Из-за них первая группа киллеров отправилась искать Гарина в верховьях реки Дон, да так и пропала с концами, поскольку на полпути ею пообедали дикари из племени йети.
      Потом выяснилось, что доблестные суперагенты просто перепутали Дон с Днепром и к тому же забыли, что карта Экумены здорово отличается от Малого Атласа Российской Федерации.
      Следующая группа законспирировалась получше. Киллеры затесались в первый караван инженеров и строителей и на плотах благополучно добрались до местечка с названием Каспийская Верфь.
      Но тут оказалось, что поезд дальше не идет. Прежде чем плыть куда-то еще, надо сначала построить верфь и соорудить на ней корабли.
      Киллеры, понятное дело, ждать не захотели, и на свой страх и риск отправились к океану - и тоже сгинули.
      А Гарин тем временем собирал у себя на Ильмене верных соратников, которые пробирались лесами в условленное место, где их ждали проводники, знающие короткую дорогу.
      По этому пути шли только ветераны, которые знали друг друга в лицо, и внедрить к ним своего агента Аквариум не мог никак. А о любой попытке вербовки немедленно становилось известно всем, и только одно было ясно, как белый день: еще немного, и Гарин окажется окружен такой стеной верных телохранителей, через которую не пробьются не то что киллеры Аквариума, но даже и всемогущие ассасины Царя Востока.
      Даже мышь не проскочит.
      Намерение Белого воинства Армагеддона узурпировать императорский трон запутывало все окончательно, но была в этом и положительная сторона.
      Кремлю очень выгодно стравить между собой всех потенциальных союзников. Это ослабит их и переменит векторы. И тогда уже не Кремлю придется искать союза с ними, а они сами будут искать поддержки Кремля.
      А если Лев объявит себя Императором Запада, то и стравливать никого не придется. В Таборе, на Истре и в Орлеане этого и так не потерпят, а значит, большой войны не избежать.
      Но на всякий случай неплохо было бы подтолкнуть с горы тот камешек, который вызывает лавину.
      И в одно ужасное утро Вселенский Понтифик Петр Второй, имеющий резиденцию в Историческом музее, удостоился визита генерала Колотухина.
      Это было необычно. Как правило, генерал сам вызывал Понтифика к себе в Большой Кремлевский Дворец.
      Понтифик нервно смотрел из окна, как генерал пересекает Красную площадь в сопровождении многочисленной охраны, и у него сильно сосало под ложечкой.
      Петру Второму почудилось, что это идут его арестовывать. Или хуже того - сразу убивать. Недаром телохранители шествуют с автоматами наперевес и вид у них мрачнее тучи.
      Когда отряд во главе с генералом появился в дверях, понтифик выглядел так, словно он вот-вот упадет.
      - Что с вами? Вы больны? - поинтересовался Колотухин.
      - Да. Нет. Не имеет значения, - ответствовал Петропавел.
      Так и не добившись от него ничего вразумительного, генерал решил все-таки перейти к делу и задал вопрос, ради которого он, собственно, и пришел.
      - Вы никогда не думали о крестовом походе?
      - Я с детства о нем думаю, - ответил понтифик и добавил ни к селу ни к городу: - Давно пора отнять у турок проливы.
      - У каких турок? - переспросил Колотухин с сильным подозрением в голосе.
      А кто-то из его свиты озаботился другим вопросом:
      - Какие проливы?
      - Босфор и Дарданеллы, - ответил Иоанн Петропавел Тридцать Второй, и под сводами зала повисло тягостное молчание.
      47
      Когда великий инквизитор с опытом работы фюрером расписался в собственном бессилии и прекратил попытки отыскать проповедника Василия - верховного поджигателя библиотек, выполнить эту работу вызвался Торквемада.
      Через сутки Василий был доставлен в гостиницу "Украина" и брошен к ногам Князя Света Льва, который хотел его видеть.
      С этой минуты бывший фюрер перестал выполнять обязанности великого инквизитора.
      Заняв его место, Торквемада внес дополнительное разнообразие в номенклатуру казней.
      - Будет справедливо казнить бывших соратников, которые изменили общему делу, через отсечение головы, - сказал он.
      В этот самый день фюрер сбежал из лагеря белых воинов и увел с собой часть своих людей.
      А еще через сутки он тоже был доставлен в гостиницу "Украина" и брошен к ногам Князя Света.
