Бегом на шпильках

– Интересно, что сегодня у Шейлы на ужин, – говорит Сол, падая в водительское кресло. – Я умираю от голода!

Еще с дороги слышна “Копакабана” в исполнении Барри Манилова. В плотном облаке “Диора” и жареного лука появляется мама: поправляет на мне джемпер и, взяв Сола в клещи, выдавливает из него остатки воздуха.

– Замечательно выглядишь! Ужасно жаль, что пропустил такую свадьбу! – восклицает она, тряся головой так энергично, что остается лишь удивляться, как это она до сих пор не отвалилась. – Зато, надеюсь, успел доделать свою работу?

Освободившись, Сол с облегчением втягивает воздух и говорит:

– Да, спасибо, Шейла.

Мама поспешно удаляется принести ему стакан молока. Да-да, стакан молока. Сол – здоровый двадцатидевятилетний мужик, но молока пьет больше, чем погибающий от жажды слоненок. Можете считать меня “лактозно нетерпимой”, но с этой его чертой характера я так и не научилась мириться. Она почти такая же странная, как его привычка спать, прикрыв глаза рукавом черного джемпера. Эдакая “Маска Зорро”, но только без Антонио.

Следую за мамой в парилку кухни, в то время как Сол валится на диван и принимается за фисташки. Слышится его “хрусь-хрусь-хрусь”. Жуя пальцы, осматриваюсь вокруг. Полка над плитой заставлена книгами.

Слева – “Диета: План Ф”, “Голливудская ананасовая диета”, “Диета от Беверли-Хиллз”, “Медицинская диета из Скарсдейла”, “Обогащенная клетчаткой диета по методу доктора Тушиса”, “Грейпфрутовая диета”, “Новая революционная диета от доктора Аткина”, “Ридерз Дайджест: Пища для ума и настроения”, “Розмари Конли: Совершенная диета для талии и бедер”, “Для заядлых любителей углеводов: диета “Йо-йо” – решение на всю жизнь”, “Комбинирование продуктов питания: Диета”, “На диете с герцогиней”, “Плоский живот за 15 дней” и (совершенно бесполезная) “К 32-дюймовой талии – за 32 дня”.

Справа – “Дома и в саду: Поваренная книга”, “Блюда из шоколада: Поваренная книга”, “Делия Смит: Зимняя коллекция”, “Лейт: Книга десертов”, “Кулинарный клуб хороших хозяек”, “Эвелин Роуз: Полное собрание рецептов еврейской кухни”, “Дома у братьев Ру”, “Молочные продукты для всей семьи: Кулинарная книга”, “Мэри Берри: Основы приготовления тортов и пирожных”, “Книга рецептов Крэнка”, “Работа на любой сезон”, “Столик в Тоскане”, “Краткая энциклопедия венских пирожных”, “Амская кухня”, “365 великолепных шоколадных десертов”, “Шеф-повар без прикрас” и “Искусный цыпленок”.

– Чем тебя угостить? Когда ты последний раз причесывалась? – спрашивает мама, отправляя довольно внушительный кирпич сливочного масла в сотейник. – Апельсиновый сок? Ты выглядишь так, будто примчалась прямо с ведьмовского шабаша.

Я отвечаю:

– Просто водички. Сейчас причешусь.

Наблюдаю, как она вливает подсолнечное масло в шипящее сливочное. Может, мама и спец в музыке хеви-метал, но, похоже, искренне считает, что холестерин – это витамин.

– Мам, а ты уверена, что все это нужно?

Мама вытирает руки о фартук.

– А ты знаешь, как приготовить апельсиновый мусс с травами?

Справедливое замечание.

– Ну, может, я хотя бы салат нарежу?

Мама протягивает стакан воды, машет на меня полотенцем и говорит:

– Да ты ж себе через секунду палец отчекрыжишь. Будь лучше паинькой: иди-ка, поболтай с Солом.

Плетусь в гостиную, чувствуя, как с каждым моим шагом альпийская свежесть освежителя воздуха становится все интенсивнее (маме никогда даже в голову не приходит открыть окно). И тут кто-то всем своим весом настойчиво давит на бедный дверной звонок.

