Сначала польщенный Фиран усиленно ухаживал за арагвским князем. Но внезапно Квели Церетели уставился на Зураба и торопливо шепнул что-то Фирану. Побледнев, Фиран притворился захмелевшим и несвязно залепетал какую-то чушь. Он не мог даже поднести кубок ко рту, ему стало явно плохо, и Квели Церетели как бы неохотно помог другу подняться и потащил его к выходу.
      Царь Симон совсем размяк от удовольствия. Золотая чаша заменяла ему зеркало, и он, любуясь отражением своей головы, заверял Зураба, что сделает его первым вельможей в Метехи и главным полководцем Картли.
      Было далеко за полночь, когда больше половины гостей свалилось под стол. А Зураб все подпаивал владетелей, мысленно проклиная их устойчивость. Не менее свирепо проклинал он своих врагов - Мухран-батони, Ксанских Эристави, Липарита и других, на которых мечтал с помощью меча излить свою ненависть. Но, конечно, он, Зураб, и не собирался не только покуситься на жизнь присутствующих князей, но и оскорбить их чем-либо, ибо все они приверженцы Теймураза - значит, и его.
      А Фиран? Его учесть решена! Раз Андукапар улизнул от острия клинка владетеля Арагви, брат должен... Зураб оглядел дарбази: непонятно, почему хозяина замка нет? Обеспокоенный, он незаметно подозвал Миха и через плечо протянул ему наполненный рог.
      Мсахури поклонился, отпил вино и громко произнес:
      - Пусть веселье неизменно сопутствует тебе, батоно! - и совсем тихо: Не тревожься, светлый князь: обнявшись и поддерживая друг друга, Фиран и Квели направились в сад.
      - Пошли арагвинцев, пусть следят за ними.
      Не желая напрасно волновать своего господина, Миха скрыл, что Фиран внезапно расставил стражу, приказав ни одного дружинника князей, тем более эриставских, в сад не пропускать.
      Квели Церетели был далек от истины, но ему показалось крайне подозрительным, что Зураб, обычно хмурый, стал вдруг весельчаком, явно стремится напоить князей, а сам хитро, лишь для вида, прикасается к рогу. И Квели перестал пить, делая вид, что пьян до бесчувствия. Нет, ему не показалось: Зураб действительно облизнул губы, пристально вглядываясь в Фирана. Невольно Квели вздрогнул: меч Зураба зловеще поблескивал на поясе. Почему же все князья без оружия? Решение пришло внезапно.
      В глубине сада Квели сразу перестал прикидываться пьяным, Фиран также.
      - Фиран, где твоя осторожность? Чем ублажать царя, лучше бы сразу погнал гонца в Метехи - узнать, почему отсутствует Андукапар. Ведь твой брат твердо решил прибыть сюда. И потом, - Квели пугливо оглянулся, - расставь стражу, чтобы арагвинцы не проникли в сад.
      Еще ничего не понимая, Фиран встревожился. Не прошло и нескольких минут, как два гонца, ведя на поводу коней, выскользнули из калитки, скрытой плющом, и по разным дорогам помчались к Тбилиси.
      Фиран хотел было вернуться в зал пиршества, но оттуда донеслись исступленные вопли: "Спасите, измена! О-о-о!.." Судорожно схватив руку Фирана, бледный Квели зашептал:
      - Слышишь?.. Зураб убивает опоенных князей! Слышишь? Царь призывает на помощь!
      - В тайник! Скорей! - не помня себя от ужаса, вскрикнул Фиран.
      Владетели ринулись к каменной стене. Отодвинулась плита, и они мгновенно скрылись...
      - Как? - возмущался Зураб. - Ты, несмотря на мою преданность, оскорбляешь меня подозрением?
      - Но я ничего не сказал, - испуганно лепетал царь, выронив из дрожащей руки золотой кубок, украшенный цветными камнями и филигранью, и обливая вином парчовый наряд. - Я только спросил о здоровье твоей жены, прекрасной Дареджан.
      Обессиленные князья пытались вмешаться в ссору, но, сколько ни тужились, не могли даже привстать.
      - Э-о! - взревел Зураб. - Арагвинцы!
