Времена выбирают - Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга первая

      – Да.
      – Тогда – просто великолепно. Отдохните, Валя. Кто хочет еще? Прошу, мисс...
      Отстрелялись по первому кругу. Почти все попали в круг мишени, Катя Слащова выбила девятку, Александра – десятку. Второй круг проходили с худшим результатом. Не целиться! – повторял Алексей, не целиться, только не целиться! Рука сама все знает и умеет – позвольте ей! В третьем и четвертом кругах появились лидеры: Александра, Катя и – неожиданно – Чижик. Чуть хуже, но тоже неплохо шла флегматичная Оля Примакова. Полежаева и Гребенюк оказались где-то на предпоследних местах. И ни разу не попала в мишень только Женя Викторович – строгая и подтянутая, больше всех из присутствующих похожая на учительницу. Кажется, ей было очень обидно, но она старалась не подавать виду.
      Два часа прошли слишком быстро.
      – Все, бойцы, – сказал Алексей. – Начинает сказываться усталость. Вы начинаете мазать, а я вообще сейчас упаду. До следующей пятницы! – и, преодолевая вал недовольства, рявкнул в четверть голоса: – Куррр-санты! Становись! Рравняйсь! Смиррррно!
      Строй образовался необыкновенно быстро будто кто-то натянул невидимую веревочку.
      – Вольно. На сегодня стрельба окончена. Дома еще поотрабатывайте основное упражнение, Алексей выбросил вперед указательный палец. – Тема следующего занятия – стрельба с доставанием оружия из кобуры. Кто видел «Великолепную семерку»? – Он обвел глазами строй. – Неужели никто? Тогда показываю еще одно упражнение, будете отрабатывать друг с дружкой. Курсант Викторович, подойдите ко мне.
      Женя встала перед ним. Губы ее были поджаты, в глазах прятались слезы.
      – Вы умеете хлопать в ладоши?
      – Просто так?
      – Да. Вот просто так – хлопните перед собой. Хорошо – еще раз, только побыстрее. А теперь смотрите:
      в руке у меня ничего нет, пистолет в кобуре на боку. Вот он. Ну, кобуры у меня тоже нет, а вместо пистолета... дайте, что ли, расческу. Спасибо. Вот, сую за пояс. Теперь вы можете хлопать в ладоши...
      – А почему вы не возьмете этот? – показала Катя.
      – Потому что мне придется направлять его в сторону живого человека. Правило номер два никогда не направлять оружие – пусть разряженное, пусть вообще безопасное – в друга. Только во врага. Запомнили?
      – Запомнили.
      – Итак, приступаем. Женя...
      Женя, напряженно выждав секунды две, хлопнула – и ладони ее обхватили руку Алексея с зажатой в ней расческой.
      – Ух ты! – сказала Чижик очень громко.
      – Еще? – предложил Алексей. – Постарайся меня обмануть.
      – Поняла...
      Женя снова хлопнула, сделав обманное перед этим движение, и хлопнула повыше– однако рука Алексея опять оказалась между ее ладонями.
      – Собственно, это все, – сказал он. – Потренируйтесь. Рразоидись! Саша, пока не уходи. И вам. Женя, мне надо сказать пару слов.
      Он дождался, пока горизонт очистится.
      – Вы слишком зажаты. Женя. Из вас может выйти очень хороший стрелок, но для этого вам нужно научиться расслабляться. Вы вообще-то хулиганить умеете? Вести себя свободно? Разбить в училище окно и удрать – сможете? Хотя бы мысленно? Вот вам задание на неделю: совершить один безрассудный поступок, а на следующее занятие кружка прийти, выпив бокал вина. Ясно?
      – Да... но я, наверное...
      – Придете обязательно. В вас заложено все, что потребно хорошему стрелку, – нужно себе просто разрешить. А пока бегите, вы тоже устали.
      – Спасибо, Алексей Данилович... но я, наверное, все-таки не приду... До свидания.
      Она повернулась и ушла – маленькая, прямая и гордая. Алексей покачал головой, повернулся к Сане:
      – Сестренка, я вот думаю: как ты смотришь на то, чтобы прокатиться завтра до Салтыковки и обратно?
      – Н-не знаю... – Санечка нахмурилась. – А зачем?
