Шадиман понял: план подорвать доверие к Саакадзе потерпел полную неудачу, и теперь необходимо как можно больше выгадать для себя от этой ослиной беседы. Шадиман еще ниже склонился перед шахом и поблагодарил за полезное поучение.
      - Мудрый из мудрых, - продолжал Шадиман, - ты прав, но быть выдрессированным не значит покориться, иногда и дикари думают о власти. Об этом у них спор с высокорожденными. И никто из разумных, а не ослов, не уступит свое по праву рождения место, ибо сказано: кто выше стоит, тому виднее, а кому виднее, тому подобает выше стоять.
      - Если тебе небо ниспослало острое зрение, князь Шадиман, как же не видишь вреда от упорства Луарсаба? Не ты ли должен настоять на его возвращении?
      - Великий шах-ин-шах, я об этом много думал, но... если тебе будет угодно моего родственника Баграта возвести на картлийский трон, нужен ли здесь Луарсаб?
      - Мне будет угоднее на картлийском троке Луарсаб, но если он будет упорствовать и не явится ко мне, знай, князь, кто бы ни сидел на троне Картли, ты останется, как и раньше, первым советником... Конечно, если захочешь преданностью ко мне заслужить доверие...
      - Прикажи, мой повелитель, - приложил руку ко лбу и сердцу Шадиман.
      - Вместе с послами и тебя, князь, я отпущу в Имерети, ты должен вернуться с царем Луарсабом. Повелеваю тебе уверить Луарсаба в моем расположении. Знай, если увижу Луарсаба, не только при троне останешься, но и получишь лично от меня ферман на Агджа-калу.
      К вечеру имеретинское посольство, щедро одаренное шахом и с подарками для имеретинского царя и царицы, в сопровождении Шадимана и старшего евнуха Мусаиба выехало в Имерети.
      Шадиман вез от шаха Луарсабу обсыпанную драгоценными камнями саблю, а Мусаиб - увещевательное письмо от Тинатин. Она уговаривала брата явиться с покорностью к шаху, получить царство свое и не сомневаться в любви и искреннем расположении к нему справедливого царя царей.
      Бедная Тинатин! Сколько слез пролила она ночью после этого письма, написанного в присутствии шаха и его словами! Она теперь понимала, почему шах, оставив почти весь гарем в Гандже, всюду возил ее за собою.
      - Горе мне! - плакала Тинатин. - Я буду причиной гибели брата. - И тут же надежда теплилась в сердце: может, шаху понравится мой прекрасный Луарсаб, не может не понравиться.
      Ночью Саакадзе разговаривал с "барсами".
      - Луарсаб должен приехать, - оборвал он спор.
      - Думаю, Георгий, шах выжидает, а выманит Луарсаба - разгромит Картли, подобно Кахети, - мрачно процедил Дато.
      - Что же ты предлагаешь? Может, раздробленных азнауров против войск шаха поднять? - усмехнулся Георгий и властно повторил: - Луарсаб должен приехать.
      Ростом недовольно посмотрел на Георгия: зачем он мстит уже побежденному?
      И остальных "барсов" волновали разноречивые чувства.
      Димитрий откинул еще больше побелевшую прядь волос, оглядел друзей. Он понимал - кроме Даутбека, всегда согласного с Георгием, остальных мучают сомнения. Все же Луарсаб прославлял грузинское оружие, как храбрый дружинник. Не он ли последним покинул долину смерти? Но тут Димитрий окончательно запутался: что же дальше? Дальше один Георгий знает.
      Словно читая мысли "барсов", Даутбек возмущался: пускай Луарсаб хоть двадцать раз дрался с персами, но если он с князьями замышлял против Георгия Саакадзе, значит, он против Грузии. А Георгий, хоть и пришел с персами, но с непоколебимым желанием снять княжеское ярмо с грузинского народа. И он, Даутбек, всю жизнь будет шагать по стопам Георгия Саакадзе.
      Теплый воск тихо капал с оленьих рогов. Трепетные язычки свечей колебали полумглу. Неясно вырисовывались угрюмые лица "барсов".
