Выйдет вскоре,
      Буйно плаванье - краса!
      На просторе
      В переборе
      Заиграют паруса!
      Привезем тебе обновы,
      Бирюзу носи в ушах!
      Мы за Русь стоять готовы,
      Знают то султан да шах!
      Эх, в долине
      На калине
      Заплясал широкий лист...
      Мчи к Арине
      Море сине,
      Гей, свисти, стрелецкий свист!
      Тихонов дивился оранжевым переливам заката. Широконосые птицы провожали корабль. За кормой пенилась легкая волна. Вдали в темном мареве таяли гилянские берега.
      На камне, забрызганном соленым прибоем, сидел Хосро. Он смотрел вслед уходящему кораблю и радовался: одна забота - наблюдение за северными людьми - свалилась с его плеч.
      Предстоит возвращение в Иран. Что дальше? Саакадзе остыл к нему, но нужен ли царевичу теперь усатый "барс"? Благодаря неудачной охоте Дато на дикого козла Хосро-мирза твердо стал на доску "ста забот" шаха Аббаса.
      Он, Хосро, подобен этому камню, который с каждой бурей становится все чище и привлекательнее. Ему повезло и не участвовать в кровавом нашествии на Грузию, и попасть в милость к шаху. Баграт?! Какой он царь?! Этому скряге только и торговать белыми конями и розовым маслом. Луарсаб?! Не вернется больше в Картли.
      О аллах! Сколь глупы люди! Разве ему, Хосро, повредило мохамметанство? Разве еда потеряло вкус, а питье перестало утолять жажду? Или любовный шепот женщины превратился в шепот змеи? Надо одевать те одежды, которые украшают, а не те, которые уродуют. А разве звание пленника более почетно, чем царя-мохамметанина? Напрасно Саакадзе рассчитывает, что я, получив картлийский трон, сниму чалму. Нет! Хосро-мирза не сделает этой глупости, ибо Грузия всегда в пределах жадных глаз Ирана. А имея приятным соседом шаха, выгоднее клясться в верности Мохамметом, а не Иисусом.
      Шах Аббас обедал у Тинатин. В последнее время шах снова предпочитал Тинатин даже юным красавицам гарема. Он никогда не скучал с ней. Постепенно стал доверять Тинатин дела Ирана, прислушивался к ее советам. Шах любил Тинатин. Ни у одной жены и наложницы он не был так спокоен за свою жизнь. В ее покоях он с аппетитом поедал яства, фрукты, пил незапечатанную холодную воду, безмятежно погружался в сладкий сон и всегда уходил от Тинатин веселым.
      Сегодня Тинатин казалась шаху особенно приятной. Легкое розовое платье, отороченное бирюзовым атласом и вышитое нежными фиалками, необычайно шло к ее лучистым глазам, и исходящий от плеч нежный запах лотоса нравился шаху.
      - Наш Сефи совсем мужчиной стал, жену берет, потом, иншаллах, потянется к наложницам.
      - Мой великий повелитель, наш Сефи только ростом мужчина, душой он младенец. Ни одна недостойная мысль не омрачает его покойную юность.
      - Аллах, как мать пристрастна! Но отец более внимателен. Сефи умнее, чем старается казаться.
      Тинатин внутренне ужаснулась. Она вспомнила, как год назад шах, заподозрив своих сыновей, рожденных наложницами, повелел одного умертвить, а другого ослепить; как тайно убивались бедные матери, не смея высказывать свое горе... Но Тинатин не выдала тревоги, она нежно улыбалась грозному шаху.
      - Ты прав, мой повелитель, но разве у шаха Аббаса может быть другой сын? Не хочу обманывать, мой повелитель, только с рождения Сефи сердце воспылало горячей любовью к тебе. День и ночь оно ждет могучего супруга. Есть ли в мире большее блаженство, чем быть твоей рабой!
      Шах, довольный словами Тинатин, улыбнулся. "Она права, разве шах Аббас может иметь уродливого и глупого сына? Надо будет Сефи показывать послам, пусть разносят по чужим странам, какой у "льва Ирана" львенок... Те двое, рожденные от рабынь, переливали в своих жилах не чистую царскую кровь. Они замышляли против меня и уничтожены. Сефи - сын мой и моей верной Лелу, она воспитала его в любви и благоговении ко мне".
