Глава сорок вторая

Андрей с трудом открыл глаза, прорываясь сквозь тошноту и головокружение. Болел левый бок, было трудно дышать. Саднило обожженные-руки и лицо. Он огляделся — вокруг стояла темнота, прорезаемая багровыми сполохами. Свечение то разгоралось, то затухало, но не исчезало совсем. Но это был не тот огонь, что накануне жег его изнутри — горело что-то внешнее, отдельное от него. Внутри же все словно обуглилось — темнота и пустота, но той давящей боли уже не было. Словно соскочила петля, прежде стискивавшая грудь.

— Где я? — спросил он куда-то в эту багровую тьму.

— В том самом месте, через которое ты попал в другое время, — послышался голос Мастера, — в Воротах.

Действительно, спина начала ощущать влажный камень, невысокие слоистые скалы уходили куда-то вверх и вниз. Вниз, впрочем, недалеко — метрах в десяти под ними угадывалось мощное течение темной воды, отражающей огненные всплески, долетающие с черных заречных гор. «Вулканы? А вода, что — Енисей? Но ведь от этого места метров сто вниз, а не десять, как сейчас».

— Почему вода близко? Почему темно и свет такой красный? — спросил он Мастера.

— Так было в прошлом, миллионы лет назад, когда действовали окрестные вулканы, а Енисей еще не прорыл свою долину. Так будет в будущем, когда ядерный удар снесет плотину Красноярской ГЭС, подняв огромную волну. Я ведь говорил тебе — время направлено одновременно и в прошлое, и в будущее.

— Значит, я мертвый? — догадался Андрей.

— Да, это похоже. Ты же был в «Огне». Время — вот огонь, на котором мы все сгораем…

— Да бросьте вы. Надоело…

Андрею и правда все надоело. Чернота и пустота, угли и пепел… Глаза привыкли к темноте, Андрей различил Мастера, сидящего рядом с ним, немного выше по склону. Андрей оглядел и себя. Обгорелую казацкую одежду с него сняли, надели простые штаны и рубаху из китайского темно-синего ситца — такое можно носить в любом времени, никто особенно не удивится. Говорить ему не хотелось, но он мог слушать.

— Так я прошел «гуань-тоу»?

— Это ты сам решишь, — ответил Мастер. — Если сможешь жить дальше — значит, прошел наполовину. Если сможешь дальше учиться — значит, прошел по-настоящему.

— Чему учиться?

Мастер помолчал.

— Ты знаешь, почему даосы не делают харакири? — спросил он, немного передвинувшись на камне, на котором сидел. И передвинул ногу, бросив быстрый взгляд на грудь Андрея.

— Почему? Религия не позволяет? — спросил Шин-карев.

— Дело не в этом. Просто в харакири мало юмора. А главное — в любой момент ты должен быть готов начать жизнь заново. Может быть, это единственная вещь, которой стоит учиться.

— И кто же будет учить?

— Жизнь. Как сказал один из ваших поэтов, «беспощадно-счастливая жизнь». Ну и я отчасти.

Андрей снова помолчал, глядя на силуэты черных гор.

— Что мы сделали?

— Прикоснулись к истории. Самым кончиком самой тонкой кисточки.

— А Птица? Я убил ее?

— Я не знаю. Это что-то сверх моего Учения. Вообще, не стоит очень уж верить мне.

Вокруг было все так же темно, багровые отсветы мелькали в быстрой воде, по которой сеялся мелкий бесконечный дождь. Вода была тяжелой, темной, словно демонская кровь.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Мастер.

— Темно внутри. Сухо, жарко. Но легче.

— Это «Огонь», он еще горит. Помнишь, как выходить из него?

— «Водой». Я чем-то болен?

— Травмы, ожоги, сотрясение мозга. Трещина в одном из ребер. Но это уже не моя забота — пусть лечат ваши врачи. Как и то, что сейчас добавится.

— Что значит «сейчас добавится»?

— То и значит. Как раз это самое, — со странной усмешкой произнес господин Ли Ван Вэй, сильным пинком сбрасывая Андрея с каменного гребня. Шин-карев с криком полетел в тот же самый овражек, зимнее падение в который перенесло его на три с половиной столетия назад.

