очевидно это в микрофизикализме, исходят из того, что мир в конечном итоге – физическая система, состоящая из простых, элементарных физических сущностей и базовых законов природы, управляющих их поведением, а все остальное – иллюзия человека-зрителя. В конце концов наука должна освободиться от подобных заблуждений.

Однако, по зрелом размышлении, может оказаться, что это базовое допущение ошибочно. Возможно, все наоборот, и мир по своей сути – сложная, состоящая из множества слоев система, в которой сама реальность представлена следующими друг за другом уровнями сложности, и каждый последующий уровень, конечно же, базируется на более низких уровнях, но образует собственную реальность, относительно независимую от низших уровней. Эта идея является отправной точкой эмерджентного материализма – следующей теории, с которой нам предстоит познакомиться.

Понятие «эмерджентность» можно определить следующим образом: когда сущности определенного типа организуются сложными способами, вовлекаясь в более совершенные причинные взаимодействия и образуя сложные структурные и функциональные целостности, в них возникают явления или свойства совершенно нового типа, не похожие на те, что были у любой части этой системы. Явления или свойства нового типа называются эмерджентными; они возникают из явлений низшего уровня, которые не обладают ими отдельно от целостной системы.

Однако не любое свойство или явление, продемонстрированное крупномасштабной системой, можно считать эмерджентным. Истинное эмерджентное свойство или явление предполагает новизну: это должно быть нечто абсолютно новое, совершенно не похожее на что-либо из существующего на низших уровнях. Оно именно должно возникнуть. Следовательно, если вы возьмете килограмм песка и добавите его к такой же куче песка, вы получите большую по объему и более тяжелую кучу песка, но эта новая куча вряд ли удивит нас чем-нибудь или даст начало возникновению нового явления. Говоря о «новизне» возникшего, мы имеем в виду его непредсказуемость, неожиданность, а возможно, даже и необъяснимость. Новое свойство называется «непредсказуемым», если, исходя из того, что нам известно о низших слоях, мы не смогли предсказать или вычислить те свойства, которые были продемонстрированы системой более высокого уровня. Напротив, для нас стало большой неожиданностью наблюдать такие новые свойства, следа которых не было в исходных частях. Новые свойства «необъяснимы», если они не только удивили, но и озадачили нас и мы не можем объяснить, почему они вдруг возникли из системы. Следовательно, можно сказать, что эмерджентность более или менее загадочна для нас.

Определенная таким образом эмерджентность отчасти зависит от наших прежних знаний. Если вы не очень сведущи в биологии, вам покажется чудом, что из крошечного внешне мертвого зернышка под воздействием воды и солнечного света постепенно возникает совершенно непохожий на него огромный, сложный, живой организм.

Рис. 1.5. Эмерджентный материализм

Когда активность мозга достигает высокой степени сложности, возникает более высокий уровень физической реальности – сознание. Этот более высокий уровень нельзя низвести до традиционной нейрофизиологии, потому что он имеет свойства более высокого уровня (квалиа[3]), не присутствующие ни в одной нейрофизиологической системе более низкого уровня. Тем не менее даже более высокие уровни сознания – это чисто физическое явление и часть материального мира. Нет ясности в том, можно ли появление более высокого уровня сознания объяснить на основании изучения мозга. Согласно слабой форме эмерджентного материализма, объяснение возможно. Однако согласно сильной форме эмерджентного материализма, мы никогда не поймем, как более высокий уровень реальности становится достоянием мозга.

Легко понять, почему эмерджентный материализм может весьма неплохо описывать связь между сознанием и мозгом. Мозг представляет собой чрезвычайно сложную биологическую систему состоящую из физических, химических и нейрофизиологических сущностей низшего уровня, находящихся в разнообразных причинных взаимодействиях. Действительно, судя по тому, что нам известно, человеческий мозг, возможно, – самая сложная физическая система во всей Вселенной. В нашем черепе заключены миллиарды нейронов и синапсов, системы нейромедиаторов и системы активации нейронной сети, которые вместе образуют единое целое. Следовательно, если какая-нибудь система имеет хоть какие-то эмерджентые свойства, возможно, именно человеческий мозг вследствие своей невероятной сложности – кандидат номер один на это место за «предоставление убежища истинной эмерджентности». Таким образом, эмерджентный материализм утверждает, что хотя нейроны и системы нейронной активации как таковые начисто лишены сознания, когда миллиарды нейронов объединяются в единое целое, что и происходит в мозге, из крупномасштабной нейронной активности возникает совершенно новое, непредсказуемое явление, такое как субъективное сознание (рис. 1.5).

В современной философии сознания наиболее заметным защитником эмерджентного материализма является Джон Сирл (John Searle, 1992,1997): «Все наши осознанные переживания объясняются поведением нейронов и сами представляют собой эмерджентные свойства системы нейронов» (1997, р. 22).

Пока все идет нормально. Однако проблемы эмерджентного материализма начинаются тогда, когда мы рассматриваем связь между возникновением и объяснением. Можно ли иметь научное объяснение возникновения, которое описывает именно то, что происходит, когда появляются эмерджентные свойства? Складывается впечатление, что у сторонников эмерджентного материализма нет единого мнения по этому вопросу. Следовательно, мы должны различать две разные формы эмерджентного материализма: слабую и сильную. Не вдаваясь в подробности, скажем, что с точки зрения слабого эмерджентного материализма считается возможным объяснение эмерджентности, а с точки зрения сильного такую возможность отрицают.

Слабый эмерджентный материализм обращается к истории науки, и в первую очередь к связям между разными научными дисциплинами. Сравнительно недавно естественные науки, а именно физика, химия и биология, существовали в теоретической изоляции друг от друга. Это было связано с невозможностью объяснить химические свойства в терминах физики или биологические свойства – в терминах химии, хотя всем было ясно, что химические свойства возникают из физических свойств, а биологические свойства – из химических. Однако в течение XX века разрыв между этими науками был ликвидирован. С появлением модели внутреннего строения атома, Периодической системы элементов и развитием физики элементарных частиц и квантовой физики стало понятно, как физические законы, действующие на микроуровне физических сущностей и структур, в конечном счете управляют химическим миром. Они определяют, какие элементы вступают во взаимодействие друг с другом, образуя химические соединения, и почему. Появилась даже возможность предсказать, какими свойствами будет обладать совершенно новое химическое вещество, которого еще никто не видел.

В том же духе, хотя «жизнь» – уникальная и таинственная особенность биологических организмов, стало возможным объяснить, как живые организмы могут быть объединены в сложные системы сочетанием неживой материи (химического соединения низшего уровня) и биохимического компонента. Сегодня мы понимаем, какие базовые механизмы заставляют живой организм жить: стало возможным объяснить «жизнь», обратившись к микроуровню – неживым фрагментам биологических организмов.

Достаточно присмотреться к разным наукам, чтобы понять, что слабый эмерджентный материализм «работает» едва ли не всюду. Во-первых, идентифицированы некоторые глобальные, приводящие в замешательство явления и описана их корреляция с более низким уровнем. Поначалу эта корреляция воспринималась как нечто таинственное: в то время мы не понимали, как два совершенно разных явления могут быть связаны неким механизмом. Постепенно становилось ясно, что в основе их связи лежат чрезвычайно сложные многоуровневые механизмы. В конце концов появилась возможность описать эти механизмы настолько подробно, что от первоначальной тайны не остается и следа, и мы приходим к пониманию того, как на базе более низкого уровня возникает новое явление более высокого уровня. Действительно, науки в целом представляют собой иерархическую систему теорий или моделей, описывающих мир на разных уровнях сложности. Нижний ярус – это физика, затем идут химия, биохимия, молекулярная биология, биология клетки, физиология и т. д. Структура науки отражает структуру реального мира: похоже, что реальность представляет собой многослойную систему, образованную последовательностью уровней, каждый из которых требует специализированной науки, изучающей и описывающей то, что на нем происходит. Поначалу связи между уровнями могут казаться таинственными, но проходит время, и нам становится понятен принцип, на котором эти связи основаны. Благодаря этому мы понимаем, как из более низкого уровня возникает более высокий.

Слабый эмерджентный материализм исходит из того, что для науки связь между сознанием и мозгом – обычное дело. Сейчас сознание находится на границе нашего понимания, но эта проблема неизбежно будет решена точно так же, как в истории науки были решены другие проблемы. Сто лет назад большинство биологов считали, что «жизнь» – это нечто, фундаментально отличное от обычных физических процессов, и придерживались дуалистической теории жизни, известной под названием «витализм». Эта теория аналогична рассмотренным выше дуалистическим теориям сознания. Сегодня все биологи знают, что «жизнь» – это сложный физический процесс, не требующий никаких нефизических сил или сущностей. В биологическом смысле «жизнь» более не представляет никакой тайны. Одноклеточный организм живет. Эмерджентное свойство «быть живым» может быть исчерпывающе объяснено причинными процессами, протекающими на биофизическом, биохимическом и молекулярном уровнях.

В том же духе можно говорить и о тайне сознания и мозга. Однако эта тайна – не более чем иллюзия, созданная нашим нынешним невежеством в том, что касается нейрональных механизмов, определяющих сознание. Как только мы изучим и опишем лежащие в его основе механизмы, от этой тайны не останется и следа, и мы полностью поймем, как сознание возникает из мозга, точно так же как сегодня мы понимаем, как свойство «быть живым» возникает из сложной микроуровневой организации биологических организмов.

Разумеется, все это звучит весьма обнадеживающе, но мы можем спросить: чем, в конце концов, слабый эмерджентный материализм отличается от изощренного редуктивного материализма? Не исчезнет ли «по дороге» субъективное сознание точно так же, как оно исчезает в результате его низведения до мозга? И если оно не исчезнет, как мы можем сказать, что оно действительно было объяснено? Слабый эмерджентный материализм балансирует на тонкой грани, отделяющей редукцию и исчезновение сознания, с одной стороны, от сохранения сознания в качестве необъяснимой тайны – с другой.

К сожалению, пока сторонники слабого эмерджентного материализма не могут сказать нам, как эта тайна будет разгадана. Все, что может быть предложено сейчас, – оптимизм и вера в прогресс науки. Отсутствие каких бы то ни было конкретных результатов порождает сомнения в том, что решение этой проблемы когда-либо будет найдено. Пессимистическая альтернатива сохранения тайны сознания на вечные времена – наша следующая тема.

Слабый эмерджентный материализм весьма оптимистично смотрит в будущее когнитивной нейронауки. Придет день, когда когнитивная нейронаука сможет описать и объяснить сознание таким образом, что тайна будет раскрыта. В отличие от него сильный эмерджентный материализм менее оптимистичен. Его сторонники считают, что необъяснимость возникновения сознания в мозге связана не столько с низким уровнем развития когнитивной нейронауки, сколько с тем, что объяснить связь между ними в принципе невозможно. Иными словами, даже если в один прекрасный день наука сможет подробно описать все нейронные процессы, протекающие в мозге, и более того – выявить корреляцию между ними и сознательными событиями в субъективной психологической реальности, мы все равно никогда не узнаем, почему эти две реальности коррелируют друг с другом. Следовательно, мы никогда не сможем ни идентифицировать причинные механизмы, являющиеся посредниками между этими двумя мирами, ни описать какие бы то ни было механизмы, которые могли бы объяснить, как нейронная активность более низкого уровня превращается в субъективное переживание более высокого уровня. Это останется для нас магическим трюком, подобным превращению воды в вино или прикосновению царя Мидаса, который необъяснимым образом превращал в золото все, к чему прикасался. Нет никакого механизма, поддающегося объяснению, и имя этой тайны – «эмерджентность».

Сторонники сильного эмерджентного материализма указывают на фундаментальные отличия субъективной психологической реальности от объективной физической (или нейронной) реальности. Первая включает качественные переживания, которые существуют только для самого субъекта этих переживаний и воспринимаются только им; вторая состоит из физических сущностей и причинных механизмов, в которых нет ничего субъективного или качественного и которые можно воспринимать со стороны, т. е. объективно. Ничто из того, что мы можем представить себе или о чем мы можем подумать, не может превратить объективный физический процесс в «тайные», субъективные, качественные «чувства». Это все равно что пытаться выделить вино из чистой воды, его просто нет в ней, как нет и никаких естественных механизмов (за исключением магических), которые могли бы превратить воду в вино. Самое большее, на что мы можем рассчитывать, – это теория, утверждающая, что да, сознание действительно возникает в мозге, а затем просто перечислить все корреляции между этими двумя реалиями: когда в мозге имеет место активность типа Z, в сознании появляется переживание типа Q и т. д. Но на этом научное объяснение закончится. Мы никогда не поймем, как из активности мозга возникают особенности сознания или почему подобные субъективные состояния вообще должны создаваться мозгом. Наше собственное существование как субъективных созданий навсегда останется для науки неразгаданной тайной.