      Тинатин, читавшая мысли страшного мужа, улыбнулась и обвила упрямую шею Аббаса нежной рукой. Она проникновенно говорила о красоте, о цветах, о звучности стиха Хафиза, говорила обо всем, лишь бы отвлечь мысли шаха от Сефи. Шах любовался игрой глаз Тинатин и решил вознаградить ее.
      - Я наконец отпустил деревянных русийских послов и теперь могу исполнить просьбу моей Лелу: завтра Луарсаб навестит тебя.
      Сколько лестных сравнений, сколько газелей полилось из уст Тинатин в благодарность за несравненную доброту! О, она одна познала сердце грозного победителя османов, она одна познала чувства изысканного Аббаса! Она одна познала его силу, подобную бушующему морю, - подобную огненному вихрю.
      - Шах-ин-шах, твоя раба обезумела от любви, иначе чем объяснить ее дерзость?
      Шах, упоенный словами Тинатин, чувствовал себя помолодевшим. Он гладил ее мягкие плечи, гладил красные косы.
      - Аллах видит, моя Лелу, я люблю Луарсаба, но почему он не похож на тебя?
      - Шах-ин-шах, твоя доброта может сделать Луарсаба рабом "льва Ирана". Молю, испытай его, верни в Картли... Вспомни мои слова, не совсем доверяй этому страшному человеку Георгию Саакадзе. Он мстит Луарсабу из мелких чувств.
      - Я никому не доверяю, кроме Лелу, но аллах не поворачивает мое сердце к твоей просьбе, ибо это может быть во вред Ирану... Ты мать моего наследника и должна желать блеска и сильного трона своему сыну.
      - Не говори так, мое солнце, не наноси раны сердцу Лелу. Сыну нашему еще слишком рано думать о троне. Да состарится он в почетном звании твоего наследника. И разве Иран смеет мечтать о ком-либо, кроме "льва Ирана"? Кто поднял из слабого разоренного персидского царства могучий Иран? К кому еще из шахов стремились послы всех стран? А разве мудрецы и знатные путешественники не ожидают месяцами у твоего порога милости видеть великое "солнце Ирана?" Вселенная сочла бы за счастье стать бирюзой в твоем кольце. Да пошлет и мне аллах милость видеть еще сто лет моего повелителя в блеске и славе. Да пошлет милость закрыть глаза раньше, чем зайдет "солнце Ирана".
      - Верная Лелу, ты растрогала меня, взволновала. Уступаю твоим мольбам. Уговори Луарсаба принять мохамметанство, и я верну ему Картли, и народ картлийский верну.
      Вскрикнула, всплеснула руками Тинатин и, упав к ногам шаха, стала призывно целовать его одежды, ноги... Она смеялась звонко, шептала слова, полные страсти и любви.
      Тинатин охраняла жизнь сына, Тинатин вымаливала трон Луарсабу.
      А под окнами в саду беспечно развлекался Сефи-мирза.
      Слуги передвинули золотую сетку.
      Сефи-мирза бросил мяч и снова не попал.
      - Тебе сегодня везет, мой возвышенный друг, - засмеялся Сефи.
      - Нет, снисходительный Сефи-мирза, ты умышленно скрываешь свою ловкость. Завтра доиграем, - сказал Паата, бросая мяч слуге. - Вот хотел спросить...
      - Говори, любезный Паата, ибо все твои слова одинаково ласкают слух.
      - Понравилась ли тебе, мой покровитель, Циала? Ее Хорешани взяла у Мусаиба.
      - Она прекрасна.
      - О мой Сефи-мирза, любовь Циалы заливает сердце сладостью... Но почему красивый из красивых не выбрал себе наложниц из пленниц? Разве не все девушки мира сочтут за счастье опуститься на твое ложе?
      - Благосклонный друг, твое снисхождение утешительно, ибо пока жив красавец Паата Саакадзе - да живет он вечно! - только ослепшая может предпочесть Сефи-мирзу.
      - Мой высокий друг, такая шутка достойна более благородных ушей... Не сочти меня назойливым... заметил одну...