Снова в глаза ударили зеленые и красные круги, руки неуклюже махнули в воздухе, ноги машинально оттолкнулись, уводя тело от каменных ступенек обрыва. Острая боль в боку молнией полоснула в голове и, : уже теряя сознание, он ощутил удар каменной осыпи по обожженной щеке…

…На плоском белом блюде лежит горка тугой, влажно поблескивающей оранжевой хурмы. Рядом с ней глубокая фарфоровая чашка, наполовину полная почти невидимой, прозрачной воды. Идет дождь: капли падают в чашку, расходятся кружками, отражаясь от ее гладких белых стенок. Плеск капли — кольцо — отражение, плеск капли — кольцо — отражение…

За гладкими темно-красными колоннами, за фигурным черепичным карнизом, во влажно-серой дождевой дымке лежит китайский сад. Прозрачные капли висят на острых кончиках жестких темно-зеленых листьев, блестящий гравий дорожек изгибается в мокрой траве. Вода прудов неподвижна, ее поверхность исчерчена лишь мелкой дождевой рябью.

Летящий гусь не желает отразиться на поверхности пруда.

Воды пруда не желают удерживать в себе отражения гуся.

Уносимые потоком Дао, люди и вещи расходятся, не совпадают, прощаются друг с другом в «обоюдном забытьи»— «цзян-ван»; спираль Времени разметывает их, отрывает друг от друга, унося в бесконечную Пустоту… Так лечатся сожженные души воинов.

Глава сорок третья

Молодой китаец Миша, решавший в городе Благовещенске таможенные вопросы на российско-китайском пограничном переходе, уже собирался лететь в Красноярск (заканчивался срок ультиматума, предложенного братве, крышующей городской рынок), когда увидел необычайно яркий сон. Пользуясь указаниями этого сна, Миша по прибытии в Красноярск взял трех китайцев и приехал на то место, где зимой забирал Мастера с Андреем. Спустившись по травянистому склону, китайцы осторожно полезли в скалистый овражек. Пройдя узкое место, они обнаружили тело мужчины в темной одежде, неподвижно лежащего на каменной осыпи, под невысоким скальным обрывом. Мужчина был без сознания, и китайцы отвезли его в больницу. После этого Миша сделал звонок в Питер, Геннадию Сергеевичу Д., директору представительства компании «Лимассол инвестментс Лтд». Миша сказал всего два слова: «Он вернулся»— так велел ему господин Ли Ван Вэй — и сообщил номер больницы, в которую поместили Шинкарева.

Закончив разговор с Мишей, Геннадий Сергеевич сделал звонок в Санкт-Петербургский институт мозга им. Бехтерева. Через несколько часов в Красноярск вылетели трое лучших специалистов по гипнозу.

При падении Андрей не почувствовал всей силы удара о камни — лишь легкий шлепок. Тем не менее лицо почему-то оказалось забинтованным. Под головой обнаружилась подушка, сверху одеяло, Он открыл глаза — перед ним была стена, окрашенная грязновато-голубой краской, на стене белый железный шкафчик с красным крестом.

— Доброе утро, Андрей Николасвич! — послышался знакомый голос. Голос был Танин — веселый, но какой-то слабый, с то ли взрослой, то ли болезненной хрипотцой.

— Таня…

— Она самая! Ой, не смотрите на меня, пожалуйста. Такой уродиной стала…

— А где я?

— Там же, где и я. Во второй краевой больнице. На Енисее вас нашли, неделю назад. Я случайно в коридоре увидела, как раз из «скорой» вытаскивали. Неделю к вам никого не пускали. Все какие-то люди ходили, в белых халатах. А где вы были?

— Не помню. Нет, постой… кажется, в Саратове. На военном заводе — помню цех: огонь, искры, работали прессы…

Картины кузнечно-прессового цеха стояли перед глазами, хотя ум еще помнит битву на улицах горящего города. Андрей понимал, что скоро «наведенная память» начнет вытеснять настоящую. Но сейчас это был хороший предлог сказать что-то, ничего не сказав о том, о чем он не скажет никогда и никому. Но и не забудет, что бы там не говорил Мастер.