Дррррррррррр!

Тони. Мама вихрем проносится мимо и рывком распахивает входную дверь.

– Здравствуй, мой хороший, – говорит она сочувственным тоном, имея в виду утомительный путь из Кэмдена[3] в просторном черном “БМВ” 5-й серии. – Как ты? Чем тебя угостить? Что-нибудь выпьешь? В холодильнике шампанское, – как раз такое, как ты любишь, – и еще я готовлю твои любимые десерты – лимонный силлабаб[4] и шоколадные ватрушки. Знаю-знаю, это баловство, но, по-моему, мы все сегодня заслуживаем хорошего угощения. Я вчера ходила на занятие “Весонаблюдателей”, так что сегодня могу делать все, что захочу!

Тони целует маму и улыбается.

– Мама, – вздыхает он, – ты святая. Даже не верится, что мы с тобой родственники.

Я улыбаюсь закрытым ртом. После родительского развода мы с Тони превратились в заложников маминых потребностей. Вот только Тони играет в эту игру гораздо лучше меня. (На самом деле он играет в нее так хорошо, что невольно начинаешь подозревать его в жульничестве.) Мама красится в черный цвет, предпочитает одеваться в желтое, а сумочку носит под мышкой так, словно это какой-нибудь автомат. Мало найдется желающих огорчить ее: точно так же, как мало найдется желающих лишний раз тревожить осу. Способности радоваться жизни она лишилась четырнадцать лет назад, когда мой отец нацарапал ей письмо на листке из блокнота с логотипом своей больницы. Письмо начиналось так: “Дорогая Шейла, прости, но я решил сойти с корабля нашей семейной жизни…”

Кто-то может подумать, что подобное событие навсегда отбило у мамы охоту вмешиваться в жизнь своих отпрысков. Однако не тут-то было. Читая “Дневник Бриджит Джонс”, она плакала навзрыд. Я приветствую Тони поцелуем и беру себя в руки. Наши задницы касаются стульев, – и мама тут же берет с места в карьер, словно борзая, ринувшаяся в погоню за кроликом.

– Итак, значит, Барбара все-таки добилась своего “хеппи-энда”. Я разговаривала с Джеки на прошлой неделе, и сегодня утром, и вчера – уфф. Такой шикарный прием! Ей кажется, что в общем и целом все прошло очень хорошо. Жених, этот Саймон – приятный молодой человек. Вот никогда бы не подумала – с такими-то зубами и челюстью, как у его матери. Просто страшильда. А ее платье. Кремовое! С ее-то фигурой. Такую не скроешь, как ни старайся. Просто никуда не годится. Я сказала Джеки: ты выглядела как минимум лет на двадцать моложе нее, как минимум. Ты была королевой бала – после Барбары, конечно. Та была просто картинка, нет, правда…

– Мама, – Тони хитро косится в мою сторону. – Бабс была такой, как всегда. Пожарный в юбке.

Сол кашляет в суп из водяного кресса. Я кладу ложку рядом с тарелкой. Тони так и не может простить Бабс за то, что сделала из него посмешище (взвалив моего братца на спину на глазах у изумленной публики, Бабс побежала по дорожке так, будто несла нечто невесомое и незначительное, – что-то типа надувной куклы).

– Бабс – огнеборец, – говорю я. – Так будет правильнее. И она действительно выглядела хорошо. Загорелая, высокая…

– Почему никто ничего не кушает? – перебивает мама. (Она совершенно заслуженно гордится своими кулинарными способностями и ужасно обижается, если во время еды кто-нибудь вдруг сбавляет темп, – например, чтобы подышать.)

– Лично я – ем! – кричу я в надежде предотвратить надвигающийся взрыв. – Все жутко вкусно.

Размахиваю ложкой в качестве доказательства, но маму уже несет:

– Я для них из кожи вон лезу, а они сидят себе и еще фукают в свои тарелки, будто это не суп, а какая-нибудь стоялая вода. Я вам не…

– Шейла, вы, должно быть, очень гордитесь Тони. – Сол пытается сменить тему. – Я только все время забываю. Какое это уже по счету повышение за последний год, а, Тони?

