— Мы поднимаемся?
      — Нет! Напротив! Мы опускаемся!
      — Хуже — мы падаем!
      — Попробуйте посильнее нажать кнопку!
      — Там что-то происходит!
      — Вроде бы пошли вверх?
      — Нет!
      — Это же волна! Идёт волна!
      — Сейчас накроет!
      — Смотрите: море отступает!
      Всё покрыл властный голос:
      — Заткните дыру! Мне мешает ветер!..
      Эти слова слышались на высоте четвёртого этажа барселонского отеля «Каса дель Соло» 18 мая 2004 года, около одиннадцати часов дня.
      Все, разумеется, помнят жестокую бурю, разразившуюся в том году накануне годовщины искушения Блаженного Августина. Барометр упал до 700 миллиметров, а термометр — до нуля, а временами и ниже. Страшный норд-вест дул, не утихая, с 18 по 26 мая. Он произвел невиданные опустошения в Европе, Африке и Азии, на полосе в тысячу восемьсот километров — во Франции, Испании, Марокко, Ливии, Египте, Израиле, Саудовской Аравии, Йемене и Ираке. Разрушенные города, вырванные с корнем леса, берега, опустошенные нахлынувшими горами воды, сотни кораблей, выброшенных на берег, целые области, разорённые смерчем, всё сметавшим на своём пути, тысячи людей, раздавленных на суше или поглощенных водой, — вот последствия этого неистовствовавшего урагана. Даже для привыкших ко всему обитателей взбесившейся планеты Земля это было немного чересчур…
      Но вернёмся в кабину лифта, застрявшего на высоте четвёртого этажа. Лифт был не из тех, что носятся стремглав меж этажами, подобно челноку исполинской ткацкой машины — а из тех, что как бы ползают неторопливо по стенам зданий, обычно не слишком высоких. Весь из прозрачного пластика, он являл собой ненадёжную защиту шести своим пассажирам. Градины величиной с хороший булыжник неслись горизонтально и разрывались на стенах, как гранаты; немногие уцелевшие окна время от времени добавляли в общий оркестр бури фиоритуры разлетающегося стекла. Молнии хлестали над крышами; гром ревел непрерывно, подобный артиллерийской канонаде. Тучи, кружась, спускались всё ниже, грозя раздавить собой хрупкие здания. Не было видно земли, а только невнятное шевеление тьмы, происходившее где-то внизу. Со стороны моря, плохо видимого за ливнем и ураганной мглой, исходила какая-то чудовищная угроза, перед которой люди замирали и немели, уподобляясь мягким съедобным тварям под взглядом беспощадного хищника. Вдруг сделалось светлее: низкие стремительные тучи пролетели, и над побережьем воздвигся исполинский купол, как бы подсвеченный сверху; это сияние не освещало ничего, кроме самого купола, — напротив, сгустив тьму над землёй. Кажется, полетел снег. Гром, наверное, стих — но то, что пришло ему на смену, было ещё страшнее. Это был невыносимый звон, будто облачный купол являл собой исполинский колокол…
      — Заткните же наконец дыру! И дайте другую зажигалку!..
 
      …А ведь начиналось всё очень мирно! Чертовски мирно для места, где, по утверждениям жёлтой прессы, сконцентрировались нынче все тёмные силы Вселенной, вся мировая закулиса. Заявленные антиглобалисты, к разочарованию полицейских, на митинг так и не сползлись — надо полагать, не решились. Или приходили в себя после вчерашнего шабаша с ведьмами…
      Короче говоря, четвёртый день работы Первого Всемирного Конгресса Тайных обществ не предвещал ничего сверхъестественного. Были объявлены доклады по секциям: хранителей утерянного Грааля, истинных кабаллистов, «Трёх волхвов», новых храмовников, алхимиков, «общества Рагнарёк», — а также семинары историков-оккультистов, конспирологов-теоретиков и укротителей джиннов. Потом предстоял обед, после обеда — итоговая пресс-конференция, свободное время, а затем праздничный банкет, на котором ожидалось что-то такое, о чём никто толком не знал, а предсказатели закатывали глаза и отмалчивались. По слухам, Папа Римский в прямом эфире собирался принести ведьмам извинения за былые эксцессы…
      Похоже было на то, что основная масса конгрессменов проманкирует всеми мероприятиями, предшествующими банкету: после вчерашнего шабаша сил ни на что конструктивное не осталось. Собственно, и с пляжа, где в ночь состоялось центральное событие Конгресса, вернулись пока ещё далеко не все…
      Шутки шутками, но не только для журналистов, а и для подлинных организаторов Конгресса ночной шабаш был главной сферой приложения сил. Эффектные фокусы, невразумительные умствования и скандальные заявления никого, в сущности, не интересовали — а вот в невольном разгуле, при всей его неловкости и несуразности, подчас проявлялись стихийные таланты, — и, чем чёрт не шутит, могли по неосторожности засветиться те, кто тёмными силами себя не называл, но — являлся.
