- Мать просит - на час домой заезжай, потом прямо в Тбилиси скачи, князь Херхеулидзе тебя любит.
      Киазо повеселел, мелькнула мысль: "Коня светлейший Шадиман к свадьбе подарил, его тоже просить буду..." И вдруг словно огнем его опалило: почему коня подарил? Раньше никогда внимания не обращал. И заимствованная у Херхеулидзе привычка к осторожности и подозрительности заставила Киазо внутренне насторожиться. Видно, не зря мсахури Шадимана на отца указал. Киазо тупо оглядел потерявший для него всякую радость базар. Он машинально бросил мальчику, державшему за уздечку его коня, мелкую монету и стал пробиваться между тесными рядами ароб. "Скорей в Тбилиси! Но надо заехать к Гогоришвили, подумают, убежал... Сказать им? Стыдно... Поеду в Тбилиси, освобожу отца, потом скажу - по ошибке... Почему Гогоришвили такие гордые? Двух хвостатых овец имеют, а я целый год добивался, пока согласились Миранду отдать. Богатые подарки как одолжение принимают... а сами в одном платье целую зиму ходят... Мать огорчалась. Я скоро буду азнауром, за меня любая азнаурка с большим приданым пойдет. Что делать... с первого взгляда Миранда сердце в плен взяла, сама тоже любит, только от гордости молчит, на брата похожа... Отец долго недоволен был... отец!"
      И снова защемило сердце: Шадиман! Страшный князь Шадиман, за кем неустанно следит князь Херхеулидзе...
      Киазо свернул налево и поскакал через мост.
      - Все на базаре, - сухо встретила Киазо мать Миранды.
      - Знаю... видел, тебе здоровья заехал пожелать, батоно, насчет свадьбы говорить.
      - Еще рано насчет свадьбы, - оборвала Гогоришвили.
      - После базара обещали... - робко напомнил Киазо. - Сейчас в Тбилиси должен вернуться... дело есть...
      "Нельзя им сказать, смеяться, а может, радоваться будут. Сердце у них как черствый чурек... Слова, точно камень, бросает, будто врага встретила... нет, ничего им не скажу..."
      - Моего отца гзири в яму бросили, - вдруг неожиданно для себя проговорил Киазо.
      Гогоришвили быстро повернулась к нему...
      - Если не шутишь, почему сразу не сказал? - Она засуетилась. - Успеешь в Тбилиси, сними оружие, отдохни, я тебе обед приготовлю... Чем твой отец рассердил гзири?..
      - Царский амбар ночью сгорел, на отца думают...
      - Не надо отдыхать, скачи в Тбилиси, - заволновалась Гогоришвили, - за царский навоз все деревни вырезать готовы... Сами гзири, наверно, хлеб украли, а пустой амбар подожгли... Твоему отцу завидовали, он гордостью людей дразнил. Азнаурство через тебя думал получить. Потому на него и показали...
      Киазо с изумлением наблюдал перемену. Только теперь он понял, почему, несмотря на бедность, так уважают все азнауры семью Гогоришвили. Он вынул бережно сложенный розовый с золотистыми листьями шелковый платок.
      - Миранде передай, батоно, на базаре ничего не успел купить...
      - Хорошо, передам. Когда приедешь, насчет свадьбы будем говорить... завтра к твоей матери поеду... давно собиралась...
      На площади "Дружину барсов" уже ждали десять игроков. Разделились на две партии - черных и белых, выбрали двух самых сильных главарей. По жребию десять черных "барсов" легли наземь. Уже слышались нетерпеливые голоса, подзадоривающие возгласы. Наконец первый из белых разбежался, ударил ногами о землю, подпрыгнул, перевернулся в воздухе, не задевая, перелетел через черных и ударился, по правилу, спиной о спину главаря черных Даутбека, левой рукой опирающегося на шею лежащего с краю Гиви, а правой, для устойчивости, - на свое колено.
      Шумное одобрение и дудуки сопровождали прыжки. Толпа входила в азарт, возбуждая криками участников. Держали пари...
      Но вдруг десятый белый слегка задел Димитрия. Посыпались насмешки.
      - Курица, - кричал взволнованно высохший старик, - курица! За такую ловкость в наше время палками избивали!
