- О царь, идет гроза! Молоток! Железный молоток! От него по всей Картли гул пойдет!..
      Луарсаб судорожно сжал золоченую ручку.
      "Один удар, сюда ворвется Моурави, и... я останусь один... Да, да, сейчас ударю по владетелям замков Картли... Кровавый Луарсаб Второй... предатель, заманивший князей на... на смотр войска, иначе они не приехали бы без дружин... Но тогда получу Тэкле. Тэкле - мое счастье, жизнь, слава!.. Мать! Да, она с Шадиманом... его первого надо убить... Убить всех, и сразу конец... Как великий шах Аббас - воткнуть шашку в рот первому советнику. Так погиб Муршид-Кулихан, возведший на престол Аббаса, так погибнет мой учитель, и я тоже останусь великим Луарсабом... Сразу конец... Как тяжела рука..."
      - Скорее, скорее, царь, - задыхалась Нестан, - о, уже поднял руку. О мой царь! Вот, вот тамбури... Куда смотришь, царь? О, о, о... Рука опустила молоток. Мы все погибли! Сюда идут!
      Нестан рванулась к стене.
      Шадиман вошел радостной, легкой походкой.
      - Могущественный царь, мне, доблестному Нугзару и Андукапару удалось сократить языки и руки сумасшедших князей... Ты должен простить... Привыкли, с древности пользуются правами вмешиваться не в свое дело... Пора знать: Шадиман не мог воспитать слабовольного царя...
      - Шадиман, дорогой Шадиман...
      Луарсаб весь дрожал, сгибались колени, к вискам прилипли мокрые волосы. Он нервно схватил голову Шадимана, осыпал лицо поцелуями. Вмиг отхлынуло пережитое... Опять все по-старому: хорошо, весело, без братской крови, без жестокостей к преданным князьям... Шадиман прав - нельзя сердиться, с древних времен привыкли... Этого следовало ожидать, не на русийской царевне женюсь.
      Шадиман пристально смотрел на Луарсаба, на разорванный ворот куладжи и перевел взгляд на молоток, на прижавшуюся к стене мраморную Нестан... Да, уступить, во всем уступить, спасти власть князей, но последний ход в "сто забот" за нами...
      - Царь, ты выронил молоток, может, хотел распорядиться приготовиться к смотру войска?
      - Ты прав, дорогой Шадиман... Вот и Нестан просит разрешения княгиням присутствовать на смотру... Хорошо, Нестан, я доставлю тебе удовольствие видеть любимого Зураба в боевом вооружении.
      Нестан гордо выпрямилась:
      - Я видела любимого Зураба в боевом вооружении, когда князь, как и вся Картли, бросился на зов Моурави к Сурамской долине...
      У себя в комнате Нестан, обессиленная, упала на ковер... Все кончено, все пропало! О, какой план у Георгия! Уничтожить противников, уничтожить власть враждебных князей, только царь, Эристави, Мухран-батони и Цицишвили... Она, Нестан, первая княгиня в замке, после царицы первая... Зураб вместо Шадимана... Нестан сжала пылающую голову... Все цари слабы, разве Луарсаб знает, что потерял? За Шадимана, словно малолетний за ленту матери, держится... Постепенно ее мысли приняли более тревожный характер... Царь Шадиману расскажет или сам начнет мстить. За... заговор, хотя бы и в интересах царя... Тогда изгнание? Ананури... Расстаться навсегда с Метехи, где выросла, где каждый камень дорог. Пусть Ананури - город владетелей Эристави, но разве там кипит жизнь? Разве там борьба за первенство? Нет, нет! Только бы не покинуть Метехи...
      Она вздрогнула. Тихо стукнула дверь, вошел молодой князь Кайхосро, в руках - груда белых роз.
      - Госпожа, царь приветствует прекрасную Нестан и просит принять розы в знак признательности...
      Нестан радостно тряхнула золотыми кудрями: опять все по-старому весело, легко, не надо думать... Все по-старому: беэ крови, без изгнания, опять в Метехи...
      ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
      Сначала тихо, придушенно ползли по дорогам, городам и деревням темные слухи. Неизвестные люди, таинственно оглядываясь, шептали страшные слова. Вначале от шептунов шарахались, потом стали испуганно прислушиваться.
      На майданах шныряли мрачные старики:
      - Люди, молитесь за царя, за Картли, большое несчастье идет.
      Распустив седые космы, хитрые старухи поднимали к небу гнойные, слезливые глаза, грязными ногтями царапали шершавую грудь и жалобно выли. Вокруг "пророчиц" собирался народ.
      - Вай ме, вай ме! Не будет больше сиять небо, налетела туча. Колдунья обнажила клыки, закружила свой глаз, подняла хвост, и дрожит от ее гнева Табакела. Вай ме, вай ме! Косматый каджи зашагал по уступам скал, блестит нагрудный топор, стучат алмазные зубы... Вай ме, вай ме! Крепко сидят на земле прислужницы колдуньи, напоили нашего светлого царя любовным напитком. Люди, люди, молитесь за нашего чистого ангела царя!
      В церквах, монастырях неизвестные люди щедро оплачивали молебны за "здравие" царя. Неурочный колокольный звон тревожил беспокойным любопытством.
      В духанах неизвестные люди щедро угощали всех желающих. Лились пьяные слезы, тяжело падали угрозы врагам возлюбленного царя.
      - Не допустит народ ведьму овладеть сердцем доброго, как бог, царя. Разрушит народ козни колдуньи...
      В придорожных духанах полубезумные мествире, дуя в гуда, выплясывали сумасшедшие танцы, призывали народ послушать о злобствующих чинках.
      Уже громко причитают женщины, уже точат шашки мужчины, уже не смолкает колокольный звон. В переполненных церквах люди обливают слезами иконы, молят защитить царя от надвигающейся опасности.
      Деревни вокруг Мцхета особенно наполнены тревогой. В первопрестольном Мцхета вдруг, от неизвестной причины вспыхнул пожар, в Сасхори пропало стадо овец, в Ничбиси задушены в люльках три младенца, в Дзегви женщина родила хвостатую тройню, а в Ниаби церковная стена треснула накануне Нового года...
      Крестятся крестьяне, заслышав в ночи стук копыт.
      Угрюмо смеется Черный башлык:
      - Сколько деревень наши люди и мы объехали, ни один человек ночью не вышел посмотреть, кто скот пугает, кто огонь разбрасывает.
      - Боятся! Ночью хорошо, ночь всегда тайну бережет, - рассмеялся Сандро.
      И скачут два всадника все дальше, тревожа и запугивая доверчивый народ.
      Боязливо оглядываясь на обгорелую церковь, шепчутся крестьяне:
      - Плохо о Черном башлыке говорили, а он монеты на починку церкви дал.
      - На месяц о здоровье царя молебен служить заказал.
      - Священнику тоже три марчили подарил.
      - А Сандро, племянник добрый Кето, как о царе беспокоится!..
      - Люди, люди! Богу крепче надо молиться.
      - Богу непременно, а черту тоже...
      - Что ты говоришь, мествире? Разве можно рядом ставить?
      - Зачем рядом ставить? Бог сам свое место хорошо знает.
      Мествире, любимец тбилисских амкаров, осушил рог, вытер рукавом серебристые усы и посмотрел на всех прищуренными глазами.
      - Почему в праздник не веселитесь? Почему всем верите? Лучше о веселом черте послушайте, потом гуда для танцев раздую.
      Аральцы плотным кольцом окружили рассказчика.
      - Вот, грузины, раньше люди близко к небу стояли, счастливое время и для камней и для деревьев было. Тоже ходить умели, с людьми говорили, дружно жили. Человек в яблоке нуждался, дерево подходило, качалось, и яблоки в платок сами падали. Если в золоте или в серебре нуждались, от камней свободно получали.
      Хорошо жили без хлопот, дерево и камни для людей работали, человек тоже к ним доброе сердце держал. Только черт хвост чешет, не любит, когда спокойно. Глаза сон гонят, уши мягкими стали, испугался черт, к богу побежал.