      - Нет, дорогой Паата, моя мать, прекрасная из матерей, выпросила у шах-ин-шаха плененную черкесскую княжну. Я видел черкешенку в покоях моей матери, она навсегда овладела сердцем Сефи. Шах-ин-шах обещал в Исфахане отдать мне Зарему... Хочу остаться верным моей жене.
      Паата покраснел. Он впервые пожалел об откровенности и вспомнил совет отца быть сдержанным даже с лучшим другом, особенно в делах чувств.
      Паата возвращался недовольный собою. Конь медленно переступал по пыльным улицам. Телохранители шептались: наверно, Сефи-мирза обыграл нашего Паата.
      Сефи-мирза посмотрел на солнце: сейчас мать одна. Он поспешил в покои Тинатин. Его всегда тянуло к обожаемой матери, тем более сейчас; там жила его первая и - он знал - последняя любовь. Правда, Зарема появлялась на мгновение, будто случайно, но аллах! Каким зеленым огнем горели влюбленные глаза черкешенки, как трепетали алые губы, как легко вздымалась девичья грудь.
      Откинув легкое покрывало, Хорешани спрыгнула с постели и взволнованно зашагала по опочивальне.
      Сегодня Луарсаб встретится с Тэкле. Что, если проклятые евнухи догадаются? Хорешани поежилась. Жаль бедную Тэкле, погибнет... Шах не упустит случая унизить Луарсаба и отдаст Тэкле в гарем самому противному хану. А Тинатин? Погибнет и она! Подозрительный шах задушит ее или отдаст в служанки самой жестокосердной наложнице. Положение первой жены, завоеванное многолетними страданиями, рассеется, как дым. А что будет с бедным Сефи-мирзой? Стоит ли рисковать? О себе нечего и думать. Шах, конечно, заподозрит всех в заговоре на жизнь "льва Ирана". В таких случаях перс не церемонится ни с сыном, ни с женой, подавно с женой другого. Стоит ли рисковать за один час встречи несчастных? Стоит, ибо она знает - это последняя встреча.
      С непривычным беспокойством отбросила Хорешани одно платье, другое.
      Циала угодливо подавала ей вуаль, браслеты, выбирала ленты.
      Смотрела Хорешани на расцветшее лицо девушки, и у нее крепла надежда все пройдет благополучно.
      Эту каралетскую девчонку она выпросила у Мусаиба. Пожалела юность, но плут Паата решил - Хорешани для него постаралась.
      Узнав о "грехе" Циалы, Хорешани улыбнулась, потом нахмурилась: надо наказать, иначе все девушки потеряют совесть.
      - Я тебя от гарема зачем спасла? Хотела в Картли родным вернуть, а ты как меня отблагодарила? Думаешь, этот глупый мальчишка Паата собирается на ком-нибудь жениться? Где твой стыд? Без церкви на ложе мужчины легла.
      Девушка смотрела на Хорешани счастливыми глазами.
      "Без церкви и с церковью совсем одинаково, - подумала Хорешани, - все же надо ударить... по щеке не стоит, знак останется..." И Хорешани постаралась не очень сильно дать подзатыльник.
      Циала поймала ее руку и осыпала поцелуями. Хорешани вздохнула, пробурчала: "Кукушка". Вышла из комнаты и вслух сказала:
      - Не она кукушка, а я. Когда кот в доме, нельзя держать открытым молоко.
      Так закончились нравоучения Хорешани. Она подарила Циале несколько платьев и приказала каждую субботу мыть голову, иначе в таких густых косах может завестись нечисть.
      Наконец Хорешани оделась. Сейчас придет Тэкле. Хорешани остановилась на пороге. Нет, страх за близких - не трусость. Она позвала слугу и велела приготовить закрытые носилки.
      Луарсаб сидел в покоях Тинатин. Она счастлива: до захода солнца будет гостить у нее любимый брат.
      Какие яства приказала Тинатин приготовить! Какие сладости! Ледяной жулеп! В бассейн вылила драгоценные благовония. Может, Луарсаб захочет освежиться...
      В прохладной нише набросала атласные подушки... Может, Луарсаб захочет отдохнуть.
      Они, обнявшись, говорили и не могли наговориться.
      Любовалась Тинатин братом, восхищалась его умом и торопливо передала предложение шаха Аббаса.
