42

Адреналин — хорошее средство от усталости. А во фляге у пьяного янычара был если не жидкий адреналин в чистом виде, то наверняка что-то близкое к нему.

Второе дыхание открылось у Барабина после первого же глотка. А когда стальная решетка под ударами тарана обрушилась на каменный пол, придавив самурайствующих молодчиков с длинными копьями, Роман уже чувствовал себя так, словно позади вовсе не было сверхчеловеческого напряжения безнадежного неравного боя в мостовой башне.

Теперь начался новый бой, и Барабина охватил небывалый азарт.

Казалось, адреналин вливается в кровь целыми стаканами, как водка, и телу не страшна уже никакая боль, а остановить его не сможет ни одна преграда.

Сыграло свою роль еще и то, что Барабин был зол, как черт.

Он злился на тупых и безалаберных баргаутов, которые способны при штурме самого укрепленного из известных замков забыть в тылу таран.

Но еще страшнее он свирепел при мысли об Эрефорше, которая погибла, спасая его именной меч, а вместе с ним — его рыцарскую честь.

Черных гоблинов, которые убили ее, навалившись скопом и наплевав на закон честной драки, известный любому ребенку с детства — «лежачего не бьют», — Роман был готов рвать на части голыми руками. Чем он, собственно, и занимался — правда, не голыми руками, а двумя мечами.

Это было уже привычно, и Барабин орудовал клинками с энергией электрической мясорубки. Запах крови пьянил его, а предсмертные крики черных гоблинов вводили в экстаз.

Не исключено, впрочем, что и пьянила его, и вводила в экстаз вовсе не кровь, а знаменитое пойло янычар — то самое пойло, которое более благоразумные воины не рискуют даже пригубить.

Со стороны Барабин, наверное, был похож на того последнего героя, который помог штурмовой группе выиграть время в самый жаркий момент прорыва к механизму подъемного моста. И это даже хорошо, пожалуй, что он не видел сейчас себя со стороны. А то ведь недолго испугаться аж до заикания.

Рядом с Романом то и дело оказывались свежие янычары, буквально только что преодолевшие мост и туннель в составе сводных подкреплений и не успевшие допить свои запасы зелья. И некому было сказать им сакраментальную фразу:

— Барабину больше не наливать!

Первого, кто посмел бы произнести нечто подобное, Барабин разорвал бы пополам. А янычара, который рискнул бы зажилить свою фляжку, вбил бы по уши в каменный пол.

Все вокруг понимали это совершенно отчетливо, и потому никто не решался Роману перечить.

Свежие янычары только спешили допить то, что у них еще осталось, пока все не выпил иноземный колдун. И в результате накачались не хуже его.

У всех — и у Барабина в первую очередь — начались провалы в памяти и потеря ориентации. Но они были вместе, и на пути у них лучше было не стоять.

Несладко пришлось бы даже своим, окажись они поблизости — но к этому времени Барабин с группой самых отмороженных янычар прорвался уже чуть ли не к центру замка, где в помине не было никаких своих.

Янычары неслись вперед подобно стае зверей или разъяренному пчелиному рою, в котором каждая отдельная особь лишена разума, но все вместе прекрасно видят цель.

Впрочем, и цель была не такой уж хитрой — пройти замок насквозь, убивая все, что шевелится, и расчищая дорогу основным силам.

Основные силы завязли было на подступах к башням прикрытия, с которых самурайствующие молодчики обстреливали мост и были уже близки к тому, чтобы разбить его тяжелыми камнями или поджечь огненными снарядами, летящими с катапульт.

Но паника, вызванная стремительным прорывом Барабина и янычар к центру замка, перекинулась и в эти башни. Гонцы по подземным ходам несли туда противоречивые приказы.

Два гонца, одновременно влетевшие в правую башню из разных ветвей подземного лабиринта, чуть не убили друг друга, потому что один требовал стоять до конца, а другой настаивал на переброске части воинов вглубь замка, где уже вовсю орудуют баргауты.

Оба ссылались при этом на приказ Ночного Вора и окончательно сбили с толку начальника башни.

Кончилось тем, что примчался еще один гонец, весь в крови и с безумными глазами, крича, что баргаутские янычары громят покои господина Робера.