      Богатый замок бог имеет. На потолке звезды золотым виноградом растут, на стенах разноцветные рыбы плавают, на полу ковры из роз спят, на тахте подносы с вином и сладостями, на окнах вежливые птицы вместо сазандари поют, на лунном мангале ни шашлык, ни шампур не обгорает.
      Сад тоже имеет, только скрывает, яблоню бережет.
      В буйволятниках голубых буйволов кормит, в конюшнях трехглазых "раши" учит. Поле тоже имеет, марани тоже, большое хозяйство держит. Месепе крылья носят, не любит бог, когда медленно кушанье подают.
      Только черта в замок не пустил, боялся: что вору нужно? Ночь темная... Черт снаружи в глазах замок крутит, хвостом на птиц машет и такое начал:
      - Великий бог из богов, ты все хорошо придумал, только одно забыл... Разреши мне, батоно, хорошее дело имею...
      - Имеешь для собственного удовольствия, твой характер слишком хорошо знаю... Однако не хочу лишний разговор о моей несправедливости слышать, ступай и сотвори, что можешь.
      Очень веселый отскочил от неба черт, только одной вежливой птице успел хвост выдернуть... Туда, сюда покрутился и как раз на большой сбор камней попал: царя себе выбирали. В то время камни совесть имели, пока не выберут, сами не навязывались... Долго спорили, кричали, первый раз подрались, потом сразу успокоились. Золотой камень на каменный престол уже залез, тут черт смех бросил:
      - Не знаю, батоно, в каком месте ум держите: выбрали золотой камень, потому что красиво блестит, а не догадываетесь о волшебной силе кремня. Подождите, батоно...
      Ударил черт хвостом - саман, кизяки, дерево в большую комнату побежали. Схватил кремень и железняк и три раза стукнул их головами. Как из-под подков, искры полетели, конечно, в дом тоже попали, сразу огонь целоваться стал.
      Очень удивились камни, люди тоже побежали. Языком огонь до леса достал, поле тоже захватил, сад тоже... Когда дальше побежали, люди жареных зверей, печеные фрукты нашли. Стали пробовать, и зубы от удовольствия оторвать не могут. Тогда каждый спешил домой горячие угли утащить, после разную еду готовить... Чурек тоже пекли... Огонь дальше побежал, уже половину земли закрыл. Забеспокоился бог, призвал черта и сердито спрашивает:
      - Ты что сделал? Какое несчастье выдумал? Зачем любимую птицу испортил?
      Засмеялся черт, хвост языком попробовал:
      - Напрасно сердишься, бог, разве я не осчастливил людей? Посмотри, как любят огонь, берегут, ночью не спят, боятся, погаснет.
      Бог еще больше рассердился.
      - Сам прекрасно вижу, но это их несчастье. Теперь для внушения страха и уважения я еще сильнее должен огонь создать.
      Тут бог схватил рыбу, молнией вниз бросил, схватил голубого буйвола гром упал. На первый раз убило десять человек. Закрутил черт уши и к себе побежал, только еще одной вежливой птице успел хвост выдернуть.
      Но бог на этом не успокоился и крепко наказал виновников огня. Камни и дерево навсегда свои права потеряли. Ходить и есть не смеют, говорить тоже...
      Но только черт хорошо придумал. Какое удовольствие сырой шашлык жевать? Лунного мангала не имеем, виноград, даже простой, на потолке не растет... Только напрасно рыба и голубой буйвол с неба летели, за огонь люди драться будут...
      Мествире лукаво подмигнул.
      Черный башлык осадил коня, распахнул бурку.
      - Глупостями народ забавляешь. Чем о вежливых птицах беспокоиться, лучше держи марчили и расскажи о невежливых лисицах, пролезающих в царский замок, и о здоровье светлого царя чаще в церкви вспоминай. Разве не знаешь, о чем народу сейчас надо думать?
      Мествире пристально посмотрел на Черного башлыка. "Саакадзе прав, думал он, - князья народ запугивают, на нехорошее толкают. Что ж, мествире тоже средство знает затупить стрелы собак".
      И пошел мествире дальше, раздувая веселую гуда, предсказывая свадебный пир.