      – Хотя бы просто положить цветы на могилу. Ну и... всякое такое прочее. Может быть, пожелаем мы с тобой дом восстановить – хвать, а место занято? Они же там уверены, что ты круглая сирота и что это почти то же самое, что круглая дура. Вот мы и проведем, как это называется, демонстрацию флага. Как ты считаешь?
      Санечка никак не считала. Она даже не могла бы сказать, хочет она еще раз увидеть родные края или не хочет. Но их, родные края, положено любить и видеть во сне... и так далее. Не испытывала она никакого душевного трепета от предвкушения вновь пройтись по единственной – правда, длинной – улице села от церквушки при кладбище до заваленного, наверное, снегом родного пепелища – в самом что ни на есть прямом и грубом смысле этого слова. И ехать: три часа на электричке, полтора на автобусе...
      – Поедем, – сказала она.
      – Отлично. Но только встаем рано – без четверти шесть.
      – Да, я знаю... Я даже могу тебя разбудить, в дверь постучать. Хочешь?
      – Не надо. – Он тихо засмеялся. – Уж просыпаться-то я умею и сам. А вот чайник – поставь...
      Проходя мимо приоткрытой двери чужой комнаты, Санечка услышала чужой разговор:
      –...только голос его услышу, как уже мокрая. И дура дурой. И ведь понимаю, что...
      – Ничего ты не понимаешь...
      Она быстро прошла дальше, чтобы не услышать ненароком чужих тайн. Или гипотез.
      Можно было найти машину: с водителем, хорошо ему заплатив, или без водителя – Алексей даже предварительно договорился об этом на соседней автостоянке. Можно было даже купить задешево подержанную развалюху. Но тихий голосок из-за правого плеча сказал: не надо. В дороге старайся быть рядом с другими, с посторонними людьми... И Алексей послушался совета.
      Он взял из ружейного ящика старенький потертый «Марголин», перебрал его, вычистил и смазал. Набил две обоймы. Сунул в карман еще три коробки с патронами. Выносить оружие и боеприпасы за пределы тира законами строжайше запрещалось, но... Но.
      В своей комнате он лег на кровать и заставил себя уснуть до полуночи. Проснувшись, он сел, прислонился к стене – и стал чего-то ждать в темноте. Ромб тускловатого света от уличного фонаря неподвижно лежал на потолке.
      Днем уже капало с крыш, но за ночь тротуары и дороги успевала обтянуть ледяная шкурка. Алексей и Санечка добрались до вокзала с небольшим приключением: автобус занесло на повороте и выкинуло на полосу встречного движения – слава Богу, пустую. Алексей сжал зубы. Это могло и не быть случайностью...
      Билеты он взял не на электричку, а на отходящий десятью минутами раньше иркутский поезд. Озерск был довольно большим – почти стотысячным городом, и все поезда там останавливались.
      В купе спала старушка. Они тихо, не будя ее, сели на противоположную полку. Санечка скоро задремала под монотонный перестук, а Алексей сидел, глядя куда-то мимо проплывавшего грязно-белого неряшливого пейзажа, и никак не мог понять, о чем думает. Будто бы думал он на иностранном языке.
      Санечка шевельнулась, щека ее передернулась, она что-то сказала невнятно. Потом – привалилась к плечу Алексея и замерла. Он скосил глаза и посмотрел на нее. Теперь он знал, что к Еванфии можно было не ехать: он видел кесаревну тогда, накануне исчезновения. Лицо спящей у его плеча девушки несомненно было лицом той самой шестилетней девочки – в венке из желтых лилий... Но не выпрыгивать же теперь из поезда, не рвать же стоп-кран?..
      Автобус «Озерск– Глыза», проходящий через Салтыковку, отходил от вокзала через полчаса. Они немного погуляли по окрестностям. Озерск был городом старым, купеческим, но запущенным до последней степени. В нем было по-настоящему грязно даже зимой. Ярким пятном в пейзаже оказались разве что новые ворота рынка, сложенные из желтого кирпича в виде триумфальной арки. Какие-то местные скульпторы колдовали над цементным барельефом, где можно было различить гроздь винограда и чью-то толстую задницу – символ материального благополучия.
      У ворот в киоске с гордым названием «24 часа» торговали всяческими водками, хлебом, колбасой и консервами. Алексею бросилось в глаза название на жестяной банке: «Мясо рулек».
      – А кто такие рульки? – спросил он.
      – Не знаю, – ответила тощенькая киоскерша. Купите, попробуйте.