      Луарсаб удивленно поднял брови: Тинатин предлагает измену церкви? Временно? А разве церковь прощает богоотступников? Ради народа? А разве народ просит об этом?
      В слезах умоляла Тинатин, убеждала, напоминала подвиги предков, ради царства свершавших страшные дела. Пусть Луарсаб пойдет на подвиг! Церковь одобрит и отпустит грех. Народ? Но разве народ управляет царем, а не царь народом? Вот князья приняли магометанство, а разве народ не так же им до земли кланяется? Как посмеет народ поднять голос против властелина?
      Луарсаб грустно улыбнулся: Тинатин совсем магометанка. Ее царь властелин, а не раб князей. Народ! Конечно, народ наружно смирится, молча проглотит все, что бросит ему господин. Но Луарсаб Багратид хочет народного поклонения, хочет поддержки церкви, ибо без поддержки церкви князья не дадут снова воцариться ему на картлийском престоле. А разве войско не народ? Баграт изменил церкви, и если даже - не допусти Иисус - он овладеет картлийской короной, все равно не станет царем. Церковь не признает магометанина, значит, и народ... Что?! Что говорит Тинатин?! Тэкле?!
      - Сжалься, мой брат, умоляю, сжалься над Тэкле!
      - Что говоришь, Тинатин?! Ты не видела моей Тэкле, не знаешь ее сердца.
      - Не видела? Она сидела здесь...
      - Здесь?! Моя Тэкле?! О, говори, говори!..
      - Она молила помочь Картли вернуть царя Луарсаба... Ради возвышенной Тэкле не противься воле шаха.
      - Нет, Тэкле не потребует от меня столь страшной жертвы.
      - А если потребует?
      Луарсаб смотрел на Тинатин, боясь спросить, боясь услышать предрешенное. "А если потребует, - повторил он мысленно. - Тогда я, значит, не постиг всей глубины моей Тэкле, тогда последний свет померкнет для меня".
      - А если потребует? - настойчиво повторила Тинатин.
      - Исполню, - медленно произнес Луарсаб.
      За дверью послышался веселый голос Хорешани. Луарсаб невольно отпрянул за выступ ниши. Хорешани, слегка поддерживая Тэкле, вошла, заслонив собою дверь. Тэкле вскрикнула. Чадра черной тенью соскользнула на пол. Взметнулись руки, Луарсаб сжал трепещущую Тэкле.
      - Сюда, сюда! - взволнованно шептала Тинатин, вталкивая их в нишу. Она плотно задернула полог. Быстрый взгляд - и Хорешани, спокойно открыв дверь, сказала:
      - Знаю, не любишь кальян, здесь подымлю кальяном.
      Тинатин, задернув на дверях легкую шелковую занавесь, бросилась к бассейной комнате. Она прислонилась к дверям, решив защищать порог. Конечно, сюда никто из жен и прислужниц не войдет, ибо она предупредила - Луарсаб будет освежаться в бассейне. Но могут войти евнухи - и тогда? Нет, Хорешани не допустит гибели всех.
      И точно, Хорешани, закрыв за собой дверь, опустилась на низенький табурет, широко разбросав пышную юбку. Если кто вздумает пройти, должен или попросить Хорешани подвинуться, или наступить на юбку и даже толкнуть в плечо. Но кто посмеет?!
      Хорешани попросила кальян. Евнухи бросились исполнять желание опасной княгини.
      Хорешани досадовала: она не знала, что у царственной Лелу высокий гость. Она не хочет мешать. Старуха - другое дело, почти слепа и глуха. Трудно ей приходить лишний раз, еле ноги волочит. Добрая Лелу усадила чародейку в нишу, там она толчет снадобья, пробуя цвет на руке царственной Лелу.
      Изящно держа чубук, Хорешани окуталась голубыми кольцами. Она рассказывала евнухам, что и в Картли любила душистый дым, но в Иране кальян ароматнее. Зато в Картли есть загадочный мастер. Он придумал зеленый дым, и когда куришь, по воздуху плывут причудливые облака, сквозь которые сверкает рай Мохаммета. Можно вызвать и другие видения, стоит только подмешать в кальян желтый и черный порошок. Тогда плывут древние витязи в золотых панцирях на черных конях... И еще можно подмешать красный, лиловый и оранжевый цвет. Тогда проплывет сад с разноцветными птицами... Есть птицы с двумя головами и одной лапой, есть с тремя головами и со взбитым розовым пухом вместо хвоста, есть совсем без головы, но с острым хвостом, словно шайтан вытянул... Есть круглые, как бычачий пузырь, с одним крылом на спине. Есть рыбоподобные, но с конским хвостом, а есть с лицом женщины и с хвостом тигра.