      - Иванэ, помнишь, Иванэ, - волновался другой, - мы с тобой тридцать человек заставили пять часов пролежать, а эта черепаха через десять "барсов" не могла перелезть.
      - Девушки, дайте ему платок, у него от солнца голова тыквой стала.
      - Иди люльку качать, медведь! - кричали возбужденно старики.
      Парень, огорченный и сконфуженный, лег с товарищами на землю.
      Гибкие "барсы", извиваясь, кувыркаясь в воздухе, перелетели через лежащих. Белые проиграли. Восторг толпы, шумные приветствия, дудуки далеко унесли присутствующих от серых будней. Черные "барсы" уже готовились повторить прыжки, когда внезапно послышались крики бегущих мальчишек.
      - Магаладзе приехали...
      - Арбы на целую агаджа тянутся...
      - Сами князья Тамаз и Мераб...
      - На конях с дружинниками прискакали...
      - Их мсахури лучшее место заняли...
      - Не успели приехать, уже цена на шерсть упала.
      Оборвалась радость праздника, толпа испуганно загудела.
      На базарной площади, действуя арапниками и отборной бранью, дружинники князей Магаладзе очищали место для своих ароб и верблюдов, перегруженных тюками.
      И сразу прекратились сделки, утихли страсти. Купцы выжидательно смотрели на тугие тюки Магаладзе.
      Напрасно женщины с узелками дрожащим голосом умоляли дать хотя бы половину обещанной цены за пряжу. Глаза Вардана были упорно прикованы к тюкам Магаладзе. Он мало истощил свой кисет и сейчас готовился в бой - за тюки Магаладзе - с наполовину опустошенными кисетами других купцов.
      Квливидзе вскочил на коня, за ним и другие азнауры. Они протиснулись навстречу князьям. Вскоре тихая беседа превратилась в гневный крик.
      - Разве вам мало тбилисского майдана? - свирепел Квливидзе. - Почему в царскую маетность лезете? Мы царские азнауры, здесь наш базар...
      - А мы, князья Магаладзе, куда хотим, туда посылаем своих людей торговать.
      - А мы, мсахури князей Магаладзе, решили весь товар здесь продать, заискивающе поддакивали магаладзевские мсахури.
      Нацвали и гзири, стоя у царского навеса, тревожно прислушивались к перебранке. К ним подошел начальник царской торговли и, с трудом соблюдая достоинство, сквозь зубы процедил:
      - Цену сейчас собьют, а персидские купцы сюда спешат, уже Орлиную башню обогнули.
      У нацвали нервно зашевелились усы.
      - Князья пошлину не платят, монастырь тоже, - да простят мне двенадцать апостолов, - начальник в Тбилиси опять рассердится, скажет: плохо свое дело знаем.
      Гзири сокрушенно зацыкал:
      - Как можно продать, если цену не мы назначаем? Проклятые Магаладзе, кинжал им на закуску, третий базар портят!
      Мимо проехал князь Мераб.
      Все трое низко поклонились вслед лошади.
      - Ты что, баранья хурма, пошлину, что ли, заплатила, что так свободно ходишь? - набросился нацвали на женщину, несущую в кошелочке яйца.
      Среди шума, крика и причитаний женщин купцы алчно облепили караван Магаладзе.
      Молодой монах отвел в сторону старшего мсахури Магаладзе. Зашептались:
      - Скажи Агапиту, как сговорились, так цену будем держать, нарочно позже приехали, дали время святому монастырю дороже поторговать. Азнауры больше ни одной монеты в кисет не положат, не могут с нами равняться.
      Размахивая арапниками и наскакивая на людей, врезались в толпу князья Тамаз и Мераб, за ними дружинники, подобострастно смеясь резвости своих господ.
      - Куда лезете? Навесы не для ваших коней строили! - укоризненно покачал головой дед Димитрия.
      На шее Мераба вздулись жилы. Привстав на стременах, он размахнулся, арапник обжег лицо старика.
      - О... Держите Димитрия, убьет князя, сам без головы останется.
      - Пустите, пустите вперед Георгия. Он хорошо своо дело знает.
      - Э-эй, "Дружина барсов", научи князей, где им свой хвост разматывать.