      Саакадзе читал на них немой упрек:
      - Вам жаль Луарсаба? Почему? Разве не с его именем связана прочность княжеских замков? Возможно ли, когда решается судьба царства, задумываться над судьбой одного человека? Хосро-мирза будет царем Картли, и его на трон возведет Георгий Саакадзе. Хосро поймет выгоду быть единовластным царем. Луарсаб не пошел и не пойдет с азнаурами, значит, должен погибнуть.
      "Барсы" при имени Хосро невольно подались вперед. Недоумение, изумление, гнев отразились на их лицах. Они все ненавидели Хосро. И только безграничная вера в правильность путей, выбираемых Георгием, и привычка беспрекословно подчиняться своему предводителю удержали их от желания обнажить оружие.
      Саакадзе понимал состояние друзей - не так-то легко сыпать соль на свежую рану.
      - Разве можно грузинам, обагрив оружие кровью грузин, не дойти до конца? Нельзя играть с совестью. Только пленение Луарсаба выведет нас из тины, только тогда шах Аббас поверит в покорение Картли. Он, конечно, поспешит в Исфахан, а в Картли останутся царь Хосро и Саакадзе с персидским войском. Шаху необходимо превратить Картли и Кахети в иранский рабат и он верит - Георгий Саакадзе сумеет это сделать. Но когда шах уйдет, а я останусь... Об этом часе думать надо... Войско и власть дадут нам возможность...
      Даутбека поразили глаза Саакадзе. Они то вспыхивали, как факел, то гасли, как ночной костер: "Нет, никакие жертвы не остановят Георгия".
      - Сколько еще слез прольют картлийцы, пока уйдет перс!
      - Я уже все сказал, Ростом... Очень легко, друзья, размахивать рыцарским оружием. И очень трудно, вопреки чувствам и желаниям, осквернить меч витязя. И еще труднее подставлять свое имя под проклятие народа, ради которого познаешь бездну страдания.
      Чувство неловкости охватило "барсов". Димитрий растерянно вертел на руке серебряный браслет. Дато почему-то подумал: этим браслетом Димитрий обручился на братство с Нино. И он вспомнил другой браслет, едва не стоивший ему жизни.
      Даутбек сурово оборвал тягостное молчание: - Конечно, легче скакать по проложенной тропе. У такого всадника и одежда цела, и руки чистые, и его с большим удовольствием приглашают на пир. Но путник, прорубающий тропу в неприступных скалах, всегда одинок. Его одежда разодрана, руки в крови, и он своею дерзостью пугает робких, предпочитающих проезженную дорогу и беспечный пир.
      Дато тяжело вздохнул:
      - Ты прав, дорогой Георгий, тебе тяжелее, чем нам... Все же должен огорчить тебя... Сегодня от молодого Карчи-хана слышал: шах потихоньку от тебя послал в женские монастыри сарбазов с Али-Баиндуром. Богатство ищет, красивых девушек тоже. Пропали каралетские красавицы, монастырские тоже!
      - Может, Дато, не пропали? - спросил Пануш. - Может, обрадуются монахини, богатые подарки получат от шаха. Только одежда у них для веселых ханов не подходящая.
      - Ничего, одежду снимут, опозорят христовых невест, - зло бросил Матарс.
      - Говорят, у монашек тело, как лед... Может, ханы побоятся замерзнуть? - спросил Гиви.
      "Барсы" невольно рассмеялись.
      - Черт собачий, всегда такое скажет, что рука сама тянется полтора уха ему оторвать, - обозлился Димитрий, и впервые его обрадовала мысль об ушедшей юности Нино.
      - Еще раз напоминаю, друзья, - сказал Саакадзе, - величие "льва Ирана" - ваша путеводная звезда. Вы счастливы счастьем великого шаха Аббаса, вы славны славой "средоточия вселенной".
      - Пусть этим нашим счастьем подавится "иранский лев". Не беспокойся, Георгий, будем восхищаться солнцем, похожим на чалму "средоточия вселенной". Квливидзе - дурак, поэтому остался без солнца.
      - Квливидзе не переделаешь, Дато. Это еще раз показал горисцихский бой. Но когда настанет время, Квливидзе первый прискачет к нам. Народ хочет кому-то верить. Хорошо, что в такой страшный час народ верит азнауру Квливидзе.
      - Я все думаю, Георгий, неужели Шадиман совсем собака и притащит сюда в пасть персу своего возлюбленного Луарсаба?
      - И это возможно.