      Хорешани пустилась в подробное описание пятидесяти пород птиц из дыма кальяна.
      Евнухи изумленно слушали.
      - Но самая удивительная птица - черный орел на белой вершине... Как, евнухи не знали о белой горе в Картли?! И о появлении черного орла?! Но ведь об этом кричат майданы всех земель! О аллах, почему нигде не сказано, что делать с невеждами?!
      Рассказ о черном орле потряс евнухов.
      - Когда орел, распластав крылья, подымается над городом, лежащим у белой горы, солнце исчезает за его спиной и люди поспешно ложатся спать, ибо наступает ночь. От взмахов лохматых крыльев подымается страшный ветер, и люди поспешно закрывают ставни, ибо посуда падает с полок. У орла в пещере на белой вершине сокровища, похищенные им себе в утеху со всех морей и земель.
      Там у него поднятый со дна моря потонувший корабль с китайскими стеклянными богами. Тысяча тысяч аршин пурпура. Дерево с изумрудным виноградом. Резная шах-тахта из золота. Вечный светильник, отломленный от луча солнца. Тысяча карликов с зелеными бородами и красными носами. Жемчужный буйвол и два живых ишака, прислуживающие ему за обедом. И еще...
      Евнухи зачарованно смотрели в рот Хорешани, стараясь не упустить ни одной подробности.
      Украдкой следила Хорешани за песочными часами. Только два часа прошло...
      - ...Душа моя, уже два часа прошло, куда время спешит? - И Луарсаб снова покрыл лицо Тэкле поцелуями.
      - Дети мои, пора, Хорешани совсем охрипла, - произнесла Тинатин, раздвинув полог. - Пусть эта встреча продолжит вашу счастливую жизнь.
      Луарсаб побледнел. Тинатин оборвала прекрасный сон. Он обвёл взглядом разрисованные стены и порывисто схватил руки Тэкле:
      - Ради тебя, моя гордость, готов на все! Помни, от тебя зависит дальнейшая наша жизнь!
      - Если от меня, светлый царь, она будет прозрачна, как родник.
      - Тэкле... Тэкле! Моя любовь безмерна... Твое одобрение или осуждение может поколебать самые твердые намерения...
      - Говори, моя любовь, сердце Тэкле никогда не солжет.
      - Шах Аббас предлагает вернуть мне Картли...
      Тэкле вскрикнула, схватила руку Луарсаба. Она задыхалась, радостно смеялась, говорила о конце их страданий, о друзьях и врагах, о счастье картлийцев, о лучшем царе Луарсабе. Она рисовала радостную картину их возвращения и царствования... О, теперь ее любимый знает, как царствовать!
      - Повтори, мой светлый царь, повтори! Твои страдания закончились? Да? Это не сон, а выстраданное счастье... О мой царь, почему твое лицо стало похоже на белую розу? Ты пошутил, царь?
      - Нет, моя Тэкле, шах предлагает вернуть мне царство, но...
      - Говори, говори скорей! - Тэкле дрожала.
      - Если я приму магометанство...
      Тэкле отшатнулась. Она молчала.
      - Я поступлю, как захочет моя Тэкле.
      Тэкле подняла отяжелевшую руку и с трудом провела по лбу. Луарсаб ждет решения, но за себя Луарсаб давно решил. Он хочет принести во имя любви тяжелую жертву. Тэкле думала: "Может быть, она должна сказать "да?" Может, должна принять грех и спасти Луарсаба? Да, спасти! Только слепой не видит, что Луарсаб гибнет. Может, обязана ради Картли принять на себя тяжесть дальнейшей жизни любимого? Жизнь? А может, смерть прекрасней такой жизни? Нет, он должен жить! Должен! Должен!! Я не могу, не требуй от меня, о боже, так много! Душою не изменим вере, воздвигнем лучшие храмы... Молю, святая Нина! Заступись! Все драгоценности отдам Иверской церкви, все отдам! Только не отнимайте Луарсаба, его не могу отдать! Не могу!"