      – Ничего себе, – сказал Алексей. – Помру – и не буду знать от чего.
      – Как помрете?! Как это помрете?! – возмутилась киоскерша. – Они у нас свежие!
      Алексей посмеялся, но купить предпочел батон, палочку салями и литровую бутылку «Спрайта».
      Цветочный киоск тоже был уже открыт, и Алексей приобрел большой букет белых хризантем.
      В автобусе Санечка уже не спала и рассматривала окрестности со странным выражением: будто про себя укоряла их за что-то.
      – Кто на Салтыковке?..
      – Мы.
      Указатель: «Салтыковка – 0,3». Но ничего не видно с дороги из-за голых берез и густой высокой черемухи...
      Могила Еванфии была на самом краю кладбища, у задней ограды. За оградой валялись припорошенные снегом старые венки. Алексей присел около жестяного памятника, на котором все было неправильно, кроме даты смерти. Смел снег с холмика, положил цветы. Как ты там? – спросил тихо. Алешенька... холодно, холодно мне... как же тут холодно... Подошла и встала рядом Санечка. Ах, девочка моя, ах, донюшка, ах, свет мой ясный. Отрада... повзрослела-то как сразу... Алексей покосился на Санечку: слышит или нет? Но та, кажется, не слышала. Прощай, тетушка Еванфия, подумал он, уходим мы скоро – туда. Не увидимся больше. Прощай. Прощай и ты, отозвалась Еванфия вдруг спокойно и светло, иди и береги ее. Отраду нашу, а я уж полежу тут... не думай обо мне и даже не вспоминай. Привыкла я – покойно... Прощай. Прощай, – Алексей встал.
      В этот момент Санечка вздрогнула. Алексей не касался ее, но – почувствовал это. И какое-то далекое – ближе, ближе – скольжение за могилами, за непрозрачными заснеженными кустами, за сугробами, за низкими елочками, за оградами... осыпался с ветки снег, взлетела ворона...
      Шагах в пятнадцати из-за могилы вышла и остановилась большая серая псина. Пасть ее была приоткрыта, верхняя губа задралась и подрагивала. Глаза смотрели как бы мимо людей и – были неприятно мутные, с этакой тухлятинкой. Следом вышла вторая точно такая же, странно задирая голову, будто пыталась почесать затылок об оградку.
      – И вон... – прошептала Саня.
      Слева стояли еще три собаки – простые деревенские дурочки-пустолайки. Но сейчас они молчали и так же смотрели мимо людей. Шерсть на мордах их смоклась в сосульки.
      Алексей посмотрел направо. И оттуда приближались несколько псов – шли медленно и упорно, глядя куда-то чуть в сторону.
      Взяли в кольцо. Хорошо, что сзади забор.
      Он осторожно отодвинул Санечку под левую руку, достал пистолет. Опустил предохранитель. Шесть патронов. Целей – девять.
      Собаки бросились – молча. Все сразу.
      За две секунды Алексей выпустил четыре пули. Он стрелял расслабленно и неторопливо – точно так, как учил вчера девушек. Тонкая пулька «Марголина» (по иронии судьбы точно такая же, какими стреляли древние револьверы «велодог», предназначенные специально для того, чтобы велосипедисты могли отстреливаться от дурных собак) не способна была ни остановить, ни отшвырнуть несущуюся тварь, и уже мертвые собаки пробегали несколько шагов и даже пытались прыгнуть. Но прыжок у них не получался...
      Он пристрелил самых опасных, на его взгляд: больших серых, похожих на волков, голенастую черную, в недавних предках которой имелся доберман, и белую в пятнах дворнягу, огромную просто по капризу природы. Но и остальные дорогого стоили, и Алексей с трудом отбил их первый наскок, расшвыряв короткими ударами ног и локтей. Они вскакивали и снова бросались, будто не понимали боли, и он выпустил последние два патрона, приготовившись орудовать пистолетной рукояткой, но оставшиеся собаки, те самые дурочки-пустолайки, вдруг словно бы опомнились и с визгом бросились врассыпную. И с громким криком ужаса с недалекого креста стремительно взвилась, забыв поджать лапы, ворона, просидевшая там, вопреки основным вороньим правилам жизни, всю эту громкую и страшную схватку.
      Кто-то освоил и в этом мире малое, но очень полезное умение: повелительно говорить со зверьем и видеть чужими глазами...
