Глава двадцать четвертая

Кистим ошалело озирался, и вдруг дернулся, заметив Чена, собравшегося ощипать птицу. Лицо Кистима исказилось, он попытался было броситься к Чену, но тот показал Кистиму тяжелый кулак:

— Еще хочешь? Могу добавить.

— Нельзя!!! Хысхылых! — вскрикнул Кистим, не обращая внимания на Андрея с Мастером.

— Отдай ему эту курицу, — скомандовал господин Ли Ван Вэй, — а ты, Кистим, хоть бы поздоровался. Вон и Андрей сидит, он твоей невесте как-никак честь спас, а то и жизнь. А мы думали, что не выйдете вы с гор.

— Здравствуйте, господин посол. Здравствуй, Адерей. Птицу надо убить, — показывает он на фламинго, — а есть нельзя! Хысхылых!

» Убить Птицу! Нет, что-то явно накатывает «.

— Так что, жарить не будем? — недовольно проворчал Чен.

— Я дам вам еды. Сейчас, быстро принесу. А ее заберу, ладно?

— Давай быстрей!

Захватив фламинго, Кистим скрылся из виду.

— Ему можно верить? — спросил Чен. — А то бы связали, а курицу эту зажарили.

— Рискнем, — ответил Мастер.

— Ну-ну…

Тяжело проскрипели шаги, и показался Кистим с лошадью в поводу. Спустя несколько минут на берегу затрещал костер, над ним забулькал медный котелок с брошенными туда веточками смородины.

— Что такое» хысхылых «? — спросил Андрей.

— Вот она, птица, — отвечает Кистим, по-прежнему не глядя ему в глаза.

— Их что, не едят? — Чен, как видно, не оставил своих намерений относительно фламинго.

— Едят, когда другого нет.

— А тебе она зачем?

— Жениться.

— На ней, что ли?! — заржал Чен, отхватывая крепкими зубами кусок лепешки.

— Помолчи-ка! — оборвал его Мастер. — В самом деле, что значит» жениться «?

— Вы видели Ханаа? Вот на ней.

— Ханаа хорошая девушка, но при чем здесь эта птица?

— Когда хочешь жениться, надо платить» халын»— выкуп родителям девушки. Мне чем платить? А у Ханаа урянхи отца убили, дядя сказал, может ее так отдать. Только исполнить древний обычай — добыть эту птицу, «хысхылых», и подарить родителям девушки. Те отдают ее без выкупа, а то птица проклянет их род, и девушка помрет.

— Вот оно что… тогда понятно.

Мастер прикрыл глаза, неторопливо жуя кусочек лепешки, думая о чем-то другом.

— А как там наши лошадки, Белый с Рыжим? Живы? — неожиданно спросил он.

— Белый жив, в аальном табуне сейчас. Я с гор на нем уходил, был бы другой конь — достали бы урянхи. А вот Рыжий там остался.

— Жалко, хороший был конь. Так ты оттуда сейчас, от озера?

— Нет, — глянув на Андрея, Кистим перешел на кыргызский.

Андрей не понимал, о чем именно он говорит с Мастером, ухо улавливало лишь отдельные знакомые слова: «Кзыл-Яр-Тура»— Красноярск, «Сисим»— река, приток Енисея. Потом слово «каан». Это может быть «кан»— кровь по-кыргызски, либо река Кан, протекающая к востоку от Красноярска; либо же «каан»— «каган», «хан»— правитель енисейских кыргызов. Неожиданно мелькнуло слово «ча-зоол»— сначала в вопросе Мастера, потом в ответе Кистима.

«Если чазоол в ханской ставке, он нас как пить дать достанет, за пещеру-то! Только с моей рукой сейчас от него и бегать. Может, поехать с Кистимом да разговорить его по пути? Но предложить это должен господин Ли Ван Вэй. А как ему сказать?» Ну, это-то просто — Кистим первый перешел на свой язык, так и ему стесняться нечего.

— Listen, Shi-Fu! I would like to go with Kistim, to take part in his wedding ceremony…

— Just you?

— Yeah. You and Chan can go to Kahan…

Мастер перебросился с Ченом парой слов по-китайски. «Кто тут кому свой, кто кому чужой?» Потом Мастер обратился к Кистиму на русском — понятном для всех:

— Видишь, как Андрей у нас плох…

— Он не такой хороший воин, как вы и этот человек, — спокойно заметил Кистим.