      - Может, тебе не составит труда точно так же притащить ко мне на суд и самого Заратустру? - не без удивления спросил у Торквемады Лев.
      Белый трибунал Армагеддона по-прежнему считал Заратустру еретиком Л1, подлежащим розыску, аресту и осуждению в первоочередном порядке.
      - Может, и не составит, только зачем он тебе? - ответил Торквемада. - Бывает, что живой враг полезнее, чем мертвый.
      Из-за предательства бывшего фюрера аутодафе не проводились целых три дня, и фанатики уже начали роптать, когда перед ними вдруг появился Торквемада и, откинув с головы капюшон, впервые показал всем свое лицо.
      Он и правда был похож на испанского инквизитора - невысокий, смуглый и худой, с тонкими усиками подковой и короткой бородкой, с черными волосами и горящими глазами.
      Он простер руку над толпой и шум стих мгновенно, будто щелчком выключили звук.
      И тогда в полной тишине он заговорил:
      - Вы ждете казни. как гиены в степи у места трапезы льва, как стервятники, парящие в небе, как шакалы, падкие до чужой добычи. Вы говорите об очищении от скверны, а сами умножаете скверну. Вы говорите об искоренении ереси - а сами оскверняете себя убийством. Может быть, вы забыли, что убийство - это смертный грех?!
      - Нет греха в казни по суду и закону! - тотчас же завопили в толпе.
      - Да, в этом нет греха! Но я вижу в ваших глазах другой грех! Вы жаждете чужой смерти! Вы радуетесь чужой смерти! Но сказано в Писании, - голос Торквемады гремел над толпой уже просто оглушительно, - что палач, который лишает преступника жизни без сожаления, будет гореть в аду!
      Ничего подобного не было в Писании, но в этой толпе фанатиков и садистов вряд ли хотя бы один из ста в жизни своей открывал Святую книгу.
      - Допустите, что хотя бы один из тех, кого вы отправили на костер, был невиновен. Что если не обнаженная душа его говорила под пыткой правду, а невыносимая боль изрыгала из уст его ложь? Убийство - смертный грех, а казнь невиновного - вдвойне.
      - Господь узнает своих! - истерически взвился в глубине толпы женский голос.
      - Вы точно повторили мысль покойного Симона де Монфора по этому поводу, но вот беда - знающие люди говорят, что достопочтенный мессир Симон тоже горит в аду.
      Доблестный рыцарь Симон де Монфор прославился в эпоху Альбигойских войн на юге Франции, в XIII веке, и особенно тем, что при взятии одного вражеского города на вопрос подчиненных: "Как нам отличить еретиков от добрых католиков?" - ответил без тени сомнения: "Убивайте всех. Господь узнает своих!"
      А Торквемада, между тем, продолжал:
      - Вы истребляете еретиков, а на смену им во множестве приходят новые. И так будет всегда, пока отец ереси ходит по земле. Я говорю не о дьяволе, которому сейчас, в преддверии Армагеддона, некогда охотиться за людскими душами. Я говорю о самом верном его слуге, который смертен, как и все люди, но во сто крат опаснее всех других людей. Сколько дней прошло с тех пор, как названо его имя? Сколько крови пролито с тех пор, сколько пепла развеяно по ветру - а он все еще не предстал перед судом. И я спрашиваю вас - неужели такое воинство не в силах найти и привести на суд одного человека? Или вы уже забыли его имя?! Так я вам напомню. Его зовут Заратустра!
      Это подействовало, и через три часа после того, как Торквемада кончил речь, в пыточной тюрьме Белого трибунала нашлось уже семь человек, каждый из которых под пыткой признался, что он и есть Заратустра.
      Среди них была даже одна женщина, и заинтригованный Торквемада отправился на нее посмотреть.
      Оказалось, что ее просто допрашивали полные дебилы, которые по внешним признакам решили, что имя Заратустра - женского рода. И пытались оправдаться перед великим инквизитором, краснея и бормоча:
      - Но ведь оно кончается на "а"!
      - Слово "тупица" тоже кончается на "а", но я далек от мысли переодевать вас в женские платья. Хотя возможно, это пошло бы на пользу. А еще на "а" кончается мое имя и чтобы вы хорошенько это запомнили, я прикажу выжечь это имя у вас на лбу. По одной буковке.
      Нагая девушка, подвешенная на крюке на вывернутых руках, агонизировала. Она слишком долго не хотела признавать себя Заратустрой, а палачи зациклились на идее выбить это признание именно у нее.