      С шумом распахнулись двери, и арагвинцы ворвались в зал, размахивая шашками, но, получив заранее приказ Зураба, они лишь двойным кольцом окружали князей, особенно тех, кто, отрезвев, норовил оказать помощь царю. Опешившие владетели не знали, что предпринять, так кек все до одного оказались без оружия.
      Охрана Симона, пытавшаяся его защитить, а жаркой схватке была перебита. К ярости Зураба, были убиты и пять арагвинцев, а двадцать пять ранены. Сделала попытку пробиться в дарбази стража Фирана, но арагвинцы захватили все входы в замок, где рубились с дружинниками Фирана, а остальных княжеских дружинников всеми мерами оттесняли от дверей, убеждая, что их господам ничего не угрожает и пиршество будет продолжаться, ибо достойный Зураб в дружеских отношениях со всеми владетелями Верхней, Средней и Нижней Картли.
      Парадный зал превратился в бойню. Царь Симон с неожиданной проворностью метался по залу, моля о помощи, а Зураб преследовал его, потрясая мечом и хрипло выплевывал проклятья.
      Ничто не останавливало Зураба - ни угрозы князей, которые тщетно старались прорвать цепь арагвинцев, ни смешавшиеся с пролитым вином лужи крови. У дверей разгорелась настоящая битва. И когда дружинники Джавахишвили на его зов, отшвырнув арагвинцев, устремились в дарбази, то подоспела новая группа арагвинцев, и вновь закипела дикая схватка.
      А Симон, продолжая взывать о помощи, перескакивая через кресла, добежал до боковых дверей, распахнул их и чуть не упал на раненых. Тут арагвинцы во главе с Джибо обрушились на царя, но он метнулся к другим дверям.
      Наконец в зал прорвались несколько дружинников с охапками шашек, спеша передать князьям оружие. Снова поднялась свалка. От ударов с клинков сыпались искры. С пеной у рта, с налитыми кровью глазами Зураб отбросил преградившего ему путь Джавахишвили и догнал царя.
      Симон обернулся... сверкнул вскинутый меч... и голова покатилась... обезглавленный, еще какое-то мгновение он твердо стоял на ногах... и рухнул на осколки кувшинов и ваз.
      И тотчас крики возмущения наполнили зал. Попрано достоинство князей! Возмездие!
      Зураб спокойно смахнул кровь с меча:
      - Фиран любезно пригласил меня на охоту - что ж, каждый выбирает дичь по своему вкусу.
      Но он тут же оценил положение: нет, он не желает ссоры с князьями Картли, и, перешагнув через отсеченную голову, примирительно сказал:
      - О чем жалеете, князья? Ведь царь Теймураз приближается к Тбилиси. Не нашей ли обязанностью было расчистить дорогу "богоравному" и уничтожить никому не нужного глупца? Или вы предпочитаете потерять в междоусобице лучших дружинников и сами, неизвестно из-за чего, поссориться со мной? Кто здесь против царя Теймураза?
      - Никто! - выкрикнул Цицишвили. - Ваша царю Теймуразу!
      И за ним - многие:
      - Ваша! Ваша!
      - Тогда разъезжайтесь по своим замкам и готовьтесь к встрече.
      А Метехи? Неужели Шадиман сидит, скрестив руки?
      - Не знаю, кого сейчас крестит бежавший в свою Марабду Шадиман, но Андукапар, преследуемый мною, кинулся со скалы в Куру и уж никогда больше не сложит руки для вознесения молитвы аллаху.
      Видавшие виды князья с ужасом взирали на Зураба. Они угадывали происшедшее.
      А царь Симон Второй лежал в залитом вином и кровью наряде, и, как и при жизни, никто на него не обращал внимания.
      Зураб вновь торжествовал - и здесь он победил владетелей! - и уже властно выкрикнул:
      - В дорогу, князья!
      - Где Фиран? - сурово спросил старый Палавандишвили. - Мы у него в гостях.
      - Я тоже хочу созерцать брата Андукапара, он очень нужен моему еще не затупленному мечу.
      Зураб захохотал, но его никто не поддержал. Арагвинцы заслонили Джибо, и он, осклабившись, швырнул голову Симона в башлык и туго завязал обшитые золотым позументом концы.