Исходя из того, что считать источником этой тайны, можно разделить сильный эмерджентный материализм на несколько направлений. Одно из них возлагает всю вину на нас, или, вернее, на нашу неискоренимую глупость, но называется эта теория не «теорией глупости», а теорией «когнитивной закрытости». Люди когнитивно закрыты от точной теории взаимодействия мозга и сознания. В этом вопросе нет никакой тайны. То, как сознание возникает в мозге, представляет собой совершенно естественный процесс, протекающий исключительно по естественным причинам, в нем нет ничего сверхъестественного или магического. К сожалению, теория, которая могла бы описать, как работает этот совершенно естественный механизм, находится за пределами человеческого познания. Подобно тому как хомяки никогда не поймут теорию естественного отбора (они когнитивно закрыты по отношению к ней), а гориллы никогда не осилят квантовую механику, мы, люди, тоже имеем ограниченные когнитивные способности. Мы уперлись в интеллектуальную стену на границе нейронауки и психологии: точная объясняющая теория нам недоступна, и даже если высший инопланетный разум поднесет нам ее на блюдечке с голубой каемочкой, мы поступим с ней точно так же, как хомяки поступили бы с экземпляром «Происхождения видов» Чарльза Дарвина, если бы последний положили им в клетку.

Другое направление не возлагает вину за эту тайну на нас, а рассматривает саму Вселенную как систему, таинственную по своей сути. Теория «таинственной Вселенной» исходит из того, что, возможно, существуют скрытые «уровни», или «аспекты», физической Вселенной, не описываемые нашей традиционной физикой, и мы в нашем сознании можем напрямую контактировать с этими таинственными уголками физического пространства. Тем не менее эти «ментальные» аспекты Вселенной являются частями физического мира и возникли из более обычных аспектов физической материи, но они настолько отличны от всего, с чем привыкла иметь дело наша физика, что современная наука определяет их как «сверхъестественные». Согласно этой точке зрения, мир – это не только то, что можем увидеть мы и самые совершенные методы естественных наук. Следовательно, наука никогда не сможет ни описать, ни объяснить сознание, ибо сознание существует в такой плоскости Вселенной, которая хоть и возникла из физической материи, но по своей сути сверхъестественна и недоступна физической науке. Остается неясным, сможет ли какой-либо научный подход постичь этот мир, – разумеется, ни об одной из ныне существующих наук не может быть и речи.

Возможно, трудно отличить сильный эмерджентный материализм от эпифеноменализма, ибо самые радикальные формы «эмерджентности», судя по всему, выходят за пределы физического. Разумеется, сверхъестественные аспекты теории таинственной Вселенной должны рассматриваться как нефизические свойства известной физической Вселенной, что сближает ее с дуализмом (речь о нем шла выше в связи с эпифеноменализмом).

Иногда сильный эмерджентный материализм называют мистерианизмом (Flanagan, 1992), основные идеи которого впервые были сформулированы философом Колином Макгинном (1991). Мистерианизм представляет собой сочетание идеи, что сознание – это природное явление или свойство физической Вселенной (что отрицают дуалистическая теория и теория сверхъестественного), и идеи о том, что никакое объяснение сознания никогда не будет доступно людям (аргумент – неискоренимая глупость людей, или когнитивная закрытость).

В то время как слабый эмерджентный материализм оптимистичен в отношении способности науки в конечном итоге объяснить феномен сознания и поощряет дальнейшие эмпирические исследования в этой области, сильный эмерджентный материализм, напротив, препятствует дальнейшим исследованиям биологической природы сознания, считая их бессмысленными. Как минимум, сильный эмерджентный материализм, или мистерианизм, не оставляет никакой надежды на то, что тайна сознания когда-нибудь будет раскрыта в рамках традиционной науки.

На базе нашего современного знания (правильнее сказать – невежества) невозможно сделать выбор между слабым и сильным эмерджентным материализмом, ибо они оба пытаются предсказать будущее науки, которое сегодня никому доподлинно не известно. Единственное, что нам наверняка известно, это то, что исследования, конечно же, еще не достигли конечной точки. Более того, эмпирические исследования, которые связывают активность мозга с сознательными ментальными явлениями, находятся лишь в самом начале пути. Сильный эмерджентный материализм предсказывает, что наступит день, когда нейронаучные исследования и исследования мозга будут завершены, и не останется ничего нового, что можно было бы узнать о биологических механизмах, работающих в нашем мозге, но даже тогда мы не будем иметь ни малейшего представления о том, как и почему из биологических процессов, протекающих в мозге, возникает сознание. Слабый эмерджентный материализм, напротив, предсказывает, что в тот момент, когда мы достигнем полного понимания того, что происходит в мозге, нам понадобится теория сознания, объясняющая, как из биологических процессов, протекающих в мозге, возникают субъективные переживания и почему они должны возникать при тех биологических обстоятельствах, которые существуют в живом человеческом мозге.

А пока единственное, что нам остается, – продолжать эмпирические исследования. Если история науки – ориентир, на который в этом деле можно положиться, на этом пути мы придем к пониманию совершенно нового типа, представить себе который сейчас просто невозможно. Проблема сознания предстанет в совершенно новом свете, и если нам повезет, она будет решена, причем, возможно, решена в таком ключе, который не соответствует ни одной из современных идей возникновения и редукции. Может быть, сторонники сильного эмерджентного материализма не в восторге от такого видения будущего. Сказано же, что некоторые предпочитают вечную тайну ее научной разгадке, потому что жизнь во Вселенной, содержащей подлинные тайны, – гораздо более волнующее занятие, особенно если эти тайны связаны с нашей собственной природой и происхождением. Наука уже смогла разгадать немало великих тайн, но сможет ли она разгадать и эту тайну? Не приходится сомневаться в том, что новая наука о сознании должна ответить на вопрос, как далеко мы можем продвинуться на пути к ее разгадке!

Найти место для субъективной ментальной жизни в мире, состоящем из чисто физических сущностей, – такой вызов брошен материализму. Элиминативный материализм откровенно отрицает реальность субъективной ментальной жизни. Сознание – это недоразумение, а потому ему нет места в физической Вселенной, которая является объектом научных исследований. Редуктивный материализм считает сознание реально существующим, но неверно трактуемым феноменом, который «перебазируется» из психологии в нейронауку, когда будут найдены нейронные сущности, идентичные субъективной ментальной реальности.

Мы убедимся в том, что сознание – не что иное, как нейронная (а потому обычная физическая) сущность; оно не имеет никаких свойств, выходящих за пределы его физико-нейронной основы, существующей в мозге. Следовательно, и элиминативный и редуктивный материализм стремятся избавиться от субъективных и качественных аспектов ментальной жизни, утверждая, что либо подобные вещи вообще нереальны, либо их реальность не такова, какой нам представляется. Сознание не особая – субъективная и качественная – психологическая реальность, а чисто нейронная реальность, лишенная фундаментальных психологических качеств. Эмерджентный материализм, напротив, стараясь расширить понятие «физического», утверждает, что сам физический мир состоит из разных уровней сложности и что, возможно, сознание представляет собой более высокоорганизованный уровень, возникший в результате сложных нейронных процессов, протекающих в мозге. Но эмерджентный материализм оставляет открытым вопрос о том, сможем ли мы когда-нибудь объяснить или понять механизм этого возникновения.

Пока что мы не имеем ни малейшего понятия о том, как из активности нейронной сети возникает субъективная психологическая реальность. Сильный эмерджентный материализм предсказывает, что мы никогда не сможем понять, что происходит на границе между объективной нейронной и субъективной психологической реальностями. Если этот пессимистический прогноз справедлив, эмерджентному материализму вряд ли удастся решить проблему «мозг-сознание» иначе, чем предположить существование некоего нематериального ментального вещества. В обоих случаях это означает, что старой тайне придумано новое называние.

Материализм, несмотря на его оглушительную популярность среди философов и ученых, пока не может объяснить феномен сознания. Это заставляет нас искать альтернативные подходы к его объяснению, не принимающие фундаментальное допущение материализма, а именно то, что все во Вселенной состоит из физических, материальных сущностей и ни из чего другого. Возможно, этот краеугольный камень современного научного взгляда на мир в свете проблемы сознания должен быть подвергнут сомнению. Далее мы рассмотрим существующие альтернативы бескомпромиссного материализма и попытаемся ответить на вопрос, можно ли их защитить более успешно, чем материализм.

Идеализм, противоположная материализму философская теория, считает ментальную реальность сознания основной реальностью, а физическую материю – не более чем иллюзией. Все, что существует, – вся Вселенная – состоит исключительно из ментальных феноменов сознания. Окружающая нас реальность – это мир грез, на вид прочный и реальный, а при пристальном рассмотрении оказывается, что это всего лишь сложный образ, существующий в нашем сознании (или, возможно, как утверждают некоторые более экзотические версии идеализма, в сознании Бога).

На первый взгляд кажется, что идеализм очень трудно защищать, потому что объективная реальность окружающего нас физического мира представляется очевидной. Однако более внимательный взгляд обнаруживает, что реальность материального мира вовсе не бесспорна. В конечном итоге все научные теории, постулирующие существование таких физических сущностей, как атомы, молекулы, клетки, галактики, элементарные частицы, физические силы и тому подобное, основаны на непрямых наблюдениях. Некоторые научные наблюдения могут быть сделаны непосредственно невооруженным глазом, но большинство других – только опосредованно, с помощью сложных исследовательских инструментов и планирования экспериментов. Тем не менее наш научный взгляд на мир в конечном итоге зависит от наблюдений над физическим миром, выполненных учеными. Галактика представляет собой бледное туманное пятно, увидеть которое можно только с помощью телескопа, а живая клетка представляет собой набор контуров и цветов, видимый только в микроскоп. В этом нет ничего «физического», одни только совокупности субъективных переживаний в осознанном восприятии самого ученого!

Каждое наблюдение обязательно включает в себя восприятие, контролируемое сознанием. Наблюдать нечто физическое – значит иметь осознанное перцептивное переживание, которое теоретически интерпретируется как представляющее (или причинно модулируемое) этим «физическим нечто», якобы существующим независимо от нашего восприятия. Считается, что за физическими объектами, какими они представляются нам, «скрываются» физические объекты какие они есть сами по себе. Однако никто никогда не видел физический мир непосредственно таким, каков он на самом деле; мы лишь получаем косвенные доказательства его существования через наши органы чувств и образы восприятия. Даже те предметы, которые мы ежедневно видим вокруг себя, – не более чем совокупности ощущений, организованных в нашем сознании. Нам не дано увидеть то, что лежит за пределами наших ощущений, мы не можем непосредственно воспринимать молекулы, атомы, электроны и квантовые поля, однако мы принимаем, что где-то за образами восприятия нашего сознания есть реальный физический мир, лишенный какого бы то ни было субъективного содержания, мир, в котором существуют только физические частицы и силы.

Из сказанного следует, что нет и не может быть никаких прямых доказательств существования физического мира как такового. Все свидетельства – косвенные и получены исключительно через наши осознанные переживания. Следовательно, у нас нет абсолютной гарантии, что за пределами осознанного восприятия вообще существует какой бы то ни было физический мир. Возможно, идея независимого, объективного физического мира не более чем абстрактная теоретическая гипотеза, созданная нами для объяснения порядка и системных свойств наших ощущений и восприятия. Может быть, существуют только сами ощущения и восприятие: мы постоянно живем в мире грез, но этот мир грез в высшей степени организован и внутренне гармоничен и включает в себя то, что воспринимается нами как физические объекты.

Самым известным философом-идеалистом является Джордж Беркли (1685 – 1753). Он считал, что в первичном ощущении существуют только духи (или осознанные ментальные переживания) и суть якобы воспринимаемых вещей заключается в том, что они воспринимаемы – т. е. не существуют независимо от нашего восприятия. Еще Декарт утверждал, приводя свой «демонический аргумент», что, в принципе, возможно, что мы живем в иллюзорной реальности (как в известном фильме «Матрица», в котором повседневный мир оказывается вызывающей галлюцинации виртуальной реальностью, созданной искусственной стимуляцией мозга). Применительно к современному научному взгляду на мир идеализм предполагает, что физический мир молекул, атомов, галактик и квантовых полей может быть лишь воображаемой нами интерпретацией, необходимой для объяснения недоступной причины осознанного восприятия. Во всех результатах восприятия, которые мы получаем непосредственно, присутствуют только субъективные качества переживания: зрительные образы света и цветов; тактильные ощущения твердости, гладкости, мягкости; слуховые образы звуков и голосов. Как правило, мы считаем, что видим окружающий мир непосредственно «перед собой», но то, что мы воспринимаем непосредственно, – это лишь сложные образы субъективных переживаний, которые мы принимаем за реальный физический «мир».