      - Значит, ты и есть Заратустра? - раздраженно спросил ее Торквемада.
      Девушка уже не могла говорить и только едва заметно кивнула.
      - Врать нехорошо, - сказал тогда великий инквизитор и, коротко полоснув по горлу кинжалом, прекратил ее мучения.
      Но перед этим он шепнул ей на ухо что-то такое, от чего глаза ее расширились, а губы зашевелились, словно она силилась произнести нечто убийственно важное. Или, скорее, крикнуть, чтобы услышали все.
      Но на крик не осталось уже ни сил, ни времени.
      Через мгновение глаза закатились и девушка обвисла на крюке, а великий инквизитор чуть заметно улыбнулся уголками губ.
      В этот день Белому воинству Армагеддона вместо аутодафе пришлось довольствоваться зрелищем наказания нерадивых палачей. Свое длинное имя Торквемада все-таки решил у них на лбу не выжигать и ограничился гораздо более коротким словом "тупица", которым и заклеймили каждого из этих идиотов, выжигая буквы раскаленной проволокой по одному штриху.
      Их истошные вопли доносились с улицы в зал, где Лев и Торквемада беседовали с понтификом Иоанном Петропавлом Тридцать Вторым о крестовом походе.
      Самозванный папа и всегда-то был немного не в себе, а от страха, что военные пришли его убивать, его извилины заклинило на проливах, которые надо непременно отнять у турок.
      Это было наследие тяжелого прошлого. Еще в бытность свою государем императором он считал, что первым делом русского царя после восстановления монархии должно стать возвращение проливов - то есть та самая миссия, которую так и не смог завершить злосчастный Николай II.
      С тех пор утекло много воды, но под влиянием стресса Петропавел начисто позабыл, что после Катастрофы не осталось ни проливов, ни турок, у которых их надо отнимать. И что самое важное, его совершенно невозможно было в этом убедить.
      Тем не менее, главное было сделано. И на следующий день Торквемада вышел к Белому воинству с новой речью.
      - Сегодня великий день! - объявил он. - Сегодня наш первосвященник, его святейшество Петр Второй, благословил крестовый поход против отца ереси и его ближних, которые скрываются в странах закатных. Вскоре он возложит императорский венец на Князя Света и славный император Лев поведет нас в бой против истинных врагов рода человеческого.
      Воинство в ответ разразилось криками восторга, но самые горячие головы в первых рядах выразили общее мнение: чтобы походу сопутствовала удача, надо непременно устроить аутодафе.
      И Торквемада неожиданно согласился.
      Но прежде чем приступить к казни, он показал воинам список на большом листе бумаги, что само по себе было по нынешним временам редкостью.
      - Здесь тринадцать имен, - сказал он. - Их носят отец ереси и ближайшие его приспешники. И я хочу, чтобы по завершении сегодняшней казни никто даже не упоминал слова "аутодафе" - до тех пор, пока не будет пойман и приведен на суд хотя бы один из названных здесь людей.
      Первыми на казнь вывели изменников - Василия, фюрера и еще несколько человек. Их надлежало казнить через отсечение головы, но оказалось, что ни один из палачей не умеет орудовать мечом.
      И тогда за меч взялся сам Торквемада.
      Один из неотлучных его спутников протянул инквизитору оружие - узкий восточный меч в богато украшенных ножнах.
      Фюрер так яростно сопротивлялся, что казалось, его просто невозможно не покалечить, прежде чем голова отлетит от тела. Но Торквемада проявил чудеса ловкости и снес голову с одного удара.
      А Василий перед смертью принялся пророчествовать, но успел предсказать лишь судьбу Москвы, которой суждено сгореть дотла, ибо без него некому будет защитить Третий Рим от полчищ сатаны.
      А когда Торквемада уже занес меч, Василий крикнул, обернувшись:
      - Ты сам отец ереси...
      Но тут клинок опустился, и кровь залила клеймо у гарды.
      - Я вижу, тебе тоже нравится убивать, - негромко сказал инквизитору Князь Света Лев.
      - Если бы я задавил в себе убийцу, то пахал бы сейчас землю на лесной поляне, - ответил Торквемада.
      - А как же смертный грех?
      - Ну, ведь нам с тобой можно в это не верить, - напомнил инквизитор князю его собственные слова и рассмеялся.
      А рядом на костре исходила криком юная сатанистка - единственная, которую Торквемада согласился сжечь живой.