      - Чтоб ему в гробу полтора раза перевернуться! Георгий, не пора ли ударом шашки навсегда убрать с нашей дороги Шадимана?
      - Нет, Димитрий, и князей немало против Шадимана, они сами не прочь бы прикончить "змеиного" князя. Но если это сделаем сейчас мы, все княжеские фамилии объединятся против азнауров. И потом убийство Шадимана не выход. Его заменит Андукапар. Убрать Андукапара? Останется Цицишвили. Убрать Цицишвили? Найдется другой, а шах не простит нарушения ферманов. Для нашего дела необходимы тонкая политика, настойчивость, изворотливость и еще, самое трудное - терпение.
      - А может, Шадиман сам останется в Имерети?
      - Все может быть, "барсы", но тогда или я не знаю Шадимана, или он свою совесть в неудачах нашел... А теперь хочу вам предоставить случай угодить "льву Ирана". Луарсаб прибудет, и вы можете первыми об этом сообщить шаху и мне тоже. Поезжайте на имеретинскую границу. Здесь, конечно, скажите направляетесь на охоту в Кавтисхеви. Надо перехитрить Али-Баиндура. Промах хана будет ему ответным угощением за женские монастыри.
      Молодец, Георгий, этот гончий верблюд от досады с ума сойдет, обрадовался Димитрий.
      Только Дато тихонько вздохнул - ему было жаль Луарсаба. Как весело они когда-то гнали турок у Сурама!
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
      Луарсаб смотрит на храм Баграта, возвышающийся на крепостной горе, смотрит на Ухимерион, кутаисскую цитадель, на медные пушки, выглядывающие из-за каменных зубцов.
      "Все это царственно, величественно, - думает Луарсаб, - но принадлежит имеретинским Багратидам. Я, царь Картли, первенствовавший над всеми грузинскими царями, здесь только гость, незваный гость. Где моя Картли? Где мой народ? Где мое войско? Я один, обреченный на душевную пустоту, обреченный на бездействие, на созерцание своей гибели. Зачем я стремился уйти от плена? Нет, тогда я был прав, плен - это позор! Но прав ли я теперь, отказываясь явиться к шаху, если даже коварный Аббас замыслил предательство? Имею ли я право ради личного спасения подвергать трон опасности? Не мне ли милостивый бог вручил охрану династии Багратиони? Не мне ли надлежит прославить наш царственный род? Не я ли восприемник Давида Строителя, воинственной Тамар, Георгия Блистательного? Какой ответ дам моим славным предкам, когда богу будет угодно соединить нас? Нет, я не наложу пятно позора на светлое царствование Багратидов. Да послужит мне примером Димитрий Самопожертвователь, отдавший свою голову за спасение царства. Царь должен царствовать или погибнуть".
      В Имерети Шадиман начал тонкую беседу с Луарсабом, но был поражен, не встретив отпора.
      Луарсаб холодно сказал:
      - Мною уже принято решение. Но я не помешаю князю Шадиману Бараташвили выслуживаться перед шахом. Это будет плата верному воспитателю за преданность.
      Страдальческим голосом Шадиман убеждал царя: все помыслы, все священные желания его, Шадимана, - вновь увидеть блистательного Луарсаба в Метехи.
      Не дослушав, Луарсаб круто повернулся и вышел из опочивальни.
      Напрасно Георгий Имеретинский и Теймураз клялись защитить Луарсаба от домогательства шаха Аббаса.
      Луарсаб твердо возразил:
      - Рассчитываю договориться. Аббас ждет меня на моей земле. А упорство послужит шаху оружием против меня и поможет Баграту, лжецу, поспешившему принять магометанство, захватить трон.
      Напрасно духовенство упрашивало Луарсаба не вверять свою судьбу врагу Христа.
      - Мой сын, не покидай Имерети. Иверская церковь поможет тебе вернуть Картлийское царство, - уговаривал католикос Малахия.
      Луарсаб смиренно возразил:
      - Если шах замыслил коварство, пусть бог примет мою жертву. Если не явлюсь, Аббас обрушит гнев на наши святыни. Поступок, неверный перед богом, погубит мою душу. Праведный отец, я до конца моих дней буду верен святой церкви. Поручаю себя миротворцу...
      Католикос осенил Луарсаба крестным знамением.
