Глава двенадцатая

Весна в степи приходит быстро. Коротко и резко пересвистываясь, рыжими столбиками встали суслики, почти невидимые на фоне прошлогодней сухой травы; высматривая их, ходил кругами ястреб, еще один уселся на каменной плите, косо торчавшей на старом кургане.

Вытерев пот с загорелого лба, Андрей из-под руки оглядел степь, потом снова поднял «абыл»— массивную железную тяпку, насаженную на длинный черенок. Его дневным уроком был один «загон», двести квадратных сажен — этого хватало для засева одного пуда ячменя.

По длинному ровному склону, не торопясь, поднимался всадник на белом коне.

— Как работается? — спросил Мастер, спешившись.

— Как китайскому диссиденту в трудовой коммуне.

— Вот как? А что ты думаешь — так мы и трудились во времена председателя Мао. Это вы, молодые, на земле работать разучились.

Господин Ли Ван Вэй взял щепоть земли, размял ее, понюхал.

— Все от земли, все…

— У крестьянина?

— У воина тоже.

— Простите, Ши-фу, мы уже начали учение?

— Да. Слушай внимательно. «Земля»— первое состояние воина.

Андрей сошел с поля, обстукал влажную землю с тяпки и сел по-турецки на теплую сухую траву. Китаец посмотрел на него.

— Э-э-э, нет. Так не пойдет. В «ма-бу»!

Андрей поднялся с земли и встал в «стойку всадника». Сначала стоять было легко, ноги еще не устали. Главный смысл и кайф этой стойки — вовсе не напряг, не стиснутые зубы, а, как говорят китайцы, «полулегкость-полутяжесть». Надо поймать первоначальную легкость, сохранить, развести по членам.

— Ниже сидеть! — Голос Мастера ударил, словно хлыстом.

Преодолевая подкатывающую боль, Андрей опустился в классическую стойку Шаолиня — спина прямая, «хвост поджат», бедра параллельно земле. Потянулись долгие минуты. Ноги крупно задрожали, по спине покатился пот, в мышцах словно потянулся тягучий резиновый ком, наполняющий икры и бедра густой горячей болью. Мастер меж тем продолжал:

— Суть «Земли»— глухая, нерассуждающая решимость, стремление биться насмерть, не отступать. Можешь спрашивать.

Что ж, и на том спасибо. Обычно в стойках говорить не разрешалось.

— Как дерется воин «Земли»? — спросил Шин-карев.

— Главное в его действиях — автоматизм, мгновенное применение простых, но накрепко заученных приемов.

Мастер вдруг забыл об Андрее, оглядывая окрестности, особенно степные дороги, ведущие к озеру с юга. Глаза его сузились, губы неслышно шептали, словно высчитывая что-то.

— Это хорошо? — спросил Андрей, с некоторым удивлением наблюдая за китайцем. «Ждет кого-то?»

— Без такого автоматизма вообще никуда, — ответил Мастер, словно заставив себя вернуться к Андрею, — но иногда воина «Земли» «зажимает»в ступоре. Приходится силой вырываться из «Земли», ломать ее.

— Как?

— Например, резким звуком. Ну-ка, попробуй!

Андрей ухмыльнулся и вдруг пронзительно завизжал. Белый конь шарахнулся в сторону, всхрапнув и недовольно поводя ушами.

— Поднимайся! — скомандовал господин Ли Ван Вэй. — Устал?

— Нормально.

Андрей медленно поднялся, разминая гудящие ноги. Горячий ком растворился, по телу покатилась особая легкость, парящая над преодоленной болью и судорожным напрягом.

— Зачем кричишь, слушай? Всю степь распугаешь! — донесся снизу голос Кистима.

Он показался внизу, в неглубокой долине, по дну которой петляла речушка. Рядом с ним еще был один всадник: руки вынуты из рукавов, короткая овчинная Шуба спущена и подпоясана кушаком — смуглые плечи блестели на солнце. Шуба была круглогодичной одеждой степной бедноты. Подъехав, всадники спешились, Кистим переговорил с китайцем, время от времени указывая на Андрея. Господин Ли Ван Вэй в сомнении опустил голову, потом кивнул подтверждающе. Тем временем спутник Кистима спустил штаны и голым задом уселся на вскопанную землю. Посидев немного, он поднялся, отрицательно помотал головой и трусцой отбежал за бугор — очевидно, чтобы штаны два раза не снимать.