      Она сама так захотела и без всякой пытки призналась, что действительно служит сатане и больше всего на свете жаждет скорейшей встречи со своим господином.
      Каждый сходит с ума по-своему.
      Фанатики, заполонившие руины университета, например, заучивали наизусть список из тринадцати имен - список, в котором под четвертым номером значилась "архиведьма Жанна, называющая себя королевой Орлеанской".
      48
      Даниил Аронович Берман добрался до Можая на велорикше. Это был привычный таборный транспорт, который можно было взять в аренду с водителем и без. А поскольку мастер захватил с собой с завода целый рюкзак ножей и разных безделушек собственного изготовления, ему не составило труда нанять пустую повозку до Можая.
      По дороге, наезженной телегами, велоповозка шла без труда. Педали, сменяя друг друга, крутили внучка мастера Руфь и ее отец. Они могли бы добраться до Можая и быстрее, но не хотели отбиваться от общей массы зиловцев. Но в Можае начались проблемы.
      Во-первых, дальше не было дороги. Только тропинка, по которой можно лишь пройти пешком или проехать верхом. На двухколесном велосипеде тоже можно - но у Берманов не было велосипеда.
      Велорикшу у них тоже забрали - ее следовало вернуть на пункт проката, и об этом позаботился дежурный агент в Можае.
      А потом ушла и Руфь. Бросила отца и мать, накричала на деда и тетку и умчалась партизанской тропой на север следом за своей подругой, которую охмурили маздаи.
      Каждый сходит с ума по-своему.
      Подруга бодро топала по тропе босыми ногами и ветки хлестали ее по голым бедрам. Кое-как повязанная тряпка то и дело сползала, обнажая ее сверх пределов приличия. Хотя о каких приличиях может идти речь, если нагие груди Елены были открыты всем ветрам и соблазнительно покачивались в такт шагам.
      Мужчины, которых было немало в караване, смотрели на Лену во все глаза. Рабынь, одетых подобно ей, было тут больше десятка, но никто из них не мог поспорить в красоте с бывшей секретаршей.
      Потягаться с ней могла разве что ее госпожа Елена Прекрасная, но с тех пор, как в Орлеан стали приходить нагие рабыни, среди валькирий сменилась мода.
      Воительницы щеголяли теперь в мужской одежде - в рубашках, сапогах и шляпах с перьями. Только некоторые вместо сапог надевали сандалии по амазонской моде, а нагота сделалась уделом рабынь и наяд.
      Зато среди паломниц настойчиво распространялся слух про белую землю удачи. Будто бы надо ходить по этой земле босиком двенадцать дней и кататься по ней нагишом семь ночей, прежде чем прильнуть губами к роднику со сладкой водою счастья. Иначе вода не подействует вовсе или действие ее будет не столь сильным, как следовало ожидать.
      - А если дольше ходить босиком, то что будет? - спрашивали некоторые, и более осведомленные отвечали им:
      - Что будет, что будет... Хорошо будет.
      Руфь тоже хотела, чтобы ей было хорошо - но она очень боялась змей и лягушек.
      Старожилы из партизан клятвенно заверяли, что змей в этом лесу нет, но про лягушек они сказать этого не могли. Каждый мог убедиться своими глазами, что они тут есть.
      А до Орлеана было два дня пути, и ночевать пришлось в лесу. Руфь устроилась на ночлег у костра - кто-то сказал ей, что лягушки боятся огня. А рядом тихо шептались валькирия и рабыня. Кажется, они ласкали друг друга, и рабыня спрашивала:
      - А ты будешь меня пороть?
      И валькирия, смеясь, отвечала:
      - Конечно, если ты провинишься.
      - Тогда я провинюсь прямо сейчас, - шепнула рабыня и, кажется, больно укусила хозяйку.
      Ойкнув, валькирия звучно шлепнула ее по голой коже и в сердцах воскликнула несколько громче, чем следовало бы среди ночи:
      - Черт! Беда с вами, маздаями. Вечно у вас все не как у людей. Ну хорошо. В наказание за провинности я буду оставлять тебя без порки.
      А на следующий день вечером рабыни и паломники пришли к истокам Истры. И оказалось, что вода из самого святого родника предназначена только для тех, кто не меньше семи дней отработает на храмовых полях или на стройке.
      Никто не пьет сладкую воду счастья даром.
      И на вторые сутки праведных трудов Руфь заметила, что она осталась последней белой вороной, которая ходит в городской обуви по белой земле удачи.