Следовательно, насколько нам известно, «физическое» в конце концов может оказаться большой иллюзией! Поэтому, возможно, скорее именно физическое, а не духовное, следовало бы элиминировать из науки или хотя бы свести к образам осознанных переживаний, того единственного, существование чего не вызывает никаких сомнений! Феноменализм рассматривает физическую материю как нечто зависящее от сознания. Материя – это результат наблюдения, и ничего больше. Известный лозунг идеализма: «Существовать – значит быть воспринимаемым». Однако можно спросить: быть воспринимаемым кем? Ответ одной экстремальной версии идеализма на этот вопрос звучит так: мною. Суть солипсизма заключается в следующем: существую только Я, а весь мир – лишь сон, который «прокручивается» в моем сознании. Другие люди существуют только как образы в моем сознании, точно так же как люди, с которыми я встречаюсь в своих сновидениях, не существуют независимо от меня, они – порождение моего сознания. Солипсизм трудно аргументированно опровергнуть, но еще труднее принять его всерьез как гипотезу о мире. Другие формы идеализма не отрицают существования других душ или людей. Мы живем в мире сознательного опыта, но этот мир не содержится в душе ни одного человека, возможно, он представляет собой гигантский мир грез в душе Бога.

На уровне самых малых пространственно-временных шкал поведение самой физической материи трудно понять с чисто «объективной» точки зрения. В квантовой механике есть несколько парадоксов, в которых пространственно-временные, физические свойства физических сущностей определяются, по крайней мере частично, исходя из того, наблюдаемы эти сущности или нет. Наиболее известный мысленный эксперимент в квантовой физике, связанный с ролью наблюдателя в определении физической реальности, – это эксперимент, который называется «Кот Шредингера»: если квантовая физика верна (помните, что она считается самой мощной из всех имеющихся у нас теорий), жив кот или мертв, в этом мысленном эксперименте зависит от того, является ли он объектом чьего-либо осознанного восприятия! До тех пор, пока кот сидит в ящике и за его состоянием никто не наблюдает, несчастное создание (в соответствии с копенгагенской интерпретацией квантовой теории) находится в странном неопределенном состоянии, которое называется суперпозицией и предполагает наличие обоих возможных состояний в одно и то же время – каким-то непостижимым образом кот Шредингера одновременно и жив, и мертв! Но стоит кому-либо заглянуть в ящик, как выясняется, что кот либо жив, либо мертв[4]. Следовательно, идеализм еще рано сбрасывать со счетов; насколько нам известно, некоторые формы идеализма в любой момент могут получить поддержку со стороны самой передовой физической науки современности!

И материализм, и идеализм сталкиваются с серьезными проблемами. Материализму трудно найти место сознанию, а идеализму трудно найти место физической материи. Это наводит на мысль о том, что, возможно, в исходных позициях обеих этих теорий кроется какая-то ошибка. Возможно, неправильно считать, что мир по своей сути либо полностью материальный, либо полностью духовный. Скорее, истина лежит где-то посередине. Нейтральный монизм утверждает, что дело обстоит именно так. Вселенная и не материальна, и не духовна, а состоит из вещества, которое еще более фундаментально, чем материя или духовность, или из вещества, которое каким-то образом включает и то и другое в какой-то примитивной форме.

Согласно двухаспектной теории, это фундаментальное вещество имеет как физический, так и духовный аспект, в связи с чем в мире происходят как духовные, так и физические явления. Между ними нет принципиальных различий, они лишь разные проявления базовой субстанции Вселенной. Когда эта базовая субстанция вовлекается в события и в объекты окружающего мира, она принимает либо духовную, либо материальную форму.

Двухаспектную теорию духовного и материального часто сравнивают с молекулярно-волновым дуализмом в квантовой физике. На квантовом уровне квантовые сущности не являются ни частицами, ни волнами. Однако когда причинные эффекты таких квантовых сущностей, как электроны или фотоны, регистрируются научными инструментами, они всегда ведут себя либо как частицы, либо как волны, но никогда – как и то и другое одновременно. А когда никто не смотрит на них и не наблюдает за ними, они существуют в «нейтральной», неопределенной форме, которая не является ни частицей, ни волной или, возможно, является и тем и другим одновременно. В случае сознания и мозга, когда субъект наблюдает за своим собственным сознанием, оно проявляется в форме феноменальных переживаний, но когда сторонний наблюдатель смотрит на тот же самый мозг, он не видит ничего, кроме нейронных структур и электрохимической активности. Один и тот же наблюдатель не может одновременно смотреть на сознание и глазами «субъекта сознания», и глазами стороннего наблюдателя. И, возможно, будет ошибкой воспринимать одну из этих точек зрения как главную или более фундаментальную. В современных исследованиях сознания британский психолог Макс Велманс (Max Velmans, 1991, 2009) развил следующую двухаспектную теорию: точки зрения «субъекта сознания» и стороннего наблюдателя на проблему «мозг-сознание» взаимно дополняют друг друга, и объяснение сознания требует и той и другой.

Панпсихизм – теория, согласно которой все (физическое) во Вселенной: каждая молекула, каждый атом и каждая элементарная частица – тоже имеет сознание или содержит ментальный ингредиент. Ментальное и физическое – две стороны медали: одна не существует без другой. Панпсихизм исходит из того, что во всех физических сущностях постоянно сосуществуют физические и ментальные свойства. Согласно двухаспектной теории, нейтральная субстанция проявляет себя либо в физической, либо в ментальной форме, но не всегда оба свойства проявляются одновременно. Мозг – особый случай.

Густав Фехнер (1801-1887), ученый, сыгравший решающую роль в становлении научного подхода к изучению сознания (подробнее о его научной работе в области психофизики см. главу 2), был по своим философским взглядам панпсихистом. Он считал, что мир состоит из иерархии сознаний, или душ. Растения, животные, планеты, звезды и галактики, все – в той или иной степени – наделены сознанием. Вся Вселенная пронизана сознательной психической деятельностью; мы окружены ею, ее слабый свет мерцает в непроглядной темноте вселенского бессознательного, и поэтому люди не одиноки. Напротив, помимо индивидуального сознания человека существует коллективное сознание человеческой расы, над которым существует единое сознание всей биосферы планеты Земля. Выше этого – сознание Солнечной системы, галактики и, наконец, – абсолютно универсальное сознание. Хотя каждый человек считает, что его сознание изолировано от других и ограничено своим собственным маленьким феноменальным миром, на более высоких уровнях индивидуальное сознание – не что иное, как мельчайший элемент планетарного, галактического и универсального сознания. Фехнер воспринимал такой взгляд на мир чрезвычайно серьезно и был настолько убежден в своей правоте, что даже написал целую книгу о душах планет!

Термин прото-панпсихизм был недавно введен а философию сознания философом Дэвидом Чалмерсом. Согласно этой разновидности панпсихизма, физические объекты не имеют полноценного сознания, их сознание находится в чрезвычайно простой и примитивной форме и называется протосознанием. У ординарных физических частиц и объектов элементы сознания столь примитивны, что мы даже не в состоянии распознать их как проявления сознания, тогда как в человеческом мозге они усилены и организованы в сложную систему сознательных психических состояний.

В 2006 году философ Гален Строусон выступил с мощной поддержкой панпсихизма, доказывая, что именно он представляет собой наиболее убедительное решение проблемы сознания. Он начал с того, что подверг резкой критике элиминирование и редукцию сознания, просто потому что мы не можем отрицать существование субъективных переживаний, хотя некоторые отчаявшиеся современные философы, занимающиеся проблемой сознания, и пытаются это сделать. Строусон назвал отрицание субъективного опыта «самой странной вещью, когда-либо происходившей во всей истории человеческой мысли»! (Strawson, 2006, р. 5). Затем он подверг критике все формы слабого эмерджентного материализма, ибо считал, что полностью неэмпирические физические явления не могут стать источником эмпирических явлений. Сильный эмерджентный материализм был признан им абсурдом, ибо он исходит из того, что в физическом мире действует какая-то сверхъестественная, магическая сила. По мнению Строусона, единственной отдаленно правдоподобной альтернативой остается некая форма панпсихизма, названная им микропсихизмом. Согласно этой версии, физические явления, происходящие на микроуровне, по своей сути сами должны быть эмпирическими. Если это так, тогда слабый эмерджентный материализм снова приобретает некий смысл, ибо представляется вполне логичным предположить, что такие макроэмпирические явления, как наши ощущения и восприятие, могут возникать из микроэмпирических явлений – из элементарных эмпирических свойств, присущих всем видам физической материи и энергии, в результате сложных превращений. Поскольку осознанность присуща всему, начиная с самого низкого физического уровня и далее по возрастающей, для их создания из лишенных сознания физических ингредиентов ни на каком конкретном уровне организации не требуется никакой сверхъестественной силы.

Нейтральный монизм и панпсихизм завоевали некоторое доверие благодаря тому, что мы точно не знаем, какова фундаментальная внутренняя природа физической материи. Физические науки ограничиваются описанием абстрактных математических и формальных свойств физических сущностей – их пространственно-временной структуры и законов физических сил и движения, – но ничего не говорят о внутренней природе этих сущностей. Именно поэтому физика заполнена математическими уравнениями: нам известно лишь, что существует нечто и что поведение этого нечто описывается данными уравнениями, но мы не знаем, обладает это нечто сознательным опытом или это мертвые частицы неодушевленной материи. Следовательно, у нас нет никаких научных оснований утверждать как то, что физическое должно кардинально отличаться по своей природе от сознания, так и то, что оно похоже на него. Насколько нам известно (и насколько физика может просветить нас), физическая материя может иметь внутреннюю природу или какой-то ее аспект, который соответствует субъективным качественным переживаниям. Мы не знаем, что представляет собой физическая материя, но нам достоверно известно, что фундаментальная внутренняя природа сознания представляет собой субъективные качественные переживания. Может быть, то же самое можно сказать и о физической материи?! Может быть, весь физический мир состоит на уровне нижнего яруса из простейших переживаний? Когда мы измеряем и описываем их со стороны, они воспринимаются нами как «электроны», «фотоны» и тому подобное. Но, возможно, это именно тот случай, когда не следует судить о книге по обложке: обложка может выглядеть чисто физической, но содержание может оказаться духовным!

Функционализм не всегда классифицируется как разновидность нейтрального монизма, однако в известном смысле – это самое приемлемое его определение, ибо функционализм не идентифицирует сознание ни с физической материей, ни с нематериальной духовной субстанцией. Функционализм исходит из того, что сознание находится в абстрактной области сложных причинно-следственных связей между любыми данными элементами, и в этом заключается его сущность. В соответствии с функционализмом ментальное состояние определяется не столько материальной или нематериальной природой элементов, вступающих во взаимодействие, сколько совокупностью связей между ними. Природа материальных компонентов, определяющих тип взаимодействия, значения не имеет. Следовательно, и в нейронной, и в духовной системах, в принципе, могут реализовываться идентичные функциональные связи. Однако сторонники функционализма, как правило, также и материалисты, и поэтому они считают, что на практике функциональные связи реализуются в физической материи, из которой состоят биологические организмы (или цифровые вычислительные машины).

Ментальное состояние – это некая функция системы, обрабатывающей информацию. Эта функция определяется в терминах связей между вводом в систему и тем, что выходит из нее, т. е. в терминах трансформаций ввод-вывод. Наше поведение тоже можно охарактеризовать с позиции связи ввод-вывод: если я вижу быстро приближающийся ко мне мяч (перцептивный ввод), я протяну руку, чтобы поймать его (поведенческий вывод); если я чувствую приближение головной боли (ввод), я приму болеутоляющее (вывод), если я вижу, что подходит мой поезд (ввод), я выйду на нужную платформу (вывод). Сенсорный перцептивный ввод в сознании трансформируется в поведенческий вывод. Эти ментальные трансформации ввод-вывод могут быть формально описаны и представлены как расчеты или алгоритмы (математические уравнения), используемые мозгом (или сознанием) для определения того, какой вывод «произвести» в ответ на данный «ввод» (рис. 1.6).

Именно так работает цифровой компьютер: он трансформирует ввод (сигналы, посылаемые клавиатурой) в вывод («поведение» компьютера, обычно отражаемое на мониторе) в соответствии с точными правилами (установленной программой). Изначально тот факт, что функционализм способен объяснить, как цифровым компьютерам удается совершать «ментальные» подвиги почти на уровне человеческого интеллекта, считался его сильной стороной. Полагали, что связь между программным обеспечением компьютера и «железом» (физической машиной) аналогична или даже идентична связи между сознанием и мозгом. Сознание рассматривалось как некое абстрактное функциональное создание, подобное компьютерной программе. Согласно функционализму, сознание не зависит от мозга, поскольку такая же абстрактная функциональная структура, какой является мое сознание, в принципе, может быть запрограммирована в компьютере, в результате чего последний приобретет «искусственный интеллект», или подобное человеческому сознание.

Рис. 1.6. Функционализм

Функционализм исходит из того, что сознание (большой черный ящик) выполняет функции обработки информации, аналогичные компьютерной программе. Сознание получает извне в качестве ввода сенсорную информацию (например, устную речь), эта информация обрабатывается на разных стадиях (эти стадии представлены маленькими белыми ящичками внутри большого черного ящика). Каждая стадия (или ящик) обрабатывает определенную информацию (внимание, распознавание, память, планирование действий), после чего сознание в качестве вывода «выдает» поведение (в данном случае – затыкание ушей, чтобы не слышать того, что говорится). С позиции функционализма сознание можно описать даже без упоминания мозга, поскольку функции сознания существуют на абстрактном уровне описания, не зависящем от нейрофизиологии мозга.