      Но боязливо оглядываются крестьяне, больше верят в плохое:
      - Горе нам, что теперь будет?!
      Молва ширилась, бежала, летела: конечно, царя опоили. Недаром чубукчи "железной руки" видел в метехском марани прыгающих сатанят, а на серебряной башне три дня просидел нахохлившийся филин.
      Уже не стеснялись, гудели деревни, уже не скрывали тревогу города. И не только в Картли, но и по всем грузинским царствам и княжествам росло возмущение выбором царя.
      Все беспокойнее становилось при выездах Луарсаба из Метехи. Толпы с плачем падали ниц, целовали ноги коня, молили царя быть осторожным, остерегаться народного возмущения, остерегаться неслыханного дела. Никто открыто не говорил, но Луарсаб чуствовал угрозу, и тревога за любимую росла.
      "Но почему? Народ радоваться должен, из незнатных царицу беру. Почему же плач над Тбилиси повис?!"
      Шадиман мимоходом рассказывал о нарастающем в народе неудовольствии и советовал Баака увеличить стражу.
      Через стены в Метехи вползал страх, придворные тихо передавали слышанные новости, многие княгини под разными предлогами покидали царский замок.
      Луарсаб задумался - и однажды ночью Баака тайно провел Дато в царские покои... Через час закутанный в бурку всадник мчался в Кватахевский монастырь.
      Настоятель Трифилий, конечно, осведомлен о состоянии умов Картли, для него также не тайна, кому Луарсаб обязан народной "нежностью".
      Но если Шадиман такой мерой надеялся отторгнуть царя от неравного брака, то светлейший Баграт и Амилахвари были рады случаю захватить трон.
      Настоятелю Трифилию был не по душе скупой и жестокий Баграт с титулом царя и по счету шестой. Потом у Баграта тяготение к Шиомгвимскому монастырю, давно ведущему борьбу с Трифилием за первенство во влиянии на дела Картли. Значит, влияние и власть Кватахеви может пасть с царем Луарсабом. Обеспокенный Трифилий с нетерпением ждал, когда о нем вспомнит царь. И вот совсем "неожиданно" в Метехи приехал настоятель Трифилий.
      Шадиман насторожился, но благополучие монастыря прежде всего, и монах не преминул на совете попросить у Луарсаба отписать монастырю Варалейский лес, необходимый для расширения монастырского хозяйства. Даже князя удивила смелость монаха. Лес славился молодыми оленями и считался доходным государственным имуществом. Луарсаб понял, на каких условиях духовный отец окажет помощь. Скрыв радость, Луарсаб нарочито пытался высказать неудовольствие, и обманутый двор не препятствовал тайной их беседе.
      На следующий день царь на совете заявил, что считает неудобным отказать монастырю и после венчания исполнит просьбу отца Трифилия.
      Совещание у католикоса длилось целый день. Католикос считал необходимым поддержать царя, уже сидящего на царском престоле, а не мечтающих о такой возможности. Епископы, архиепископы и митрополиты думали точь-в-точь, как думал католикос, и, снабженный благословением, синклит поспешно разъехался.
      Беспокойно проходила зима, шумно началась весна.
      Первый колокол должен был ударить из Кватахевского монастыря. Поэтому Трифилий, прискакав из Тбилиси, призвал к себе столетнего монаха и приказал старцу во имя спасения церкви увидеть сон. На следующее утро старец, прижимая к груди перо, вылез из кельи и дрожащим голосом поведал монастырю о благости, ниспосланной ему богом через архангела Михаила...
      Поспешный звон притянул в Кватахеви покорную паству. Окутанный синими клубами ладана, старец, подняв лучезарные глаза и белоснежное перо, повторял свой "светлый" сон.
      Перезвоны монастыря подхватили медные голоса картлийских храмов.
      Митрополиты, архиепископы и епископы, спешно призвав священников, приказали служить благодарственное молебствие и в прочуствованных проповедях объявить пастве о чудесном сне благочестивого старца и оставленном ему светлом знаке - белоснежном пере архангела Михаила.
      Мартовские ветры разносили по Картли весть о чуде святого монастыря. Торжественно гудели колокола. Церкви размножали весть о божьей благодати.