— Ты-то как? — спросил он.

— Помирать собиралась, — она снова засмеялась, а смех был слабым, хриплым, — как вдруг резкое улучшение. Наверное, химия подействовала.

— Наверное. А сейчас что?

— Сейчас анализы в норме. Сплю да ем, маменька еду таскает. А вы есть хотите?

— Нет. Спать. — Глаза слипались, сознание проваливалось в глубину. Но в этой глубине уже не было ни пламени, ни боли.

— Тогда я пойду.

Андрей поднял глаза, оглядывая девушку. Таня сидела на краю его постели, одетая в темный байковый халатик. Голова была туго повязана платком, виднелись похудевшие, резко очерченные ключицы, тонкая шея.

— Волос нет, — смущенно улыбаясь, Татьяна прикоснулась к платку, — это из-за химии. Ничего, скоро отрастут. Да! — бумаги-то ваши у меня. Те, что про историю Сибири. Принести?

— Потом.

Все отдалилось куда-то, и Андрей заснул, успев только подумать: «Где Мастер?»

А Мастер был еще «там». Он пребывал в Сучжоу, в парковом павильоне, стоящем в Саду Неспособного Управляющего. Гладкие стены павильона были прорезаны круглыми окнами. От массивной черепичной крыши по белым стенам и по сухой песчано-желтой земле разбегались легкие серые тени. Земля вокруг павильона почти голая, без травы. Вокруг росли высокие старые клены, между которыми заворачивала дорожка — выпуклая, мощенная мелким старым кирпичом.

Господин Ли Ван Вэй очень ослабел, ему было трудно говорить. Сидя в глубоком мягком кресле, он ожидал последнего разговора, после которого он с легкой душой смог бы уйти. В руках у него был чертеж на шелковом свитке: Мандала Жертвы. В ее нижней части были изображены два черно-белых знака «Инь-Ян», опираясь на которые стояла мужская фигура в языках пламени. Немного прищурившись, Мастер с удовольствием улыбнулся — на этот раз Обряд был совершен с высоким искусством: «Огонь», зажженный в душе белого мужчины, и две жертвы, соотнесенные по строгим правилам взаимного перехода — женщину-кыргызку убили русские, русскую женщину — кыргызы. Жертвенная кровь пролилась, волна пошла, значит, и результата ждать недолго: лет триста.

Правда, не была решена дополнительная задача, которую Мастер поставил Чену, — и потому в сибирском городе пока не будет китайской комендатуры. Ну что ж, не все сразу…

В это время по кирпичной дорожке послышались шаги нескольких человек, на пороге показался прислуживающий ученик.

— Его высочество Цэван Рабдан, наследный принц Джунгарии! Примете, Ши-фу?

— Проси, — с трудом поднял руку господин Ли Ван Вэй.

На пороге показался молодой человек, почти мальчик, одетый в длинный кафтан блестящего оранжевого атласа, из-под узорной полы которого виднелись загнутые носки красных кожаных сапог. Оранжевая ткань кафтана хорошо сочеталась с массивной золотой цепью, а такая же шапочка — с кожей смуглого лица, с персиковым румянцем по-юношески гладких щек, с надменной чернотой узких королевских глаз. Две пары азиатских глаз, не мигая, смотрели друг на друга.

— Простите меня, Ваше высочество, за мою немощь, не дающую возможности приветствовать вас согласно этикету. Но, прошу вас, проходите, присаживайтесь, — Мастер показал на кресло рядом с собой.

— Что ты хочешь сказать мне? — отрывисто, с трудом выговаривая китайские слова, произнес принц Цэван.

— Нечто очень важное, требующее лишь моих и ваших ушей. Пусть все удалятся. Скоро вы станете джунгарским ханом, «хунтайши». Вы знаете, конечно, о странах, расположенных на востоке от Джунгарии — о кыргызском Хоорае и Урянхае, ныне принадлежащем монголам.