      Гзири, нацвали и начальник царской торговли, скрывая улыбки, незаметно выбрались из толпы и направились к дому священника.
      - О, о, наш Саакадэе трясет коня Мераба.
      - Смотри, смотри, азнауры сторону народа держат, за шашки берутся!
      - Тоже князей один раз в год любят.
      - О, о... Тамаз замахнулся шашкой.
      - Что, что звенит?
      - Сломанные шашки князей.
      - Э, Мераб острую шашку имел!..
      - Ого! Бревно в руках Георгия...
      - Дато Кавтарадзе тоже притащил...
      - Вот вместе с Гиви прибежал Даутбек.
      - О, быстроногий Ростом сбил дружинника.
      - Го-го! Матарс! Молодец! Разбогател! Тащи к себе коня.
      - Горячий Димитрий, как мутаки, катает княжеских дружинников.
      - Смотрите, Георгий с двумя волками сцепился.
      - Князь Мераб, пощупай под глазом, слива созрела, приложи свою шерсть, вылечит!
      - Вай ме, опоздал Элизбар, не видел, как княжеские черти навоз нюхали.
      - Наверно, думали - на свою голову наступили!
      - Хо-хо-хо! Молодец, Элизбар!
      - Го-го-го! Тащи его, тащи!
      - Эй, князь Тамаз, папаху держи, папаху!
      - Много, много в Носте храбрецов.
      - Смотрите, смотрите, что случилось!
      - О... о... Кони Мераба и Тамаза без княжеских... остались.
      - Помощь к Магаладзе подоспела!
      - Вай ме, Георгий сбросил князей на землю.
      - Смотрите, смотрите, Квливидзе шашку обнажил.
      - Папуна идет, тише, тише! Что Папуна говорит?
      - Э, э, князья опять на конях. Женщины, бегите домой, будет литься здесь кровь.
      У своего навеса монахи довольными глазами следили за дракой. Купцы в уме прикидывали - прибыль или убыток сулит им это событие. Мальчишки с высоких деревьев, захлебываясь от возбуждения, оповещали далеко стоящих зрителей о ходе драки...
      Рванулась дверь. В дом священника вбежал, сверкая глазами, босоногий мальчик:
      - Господин гзири, на базаре "барсы" с Магаладзе дерутся, уже многие кинжалы обнажили, а на Дидгори огонь танцует.
      Гзири с притворным испугом вскочил, за ним нацвали и начальник царской торговли.
      - На три минуты нельзя базар оставить, уже друг другу лицо меняют. Батоно Евстафий, князьям ты скажешь - насчет торжественной службы с тобой говорил, а этих разбойников "барсов" в сарай загоню и лучший мех за дерзость возьму.
      И гзири, сопровождаемый нацвали и начальником, поспешно вышел, по дороге отпустив увесистый подзатыльник непрошеному вестнику...
      - Слушайте, слушайте, Папуна говорит... Вай ме... что Папуна говорит!
      - Э-э, саманные головы! Смерть ищете! Она тоже ишаков ищет. Смотрите, с дидгорских вершин весть подает!
      На горах сторожевые башни окутывались тревожным дымом костров.
      - Живыми в землю зарою! - кричит Тамаз дружинникам. - Изловить сатану! Смотрите вниз, а не вверх.
      Дружинники, обезумев, лезли под дубину Георгия.
      - Гзири, царские гзири из Тбилиси скачут! С дороги свернули, напрямик скачут! - исступленно заорали с деревьев мальчишки.
      Толпа подалась назад. Многие старались незаметно скрыться.
      - Сейчас узнаете, ничтожные азнауры, как поднимать руку на князей.
      Ностевский гзири, нацвали и начальник с притворной поспешностью протискивались к центру драки.
      Георгий Саакадзе расхохотался и стремительно схватил Мераба.
      - Ты думаешь, если у моего деда князья последнюю землю отняли, то я позволю каждому петуху кричать у меня над ухом?! Лети навстречу своим спасителям.
      - Шерсть, шерсть свою не забудь размотать! - бросил вдогонку Гиви.
      Подхваченный дружинниками, Мераб бешено ругался.
      - Шерсть не продавай, на мутаки себе оставь, полтора месяца больным валяться будешь! - кричал Димитрий.