Другое приятное следствие этой философской теории заключалось в том, что появилась возможность освободить сознание из плена смертного тела, скопировав его на какой-либо носитель. Следовательно, функционализм (во всяком случае, некоторые из его более радикальных версий, таких как компьютационализм и «сильный искусственный интеллект») обещал человеческому сознанию своего рода бессмертие. Ваше сознание не должно умирать вместе с вашим мозгом: его абстрактная функциональная структура, его сущность – ваша сущность – может быть спасена и запрограммирована в какой-то другой системе, например в компьютере или в роботе, и вы превратитесь в эту другую систему (или она станет вами). Это похоже едва ли не на обретение рая: налицо все преимущества бессмертной души без каких бы то ни было метафизических проблем картезианского дуализма (раздел «Дуалистические теории сознания»).

Она слишком хороша, чтобы быть правдой, и именно так в конце концов и оказалось. В середине XX века функционализм и компьютерная метафора сознания пользовались большой поддержкой когнитивных биологов и философов, занимавшихся проблемой сознания. Однако уже в 80-х годах становилось все более очевидным, что функционализм не в состоянии описать человеческое сознание, потому что он чего-то не учитывает. Одна из самых важных вещей, которые он не учитывал, – сюрприз, сюрприз! – это сознание! Функционализм не принимает в расчет субъективную качественную реальность, которую мы переживаем в своем сознании. Действительно, складывается впечатление, что он не может объяснить ее, потому что субъективное «чувствование» и качественные свойства сознания, судя по всему, не «функциональны» – в том смысле, что их нельзя объяснить с позиции ввод-вывод информации. Представьте себе тончайший аромат духов, бурное проявление радости, точку, светящуюся в темноте: разве эти качественные переживания могут быть всего лишь трансформацией введенной информации в поведенческий результат? Разве можно составить компьютерный алгоритм или уравнение, в которых отразилось бы эмпирическое содержание этих состояний? Сознательные переживания не представляют собой отношение ввод-вывод, а потому функционализм никак не может описать их. Похоже, что в рамках этой теории сознанию места нет. Функционализм может хорошо «работать», когда речь идет о реальном компьютере или о простейшей нейронной системе, лишенной сознания, потому что у них нет никаких сознательных переживаний. Что же касается людей, то у них есть субъективная психологическая реальность, и если предлагаемая вами теория сознания этого не учитывает, она не может быть убедительной теорией сознания.

Простив функционализма было высказано несколько философских аргументов, которые оказались фатальными. Многие из них отмечали, что функционализм страдает от двух проблем, непосредственно связанных с сознанием: отсутствие квалиа и функциональное зомбирование. Квалиа, субъективные качественные свойства сознания, представляют проблему для функционализма, потому что он не только не может объяснить их, но даже не признает самого факта их существования. Эти свойства составляют самую суть сознания, однако они находятся за пределами той характеристики, которую дает сознанию функционализм. Следовательно, полная, но исключительно функционалистская теория сознания даже не упоминает квалиа, потому что их нельзя охарактеризовать функционально, а это значит, что функционализм не может объяснить сознание. Отсутствие квалиа создает вторую проблему функционализма. Даже если в один прекрасный день мы научимся создавать интеллектуальные компьютерные системы, полностью удовлетворяющие функционалистскому критерию «иметь сознание, подобное сознанию человека», т. е. обрабатывающие информацию так же, как мы, и реагирующие в той же интеллектуальной манере, что и мы, это будут лишь зомби, лишенные сознания: сложные системы, обладающие грандиозной способностью обрабатывать массивы информации и сенсомоторной трансформацией ввод-вывод, но полностью лишенные субъективного сознания (более подробно об этом в главе 3, разделы «Как описывать субъективную реальность сознания?», «Понятия, описывающие отсутствие сознания»).

В 70-х и 80-х годах XX века функционализм был доминирующей теорией сознания, и у него были весьма влиятельные защитники, в частности Хилари Путнэм, Джерри Фодор и Дэниэл Деннетт, но растущие проблемы сознания (отмеченные некоторыми другими известными философами, включая Джона Сирла и Нэда Блока), оказались среди основных причин падения функционализма в 90-х годах XX века, когда зародилась современная наука о сознании. Хотя некоторые версии функционализма популярны в философии сознания до сих пор, лишь немногие воспринимают ее серьезно, как окончательное решение проблемы «душа-тело».

Итак, теперь мы знаем, что для решения проблемы сознания предложено немало разных философских теорий. Однако пока что ни одна из них не может быть признана полностью успешной. Проблема не исчезла, она остается с нами, и теперь философы ищут ответ на принципиальный вопрос: почему эта проблема оказалась столь трудной? Есть ли в сознании нечто особенное, что отличает его от всего прочего, с чем наука успешно справляется? Сегодня суть проблемы «душа-тело» обсуждается под двумя названиями: «объяснительный разрыв» (термин введен в научный оборот Levine, 1983,1993, от англ. explicit – явный, осознанный – Примеч. науч. ред.) и «трудная проблема сознания» (термин введен в научный оборот Chalmers, 1996). В своем самом общем виде «трудная проблема сознания» заключается в том, что мы не имеем ни малейшего понятия о том, как какая-либо физическая система может «произвести на свет» или положить начало каким-либо субъективным качественным переживаниям. В частности, мы ничего не знаем о том, как нейроны, нейронная активность или нечто физическое, происходящее в мозге, способны совершить подобный трюк.

«Объяснительный разрыв» проливает дополнительный свет на то, почему «трудная проблема сознания» так трудна, почему сознание нельзя объяснить точно так же, как обычно объясняются другие физические явления. Понятно объяснение, как из молекул кислорода и водорода при определенных условиях образуются молекулы воды. Очевидно объяснение, почему в интервале температур от 0 до 100 °С вода представляет собой жидкость: при этих условиях молекулы легко перемещаются относительно друг друга, а при более низких температурах это невозможно и вода превращается в лед. В этом нет никакой необъяснимой тайны.

Однако явные переживания в нашей субъективной психологической реальности, судя по всему, кардинально отличаются от физических или нейронных свойств объективной биологической реальности мозга. Чтобы объяснение связи между субъективными переживаниями и объективной активностью мозга было подлинным, оно должно быть таким же понятным и очевидным, как объяснение перехода воды из жидкого состояния в твердое с точки зрения поведения ее молекул. Но разве можно увидеть и понять любое сочетание нейронных активностей, какое только можно себе представить, приводящее с постоянством закона к явным переживаниям?

Складывается впечатление, что объяснение субъективных осознанных явлений в терминах объективных биологических явлений не работает, ибо любая связь между конкретным субъективным переживанием и конкретной нейронной активностью, какую только можно себе представить, представляется исключительно произвольной и необъяснимой. Как или почему эта конкретная нейронная активность приводит к переживанию, обладающему именно этим конкретным качеством? Даже если мы узнаем, что нейронная активность типа Z неизменно приводит к возникновению явного переживания типа Q, и даже если бы связь Z => Q была бы фундаментальным законом природы, мы и тогда не понимали бы, почему существует связь между Z и Q, на чем она основана и как она работает; мы знали бы только одно – что такая связь существует. Стрелку, идущую от Z к Q, можно интерпретировать так: «здесь происходит чудо». Любая попытка объяснить связь между физическим и явным мирами стремительно проваливается в бездонную пропасть: в непреодолимый «эксплицитный провал».

Свойства, поддающиеся описанию и объяснению, можно наблюдать открыто и объективно: имея надлежащее оборудование, практически каждый может наблюдать, допустим, активацию нейронов в мозге или измерить ее. То, что в мозге происходит активация нейронов, и то, что нейроны активируются с определенной скоростью, или частотой, представляет собой объективный факт. Нейронные явления существуют независимо от того, наблюдаем мы за ними или нет, и факт их существования может быть подтвержден (или опровергнут) с помощью наблюдений и измерений, реализуемых разными способами разными людьми независимо друг от друга. Это и определяет статус нейронной активации как объективного факта о мире.

Другое дело феноменальное сознание (определение феноменального сознания дано в главе 3, раздел «Как описывать субъективную реальность сознания?»). Вы пребываете в эйфории, у вас болит зуб или вы видите себя во сне летящим по воздуху, – все это субъективные переживания. Никто, кроме вас самих, не может ни наблюдать за ними, ни иметь этих переживаний; точно так же никто со стороны не может ни подтвердить, ни опровергнуть сам факт их существования, ни знать качеств этих переживаний так, как знаете их вы. Даже если мы просканируем активность вашего мозга с помощью новейшего оборудования, мы в лучшем случае увидим в нем только примеры нейронной или метаболической активности; с помощью объективных методов исследования мы не увидим ничего, даже отдаленно напоминающего ваши переживания. Переживания существуют только для одного человека, только для вас, с вашей субъективной точки зрения, в вашей субъективной психологической реальности.

Проблема заключается в том, что вся наука построена исключительно на объективной точке зрения стороннего наблюдателя. «Реальными» признаются только те сущности, которые так или иначе могут быть изучены с этой позиции. Физические сущности могут наблюдаться кем угодно либо непосредственно органами чувств, либо косвенно по их воздействию на исследовательское оборудование; они обладают причинной силой и исполняют специфические причинные роли в физическом мире; они состоят из других физических свойств или сущностей, так что эти крупномасштабные сущности могут быть разложены на микроуровневые сущности. Есть все основания полагать, что феноменальное сознание не подчиняется этим принципам. Его нельзя наблюдать ни напрямую, ни с помощью какого бы то ни было оборудования, в частности оборудования для визуализации работы мозга (во всяком случае, не с помощью того оборудования, которое доступно ныне). Феноменальные свойства, или качества переживания, нельзя разложить на причинные и функциональные роли, в связи с чем функционализм так и не смог постичь сознание. Похоже, такие качественные свойства переживания, как белизна, болезненность, сладость, мягкость, счастье, не состоят из микроскопических физических сущностей более низкого уровня вроде нейронов или молекул. Следовательно, складывается впечатление, что невозможно создать такую теорию мозга, естественным следствием которой станет объяснение сознания, поскольку мозг может быть полностью описан объективными физическими, химическими и биологическими терминами, как любая другая чисто физическая система, но такое описание ни в коем случае не приведет к объяснению качественных, субъективных свойств сознания и не будет включать его.

Но это еще не самое скверное. Объективный подход не только не способен объяснить сознание, но, как представляется, он не способен даже признать сам факт его существования! Если твердо стоять на позиции стороннего наблюдателя, качества феноменального переживания, похоже, полностью исчезают. Цвета, которые мы воспринимаем – синева, зеленоватость, краснота, желтизна, белизна, чернота, – как субъективные качества в физическом мире отсутствуют. Они не являются свойствами электромагнитного излучения так называемого видимого спектра. Волны видимого спектра характеризуются разной длиной (частотой), а не окрашены в разные воспринимаемые нами цвета. В электромагнитной энергии, к которой восприимчив человеческий глаз (в так называемом видимом свете), нет ничего, даже отдаленно напоминающего наше восприятие цветов (насколько можно судить на основании физических теорий электромагнетизма). То же самое можно сказать и о других качествах переживания. В NaCl (обычная соль) нет ничего, определяющего «соленый» вкус, который мы ощущаем в своем феноменологическом сознании. С химической точки зрения NaCl – самая обыкновенная молекула, внутри которой нет никакого «спрятанного» вкуса.

Если качеств переживаний нет в физических стимулах окружающего мира, может быть, их можно найти в активности мозга внутри нас? Действительно, восприятие соленого вкуса NaCl (или какого-то цвета) коррелирует со специфическими изменениями активности мозга. Но измерение или описание этих нейронных изменений не равноценно узнаванию о «соленом вкусе этого переживания». Какие-то специфические нейроны мозга могут быть описаны как активирующиеся особым образом, когда мы пробуем соль или видим синеву в поле своего зрения, но, судя по тому, что говорит нейробиология, в нейронной активности нет ничего качественно соленого или синего. Мы просто не имеем ни малейшего понятия ни о том, как возникают качества переживания, ни о том, почему со специфической нейронной активностью коррелируют именно эти качества, а не другие. Мы снова сталкиваемся с «объяснительным разрывом» – похоже, субъективное не вписывается в объективный мир науки.

В своей знаменитой статье «Каково быть летучей мышью?» философ Томас Нейджел (Thomas Nagel, 1974) поставил этот вопрос, использовав в качестве примера сознание животного (или в общем виде – чуждое сознание). Более конкретно, он поставил самый известный в современной науке о сознании вопрос: каково быть летучей мышью? какова жизнь летучей мыши как существа с субъективным сознанием? сможет ли наука когда-нибудь ответить нам на этот вопрос? Автор начал с того, что отметил, что ни одна из существовавших (в то время) и популярных теорий сознания (редукционизм, бихевиоризм и функционализм) не в состоянии даже подступиться к нему. Они просто игнорируют этот вопрос. Следовательно, вполне возможно, что даже если в один прекрасный день наука сможет полностью описать поведение летучей мыши, ее анатомию, физиологию, нейробиологию и когнитивную обработку информации в ее мозге, мы и тогда не будем иметь ни малейшего представления о том, каково быть летучей мышью. Чтобы ответить на этот вопрос, подхода стороннего наблюдателя недостаточно. И Нейджел спрашивает: есть ли такое решение проблемы, которое позволило бы нам проникнуть в субъективную точку зрения летучей мыши? И предлагает в качестве мысленных экспериментов три альтернативы.