— Весьма польщен, — поклонился Чен. «Вообще-то я лекарь, если почтенная публика еще не забыла. А забыла, так можно и напомнить».

— А как этот мальчик, Саим? — спросил Андрей, приближаясь к теме.

— Плохо. После урянхов сердце болит, голова болит, — ответил Кистим.

— Лечить надо.

В безветренном тепле раннего вечера волны улеглись, мощная река катилась размеренно и мирно. От кустов на мелкую воду протянулись острые тени, над кустами чиркнули утки, плеснувшие в недалекой заводи. Кистим схватился было за лук, да лишь махнул рукой.

— Слушай, Кистим, — сказал Мастер, — как поедешь к озеру, возьми с собой Андрея, очень нам с ним неудобно. А он Сайма посмотрит, может, тебе и девушку легче сватать будет. Саим ведь брат ее.

«Вот оно как — буду кунаком влюбленного джигита».

— Одна лошадь плохо. Тут аал недалеко… — с простецким видом заметил Кистим.

— Вот. — Китаец достал из тючка пару круглых бронзовых монет с квадратным отверстием посередине. — Купи ему лошадь.

— А вы, Ши-фу? — спросил Андрей для виду.

— Мы к вам скоро подъедем. Еще на свадьбу успеем.

«А лодку-то Кистиму не показал».

У Андрея было двойственное чувство. С одной стороны, не хотелось отрываться от своих китайцев: он не увидит, чем они будут заниматься, к тому же рискованно остаться один на один с Кистимом — вопрос с ямой так и не был закрыт. С другой стороны, он увидит и узнает нечто такое, чего китайцы знать не будут, то есть снова наберет некоторые очки.

— Надо ехать, раз решили. Садись, Адерей. — Кистим указал на седло.

Втроем они усадили Андрея, Кистим взял повод, и скоро заросли кустов полностью скрыли от глаз низкий песчаный берег Енисея.

Аал открылся через полчаса неторопливого хода, показавшись из-за невысокой гряды, — со своими собаками, косматыми верблюдами у серых войлочных юрт, узкоглазыми детишками, разглядывающими путников из-за длинных материнских юбок. За китайские монеты Кистим быстро сторговал коренастого пегого конька вместе со сбруей, да еще прикупил кусок дешевого ярко-красного сатина. Захватив материал и убитого фламинго, он скрылся в одной из юрт, затем вы — . шел, держа в руках два длинных куска домашней колбасы.

— Ты ел хыйма? — протянув кусок, спросил он Андрея.

— Ни разу.

— Ешь, как я.

Глядя на Кистима, Андрей поднял колбасу вертикально, чтобы не пролить вкусную жидкость, которой был пропитан фарш из жирного мяса, с добавкой лука, перца и внутреннего сала лошади.

— Вкусно? — спросил Кистим.

— Вкусно. Скоро поедем?

— Сейчас и поедем, только свое заберу.

— Что заберешь?

— Скоро увидишь.

Он еще раз зашел в юрту, вынес свою птицу вместе с каким-то свертком. Приторочив все это к седлу, Кистим помог Андрею забраться на своего пегого, и двое путников под лай собак выехали из кочевья, направляясь в темнеющую степь.

— Не опасно ночью ездить?

— Опасно, да времени нет, — ответил Кистим, ударяя пятками. — Ничего, проскочим. Утром на месте будем.

Степная ночь глухая, беззвездная, наполненная какой-то косматой, дымной темнотой. «Киргизская ночь», — мельком подумал Андрей, но занимало его не это.

— Когда у вас свадьба? — спросил он Кистима.

— Утром поедем девку брать. По обычаю через месяц надо делать «той», праздник.

— Ты будешь делать?

— Нет.

Они ехали конь-о-конь по едва видимой дороге, которая выглядела как две параллельные тропы, — в степи путники обычно ездят парами, неторопливо беседуя на ходу. В студенческие годы, завербовавшись рабочим в геологическую экспедицию, в якутской степи Андрей видел остатки таких дорог. В экспедиции он и познакомился с Виктором, отцом Татьяны.

— Не будешь устраивать «той»? Почему? — переспросил он Кистима.

— На что? — пожал тот плечами. — Денег нет, баранов нет. Надо быстрей домой ехать.

— Почему быстрей?

«Быстрей?» Андрей (точнее, Наблюдатель в нем) выделил решение Кистима быстрей возвратиться к родителям. Это важно, но почему важно, он еще не знал. Фактор времени вообще ключевой в этой операции, собственно, она вся завязана на время.