      Но толпа, охваченная тревогой, сразу застыла: азнаурам что? А тбилисские гзири за князей все Носте перевернут, наверно, без разбора всю годовую долю заберут.
      - Бегите, бегите, храбрецы, в лес. Но никто не двинулся с места, и тбилисские гзири осадили взмыленных коней в самой гуще побоища.
      - Слушайте царскую грамоту! - зычно крикнул начальник, приподымаясь на стременах.
      Все сыны Картли, верные мечу Багратидов, будь то князья со своими дружинниками, доблестные азнауры, царские или княжеские, или простой народ, да прибудут под знамя кватахевской божьей матери на борьбу со свирепыми агарянами, перешедшими черту наших, под сенью креста пребывающих, земель. Не склоним головы, не сложим оружия, не отдадим вековым врагам прекрасной Картли на разорение, жен и дочерей на позор и плен. Поднявший меч умрет от меча. Богом посланный вам царь абхазов, картвелов, ранов, кахов и сомехов, шаханша и ширванша - Георгий X".
      - Завтра на рассвете, - продолжал тбилисский начальник гзири, сворачивая свиток, - все азнауры и воины Носте соберитесь на эту площадь: вас поведет под знамя полководца Ярали славный азнаур Квливидзе.
      Квливидзе гордо выпрямился в седле.
      Крестьяне бросились к арбам, кидая в них как попало свои пожитки: каждый спешил домой проводить близких на войну.
      Под топот коней, боевой клич молодежи, гул голосов и причитание женщин арбы вереницей потянулись по дороге.
      Кудахтая и хлопая крыльями, в панике летали по базару взбудораженные куры. Перепуганные купцы, только что с важностью решавшие судьбу весов, испуганно оглядывались на крестьян, умоляли тбилисских гзири взять их под защиту, но гзири отмахивались от них. Не имела успеха и жалоба князей Магаладзе.
      - Не время мелкими делами заниматься, сводить личные счеты, - отвечали озабоченно гзири, - нам предстоит скакать всю ночь по царским владениям, поднимать народ на защиту Картли.
      Взбешенные Магаладзе, угрожая пожаловаться царю, приказали мсахури повернуть караван обратно и ускакали.
      Костры на сторожевых башнях вспыхивали ярче.
      Невообразимая суматоха перепугала базар. Каждый спешил скорее выбраться из кипящего котла и захватить дорогу.
      - Наконец-то, Георгий, мы дождались войны, недаром ты нас принял в "Дружину барсов". Мы покажем князьям удаль ностевцев, - радостно захлебывался Элизбар.
      - Увидят, как глехи дерутся! - кричал Гиви, прикладывая ко лбу монету.
      - Не кричи, Гиви, шишка улетит, - захохотал Димитрий.
      - Шишка улетит, а твоему носу никакая монета не поможет.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      На краю обрыва, за невысокой колючей изгородью, закрытой орешником и плакучей ивой, белел бедный дом. Георгий открыл дверь в полутемное помещение. Все здесь привычно: влажный кирпичный пол умерял жару, медный кувшин с продавленным боком угрюмо смотрел в блестящий таз, а из угла косился мохнатый веник.
      Около тоне (печи для хлеба), перед круглой деревянной чашей, на циновке сидела Маро, мать Георгия, придавая кускам теста форму полумесяца. Мокрой тряпкой, намотанной на длинную палку, Маро вытирала стены тоне, брала на ладонь куски теста, ныряла вниз головой и ловко облепляла тоне. Закончив, она плотно закрыла тоне крышкой и тюфячком. Всплеснув руками, бросилась к мангалу, на котором медный котел издавал угрожающее шипение, схватила ложку, проворно помешала, озабоченно бросила в котел пряности и, качнувшись, повисла с ложкой в воздухе. Испуганно вскрикнув, она увидела смеющееся лицо Георгия.
      - Дитя мое, если буду висеть над мангалом, гость голодным заснет.
      Георгий расцеловал мать, осторожно опустил ее на землю и прошел в другую комнату.
      - Брат, дорогой брат, - бросилась к нему Тэкле, - смотри, голубые четки, подарок дяди Папуна. А серьги, смотри, серьги.