      Когда наступил новые рассвет, она оставила свои кроссовки на месте ночлега и вышла в поле босиком. И ей было хорошо.
      Всю эту неделю паломницы соблюдали строгий пост. В королевстве было мало еды и много паломников и иммигрантов. Но был в этом и более глубокий смысл.
      Когда ослабевшая после поста и работы от рассвета до заката Руфь прильнула губами к роднику со сладкой водою счастья, она почувствовала, что в жизни своей не пила ничего вкуснее этой воды.
      Влаги вокруг было вдоволь - пей не хочу. Из открытых родников, из колодцев, из реки или озера - сколько угодно. Каждую ночь в воде у родников плескались нагие паломницы, смывая пыль, которую они собрали на свои тела, катаясь по белой земле удачи сами по себе или с мужчинами.
      Но в священном роднике вода была особенная. И кто знает, в чем тут причина - в свойствах самой воды или в семи днях труда на храмовых полях.
      А потом Руфь, босоногая и загорелая, пришла к валькирии Елене Прекрасной и попросилась на ее поля, чтобы быть рядом с подругой.
      Благородные рыцари и дамы из свиты королевы Орлеанской охотно принимали к себе паломников, желающих остаться на земле королевства на правах свободных крестьян.
      Подруга, правда, пыталась убедить Руфь сделаться рабыней по примеру маздаев и унизить тело, чтобы возвысить дух, но на такую жертву внучка старого мастера Бермана не могла пойти даже ради лучшей подруги.
      Для этого она была слишком рационально мыслящей.
      А тем временем ее дед так и не решился продолжить путь по тропинке пешком - а может, просто не захотел никуда идти без любимой внучки.
      - Я слишком стар, - сказал он и остался в Можае, за мостом, напротив святилища маздаев, где добровольные помощники жрецов в два счета построили для него жилище и кузницу.
      Уже через несколько дней его окружали ученики, и воины выстраивались в очередь, чтобы заказать у него мечи и латы.
      Только больше мастер не ставил на них зиловское клеймо. Завод умер, и клеймо осталось только одно - голова собаки и три еврейских буквы, которые так легко дополнить, чтобы получилось слово "ДОБРО".
      49
      Во всей Экумене было очень немного людей, которые превосходили королеву Жанну в умении сражаться на мечах. Бедные бароны, которые ужасно гордились своей школой исторического фехтования смогли убедиться в этом в первые же дни знакомства с Девственницей.
      Она двигалась раза в полтора быстрее любого противника. И пока рыцари преодолевали инерцию своих тяжелых мечей, легкий узкий клинок королевы добирался до их лат.
      Он не пробивал латы, но в Экумене не было ни одного рыцаря, облаченного в сталь с ног до головы. А вывести из строя человека, одетого в шлем и бронежилет, Жанна могла за несколько секунд. Четыре удара по рукам и ногам - и его даже не надо убивать. Драться снова он сможет очень нескоро.
      После того, как Жанна победила сразу двоих баронов, поразив каждого в правую руку и в обе ноги, барон Жермон восторженно прокричал:
      - Не завидую я тем, кто попрет на тебя без гранатомета.
      Если бы Жанна била в полную силу, ноги и руки обоих противников были бы пробиты до костей, а то и с костями - с неизбежной победой королевы за явным преимуществом.
      Что касается гранатомета, то Жанна могла быть уверена, что с ним против нее уже никто не попрет. Разве что кому-то придет в голову использовать гранатомет в качестве дубины.
      После столкновений сатанофилов и сатанофобов в Москве боеприпасов не осталось ни у кого и никаких.
      Снаряженным огнестрельным оружием была вооружена только кремлевская охрана и боевой отряд телецентра, да еще киллеры особого назначения. На регулярные городские патрули патронов уже не хватало.
      Так что орлеанские рыцари с мечами и копьями могли воевать практически на равных с любым противником.
      Последний заказ, выполненный заводом имени Лихачева перед тем, как оттуда разбежались все работники, - это был заказ на мечи, пики, кинжалы и арбалеты как раз для кремлевской охраны. Заказывал их еще Казаков, но пока зиловцы возились с железяками, его свергли, и готовую продукцию получили военные разведчики. Но не было сомнений, что им это оружие тоже пригодится.
      И когда до Орлеана дошли слухи о крестовом походе, который затеяло Белое воинство Армагеддона, потому что в Москве у него кончились еретики, Жанна не особенно испугалась.