Рефрен его словоизвержения — нечто среднее между «Спасите, помогите!» и «Спасайся кто может!» — вызвал вполне предсказуемую реакцию. Одни ринулись на помощь господину Роберу и защитникам его покоев, а другие озаботились собственным спасением, и баргауты как-то вдруг обнаружили, что правую башню уже никто не защищает.

А когда над правой башней взвились баргаутские стяги, в левой тоже по нарастающей пошло брожение. Тем более, что там баргауты просочились в подземные коммуникации, и перед защитниками башни встала реальная опасность оказаться запертыми в каменном мешке.

Нервы у них не выдержали, и часть черных гоблинов пошла на прорыв. Другая часть пыталась стоять до конца, но не устояла.

Внутри башни еще шел бой, но на вершину ее уже поднялись баргауты, и это означало, что путь по мосту свободен.

Основные силы баргаутского войска покатились по мосту неудержимой лавиной, и теперь уже казалось, никакая сила не поможет Ночному Вору удержать замок.

В считанные минуты железный поток баргаутских воинов проложил путь до центральной части замка — каменной громады в форме восьмиконечной звезды с восемью башнями по углам и девятой, самой высокой — в центре. По этому пути, не встречая никакого сопротивления, проскакал сам король Гедеон в сопровождении наследника.

В разгромленных покоях Робера о’Нифта и в главном зале замка не было никого — ни своих, ни врагов. Король должен был войти в этот зал первым.

На самом деле через главный зал пронеслись до него по меньшей мере три всесокрушающих волны — отступающие защитники замка, безумные янычары с Барабиным во главе и авангард баргаутского войска. Но это не имело значения.

Сейчас в зале не было никого. И никто не мог с уверенностью ответить его величеству на вопрос, куда девался сам Робер о’Нифт и его рыцарский меч, имя которого все забыли по приказу короля.

А ведь пока именной меч не отнят у предводителя врагов сам по себе или вместе с жизнью, войну нельзя читать законченной.

43

По мере того, как янычары, перекушавшие озверина, углублялись в каменные лабиринты замка, их ряды редели. Человек, утративший инстинкт самосохранения, запросто может разнести в пух и прах целую толпу врагов — но точно так же легко он может нарваться на клинок или стрелу.

Янычары нарывались на смертоносную сталь один за другим, но у выживших это если и вызывало какие-то мысли — то только мысли о деньгах.

Дело в том, что янычары воюют за плату, и плата оговаривается из расчета на отряд. И сколько бы янычар ни осталось в живых, наниматель все равно должен в срок выложить всю сумму.

Поэтому янычары не то чтобы радовались гибели товарищей по оружию — но и не особенно огорчались.

А действие огненной воды, которую Барабин про себя назвал «озверином», было таково, что возникали опасения, как бы эти героические парни, обдолбанные до полной потери человеческого облика, заодно с врагами не перебили и друг друга.

Кризис наступил, когда на пути перед янычарами как-то неожиданно кончились враги. Только что кипел бой в тронном зале замка, но оказалось, что даже у железных ребят из личной стражи Ночного Вора есть нервы, и эти нервы не выдержали.

Безбашенные монстры, с ног до головы покрытые кровью и с горящими глазами вампиров — это такой противник, который кого угодно выведет из равновесия.

А тут еще тайный ход, про который, кажется, прежде не догадывалось даже ближайшее окружение Ночного Вора, оказался открыт.

Не требовалось слишком долго шевелить мозгами, чтобы догадаться, что в последний момент перед тем, как озверелые янычары ворвались в тронный зал, через тайный ход из зала смылся сам хозяин замка. Но у янычар и их предводителя Барабина с мозгами в этот момент была большая беда.

После убойной дозы озверина они могли функционировать только на рефлексах — как собаки Павлова, которые вырвались из вольера на волю и рвут на куски проклятых экспериментаторов.

Так что тайный ход янычары заметили только тогда, когда последние враги обратились в бегство и ломанулись, недолго думая, как раз в эту самую дырку.

Барабин погнался за ними первым, и какое-то время еще слышал впереди себя топот самурайствующих молодчиков, а позади — хриплое дыхание последних выживших янычар.

Но потом вдруг как-то сразу Роман оказался один в совершенно темном лабиринте, с пустой головой и совершенно без понятия, куда теперь идти.