      И, не доверяя зрению брата, шестилетняя Тэкле схватила его руку и потянула к шее. Георгий изумился. Польщенная Тэкле отбросила черные кудри и молча выставила ушко: на болтающейся серебряной серьге ярко блестело красное стеклышко. Георгий восторженно покачал серьгу и поздоровался с Бадри.
      Дед-бодзи твердо придавил земляной пол. В углу примостился небольшой очаг - углубление, выложенное камнем, служащее зимой для приготовления пищи и обогревания жилища. С потолка свесилась остывшая цепь с крючком для котла.
      Вдоль левой стены вытянулись деревянные полки с посудой: азарпеша для вина - серебряная чаша с продолговатой ручкой, кула - кувшин с узким горлышком из орехового наплыва, турий рог, оправленный в медь, деревянные чашки и глиняные муравленые кувшины.
      В глубокой нише пестрела аккуратно сложенная постель. Ближе к очагу стоял кидобани - деревянный ящик для хранения хлеба.
      Вдоль стен вытянулись тахты, покрытые медвежьими шкурами. Старинное азнаурское оружие: кинжал, шашки, два копья и самострел на стене переливались стальной синевой. Ковровые подушки с незамысловатым узором и мутаки украшали среднюю тахту. Посредине тахты на круглой доске, покрытой пестрой камкой, стояли деревянные тарелки с лепешками, сыром и зеленью, глиняный, еще матовый от холодного марани кувшин с вином, чаши и заправленное луком лобио.
      - Георгий, посмотри, скоро ли Маро даст чахохбили? Вино в кувшине киснет...
      - Скоро, Папуна. Ты до конца на базаре был?..
      - До конца... Разбогател ты на сегодняшнем базаре... Нажил врага на всю жизнь, но это хорошо, враг укрепляет силу. Тэкле, оставь мое лицо.
      Тэкле, забравшись к Папуна на колени, с еще не остывшей благодарностью звонко целовала его. Маро вошла с котлом на подносе, Тэкле бросилась помогать матери.
      Весть о войне омрачила Шио и Маро.
      - Опять война, хотел дом чинить, что теперь будет?
      - Друг Шио, ты не воин, мало понимаешь: война может бедного азнаура опять богатым сделать...
      - А может еще беднее сделать. Наше дело - хозяйство, хлеб, - перебил Шио, - зачем нам война?
      - Конечно, твой подвал не пухнет от вина, а двор от скота, но враг жаден, толстого и тонкого в одной цене держит. Эх, Шио, Шио, в какой стране царь спрашивает, хочет ли народ войны?
      - Да будет здоров наш добрый царь! Георгия не возьмут, зачем малолетнего брать.
      Папуна, захохотав, повалился на тахту.
      - Меня брать? - вспыхнул Георгий. - Сам давно с нетерпением жду случая вернуть наши земли. Словно шакалы, окружили Носте надменные князья, но я разгоню их своим мечом, я снова возвеличу наш род. Пусть знают князья Цицишвили, Бараташвили, Магаладзе и Джавахишвили - я верну отнятые их дедами наши земли, я заставлю их плакать у разоренных замков, заставлю молить о пощаде, но пощады не будет. С рассветом в Тбилиси еду.
      - Зачем ранишь сердце матери? - заплакала Маро.
      - Тебе только восемнадцать лет, мой сын, - стонал Шио, - кто дом чинить будет?
      - Восемнадцать, и никогда не будет меньше. Не плачь, мать, вспомни, как бабо Зара ждала такой минуты. Радоваться надо силе и здоровью сына.
      Бадри, сидевший молча, пристально посмотрел на Георгия.
      - Не печалься, госпожа, твой сын солнце закроет, меч у льва согнет, полумесяц за горы угонит. Всегда большую дорогу любил, а большая дорога кровь любит, а кровь место ищет. Не плачь, зачем судьбу трогать? Ни твои слезы, ни тысячи других не помогут.
      - Кровь и слезы наших врагов видишь, дед. Мое сердце не знает жалости. Я с детства запомнил кизилбашей, нас много веков угнетают, и, если суждено, буду топить врагов в их собственных слезах, да помогут мне меч и ненависть. Так обещал я бабо Зара, так обещал я горам и лощинам, вскормившим мой дух, мою волю, так обещаю себе. Запомни это, дед, и если еще придется предсказывать кому-нибудь судьбу, сошлись на меня: ты угадал.