      Губы Тэкле посинели. Она, шатаясь, прислонилась к нише, не спуская молящих глаз с Луарсаба.
      Луарсаб молчал.
      "Все кончено, - в смятении думала Тэкле, - я не приму такой жертвы. Я... я не переживу его мусульманства, не могу! Луарсаб слишком сильно любит меня, но есть сила сильнее любви к женщине - долг. Луарсаб должен для Грузии остаться чистым".
      - Мой светлый царь, зачем говорить о моем сердце, оно до последней минуты принадлежит тебе... Пусть бог примет нас такими, какими создал... Будь мужествен, мой светлый царь...
      Луарсаб упал к ногам Тэкле. Плечи его вздрагивали от рыданий.
      Тэкле нежно подняла Луарсаба, вытерла его слезы и спрятала платок на груди.
      В нише, зарывшись в подушку, рыдала Тинатин.
      - Прощай, моя розовая птичка!..
      - Я всюду иду за тобой, мой светлый царь...
      Тэкле накинула чадру и выбежала из комнаты. Хорешани подхватила ее.
      ...По пыльным улицам покачивались закрытые носилки. На руках у Хорешани лежала Тэкле.
      Узнав от Тинатин об отказе Луарсаба, шах Аббас нахмурился, но еще раз пытался убедить его принять магометанство и утвердиться в дружбе со "львом Ирана".
      Луарсаб отказался.
      Через день шах отправил непокорного Багратида под охраной Али-Баиндура в Гулабскую крепость. Верный Баака последовал за Луарсабом.
      Саакадзе поспешил снова водворить Керима к Али-Баиндуру, охотно взявшему в помощники испытанного мастера разведывательного дела.
      С еще большей осторожностью отправилась в Гулабскую крепость Тэкле с двумя преданными стариками.
      На следующий день шах Аббас пышно возвращался в Исфахан. Блестящая свита окружала грозного победителя. В числе самых близких шаху ехал Саакадзе, почти рядом с ним - Пьетро делла Валле и немного позади Хосро-мирза, "барсы" вместе с Сефи-мирзой, Паата и знатными молодыми ханами.
      По просьбе Саакадзе все "барсы" были шумно веселы. Они громко восторгались: они счастливы сопровождать великого из великих завоевателя, "средоточие вселенной".
      Хорешани сидела вместе с Тинатин в золоченой кибитке на белом верблюде. Она из-за занавесок смотрела на лавину иранского войска, на толпы пленных грузин, которых бичами гнали за шахом, и думала о страшном возвращении "барсов" в проклятый Исфахан.
      Вечерело. Точно кровавые слезы, скатывались по склону гор последние отблески солнца. С темной реки тянуло прохладой. На обгорелом суку каркал черный ворон.
      Саакадзе прислушался. Он вспомнил тринадцать повешенных тушин.
      И снова Пьетро делла Валле удивился пламени глаз на окаменевшем лице Георгия Саакадзе...
      ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
      На вершине в непроходимом горном лесу возвышается Гелатский монастырь. За крепостными стенами притаились белые храмы. Три четырехугольные боевые башни сторожат Гелати. На верхних площадках всматриваются вдаль монастырские воины. Им видны синеющие Ахалцихские горы, погруженный в зелень Кутаиси, ледяная цепь Кавказа, виноградные отроги Имерети.
      Под сводом просторной приемной палаты в полумгле белеет мраморный престол. Широкие каменные скамьи расходятся от престола вдоль стен. Скамьи покрыты коврами, в дни торжественных монастырских трапез на них восседает высшее духовенство и имеретинская знать.
      Посреди палаты зарыт большой глиняный кувшин - квеври, наполненный черным густым вином.
      Теймураз прошелся по квадратным плитам, остановился у сводчатого окна, безотчетно наблюдая, как из серого каменного столба падают на четыре стороны водяные струи. Теймураз подошел к квеври, поднял чеканную крышку, зачерпнул чашей и выпил вино большими глотками.