      Не помогла и мольба царицы.
      Луарсаб проникновенно возразил:
      - Благородная Тамар, ты назвалась матерью Тэкле. Ты можешь понять, зачем мне дорожить жизнью, когда царицы нет. Свет померк в глазах, и сердце захолодело. Пусть свершится начертанное судьбой.
      И Луарсаб вскочил на коня.
      - Остановись! - вскрикнул еще раз царь Имерети. - Разве не чувствуешь, идешь на верную гибель!
      - Остановись, мой брат Луарсаб, - умоляюще сказал Теймураз.
      - Остановись, остановись! Остановись, царь Луарсаб! - кричал народ.
      Затуманенным взором Луарсаб оглядел окруживших его имеретин.
      - Люди, ваше волнение бальзамом льется на раненое сердце. Но царь должен отвечать за подданных перед своей совестью.
      Луарсаб тронул коня. Громкое рыдание царицы Тамары подхватили все придворные. Где-то ударил колокол, и сразу во всех храмах Кутаиси зазвенели колокола.
      Это католикос Малахия приказал служить молебен о здравии царя Картли. Луарсаба.
      На рассвете прискакали "барсы" и сообщили о ночлеге Луарсаба в пограничной с Картли имеретинской деревне. Саакадзе поспешил к шаху.
      Аббас торопливо приказал подать охотничью одежду и вдруг удивленно спросил: почему не Али-Баиндур обрадовал его вестью о прибытии Луарсаба?
      - Шах-ин-шах, преданный тебе хан Али-Баиндур занят женскими монастырями. Говорят, много красавиц ему удалось найти для своего гарема и для гаремов других ханов.
      Шах рассвирепел:
      - Клянусь бородой Али, этот сластолюбец уверен - шах Аббас пришел в Грузию обогащать ханские гаремы. Как осмелился дерзкий не интересоваться происходящим по ту сторону Лихских гор?!
      И гневно приказал Карчи-хану немедленно изгнать Али-Баиндура в Ганджу: "Пусть благодарит аллаха, перегрузившего меня заботами о своих и чужих царствах, иначе расправился бы с ним, как с турецким лазутчиком".
      Саакадзе мысленно поздравил себя. Он давно изыскивал средство избавиться от Али-Баиндура. Сейчас необходимо повидаться с азнаурами. Квливидзе уехал. Азнаур Микеладзе временно должен занять его место и завязать снова тесную связь с амкарами. "Барсы" прекратят разорение монастырей, за которые в целях обогащения так яростно взялся Али-Баиндур. Надо сохранить Мухран-батони и старика Газнели, отца Хорешани. Царские деревни, примыкающие к Носте, надо прикрыть щитом хитрости. Пусть народ чувствует: кто ближе ко мне, тот в безопасности... А разве Али-Баиндур глупец? Он все видит... Знаю, хотел распустить ястребиные крылья на весь правый берег Куры. Большая удача избавиться от него хотя бы на время.
      Шах раздумывал: Луарсаб, царь, едет без принуждения. Осторожность подсказывает встретить его почетно, ибо не только войску, но и народу непозволительно видеть унижение царей. Да, Луарсаба надо встретить торжественно, но незаметно.
      Узнав от Саакадзе, что Луарсаб к полудню будет в местечке Руиси, шах пышно выехал на охоту.
      Только Караджугай и Эреб-хан были осведомлены о приближении Луарсаба. Никто не догадывался об истинной причине выезде шаха.
      Аббас не замедлил тут же наградить "барсов" за своевременные сведения ценными подарками и пригласил сопутствовать ему на охоте.
      К полудню Луарсаб въезжал в Руиси с запада.
      К полудню шах Аббас въезжал в Руиси с востока.
      Встреча вышла неожиданной, конечно, для Луарсаба.
      Шах обнял Луарсаба, расплакался.
      - Любезный мой сын, я очарован твоей приятной наружностью, доблестной осанкой. Ты доказал сыновнюю верность мне. Твое царство ждет своего храброго царя.
      Луарсаб поблагодарил шаха за благосклонность, но унижения и подобострастия к Аббасу не проявлял.
      Саакадзе мельком взглянул на Луарсаба и перевел взгляд на Баака.
      Придерживая саблю, Баака из-под нависших бровей сурово смотрел то на Саакадзе, то на "барсов".