      Долго молчали. Широко раскрытыми глазами смотрит на брата Тэкле, струйкой ползет к ее сердцу страх. Бросившись, она обвила ручонками шею Георгия.
      - Брат, мой большой брат, я боюсь. Не трогай маленьких девочек, они не виноваты.
      С нежностью погладил Георгий ее черные кудри и поклялся никогда не обижать детей.
      - Хорошую клятву даешь, Георгий, всегда щедрым был, сам тоже о ней помни. Доброе сердце вознесет твою сестру, красота кверху потянет, в черных косах жемчуг гореть будет, парча стан обовьет... Только парча слезы любит, а слезы глаза гасят.
      Папуна нахмурился.
      - Ты много видел, старик, но будущее только земля видит. Впрочем, продолжал он весело, - нетрудно угадать, что ждет врагов Георгия. Думаю, пилав с ними он не будет кушать. Такой силе и Амирани может позавидовать.
      - Дядя Папуна, а кто купит мне жемчуг? Хорошо дедушка говорил, вкрадчиво протянула Тэкле.
      - Э, э, лисица, жемчуг от знатного жениха получишь, на Папуна не надейся, Папуна сам всю жизнь ищет жемчуг для украшения своей папахи.
      Все повеселели. Папуна рассказал Тэкле сказку про "умного" осла, который "брал ячмень, а отдавал золото". Только Бадри не проронил больше ни слова.
      Носте засыпало. Безлунная ночь прильнула к земле. В жилищах мерцали одинокие огоньки. Протяжно залаяла собака, буркнула другая, и в темной тишине раздосадованно завыла дальняя.
      Сразу осунувшись, Маро вынула из стенной ниши постель, расстелила на тахтах, затем из кованого сундука достала праздничную чоху сына, пришила к правому рукаву завернутый в лоскуток амулет - глаз удода, любовно уложила в хурджини, завязала в ярко-синий платок чурек и забормотала:
      - Да направит бог руку сына, и да сопутствуют ему всегда все триста шестьдесят три святых Георгия: каппадокийский, вифлеемский, квашветский...
      Шио бесцельно слонялся по комнате. Папуна, прищурясь, точил шашку Георгия, еле скрывая хорошее настроение.
      Георгий укладывал сестру спать. Со щемящим сердцем смотрел он на тоненькую Тэкле. Нежность брата взбудоражила девочку, она расшалилась, бегала по тахтам, пронзительно смеялась неудачной попытке изловить ее, хлопала в ладоши, приплясывала на одной ноге. Наконец, измученная собственным весельем, уронила голову на могучую грудь Георгия и вмиг уснула. Уложив Тэкле, Георгий озабоченно повертел в руках шашку, положил около себя и растянулся на тахте.
      В растопленном сале глиняного светильника, свисающего с потолка, тускло мерцал фитилек.
      Затихли осторожные шаги Маро, глухие стоны Шио, только храп Папуна нарушал тишину.
      Расширенные зрачки Георгия перелистывают ушедшие годы. Вот вечера коротких зим у пылающего очага. Пламя костра застилает комнату бурым дымом. Властным голосом бабо Зара рассказывает легенды о безгорных странах, и снова мчатся по белому полю табуны трехголовых коней, непобедимые воины выплывают из зеленых вод в сверкающих шлемах и серебряных кольчугах, горящий змей извергает драгоценные камни и тяжелый пепел, хохочет желтый мугал с острыми волосами, овладевший волшебной дубинкой и покоривший все царства.
      Вот буйная весна. В раскатах грома разбиваются низкие тучи, молнии падают в расщелины. Сжимая кинжал, стоит он, Георгий, на скользком выступе, и с грохотом гор сливается биение его сердца.
      Вот праздник урожая, джигитовка, бешеная скачка! Перекинувшись через седло, он хватает зубами брошенную на землю папаху. Высшая награда - скупая похвала бабо Зара.