Братец пожимает плечами:

– Третье.

Сол, мама и я киваем головами в унисон.

– Поразительно, – тихим голосом добавляет Сол. Он кашляет в кулак: как я полагаю, чтобы поймать свой кашель. – Тебя, похоже, очень ценят на работе.

Мама тут же восклицает, со стеклянным блеском в глазах:

– О да, Сол, его и вправду очень ценят, я им так горжусь, он такой талантливый!

Сол улыбается в ответ:

– Вы тоже, Шейла. Ваш кресс-суп – просто сказка. Ну, где еще найдется такая ма…

– Да ладно вам. Наверняка найдется! – перебивает его мама. – Но все равно – спасибо.

– Вы уверены? – отвечает Сол, джентльмен во всем. – Нет, Шейла, правда, скажите, вы сами когда-нибудь встре…

– Я? – восклицает она. – Не смешите меня! Пойду, подогрею вам еще супчику.

Она уносится на кухню, словно гепард в погоне за добычей, и я облегченно откидываюсь на спинку стула.

– Молодец, Сол, дружище, – тихонько шепчет Тони. – Все-таки не умею я вовремя остановиться, да?

Сол весь сияет от удовольствия и благодарности. Подозреваю, за всю жизнь его впервые назвали “дружище”. Все-таки есть в моем брате нечто такое, что очаровывает людей. Всем почему-то непременно хочется ему угодить. Заслужить его улыбку – все равно что удостоиться поцелуя кинозвезды.

Я смотрю на Сола, который улыбается мне в ответ.

– А я и не знал, что тебе так нравится суп из водяного кресса, – говорит он. – Если хочешь, я и сам могу приготовить его для тебя.

Едва сдерживаю страдальческий стон. Сол и кулинария – все равно что Канзас и смерчи.

– Очень мило с твоей стороны, – отвечаю я, – но я думала, ты собирался всерьез заняться здоровьем.

Сол моментально спадает с лица.

– Что такое?! – удивленно восклицает Тони. – Неужели ты решил сесть на диету?! Ах ты, девочка-пампушка! Ты бы лучше спортом каким занялся, что ли? А, старина? “ФИФА – 2000” или чем-нибудь в этом роде?

Сол заливается краской.

– Я, э-э, не так уж хорош на футбольном поле…

– Солли, это такая видеоигра, – шепчу я, и в этот момент появляется мама.

С почтительностью придворного, преподносящего сюзерену драгоценности для казны, она ставит перед моим бойфрендом миску с супом и приказывает:

– Кушайте!

Мы молча сидим и ждем, пока Сол кушает.

– А на свадьбе-то еда была так себе! – восклицает мама, последние три минуты ерзавшая на месте, дожидаясь подходящего момента. – Вот если б я занималась свадьбой, я бы ни за что… – тут же, мельком взглянув на Сола, она спохватывается, – … то есть, если бы меня попросили заняться свадьбой, я бы гораздо меньше потратила на спиртное, – совершенно незачем давать людям возможность так расслабляться, – а лучше бы сосредоточилась на еде, чтобы она была ресторанного качества, потому что, – естественно, я ничего не сказала Джеки, – но спаржа-то была… – в этом месте мамин голос переходит в шипящий свист, – …консервированная! – Мы молча перевариваем значимость сей ужасающей новости. – И представляете, какой позор, – продолжает мама, – Джеки вообще сначала хотела поставить еду из своей кулинарии. Но платили-то родители Саймона, – так что, естественно, они настояли на том, чтобы использовать своих поставщиков, – добавляет она тоном человека, получившего личное оскорбление подобным проявлением неуважения.

Я чувствую, что мама вот-вот войдет в штопор.

– А танцы – разве танцы тебе не понравились, а, мам? – говорю я поощряющим тоном. – Уж если ты берешься за дело, то становишься прямо как Джинджер.

– Ну, надеюсь, что нет! Она же такая старая, что уже давно умерла! – парирует она.

– Полагаю, мама просто приняла солидную дозу “особого горького” – ты же ведь у нас не прочь пропустить баночку-другую “особого”, а, мам? – улыбается Тони.