Адреналин еще кипел в крови, и Барабин шел куда-то, не разбирая дороги и отчаянно матерясь нечеловеческим голосом, особенно когда натыкался на стены.

Орал он так, что по идее его должны были слышать на милю вокруг. Но в замке Ночного Вора была хорошая звукоизоляция.

Хорошо что Роман по-прежнему ничего не соображал, а то впору было уже впасть в отчаяние.

Он понятия не имел, кто накинулся на него из темноты. Возможно, это были друзья-янычары — только разбираться Барабин не стал. И лишь когда схватка уже близилась к концу, Роман неожиданно обнаружил, что кто-то рядом дерется на его стороне, размахивая рассыпающим искры факелом.

В глазах стояла какая-то багровая муть, и Барабин не сразу узнал союзника. Понял только, что это женщина и, кажется, обнаженная, но с тяжелым рыцарским мечом в руке.

На мгновение Роману показалось, что это Эрефорше. Он никогда не верил в привидения, но сейчас вздрогнул и похолодел. Пьяное воображение рисовало дикие картины, а остатки здравого рассудка наводили на мысль, что в этом безумном мире может быть все что угодно.

Тут до Барабина дошло, что в его руке опять нет Эрефора. Вместо него в правой руке был янычарский ятаган, а в левой — трофейный самурайский клинок.

Но когда клинки прозвенели в последний раз и наступила гулкая тишина, женский голос еле слышно прошелестел над ухом Барабина:

— Теперь я буду беречь твой меч. Если хочешь, зови меня Эрефорше.

Барабин вздрогнул снова, но тут женщина поднесла факел к лицу, и Роман наконец узнал Тассименше.

В голове его начинало проясняться, и он буркнул с простительным раздражением человека, которого догнали мучительные отходняки:

— Зачем мне вторая Эрефорше?

— Я могу ее заменить, — ответила боевая гейша. — Я буду хорошей рабыней.

— Да пошли вы все к черту! — отмахнулся Барабин и перешел на русский, потому что ему слишком трудно было строить в непослушном мозгу фразы на чужом языке, да еще артикулировать их непослушными губами.

— Рабыни, горбыни, — проворчал он на языке далекой России, что лежит где-то между страной Фадзероаль и страной Гиантрей. — Никто мне не нужен. Блин, где бы водки взять.

Но тут здравый рассудок прорвал, наконец, вязкий туман в голове, и Барабин вспомнил, что в этом замке все-таки есть рабыня, которая нужна ему позарез.

Вероника Десницкая.

Черт возьми, он не намерен оставаться в этом чертовом мире вечно, и ему надоела до крайности эта бесконечная резня. До такой степени, что от запаха крови уже начинается аллергия. А теперь еще и башка трещит нестерпимо от растреклятого янычарского пойла. И так хочется простой русской водки — но вся она, увы, осталась где-то между страной Гиантрей и страной Фадзероаль.

Но даже если отбросить трудности с локализацией этих стран и неясность по поводу способа возвращения в Россию, которая лежит между ними, остается главная загвоздка.

Вернуться без Вероники он не может ни при каких условиях. Безутешный отец достанет его даже из-под земли, и умирать будет мучительно больно.

И тут в мозгу Барабина снова всплыла важная подробность, о которой он в горячке и опьянении боя совсем забыл.

Он же не просто так напросился в штурмовую группу. Да и когда глотал обжигающую жидкость из фляги янычара, чтобы без тени страха ринуться вглубь замка впереди всех, он еще помнил, что должен добраться до места, где держат Веронику, самым первым. Ведь только в этом случае она будет считаться его законной добычей.

А теперь было, наверное, уже поздно. Тассименше намекнула мимоходом, что замок взят, а следовательно, баргауты наверняка уже рассыпались по всему замку в поисках добычи.

Но раз они пока не добрались до этих темных подвалов, куда в полубеспамятстве занесло Барабина, то может, они не нашли еще и те подземелья, с которых началось первое знакомство Романа с замком Ночного Вора.

Вот только как их вообще найти? Соображать надо было быстро, а мозги наотрез отказывались работать, и извилины скрипели, как несмазанные шестеренки.