      Многие старики помнят, как дед Георгия, разорившийся азнаур Иорам Саакадзе, привез из страны диких гор молодую жену. Гордая черкешенка Зара не походила на ностевских женщин. В жизнь свою она никого не посвящала, но по резкому движению прялки в руках Зара и по притихшему балагуру Иораму все догадывались, кто первенствует в доме.
      Зара, покинув далекий аул, обманулась в избраннике, красивом и ловком азнауре, каким встретила Иорама на большом базаре. Иорам в Носте оказался другим, поглощенным только мелочами хозяйства. Сжались тонкие губы, сдвинулись брови, и лишь рождение сына смягчило сердце Зара. Она со всей страстностью отдалась воспитанию, но Шио во всем походил на отца. Разочарованная Зара равнодушно исполняла свой долг. Она сама выбрала для Шио жену, и робкая Маро подчинилась властной, но справедливой бабо Зара.
      Шио не богател, но ни один упрек не сорвался у Зара. Равнодушие к благосостоянию она объясняла тем, что лишний баран или мешок зерна не делают человека ни лучше, ни счастливее.
      Но вот желание Зара осуществилось. Склоняясь над колыбелью, Зара с надеждой смотрела на крепкого мальчика и в честь Георгия Победоносца дала ему имя. Рождение Тэкле встретила Зара ласково, но равнодушно.
      С неизрасходованной силой отдалась бабо Зара воспитанию внука. Однажды изумленные ностевцы увидели, как Зара повела Георгия в Кватахевский монастырь обучаться грамоте - неслыханное дело даже в домах богатых азнауров. Осталось тайной, как Зара добилась согласия настоятеля. И вскоре монахи, увлеченные необыкновенным учеником, занялись им серьезно, решив просить царя о прикреплении Георгия к монастырю, дабы использовать его в своих целях. Но, изучая монастырские летописи, Георгий мечтал о личном участии в великих событиях. А лицемерное благочестие монахов повернуло его коня в другую сторону.
      Властный и прямой, Георгий даже в детских играх не признавал притворства. Он выбирал друзей не по званию, а по храбрости. "Война" сопровождалась настоящей дракой. Игра в охотники нередко приносила ужин "Дружине барсов". На базарной площади Носте "барсы" часами упражнялись в джигитовке, метании копья, бросании диска, игре в мяч и кулачном бою. Принимались в дружину только прошедшие три испытания. Первые два зависели от качеств принимаемого, но последнее - кулачный бой - оставалось неизменным для всех. Испытываемый выбирал противника из "барсов". Необязательно было выйти из боя победителем, важнее проявить ловкость, неустрашимость и силу. Полученные в кулачном бою "трофеи" - разодранные щеки, подбитый глаз, опухший нос - считались почетными. Другие испытания были: ночевки на кладбище или в Кавтисхевском ущелье или бой с быком. Обыкновенно, раздразнив быка до бешенства, новичок обегал круг и взбирался на старый дуб, где восседал Георгий с "барсами". Чем больше ревел и бесновался под деревом бык, тем удачнее считался бой.
      Часто Георгий исчезал. Родители тревожились, метались в поисках, только Зара быстрее вертела прялку, и насмешливая улыбка играла на ее упрямых губах. Когда Георгий возвращался в изодранном платье, с расцарапанным лицом и воспаленными глазами, Зара неизменно говорила:
      - Хочу дожить до твоего первого сражения.
      - Бабо, я взбирался на вершины Дидгорских гор, думал увидеть чужие страны.
      - В подобных случаях, Георгий, ноги сильнее глаз.
      - Бабо, барс бежал по лощине, я видел на дереве дикого кота. Хочу иметь гибкость кота и силу барса.
      Радостно смеялась бабо Зара...
      Вспоминает Георгий самое радостное событие его детства - подарок бабо Зара, золотистого жеребенка. Он гладит золотистую спину, жеребенок обнюхивает его, ластится, лижет руки. Но подходит отец, берет под уздцы жеребенка. Георгий рванулся, обхватил шею друга, сдавленно закричал:
      - Не отдам подарка бабо, какой я азнаур без коня!
      - Пока вырастешь, купим коня.
      - Не отдам, делай, что хочешь.
      - Буду делать, что хочу.
      - Оставь жеребенка в покое, - оборвала спор властным голосом Зара.