      - Князь Эристави, - холодно произнес Цицишвили. - Мы тебе не подчиненные. Фиран всегда был честным князем, и мы не позволим тебе совершить преступление. Ты выедешь отсюда первый!
      - А если не выеду?!
      - Будешь всю жизнь сожалеть!
      - Если еще останешься жить! - добавил Качибадзе-старший. Он вдруг забеспокоился: - Князь Зураб, где мой сын?!
      - Сын? Испугом откупился. Сейчас не о нем... Святая церковь ждет царя Теймураза, а вы, выходит, против?! - И, оглянувшись, Зураб гаркнул: - Все дружинники отсюда вон!
      Невольно покоряясь грозному голосу, дружинники попятились к двери, и когда арагвинцы хотели остаться, Зураб повелел выйти и им всем, кроме Миха.
      - Теперь поговорим! Знайте, князья, я один могу...
      - Ничего ты не можешь, - презрительно бросил Палавандишвили. - Мы без оружия сильнее тебя, если даже опять призовешь головорезов.
      - Значит, против царя Теймураза идете?
      - Ты себя с "богоравным" не равняй. Мы все с великой радостью встретим нашего царя, но не позволим Зурабу Эристави с мечом гоняться за князьями! Мы - не царь Симон! И Картли - не этот дарбази.
      Исподлобья смотрел на сурового Палавандишвили Зураб. Нет, не время восстанавливать против себя самых влиятельных владетелей. Но не уступить же первенство! И он злобно выкрикнул:
      - Я с вами ссоры не ищу, но должен уничтожить явных врагов царя Теймураза. Озлобленный Фиран начнет мстить за брата.
      - Кому? Царю? Разве по приказу царя ты устроил сражение в Метехи?
      - Ты почти угадал, Цицишвили... Царь Теймураз пожелал...
      Вдруг Зураб осекся: мысли пронеслись вихрем. "А что, если князья, узнав, что я обезглавил Симона с согласия Теймураза, испугаются за свои шкуры и, укрывшись в замках, не подчинятся царю, и тогда Теймуразу придется завоевывать Картли? А разве Саакадзе не примкнет к князьям?"
      Зураб с шумом вложил меч в ножны.
      - Не ожидал я, князья, вашей слепоты! Не вы ли мечтали избавиться от глупца Симона?
      - Избавиться? В присутствии сиятельных владетелей ты осмелился предательски обезглавить царя! Судить его, свергать или казнить имеет право только все княжеское сословие. Бывало так, что царь другому выкалывал глаза или даже отсекал голову и с помощью князей захватывал престол. Но такого позора, как сейчас, мы не упомним. Несмываемым пятном ляжет этот позор на твое знамя!
      - Согласен! Я для царя Теймураза еще не такое могу свершить! Э-э, арагвинцы, - выкрикнул Зураб, - седлайте коней! Миха, прикажи водрузить на пику башку Симона и везти позади моего коня. Эту ценность я брошу к ногам царя Теймураза! Надеюсь, и вы не опоздаете встретить "богоравного" Теймураза, всю жизнь борющегося с иранским "львом", оскверняющим нашу землю.
      Мрачно стало в дарбази, превратившемся в судилище.
      Князья перешептывались. Прикрепив с помощью оруженосца меч к поясу, Цицишвили сухо проговорил:
      - Мы о "богоравном" не хуже тебя помним. А ты не хитри с нами. Сколько у тебя здесь дружинников?
      - А тебе не все равно, князь?
      - Да, нам, князьям Картли, не все равно. Мы защищаем замок Фирана Амилахвари, так тобою опозоренного. И знай, после твоего отъезда всех тайно здесь тобою оставленных мы уничтожим, как воров.
      - Не хватит сил, дорогие! Я оставлю здесь семьсот арагвинцев! Удивлены? Неужели вы полагали, что владетель Арагвский не знает, с какой свитой навещать врага?
      - К врагу совсем незачем ехать!
      - О-о!.. Князь Палавандишвили, не тебя ли я видел у Георгия Саакадзе! И вы все, доблестные, разве не подымали чаши за скатертью Великого Моурави? За стенами Схвилос-цихе я оставил еще пятьсот всадников. Когда разъедемся, замок, по праву победителя, будет принадлежать мне!