      Папа четверторимский Иоанн Петропавел Тридцать Второй не вызывал у Орлеанской королевы ничего, кроме смеха. А слух о том, что новый великий инквизитор, именующий себя Торквемадой, призвал воинов Армагеддона ограничить свои аппетиты в истреблении еретиков, заставил Жанну удивиться:
      - Ну и какой же он после этого Торквемада?
      Носивший это имя великий инквизитор Испании, живший во времена Колумба, славился как раз неумеренностью в живодерстве.
      Известие о том, что Петропавел в гостинице "Украина" возложил на голову Князя Света Льва венец Императора Запада, совпало с сообщением, что оный понтифик собирается освобождать Босфор и Дарданеллы от турок. То и другое еще более настроило Жанну на иронический лад.
      - Надо найти им какой-нибудь пролив и посадить одного на левом берегу, а другого на правом. И пускай устраивают себе крестовые походы с одного берега на другой.
      - А турок где возьмем? - спросил ирландский рыцарь Григ о'Раш, который был готов поддержать любую инициативу своей королевы.
      - Я знаю человек пять турок, - заметил барон Жермон. - Правда, очень может быть, что они никакие не турки, но думаю, не откажутся помочь.
      - И что, хорошие люди?
      - Еще какие!
      - Тогда не пойдет. Хороших людей жалко.
      На этом и закончился первый разговор королевы с ее свитой о крестовом походе.
      Только Григ о'Раш, первым разузнавший подробности, выглядел обеспокоенным.
      - Ты зря смеешься. Это ребята серьезные. Отмороженные убийцы с большими ядовитыми мухами в голове, - сказал он про новоявленных крестоносцев.
      - Если я буду бояться каждого психа, то какая я после этого королева? парировала Жанна.
      - Разумная и осторожная, - ответил ирландский рыцарь. - И еще красивая. А они, между прочим, своих пленников пытают. От этого остаются шрамы.
      Жанна прекрасно знала все это сама. И когда ей впервые сказали, что в Москве появилась инквизиция, которая живьем сжигает еретиков, королеву передернуло.
      Она вспомнила не только смерть Радуницы, но и предсказание бабы Яги, которое заставило Жанну заложить свой город на зачарованной земле.
      Но она продолжала верить в волшебную силу своей девственности.
      Каждый сходит с ума по-своему, и, глядя в глаза своему верному рыцарю, Жанна серьезно произнесла:
      - Ничего, я заговоренная. Или ты не веришь в мою неуязвимость?
      - Просто я люблю тебя, - ответил Григ о'Раш.
      50
      Законно избранный президент Экумены Тимур Гарин был настолько здравомыслящим человеком, что крестовый поход и возрождение цивилизации никак не могли ужиться вместе в его голове.
      - Крестовый поход - это полная противоположность цивилизации, - сказал он сразу, как только до него дошли первые известия о затее новоявленного Императора Запада и его карманного понтифика.
      А вскоре по тайным тропам к Гарину на Ильмень пришло письмо, подписанное Шороховым и командирами боевых отрядов Табора.
      Они звали президента Экумены назад, в Таборную землю, потому что возрождение цивилизации может подождать - а война ждать не может. Крестоносное войско собирает подкрепления, и кроме Гарина некому объединить Запад против фанатичных полчищ императора Льва.
      Арсений и Шорохов в ссоре, Табор расколот, королева Жанна вышла из Триумвирата, и архиепископ готов воевать скорее с нею, а не с крестоносцами. Он не меньше, чем император Лев или понтифик Петр, мечтает обратить всю Экумену в свою веру, и разница только в методах.
      Арсений - старый иезуит, хоть он и православный старовер. Ради своей цели он готов породниться хоть с дьяволом - ведь ужился же он в Таборе с безбожными еретиками, которые в кощунстве своем доходили до того, что утверждали, будто у ангелов есть пол и они плотскими утехами услаждают души праведников в раю.
      Но с крестоносцами он бы не ужился, нет. Не то воспитание. Да и зачем порочить свою репутацию. Это дело для упертых фанатиков вроде Мефодия, который вообразил себя апостолом славян и задумал с помощью крестоносцев одеть всю Экумену в сарафаны, платки и лапти.
      Такой путь не для прирожденного иезуита с задатками гения.