      И этот кто-то только что весьма умело провел разведку боем и теперь знал, наверное, все, что хотел знать.
      Санечка шумно, со всхлипом, вобрала воздух. Ее начало трясти.
      К ним уже бежали какие-то люди...
      В кабинете директора совхоза, который теперь назывался акционерным обществом, их напоили горячим чаем. Директор, Анатолий Петрович, лысый жилистый мужик лет пятидесяти, показался Алексею человеком честным и обстоятельным. Обретению Санечкой брата он искренне обрадовался и даже (под незаметным нажимом Алексея) «вспомнил» приезжавшую в гости к Еванфии золовку... Совхоз в его руках не процветал, но и не тонул, уверенно барахтался в волнах и имел хорошие перспективы. Выплачивать Санечке стипендию он, может быть, и хотел бы, но пока не мог себе позволить – однако хозяйственный пай ее готов был выкупить в рассрочку на пятнадцать лет. Получалось примерно двести пятьдесят тысяч в месяц. И на земельный участок под застройку никто не претендовал, это была Санечкина неприкосновенная собственность, в чем Алексей мог убедиться: вот она, бумага... А что касается собак... ну никогда такого не было, просто даже не верится. Санечка почти не пострадала от укусов, порваны оказались только пола и рукав старой шубки; у Алексея оказались разодраны и рукава куртки, и обе штанины, на левой икре был выдран приличных размеров клок кожи; царапин же и мелких ранок от зубов было множество. Прибежавшая фельдшерица только ахнула – но перевязала быстро и грамотно, хотела вкатить противостолбнячную, Алексей сказал: привит еще на семь лет вперед.
      Заглянувшему пожилому милиционеру Семену Семеновичу Алексей предъявил оформленную по всем правилам лицензию на оружие. Да Семен Семенович и не имел претензий – так, для порядку...
      Потом Санечка и фельдшерица – как оказалось, племянница директора – уселись зашивать порванную одежду, а сам директор и Алексей, натянувший на себя какой-то немыслимый меховой полукомбинезон, случившийся в директорском шкафу, вышли покурить.
      – Я понимаю, чего ты приехал, – сказал директор. – Сироту, мол, всяк обидеть норовит... Не обидим, не бойсь. Ты сам-то получше за ней смотри, там, в городе, – как бы чего не того. Хорошая уж больно девка, жалко будет. Щас таких перестали почти и делать-то...
      На автобус чуть не опоздали: даже махали и кричали вслед, и, тронувшийся, он притормозил, дождался и открыл заднюю дверь. Можно было, конечно, и опоздать, директор предлагал довезти на машине до Озерска, но Алексей отнекался. И вот теперь, усевшись на заднем сиденье над горячим мотором, он испытал прилив беспокойства: если охота началась, не рискует ли он невинными людьми, что вокруг него... Он сознавал, что люди эти, обитатели пространств Велесовой кузни, существуют не вполне, что во многом они не более чем плод воображения и самого старого Белеса, и его, Алексея, – но вот что-то очень сильное, проснувшееся где-то внутри, заставляло его относиться к окружающим полуфантомам так же, а может быть даже и нежнее, чем к несомненным людям.
      Возможно, он сделал ошибку, что не задержался и не воспользовался предложением директора: тогда он рисковал бы только одним водителем, а так... В автобусе сидело десятка полтора человек; отсюда, сзади, Алексей видел только платки да дешевые кроличьи шапки. Лишь на переднем сиденье располагалась явно зажиточная парочка: элегантная дамская шляпка из норки и мужская бобровая ушанка...
      – Алеш... – тихо сказала Санечка. – Я тебе раньше не говорила... у меня что-то с глазом. Перед Новым годом началось. Потом вроде бы прошло. Яркий свет. Яркий желтый свет. Все застилает. Обычно когда разволнуюсь. Там, на кладбище... а теперь вот опять. Врач велел лечиться, а я, как дура набитая...
      – Раз велел, будем лечиться, – сказал Алексей. У него самого нервы были напряжены до предела. Что-то вот-вот грозило произойти.