– Энтони, перестань! – Мамины губы – строгая линия, хотя на самом деле она просто старается сдержать смех. – Это было всего один раз, да и то очень давно; причем именно ты и принес мне его в винном бокале, сказав, что это “Шато де Засыппалль”. Откуда я могла знать, что оно так подействует?! Ладно, забудем. Никто все равно не поставил бы “светлое” на такой интеллигентной свадьбе, как у Джеки. Я имею в виду – у Барбары!

Мать просто обожает, когда сын ее поддразнивает, так что, – все дружно аплодируем моему брату, – вечер спасен. Именно поэтому, когда Сол позднее высаживает меня – в замедленном темпе – у входа в мой дом, я чувствую, что слишком устала, чтобы приглашать его на чашечку кофе (подразумевается: на кружку растворимого “Нескафе”). И слава богу! Стоило мне запустить мой огромный, серый динозавр-автоответчик, как после привычного жужжания, щелканья и бурчания неожиданно раздается уже знакомый – сухой и хриплый – голос, от которого моя кожа моментально покрывается пупырышками:

– Привет, Натали. Я тут вспоминал о тебе… и о твоих распущенных волосах.

Глава 3

Ну не доверяю я распущенным волосам – еще с тех пор, как узнала про Рапунцель. Стоило той распустить свои космы, глядь – а на них уже болтается здоровенный детина, да еще верхом на лошади. Распусти волосы – и не успеешь опомниться, как начнешь носить эластичные пояса, трескать пиццу, не вылезая из постели, и придумывать себе всякие сомнительные оправдания покупки пальто за 800 фунтов в “Харви Николз”[5]: мол, детей у меня нет, подтяжку на лице я не делала и на яхте месяц в Монте-Карло не отрывалась, – а, значит, женщина я экономная и вполне могу потратиться на себя любимую.

И все равно: стоит мне подумать о Крисе, как я начинаю пускать слюни. После того как на свадьбе Франни – с грациозностью тяжелого фугаса – разрушила тот восхитительный момент, суровая действительность шмякнула меня обратно об землю, и мои щеки немедленно покраснели.

– Мне очень жаль, – я перешла на серьезный тон, – но я встречаюсь с другим человеком. Я… э-э нет, ты классный парень, правда. Но я не должна этого делать. Это нехорошо.

Однако Крис отнесся к вмешательству Франни с полной невозмутимостью. Посмотрел на нее и спросил:

– А ты… почему такая белая? – И когда та отвалила, проглотив язык и вся ощетинившаяся, Крис недовольно заметил: – Если и есть на свете вещи, которые я терпеть не могу, так это, прежде всего, невоспитанность!

Я поспешно закурила, глубоко затянувшись никотином, словно… ну, словно опиумом. А Крис продолжал:

– Нехорошо, говоришь? Да ты просто не знаешь, что такое “нехорошо”.

Осознавая, что вступаю на путь Марии Магдалины, неожиданно очутившейся в общей сауне, я пропищала в ответ:

– Нет, как раз знаю.

– А мне так хочется тебе показать! – невозмутимо продолжал Крис.

– Вообще-то… – начала было я.

– Так можно мне получить номер твоего телефона? Или он засекречен? – не дал он мне закончить мысль.

– У меня нечем записать, – хрипло ответила я.

– Может, принцессе не составит труда поставить автограф помадой прямо у меня на груди? – моментально отреагировал Крис.

Я улыбнулась, видя, как он извлекает из пиджака элегантную ручку и протягивает мне. За ручкой последовал маленький листочек папиросной бумаги. С овечьей покорностью я нацарапала свой номер. Простите, но в этом парне было столько дерзости и нахальства! А мне в мужчинах такая черта ужасно импонирует, – по крайней мере, в первые пять минут знакомства.