      Два года прошло, как шах Аббас в первом нашествии разгромил Кахети. Два года борьбы и скитаний! Лежит в руинах Греми, и в теснинах Упадари дует мусульманский ветер. Вырублены тутовые рощи. Шелковая ткань, обогащавшая Кахети, превратилась в могильный саван. Веками взращенные виноградники, дающие народу хлеб и веселье, потоптаны персидскими отарами.
      С высоты горных вершин укрывшиеся от шахского пленения кахетинцы видели, как хлынули в долины и предгорья вереницы иранских телег, как по грузинским деревням расположились чужие караваны, как чужие кони скакали по измятым дорогам. Ненависть обжигала глаза, горячие руки сжимали рукоятки.
      Теймураз глухо застонал. Он вспомнил Кетеван, свою мать, замученную шахом в пытках. Вспомнил двух сыновей, зверски оскопленных в Исфахане и умерших в муках.
      Но шаху не удалось заселить персиянами Кахети. Ставленники шаха, князья Джорджадзе и Асланишвили, подобострастно извещали Аббаса об успешном заселении Кахети мусульманами, но тайно подготовляли восстание. Кахетинцы обратились к нему, Теймуразу, с мольбой изгнать ненавистных переселенцев и вернуться на царствование. И вот он, Теймураз, во главе кахетинцев и тушин, одновременно ударил на захватчиков и преградил на границах путь к отступлению.
      Победили кахетинцы, и Теймураз торжественно въехал в Телави - новую столицу Кахети.
      Так началась кахетинская война, длившаяся год.
      Охваченный яростью, Теймураз стал изыскивать новые средства для борьбы с шахом Аббасом. Верный игумен Харитон был послан к султану и к крымскому хану Гирею.
      Султан, радуясь случаю отплатить шаху Аббасу за отнятые города и оскорбительный прием Абу-Селима-эфенди, посла Стамбула, милостиво обещал военную помощь и отпустил Харитона с грамотой к Теймуразу.
      Крымский хан, вассал Турции, также не преминул выделить татарскую конницу против шаха Аббаса. Хан Гирей воспользовался удачным моментом отомстить шаху за обещание посадить царевича Гирея в Бахчисарае ханом Крыма.
      Хан Гирей подарил игумену Харитону золотой крест. Теймураз понимал: не только распри с племянником вынудили крымского хана согласиться, - война с шахом Аббасом поможет Гирею укрепить свой престиж среди горцев-мусульман Северного Кавказа.
      Проходили месяцы, и Теймураз, досадуя на неторопливость союзников, вновь послал Харитона к султану. Турецкие и крымские силы начали стекаться к Эрзуруму.
      Но медлительность турок и татар и все более угрожающие действия шаха вынуждают его искать других путей. Один из этих путей ведет в Рим, другой в Москву. Папа Урбан VIII к месту вспомнил, что еще в XIII веке Ватикан завязал сношения с царями Лаша и Русудан. Но тогда монголы оборвали связь Рима с Грузией. И только в XVI веке царь Симон Первый, дед Луарсаба, написал письмо к папе Павлу III. Но Русия кахетино-московским соглашением опередила Ватикан и вытеснила католических миссионеров из Восточной Грузии.
      Ватикан встревожен. В Испании ослабевает святейшая инквизиция! В Англии еретическое протестантство третирует папских нунциев! Во Франции ветрогон Генрих IV, покровительствуя гугенотам, путает карты Ватикана! Русия, претендуя на первенство в христианской церкви, отвергает Рим и Константинополь и возвышает Москву! "Два Рима падоша, третий стоит, четвертому не быть!" И Ватикан учреждает в Риме коллегию пропаганды веры. Миссионеры разъезжаются по Новому и Старому свету.
      Пьетро делла Валле направляется в Исфахан. Пьетро Авитабили и Яков Стефани - в Имерети, а Кастелли - в Самегрело.
      Шах Аббас еще задолго до своего вторжения в Кахети и Картли оттягивал Грузию от Русии. Одним из средств стало религиозное расчленение: где невозможно омагометанить, там надо окатоличить.
      И шах Аббас покровительствует католическим миссионерам, прибывающим в Иран. Отец Тхадео направляется в Кахети к царю Теймуразу. Теймураз радушно принимает Тхадео и даже разрешает построить католический собор.