      - Да, князь Зураб, вовремя о главном нашем противнике вспомнил. Правда, не раз пировали князья у Георгия Саакадзе. И хотя он знал: наше перемирие с ним временное, - но никогда не поддавался соблазну покончить с нами ни у себя в замке, ни в Метехи. А вражда его открытая, честная! - с достоинством проговорил Микеладзе, обеими руками опираясь о меч. - Пусть мы против него, но уважать Великого Моурави всегда будем! За ним Сурами и Марткоби! Да, ты, Зураб, кажется, интересовался, куда скрылся Фиран? Когда я лежал под столом, напоенный тобою, я слышал разговор Фирана с Квели. Им вдруг показалась подозрительной твоя необычная веселость. Потом я уловил отдаленный топот коней. Могу с уверенностью сказать, - Микеладзе изысканно поклонился, Фиран скачет к Мухран-батони просить подкрепления против тебя. Кстати, там гостит Саакадзе. Думаю, "барс" не упустит случая повидаться со своим отважным шурином. А храбрый Квели Церетели поскакал к Липариту, который никогда не отказывает в помощи пострадавшим.
      - Я ничего не боюсь. Пусть попробуют взять Схвилос-цихе! Крепость славится неприступностью, под моим знаменем она недосягаема, как луна.
      - Ты, Зураб, забыл, что Фиран проведет защитников тем же путем, которым сам воспользовался. Путь надежный. Даже твои головорезы профазанили завидную добычу. Потом еще запомни: замок Арша неприкосновенен! Мы, княжеское сословие, берем под свою защиту вдову Андукапара, княгиню Гульшари.
      - Цицишвили прав, но еще такое запомни, - Палавандишвили вперил суровый взгляд в Зураба: - если ты не выполнишь наше решение, как решение княжеского сословия, то мы тебя исключим из среды благородных! И никогда больше нами ты не будешь величаться князем! Думаю, к нашему решению присоединятся все князья Верхней, Средней и Нижней Картли!
      - Так вот, Зураб Эристави, твердо запомни, что здесь сказано, - добавил Джавахишвили. - Мы не хотим портить тебе встречу с прекрасной Дареджан и не удерживаем тебя. Выезжай отсюда без промедления! И прихвати дружинников, пусть все до одного сопутствуют завоевателю! Спеши! Или... мы тебя совсем не выпустим!
      Зураб долго безмолвствовал, потом хмуро изрек:
      - Я против княжеского сословия никогда не шел. Но голова Симона моя! Я ее добыл!..
      Через полчаса Зураб Эристави покинул Схвилос-цихе. За ним скакали все арагвинцы.
      ВЪЕЗД "БОГОРАВНОГО"
      Очевидно, тбилисцам суждено было каждый день чему-нибудь удивляться. А сегодня? Влахернская божья матерь! Много ли в твоей суме осталось зерен милосердия, не высыпанных еще на голову амкаров? Что? Что кричит глашатай?
      - Люди! Люди! Разукрасьте балконы коврами и радующими глаза тканями! Женщины, время надеть лучшие одежды и золотые украшения! Готовьтесь к большому празднику! Светлый царь Теймураз изволит жаловать в свой богом данный удел!
      - Вай ме! - взвизгнула на плоской крыше женщина, обронив прялку. Какой царь Теймураз? А Симон где?
      - Какой Симон, чем слушаешь? Теймураз!
      - Какой Теймураз? Симон!
      - С ума сошли! Откуда Симон, когда светлый Теймураз?
      - Сама ослепла, если забыла, как Симон в пятницу в мечеть торопился.
      - А Теймураз сегодня в церковь торопится.
      - Вай ме! Женщины! Клянусь жизнью, глашатай спутал! Симон! Царь Симон!
      - Говорю: Теймураз! Царь!
      - Женщины! Где ваша совесть? Почему о нарядах забыли?
      - Правда, царь Симон или царь Теймураз... потом удивимся...
      Подхватив подносы с отборным рисом, прялки, табахи, женщины рассыпались по домам.