– Однако звонить мне не стоит, – поставила я точку, дабы хоть как-то успокоить голос совести. Перематываю сообщение еще раз. Сердце трепыхается, словно сверчок в спичечном коробке. Мой пояс верности готов расстегнуться сам собой, хотя в голове предостерегающе пульсирует: “Берегись! Опасно для здоровья!” И все равно – я не позвоню: это будет нечестно по отношению к Солу. Ведь Сол такой доверчивый. Будь он ревнивым и подозрительным, я чувствовала бы себя вправе так поступить. Но – нет. Я не могу звонить Крису. То есть я и вправду не могу – у меня же нет его номера. Нажимаю кнопки 1471 – и номер у меня уже есть.

Тупо гляжу на бледно-голубые стены прихожей, пока те не начинают сливаться в одно сплошное пятно. Начинаю рассуждать. Итак, я не могу ему звонить. И не позвоню. У меня есть Сол Боукок. У нас здоровые отношения (как говорил Ромео своей Джульетте). Я не могу его обманывать. Это нечестно. И прервать отношения я тоже не могу. Сама я их никогда не прерываю: это меня чересчур расстраивает. Сол мне нравится. Правда-правда. Он такой милый. Как жаль, что Бабс сейчас нет рядом! Уж она-то бы точно знала, что делать, как и с кем. Запираю дверной замок на два оборота и тащусь в спальню. Пора бы ей вернуться из этого своего Маврикия; а то мне уже начинает казаться, что их медовый месяц длится как минимум десяток лет.

Когда-то все было по-другому: я входила в офис и прямо с порога слышала неизменное: “Ваша задача – захватить здание с минимальным риском для жизни”. Но теперь все изменилось. Мэтт, мой непосредственный начальник, получил повышение, – теперь он руководит и маркетингом, и связями с прессой, – и старается по возможности избегать компьютерных игр как “преуменьшающих сложности реального мира”. Сегодня Мэтт сутулится перед экраном, отмечая мой приход молчаливым взмахом руки. Его любимчик – бассет-хаунд Падди (полное имя – Pas de Quatre) – развалился у него в ногах, самозабвенно пожевывая какую-то розоватую тряпочку.

– Как ужин? – спрашивает Мэтт, продолжая долбить по клавишам.

– В принципе не так страшно. – Он не забыл, и я тронута. – А как Стивен? Все еще в больнице?

Мэтт поворачивается.

– Нет. Его выписали – мм, забавное словечко – в субботу.

– Как он?

– Капризный, требовательный, – все как всегда. Но самое главное – я наконец-то смог улизнуть, а ты – пережить свой ужин. О свадьбе много говорили?

Молча киваю. Мэтт картинно закатывает глаза.

– “Невеста – ну, разве она не прелесть? А какое платье – это что-то по-тря-са-ю-ще-е! А жених – ну, не красавчик ли? О, Натали, дорогая, как же я обожаю свадьбы! Сол, какая жалость, что ты все пропустил!” Как – тепло?

Издаю смешок.

– Ты мне что, жучка подсадил, а?

– Твоя жизнь меня просто восхищает. И не терпится поскорее увидеть этого классного парня Сола.

– Еще бы, – говорю я. При этом тихонько вздыхаю.

– Эй. Не надо расстраиваться. Куда она денется? Они же вместе еще не жили, так? О боже. Полгода грязных трусов на полу, щетины в ванной, шума бьющей об унитаз струи, ссор в машине и стоячих носков, запиханных где-то между стенкой и диваном, – и вы с Бабс будете видеться чаще, чем до замужества. Уж поверь мне!

– Да нет же, Мэтт, я, правда, за нее очень рада, но… – Меня прерывает громкий собачий кашель. Похоже, наш бассет-хаунд подавился своей грязной, драной, розовой тряпкой – о господи боже мой, да это же пуант! – Откуда у Падди пуант?! – кричу я, в ужасе глядя на то, что мы с Мэттом зовем “шкафчиком для кружавчиков”.

Мне так хочется обвинить во всем Белинду, нашу ассистентку (женщину, рот которой никогда не закрывается, даже когда та молчит). Жаль, ничего не выйдет: она смылась на Крит, на целых две недели.

– Какой еще пуант? – спрашивает Мэтт. Шатающейся походкой я подхожу к шкафчику и начинаю рыться в куче на второй полке.