Наверное, мучительная работа мысли отражалась на его лице, и Тассименше заметила это в свете факела, потому что она прильнула к нему нагим телом, отставив далеко в сторону руку с факелом, и промурлыкала на ухо:

— Ме кнов ан гоот ремеди фор будун ойянучар.

«Я знаю хорошее средство от янычарского будуна», — машинально перевел Барабин, и даже понял, что за средство она имеет в виду — тем более, что гейша уже тянулась к его губам своими.

Но тут Романа будто обухом ударили по голове.

Слово «будун» во фразе рабыни прозвучало по-русски!

Можно спорить, какая в нем должна быть первая гласная — «у» или «о», и происходит ли оно от слова «бодать» или от слова «будить». Но одно бесспорно: баргаутская рабыня только что произнесла его совершенно четко — через два «у» и с местным акцентом, но вполне по-русски.

— Будун? — переспросил он обалдело.

— Ну да, будун, — ответила Тассименше и, решив, что иноземец ее не понял, поспешила объяснить: — Это когда плохо после выпивки. От янычарского зелья всегда бывает плохо.

Барабин, конечно, подозревал, что он не первый русский на этой планете. А как минимум второй — потому что первой из тех, кого он знал, была Вероника Десницкая.

Но судя по поведению ее похитителей, канал доставки девушек из России существовал и до этого инцидента и был неплохо отлажен.

Однако чтобы русское слово попало в местный язык и стало привычным, людей из России тут по идее должно быть много. И странно, что Роман пока ни одного из них не встретил.

А с другой стороны, из-за этого будуна (не состояния, а слова) начала проясняться ближайшая перспектива в решении проблемы возвращения на Землю.

Прежде всего надо найти русских, которые смогут объяснить все чудеса, что здесь происходят, не на местном головоломно-зубодробительном языке, а на нормальном человеческом.

Но это все потом. А сейчас надо найти только одну русскую, которая, наверное, понимает в происходящем еще меньше, чем сам Роман. Надо найти Веронику.

Поэтому Барабин мягко, но решительно отстранил от себя Тассименше, сказав ей:

— Не здесь. Пол сырой, а на весу я тебя не удержу.

Судя по всему, гейше было наплевать на сырой пол, но слово хозяина закон.

— А пойдем в тайные покои Робера, — весело предложила она. — Там, наверное, никого нет. Про них никто не знает.

— А ты знаешь?

— А я знаю, — сообщила Тассименше с хитринкой, но не стала уточнять откуда.

И тогда Барабин поинтересовался напрямик:

— А может, ты знаешь, где Ночной Вор держит самых ценных своих рабынь?

— Конечно знаю, — ответила гейша. — Я ведь три года была рабыней Робера о’Нифта. Я в замке каждый закоулок знаю. Иначе как бы я тебя тут нашла?

44

Пол на том месте, где рабыня меча Тассименше собиралась лечить Барабина от похмелья тем способом, к которому прибегают многие женщины, несмотря ни на что продолжающие любить своих непутевых мужиков, был не просто сырой.

Он был мокрый от крови.

Заниматься любовью на таком субстрате могло понравиться, наверное, только законченному мазохисту. Или же садисту, съехавшему крышей до стадии маньяка — потрошителя женщин.

Впрочем, кто знает — может, баргаутские боевые рабыни принадлежали как раз к одной из этих категорий. Или, скорее, к обеим сразу, с тем уточнением, что потрошить они предпочитали мужчин.

Что до Барабина, то он еще не настолько обезумел — даже после приема внутрь лошадиной дозы янычарского зелья, к которому как нельзя лучше подходило название «озверин».

Отобрав у рабыни факел и осветив им трупы на полу, Роман с облегчением убедился, что это не янычары из числа его недавних соратников, а люди в черном — точно такие же, как те, кого он сегодня весь день крошил в мелкий винегрет.

Это было вполне логично. В самом деле — из захваченного баргаутами замка выжившим людям Ночного Вора некуда было отступить, кроме как в подземелья, где полно тайных ходов, неизвестных никому, кроме хозяина замка и самых доверенных его слуг.

И очень возможно, что рабыни знали тайны здешних подземелий лучше, чем кто-либо другой. Рабы вообще часто бывают очень хорошо осведомлены о тайнах своего хозяина.