      Дато, поймав взгляд Луарсаба, вспыхнул: Луарсаб, веселый царь Луарсаб! Жизнь казалась тебе белой розой. Ты играл сердцами Нестан и Гульшари, как золотыми кистями мутаки, играл блеском своих каштановых глаз, играл народом, играл судьбой Картли. Веселясь, ты не заметил приближения бури, и ты проиграл, Луарсаб! Кто может забыть свою молодость? Мы ее встретили вместе на испепеленных полях Сурами. Царь Луарсаб и азнаур Дато состязались в пренебрежении смертью. Наши кони дышали рядом. Тень Георгия Саакадзе ложилась на Сурамские отроги. Но ты посмел забыть, кто спас Картли в час смертельной опасности! И вот стоишь бледный, с высоко поднятой головой, но с опущенным оружием!
      Луарсаб смотрел на всех, но видел только Саакадзе. Рука Луарсаба дрогнула, он тоже вспомнил Сурамскую битву. Сердце сжалось щемящей тоской. И в памяти вновь всплыл заговор Георгия Саакадзе: "...молоток! От него по всей Картли пойдет гул. Только ударь в медный тамбури..." Молила Нестан... Почему я тогда не мог поднять молотка? Что удерживало меня? Благородство? Нет, страх. Страх? Перед кем? Перед азнаурами... И вот он вновь видит Георгия Саакадзе, который хотел одним ударом молотка разбить княжеские щиты. Сейчас мы стоим друг против друга, брат моей Тэкле и я - Багратид. Но скорее меня услышит человек на другом конце земли, чем Георгий Саакадзе. Нас навсегда разделила мрачная бездна.
      Саакадзе смотрел на Луарсаба, преисполненного достоинства: чем гордится? Может, тем, что столкнул Картли в пропасть? Своими князьями, предавшими его? Правлением Шадимана, доведшего народ до истощения? Не он ли не пожелал воспользоваться моим советом остаться одному у власти? Тогда я был "Великим Моурави", все войско Картли было в моих руках, один удар молотка - и он навсегда освободился бы от опеки князей, освободил бы Картли от непосильного ярма. Разве шах посмел бы переступить порог Грузии, если бы Георгий Саакадзе стоял на страже с народным ополчением? Что дало слабовольному царю Луарсабу его предательство дела объединения Грузии? Что дали ему князья? Позор! Да, позор! Разве он не в плену? Он ждет милости от шаха - милости не будет. Ждет картлийского трона - трон уже занял другой. Ждет радости - радости не увидит, ибо Тэкле должна быть отомщена.
      Саакадзе сжал поводья коня. Словно холодное лезвие, на него устремлены глаза Баака. Он безотчетно повернул к Баака и хрипло прошептал:
      - Где моя сестра? Где прекрасная Тэкле? Что вы сделали с кроткой голубкой в вашем ястребином гнезде? Отдай мне мое дитя, князь Баака!
      - Даже в таком тяжелом положении я не позволю тебе, персидский сардар, называть жилище Багратиони недостойным именем! А светлая царица Тэкле тебе обязана печальной участью.
      - А еще кому?! - задыхаясь, спросил Георгий, приближаясь вплотную к Баака.
      - Думаю, в Иране ты не поглупел, можешь сам догадаться.
      - Шадиману?!
      Георгий провел рукой по вспотевшему лбу, оглянулся. Шах ехал рядом с Луарсабом, окруженный свитой. Шадиман инстинктивно держался ближе к шаху. В Руиси шах Аббас беседовал с Шадиманом.
      - Великий шах-ин-шах, средоточие вселенной! Осмелюсь донести до твоего тонкого слуха - царь имеретинский и дерзкий ослушник Теймураз отговаривали Луарсаба от великой чести предстать в Горисцихе перед очами, алмазам подобными. Я, преклоняясь перед твоим величием, мудростью и силой, насыщенной чистым огнем молний и грома, и пользуясь своим влиянием, убедил Луарсаба довериться "льву Ирана".
      Шах выслушал льстивое донесение, помолчав, спросил:
      - А ты разведал, какими средствами заставить Теймураза также предстать на мой справедливый суд?.. Только говори просто, ибо я от твоих возвеличиваний ни выше, ни ниже не стану.
      Шадиман вздрогнул.