Первая: имитация. Что, если я попробую точно воспроизвести жизнь летучих мышей в естественной среде обитания и начну во всем им подражать? Днем я буду висеть на чердаке вниз головой, а по ночам, пользуясь радарной системой эхолокации, буду охотиться за насекомыми. К несчастью, подобное рискованное исследование в естественных условиях ничего не даст нам. Я пойму лишь, что это не более чем жалкая имитация поведения летучей мыши, чрезвычайно неудобная и неестественная для человека, но так и не узнаю, как такой образ жизни воспринимается самой летучей мышью (предположительно, как нечто простое и естественное).

Вторая: как насчет общих переживаний, свойственных и людям, и летучим мышам? Представители обоего биологического вида испытывают боль, голод, жажду, чувствуют холод и тепло и т. д. Но и это тоже ничего не даст. Несомненно, психологическая реальность летучей мыши столь же богата, как и психологическая реальность человека, но эти реальности качественно совершенно разные. Нет сомнения в том, что психологическая реальность летучей мыши преимущественно сосредоточена на представлении абсолютно иных вещей, чем сознательная психическая деятельность человека. В активном сознании летучей мыши, наверное, представлены другие летучие мыши колонии, самые выгодные маршруты полетов за пищей и в поисках половых партнеров, типичные формы и образцы полета съедобных летающих насекомых и смертельные угрозы, которые исходят от более крупных хищников. Следовательно, концентрация на переживании боли, голода, жажды, тепла и холода оставит вне поля зрения большую часть того, что составляет мир летучей мыши точно так же, как при этом останется «за бортом» и большая часть субъективной реальности человека. Если бы на Земле появились инопланетяне и смоделировали наше сознание, приняв во внимание только эти переживания, мы бы запротестовали и сказали, что они не имеют ни малейшего понятия о том, что такое сознание человека. Если бы летучая мышь могла, она точно так же выразила бы нам свой протест.

Третья альтернатива, предложенная Нейджелом, заключается в том, чтобы, используя одну из технологий будущего, сначала постепенно трансформироваться в летучую мышь, а потом – снова в человека. Помимо отрезвляющего факта, заключающегося в том, что подобная трансформация лежит за пределами наших самых смелых мечтаний, даже если бы она была возможна, скорее всего, это не помогло бы узнать, каково быть летучей мышью. Прежде чем стать летучей мышью, безрассудно смелый ученый еще не будет знать, что это такое, а став ею, наш героический исследователь это узнает, но, к несчастью, он, естественно, не сможет ни с кем поделиться своим знанием. Летучая мышь, в которую превратился наш ученый, не будет помнить ни о том, что ей надлежало собирать и передавать научную информацию о сознании летучих мышей, ни даже о том, что этот ее опыт – научный эксперимент. С одинаковым успехом можно проинтервьюировать уже сегодня любую летучую мышь и «мышь-трансформер». А когда завершится обратная трансформация, наш исследователь, скорее всего, не сможет ни вспомнить, ни вербально описать, каково быть летучей мышью. Все мы когда-то были человеческими зародышами, пережили собственное появление на свет и провели много месяцев в колыбели, но мы больше не имеем ни малейшего представления о том, что значит быть зародышем, новорожденным или младенцем. Каким было наше осознанное переживание? Было ли оно отчетливым и ясным или туманными и хаотичным? Как мы воспринимали свое маленькое тело, какие чувства вызывали у нас родители, имели ли мы хоть малейшее представление о том, что происходило вокруг нас? Этого мы просто не знаем, хотя трансформация человеческого зародыша или младенца во взрослого человека значительно менее радикальна, чем гипотетическая трансформация человека в летучую мышь.

Итак, Нейджел пришел к пессимистическому выводу о том, что, возможно, наука никогда не сможет ответить на вопрос, каково быть летучей мышью. Подобное знание лежит за пределами всех воображаемых исследовательских инструментов или измерений, но даже если бы это было не так, он все равно оставался бы за пределами человеческого знания и понятий, а поэтому его, в принципе, не может описать никакая человеческая наука. С Нейджелом согласны многие современные философы, считающие, что проблема сознания навсегда останется с нами, даже если нейробиология и когнитивная наука добьются успеха в других направлениях. Даже совершенная когнитивная нейробиология не сможет ответить нам на вопрос, каково быть летучей мышью и как из нейронной активности рождается сознательный опыт.

Однако как минимум некоторые философы и многие нейробиологи смотрят на перспективы истинно эксплицитной науки о сознании более оптимистично. Они исходят из того, что предсказать научный прогресс невозможно, как до поры до времени невозможно предсказать и будущие прорывы на научном фронте. Следовательно, то, что философы могут представить себе сегодня, и то, чего они представить себе не могут, не имеет для будущего науки никаких последствий. История науки показывает, что прежде чем были совершены основные научные прорывы (теория относительности, квантовая механика, ДНК и генетика), ни философы, ни ученые не могли даже представить себе их.

Будет раскрыта тайна сознания или нет, нейробиология отдаленного будущего в любом случае остается для нас невообразимой научной фантастикой, такой же таинственной, какой генетика и молекулярная биология XXI века показались бы любому биологу, жившему в XIX веке.

Как мы теперь знаем, эмпирической науке о сознании придется иметь дело с одной из самых трудных философских проблем, связанных с природой разума (онтология) и с нашей способностью приобретать знания о нем или понимать его (эпистемология). Во-первых, проблема «душа-тело» может быть решена только предъявлением теории, которая ответит на вопрос: что такое сознание и как оно связано с мозгом? Это – онтологическая проблема. Во-вторых, проблема других разумов, напротив, представляет собой эпистемологическую проблему, вопрошающую: откуда мы можем что-либо знать о сознании других существ? Как мы можем объективно определить, какие животные обладают сознанием, а какие – нет? Откуда мы знаем, являются компьютеры, роботы, а возможно, и какие-то люди рядом с нами действительно сознательными существами или они лишь бессознательные зомби? Как мы можем узнать, каково быть сознательным существом другого типа? Чтобы решить проблему другого сознания, должны быть созданы инструменты, объективно детектирующие сознание. Подключив такой «измеритель сознания» к любому существу, мы тем самым включаем одну из вмонтированных в него лампочек: зеленая лампочка означает, что «сознание обнаружено, у существа есть субъективная внутренняя жизнь», а красная – что «сознание не обнаружено, существо мертво, оно не имеет сознания, это зомби». И последнее. Чтобы решить проблему «Каково быть летучей мышью?», мы должны владеть методами, которые не только устанавливают факт наличия сознания, но и подробно описывают его качество. Возможно, идеальный сканер сознания отдаленного будущего предъявит нам сознание другого существа с помощью моделирования виртуальной реальности, в которой наше собственное сознание временно воспроизведет феноменологическую форму и содержание сознания другого существа (подробнее об этом см.: Revonsuo, 2006).

Мы рассмотрели основные философские теории сознания. Дуалистические теории исходят из того, что сознание и физическая материя кардинально отличаются друг от друга. Согласно интеракционизму, мозг и сознание связаны двусторонним причинным взаимодействием по принципу «туда и обратно», а эпифеноменализм полагает, что существует только однонаправленная причинность (от активности мозга к сознанию), а само сознание не имеет никакой причинной силы. Сторонники параллелизма полагают, что между сознанием и мозгом нет никакой причинной связи, а существует идеальная гармония, создающая иллюзию причинности. Монистические теории утверждают, что сущность сознания и физической материи одна и та же. Монистический материализм представлен элиминативным материализмом (сознания реально не существует, это всего лишь иллюзия, и от самого понятия «сознание» следует отказаться), редуктивным материализмом (сознание – не что иное, как мозговая активность определенного типа) и эмерджентным материализмом (сознание – это более высокий уровень организации в мозге, зависящей от мозговой активности, но не низводимой до нее). Нейтральный монизм исходит из того, что и физическая материя, и сознание основаны на сущности, более фундаментальной, чем сознание или физическая материя. Идеализм – это теория, утверждающая, что все в основе своей состоит из ментальной сущности или сознательного опыта. Функционализм, возможно являющийся самой влиятельной современной философской теорией сознания, отождествляет его не с какой-то конкретной сущностью, физической или ментальной, а с абстрактными причинными связями, с функцией вычислительной машины или с отношением «ввод-вывод», которые могут быть реализованы как примеры причинных ролей: сознание, или разум, представляет собой «софт», некую компьютерную программу, а не компьютер, состоящий из физических элементов, и не мозг, образованный биологическими веществами.

Несмотря на все эти попытки решить философскую проблему сознания, тайна, которая окружает ее, до сих пор не разгадана. Термин «трудная проблема сознания» означает, что мы не имеем ни малейшего представления о том, как или почему какая-то физическая система должна «рождать» сознательные переживания, а термином «объяснительный разрыв» обозначается невозможность создать какой-либо вразумительный мост между физическими, или нейронными, свойствами мозга и качественными свойствами сознания, хоть нам и известно, что эти свойства всегда связаны друг с другом. Знаменитый аргумент Томаса Нейджела, приведенный в его статье «Каково быть летучей мышью?», свидетельствует о том, что наука, возможно, потому не может ничего сказать нам о субъективном сознании летучих мышей или других представителей животного мира, что субъективные факты, характеризующие их сознание, не могут быть ни выявлены с помощью средств, которыми располагают современные исследователи, ни сформулированы и переданы «человеческим языком».

1. Какая теория, описывающая проблему «душа-тело», по вашему мнению, заслуживает наибольшего доверия и какая – наименьшего? Почему? Организуйте в классе голосование и расположите теории в порядке возрастания доверия к ним. Обсудите причины, по которым вы поддерживаете или отвергаете каждую из этих теорий.

2. Считаете ли вы, что «трудная проблема сознания» и «объяснительный разрыв» в будущем будут решены наукой? Если нет, то почему? Если да, то как это может произойти и когда: в течение ближайших 10 лет? 50 лет? 100 лет? Или в отдаленном будущем?

3. Представьте себе миры, в которых верны разные теории «душа-тело», проблема «душа-тело» раз и навсегда решена и одна из ныне известных теорий признана как научный факт. Какой будет жизнь в мире, где признан картезианский дуализм? Эпифеноменализм? Сильный или слабый эмерджентный материализм? Панпсихизм? Идеализм? Как разные решения этой проблемы изменят отношения людей к жизни и к смерти?

Глава 2

Исторические основы науки о сознании

Введение

XIX век: от философии к экспериментальной науке о сознании

Интроспекционизм: первая научная психология сознания

Крах интроспекционизма как науки о сознании

От когнитивной науки к науке о сознании

Выводы

Вопросы для обсуждения

На первый взгляд может показаться, что современное научное изучение сознания – совершенно новая область науки, неожиданно возникшая в конце XX века. На самом же деле у этой науки глубокие исторические корни. Возникновение первой волны науки о сознании относится к концу XIX века. Теперь нам предстоит проследить тот путь, который прошла наука о сознании с тех самых пор до наших дней.

Примерно до середины XIX века человеческое сознание рассматривалось как некий картезианский дух: нефизический по своей природе, лишенный пространственной протяженности и местоположения в физическом пространстве и единый и неделимый. Считалось, что по самой своей природе дух не подлежит ни научному наблюдению, ни измерению, а это значит, что не может быть никакой науки о сознании.

На протяжении XIX века ученые постепенно отказывались от картезианской дуалистической теории. В начале века такие френологи, как Франц Йозеф Галль (1758-1828), высказали мысль о том, что человеческое сознание можно «разделить» на несколько разных способностей, каждая из которых «располагается» в определенной части мозга. Они также рассматривали человеческое сознание не как некий нематериальный дух, которым должны заниматься только метафизики и философы, а как биологическое явление, подлежащее научному изучению, что соответствует современному научному представлению о сознании. Однако френологическая теория, связанная с природой способностей, или подсистем сознания, их корреляция с локализацией в мозге, с формой и размером данного участка мозга, а также с наружной формой черепа, оказалась катастрофическим заблуждением.

Френологи создавали анатомические чертежи и скульптуры человеческой головы, на которых череп был поделен на десятки различных зон, обозначенных более или менее туманными психологическими терминами, которые описывали то, что считалось такими универсальными психологическими характеристиками, как «скрытность», «любовь к животным», «тяга к алкоголю», «чувство ужасного» и «интуиция». Это лишь некоторые из наиболее курьезных ментальных способностей, изобретенных френологами. Их расположение на поверхности черепа указывало на участки мозга, расположенные точно под ними, в которых, как считали френологи, «располагались» данные психологические свойства. Анализ психологического профиля индивида был основан на предположении, что выпуклости на тех или иных участках черепа отражают величину лежащего под ним участка мозга, которая в свою очередь отражает силу присущего человеку данного психологического свойства.