Во всяком случае, Тассименше чувствовала себя в подземельях, как рыба в воде, и, кажется, действительно знала их, как свои пять пальцев.

Роман с больной головой после нескольких поворотов совсем потерял ориентацию, а Тассименше уверенно влекла его вперед.

— По этим ходам можно выбраться из замка? — спросил Роман на одном из поворотов.

— Через пещеры можно выйти к дороге на Таодар, — ответила рабыня. — Но там уже должны быть янычары короля.

«Это хорошо», — подумал Барабин.

В общих чертах он знал, что на дорогу, ведущую в Таодар, со стороны Баргаута нельзя попасть иначе как через замок Ночного Вора. И это была одна из причин, по которой король Гедеон так стремился отбить черный замок сначала у Эрка, а теперь — у Робера о’Нифта.

Если аргеманы предпочитали добираться до прибрежных городов Баргаута по воде, то у короля Гедеона не было такого военного флота, чтобы наносить ответные удары с моря.

Обходной путь через Асмут тоже не годился. Асмут хоть и не враждебен баргаутам, но и с аргеманами старается жить в мире, так что пропустить через свою территорию войско короля Гедеона не согласится ни за что.

Зато от замка Ночного Вора открыта прямая дорога в Таодар. Но добраться до нее можно, только если пройти замок насквозь и выйти к морю в том месте, где прибой лижет подножие большой горы, защищающей замок с тыла.

Дорога идет по тому склону горы, который обращен к воде и со стороны Баргаута не виден. А дальше берег становится более пологим, и дорога, покрутившись немного среди скал, опускается в саму долину.

И сейчас на эту дорогу уже вышли янычары короля Гедеона.

Это значит, что если Ночной Вор вздумает уходить в Таодар, то он вряд ли потащит за собой даже самую ценную из своих рабынь.

У него самого с отрядом верных людей есть хоть какой-то шанс прорваться к долине, но с такой обузой, как дикая гейша, шансы сокращаются минимум раза в два.

В том, что Вероника Десницкая успела за эти дни превратиться в ручную гейшу, Барабин не без оснований сомневался. Ведь дней прошло совсем немного, и что самое главное, ни у Ночного Вора, ни у Ингера из Ферна, заплатившего за Веронику больше золота, чем она весит, просто не было времени заниматься приручением похищенной дочери олигарха.

У них были дела поважнее.

Однако не успел Барабин успокоить себя этим соображением, как Тассименше тут же свела на нет все его построения, сказав:

— Робер не пойдет через пещеры. У него здесь колдовские ворота. И говорят, они ведут прямо в Гиантрей.

Это было уже совсем интересно. И, пожалуй, следовало бы спросить у гейши напрямик, что же такое Гиантрей и где он все-таки находится — но Барабин не решился.

Это разрушило бы образ иноземного чародея, пришедшего из страны, что лежит с Гиантреем по соседству.

Человек, который не знает толком, что такое Гиантрей, похож, скорее, на глупого терранца. И хотя Барабин подозревал, что он как раз терранец и есть, ему очень не хотелось, чтобы это поняли другие.

Да и в конце концов, чем бы ни оказался этот самый Гиантрей, если Ночной Вор сбежит туда через колдовские ворота, прихватив с собой самую ценную из своих гейш, то это будет крайне неприятно.

Найти девушку даже в одном отдельно взятом замке не так-то просто. А за пределами замка, понятное дело, во много раз сложнее.

Но до сих пор Барабин опасался лишь того, что ее переправят в долину Таодар. Которая, конечно, гораздо больше замка, но все же не настолько, чтобы там могла затеряться рабыня ценой в миллион долларов.

Представления о размерах Таодара Барабин почерпнул из разговоров с баргаутами, и эти данные его не впечатлили.

В ширину долина была от десяти до сорока километров, а в длину от замка Ночного Вора до Города Героев — немногим больше, чем от Питера до Москвы. Если же брать в расчет только владения аргеманов, то где-то вдвое меньше.

Баргауты говорили об этих расстояниях с придыханием, считая их очень большими, но у Барабина были другие представления о географии.

Так что растворения Вероники Десницкой на просторах долины Таодар он опасался умеренно.