      "И сказал господь бог архангелу Михаилу: спустись на грешную землю и передай мое повеление самому благочестивому старцу. И было так. Летит задумчиво святой архангел Михаил над спящей Картли, и ярче горят небесные светила. Летит архангел Михаил над церквами Картли, летит, заглядывая в кельи благочестивых старцев. И скорбит архангел Михаил, не найдя достойного, и сурово повернул крылья к святому Кватахевскому монастырю. И сподобился столетний старец. Спит и будто не спит. Наполнилась келья благоуханьем, и слышит старец серебряный голос: "Встань, удостоенный божьей милости, возьми перо от крыла моего, иди и поведай людям желание господа бога. Пусть возрадуются христиане, бог благословляет святой брак царя Луарсаба, ибо берет себе ставленник неба женой сестру Великого Моурави, спасшего Картли от торжества неверных магометан. И знаком желания господа бога да послужит венчание Луарсаба в церкви благочестивого монастыря Кватахевской божьей матери. И да переступит бесстрашно чистая Тэкле, благословенная богом, порог, не переступаемый под страхом смерти ни одной женщиной более двухсот лет. И да будет божье благословение над царственной четой".
      Князья поняли: церковь стала на сторону царя. Против этого даже оружие бессильно.
      В игре с Трифилием в "сто забот" Шадиман получил мат, и Луарсаб под сдавленный скрежет аристократии и растерянность перепуганных картлийцев повел возлюбленную под венец.
      От кватахевского поворота, от тваладских стен до западных ворот монастыря колышутся взлохмаченные толпы. Не только цари Грузии, не только князья, казалось, вся Картли, бросив города и деревни, сбежалась к запрещенному порогу, через который должна переступить избранница царя Луарсаба.
      - Но почему у Великого Моурави такое бледное лицо?
      - О, о, он дружинами оцепил монастырь.
      - Отец приехал, говорит - в Тбилиси никого не впускают, войско Эристави ворота сторожит.
      - Мцхета тоже стерегут.
      - Гори тоже.
      - Моурави знает свое дело, враг может неожиданно напасть.
      - Враг может, и князья тоже... Слышал такое: один раз в Кахети, при царе Бакуре... царь на охоту уехал, а когда вернулся, другой его место занял...
      - Тише, кизил зеленый проглотил? Не видишь, гзири волчьи глаза открыли.
      - Люди, все ущелье занято, тваладцы сабли обнаженными держат...
      - Тише, тише...
      Живые волны колыхнулись. Баака пригнулся к Дато.
      - Все готово князь, не беспокойся, ни один живым не уйдет, если против замыслил...
      - Как тебе сон старца нравится, князь?
      - Молчи, Тамаз, не время сомневаться...
      - Знаешь, Георгий, раньше думал - самое трудное иметь собственных буйволов, теперь вижу - собственная царица тоже нелегкое дело.
      - Собственный царь еще страшнее, Папуна.
      - Женщины, а вдруг инокини оживут и задушат Тэкле?
      - Вай ме, наверное оживут... Бегите, бегите, женщины!
      - Звенят инокини цепями, звенят.
      - Тише, женщины, инокини должны покориться богу...
      - Люди, старая Дареджан говорит, бог не успел предупредить...
      Трепет пробежал по толпе, дрожали, жались друг к другу, даже мужчины беспокойно ежились.
      Закачался потемневший лес. Угрожающе надвинулось ущелье, в мутном тумане ветвями маячили поднятые руки.
      - Едет! Едет! Горе нам... Горе нам!..
      Князья с блестящими свитами на разукрашенных конях двигались к монастырю.
      Сверкая в золотой пыли шелками, жемчугами, изумрудами, Мухран-батони, Эристави, Цицишвили окружили Тэкле, белым облаком застывшую на белом коне, украшенном бирюзой и сафьяном. Мирван, легко соскочив, помог сойти "райскому видению". Русудан и Нестан взяли Тэкле под руки.