— Рано сеять, холодно, — объяснил Кистим. — Поехали к озеру. Там ждут.

— Собирайся, ты едешь с нами, — приказал Мастер Андрею.

— А это? — Андрей указал на некопанный участок.

— Успеется.

Андрей сел на Рыжего, и все четверо коней скачками вымахнули вверх. На вершине лежал снег, уходящий вниз по северному склону, у теплых слоистых скал поднимались белые ветреницы, лиловые колокольчики сон-травы, отливающие, словно мехом, серебристой опушкой. Впереди, напоенная весенней дымкой, широко распахнулась степная долина. В извилистой балке поднялись к небу дымки селенья, за ними, испещренное солнечной рябью, лежало ярко-зеленое озеро, на котором истаивали последние льдины. Гикнув, Кистим ударил пятками лошадь и бросился вниз по склону. Копыта с хрустом врезались в жесткий снег, потом часто и дробно застучали по сухой земле; развевались гривы, озеро, качнувшись, накренилось за мелькающей землей. В голове Андрея мелькнули обрывочные мысли, но ощущение скорости, простора, встречного ветра, бьющего под рубаху, слитности своего тела с ритмичной работой коня целиком заполнило сознание.

Промчавшись ровным пологим склоном, всадники вольной размашистой рысью выкатили на хрустящую береговую гальку, которую облизывали холодные зеленые вол ночки. Андрей осадил коня, улыбаясь, обернулся к Мастеру — во время скачки он обошел китайца. На лице Мастера улыбки не было. Андрей оглянулся к Кистиму, успевшему сойти с коня. Тот тоже был серьезен. Серьезность на и так-то бесстрастном азиатском лице выглядела почти комично, но не в данном случае. Чувство радости от скачки по степи мгновенно сменилось острым ощущением опасности. Андрей огляделся.

Чуть поодаль, у самой воды, стояла группа кыргызских воинов в полном вооружении. Рядом с ними был «ясырь»— несколько связанных пленных, судя по виду — русских. Один из них показался знакомым; приглядевшись, Андрей узнал рыжего казака, который чуть не убил его в первую ночь пребывания в этом времени. Лицо казака распухло, один глаз заплыл, из-под грязной тряпки на кудлатой рыжей голове виднелась засохшая кровь. Первым заговорил Кистим.

— Адерей, ты хороший лекарь, — сказал он, помолчал, потом продолжил:

— Но мы не знаем, кто ты такой. Может, ты такой же, как эти русские собаки. — Он кивнул на связанных и продолжил:

— Надо знать, что ты не враг.

— Я не враг.

— Мало. Нужна шерть, клятва.

Кистим вынул саблю, двое воинов выволокли вперед одного из пленников — того самого казака. Захватив казака за волосы, один из воинов пригнул ему голову, открыв грязную, жилистую шею.

— Руби. — Кистим подал саблю. — Голову руби.

«Вот оно как…»А ведь он предполагал что-то подобное. И чувство измены, выходит, не зря его скребло. Но той зимней ночью это не было однозначно. А сейчас будет. «Да ты что? — спросил он себя. — Ведь этого казака уж и косточки сгнили. Лет триста назад». Но это ничего не значило. Измена есть измена. И еще одно — он ведь сейчас воин «Земли»! А что это значит? А то и значит — упрись рогом, держи позицию, ни шагу назад. Тем не менее как-то надо было выйти из этой ситуации.

— Я же лекарь, — дружелюбно сказал Андрей, — мне такого нельзя.

— Руби! — также дружелюбно улыбнувшись, ответил Кистим. — Будешь нам брат!

Кыргыз, держащий шею казака, чуть ослабил хватку, тот поднял голову.

— Ну, руби, што стоишь?! — яростно сверкнув незаплывшим глазом, прорычал тот Андрею. — Руби, с-с-сука, не то я тя… — Казак резко дернулся, попытавшись вскочить с колен, но тут резко свистнула плеть и он мешком рухнул на землю, ткнувшись лицом в береговой песок. Кыргыз за волосы поднял его на колени — лицо казака было все в песке, на шее вспухал широкий багровый след удара.