— Ты знаешь, китайский господин собирается плыть на Кзыл-Яр-Тура… — для пробы сообщил Андрей.

— Говори «Красный Яр», я понимаю. А зачем?

— Чаем торговать, — с ходу ответил Андрей, — да он хотел и к вам заехать, соболей прикупить. Может, травы своей сторгует. Сказать ему, где вы живете?

— Йок, нет соболя, русский все на ясак забрал. В Москву соболь поехал. И приезжать не надо — скоро уйдем оттуда.

«Вот оно как!»

— К русским, под Красный Яр? Ты говорил об этом зимой.

— Сюда, в Хоорай.

— В степь? Вы ж охотники, в тайге живете.

— Зачем в степь, в тайгу и перейдем. Хан место дал на Сисиме.

— «Так… насколько я знаю родное отечество, добром это не кончится. Целое племя налогоплательщиков собралось, можно сказать, слиться в оффшор. Стало быть, жди» маски-шоу»с автоматами. Детали в зависимости от места и времени, но суть-то всегда одна «.

— А жену как — к своим повезешь?

— Сама хочет, — пожал плечами Кистим. — А вот ханьцам не надо туда ехать.

— Думаешь, за вами казаки пойдут, на Сисим? Так ведь ханьцы прямо в Красный Яр поплывут, на ярмарку.

Кистим помялся, кусая губы.

— Знаешь, я не верю тебе, Адерей. Ты говоришь, что не урус, а сам уруса не убил, шерти не дал. Но ханьцу я верю — он нам не враг. Увидишь, скажи ему — не надо на Красный Яр ехать, плохо там будет.

» Похоже, тут не налоговая проверка, а, можно сказать, война на носу! И как всегда, главный вопрос — «Когда?»«.

— Когда?

— Что когда?

— Когда будет плохо?

— Зачем тебе знать? — подозрительно глянул Кистим.

— Так ведь и мне туда плыть, с ханьцами-то.

— Зачем тебе плыть? Живи в Хоорае, здесь лучше. Урусы сами» в кыргызы» уходят из-под Красного Яра, из-под Томского острога. Поживешь здесь, потом поедешь в Хань с послом, так и домой вернешься — если правду говоришь, что ты не урус.

— Почему русские уходят?

— Под московским царем плохо жить, тяжко. Казаков все время плеткой бьют. Ясашных бьют, крестьян бьют. Плохо.

«Да что за страна такая — какой век ни возьми, все бьют?»

Оба замолкли и молча поехали дальше. Каждый думал о своем, слушая негромкий стук копыт по мягкой степной дороге.

По ночному Енисею спускалась узкая лодка-долбленка. Сидящий на корме широкоплечий мужчина, приноровившись к неустойчивой посудине, мерно и неутомимо работал веслами. На носу, опершись спиной о кожаный мешок с чаем, устроился пожилой китаец. С досадой цокнув языком на темное беззвездное небо, он достал из кожаного тючка небольшую масляную лампу и какие-то свитки. Выбив огонь, он вздул лампу, опустив ее на дно лодки, чтобы прикрыть свет бортами, и развернул узкий длинный шелк, всматриваясь в столбцы изящных иероглифов, нанесенных сбоку от чертежа. Чертеж изображал множество концентрических кругов, на которых располагались Крыса, Обезьяна, Петух, Змея и еще восемь гороскопических зверей.

— Что говорят звезды, Ши-фу? — спросил мужчина за веслами.

— Что близок наш срок. Говорят они и про русского варвара.

— Что именно?

— Темны его числа.

Чен помолчал некоторое время, ровно и сильно работая веслами.

— Чего вы с ним возитесь, давно хочу спросить?

— Надо. Не говорил ли он тебе про Птицу?

— Делать мне нечего, как слушать его варварские бредни. А что за птица?

— Знаешь, один арабский поэт написал:

Нет жаждущих приюта под тенью совы,

Хотя бы и не было на свете птицы Хумай…

— Арабы тоже варвары.

Он по-прежнему ровно греб, чуть ослабляя нажим при спуске и с силой вгоняя долбленку на плавные подъемы волн.

— Так и думай, Чен, — тихо сказал Мастер, — думай проще — иначе не сможешь ответить ни на один вопрос. А потом почувствуешь, что устал.