– Тот самый, с автографом Джульетты! – стенаю я. – Ну, почему надо было обязательно стащить именно его?!

Джульетта – наша прима. Всего в “Балетной компании Большого Лондона” их шесть, но Джульетта из них – самая примовая. Ее волосы – цвета пахты (по сравнению с ней я не более чем “шлюховатая блондинка”); ее походка – плывущее по небу облачко; и при этом она, как выразился один из критиков, “женственна, что ничуть ее не портит”. Джульетта умна, решительна и терпеть не может тех, кто считает балерин дурами. Лично я перед ней благоговею. А пресса – та ее просто обожает. Время от времени нам – пресмыкающимся у нее в ножках – удается уговорить приму подписать потертый пуант из розового атласа, который потом становится призом за победу в конкурсе – предположительно для какой-нибудь десятилетней девчушки, но, возможно, и для какого-нибудь мужчины средних лет.

– Пуанты лежат на второй полке, – говорю я. – А Падди – ростом с мухомор. Он что, по-твоему, стул пододвинул?

Мэтт склоняется над Падди. У него густые темные волосы (я имею в виду Мэтта – Падди бело-коричневый) и сизая щетина уже в 11 утра. Когда он улыбается, его лицо покрывается веселыми морщинками. Но сейчас Мэтт не улыбается.

– Падди – плохой песик, – говорит он с обожанием. – Очень непослушный мальчик! – Затем мне: – А ты запирала дверцу в пятницу – до того, как унестись в свой спортзал?

Я прекращаю рвать на себе волосы.

– Естественно, запирала. Да какая разница? Как он вообще дотянулся?

Мэтт испускает глубокий вздох.

– Послушай, Натали, у Падди действительно коротенькие лапки, но зато невероятно длинное туловище. – Пауза. – Что с тобой происходит последнее время, а, Нэт? У начальства начинает складываться впечатление, будто у тебя ветер в голове. Ты же всегда была отличным работником. Сейчас не время демонстрировать свою профнепригодность. А на будущее – запирай эту чертову дверцу на замок.

Я отступаю. Мэтт для меня скорее друг, чем начальник. И потому мне ужасно неприятно, когда он начинает утверждать свою власть, рассеивая эту иллюзию. “Ты же всегда была отличным работником”. В памяти вереницей проносятся эпизоды из нашего прошлого: вот Мэтт преподносит мне орхидею – это после того, как мне удалось поместить фотографию одной нашей субтильной солистки на центральном развороте журнала “Хелло!”. А вот он кланяется мне до земли, слезно причитая: “Мы не стоим твоего мизинца!” – после того, как я уломала “Дейли Мейл” взять интервью у нашего арт-директора и – надо же! – напечатать его. Внезапно прихожу в ярость от собственной оплошности. Мэтт безусловно прав: сейчас не время слыть лодырем и бездельницей. Компания и так превысила бюджет, ухлопав все деньги на “Жизель”. (Мы арендовали напрокат белую лошадь и свору настоящих гончих. Предполагалось, что это должно придать драматизма сцене въезда охотников в деревню. К несчастью, затея закончилась судебной тяжбой: одна из гончих приказала долго жить, попав под лошадиные копыта.) А теперь упорно ходят слухи о надвигающейся “реструктуризации”.

Выдавливаю из себя:

– Даже не верится, что я могла сделать такую глупость. Безмозглая тупица! Законченная идиотка!

Мэтт поднимает руку:

– Ну-ну, дорогуша, полегче там с власяницей. Сделанного не воротишь. Подлижись к Джульетте: пусть подпишет еще один тапок. – Наверное, Мэтт решает сжалиться надо мной, так как после небольшой паузы добавляет: – Ладно. В конце концов, это мой пес. Я сам ее попрошу. Позже. Когда буду умолять о другом одолжении.

– О каком “другом одолжении”?

На стол падает свежий номер журнала “Эй!”. А там, на туалетно-бумажной обложке, в гнездышке из белоснежных перьев, шикарная и обнаженная, возлежит некто иная, как сама Татьяна Попова, звезда “Южного Королевского балета” – наших главных конкурентов, которые к зимнему сезону готовят “Лебединое озеро”. Обычно “южане” выделываются так, что можно подумать, будто каждый их лебедь только что снес по яйцу. Но тут – сама Татьяна! Да еще, можно сказать, в одной койке с каким-то макулатурным чтивом! Это же наша территория!