— Ну, давай! — Кистим протянул Андрею саблю, показывая на шею казака.

А может, это испытание? Испытание воина «Земли»— держаться. Не отступать? Дело серьезное, но не до смерти же? Дать ему такое испытание мог только Мастер, Андрей и обернулся к нему.

— Ты можешь сделать это, Андрей, — успокоил его китаец. — Сейчас можешь.

Андрей покачал головой:

— Мы так не договаривались. Поеду я, Ши-фу. Мне еще огород копать…

Он повернулся в сторону своего коня. В спину ему уперлось острие копья — точь-в-точь как в зимнем лесу. На испытание это было мало похоже.

Казак продолжал материться — тогда кыргыз пнул его сапогом в лицо. Слова с разбитых губ слетали глухо.

— Прими это, как есть, — убеждал Мастер Андрея. — Так надо, поверь.

— Ну, что? — спросил Кистим.

— Пошли вы на х…! — Капитан Шинкарев по-русски послал обоих в одно место. Его поняли правильно. Воины скрутили Андрею руки, отвели в сторону. Мастер подошел к связанному казаку, вынул из ножен кривую саблю-дао и стремительным, точным ударом снес рыжую голову. Плоскомордые воины одобрительно защелкали языками — чистый удар. Алая кровь разошлась бурым пятном в холодной озерной воде. Китаец наклонился к телу казака, поглядел на отрубленную голову, произнес, словно сам себе:

— «Рыжие демоны»? Этот не похож на демона. Хотя кто знает…

Мастер, больше не взглянув на Андрея, сел в седло и двинулся с берега, ведя Рыжего в поводу. Но Андрей не думал о нем, захваченный ощущением внутренней победы: гниловатый осадок, появившийся в ночь пленения, растворился без следа. Однако внешние обстоятельства Шинкарева на победу походили мало.

Один из воинов, стоящих на берегу, неторопливо сел в седло, накинул аркан на Андрея и столь же неторопливо двинулся в сторону селенья. Лошадь шла легкой рысцой, переходя на шаг — кыргыз придерживал коня, когда Андрей падал, давая возможность тому встать и снова, спотыкаясь, тянуться-бежать на аркане. Всадник остановился у земляной ямы, выкопанной примерно в полуверсте от селенья. Судя по всему, убивать его пока не собирались — иначе стоило кыргызу пустить коня в галоп, и до ямы доехал бы кусок мясного фарша. Может, его испытывали?

Андрею развязали руки, подвели к краю ямы, сбросили вниз. Зацепившись при падении за кривые холодные стенки, он свалился на земляное дно. Полежал неподвижно, приходя в себя, потом поднял голову, осмотрелся: было мокро, холодно, грязно. В одном углу валялась старая деревянная миска, обгрызенные кости, пук грязной соломы, в другом обнаружилась куча засохшего человечьего кала. «С новосельем. А это что такое?»С одной из стенок спускался толстый ледяной нарост, делающий яму в этом месте несколько уже. Если бы не караульщик, можно было бы попытаться выбраться враспор. Но тот был начеку. Да и вылезет он из ямы, что толку? Куда денется, что будет делать? Мастер-то отстранился от него…

А может, он сам виноват? Стоило согласиться? «Не думай! Вообще не думай!» Андрей присел на корточки, подпихнул под себя солому и завернулся в вытертую овчинную шубу. От темных земляных стен тянуло могильной стынью, а сверху косой щелью светилось ясное предвечернее небо.

Волосики побрили и костюмчик унесли,

Теперь на мне тюремная одежда.