      В общем, должно было произойти то, ради чего, собственно, и заваривалась вообще вся эта потусторонняя густая барселонско-гурьевская кашка.
      Брюс нутром чувствовал неладное — недаром же третью ночь проводил на местном кладбище, блуждая в лабиринтах древних захоронений. На него вроде бы уже перестали обращать внимание, а сначала вышел конфуз: горланящего в полночь на кладбище дикие песни старого кощуна препроводили в полицейский участок, а он возьми да и окажись миллиардером и генеральным спонсором Конгресса…
      На вопросы Николая Степановича Брюс отвечал рассеянно, туманно, по преимуществу цитатами из старых мудрецов, и смотрел куда-то мимо.
      К завтраку он не вышел, зато на его имя приволокли счёт за покупку на коммерческой основе десяти литров консервированной крови. Костя, слегка офигев, но не дёрнув ни мускулом лица, счёт оплатил…
      За столом в почти пустом зале собрались сам Николай Степанович, Аннушка, Костя, сильно обгоревший под испанским солнцем, и индеец Армен, которому солнце было нипочём. Костя вышел уже в малые таинники и кастеляны ордена «Пятый Рим» и сделался правой рукой Николая Степановича, великого таинника и маршала оного ордена. Армен и его оставшийся в Москве брат-близнец Пётр, несмотря на младые года, уже вот-вот перестанут ходить в учениках — дела им достались такие, что в пору опытным бойцам былых времён…
      — Как я понимаю, опять пустые бдения? — констатировал Николай Степанович.
      — Ну… — Костя описал вилкой плавный зигзаг. — В общем, да. Всякие мелочи — ничего нового и ничего необычного.
      — Я бы даже сказал — подозрительно мало всего, — медленно проговорил Армен, разглядывая салат с мидиями. — Как будто всё интересное специально убрали. И, дядя Коля… может быть, это мой глюк — но мне всё время мерещится взгляд в спину. Причём не прямой, а как бы издалека и искоса. Но, может быть, это из-за того, что вообще тревожно…
      — Ты знаешь, Арменчик, — сказала Аннушка, — а мне ведь тоже мерещится такой вот взгляд.
      Все посмотрели на неё. Всем было известно, что супруга маршала начисто лишена каких-либо сверхчувственных и прочих подобных способностей. Многолетние попытки научить её хотя бы гадать на картах так ни к чему и не привели. Непробиваемое здравомыслие, вздыхал Николай Степанович. Аннушка досадовала, хотя и не подавала виду. Для Ордена, впрочем, такой человек был достаточно полезен: будучи полностью в курсе всех дел, но получая информацию о событиях в мире исключительно по обычным каналам, она служила своего рода детектором, измерительным прибором, этаким кронштадтским Ординаром… Когда мы начнём сходить с ума и нести околесицу, ты нам скажешь, говорил Николай Степанович, — и вот тогда мы поймём, что нащупали что-то.
      — Ну, это может быть и просто от напряжения… — он неуверенно посмотрел на жену. — Ты же знаешь, люди часто… Я вот вообще ничего не чувствую. А должен бы… — он почувствовал рванувшееся вдруг изнутри пузырящееся раздражение и замолчал. — В общем, коллеги, есть мнение, что мы действительно оглохли и ослепли, сами того не заметив. Или почти оглохли. А?
      — Как вариант, — кивнул Костя.
      — Наши действия?
      — Я бы дождался, что скажет Яков Вилимович, — и Костя потёр пальцем свою щегольскую «бразильскую ленточку», что у него было признаком лютой неуверенности в себе.
      — Я бы тоже, — согласился Армен.
      — Допустим, он тоже ни черта не чувствует и не понимает. Тогда?
      — Но ведь вы сами запретили все активные акции, — напомнил Костя.
      — Да. Хотя, честно говоря, я просто не ожидал такого афронта… а то… Нет, отставить. Что мы можем сделать, не прибегая к активным мерам? Как нам убедиться, что у нас не вата в ушах и не шапка на глаза съехала?