– Смотри-ка! Южане пролезли на обложку! – Я стою с открытым ртом. – Какая наглость! Теперь понятно, почему “Эй!” нам так и не перезвонили!

– У меня встреча с боссом через три минуты, – говорит Мэтт. – Буду докладывать о наших контрмерах.

– Каких контрмерах?

– Вот именно, – отвечает Мэтт, проводя пальцем, словно ножом, поперек горла. – Завещаю тебе Падди, – добавляет он, шагая к двери. – Сегодня должны позвонить люди из “Телеграф” по поводу возможных съемок с Джульеттой. Подумай, что им сказать. Как только они позвонят, сразу же хватай карандаш и записывай в балетный календарь. Я переговорю с танцовщицами, а потом вместе поработаем над деталями. От телефона – ни на шаг!

Салютую в направлении его голоса и, когда раздается телефонный звонок, буквально прыгаю на аппарат. Отныне мои рабочие показатели зашкалят так, что даже сам Господь Бог по сравнению со мной будет выглядеть лентяем. Смотрите-ка, что удумал, – выходной себе устраивать на седьмой день!

– Здравствуйте-вы-позвонили-в-пресс-бюро-балетной-компании-большого-лондона-чем-мы-можем-быть-вам-полезны, – скороговоркой выпаливаю я на одном дыхании.

– Натали? В четверг Жермейн Грир[6] председательствует на диспуте в “Барбикане”[7], – объявляет Франсис сквозь вечно заложенный нос. – У меня есть лишний билетик. Я подумала, тебе это будет полезно.

– Ой! Привет, Франни. Очень мило с твоей стороны. Какая неожиданность!

Недовольно морщусь. Неубедительно получилось. А может, как раз наоборот.

– Не стоит благодарности. Я говорю: я подумала, тебе это будет полезно.

Закусываю губу. Моя извечная проблема с Франни: она отказывается быть хорошей, даже когда ведет себя хорошо.

– О чем диспут? Приятно, что не забываешь обо мне.

– Что такое пол: продолжение индивидуальности или характерная особенность личности?

– Я не знаю.

– Натали, дорогуша. Это не вопрос, это – название темы диспута.

– Ага. Понятно. Видишь ли, Франни, у меня на этой неделе просто завал на работе и…

– Послушай, Натали, не хочешь идти – так и скажи. Это твое право.

– Да нет, что ты, дело совсем не в этом. Я…

– Ты просто не хочешь идти. Никаких проблем! Кстати, я вчера вечером разговаривала с Бабс.

– Что?! – Я глотаю воздух. С трудом, но справляюсь с собой и говорю: – Ты что, звонила ей в гостиницу? В “Райскую бухточку”?

– Вряд ли это было бы уместно. Они с Саймоном прилетели еще вчера утром. Бабс сама мне позвонила.

– Но, но… – начинаю я. Однако вовремя останавливаюсь. Спокойствие, только спокойствие.

– Почему же она не позвонила мне? – блею я, спокойная, как горящий танк.

Франни испускает счастливый вздох и отвечает:

– Не может же она звонить всем подряд.

Нанеся нокаутирующий удар, Франни беззаботно переходит на другие темы. Но я уже ничего не слышу – я в смятении; у меня отнимается язык – я уязвлена. Она звонила Франни! Франни, а не мне?! Бабс всегда звонит мне! Даже когда мы жили вместе, мы с ней созванивались по три раза на дню.

Жду, пока Франни закончит свой монолог (надо сказать, чертовски длинный монолог). Потом звоню Бабс.

– Алло? – отвечает сонный голос.

– Бабс! – восклицаю я. – Это я! Почему не позвонила? Как все прошло? Классно отдохнули? Там жарко? Наверное, ты теперь вся возмутительно загорелая?

Недолгое молчание на том конце провода, после чего Бабс начинает приторно-слащавым голоском:

– Ой, это ты, Нэт? Привет, подруга. А который сейчас час?