— Для чего ты мне это говоришь? — надменно оборвал его юноша-принц. — Будешь долго говорить, так и помрешь, не закончив. Судя по твоему виду, тебе недолго осталось.

— Еще раз простите меня, Ваше высочество! Так вот, Урянхай, или Тува, скоро будет занят китайскою силою. Что же касается кыргызов, то в отношении них вы должны будете сделать следующее…

Дальнейший ход этой конфиденциальной беседы был неизвестен, однако известны ближние и дальние ее последствия — те, которые пока что успели проявиться. Сам же Мастер пропал после этого разговора, не оставив следа ни в жизни, ни в людской памяти, ни в дотошных китайских хрониках.

Андрей лежал один в палате, в руках у него был аналитический доклад — «Политическая история Южной Сибири». Он начал изучать его, пока не попал в то странное время, а теперь ему любопытно, что же было дальше, после тех событий, к которым они прикоснулись самым кончиком тонкой китайской кисточки. Подробности начали забываться, но главный смысл интриги понятен.

«Кыргызы хотели взять Красноярск, и не смогли. После этого угроза с юга, от джунгар, для них стала совсем близкой. А дальше?»

…После неудачного штурма Красноярска, отбитого с помощью ссыльного украинского полковника Василия Многогрешного и уголовников, выпущенных из крепостной тюрьмы, государство кыргызов попало в вассальную зависимость от Джунгарии. Дальнейшие походы на Север совершались под предводительством джунгарскиз-явлководцев, но ни один, из них не был удачен.

В 1692 году большой красноярский отряд, под командованием все того же Василия Многогрешного, вошел в Хакасские степи, разгромил кыргызское войско и устроил в улусе погром — всего было убито более 1000 мирных жителей, очень много по тем временам. За этот поход молодой российский государь Петр Первый наградил Многогрешного большим количеством дорогой пушнины.

«Жаль, что не повстречались. Вот голос у него приятный», — вспомнил Андрей украинскую песню, услышанную в острожной клети.

В 1697 году в Джунгарии заступил на престол новый молодой хан — Цэван Рабдан, который царствовал тридцать лет. В это время большое количество населявших Джунгарию калмыков переселилось на северный берег Каспия, где и сейчас находится Республика Калмыкия — один из субъектов Российской Федерации. В Джунгарии тогда остался родственный калмыкам народ ойратов (западных монголов).

В 1700 году кыргызы совершили последний набег на Красноярск, но город им взять не удалось. Примерно в то же время войска китайской династии Цинъ стали планомерно занимать Урянхайскую землю (современную Туву).

«О чем же говорил Мастер с принцем Цэваном по поводу кыргызов? — подумал Андрей. — Вот, нашел!»

В 1703 году джунгарский хан Цэван Рабдан вне-запно вторгся в государство кыргызов. Более 2000 воинов быстрым маршем прошли через саянские перевалы и под конвоем переселили в Джунгарию почти все кыргызское население Хоорая. Хан опасался, что их, в качестве военной силы, используют китайцы, активно занимающие близкую Туву.

Енисейских кыргызов расселили в долине реки Или, в нынешнем Южном Казахстане. Они стали предками пятимиллионного народа тянъ-шанских киргизов, ныне проживающих в независимом государстве Кыргызстан.

Сразу после этого, в 1704 — 1705 годах, по приказу Петра I русские войска развернули широкое наступление в Хакассии, двигаясь от Красноярска на юг.

«С нашими понятно, они всегда так действовали. А китайцы? Ага! Вот и китайцы!»

В 1727 году, согласно Буринскому пограничному трактату, территория Южной Сибири была разделена — Хакассия отошла к России, а Тува — к Китаю. Итого России потребовалось:

— разгромить хана Кучума и занять его ханство — 16 лет.

— пройти всю Сибирь до Тихого океана — 60 лет.

— занять одну маленькую Хакассию, размером 300 на 500 километров — 120 лет.

«Не хило! А эти самые джунгары-калмыки так и остались небитыми, да еще на своей земле? И китайцы сидели и просто так на это смотрели? Что-то не очень верится. Да, вот, кстати!»