      - Шах-ин-шах, я все испробовал - и уговоры, и подарки, и угрозы... Теймураз к тебе не приедет.
      К вечеру шах поспешил с Луарсабом в Горисцихе. В честь царя Луарсаба шах назначил две охоты и пир. Шадиман по-прежнему не отходил от Луарсаба, но теперь уже выполняя повеление шаха.
      "Барсов" не покидало беспокойство. Баака, кто подымал их к славе, кто поощрял их отвагу, кто был защитником перед изменчивым Метехи, кто с отеческой заботливостью оберегал их юность - Баака, князь Баака, словно не замечал их.
      А Луарсаб? Луарсаб вызывал у ханов скрытое сочувствие.
      Его ловкость на охоте, мягкость, неустрашимость, почтительное, но независимое обращение с шахом расположили к Луарсабу иранский стан.
      Сарбазы говорили: "Только лев мог бесстрашно приехать к грозному "льву Ирана".
      Ханы говорили: "Этот царь дорожит своей жизнью меньше, чем скорлупой ореха".
      Молодые ханы говорили: "Да приснится мне в сладком сне такая смелость, изящество и покоряющая улыбка".
      "Барсы" говорили: "Если бы Луарсаб был умен, как наш Георгий, не пришлось бы встретиться с ним в таком неподобающем для царя месте".
      Саакадзе говорил: "Всех может обмануть этот изящный Багратид, но не меня. Хорош для князей и ханов, а народ его голоден и в лохмотьях ходит".
      Шах, осведомленный о тайном сочувствии к Луарсабу, все больше распалялся мщением, и крепло решение отнять у грузин храброго и опасного для Ирана царя Картли.
      После долгой мольбы шах наконец разрешил Тинатин повидаться с братом. Луарсаб переступил порог комнаты и тотчас очутился в объятиях Тинатин.
      - Мой замечательный брат, - рыдала Тинатин, покрывая поцелуями лицо Луарсаба... - Ты в тысячу раз прекраснее, чем я представляла себе по рассказам Хорешани.
      Луарсаб отвечал Тинатин нежностью... И она в тысячу раз прекраснее, чем была девочкой. Долго вспоминали Твалади, вспоминали Метехи, припоминали едва уловимые события, которыми так полно и светло каждое детство.
      - Мой любимый брат, - едва слышно шептала Тинатин, - умерь свою отвагу, опасную в присутствии шаха. Беги, пока не поздно... Письмо мною написано по повелению шаха, там нет ни слова правды... Не верь ему, беги...
      - Моя любимая Тинатин, я предпочитаю смерть позорной жизни... Не склонюсь я перед коварным персом.
      Из красивых глаз Тинатин лились слезы.
      Шах не знал, чем унизить Луарсаба. Ему подсказал Карчи-хан. Шах расхохотался и похвалил советника за находчивость.
      Пир в честь Луарсаба был так изощренно расцвечен, что ввел в заблуждение даже "барсов".
      - Может, в самом деле хочет вернуть Луарсабу царство, иначе зачем так празднует приезд? - шепнул Ростом Даутбеку.
      Шах был весел и не переставал восхищаться Луарсабом, но из осторожности ни один хан вслух не поддерживал восхищения грозного шаха.
      Плясуны, фокусники, акробаты, персидские сказители, поэты сменяли друг друга. Танцовщицы сладострастными танцами тщетно старались вызвать блеск в глазах картлийского царя. Он только вежливо улыбался.
      - Я вижу, мой любимый сын, тебе не нравятся персиянки, может, картлийские красавицы растопят твое сердце?
      Шах взглянул на Карчи-хана. Советник подал знак, дверь распахнулась, и в зал вогнали толпу красивых каралетских девушек в разодранных грязных платьях, с всклокоченными волосами. Они растерянно закрывали лица дрожащими ладонями.
      Евнух кланялся и просил прощения: грузинок не успели вымыть и одеть в более достойное их красоты платье.
      Луарсаб вскинул на девушек глаза. Жалость отразилась на лице Луарсаба, и оно снова застыло.
      Аббас сжал рукоятку ятагана. Карчи-хан поспешно махнул рукой, и на середину зала евнухи вытолкнули толпу монахинь. Черные рясы, черные шапочки и черные четки с крестами оттеняли мертвенную бледность лиц. На шеях монахинь позвякивали бубенчики, переливались яркие побрякушки, извивались разноцветные ленты.