      — Отъехать чуть в сторону, — сказала Аннушка.
      — Плюнуть на всё и вернуться, — сказал Армен. — Всё равно один только вечер остался. Что мы успеем? А там Светлана разберётся, что с нами и как…
      — Есть у меня человечек на примете, — продолжая сандалить бородку, задумчиво сказал Костя. — Надо только сплести ему подходящую историю…
      — Что за человечек?
      — Инквизитор-расстрига. Хуан-Пабло его звать. Вчера с ним на пляже пива попили. Он как бы сам по себе, турист. Но любопытствует чертовски. И, мне кажется, он довольно сильный душегляд. Я не рискнул лезть глубоко, однако…
      — Забавно, — сказал Николай Степанович. — Инквизитырь… А что, если лучших предложений нет, давайте познакомимся с инквизитырем Хуаном-Пабло. В конце концов, работаем в одной области: надзор за исполнением планов Господних… М-да.
      И все поняли, что значит это «м-да».
      Уже давно, но последние годы всё гуще и гуще на человечество валились какие-то неуместные беды: то зимнее наводнение, смывшее пол-Парижа, то чудовищная засуха в Голландии, то нашествие тли и божьих коровок на Лондон. Берлин стал самым грязным городом мира: ветра устойчиво поменялись так, что вся европейская летучая дрянь, прежде уносимая в океан, выливалась, как в воронку, на его крыши; дождливых дней здесь стало триста пятьдесят в году; в Берлине же затопило метро, да так, что уже четвёртый год воду не могли откачать. Непонятным образом американские Великие озёра стали горько-солёными. В Сан-Франциско, Мехико, Лиссабоне и Москве взрывалось всё, что только могло взорваться: бензоколонки, газовые резервуары и просто баллоны, какие-то подземные ёмкости, о которых никто не знал или просто забыл, гаражи, автомобили, дома, заводы, склады и даже свалки; люди жили, как в осаждённых обстреливаемых городах. По Сибирской лесостепи стаями гуляли смерчи, каких сроду не видывали даже в штате Теннеси. Западную и Центральную Африку непрерывно трясло, там образовывались новые вулканы, и даже старичок Килиманджаро начал извергаться. Юг Австралии встряхнуло один раз, но так, что второго и не требовалось: Канберра ушла под воду. Гольфстрим дышал на ладан; Европа в ужасе замерла, ожидая, что будет после.
      И так далее. Список бесконечен.
      Это, если можно так выразиться, рядовые события.
      Каждое из них вполне могло быть объяснено естественными причинами; пугали только их густота и интенсивность.
      А вот чем объяснить появление в Полесских болотах громадных ядовитых змей — а то и чего-то похуже змей, потому что так растерзать человека не в состоянии ни одна змея? Равно как и нашествие на Японию громадных — полуметровых — крыс, наглых, не боящихся никого и ничего? Почему вдруг странно и жутко принялись мутировать тараканы — после пятидесяти миллионов лет абсолютной генетической неизменности? Почему в центре Ашхабада огромный памятник Отцу Всех Туркмен среди бела дня взял да и осел на землю грудой размягчившегося зернистого металла и ставшего вдруг песком гранита — при этом бронза была ледяной и даже заиндевела? В Индийском океане с самолёта видели двух китов длиной не менее полукилометра каждый — чего, понятно, быть не может, но вот поди ж ты. И, наконец, куда делся давний сибирский купеческий городок Ошеров в устье одного из притоков Ангары? — Николай Степанович не раз бывал в нём по пути в Предтеченку, а теперь вот не то что самого города нет, но и со старых карт он исчез, и местные жители о нём не помнят, и вообще ерунда полная…
      Однако и это, можно сказать, укладывалось в рамки здравого смысла. В рамки, основательно расширенные и дополненные — но тем не менее.
      Кое-что не помещалось даже в них.
      В Лувре старела Мона Лиза. Даме на холсте было уже явно за сорок — и становилось всё больше.
      Напротив, множество людей — счёт шёл на сотни тысяч — начали постепенно молодеть. Пока что они этому радовались…
      В некоторых районах Монголии и Китая стала гореть вода. Любую воду, зачерпнув в неглубокую посуду, можно было поджечь зажигалкой или спичкой. Большие объёмы пока ещё не горели… Во всех отношениях это была обычная вода. Если её вывозили в другое место, она переставала гореть. И наоборот — многократно проверенная и туда ввезённая негорючая вода немедленно обретала свойство горючести.