      Но грузинская церковь тянется к Русии. Игумен Харитон, выполняя наказ грузинского духовенства и константинопольского патриархата, живущего милостынею московской церкви, усердно склоняет Теймураза в сторону Москвы.
      Ударил колокол. Теймураз взял посох и вышел из палаты.
      Два года яростной борьбы, и вот сейчас недаром несется с гор, точно волны, раскат колоколов Гелатского монастыря. Он, Теймураз, добился наконец съезда грузинских царей и князей-владетелей. Георгий Имеретинский, Мамия Гуриели, Дадиани Мегрельский, Атабаг Манучар II и Шервашидзе Абхазский прибудут в Гелати для разговора с Теймуразом о военном союзе грузинских царств и княжеств. Такой союз не разрушит привилегий князей, как преступно замыслил Саакадзе, а еще больше укрепит.
      Теймураз все взвесил. В военном объединении его настойчивый ум видел единственный выход. Разве, несмотря на раздробленность грузин, Саакадзе не объединил народ в Сурамской битве? А если мог он, почему не можем мы?
      Теймураз подошел к могиле царя Давида Строителя. Ее прикрывало тяжелое железо ганджинских ворот с арабской надписью: "Врата эти сделаны, во славу аллаха благого и милостивого, эмиром Шавиром, из династии Бень-Шедадов, в 1063 году"*.
      ______________
      * Эти ворота закрывали крепость Дербентского ущелья - стража Каспия. Впоследствии находились в Гандже, откуда и вывезены в Гелатский монастырь как военный трофей грузинским царем.
      Кровавые испытания Грузии оживили эту могилу.
      Теймураз нахмурился. Угловато выступили скулы, серо-красноватые глаза снова зажглись.
      Вот он слышит боевой рог Давида, стук мечей о щиты, ржание коней, клики воинства, с гребней гор лавою сбегающего в долины.
      - Погибнуть или победить! - доносится рокот.
      Пусть потеряно царство, сыновья, мать, но осталась непокорность, сила власти. Эта сила вернет царство, сделает его независимым от мусульманского мира.
      Несмотря на ненависть к Саакадзе, он, Теймураз, чувствует огромную притягательную силу непонятного картлийца, с которым начинает здесь, в Гелатском монастыре, беспощадную борьбу.
      Колокольный звон собора богоматери подхватили церкви святого Георгия и святого Николая. Через площадь черной вереницей потянулись монахи.
      Солнце клонилось к западу. Косые лучи скользили по изображению Давида Строителя, держащего в руке церковь Гелати.
      Проходили века, отпечатываясь на стенах гелатских храмов. Византия сближается с Грузией, и император Алексей Комнин дарит Давиду Строителю для Гелати изображение богоматери. Давид Строитель освобождает Грузию от сельджуков и дарит Гелати для иконы богоматери драгоценный оклад, сверкающий жемчугом и одиннадцатью рубинами. Свирепствуют турки, и в Гелати укрывается икона Георгия, вычеканенная, по преданию, из тридцати сребреников Иуды. В память бракосочетания дочери византийского императора Константина с царем Георгием в Гелати присылается в золотом ковчеге "зуб богородицы" и серебряный ковчег с мощами апостолов и мучеников. Царская печать на ковчеге усиливает таинственность и ценность мощей.
      Слава о священных богатствах Гелати разносится далеко за пределы Грузии. Стекается народ, цари, князья, купцы. Спешат приложиться к "черепу победоносца Георгия" или к "зубу Онтипа Пергамусейского", и на монастырские блюда сыплется мелкая и крупная монета.
      В начале XVI века в Гелати учреждается епископская кафедра. После упразднения в Пицунде патриаршего престола в Гелати перевозятся все сокровища. Алтари, приделы, ризницы, тайники наполняются живописью, драгоценными камнями, хрусталем и металлом. За большие вклады покупаются места для погребения в Гелати. Цари и князья завещают, чтобы их погребли подобно царевичу, гробница которого находится в соборе богородицы. Именно так должен прикрывать надгробную плиту золотой ковер, а в изголовье стоять позолоченный сереброчеканный сосуд. Слева на белый войлок да возложат святые отцы седло, обитое серебром, на седло - саблю, пояс, кинжал. В ногах на коврике пусть стоят цаги зеленые персидской работы, и цаги из черного сафьяна.