      Сдвинулись жадные взоры. Ворота распахнулись. Внезапно взметнулся коршун и, шумно хлопнув крыльями, скрылся в знойном небе. Толпа ахнула, качнулась и упала на колени. Русудан, побледнев, выдернула руку и прислонилась к стене.
      - Паата, Автандил!
      Нет, она не смеет переступить смертоносный порог.
      Нестан со стоном отшатнулась.
      Тэкле, белее вершины Мкинвари, растерянно вскинула глаза, ни одна женщина не подошла к ней.
      Если ждет смерть, значит, богу не угодно ее счастье, а без Луарсаба жизнь не нужна. Тэкле выпрямилась. Мирван, протянул руку, смело повел к воротам "обреченную".
      Русудан упала у стены. Гром дапи, удары цинцили подхватили десятитысячный стон. Судорожно задергались взметенные в мольбе руки.
      - Когда-нибудь окажу Мирвану равную услугу, - шепнул Даутбеку бледный Саакадзе.
      - Едет, едет!
      - Как жизнь, прекрасен царь Луарсаб!
      - О, о, он один розовый, глаза молнии мечут!..
      - Богом клянусь, светлее стало!..
      - Счастье! Счастье!
      - Счастье пусть кватахевская божья матерь пошлет!
      - Счастье пусть святой Георгий пошлет!
      - Святой Евстафий!
      - Жизнь за твою улыбку отдам!
      Пандури подхватили тысячные пожелания.
      Луарсаб, улыбаясь, бросил поводья и, окруженный царями Кахети, Имерети и владетелями Абхазети, Одиши, Гурии, царевичами, светлейшими князьям, быстро вошел в ожидаемый рай. Князья, азнауры, бесчисленная свита, телохранители, личная дружина плыли в каменную пасть. Баака, Саакадзе, "барсы" замкнули волну.
      Огромное пространство зачарованно замерло. Тихо звенели наконечники пик, настороженно цокали копыта.
      Полные ужаса глаза прикованы к воротам.
      Когда-то была Картли, когда-то были картлийцы, боролись, любили, изменяли, жаждали славы. Когда-то здесь стояли люди, страдали, кажется, ждали чуда. Но жизнь кончилась, окаменела. Прошли дни, годы, столетия. Нет, только один час пролетел...
      Ударил колокол, зазвенели колокола, в овале ворот стоял настоятель Трифилий:
      - Люди, наш светлый царь Луарсаб Второй изволил сочетаться святым браком с прекрасной Тэкле Саакадзе. Да будет благословен брак царя под сенью обители Кватахевской!
      Взвизг пращей, взвизг зурны, взвизг сабель, звон пандури, дайра, песни, грохот дапи, стон, плач, смех, раскаты радости, победоносные звуки горотото прорвали напряженность. Умчался страх. Размноженное эхом потрясение захлестнуло монастырь...
      Луарсаб вел сияющую весенним солнцем Тэкле...
      На конях, мчась сквозь бурно метущийся пес, сквозь раздвинувшееся ущелье, сквозь порозовевший туман, Луарсаб взволнованно сказал Тэкле:
      - Запомни, душа моя, слова Луарсаба: жизнь отдам за Картли, за тебя.
      Тэкле вскинула горячие глаза, на шелковых ресницах блеснули слезинки. Луарсаб мгновенно забыл сказанное, окружающих и всю вселенную.
      ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
      Отзвенели пандури двухнедельного звонкого пира. Отцвела сирень. Сквозь серебряные брызги тваладских фонтанов Луарсаб видел только черное солнце в глазах Тэкле. Не только мир, но и собственное царство было забыто.
      Шадиман почти радовался случившемуся. Царь едва скрывал скуку и нетерпение во время утомительных докладов Шадимана, единственного, имеющего право приезжать без приглашений. Луарсаб умолял не отнимать золотые часы пустыми заботами об амкарах, о майдане, о границах: ведь теперь все спокойно. Правитель сам знает лучший способ для расцвета Картли. И правитель охотно решил не беспокоить больше погруженного в любовные утехи царя и только умело подбрасывал ему нуждающиеся в царской подписи грамоты.
      Смотря на потрясающую красоту Тэкле, царедворец думал: раньше года едва ли придет в сознание Луарсаб, а там и совсем отучится вникать в дела царства.