      Взметнулись ткани, падали на плоские крыши ковры и мутаки. Вынырнув из узкой улички, зурначи оглашали майдан веселыми звуками. И еще ничего не понявшие, но уже разодетые женщины закружились в танце под удары дайры. Со всех крыш неслись веселый смех, говор. Внезапно ударил колокол Сионского собора, торжественно предупреждающий. И тотчас заторопились тбилисские церкви - захлебываясь, обгоняя друг друга, зазвенели, загудели колокола, сливаясь в общий перезвон.
      Обнявшись и горланя победные песни, на площадь майдана ввалились дружинники Зураба, вороты расстегнуты, щеки покраснели от вина и солнца, на поясах по два, по три кинжала.
      - Спрячься, мальчик, - вскрикнул Вардан, втолкнув Арчила-"верный глаз" в свою лавку, - сиди, пока не приду!
      Громкое ржание сгрудившихся коней и веселая горская песня арагвинцев, казалось, захлестнули майдан.
      Впереди, на разукрашенном скакуне, сверкая богатой кольчугой и драгоценным ожерельем на шее, гарцевал князь Зураб. За ним знаменосец высоко вздымал яркое знамя Эристави Арагвских. Чуть отступя, рослый арагвинец важно держал шест, на котором качалась страшная голова в тюрбане.
      Как беркут, я, на деле я
      Обагрил клюв свой!
      Оделия, оделил, оделия,
      ой!
      Не узнал Симона я,
      На шесте - лихой
      Ус, лицо лимонное
      Тешит, охо
      хой!
      Удержал бы еле я,
      Да тюрбан пустой!
      Оделия, оделия, оделил,
      ой!
      - Вай ме! Царь Симон!
      Визг, крики, вопли неслись отовсюду. Не любим был этот царь, вассал персидского шаха, но его гибель была уж слишком проста - будто орех смахнули с ветки. Оборвался говор, замер смех. Потрясенные тбилисцы, онемев, смотрели на арагвинцев, несущихся в пляске перед конем Зураба и орущих, как одержимые.
      - Не кажется ли тебе, дорогой, что Зураб не совсем обрадовал тбилисцев? - шепнул Джавахишвили, поравнявшись с Цицишвили.
      - Ничего, привыкнут!
      Палавандишвили заботливо оглядел поезд картлийских князей - увы, далеко не полный. Хоть и были все владетели оповещены Зурабом о въезде царя Теймураза в стольный город Картли, но прибыли не все. Особенно заметно отсутствие фамилии Мухран-батони.
      Духовенство с крестами и хоругвями держалось отдельной группой. Феодосий в богатой рясе и с алмазным крестом на груди восседая на золотистом жеребце.
      Внезапно Зураб натянул поводья. Воздух наполнился изумленным гулом. Широко распахнулись Авлабарские ворота.
      - Вай ме! Царь Теймураз!
      Резкие выкрики, возгласы, истерический хохот - и властное:
      - Ваша! Ваша светлому царю!
      - Ваша победителю Исмаил-хана!
      - Ваша! Ваша! Ваша-а-а!
      - Победа! Победа князю Зурабу Эристави, освободителю трона Багратиони! - надрывался Квели Церетели, подталкивая Магаладзе.
      - Ваша! - заорал Магаладзе, подталкивая Гурамишвили.
      Толпы беспокойными валами перекатывались через площадь. Ошеломленные горожане будто потеряли себя, - они наталкивались друг на друга, охали, кого-то проклинали.
      Царь Теймураз, окруженный кахетинским духовенством, своей свитой, князьями, телохранителями, едва был виден. За пышном кавалькадой тянулись две тысячи арагвинцев - тех самых, которые сопровождали из Тбилиси в Кахети Хосро-мирзу и Иса-хана.
      Словно обезумели арагвинцы - неистовствуя, горланили, под гром дапи и пронзительные звуки зурны неслись в пляске вокруг царя.
      - Ваша! Ваша царю Теймуразу!
      Не зная, радоваться или пугаться неожиданностей, амкары, сняв шапки, нерешительно вторили княжеским дружинникам:
      - Победа! Победа светлому царю Теймуразу!
      Наклонив шест, Зураб сдернул с копья голову царя Симона, швырнул к ногам коня Теймураза и зычно крикнул на всю площадь:
      - Царь царей! Победитель шахских ханов! Прими от преданного тебе князя Зураба Эристави Арагвского подарок, обещанный за прекрасную Нестан-Дареджан!