Бросаю взгляд на часы.

– Э-э, без четверти десять.

Бабс испускает протяжный стон.

– Я тебя убью! Это же самая середина ночи!

Чувствую себя, как когда-то давным-давно, когда мне было шесть лет и я случайно столкнулась в коридоре с голым отцом.

– О нет! – пищу я. – Я тебя разбудила?

– Ладно, чего уж там, – зевает она. – Сама виновата. Надо было отключить телефон.

– Просто я страшно обрадовалась, узнав, что ты вернулась. Ты… ты звонила Франни, и я…

Ответа нет, но до меня доносится сиплый голос где-то на заднем плане:

– Кто это?

И затем – приглушенный ответ Бабс:

– Натали Миллер.

Натали Миллер. Сколько у нее еще подруг по имени Натали?

– Извини, Нэт, – продолжает Бабс: на этот раз прямо мне в ухо. – Он дома. Так что ты там говорила?

– Да так, ничего особенного, – отвечаю я сердито. – Просто ждала, что ты дашь о себе знать, – вот, собственно, и все.

– Не сердись, пожалуйста! Мы же только вчера вечером вернулись!

– Я знаю, – поспешно говорю я. – Но…

– Натали, – начинает Бабс, – ты еще хуже моей матери. Я, правда, собиралась дать тебе полный отчет сразу же, как проснусь. А Франни я вчера звонила только потому, что той очень хотелось, чтоб я к ней сегодня днем заехала, а я – если честно – чертовски устала, и мне сейчас не до развлечений.

Ухмыляюсь в трубку.

– О да, конечно, Бабс, прости. Так… как прошел медовый месяц? Наверняка чудесно?

– М-м-м, да, все отлично, – отвечает Бабс, зевая во весь рот. – Бр-р-р! Спасибо.

Решаю, что раз уж она сейчас, судя по всему, в полном трансе и мне вряд ли удастся ее растормошить, так нет смысла и спрашивать о сексе. Вместо этого говорю:

– Свадьба получилась шикарная, Бабс, – просто фантастика! Всем очень понравилось.

Наконец-то в ее голосе слышны нотки радости.

– О, спасибо! Правда? Нам тоже. Нэт, я даже не могу передать, как классно все получилось! Полный дурдом, но все равно – классно. Ждем не дождемся фотографий. Правда, все как-то второпях, но, – правду люди говорят, – это был самый лучший день в нашей жизни!

Хихикаю. А я и не знала, что брак дает не только выигрыш на налогах, но и солидные дивиденды.

– Откуда ты знаешь, если тебе не известно, что там, в жизни, еще впереди? – Это я так начинаю ее поддразнивать.

– Что правда, то правда, – соглашается Бабс. – Хорошо: скажем, почти самый лучший. Самым лучшим будет тот, когда я рожу нашего первенца.

Призвав на помощь все свое самообладание, умудряюсь не брякнуться в обморок.

– Ты… ты, часом, не беременна?

Бабс хихикает.

– Пока что нет. Мы еще упражняемся. Так, говоришь, свадьба тебе понравилась?

– Очень, – отвечаю я с жаром. – Все было замечательно. С удовольствием снова увиделась с Энди. На самом…

– Бр-р! Знаю-знаю! Я сама ужасно рада, что он вернулся! Он, кстати, тоже был рад тебя увидеть: сказал, что глазам своим не поверил, обнаружив, сколько ты сбросила…

Чертов наглец.

– Это он к чему? К тому, что до этого я была жирной свиньей? – Выдавливаю из себя смешок. – Ладно, Бабс, лучше угадай, что еще я хотела тебе сказать про свадьбу. Ты знаешь парня, который сидел за моим столом?

– Э-э, там было полторы сотни гостей. Напомни.

– Крис! Крис Помрой?

– А, Крис. Как же. Давний приятель Сая.

– Ну, так вот… – Делаю глубокий вдох и приступаю к рассказу о Крисе. Когда, спустя восемь минут, я умолкаю, наступает долгая пауза.

– Бабс? – говорю я. – Ты все еще там?