Как это часто случалось в XIX веке, френология не развилась в академическую психологическую науку, а превратилась в процветающую лженауку. Френологи предлагали анализ личности человека и его перспектив в будущем, основанный на измерении величины и формы черепа. Получавшийся в результате некий идол или фетиш не сильно отличался от астрологических гороскопов, которых было немало и в более поздние времена.

Френологическая терминология и теория широко популяризируются некоторыми деятелями современной культуры и литературы. Примером может служить доктор Мортимер, персонаж повести о Шерлоке Холмсе. Он – энтузиаст френологии, однажды заявивший детективу, что хотел бы иметь в своей коллекции слепок черепа Холмса (пока оригинал недоступен) (Hothersall, 2004).

Хотя френология часто подвергалась насмешкам как сумасбродная причуда, на самом деле в ней содержались ценные с научной точки зрения идеи; это становится особенно заметным, если рассматривать френологию в ее историческом контексте. Во-первых, это была самая первая попытка научного подхода, защищавшего сугубо биологический взгляд на сознание в отличие от чисто философского и религиозного дуализма, царившего в науке на протяжении многих веков. Во-вторых, это была первая теория, предположившая, что сознание делится на несколько разных, функционально специализированных подсистем. В этом она подобна современной когнитивной психологии. В-третьих, она исходила из того, что за каждую подсистему «ответственна» локальная и специализированная зона мозга, а именно эта идея лежит в основе современной когнитивной нейропсихологии. Некоторые из подсистем, обозначенных на френологических картах, на самом деле аналогичны современным идеям о функциональной специализации коры головного мозга человека: специализированные зоны мозга, «ответственные» за язык, вербальную память, обработку информации о цветах и формах, расчеты, планирование и юмор, можно найти как на некоторых френологических картах, так и в моделях и в представлениях о связи мозга и сознания, которые существуют в современной нейропсихологии и когнитивной нейробиологии. Конечно, в отличие от современной науки в основе френологических карт не было ни верной научной теории, ни надежных эмпирических данных или валидных измерений. Следовательно, хотя некоторые френологические «лейблы» до сих пор не утратили своего смысла, во френологии локализация функций в мозге была не более чем догадкой.

В 1860 году физик Густав Фехнер выполнил первые научные измерения и сформулировал первую научную теорию сознания. Он назвал свой подход психофизическим. Фехнеру удалось связать некоторые аспекты субъективной психологической реальности (сенсорные опыты) с количественными физическими измерениями. Его наблюдения и теории до сих пор считаются правомерными, до сих пор существует раздел экспериментальной психологии, называемый психофизикой, и проводимые в нем исследования основаны на работах Фехнера.

Фехнер понял, что специфическое содержание субъективного опыта может возникнуть в ответ на предъявление наблюдателю определенного физического стимула. Тщательно контролируя физические свойства стимула, экспериментатор может косвенно манипулировать содержанием сознания наблюдателя и контролировать его. Фехнера прежде всего интересовала интенсивность стимуляции и ее связь с наступающими субъективными ощущениями. Интенсивность представляет собой свойство, характеризующее физический стимул: один звук может быть физически громче другого, а один вес тяжелее другого (он содержит больше физической энергии). Физическая интенсивность может быть объективно и точно измерена. Субъективные ощущения, вызванные разными стимулами, тоже характеризуются разной интенсивностью: разные звуки воспринимаются как более громкие или более тихие, а разные веса – как более тяжелые или более легкие.

Фехнер положил начало изучению связи между объективными физическими измерениями интенсивности и субъективным явным ощущением интенсивности и сделал ряд новаторских научных наблюдений. Он понял, что физические стимулы чрезвычайно низкой интенсивности не вызывают в сознании абсолютно никаких субъективных ощущений. Это феномен был назван негативными ощущениями. В какой-то момент, когда физический стимул становится интенсивнее, человек начинает едва различать его. Минимальная физическая разница между двумя стимулами, которая вызывает распознаваемую разницу ощущений или восприятия, называется дифференциальным порогом различимости стимулов и представляет собой границу между наличием и отсутствием ощущений (или чувствительности). Субъективно два ощущения могут быть похожими и непохожими друг на друга. Минимальная воспринимаемая разница интенсивности стимуловназывается дифференциальным порогом различимости стимулов и представляет собой основу дифференциации стимулов.

Фехнер установил, что между интенсивностью физического стимула и интенсивностью субъективных ощущений нет прямой, или линейной, корреляции. Дифференциальный порог различимости стимулов (едва заметное различие) между двумя физическими стимулами зависит от их абсолютной интенсивности: чем интенсивнее два сравниваемых стимула, тем больше должна быть физическая разница между ними, чтобы мы субъективно восприняли их как разные. Например, мы можем ощутить разницу в 100 г между весами 1 кг и 1,1 кг, но мы не почувствуем никакой разницы между весами 10 кг и 10,1 кг.

Фехнер сформулировал математический закон, описывающий связь между физическим стимулом и субъективным ощущением, известный также как закон Вебера – Фехнера, согласно которому субъективное ощущение есть логарифмическая функция физической интенсивности.

Подход Фехнера к объективной оценке сознания получил дальнейшее развитие в трудах другого немецкого ученого, Вильгельма Вундта (1832-1920). В начале XIX века среди ученых существовало согласие в том, что «психология» занимается изучением сознательного опыта, иными словами, ее по определению признавали наукой о сознании. Вундт считается отцом-основателем экспериментальной психологии. В 1879 году он основал в Лейпциге (Германия) первую лабораторию экспериментальной психологии, где вместе со своими многочисленными учениками использовал экспериментальную методологию, разработанную Фехнером, для изучения не только ощущений, но и многих других осознанных ментальных явлений.

Поскольку психология занималась изучением сознания, или непосредственного опыта, она пользовалась особым методом: интроспекцией. Этот метод дал название интроспекционизму – первому научному подходу к экспериментальной психологии в период с 60-х годов XIX века до 1920 года.

В интерпретации Вундта и его последователей метод интроспекции состоял просто из переживания опытов, пристального внимания к ним и последующего их вербального описания. Следовательно, для «наблюдения» за содержанием чьего-либо сознания не нужно ни «способности ума осознавать свою деятельность», ни «внутренней перцепции». Интроспективные лабораторные эксперименты Вундта тщательно планировались и контролировались. Интроспекция использовалась наряду с другими методами, в частности наряду с измерением времени двигательной реакции. Испытуемые, которые участвовали в этих экспериментах, были хорошо подготовлены, так что они вполне могли дать подробные и надежные описания своих сознательных опытов.

На теоретическом уровне Вундт рассматривал сознание как целое поле эмпирических элементов. Эти элементы – не пассивные, единичные качества, которые соединяются благодаря механической ментальной химии, как считал последователь Вундта Титченер, а элементы сознания, претерпевающие процессы или события и превращаемые рассудком в сложное содержание сознания, или в идеи. Поле сознания, где происходят эмпирические события, разделено направленностью внимания на центр и периферию. В центре элементы образуют более крупные структуры, которые воспринимаются более отчетливо. Этот процесс Вундт назвал апперцепцией. В отличие от событий, происходящих в центре, события, происходящие на периферии, схватываются лишь в общих чертах, иными словами, они воспринимаются нечетко (Leahey 1980).

Оглядываясь назад, можно сказать, что представления Вундта на удивление современны. Сегодня мы говорим о сосредоточенном, селективном внимании и о процессах связывания элементарных перцептивных признаков в когерентные перцептивные объекты, т. е. о когнитивных процессах, которые, похоже, не так уж далеки от идеи Вундта об апперцепции. Более того, Вундт придерживался холистического взгляда на сознание, полагая, что простые элементы сознания с помощью внимания образуют целостные структуры. Самый важный последователь Вундта, Эдвард Титченер (1867-1927), придерживался атомистического взгляда на сознание.

Титченер, ученик Вундта, получил степень доктора философии в Лейпциге в 90-х годах XIX века. После этого он переехал в Америку и до конца жизни работал в Корнельском университете. Титченеру принадлежит авторство наиболее радикальной формы интроспекционизма, известной под названием структурализм.

Согласно Титченеру, разум представляет собой поток ментальных процессов, переживаемых нами субъективно. Этот поток течет от рождения до смерти. Разум – это общая сумма ментальных процессов, переживаемых индивидом на протяжении всей его жизни, тогда как сознание, по определению Титченера, представляет собой сумму ментальных процессов, определяющих мои переживания в данный момент. Следовательно, сознание представляет собой временной, или поперечный, срез разума: сознание – это разум в данный момент времени.

По Титченеру, задачи психологии как науки о разуме и сознании заключаются в следующем:

1) проанализировать простейшие компоненты ментального опыта;

2) выяснить, как эти простейшие элементы образуют более сложное ментальное содержание и по каким законам это происходит;

3) описать связь между ментальными опытами и физиологическими (или телесными) процессами.

Название психологической теории Титченера «структурализм» происходит от фундаментального допущения, на котором она основана: сознание имеет атомистическую структуру, основу которой образуют простые элементы. В 1896 году Титченер писал (Titchener, 1896, р. 13):

Следовательно, первой целью психолога является определение природы и числа ментальных элементов. Он мало-помалу, шаг за шагом, делит ментальный опыт и делает это до тех пор, пока деление не остановится. Достижение этой точки означает, что элемент сознания найден.

Титченер черпал вдохновение в успехах физических наук, в которых господствовали аналогичные атомистические и аналитические стратегии. Он обращался к химии как к некой модели психологии. «Идеи», или сложные ментальные процессы, подобны химическим соединениям; «ощущения», или простые ментальные элементы, подобны химическим элементам, которые не могут быть разложены на более простые составные части:

«Идея» представляет собой сложную структуру, состоящую из ряда элементарных процессов, бок о бок перемещающихся в сознании: следовательно, она похожа на сложные соединения, которые анализируются в химической лаборатории. Однако ощущение не поддается анализу точно так же, как и такие химические элементы, как водород и кислород. Они связаны с идеей точно так же, как кислород и водород связаны с водой (Titchener, 1896, pp. 27-28).

На основе интроспекции Титченер разработал тонкую и сложную лабораторную методику, правильно использовать которую могли только специально подготовленные испытуемые, обладающие определенными навыками.

Будьте максимально внимательны к объекту или к процессу, вызывающему ощущения, и когда объект удален или процесс завершен, призвав на помощь память, вспомните свое ощущение с максимальной полнотой и так живо, как только можете (Titchener, 1896, р. 33).

Чтобы не мешать естественному ходу переживания, интроспективный отчет должен быть сформулирован и предъявлен только после того, как оно уйдет. Титченер писал: «Интроспективный анализ переживания – это анализ после окончания переживания» (Titchener, 1896, р. 34).

Однако интроспективный отчет не должен ограничиваться описанием переживания как такового. Подобная дескриптивная (описательная) интроспекция не может дать нам элементы сознания. Чтобы получить их, нужна аналитическая интроспекция, которая дробит это переживание на составные части. Современник Титченера Освальд Кульпе так описывает аналитическую интроспекцию:

Прежде всего, мы должны подвергнуть все содержание сознания точному анализу и определить те конечные элементы, из которых оно состоит... Из всех естественных наук только в химии можно найти аналогичные элементы... И подобно тому, как химический элемент представляет собой некую субстанцию, не поддающуюся дальнейшему анализу, так и из простых элементов психологических переживаний нельзя выделить никаких составляющих (Kulpe, 1895, р.19).

В своих лабораторных экспериментах структуралисты использовали психологические принципы Фехнера. Так, чтобы выяснить, сколько разных элементарных цветовых ощущений испытывает человек, испытуемым предъявляли два совершенно одинаковых спектра. Они наблюдали их через две узкие щели. Испытуемый должен был посмотреть на один цвет в первом спектре, а затем, перемещая вторую щель вдоль второго спектра, найти в нем сначала точно такой же цвет, а затем – минимально отличный. Каждый «минимально отличный» цвет представляет собой элемент сознания. Титченер определил, что мы различаем около 700 + 150 + 30 000 качеств визуального ощущения: 700 разных степеней осветленности между черным и белым, 150 разных цветов спектра и около 30 000 разных сочетаний цвета и освещенности.

Не вдаваясь в подробности, можно сказать, что это было исследовательской программой структурализма. У него было немало сильных сторон: структурализм пытался связать психологию с естественными науками как метафизически, так и методологически. Метафизическая идея атомизма возникла под непосредственным влиянием физики и химии. Методологический лабораторный подход был непосредственно вдохновлен естественными науками: «Между психологическим, физиологическим и прочими естественнонаучными экспериментами нет никакой принципиальной разницы» (Titchener, 1896, р. 35).