— Бросьте, Ши-фу! Вы великий Мастер! Ученики умереть готовы, лишь пальцем шевельните.

— Или убить? «Мандарин, которого убивают за пять тысяч ли, лишь шевельнув пальцем, — убийство ли это?» Но что я скажу, когда увижу их ТАМ — всех, кто убивал и умер по моему приказу.

Пожилой китаец, ссутулившись, принялся сворачивать свитки.

— А что вы скажете тем, кого отказались взять в ученики? Разве тем самым вы избавили их от смерти? — возразил Чен.

— Нет, конечно… Сменить тебя? Если нет, я посплю — утром с ханом говорить, голова нужна свежая.

— Спите, Ши-фу. По течению грести нетрудно.

— Хоть ты и не любитель думать, но раскинь-ка мозгами, пока гребешь — чем будем в Красноярске заниматься? Кормить нас никто не будет.

— Да нет, о деньгах я люблю думать. Вы говорили, мы на ярмарку плывем? Э-э-э… — оторвавшись от весел, Чен сморщил лоб и поскреб в затылке, производя какие-то вычисления.

Но Мастер его не слушал — он уснул.

Глава двадцать пятая

Под утро в степи выпала холодная роса, покрыв слоистые плиты курганов, обметанные шершавым белым налетом. Повлажнели пучки придорожной травы, бугристые камни на склонах. Солнца не было, серые облака покрыли плоское небо, касаясь безлесных вершин. Усталые кони, помахивая хвостами, поднимались на очередную горку, усталые всадники ехали молча, погрузившись в собственные полусонные думы. Плавный перегиб подъема все приближался — сначала он навис над путниками, заслоняя низкое небо, потом начал снижаться, постепенно открывая дальние холмы, широкое озеро, отливающее темной зеленью и, наконец, длинный спуск дороги, из-под копыт уходящей к далеким юртам селенья.

— Приехали, — сказал Кистим.

— И что теперь?

— Девку брать поедем. Поможешь мне? «Похищение невесты для влюбленного джигита?»

— Что надо делать?

— Доедем, скажу.

Не доезжая селенья, всадники свернули в неширокую долину, на дне которой извивалась речушка, текушая в густых зарослях смородины, черемухи и тальников. В самые жаркие дни, когда вся степь дрожит, прокаленная зноем, вода у таких речушек остается быстрой, темной и холодной до ломоты в зубах. На берегу речки, на влажной земле, покрытой темно-зелеными серпами осоки, росли ирисы, свешивая крупные фиолетовые цветы. На пологом склоне ходил аальный табун, охраняемый двумя мохнатыми овчарками.

— Вон ваш Белый, видишь?

— Вижу, — приглядевшись, ответил Андрей.

Подъехав к пастуху, Кистим перекинулся с ним парой слов, затем развернул аркан и порысил к табуну. Злые коренастые «киргизы» шарахнулись по склону, но спокойный китайский конь остался на месте.

— На нем езжай, — посоветовал Кистим, — своего в табун пусти.

Андрей расседлал конька и, хлопнув по крупу, отправил в табун. Белого заседлать оказалось непросто — он скалил зубы, пытаясь укусить, пятился от незнакомого человека. Седельная подпруга и грудной ремень с трудом охватывали широкий корпус. Хлопнув коня по животу, чтобы тот не надувался, мешая затянуть подпругу, Кистим придержал его за узду, пока Андрей усаживался.

— Езжай в аал, бери девку и сюда.

— И все?

— Все.

Андрей по-степному ударил каблуками в бока и, чуть привстав на стременах, склонился к мощной, круто выгнутой шее. Белый широкими скачками вымахнул на горку. Завернув на ровный склон, ведущий к селенью, Шинкарев пустил коня рысью. Внизу, в балке, виднелись серые берестяные купола и высокие дымки очагов. «Первый этап — подход к объекту», — усмехнулся про себя Андрей, несколько смущенный ситуацией — чужих невест красть ему не доводилось, как, впрочем, и своих.

На месте их бывшей стоянки, под березовой рощицей, устроили овечью кошару, а вот просторная юрта зального старшины, «башлыка», стояла на прежнем месте. В селении Андрей пустил Белого шагом, не представляя, что будет делать, если сразу не найдет девушку. Вокруг лошадиных ног заходились истошным лаем собачонки, с визгом отлетающие в стороны при малейшем движении камчой. Вытаращились черноглазые кругломорденькие пацанята, бросали любопытные взгляды их мамаши. Андрею казалось, что выглядит он довольно глупо.