      И постепенно таяли льготы, дарованные Луарсабом на сурамских долинах. Крестьяне кряхтели под ярмом, майдан - под тяжестью налогов, хозяйство азнауров - под железной рукой правителя.
      Царские азнауры все настойчивее просили Георгия защитить их интересы.
      Саакадзе спешно выехал в Ананури, и после продолжительной беседы с Зурабом и Нугзаром Нестан очутилась в Твалади.
      Без приглашения царя считалось неприличным появляться в летнем замке, но Лаурсаб никого не приглашал, и приезд Нестан вызвал недоумение придворных. Нестан вздыхала: ей не хотелось беспокоить царя, но княгиня Нато волнуется: до сих пор царственной чете не доставлены свадебные подарки, и теперь Нато просит принять белых верблюдов, нагруженных редкостями Индии и Ирана.
      Луарсаб, слегка задетый радостью Тэкле, все же, помня услуги Нестан, любезно пригласил ее погостить в Твалади.
      Только теперь поняла Нестан, какой огонь зажгла в сердце царя нежная Тэкле. Он ходил опьяненный, ревниво оберегая любимую, точно не веря в свое счастье. И взволнованный шепот любви румянил щеки Тэкле.
      Чуткая, с глубоким умом и открытым характером, Тэкле казалась Луарсабу пришедшей для него из другого мира. Слушая ее песни, сказания, следя за розовыми пальчиками, перебирающими струны чанги, Луарсаб недоумевал, как он мог жить без "солнца".
      Нестан сразу поняла свое положение. Попадалась на глаза именно в момент, когда ее хотели видеть, говорила, когда ее с удовольствием слушали, предлагала прогулки, совпадающие с желанием царя, уезжала в Носте, когда Луарсаб особенно искал уединения с Тэкле. Такой такт сделал проживание Нестан в Твалади почти необходимым для влюбленных.
      Нестан действовала тонко: среди смеха и шуток она восхищенно рассказывала про обожание народа, с нетерпением ожидающего возвращения любимого царя к делам царства.
      Луарсаб пожал плечами. А разве сейчас он не управляет через верного правителя? Нестан осторожно заметила - самое блестящее управление Шадимана не заменит царя. Тем более доброго и справедливого Луарсаба.
      Лесть не прошла бесследно, и Луарсаб начал думать о возвращении в Тбилиси.
      Саакадзе все больше тревожили действия Шадимана. Поэтому Папуна, приехавший в Метехский замок навестить своего родственника Арчила, заболел лихорадкой и пролежал месяц на мягкой тахте. Больной отличался странностями, любил гостей, и слуги замка целыми днями толпились около больного, развлекая его новостями. Томимый жаждой Папуна не отрывал от губ кувшин с вином. Всех посетителей он радушно угощал вином и жалобой на тяжелую участь больного, не имеющего возможности сесть на коня. Арчил всегда осведомлял Папуна о приезжающих в замок, а для созерцания интересных гостей больной выползал погреться на солнце.
      Так были обследованы купцы, одетые в богатые грузинские одежды, с узкими негрузинскими лицами, сопровождаемые Варданом Мудрым и слугами Амилахвари.
      Вечером Папуна особенно обильно угощал посетителей. Развеселившиеся слуги, хвастая близостью к своим господам, рассказывали то, что было, и то, чего не было.
      В жарком споре молодой конюх Шадимана восхищался, с какой ловкостью князь Шадиман ведет торговые переговоры с турецкими купцами. Но младший оруженосец, не желая уступать в осведомленности, выразил сомнение в торговых способностях узколицых: обращение их и подарки князьям Шадиману и Амилахвари скорее напоминают щедрость ханов. В разгоревшемся споре выяснилось, что узколицые купцы не ханы, а скорее стамбульские паши, но Папуна в этот момент вдруг начала трясти "тройная" лихорадка, и он в полусознательном состоянии умолял узнать, не привезли ли приезжие купцы лекарство от проклятой болезни.
      С сожалением оборвав спор, гости покинули комнату, наполненную ароматом вина и стонами Папуна.