      - Бабо, вырасту, клянусь, будешь ходить в парче.
      - Парчу, Георгий, достань для своей невесты, - засмеялась Зара, - а ты уже вырос, жеребенок стал конем, береги коня. Тот не воин, кто не умеет беречь коня...
      "Береги коня, береги коня", - слышит Георгий голос Зара. Но вихрем мчится трехголовый конь, рвутся в разные стороны головы на тонких шеях, скачет Георгий одновременно по трем дорогам. Одна голова мчится через лес с оранжевыми деревьями, другая - через зеленые воды, третья - к мрачным громадам.
      "Остановись, остановись, Георгий, ведь ты грузин!" - несется вопль из леса.
      "Береги коня! Береги коня!" - грохочут мрачные громады, извергая драгоценные камни и тяжелый пепел, но мчится конь по лесу одновременно вправо, влево и вперед, топчет плачущих женщин, летит через воды. Сталкиваются в кровавых волнах мертвые воины, и тяжелеет на Георгии затканная изумрудами одежда, тянет книзу золотая обувь, тянет кверху алмазная звезда на папахе, тянет вперед сверкающий в руке меч. Грохочут серые громады, дрожит земля...
      "Брат мой, большой брат, останови коня. Смотри, алые перья жгут долину!"
      Оглянулся - в тумане качается Тэкле. По белому платью расшиты звезды, в косы вплетены жемчуга, тянутся к нему тонкие руки: "О мой брат, мой большой брат".
      Натянул повод Георгий, спешит к Тэкле, но рухнула гора, заслонила ее, и перед ним мугал потрясает волшебной дубинкой.
      "Береги коня, береги коня!" - стонут голоса. Рвется конь, тянет повод Георгий, ищет выхода, тоньше и тоньше становятся шеи, извиваются змеями, хохочет мугал, взмахнул дубинкой - со свистом обрываются шеи, взвизгнул летят головы в клубящуюся бездну. Зашатался Георгий...
      - Седлать коней пора, час бужу, так войну проспишь... Что мутаки бросал, уже с турками дрался? Вставай, вставай, - смеясь, тормошил Георгия Папуна.
      Косматые облака цеплялись за острые изломы картлийских гор, обнажая ребра скалистых выступов. В предрассветной мути, цепляясь за камни, сползали к берегу чудовищные тени. От сумрачной реки тянуло холодком, и к сонным калиткам подкрадывалось беспокойное утро.
      В комнате осторожно зазвенела шашка, по темному полу скользнул чувяк, приоткрылось узкое окно. Где-то оборвался нетерпеливый крик. В бледно-сером воздухе качнулся кувшин, взлетел торопливый дымок, и тишина сразу оборвалась...
      - Брат, мой большой брат, посмотри, какие серьги подарил мне дядя Папуна.
      - Оставь Георгия, ты вчера надоела с серьгами, - добродушно ворчала Маро, укладывая хурджини.
      Георгий схватил Тэкле, гладил ее волосы, сжимал тонкие пальчики.
      У порога на мгновение застыла легкая тень и метнулась в сад.
      Георгий в смятении вышел, остановился на пороге, повторяя:
      - Береги коня, береги коня.
      - Скажи мне, Георгий, что-нибудь на прощанье, - прошептала Нино, тринадцатилетняя дочь Датуна.
      Георгий оглянулся, встряхнул головой, радостно посмотрел на взволнованную девушку.
      - Жди меня, Нино.
      Нино блеснула синими глазами.
      - Помни, я буду ждать тебя всю жизнь, - и, застыдившись клятвы, рванулась к чинарам, молчаливым свидетелям тревог и надежд.
      Оседланные кони с хурджини через седло нетерпеливо били копытами землю. Из окон неслись плач и причитания Маро, торопливые голоса мужчин, визг Тартуна.
      Веселой гурьбой проскакала молодежь. За ними неслись мальчишки.
      У изгороди, скромно держась в стороне, толпились соседи. По плоским крышам бежали родные, желая еще раз увидеть дорогие лица.
      - Э, э, Георгий, поспеши!
      - Тетя Маро, приготовь хорошие гозинаки к нашему возвращению.
      - А для забавы Тартуну, дядя Шио, привезем груды турецких голов.