      - Победа, дорогой Зураб! - растроганно ответил Теймураз и трижды облобызал своего зятя.
      Внезапно, не отдавая себе отчета, амкар Сиуш громко вскрикнул:
      - Победа! Ваша светлому царю Теймуразу!
      Подхватив приветствие, амкары высоко подбросили папахи.
      - Победа! Ваша светлому царю Теймуразу!
      Квели склонился к Джавахишвили:
      - Не кажется ли тебе, друг, что жена Зураба забыла приехать?
      - Кажется другое; Зураб забыл, что Дареджан терпеть его не может!
      - Над чем смеетесь? - Качибадзе подъехал к ним. - Э! О! Зураб!
      И князья снова расхохотались. Встретив суровый взгляд Палавандишвили, Качибадзе изрек:
      - Время печали прошло, сына я нашел здоровым. Сейчас начнем радоваться.
      - Воцарению Зураба Эристави?..
      - Что делать, дорогой! - шепнул Пануш удрученному Вардану. - Голова Симона - его добыча, праздник в Тбилиси - его веселье!
      Зураб, медленно оглядев кахетинских князей, почтительно сказал царю:
      - Пусть моя жена, прекрасная Нестан-Дареджан, знает: Зураб Эристави всегда верен данному слову. Но почему солнцеликая не последовала за тобою?
      Теймураз подавил смущение и, следуя по убранной усердными гзири улице, быстро ответил:
      - Царица Натия и Дареджан пожелали остаться в Телави до моего воцарения в Картли.
      - Ты, царь царей, уже воцарился. Тебя с покорностью и радостью ждут князья Картли.
      - Вижу! Но почему их так мало здесь?
      - Не успели... всех оповестить. Об этом не тревожься, мой царь. Тебя ждали, как весну.
      - И азнауры тоже? Что-то ни одного не вижу. Где Саакадзе?
      - Заперся во владениях ахалцихского Сафар-паши. Его сейчас нетрудно уничтожить.
      Теймураз пытливо оглядел тбилисцев, мимо которых проезжал. Не заметив ни особой радости, ни печали, он тихо сказал:
      - Тбилиси пока принадлежит Георгию Саакадзе. Но - знай, князь, - должен принадлежать мне!
      Под оглушительную зурну, под удары дапи, под звуки колоколов царь Теймураз властно направил коня к Метехи - замку династии Багратиони.
      В очищенном и убранном Метехи царя Теймураза Багратиони уже ждал католикос с епископами, архиепископами, архимандритами, со всем белым и черным духовенством.
      И снова всю ночь тбилисцы слышали праздничный рев, перехлестывающий через стены Метехи. Снова изумлялись случившемуся и горестно шептали: "Неужели опять настало время кровавых дождей?"
      Угрюмо молчали каменные великаны.
      ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
      - Услади, раздумчивый Али-Баиндур, мой слух признанием: с какого скучного часа ты потерял нюх и не чувствуешь веселой наживы?
      - Недогадливый Юсуф-хан, разве возможно терять то, что услаждает душу? Святой пророк не любит поспешности. Ночь размышлений дает день жатвы. Начальные часы беседы - только ростки несозревшего плода.
      - Если аллах наградил меня понятливостью, то ты только завтра дашь согласие разбогатеть, не потеряв на этом и касбеки.
      - Мой духовный брат угадал. Сегодня я отягощен плодами Гурджистана... Шайтан Теймураз снова осмелился нарушить повеление шах-ин-шаха!
      - А шах-ин-шах, слава Хуссейну, снова изгонит упрямца.
      - Скажи, почему тебя больше, чем Караджугай-хана, тревожит Кахети?
      - Мохаммет подсказывает такой ответ: Али-Баиндур, а не Караджугай, торчит, как дервиш у гробницы, в пыльном Гулаби. А наслаждаться в блестящем Исфахане сможет Баиндур-хан только тогда, когда царь Луарсаб или выполнит желание "льва Ирана", или оборвет нить жизни раньше, чем придут ему на помощь ножницы костлявой ханум.
      - Но разве в твоем ханэ мало ножниц?