      Ханы засмеялись.
      Монахини, босые и в шерстяных читах, перетянутые веревочными и бархатными поясами, испуганно жались друг к другу. Страдание и ужас исказили выхоленные и огрубевшие лица.
      Карчи-хан с вожделением уставился на упругую грудь юной послушницы, розовеющую из-под разодранной рясы.
      Оглушительный шум встретил монахинь. Кто-то бросил в них недоеденную сладость. Кто-то цинично шутил.
      Молодой Карчи-хан, сняв ноговицу, под улюлюканье и хохот трижды перекрестил ею монахинь.
      И вдруг наступила тишина: высокая монахиня, скрестив руки, вышла вперед, заслоняя несчастных. И такова была сила ее взгляда, что многие ханы невольно опустили головы. Уж никого не смешила придушенная змея на ее измятом поясе, разодранный рукав и выкрашенная в желтую краску пола рясы.
      Так стояла она в забрызганной грязью шапочке, с выбившимися золотыми прядями - величественная и поруганная.
      Саакадзе похолодел. Ему показалось - в его грудь вонзилось копье. Его глаза встретились с потемневшими синими глазами. Не так ли море темнеет перед грозой?
      Он смотрел, не веря глазам. Миг, он схватит Нино, цветок его юности... Синие светильники властно манили. Куда? В пучину? В пропасть? Пробудил его вопль.
      "Чей это крик? Где я слышал тонкие струны страстного голоса? Где видел эти черные косы? Этот хрупкий стан, эти, словно нарисованные, пальцы? Или это наваждение, или призрак уставшей воли? Дитя мое, дорогое дитя!.. Нет, это сон!.. Осторожней, Георгий! Осторожней! Опомнись, или ты погиб!"
      - Царь, мой светлый царь!..
      Тэкле целовала цаги Луарсаба, плащ, руки.
      Луарсаб вскочил, задыхаясь, рванул ворот, дрожащими руками силился поднять Тэкле, но, удержанный верным Баака, бессильно упал на тахту. К счастью, на миг он потерял сознание.
      - Царь мой, - кричала Тэкле, рыдая у ног Луарсаба.
      Саакадзе рванулся и грубо поднял Тэкле:
      - Как смеешь, презренная раба, нарушать веселье шах-ин-шаха? Как смеешь не властелину оказывать покорность? Эй!..
      "Барсы" бросились к Саакадзе.
      - Не сердись, сардар! - молила Нино. - Не трогай ее: несчастная от страха потеряла рассудок.
      - Убери! Прочь отсюда!.. Эй, Димитрий, Дато!
      Никто не успел опомниться. "Барсы" схватили Нино и Тэкле и вмиг скрылись с ними из дарбази.
      Саакадзе поспешил к побледневшему шаху:
      - Я приказал убрать безумную монахиню, она могла принести несчастье своими заклинаниями.
      Шах стукнул ятаганом.
      - Шайтан! Шайтан! Изгнать из Гори! Бросить в Куру!
      Саакадзе стремительно направился к выходу. Через несколько минут Димитрий, Дато и Даутбек, закутав Тэкле и Нино в бурки, мчались к Кватахевскому монастырю. Остальные "барсы" прикрывали их бегство.
      Шах разгневан. Аллах! Сколько беспокойства причиняет этот Луарсаб!
      Баака поднес к губам Луарсаба чашу с вином, стараясь заслонить его от шаха. Баака думал - хорошо, что перс расстроен, это мешает ему видеть состояние царя.
      Шадиман встревожен. Он покосился на Баака: что, если Тэкле расскажет о покушении? А почему ей не рассказать?
      Луарсаб из любви к Тэкле может принять магометанство и остаться царем. Андукапар и Баграт, обозленные новой неудачей, выдадут Шадимана, и тогда... Нет, Тэкле должна умереть или навсегда исчезнуть. Об этом уже позаботился сам Саакадзе... "Барсы" куда-то утащили овечку... Наверно, в Носте к Русудан.