      "Значит, - думал Папуна, - Георгий не ошибся. Партия Шадимана опять ведет с Турцией переговоры".
      После этого вечера Папуна через два дня выздоровел и поспешил уехать в Носте во избежание нового припадка.
      На третий день Папуна с зашитым в чохе посланием к шаху Аббасу проскакал Черную балку и свернул на исфаханскую дорогу.
      Сначала Георгий придумывал способ увидеться с Луарсабом, но приехать неприглашенным - значит подать повод к насмешкам о невежливом, как они его называют, плебее, пользующемся счастьем сестры.
      Приезды Нестан приносили утешительные сведения о скором возвращении царя в Тбилиси, но не совпадает ли приезд Луарсаба с открытым прибытиям стамбульского посольства?
      Угадать намерение Шадимана нетрудно. Шах Аббас поддерживает царя, Стамбул - князей. Турция придвинет войско к иранской границе, вырежет борчалу и отдаст Агджа-Калу трем князьям, и, таким образом, осуществится наконец давнишний замысел Шадимана: усилить новыми землями за счет мелкоземелыных азнауров и царских крестьян крупных феодалов его партии и путем овладения границей подчинить "железной руке" судьбы Картли. "Войско? думал Георгий. - Правда, царское войско в руках народа... Но однажды царь доказал, что против князей не пойдет... Значит, кровавое междоусобие? Не надеется ли Стамбул именно на это? Нет, тут надо действовать по правилам Шадимана..."
      "Барсам", по-видимому, надоело бездействие, и они отправились на охоту. Целый месяц болтались азнауры вблизи турецкой границы, а зверь все не попадался... Уже простодушный Гиви предложил не тратить попусту время висеньем на деревьях, подобно скворцам, и не мучить коней, спрятанных в темных пещерах. Уже Димитрий посоветовал рассеять скуку переполохом в пограничном турецком поселении. Но Даутбек, назначенный начальником охоты, приказал продолжать "висеть" на деревьях, хотя бы для этого "барсам" пришлось на самом деле превратиться в скворцов.
      - Раз Георгий ждет зверя, значит, зверь должен попасться.
      И в начале сентября, не подозревая присутствия "барсов", в сопровождении двух молодых турок, переодетых грузинскими князьями, и четырех телохранителей, Азис-паша гордо переступил запретную черту...
      Димитрий от радости чуть не сорвался с ветки. "Барсы" замерли и, по примеру четвероногих собратьев, выждали, распростершись на ветках, пока весь отряд не прошел мимо них под деревьями.
      Кони фыркнули, подались назад. Хищниками спрыгнули "барсы". Гиви, простодушно улыбаясь, оседлав спину паши, скручивал руки гостю, переодетому в одежду грузинского князя...
      Димитрий с налитыми кровью глазами яростно сжимал турецкого телохранителя.
      Элизбар, лишенный добычи, подавляя завистливый вздох, не особенно вежливо набивал рот паши тряпками.
      Ростом и Матарс обвязывали копыта выхоленных коней. В дружном молчании двинулись вперед "барсы", памятуя приказ Георгия: живыми и невредимыми доставить пленных через лес и глухие ходы в пещеру Самхура, где их больше месяца поджидал Эрасти.
      Гонимый волнением и радостью, помчался начальник разведки в Носте.
      Выслушав захлебывающегося от удовольствия Эрасти, Саакадзе вместе с Папуна, только вчера вернувшимся из Исфахана с ответом шаха Аббаса, отправился на воскресный базар. По обыкновению много подозрительных купцов шныряло по площади, предлагая разнообразный товар.
      Саакадзе громко разговаривал с отцом Эрасти, строящим новую шерстопрядильню.
      В Носте все уже привыкли, что Саакадзе не терпел медлительности в работе. "Отдыхать рано", - повторял без конца Георгий. И не успевали ностевцы закончить летние работы, как уже накатывались зимние, и по определенному Георгием плану шла порубка леса, распиливание бревен, тесание камней для построек все больше растущей около Носте деревни Паата, разработка дорог и починка мостов для удобного прохода караванов.