      - В Давлет-ханэ не меньше ханжалов, и копий, на которых могут торчать головы ослушников "льва Ирана", в чьих руках жизнь пленного царя, да испустит он последний вздох при заходе солнца! Но, кажется, святой Хуссейн сжалился надо мною: вчера от князя Шадимана прибыл гонец с посланием ко мне и к Баака, сторожевой собаке царя Луарсаба. Когда утром сарбазы известили о твоем появлении, я радостно подумал: сам аллах поставил на моем пороге опытного советника. Пока ты будешь наслаждаться кальяном...
      - Ты отуманишь меня смыслом послания царю Луарсабу?
      - О хан! Ты угадал, как угадывает счастливая судьба желание правоверного.
      - Не обрадовал ли тебя подарком везир Шадиман?
      Долго и жадно рассматривал Юсуф-хан резной ларец из слоновой кости, на дне которого перстень, окаймленный розовым жемчугом, излучал изумрудный огонь. Беспокойная мысль, что этот перстень удивительно подошел бы к его большому пальцу на правой руке, мешала Юсуфу сосредоточить внимание на послании. Не волновала хана мольба Шадимана к Баака уговорить царя Луарсаба покориться шах-ин-шаху и, приняв мохамметанство, вернуться, дабы изгнать Теймураза, воцарившегося в Кахети. Не волновали уверения Шадимана в том, что действия Теймураза губительны. Как раз на этом месте чтения Юсуф решил, что лучше, пожалуй, надеть кольцо на средний палец, а не на большой, заметнее...
      И когда Баиндур, одолев послание, спросил, каково мнение Юсуфа, тот задумчиво проговорил: "Аллах свидетель, на большом пальце левой руки еще заметнее будет".
      Баиндур промолчал, боясь показаться невеждой, но в полночь призвал Керима и потребовал разгадки.
      - Неизбежно мне подумать не долее базарного дня.
      - Что? - взревел Баиндур. - Ты думаешь, я поднял себя с мягкого ложа для твоих размышлений? - и указал на песочные часы: - Вот твой срок!
      Керим вздохнул: песка в верхнем шаре не больше чем на пять минут! "Любой мерой узнаю, зачем приехал собака-хан! Не с тайным ли поручением? Да отвратит аллах злодейскую руку от царя Луарсаба! Выведать! Выведать, хотя бы с помощью услужливого шайтана, для чего оторвал меня гиена-хан не от мягкого ложа, а от жестких мыслей! Да будет жизнь светлого царя Луарсаба под покровительством Мохаммета!" Последняя песчинка упала из узенького горлышка на золотистый бугорок. Керим просиял:
      - Святой Хуссейн, сжалившись над моими скудными мыслями, подсказал истину. Юсуф-хан, боясь прямых слов, намекнул, что ты, хан из ханов, одним пальцем даже левой руки можешь помочь ему в большом тайном деле.
      - Керим! О Керим! Ты угадал! - хан недоверчиво взглянул на Керима: "Не хватает, чтоб этот сын сожженного отца заподозрил меня в тупоумии". - Я хотел проверить тебя, Керим, ибо сразу, без помощи Хуссейна, разгадал...
      - О Аали? Кто думает иначе? Ведь Юсуф-хан к тебе прискакал? И не за одним пальцем левой руки... Может, ему и двух рук не хватит!
      - Керим, да защекочет тебя жена чувячника? Ты опять угадал. Рук надо много... Выслушай и подумай, но не долее половины базарного дня.
      И Баиндур принялся подробно пересказывать то, что узнал от Юсуфа.
      Все началось с наложниц, которые громко стали сетовать на невнимательность к ним шах-ин-шаха: он упорно не останавливает на них свой алмазный взор, а одежда их изношена и скудны украшения!
      Мусаиб рассказал шаху о зазнавшихся наложницах, чья красота давно стала сомнительной, и предупредил, что такой ропот может вызвать у обитателей ханских гаремов сочувствие к перезрелым.
      Но вместо свирепого повеления высечь молодых кизиловыми ветками, а "сомнительных" изгнать, заменив более красивыми, шах сочувственно вздохнул и приказал поручить богатейшим купцам отправиться в Индию, Афганистан и Египет за лучшими тканями, драгоценностями и благовониями, выдав в задаток мешок туманов. Потом милостиво повелел передать наложницам о шахском снисхождении, ибо они на погребении Сефи-мирзы потрясали небо воплями и, вырывая из своих кос толстые пряди, бросали их на возведенный курган, а "сомнительные" разрывали ожерелья, запястья и другие украшения, вырывали из ушей серьги, закидывая ими могилу, и, рыдая, уходили, даже не оглядываясь на свое богатство, проворно подбираемое нищими.