Кусочек неба синего и звездочка вдали,

Сияет, точно слабая надежда… —

Вспомнился подходящий блатной куплетец. «Воин» Земли «, такую мать! Будет тебе земли, досыта…»

Скорчившись на соломе, сберегая остатки тепла, Андрей просидел без сна всю холодную ночь. Вспомнив уроки китайца, он положил руки на живот и попытался толчками разогнать внутреннюю энергию по телу, разогревая его. Все же к утру потяжелело в груди, заскребло нехорошим кашлем. Томительно тянулись часы, солнечный луч медленно переползал по земляным стенкам, поблескивая на кристаллах вытаивающего льда. В яму периодически заглядывал караульный и тут же скрывался. Ни еды, ни воды, ни ясности. Тайно заворочалась надежда, вот сейчас подъедет Мастер и спросит, не передумал ли он? Андрей его красиво пошлет, тот извинится и скажет, что он выдержал очередное испытание. Но часы тянулись за часами, а никто и не думал появляться. Впечатление было такое, что кыргызы все-таки собрались его кончать, и это обстоятельство требовало действий. Если Андрей не выберется в эту ночь, сил у него уже не будет. К тому же ледяной натек растает — он и за сегодняшний день стал заметно меньше. Ночью надо попробовать выбраться — а там будь что будет. Тем временем последний луч исчез, в яме снова загустела холодная земляная сырость.

В степи стало темнеть. В дальних сопках, у другого озера, холодного и пресного, поднялись с тайной дневки тувинцы и монголы. Они ели полоски вяленого мяса, пили холодную, как лед, воду, зачерпывая ее горстями. На вершинах окрестных сопок в камнях притаились дозоры. У речки, в зарослях черемухи, с перерезанными горлами валялось несколько случайных путников-кыргызов — дело готовилось тайное, и свидетели были не нужны. Когда темнота опустилась на степь, конный отряд поднялся и на рысях двинулся вперед, в сторону широкого соленого озера.

К ночи сознание Андрея поплыло. Темная яма словно раздвинулась, вбирая в могильную стынь свет и запах дальней теплой земли. Как сказал бы Мастер, он достиг состояния «ван»: «радостного странствия духа в бесконечном превращении бытия.» Но Андрей не различал уже, где его тело, где дух, где что…

…Каждую осень, по ясной и звонкой сентябрьской погодке, вся Сибирь копает картошку. Андрей на это время всегда старается приехать к родителям, выехать с ними на поле. Древко семейной лопаты уж лет двадцать знакомо ладоням. Заточенный отцом штык легко входит под бугорок мягкой земли, увенчанный стеблями пожухлой ботвы, кирзовый сапог налегает на лопату, выворачивая клубни крупных темно-розовых картофелин. Женщины отряхивают клубни, отрывая корнеплоды от их нитевидных корней, перерывают руками мягкую землю в поисках оставшихся картошек, потом со стуком ссыпают их в ведра. Подошедший отец подхватывает полное ведро, оставляя пустое.

— А тут у нас «Андретта», — показывает он Андрею, ссыпая картошку в мешок, — не забыл еще?

— «Андретта» хорошая картошка?

— Была хорошая, да выродилась. Менять пора.

Андрей скручивает края мешка, отец связывает их капроновым шнуром, потом помогает Андрею закинуть пятидесятикилограммовый куль на широкое плечо, обтянутое черной штормовкой. Чуть горбясь, Андрей тащит мешок через поле к «КамАЗу»: рывками, в такт шагам, приближаются грязно-зеленые доски кузова, бурая рама с бензобаком, тяжелое колесо, облепленное мягкой землей, глубоко ушедшее в нее.

— Слышь, земляк, прими! — окликает Андрей мужика в кузове.

— Давай, — отвечает тот.

Чуть присев, Андрей пружинит ноги и, выпрямив корпус, мягко и точно посылает куль в кузов — на кучу таких же мешков, на груботканых боках которых синим химическим карандашом выведены фамилии владельцев.

— Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит! — бросает мужик грузчицкую поговорку, подтягивая мешок повыше.

— Верно, земляк.