      Сотни миллионов людей обращались к врачам с жалобами на то, что ничего не успевают сделать: вот только что было утро — а вот уже сразу следующее. Врачи говорили слова, прописывали лекарства, а сами отмечали, что совсем недавно успевали принять по пятьдесят человек за день, а теперь — едва ли по двадцать.
      С другим феноменом приходилось иметь дело гражданским властям: в дом входил незнакомый человек и говорил: теперь я буду Имярек — и, что характерно, он был Имярек во всём, кроме внешности и ещё того, что у него сохранялась память о предыдущей жизни, из которой какая-то неведомая сила вырвала его и послала играть другую роль. Бывший же Имярек мог быть найден в другом месте и даже в другой стране… а мог и не быть.
      Потому что некоторые люди превращались в камни. Это было жуткое зрелище — валун, сохранивший какие-то черты человека. Мало кто видел, как это происходило: человек, поражённый «каменной болезнью», стремился забиться в какое-нибудь наибезлюднейшее место, — но, похоже, превращение было мучительным.
      В книгохранилищах отмечали: из старых книг стали исчезать тексты. Чернила и типографская краска испарялись прямо на глазах.
      И во множестве рождались младенцы с жабрами…
      При этом люди изо всех сил стремились жить так, как раньше — закрыв глаза, заткнув уши, пряча руки в карманы, дабы не наткнуться на что-то странное. Это истерическое желание не замечать казалось самым жутким отклонением от нормы из всех известных, а может быть, и не известных.
      Казалось бы, самое время появляться всяческим адептам и проповедникам — ничего подобного, даже уже имевшиеся вдруг в массовом порядке отрекались от былых заблуждений, каялись во лжи и просили прощения у паствы, иногда даже раздавая неправедно нажитое имущество…
      Пятый Рим — а именно Брюс, Николай Степанович и Костя — сформулировали, что имеют дело с прямой явной угрозой роду человеческому, 29 декабря 2003 года на предновогодней предикации; никто не предполагал серьёзного разговора, но он случился сам собой, когда по телевизору, только что весело трындевшему, начали показывать Злату Прагу, по шею залитую потоками тёмной мутной воды — и то, как эта вода ломает и опрокидывает Карлов мост. На голове чудом уцелевшей статуи святого Варфоломея сидел, прижавшись всем телом, вцепившись в мрамор крыльями, как руками, остекленевший от ужаса голубь…
      Забыв о подготовке к празднованию, триумвират углубился в соображения и подсчёты — и пришёл к выводу, что, во-первых, число несчастий, валящихся на людей, возросло как-то уж слишком, во-вторых, все они так или иначе описаны в разных пророческих книгах — и в-третьих, очень странно, что и Брюс, и Николай Степанович, предпринимавшие время от времени «траление эфира», не отмечали ни малейшего нарастания угрозы — а напротив, какое-то общее смягчение, умиротворение и успокоенность.
      В общем, Новый год получился скомканный.
      Месяца три ушло на сбор информации. В конце марта Орден постановил: если тенденция не изменится, лет через десять—пятнадцать цивилизация прекратит своё существование, а та часть человечества, которая при этом уцелеет, вернётся в состояние дикости. И, очень похоже, этот процесс идёт не сам собой, а направляется кем-то умным и злонамеренным.
      Попытки вычислить супостата успехом не увенчались. Тогда Брюс предложил провести несколько разнокалиберных мероприятий, которые по сути своей стали бы приманкой для врага. Казалось, что время терпит.
      Первым из запланированных крупных действ стал Международный Конгресс тайных обществ, широко разрекламированный в прессе…
      И вот Конгресс подошёл к завершению, а враг так и не объявился. Наживка осталась невостребованной.
      Надо было смотать эту удочку и идти готовить следующую. А там, глядишь, дело дойдёт до частого невода и динамита…
      Но, как это часто водится у рыбаков, решили посидеть ещё немного — а вдруг клюнет?
      Уже не говоря о делах, а только ведя нарочито беспечную застольную беседу, а именно: привычно ругая испанскую безнадёжную (ей уже ничто не поможет) кухню, — позавтракали; и тут в ресторане появился Шаддам.
      Он появился рядом как всегда неслышно, к этому давно привыкли; что было необычно, так это его появление в том месте, где люди едят. Для Шаддама всё, так или иначе связанное с едой, было… ну, не то чтобы отвратительно… хотя чего уж там — именно отвратительно, просто он старался не показывать виду.