      Али-Баиндур как-то по-кошачьи подскочил к дверям. Убедившись, что никто не подслушивает, он удобно облокотился на мутаки, затянулся дымом кальяна и, ехидно прищурившись, продолжал:
      - Юсуф-хан клялся, что царственная ханум Лелу не снимает белой одежды, не носит никаких украшений и вместо былой страстной любви выказывает шаху лишь ненависть и презрение. Она навсегда отказалась делить с "львом Ирана" ложе и заколотила гвоздями внутренние двери. Жене Эреб-хана удалось узнать от третьей жены шаха, что повелитель Ирана, лишенный приятной, тонкой беседы за изысканной едой и разумных советов Лелу, без которых раньше ничего не предпринимал, сильно страдает, ибо жизнь его стала скучной и однообразной. Напрасно встревоженный Мусаиб уговаривал Лелу остерегаться гнева шаха, ибо он может потерять терпение. Напрасно в слезах упрашивали другие жены и многие наложницы не подвергать себя опасности. Лелу спокойно отвечает, что ей сейчас страшна только жизнь и чем скорее она кончится, тем лучше. А любить убийцу своего единственного, неповторимого сына, чистого, как родник святой горы, запрещает ей аллах, ибо не по его воле, а по воле шайтана совершил шах страшное злодейство.
      Во всех шахских гарем-ханэ открыто говорят, что осталась жить Лелу, только вняв мольбе Гулузар, которая тоже сняла украшения и похудела так, что белая одежда делает ее похожей на тень, а глаза - на озера, ибо в них никогда не высыхают слезы.
      Даже змеевидная Зулейка живет в страхе: шах-ин-шах хотя и объявил своим наследником сына Сефи-мирзы, но каждый день собственной рукой дает ему снадобье из опиума, задерживающее рост и развитие мозга. Но Сэм и не думает терять розовый цвет лица и тянется вверх, точно на крыльях Габриэла, - ханы шепчутся, что царственная Лелу тоже каждый день дает Сэму снадобья, убивающие яд шахского лекаря Юсуфа. Говорят, шах об этом догадывается, но молчит, боится Лелу.
      Покончив с Лелу, Юсуф-хан заговорил о купцах, предпринявших путешествие для обогащения ничтожных хасег, которые хитростью выманили у шаха ценности. Сам аллах подсказывает не допускать подобную несправедливость. Разве преданные шах-ин-шаху менее достойны внимания? Или найдется бессовестный, утверждающий, что наложница выше правоверного?
      Почему нигде не сказано, как предотвратить непредотвратимое! И вот со дня ухода каравана купцов в страны мира Юсуф-хан потерял сон. Ослепительные драгоценности, которые привезут купцы, могут обогатить двух ханов. Что только не подскажет улыбчивый див!
      Можно воздвигнуть дворец, подобный шахскому. И еще можно скупить красавиц всего Востока, черных, как черное дерево, и желтых, как слоновая кость, созданных аллахом по подобию своей первой жены. Можно сделаться могущественным и, овладев тайной солнца, заставить дрожать землю. Можно на Майдане чудес купить илиат и прослыть Сулейманом Мудрым. Можно превратить жизнь в усладу, подсказанную Шахразадой в "Тысяче и одной ночи"... Но зачем перечислять? Разве дано аллахом предугадать границу желаний?
      Хан Юсуф долго молился, прося аллаха или избавить его от тревожных дум, или подсказать средство овладеть несметными ценностями, нагруженными на тридцати верблюдах. И вот случилось то, что случилось! Свершилось чудо! Когда в одну из ночей Юсуф-хан так умолял аллаха и уже все молитвы иссякли и Юсуф погрузился в крепкий сон, к его ложу на облаке спустился аллах и... повелительно сказал: "Юсуф! Как можешь ты сомневаться в моем благожелательстве? Не ты ли осыпаешь милостями мечеть шейха Лутфоллы?