      И чем больше информации получал в своем тайном убежище президент Экумены Гарин, тем очевиднее становился для него долгоиграющий план таборного архиепископа.
      Владыка Арсений решил вообще ни с кем не воевать. Куда проще уклониться от войны, скрыться в леса и увести с собой всех, кому нечего ловить в этой войне. А когда крестоносцы истребят всех еретиков и иноверцев, а те, сопротивляясь, нанесут невосполнимый урон крестоносному войску, и обе стороны опорочат себя зверским насилием, наступит время вернуться со славою на белом коне в ореоле миротворца.
      И тут как нельзя кстати прозвучал призыв Тимура Гарина ко всем, кому дорога цивилизация.
      Он звал этих людей к себе, в новый город, где рождается новый мир - подальше от обезумевшей Москвы и одичавших варваров, которые видят смысл жизни в истреблении друг друга.
      И вскоре начальник таборной безопасности Шорохов убедился, что Гарин не собирается ему помогать.
      Он поставил на другую лошадь.
      Вскоре Арсений был приглашен на Каспийскую Верфь. Официально - на несколько дней, для освящения новой церкви. Однако в Табор он уже не вернулся.
      А следом за ним туда же потянулись и все таборные христиане.
      Чуть ли не каждый из них, очутившись в поселке, где кипела работа по строительству речных кораблей, задавал старожилам (тем, кто провел на верфи неделю или больше) резонный вопрос:
      - А почему она называется Каспийской?
      - Потому что сюда впадает Волга, - отвечали старожилы.
      Вскоре вверх по Волге стала ходить моторная лодка. Якобы она возила людей работать на полях, где выращивали еду для верфи. Но километров через двадцать пассажирам говорили, куда они плывут на самом деле.
      Моторка везла их по Волге до сближения с Волховом, а оттуда на другой моторке - до самого Ильменя, где строился город Новгород.
      А однажды в ту сторону провезли на плоту на буксире целый автомобиль кажется, "газик", советский джип высокой проходимости.
      Когда он ехал своим ходом из Москвы через Табор на Можай, на него дивились, как на чудо - ведь никаких машин здесь не видели уже несколько месяцев.
      Однако тут не было ничего странного. Раз где-то открыли нефть, значит, есть и бензин. Гнать его из нефти не труднее, чем самогонку из браги.
      И нужен был этот "газик" не для понта. Просто от Новгорода до месторождений было не так уж близко - много километров по сухой степи, местами переходящей в пустыню.
      51
      Пышная коронация императора Льва в гостинице "Украина" была омрачена неприятным событием.
      В зал прорвались убийцы, которые без всяких объяснений и предисловий принялись с нечленораздельными криками крошить охрану ножами с очевидным намерением прорваться непосредственно к месту коронации.
      Самый настырный из них, уже истекая кровью из многочисленных ран, продрался-таки через все преграды и взлетел на центральное возвышение, до смерти перепугав понтифика Иоанна Петропавла Тридцать Второго возгласом:
      - Умри, предатель!!!
      Кому был адресован этот возглас, установить не удалось. Последнего террориста остановил сам Торквемада, который снес убийце голову быстрее, чем успело отзвучать эхо под сводами зала.
      Разумеется, Лев принял это нападение на свой счет, но церемонию не прервал и, вырвав корону их рук понтифика, рухнувшего в обморок, сам водрузил ее на свою голову.
      Было ли это задумано заранее по примеру Наполеона, неизвестно, как неизвестно и то, откуда взялась корона. Но это точно был не тот венец, который хранился у королевы Орлеанской и был предметом спора между нею и Александром Николаевичем Романовым.
      Парадное одеяние императора Льва было перепачкано кровью, которая хлынула фонтаном прямо в него - но предводитель белых воинов Армагеддона не боялся крови.
      Он даже счел это добрым предзнаменованием.
      - Еще много крови будет пролито в нашем великом походе, - сказал он в своей тронной речи, - и эта кровь омоет землю и очистит ее от скверны.
      Безрассудную вылазку убийц объявили неудавшейся местью еретиков их главному гонителю. Или гонителям - ведь неизвестно, одного Льва они хотели убить или сразу всех троих, кто стоял в эту минуту на возвышении.
      Несостоявшиеся жертвы, однако, понимали, что все это чушь. Никакие еретики или родственники казненных не стали бы называть Льва предателем.
      - Ты, случаем, никого не предал в прошлой жизни? - на всякий случай поинтересовался Лев у Торквемады.