В 1756 году китайский император Цяньлун начал широкое наступление на Джунгарию. На помощь ойратам с побережья Каспийского моря двинулись калмыки, но в Казахстане их встретили ранее переселенные туда енисейские кыргызы. Они нанесли калмыкам военное поражение и заставили их повернуть обратно. Оставшись без помощи, джунгарские ойраты, не смогли сопротивляться китайцам. За три года войны (1756 — 1759) было убито почти два миллиона человек — китайцы охотились за стариками, женщинами, детьми, не давая пощады никому. Произведя поголовное истребление западных монголов — фактически геноцид, — китайцы заняли Джунгарию, что и было их давней целью. Она и сейчас в составе Китая .

Именно эту кровь и пытался предотвратить Мастер, когда просил Чена открыть ворота в Красноярск, что дало бы возможность кыргызам уйти от джунгар в Енисейскую лесостепь. Но на пути Чена встал Андрей. «Ну и как оно — чувствовать себя историческим героем?»

Так что же получается: сначала китайцы помогли джунгарам вывести кыргызов из Хакассии, за это без российского сопротивления заняли Туву (еще раньше заняв Монголию, ослабленную засухой и войной с теми же джунгарами). Потом напали на Джунгарию, захватив ее с помощью ранее переселенных кыргызов. Все было проведено четко и последовательно, на протяжении почти двухсот лет. Вот комбинаторы! Как говорил Остап Бендер, — учитесь, Киса! И мы в том времени как раз и помогали воплощению этой схемки. И другой вопрос — а ОКОНЧЕНА ли их комбинация?

— Здравствуйте, Андрей Николасвич! Давно не читали? — услышал он Танин голос.

— Да, так, — Андрей закрыл папку.

Таня присела на край кровати. Странно, но она была одета в обычную городскую одежду — джинсы, клетчатую рубашку с короткими рукавами. Голова все так же повязана платком, но теперь это черный пиратский платок, украшенный черепом и скрещенными костями. В руках какие-то бумаги.

— Почему ты не в больничном? — спросил Шинкарев.

— Это вас надо спросить, почему все еще в постели. Выписывают нас сегодня, вот и документы ваши.

— Почему так рано?

— Так больница-то бесплатная. А на страховом полисе денег нет, чтобы нам тут отдыхать. Или сами платить будете? Тогда напишите заявление в бухгалтерию.

— Лучше домой. Отвернись, пожалуйста, я переоденусь…

— А на меня и смотреть не будут, хоть оденься, хоть разденься.

— Брось! Ты же красавица! Смотрели и будут смотреть.

— И вы?

— Что «я»?

— Да нет, это я так. Не слушайте меня!

Оставив его бумаги, Таня быстро вышла из палаты. Андрей поглядел ей вслед. Надо внести ясность в отношения с этой девушкой. И внести ее — Шинкарев был сейчас абсолютно уверен в этом — совершенно определенным образом. Прекратить отношения — мягко, но решительно, «не наматывая соплей на кулак». Прежней Тани все равно не будет — скоро она превратится в худощавую, нервную, быстро устающую женщину. Выздоровление с помощью потустороннего не проходит даром — оно всегда накладывает на личность свою холодную печать. Именно Андрей был орудием выздоровления. Глупо считать, что он подарил Тане жизнь, но еще глупее окончательно испортить ее.

А вот Крысу надо найти. Но как? «Подумаем». Как писал Козьма Прутков, один из любимых мыслителей капитана Андрея Николасвича Шинкарева: «Ив пустых головах любовь порой преострые выдумки рождает». Оно и лучше, подумать-то, — сколько можно китайским умом кормиться, пора уж собственной башкой соображать.

А может, он снова уходит от выбора, заранее «сдавая» Таню в пользу Крысы? Если и так, теперь никто ему не судья.