Он возвращается через поле, чтобы взять новый мешок. В плечах легкость, грудь глубоко вдыхает теплый воздух начала сентября. Нос улавливает запах дыма и печеной картошки, который доносится от костров, разведенных в ближайшей березовой рощице…

…Негромко прозвенел браслет на руке. Андрей открыл глаза, попытался вслушаться. Тело ощутило отдаленный гул, слабую дрожь земли. Зашуршали промерзшие стенки ямы — с них посыпались мелкие комья. Гул приблизился, стал сильнее, и вдруг ночь взорвалась звериным, стремительно накатывающим ревом. Рев еще придвинулся, мерзлая земля завибрировала от слитных твердых ударов; все прокатилось над ямой и завертелось-закружилось в стороне селенья. Донеслись высокие женские крики, кто-то завизжал, тонко и страшно, над краем ямы, на фоне ночной черноты качнулся слабый оранжевый отсвет. Андрей внимательно вслушался в происходящее, потом подошел к ледяному наросту, уперся ладонями в его бугры, а ногами в противоположную стенку ямы и так, перебирая ногами и руками в горизонтальном распоре, осторожно полез вверх. Через минуту он перевалился через край ямы и огляделся. У ямы обнаружился зарубленный караульщик, примерно в полуверсте, в стороне селенья поднимались столбы пламени над горящими юртами, на их фоне крутились черные силуэты всадников, сверкали кривые сабли. Слышался непрекращающийся воинственный рев, крики, топот копыт. Забрав саблю убитого караульщика, Андрей короткими перебежками двинулся в сторону погрома. Ближе к селенью картина налета представилась во всех подробностях: под ударами сабель валились полуодетые мужчины; женщины бежали в степь или садились на землю, словно наседки, прикрывая детей. Скручиваясь, чадно горели войлочные юрты, вокруг них вертелись всадники, отбрасывая огромные косматые тени. Андрей заметил «башлыка», местного старосту, которого вправо-влево таскал за редкую бороду один из напавших. «И-и-и»— визжал налетчик и плевал старосте в лицо. С топотом проносились все новые и новые конники, всаживая стрелы во все, что еще двигалось. Андрей начал потихоньку отползать от селенья, как вдруг всадник выскочил на Андрея, волоча за косы девушку, одетую в легкую широкую рубаху и такие же штаны. Перебирая босыми ступнями по мерзлой земле, та без крика, лишь слабо всхлипывая, волочилась за всадником.

«Кистимова девка… Ханаа, кажется… Черт, и мочить-то их нельзя!»А почему, собственно, нельзя? Кто так сказал — Мастер? А где он был, когда Андрей в яме сидел?

Всадник придержал коня, втаскивая девушку поперек седла, тут Андрей кошкой бросился ему за спину, ударил в затылок рукоятью сабли. Что-то хрустнуло — черт знает, убил, не убил? Андрей сбросил тувинца с седла, его лошадь, почуяв незнакомого всадника, встала на дыбы, потом попятилась, собираясь наддать задом. Андрей ударил ее пятками, потом саблей — плашмя, та прыгнула вперед и помчалась в темноту. Ханаа потеряла сознание, Андрей одной рукой охватил бесчувственное тело и гнал по степи, пока черная горбина ближней сопки не скрыла огонь и крики. Тут он пустил лошадь шагом, потом и совсем остановился. Девушка пришла в себя — резко обернулась, пытаясь что-то крикнуть. Андрей мгновенно зажал ей рот. Та укусила его ладонь, вцепилась ногтями в руку, тогда он коротко и резко ударил ее по ребрам — задохнувшись, девушка стала хватать ртом воздух, потом беззвучно заплакала.

«Так. И дальше что?»— накинув на Ханаа свою шубу, он тронул лошадь, направляя поверху длинной степной гряды, но не выезжая на самую вершину. Сверху видно несколько потускневших огненных пятен, между которыми уже не было людского мельтешения. В ночи послышался густой, но слабеющий топот копыт, быстро уходящий на юг.

— Саим, Саим! — несколько раз выкрикнула девушка, указывая в том же направлении.

— Ладно, разберемся, — ответил Андрей по-русски, потом успокаивающе погладил ее по руке.

— Саим! — продолжала вскрикивать Ханаа, дергая его за рубаху. В ее голосе послышался подступающий плач.

Это стало надоедать. Нянька он, что ли?

— Отставить разговоры! Ну!! — рявкнул Андрей, чуть приподняв кулак.

Девушка мгновенно замолкла, испуганно сжалась, втянув голову в плечи.