«Цирк уехал, клоун остался. Хорошо хоть взрослых мужиков не видать. Но где же девка-то?» Никаких указаний Кистим не дал. Остановив коня перед входом в войлочную юрту, Андрей подумал пару секунд, затем спешился, накинул повод на вылощенное бревно коновязи и негромко позвал:

— Ханаа!

Орать на всю деревню как-то неудобно, а соваться в юрту за девчонкой совсем уж нелепо. Никто не откликнулся, тогда он повторил, уже громче:

— Эй, Ханаа!

Собаки разошлись, побрехивая, мальчишки молча собрались вокруг. У самых конских копыт пристроился какой-то испачканный пылью карапуз, с любопытством ковыряющий в носу. «Вот, блин, ситуевина…»

Андрей смущенно поскреб в затылке, затем обхлопал себя по бокам — пусто, да на китайской рубахе карманов отродясь не было. Тогда он оторвал костяную пуговицу с вырезанным на ней иероглифом, показал ее мальчишке, который показался ему посмышленее.

— Ханаа, — сказал он, показывая на юрту.

Понимающе кивнув, пацан скрылся за войлочной полостью и через секунду показался обратно, ведя за руку девушку, стреляющую черными глазками из-за рукава, которым она скромно прикрыла зардевшееся лицо.

«Так. Второй этап — взятие объекта». Сунув пацану пуговицу, Андрей шепнул девушке «Кистим!», подтолкнул ее к лошади и правой рукой подсадил в седло. Сквозь тонкую меховую безрукавку ладонь ощутила ее узкую, но сильную спину, потом круглую, упругую ягодицу. Сев сзади и пристроив поудобнее больную руку, Андрей спокойно отъехал. И тут ситуация резко изменилась: мальчишки с криками разбежались по селенью, истошно залаяли собаки, из юрты, размахивая кривым ножом, выбежала женщина, до глаз повязанная платком. Между юрт показались мужские фигуры с длинными топорами в руках, где-то послышался топот всадника.

«Нда… тяжело в деревне без нагана. Ладно, третий этап — отход с объектом».

— Дальше произошло нечто еще более неожиданное — Ханаа вырвала у него повод и сама вбила скошенные красные каблучки в бока Белого, пустив его в галоп.

— Э-э-э, тут вроде я за рулем! — довольно вяло возразил Андрей, поскольку девчонка управлялась с конем явно лучше его. Он тоже положил руку на повод и добавил скорости пятками. Сзади уже раздавался топот и крики погони, правда, довольно далеко.

— Слышь, притормози-ка! Тпр-р-у-у-у! А теперь переключись на третью да езжай потихонечку.

Надо было подпустить погоню поближе, чтобы привести ее за собой к Кистиму. Ханаа непонимающе оглянулась на Андрея, но возражать не стала, видимо, помня поднятый кулак. Так, с погоней на плечах, они и спустились в речную долину, где уже ждал их Кистим — по его знаку Андрей остался в седле, а Ханаа пересела на коня Кистима. В этот момент подоспевшие всадники с гиканьем свалили под горку, осаживая фыркающих коней, Кистим вышел вперед, поклонился и подал их предводителю несколько орленых серебряных рублей со словами:

— Ат чобаа! (За пот лошадей!)

Сделав это, он сел в седло позади невесты и рысью направился в аал. Андрей, спешившись, торопливо набрал букет ирисов, а затем, с трудом взобравшись в седло, галопом погнал за свадебным кортежем.

Из-за плоских серых туч, нависших над Енисеем, выбился сноп косых дымно-голубых лучей, посеребривших стальную воду посередине реки. Ханская ставка, разместившаяся недалеко от берега, в центре большого кочевья, была окружена множеством берестяных и войлочных юрт, перемежавшихся с деревянными многоугольными строениями. Выше, на косогоре, виднелись валы земляной крепости. Там никто не жил, лишь при нужде отсиживались от набегов. Вокруг просторной ханской юрты уселись на пятках стражники с луками и русскими пищалями на коленях.

Со стороны берега послышался стук копыт и характерные шаркающие шаги людей, которых тянут на аркане. Так и оказалось — к юрте выехали вооруженные всадники, за двумя из них шатающимся полушагом-полубегом волоклись два китайца: один из них крупный, средних лет, в дорогом костюме черного шелка, другой пожилой, лысоватый, скромно одетый.