      Шах угрюмо молчал. Придворные засуетились. Эреб-хан махнул рукой. Распахнулись двери. Веселый крик огласил зал. Пестрой гурьбой ворвались шуты, музыканты, плясуны, фокусники, танцовщицы. Они кувыркались, ходили на руках, пели, визжали. Карлики в зеленых колпаках подбрасывали позолоченные шары и ловили их на кончик носа.
      Мартышки, одетые турецкими пашами, фехтовали на шпагах, уморительно подражая янычарам. Индусские танцовщицы кружились, выплескивая из бубнов потоки лент, радугой извивавшихся вокруг шаха.
      Как затравленный зверь, озирался Луарсаб мутными обезумевшими глазами. Он прыгающими пальцами силился застегнуть ворот.
      Шадиман схватил за рукав рванувшегося было Луарсаба.
      - Мой царь! Разве не видишь, какому ужасу подвергаешь царицу? Да оградит ее бог от когтей "льва Ирана". Малейшее подозрение - и тиран из злобы к тебе пленит прекрасную Тэкле и пытками заставит принять магометанство или, еще позорнее, подарит хану в гарем.
      Луарсаб схватился за оружие.
      - Тише, мой царь! Саакадзе ловко провел шаха... Немного терпения, и ты увидишь прекрасную Тэкле. Надо договориться с Саакадзе, ему тоже опасно обманывать шаха.
      Луарсаб уничтожающе посмотрел на Шадимана и поднялся. Баака осторожно, но решительно усадил царя и шепнул:
      - Светлый царь, Шадиман прав, ни одним движением нельзя выдать шаху тайну монахини. Будь спокоен, мой царь, я увижусь с Саакадзе.
      Откинувшись на подушку, Луарсаб опустил веки и напряжением воли заставил себя снова принять равнодушный вид... "Тэкле, моя Тэкле воскресла, а я, как скованный раб, сижу в царской одежде у другого царя в плену. Как разорвать мне цепи? Как увести подальше мое сокровище, мою жизнь? Тэкле! Поймешь ли ты мои муки? Суждено ли нам снова увидеться, или это насмешка над моими страданиями? Не слишком ли много испытаний посылает мне бог?.. Говорить с Саакадзе... О чем? Нет, нам не о чем говорить... А Тэкле?.."
      Луарсаб почувствовал страшную опустошенность. Он приоткрыл глаза: кажется, скоро конец проклятого пира...
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
      На рассвете Баака, узнав от Дато, где находится Тэкле, поспешил к Луарсабу.
      Едва дослушав, Луарсаб торопливо приколол к куладже розу и потянулся за папахой.
      Баака осторожно напомнил о шахе Аббасе и не менее осторожно посоветовал не быть откровенным с Шадиманом. Луарсаб провел дрожащей рукой по лицу. Баака показалось, что на щеки Луарсаба лег толстый слой белил.
      "Увы, - подумал царедворец, - Луарсаб поздно понял, кто погубил его Тэкле".
      На площади скакали сарбазы. У крепостных ворот выстраивались мазандеранцы. Войско выступало в Тбилиси.
      На утреннем приеме Георгий напомнил шаху Аббасу его обещание посетить Носте. Шах милостиво согласился.
      Георгий поспешил пригласить всех ханов, грузинских князей и, особенно любезно, Шадимана.
      Но Луарсаб решительно отклонил предложение шаха: Багратид не удостоит своим посещением Георгия Саакадзе. Если шаху будет угодно, он, Луарсаб, проведет это время в Твалади или в монастыре Кватахевском.
      Шах задумался. Он решил не расставаться с Луарсабом. Но в Носте воздвигнут мраморный столп, а разве Чингис-хан не сказал: "Не объезжай места своей славы?"
      - Ты у себя дома, мой преданный сын, я полюбил тебя и хочу любоваться тобой в последние дни моего пребывания в Картлийском царстве.
      - Шах-ин-шах, я давно собирался в монастырь поблагодарить бога, повернувшего ко мне сердце "льва Ирана". Трифилий - мой духовный отец. Я слышал, что настоятель предан тебе. Может, осчастливишь святую обитель своим посещением?
      - Мое сердце в печали, но я не хочу обидеть Саакадзе неожиданным отказом.
      Георгий осторожно посоветовал шаху не опасаться, но сохранить в тайне поездку Луарсаба. Пусть только "барсы" сопровождают пленника. Это лучшая охрана против всех случайностей.