Через полчаса Андрей с Таней спустились в приемный покой. Там уже ждали. Слезы, объятия, солнечный свет на крыльце больницы. Глоток жаркого городского смога, настоянного на выхлопных газах, густо обметенного тополиным пухом. Хлопок автомобильной дверцы, и свой город — так и не взятый врагами замелькал за боковым стеклом. Ветер дул со стороны «Химволокна», и потому небо было оранжевым, а по асфальту змеились зеленые тени. Знакомо запершило в горле.

— По телевизору говорили, что ожидается какое-то важное решение, связанное с Китаем, — обернувшись от руля, сказал отец. — Ты ничего не слышал?

«Седеет батя-то. За шестьдесят уже…»— подумал Андрей.

— Нет, ничего.

«Так кончилась ли их комбинация? И может ли она вообще закончиться, коль скоро была запущена в» волну событий, отраженных друг от друга «? Скоро увидим». Он откинул голову на горячую кожу сиденья и закрыл глаза. Глава сорок четвертая

Летом в Красноярске темнеет быстро и наглухо — ночное небо по-южному черно, без всякого проблеска вечерней зари на горизонте. Теплый ветерок овевал Танино тело, раскрывая все поры под летним платьицем. Высокие каблучки белых босоножек стучали по асфальту — желтому от фонаря, исчерченному узорной тенью, падающей от раскидистой черемухи. Перед автобусной остановкой припарковался «мерседес»— не самый дорогой, не «шестисотый», но крупный, широкий, уверенно поблескивающий черным лаком корпуса. Странно, что он делает здесь, на безлюдной заводской окраине?

Тане нужно было перейти на другую сторону улицы, но когда девушка вышла на дорогу, обходя машину, дверца вдруг распахнулась и перед ней появился крупный, коротко стриженый парень.

— Прокатимся? — Широкая волосатая лапа стиснула Танино запястье, потянула внутрь машины.

— Отпусти! Что делаешь, урод?! Отпусти, кому говорю! — Таня по-настоящему испугалась.

— Давай лезь, телка! Щас ноги раздвинешь, и отпустим к мамочке. А будешь дрыгаться, я тебя через своего кобеля пропущу.

— Отпустите девушку, — послышался сзади спокойный голос с легким восточным акцентом. Из тени, отбрасываемой деревьями, вышел высокий китаец в дорогом темном костюме.

— Мужик, ты кто, в натуре? — осклабился Танин обидчик.

— Сейчас узнаешь, — ответил мужчина.

И толкнул бандита ладонью в челюсть. Вроде бы не сильно, но внутри что-то хрустнуло, и Танин обидчик прижал лапы к физиономии и замычал. Китаец небрежно смахнул его в сторону и — намного деликатнее — отодвинул Таню от машины.

— Ты че, козел?! — зарычал было водитель, но в руке китайца вдруг появилась короткая стальная палка. Боковое стекло «мерса» разлетелось вдребезги, а водитель уткнулся головой в рулевую колонку. Китаец ударил еще раз, сбоку. Сразу запахло бензином — стальной штырь пробил бак.

— Идем, — сказал мужчина и потянул Таню к остановке. Но пройдя метров сорок, остановился.

— Подожди-ка… — Он рассеянно потер ладонью по высокому выбритому надлобью. — Что-то я забыл… а, вот!

Похлопав себя по бокам, он вынул из кармана золотую «ронсоновскую» зажигалку, нажал на рычажок и с силой швырнул ее в сторону «мерседеса». Огненная точка, описав длинную дугу, упала в бензиновую лужу.

— Вот такой теперь разговор с вами будет! — как бы сам себе сказал китаец. Затем повернулся к Тане:

— Идем, девушка.

— Кто вы такой? — спросила перепуганная Татьяна.

— Меня зовут Чен. Мы с Андреем, — он замялся, подбирая слово, — мы вместе учимся. У одного человека. Ты знаешь, где сейчас Андрей?

— А вы его не тронете? — ее испуг за себя перешел в испуг за Андрея.

— Тронешь его… — проворчал Чен. — Не бойся, я к нему по делу.

— Тогда записывайте. — Таня продиктовала телефонный номер сотового.

Чен записал, потом мягким движением поправил сбившийся Танин платок.