— Так-то лучше, — миролюбиво заметил Андрей, пытаясь успокоить ее голосом.

Поеживаясь от холода, он дернул за повод, направляя лошадь к разоренному селенью.

Глава тринадцатая

Из балки столбами поднимались серые дымы, уже издалека доносились вой и причитание женщин. Перевалив невысокую гряду, Андрей увидел сгоревшие решетки юрт, разбросанные вещи, мертвые тела на земле. Подъехав ближе, он спрыгнул с лошади, оставив на ней девушку, забрал у нее свою шубу и, хлопнув лошадь по крупу, направился в сторону своей юрты. Снизу не было видно, уцелела ли она в набеге. Усталость и голод приглушали чувства. В данный момент кыргызов он не опасался — у тех были другие дела, кроме возвращения его в яму. Но когда те оправятся от налета, вполне возможно, захотят снова вернуться к Андрею и его отказу рубить голову русскому. Тем быстрее требовалось найти Мастера.

Андрей вспомнил, как Мастер оглядывал степь, стоя близ вскопанного поля. Будто поджидал кого-то. Может, он знал о предстоящем ночном налете? А то, что Андрей попал в яму, — это как-то связано с налетом? Может, Мастер «устроил» туда Шинкарева, чтобы тот под ногами не путался? И тем фактически спас ему жизнь? А выбравшись из ямы — спутал ли Шинкарев чьи-то карты? Вопросов много, ответов пока нет.

Шагал Андрей медленно, краем глаза замечая картину разгрома: там и тут валялись трупы; женщины, неподвижно сидящие на земле, закрыв руками лицо; женщины, которые вцепились себе в волосы и выли как волчицы, медленно и ритмично раскачиваясь. Возле одной из юрт показалась группа мужчин — туда и поскакала Ханаа, ударив пятками лошадь.

Их юрта сгорела, но за черным остовом Андрей заметил Белого и Рыжего, пощипывавших траву. Тут же был и Мастер — спокойно сидел в «полулотосе» на аккуратно сложенной кошме. На коленях у него лежал развернутый свиток. Подойдя ближе, Андрей отыскал обгоревший кусок кошмы и сел по-турецки, на некотором расстоянии от господина Ли Ван Вэя.

— Я видел, как ты увез Ханаа, — подняв глаза, спокойно сказал китаец. — Надеюсь, ты почтительно с ней обращался? Она девушка хорошего рода.

— Почтительно? — Андрей хмыкнул. — Можно и так сказать. Вы нас видели?

— Я ведь тоже ускакал в степь. Тогда и увидел. Вот, коней сберег.

— А поесть чего найдется? Сутки не жрамши, по вашей-то милости!

Китаец поднялся с кошмы и убрал свиток.

— Поехали в аал, там тебя накормят.

В селенье все еще слышалось завыванье женщин, мужчины не успели разойтись от большой юрты. На Андрея никто не обратил внимания. Спешившись, Мастер указал ему на соседнюю юрту — небольшую, крытую берестой, а не войлоком.

— Это летняя кухня, там и поешь.

Внутри оказалось несколько женщин, в том числе Ханаа. Андрей получил большую пиалу с айраном — напитком из кислого молока — и чашку «похты»— сметанной каши, сваренной на медленном огне.

— Харынга тох? (Сыт желудок?) — спросила Андрея одна из женщин, но он, не понимая, лишь улыбнулся в ответ. На улице Мастер о чем-то толковал с Кистимом.

— Здравствуй, Адерей. У тебя хорошая удача, — сказав это, Кистим сразу отошел, не гладя ему в глаза. «Я так понимаю, извиняться тут не принято».

— Ты поел? — осведомился Мастер.

— Да, Ши-фу. Что происходит? Кто были эти люди, ночью?

— Монголы и урянхи.

— Урянхи?

— Тувинцы, говоря по-русски. Увели лошадей, увели Сайма, мальчика, наследника рода.

— Брата Ханаа?

— Да.

«То-то она дергалась».

— И что теперь?

— Нужно похоронить отца Ханаа, здешнего старосту. Потом соберется отряд, который пойдет за урянхами — отбивать табун, искать мальчика. Хан даст воинов — к нему уже послали гонца.