      Одет он был так, словно отсюда направлялся на неофициальный приём у королевской четы: строгий шёлковый костюм тёмного серо-синего цвета без искры, а скорее с каким-то глубоким таинственным мерцанием, шёлковая же сорочка — белая, но с едва уловимым оттенком слоновой кости, — и галстук в виде шнурка с кисточками на концах; на ногах были изысканные туфли из змеиной кожи. Впрочем, Шаддам всегда так одевался. Высокий, стройный, удивительно гибкий, с лицом безвозрастным, смуглым и тонким, с замечательными грустными глазами, он должен был бы пользоваться исключительным вниманием дам всех возрастов и повадок — но вот почему-то не пользовался. Мимо него беспечно пробегали, вешаясь на шеи каких-то совершеннейших уродов и замухрышек…
      Его как будто нет или он страшно далеко, — в незапамятные уже времена, когда все только-только собирались вместе, когда из руин и пепла возникал обновлённый Пятый Рим («Пятый с половиной», — сарказничал Брюс), сказала о Шаддаме цыганка Светлана. Шаддам всегда существовал, словно отделённый от остального человечества тонким непробиваемым стеклом.
      Он пришёл тогда, девятого мая полузабытого уже девяносто шестого года, как посланник от побеждённых ящеров-мангасов — с правом подписать безоговорочную капитуляцию и, на выбор победителя, вассальный или союзный договор. При этом он решительно не походил на тех ящеров, что попались под руку Николая Степановича со товарищи за время короткой, не замеченной миром, но беспощадной войны. Более того — к нему как-то сразу все прониклись симпатией. Он был изысканно интеллигентен…
      В общем, Шаддам пришёл — и остался.
      Беседуя с ним, Николай Степанович постепенно заполнял лакуны в картине мира, которая сложилась у него после встречи с Золотым Драконом, хранителем всех знаний сверхдревней исчезнувшей цивилизации ящеров. Золотой Дракон не лгал и не утаивал ничего, просто он отвечал на вопросы, которые человек задал или хотел задать; на вопросы, которые никто задавать не собирался, он не отвечал; могло ли быть иначе?
      Цивилизация ящеров погибла в ходе тысячелетней междоусобной войны; некоторые расы её исчезли без следа, но три — постарались уцелеть. Раса Ассартов, создателей исполинских подземных сооружений, скрылась в них навсегда, и какова её судьба, до сих пор неизвестно. А враждебные друг другу народы Сор и Дево, решив пережить созданные их же руками ледниковые эпохи, скрылись в специальных усыпальницах, оставив охранять их искусственных существ, своего рода биороботов — мангасов. Мангасы были пластичны, могли принимать почти любое обличие — в рамках размеров, разумеется, — обладали отменным интеллектом, но подчинялись одной маниакальной сверхидее: содержать в порядке усыпальницы и вообще готовить мир к возвращению своих создателей. Над ними поставлены были тоже искусственные, но более самостоятельные в решениях существа, наделённые полной свободой воли и свободой выбора — эронхаи. И если мангасы имели долгий, но ограниченный срок жизни, вылупляясь из яиц и потом умирая, то эронхаи были практически бессмертны; всё, что им требовалось, это перерождаться время от времени, как бы сбрасывая старую кожу. Перерождения помогали эронхаям и более тонко мимикрировать…
      Когда выяснилось, что вся затея с усыпальницами блистательно провалилась — и Сор, и Дево втайне друг от друга подкинули в кладки яиц мангасов-хранителей яйца мангасов-диверсантов, которые, вылупившись, уничтожили оба спящих народа, — эронхаи решили, что их больше не обременяет никакой долг перед предками — и пустились во все тяжкие. Они исследовали Землю, Луну, планеты Солнечной системы и добрались до ближайших звёзд. Они проникли в самые глубокие тайны материи. Они научились управлять временем — вернее, управлять собой в потоке времени — и плыть туда, куда им надо, а не куда несёт течение. Многие следили за усилиями несчастных мангасов возродить былую цивилизацию или создать хотя бы заменитель её; впрочем, усилия эти в конечном итоге привели к появлению человека, причём — к неоднократному появлению человека… Некоторые из этих попыток эронхаи пресекли жёстко и даже жестоко.
      Пресытившись и этим, большая группа эронхаев решилась на какой-то не слишком внятный, но мегаломанический проект — чуть ли не сотворить Вселенную заново.