Следовательно, психология как наука о сознании старалась быть настолько объективной и научной, насколько это было возможно, если учесть, что объектом ее изучения было сознание, которое нельзя непосредственно измерить и от которого нельзя «отобрать пробу на анализ». Тем не менее Титченер считал, что психология не сильно отличается от других наук. Результаты психологических экспериментов воспроизводились другими исследователями и в других лабораториях, так что, в принципе, каждый мог проверить результаты сам; если эти результаты и не были публично проверяемыми, то, как минимум, их можно было проверить на межсубъектном уровне.

Тем не менее структурализм не привел к объединению результатов из разных лабораторий. Серьезные разногласия между разными лабораториями (в частности, лабораториями Титченера и Кульпе) свидетельствовали о неких фундаментальных проблемах в методологии аналитической интроспекции. Предметом одного из них было число элементов сознания. Согласно результатам Титченера. таких элементов было всего более 42 415 (Titchener, 1896, р. 67). Однако лаборатория Кульпе называла значительно более скромную цифру – около 11 000. В науке само по себе несовпадение результатов – обычное явление, это скорее правило, нежели исключение. Однако оказалось, что в данном случае не было никакой возможности решить, чьи результаты ближе к истине. Не было никакого объективного метода, который позволил бы определить, чьи интроспекции были ошибочными, а чьи – верными. Каждая лаборатория по-своему тренировала испытуемых, благодаря чему они, возможно, воспринимали и анализировали, а следовательно, ощущали и описывали одни и те же стимулы по-разному.

Не менее серьезные дебаты вызвал вопрос о «мысли без образа». Лаборатория Кульпе сообщила, что в экспериментах, в которых задание требовало решения какой-то проблемы и целью которых было наблюдение за мыслью, возникающей сразу после того, как проблема решена, испытуемые сообщали о некотором похожем на мысль опыте, лишенном каких бы то ни было конкретных образов (слов, картин). Это противоречило теории Титченера (и Вундта), согласно которой содержание сознания обязательно включает какие-то образы: мысли без образов быть не может. И в данном случае не было никакой надежды с помощью дальнейших экспериментов выяснить, на чьей стороне правда. Повторяя эксперимент, испытуемые Титченера сообщали о том, что у них не было никаких «мыслей без образов», тогда как испытуемые Кульпе продолжали сообщать о «мыслях без образов». Сам по себе эксперимент мог вызвать то, что мы сегодня назвали бы неосознанной когнитивной обработкой информации, но в то время разум приравнивался к сознанию. Вне сферы сознания не может быть ни умственной деятельности, ни мыслительного процесса, только физиологические, нементальные процессы. Следовательно, ни Титченер, ни Вундт не допускали существования бессознательного, но мыслительного процесса, потому что это противоречило их основным философским воззрениям относительно мыслительных процессов.

Эти внутренние противоречия оказались среди наиболее важных причин краха интроспекционизма. Однако не менее важными оказались и нападки извне со стороны новых, нарождающихся исследовательских программ в психологии. Спектр этих программ был чрезвычайно широк – от подходов, которые рассматривали психологию как науку о сознании, но не разделяли основополагающих представлений структурализма об атомистической природе последнего, до подходов, которые не признавали существования сознания.

В то время как Вундт представлял истинно немецкий подход к изучению сознания, ведущая роль в англо-американском мире принадлежала Титченеру. Однако самая известная роль в истории интроспеционистской психологии принадлежит Уильяму Джеймсу (1842-1910). Его считают дедушкой современной науки о сознании. Его классический труд, двухтомник «Principles of psychology» («Принципы психологии») (1890/1950), по сию пору считается если не лучшей, то одной из лучших работ, когда-либо написанных философом или ученым.

Взгляды Уильяма Джеймса на психологию как на науку о «ментальной жизни» заметно отличались от взглядов Вундта и Титченера. Джеймс не признавал как минимум двух аспектов подхода Вундта – Титченера: их приверженности к бесконечным, скрупулезным лабораторным экспериментам и атомистического представления о сознании. Джеймс был прекрасно осведомлен о работе Вундта и посещал его лабораторию, но механистичная, лабораторная психология сознания не привлекала его.

В течение нескольких лет в Германии возникло то, что может быть названо «микроскопической психологией», движимой экспериментальными методами, которые, конечно же, ежесекундно ищут интроспективные данные... Эти методы требуют величайшего терпения и вряд ли могли возникнуть в стране, коренным жителям которой это быстро наскучило бы (James, 1890/1950, vol. 1, p. 192).

Джеймс подчеркивал превосходство интегративной теории над детальными лабораторными экспериментами и считал недостаточными теоретические плоды, полученные в результате лабораторного подхода. Более того, Джеймс не принимал атомистическую теорию сознания, которая лежала в основе немецкого подхода к психологии и была еще более заметна в британском ассоциационизме, представителями которого были такие знаменитые философы, как Дэвид Юм и Джон Стюарт Милл. Структурализм Титченера вобрал в себя обе эти атомистические традиции, а потому был диаметрально противоположен взглядам Джеймса. Джеймс критиковал представления структурализма и ассоциационизма о том, что психология должна начинаться с ощущений, с простейших ментальных фактов. Он утверждал, что таких вещей, как «простые ощущения», не существует:

Ни у кого никогда не было простого ощущения как такового. Сознание, с самого нашего рождения, представляет собой изобилие объектов и связей, а то, что мы называем простым ощущением, есть результат дискриминативного внимания, которое часто может достигать чрезвычайно высокой степени (James, 1890/1950, vol. 1, p. 224).

По Джеймсу, сознание – это единый, динамичный, постоянно изменяющийся поток переживаний. Джеймс использовал слово «мысль»? так же как и «поток мыслей», но под «мышлением» понимал «сознание»: «Я называю словом "мышление" любую форму сознания без различия» (vol. 1, р. 224).

Следовательно, сознание не состоит из фрагментов. Прежде всего, такие слова, как «цепь» или «последовательность», точно не описывают его в том виде, как оно проявляется. Сознание не есть нечто соединенное, связанное, оно течет. «Река» или «поток» – вот метафоры, которые описывают его наиболее естественно. Когда мы дальше будем говорить о сознании, давайте называть его потоком мыслей, потоком сознания или потоком субъективной жизни (James, 1890/1950, vol. 1, р.239).

Однако потоку субъективной жизни присуща некоторая внутренняя структура. Но она отличается от фиксированной структуры химического соединения, состоящего из атомов элементов, и представляет собой динамично струящуюся структуру, в которой, в центре внимания, возникают четкие образы, окруженные менее четким фоном, окрашивающим нынешние переживания мириадами отражений от прежних переживаний и воспоминаний, от других нынешних переживаний и будущих ожиданий.

Каждый определенный образ в сознании вымачивается и окрашивается в омывающей его свободно текущей воде. Она приносит ощущение его связей, ближних и дальних, умирающее эхо оттуда, откуда он пришел к нам, зарождающееся чувство, куда он приведет нас. Значение, ценность этого образа заключается в этом ореоле, в этой полутени, которая окружает и сопровождает его, или он растворяется в ней. (James, 1890/1950, vol. 1, р. 255).

Для Джеймса фундаментальным фактом для науки о сознании, фактом не вызывающим никаких сомнений, является существование состояний сознания. Метод научного изучения этих фактов – интроспективное наблюдение.

Интроспективное наблюдение – это то, на что мы можем полагаться в первую очередь и всегда. Слово «интроспективное» вряд ли нуждается в объяснении: разумеется, оно означает наблюдение над нашим собственным сознанием и фиксирование того, что мы при этом обнаруживаем. Каждый согласится с тем, что при этом мы обнаруживаем состояния сознания» (James, 1890/1950, vol. 1, p. 185).

Да, Уильям Джеймс был представителем эпохи интроспекционизма в психологии, но его основополагающие идеи о сознании и психической деятельности кардинально отличались от идей, которые были характерны для структурализма, доминировавшего в то время. В известном смысле взгляды Джеймса на сознание и его критика атомизма делают его союзником гештальт-психологии, немецкой школы психологической мысли, которая стала вторым после Вундта заметным явлением в немецкой психологии.

Расцвет интроспекционизма пришелся на начало XX века, когда его лидеры Вундт, Титченер и Джеймс достигли пика своей карьеры и доминировали в психологии как в Европе, так и в Америке. Но его дни были сочтены: в Германии возникло новое движение, получившее название гештальт-психология и направленное в первую очередь против структурализма Вундта и Титченера. Более того, за пределами лабораторий экспериментальной психологии взгляд Фрейда на психику как преимущественно бессознательную по своей природе начал завоевывать признание во всем мире. В Америке бихевиоризм вообще поставил под вопрос научные и философские основы интроспекционистского подхода к психологии.

Гештальт-психология – это детище троих немцев: Макса Вертгеймера, Курта Коффки и Вольфганга Келера, – чьи имена отождествляются с этим подходом. К 20-м годам XX века он завоевал в Германии достаточно прочное положение. Однако, к несчастью, в дальнейшее развитие гештальт-психологии и науки вмешалась политика. В 1933 году все евреи, работавшие в университетах Германии, были изгнаны, а оставшиеся профессора были вынуждены начинать свои лекции с нацистского приветствия. В результате к 1935 году ведущие гештальт-психологи покинули Германию и эмигрировали в Америку, где им не суждено было занять такое же лидирующее положение в академической науке, какое они занимали в Германии. В США гештальт-психология просуществовала в тени бихевиоризма вплоть до 60-х годов XX века, когда скончался Вольфганг Келер, последний из отцов-основателей этого движения.

Гештальт-психология критиковала структурализм за его атомистические представления о сознании и отстаивала свою концепцию его целостности. Для гештальт-психологов сознание, мир субъективного опыта – основная реальность, которую должна изучать психология. Но эта реальность не образована мельчайшими, локальными фрагментами простых ощущений, связанных, подобно фрагментам мозаики. То, как человек испытывает локальные ощущения, зависит от всего окружающего контекста. Следовательно, мельчайшие фрагменты зависят от целого, а не это целое построено из независимых локальных атомов ощущений. Иными словами, гештальт-психология отвергала «мозаичную гипотезу» интроспекционизма:

Основное допущение интроспекционизма заключается в следующем: истинные сенсорные факты есть локальные явления, зависящие от локальной стимуляции, а не от стимулирующих условий в окружающей их среде» (Kohler, 1947, р.95).

...сенсорный опыт в данном месте зависит не только от стимула, воздействующего на это место, но и от стимулирующих условий в окружающей среде... таков взгляд, которого придерживается гештальт-психология» (Kohler, 1947, р. 93).

Гештальт-психология критиковала также и интроспеционистскую методологию, аналитическую интроспекцию, как неестественный, искусственный метод изучения нашей психологической реальности, приводящий к стерильной и изолированной психологии, которая не изучает ту психологическую реальность, в которой на самом деле живут люди:

Следовательно, если будет преобладать его [сторонника интроспекционизма] позиция, те опыты, которые формируют матрицу всей нашей жизни, никогда не будут серьезно изучены. Психология будет наблюдать и обсуждать только такие опыты, которые для большинства из нас навек скрыты под покровом едва приобретенных характеристик. Даже лучший интроспекционист не имеет представления о своих истинных сенсорных фактах, пока исходит из представлений, навязанных его профессией, которые он, к счастью для него, отбрасывает, выходя из психологической лаборатории. Его истинный сенсорный мир так далек от среднестатистического опыта, что даже если мы когда-нибудь постигнем его законы, они все вместе не приведут нас назад в тот мир, в котором мы живем» (Kohler, 1947, р. 85).

На современном психологическом языке этот аргумент представляет собой критику низкой экологической валидности интроспекционистской исследовательской программы, ибо похоже, что лабораторные результаты мало применимы к повседневной жизни.

Для гештальт-психологии психологическая реальность, подлежащая изучению, – это естественный чувственный мир, воспринимаемый нами как единое целое. Сознание, подлежащее изучению психологией, – единый воспринимаемый мир, который мы видим вокруг себя, а не набор элементарных ощущений, спрятанных где-то глубоко за повседневными восприятиями, и открываемый только с помощью тщательных экспериментальных процедур и анализов, выполняемых в психологической лаборатории.

Согласно гештальт-представлениям о восприятии, паттерны стимуляции вызывают в едином поле сознания сложные холистические переживания. Мы видим целостные объекты в окружающем нас перцептивном поле, и в центре этого поля мы видим наше собственное тело. Все содержание нашего опыта, включая наше собственное тело, представляет собой ощущаемые объекты в сознании, а не реальные физические объекты, воспринятые напрямую каким-то образом так, как мы относимся к ним в своем повседневном мышлении.

Наш взгляд таков: вместо того чтобы реагировать на местную стимуляцию местными и не зависящими друг от друга событиями, организм реагирует на группы стимулов, которые действуют на него, и эта реакция представляет собой единый процесс, функциональное целое, дающее в результате скорее сенсорную сцену, нежели мозаику сенсорных ощущений (Kohler, 1947, р. 103).

...«мое тело», в присутствии и вне которого воспринимаются ощущаемые объекты, является таким же ощущаемым объектом, как и остальные, в том же ощущаемом пространстве. Ни при каких обстоятельствах его нельзя отождествлять с организмом как с физическим объектом, который изучают естественные науки – анатомия и физиология (Kohler, 1929/1971, р. 130).