Однако если ее через непонятные колдовские ворота умыкнут в неведомую страну Гиантрей, то задача ее вызволения осложняется вплоть до полной потери шансов. Тем более, что страну Гиантрей постоянно ставят на одну доску со страной Фадзероаль, в которой Барабин по косвенным признакам опознал Землю.

А это значит, что Гиантрей тоже может оказаться и не страной вовсе, а целой планетой.

От одной мысли, что ему придется в одиночку разыскивать Веронику Десницкую в планетарных масштабах, у Барабина опускались руки. И он молил всех богов, земных и местных — всех богов, в которых никогда не верил, чтобы Ночной Вор, покидая замок через колдовские ворота, не успел забрать с собой Веронику.

45

Одного взгляда на рабские казармы, куда Тассименше довольно быстро привела Барабина, оказалось достаточно, дабы понять, что дело обстоит гораздо хуже, чем можно было себе представить.

Уходя из замка, Ночной Вор забрал с собой не только самых ценных гейш, но и всех невольниц вообще.

Казармы с трехъярусными койками были пусты.

Еще была надежда, что они просто разбежались, когда подземелья оставили те, кто их охранял. Но у Тассименше было другое мнение.

Она уверяла, что невольницы никогда бы не разбежались все до единой. Одних остановил бы страх перед наказанием, а оно за попытку побега весьма сурово — вплоть до мучительной казни. Другие же остались бы на месте из страха перед врагами, захватившими замок и опьяненными победой.

Не для всех рабынь Ночного Вора баргауты были врагами. Но даже из баргаутских девушек далеко не все поспешили бы навстречу освободителям. Во-первых, потому что понимали — никакие они не освободители, а во-вторых — потому что янычарам, одуревшим от своего зелья, все равно кого насиловать.

Пустые казармы могли означать только одно — рабынь увели люди Ночного Вора.

И судя по вместимости казарм, было крайне сомнительно, что всех невольниц подняли наверх, чтобы поставить в оборонительные ряды, на которые несколько раз натыкались в проходах и башнях баргауты, штурмующие замок.

Уж во всяком случае терранскую гейшу, которая стоит больше золота, чем она весит, Ночной Вор никогда бы не поставил в оборонительный заслон.

В этих заслонах половину гейш перебили в бою, а другая половина досталась победителям, и как раз сейчас баргауты насиловали их во всех углах замка по очереди и скопом.

Робер о’Нифт был не идиот, чтобы бросить драгоценность под ноги свиньям.

Правда, Тассименше сказала, что самых ценных рабынь держали не в этой казарме, а по соседству с тайными покоями Ночного Вора.

Эти покои оказались недалеко, но путь к ним преградили черные воины с красными поясами — очень похожие на тех, которых Барабин и Тассименше перебили в темноте некоторое время назад.

Справиться с новой группой самурайствующих молодчиков оказалось труднее. Рука врагов колоть устала, а главное — озверин практически выветрился из головы, уступив место жесточайшему похмелью.

Сражаться с будуна против превосходящих сил противника — удовольствие значительно ниже среднего.

Хорошо что черно-красные ниндзя тоже не собирались строить из себя камикадзе. Кажется, в свете факелов они узнали Истребителя Народов, но не разобрались в его текущем состоянии и сочли за благо отступить в преддверие тайных покоев.

Тассименше по левую руку от Барабина изумленно вскрикнула, увидев, что преддверие завершается не хорошо знакомым ей входом в покои, а огненной аркой.

Барабин отреагировал на это зрелище гораздо спокойнее. Он такую арку уже видел.

Правда, в прошлый раз он ринулся в клубящийся дым первым и не видел, как это выглядит со стороны.

Теперь у него появилась возможность восполнить пробел в образовании.

Самурайствующие молодчики скрывались в дыму один за другим, но ничего особенно эффектного в этой картине не было. Все выглядело так, словно это обыкновенный дым, только очень густой и почему-то не сбивающий дыхание.

Последние двое самураев еще держали оборону, отбиваясь от мечей Барабина и его гейши, и, не прекращая схватки, все четверо ввалились в дымный проем огненной арки вместе.

Их разметало по сторонам только в дыму, и Барабин перестал махать Эрефором из опасения задеть Тассименше. Он искренне надеялся, что другие сделали то же самое из опасения задеть друг друга — однако, вывалившись из дыма, вообще никого не увидел рядом с собой.