Динамично структурированное единое поле сознания соответствует сопровождающим его событиям, протекающим в мозге:

Восприятие порядка в пространстве всегда структурно идентично функциональному порядку в распределении лежащих в его основе физиологических процессов (Kohler, 1947, pp. 61-63).

Это изложение знаменитого принципа психофизического изоморфизма, теории «душа-тело», которой придерживались гештальт-психологи. Согласно этому принципу, структура сознательного перцептивного опыта напрямую (изоморфно) отображается в виде какого-то физиологического процесса в мозге. Поле субъективного сознания основано на едином электрическом поле мозга (или, возможно, идентично ему):

Ни при каких обстоятельствах явный объект не имеет никакого отношения к тому месту в физическом пространстве, где расположен «соответствующий» физический объект. Если он вообще должен находиться в какой-то точке физического пространства, тогда, и это очевидно, правильнее всего считать, что он расположен в той точке мозга, которая прямо соответствует протекающему физиологическому процессу (Kohler, 1929/1971, р. 128).

Хотя гештальт-психологи отвергали атомистический взгляд на сознание, которого придерживался структурализм, они разделяли взгляд Вундта и Титченера на психологию как на науку о сознании. Задача психологии – изучить принципы и законы, которым подчиняется сознание, и связать его с лежащей в его основе физиологической реальностью – мозгом. В отличие от этих научных течений бихевиоризм, пришедший на смену и интроспекционизму и гештальт-психологии, полностью отрицал факт существования сознания.

В период с 1920 по 1950 год бихевиоризм был ведущим направлением в экспериментальной психологии. Его основатель Джон Уотсон (1878-1958) впервые подверг критике интроспекционизм в 1913 году в знаменитой статье, в которой утверждал, что сознание не может быть объектом изучения научной психологии. Представления Уотсона базировались на двух взглядах на природу науки – позитивизме и эмпиризме. Согласно этим философским идеологиям, наука должна основываться только на прямых и открытых наблюдениях. Теоретические понятия, описывающие сущности, наблюдать которые невозможно, недопустимы, как и метафизические спекуляции. Сознание или субъективный опыт невозможно наблюдать открыто и невозможно понять с позиции чистой физики, а это значит, что они не могут быть частью какой-либо науки. Разговор о сознании и о субъективном опыте в психологии ничуть не лучше обскурантистского разговора о «душе» в философии. И «сознание», и «душа» находятся за пределами научных измерений и остаются лишь метафизическими спекуляциями. Поэтому, считал Уотсон, психологии следует отказаться от упоминания сознания и от всех психологических понятий (таких, как ощущение, восприятие, волевые способности, желание, мысль, эмоция), содержащих субъективный компонент. Тогда психология, наконец, станет такой же объективной, как естественные науки.

Уотсон также критиковал интроспекционистскую психологию за ее методологическую слабость и неспособность изучать животных и маленьких детей, потому что они не могли представить вербальный отчет о содержании их сознания. Следовательно, психология должна изучать только объективно наблюдаемое поведение организмов, будь то животные или люди, и корреляции, существующие между объективными физическими стимулами и объективным физическим поведением организмов (рис. 2.1).

Рис. 2.1. Бихевиоризм

Бихевиоризм не интересуют ни мозг организма, демонстрирующего некое поведение, ни его сознание; они не имеют для него никакого значения. Демонстрирующий поведение человек (или животное) рассматривается как черный ящик, содержимое которого не изучается психологией. Психология – наука о наблюдаемом извне поведении, и в первую очередь – о связи между объективным физическим стимулом и вызванным им поведением.

Психология не изучает того, что происходит внутри организмов, что бы там ни происходило, – это выходит за рамки психологической науки. Есть два способа изучения того, что происходит внутри организма, но ни один из них не является частью психологии. Первый способ заключается в том, что исследователь вскрывает череп и изучает анатомию и физиологию мозга. Но подобное исследование касается только чисто биологических, физиологических фактов, и что бы мы при этом ни выяснили про мозг, это не имеет никакого отношения к науке психологии. Второй способ заключается в том, что исследователь может обратиться к своему собственному внутреннему опыту. Однако опять же, поскольку интроспекция ненадежна, а состояния сознания не подлежат открытому наблюдению, что бы он ни сказал о нем, это не имеет никакого отношения к научной психологии. В лучшем случае это может лишь дать пищу спекулятивной метафизике, но она не психология и вообще не наука!

В этой книге мы не станем углубляться в бихевиоризм. Достаточно знать, что его сторонники категорически отрицали, что сознание и душа могут быть предметом изучения научной психологии; они были убеждены в том, что психология – наука о поведении, а не о сознании, а значит, она не должна изучать нашу внутреннюю субъективную жизнь. Трудно с полной уверенностью сказать, считали ли бихевиористы, что сознания вообще не существует, или только то, что оно не является предметом изучения научной психологии. Как бы там ни было, преимущественно именно благодаря наследию бихевиоризма в психологии вплоть до 80-х годов XX века не было серьезных исследований сознания. Понятие «сознание» и «интроспекция» стали в психологии наводящими ужас табу, и это достойное сожаление отношение к сознанию, в общем и целом, еще господствовало среди психологов долгое время после того, как бихевиоризм прекратил свое существование и его наследница, когнитивная наука, заняла его место в психологии как доминирующий подход.

Таким образом, психология как наука о сознании обязана своим появлением немецкой академической науке, включая Фехнера, Вундта и гештальт-психологию. Американский подход (за исключением Уильяма Джеймса) – от бихевиоризма до функционализма и когнитивной науки – дал психологии новое определение и исключил сознание из сферы ее научных интересов. Курт Коффка, один из отцов-основателей гештальт-психологии, эмигрировавший из Германии в США, писал о том, что американский интеллектуальный климат значительно отличался от немецкого: немецкий подход был более философским, тогда как американский отличался большей практичностью:

Не может быть никаких сомнений том, что интеллектуальный климат Германии сильно отличается от интеллектуального климата США... Американский климат преимущественно практический, в центре внимания – сиюминутные потребности, а проблемы, имеющие первостепенное значение для немецкой ментальности, признаются несуществующими и бесполезными. В науке подобный подход приводит к позитивизму, к завышенной оценке голых фактов и к недооценке абстрактных умозрительных построений, к восхвалению точной, «земной»науки и к неприятию, порой граничащему с презрением, метафизики, которая пытается избавиться от груза голых фактов и окунуться в мир идей и идеалов (Koffka, 1935, р. 18).

Очень интересно поразмышлять о том, как выглядела бы история психологии вообще и какой была бы судьба философии сознания в частности, если бы оригинальный немецкий подход к сознанию не был в основном уничтожен и забыт в результате политических и исторических передряг, приведших в конце концов ко Второй мировой войне.

До сих пор наше вынимание было сосредоточено на истории сознания в контексте чисто академической психологии. Однако сознание обсуждалось также и за пределами основанной на лабораторных исследованиях экспериментальной психологической науки. В психиатрии и в клинической психологии в центре внимания были не базовые сенсорные процессы, а такие измененные состояния сознания, как сновидения и гипноз, и состояния сознания, связанные с ментальными или неврологическими нарушениями. Зигмунд Фрейд (1856-1939) изучал эти измененные состояния сознания на своих пациентах, и на первый взгляд может показаться, что он тоже внес свой вклад в психологию как в науку о сознании. Однако в действительности оказалось, что Фрейд весьма поспособствовал «увольнению» сознания из психологии. Его влиятельная теория структуры психики отводила сознанию лишь незначительную роль, и он открыто критиковал и интроспекционистскую идею о том, что «психическая деятельность» и «активное сознание» – это одно и то же, и точку зрения Вундта, что понятие «бессознательная психическая (ментальная) жизнь» содержит противоречащие друг другу термины. Фрейд был убежден, что объяснение аномальных ментальных состояний, или психопатологии, не может быть дано с точки зрения активного сознания:

До тех пор, пока психология решает эту проблему вербальным объяснением, что «психическое» и «сознательное» – это одно и то же и что термин «бессознательные психические эпизоды» лишен смысла, у врача нет никакой возможности наблюдать аномальные ментальные состояния, обращаясь к какому-либо психологическому объяснению (Freud, 1900/1950, р. 461).

Фрейд считал, что наибольшее значение имеет бессознательная психическая жизнь, и первозданная форма, в которой она существует, – сознание – не более чем сахарная глазурь на торте:

Врач и философ смогут договориться только тогда, когда оба признают, что термин «бессознательный психический процесс» есть «приемлемое и оправданное определение установленного факта». Врачу не остается ничего другого, как только, пожав плечами, отвергнуть утверждение, что «сознание есть неотъемлемое свойство психики»... бессознательное должно быть принято как основа психической жизни. Бессознательное представляет собой более широкий круг, который включает в себя меньший круг сознательного; все сознательное проходит через предварительную стадию бессознательного, тогда как бессознательное может остановиться на этой стадии, что, однако, не мешает считать его полноценной психической функцией (Freud, 1900/1950, pp. 462-463).

Более того, метод интроспекции не может быть использован для оценки глубины бессознательного: бессознательное не подлежит наблюдению субъектом, чью психическую жизнь оно определяет! О его существовании и свойствах может судить только сторонний наблюдатель, врач, по ассоциациям, поведению, сновидениям и другим косвенным проявлениям:

Любому разумному наблюдателю за психической жизнью невротика достаточно одного-единственного анализа сновидения, чтобы у него сформировалась непоколебимая уверенность в том, что самые сложные и самые точные функции мысли, к которым может быть применено определение «психические явления», могут иметь место без пробуждения сознания... Врач должен оставить за собой право проникать с помощью дедукции через сознание и влиять на бессознательный психический процесс (Freud, 1900/1950, р. 462).

Бессознательная психическая жизнь имеет двухуровневую структуру:

Существует бессознательное двух типов. В психологическом смысле оба представляют собой бессознательное, но в нашем восприятии первое, которое мы называем бессознательным, предстает как отсутствие сознания, а второе мы называем предсознательным, потому что его возбуждения, после соблюдения некоторых правил, способны достичь сознания... Мы описываем связь между этими двумя системами друг с другом и с сознанием, говоря, что предсознательная система подобна экрану между бессознательным и сознанием (Freud, 1900/1950, р. 465).

Что же в таком случае представляет собой сознание? В теории Фрейда оно рассматривается как относительно неинтересный внутренний сенсорный механизм, который лишь регистрирует эмпирические качества: «Какую роль отводит наша теория сознанию, которое когда-то считалось всемогущим и самым важным? Всего лишь роль сенсорного органа, воспринимающего физические качества» (Freud, 1900/1950, р. 465). Теория структурной психики Фрейда стала причиной отвлечения интереса психиатров и клинических психологов от сознания, поскольку истинная психическая реальность находилась за пределами сознательной психической деятельности или была скрыта глубоко под ней.

В 20-х годах XX века бихевиоризм Уотсона и психоанализ Фрейда практически одновременно быстро завоевывали влияние каждый в своей области. Последний бастион интроспекционизма Вундта в Корнельском университете пал в 1927 году, когда Титченер скончался от опухоли мозга в возрасте 60 лет. Не было молодых энтузиастов-структуралистов, которые могли бы продолжить дело Вундта и Титченера, и для науки о сознании наступили тяжелые времена. Великая депрессия поразила ее примерно в то же самое время, что и Уолл-стрит (1929 год), но продолжалась она гораздо дольше, вплоть до 90-х годов!

Когнитивный поход к изучению психики возник в середине XX века как вызов бихевиоризму, и в 60-х и 70-х годах его влияние возрастало, но потом ситуация изменилась, хотя нужно сказать, что в некотором смысле он до сих пор остается влиятельной, возможно, даже доминирующей парадигмой в психологии, но в наши дни он слился с биологическим подходом к психике в когнитивной биологии и эволюционной психологии.

Примечания

1

Селф (Я) – центральная часть сознания, обобщающая индивидуальный опыт человека. В русском языке нет различий между «я» активным и «я» пассивным. В английском я-субъекту соответствует «the I», или «я». Я-объекту соответствует «the self», т. е. «self» включает элементы рефлексии. Например, мы говорим: «Я задел себя», т. е. и объект и субъект представлены одним рефлексирующим человеком. Таким образом, «self» означает личность, одновременно и совершающую действие, и претерпевающую его. – Примеч. науч. ред.

2

Название «эмерджентный» происходит от английского «emergence», что означает появление, или возникновение. – Примеч. перев.

3

Существует много определений квалиа, и они менялись со временем. Простейшим, наиболее широким определением квалиа является следующее: «каково оно», свойство ментальных состояний. То, как оно чувствуется, когда испытываешь такие ментальные состояния, как боль, видение красного цвета, запах розы и т. д. – Примеч. перев.

4

Копенгагенская интерпретация – это интерпретация квантовой механики, которую сформулировали Нильс Бор и Вернер Гейзенберг во время совместной работы в Копенгагене около 1927 года. – Примеч. перев.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.