      Грозило... Слева, со стороны недалеких низеньких гор, очень быстро неслись, стелились, накатывались белые поверху и уже непоглядно-черные снизу клубящиеся облака. Яркая даже при свете еще не скрывшегося солнца молния пробежала под тучами, взрывая мрак. Люди обернулись на нее, кто-то привстал, чтобы лучше видеть. Молния сверкнула второй и третий раз, долетел сухой звонкий гром. Потом облака замерли на какое-то время, и Алексею показалось, что все вокруг стало близким и плоским рисунок на стенах туннеля, трубы, в которую все глубже и глубже, без шансов вернуться, начинал всасываться автобус... сейчас эта картинка поползет назад, быстрее, еще быстрее, сменится другой, третьей – мелькание, – и дальше не будет уже ничего, кроме шершавой каменной стены и грубых швов с потеками цемента...
      Он стряхнул наваждение. Туча приближалась. Сейчас начнется метель. До Озерска было километров тридцать – тридцать пять.
      Снег догнал и ударил сзади. Автобус качнуло. Окна сразу же залепило снаружи, изнутри они запотели. Стало по-настоящему темно. Водитель включил дворники и снизил скорость. От окон потянуло холодом. Впереди в свете фар клубилось непонятно что. Молния раскололась над головами страшный гром сразу же за вспышкой, заставившей пылать голубым огнем летящие хлопья. Алексей оглянулся. Два красных вихря летели следом. Автобус уже еле полз. Алексей подвинулся к окну, протер стекло. Черную дорогу низко перелетало бесконечное белое кружево. Оно становилось все плотнее и плотнее.
      – Как красиво... и как страшно, – прошептала Санечка.
      Местами по какому-то капризу ветра снег переметал дорогу, образуя плотные и пока еще невысокие поперечные и косые валы, – но прошло всего несколько минут... Автобус с натугой преодолевал их, раскачиваясь и завывая. Странно – с момента, когда началась метель, встречные машины куда-то исчезли... Ощутимо похолодало.
      Снег на минуту как будто перестал, хотя мрак сгустился. Почти прямая вертикальная молния врезалась в одинокую старую березу, стоящую в сотне шагов от дороги. На миг дерево будто опутала ослепительная паутина. Потом все померкло, и красноватый огонь, взметнувшийся из расщепленного ствола, казался тусклым.
      – Господи Боже, Господи Боже, Господи Боже... громко бормотал кто-то впереди.
      Ветер ударил в бок автобуса с такой силой, что наклонил его и развернул почти поперек дороги. Мотор заглох, и тут же погасли фары. Правое заднее колесо то ли спустило, то ли соскользнуло в канаву. Накренившись, автобус замер.
      Стало слышно только, как ревет ветер и как потрескивает, остывая, двигатель.
      Стартер несколько раз бессильно взвывал, будто бросался грудью на непреодолимую ледяную стену. Потом водитель, кряхтя, выбрался из своего кресла и встал в проходе. Был он толст и как-то нелеп.
      – Мужики, – сказал он, – а ведь толкать надо. Тут метров сто, и начнется спуск. Заведется с толкача.
      – Аккумулятор хороший иметь надо, – буркнул кто-то. – За что платим? Пешком дешевле ходить.
      – Да нормальный аккумулятор... не знаю, что и думать. Может, от грозы?.. Мужики, померзнем ведь, если застрянем. Толкнем, а?
      – Черт, так и думал, что какое-нибудь говно выплывет, – пожаловался кто-то и встал. – Пошли, что ли.
      – Ты со мной, – тихо сказал Алексей. – Не отходи ни на шаг. Понимаешь? Ни на шаг.
      Ему представилась картина: скользящий под неведомый уклон автобус, и в заднем стекле – белое пятнышко лица...
      – Я хотела тебе шапку дать, – сказала Санечка. Ты замерзнешь.
      Алексей усмехнулся. У Санечки была белая вязаная шапочка.
      Водитель открыл заднюю дверь. Оттуда дунуло таким лютым холодом, что Алексей крякнул от удивления.
      В передней части салона тем временем начался скандал.
      – Тебе что, козел, особое приглашение требуется? – Мужичок в черном тулупчике нависал над дорогой шапкой, которая упрямо отворачивалась к окну. Наели хари на наших харчах... ну, идешь? Идешь, сучара?
      – Ему нельзя, – тихо кричала женщина, – ты что, не видишь, он старик, у него больное сердце...
      – Не бзди, мамаша, от свежего воздуха еще никому не плохело...
      – Костя, не смей! Не пущу! – Женщина вскочила, вцепилась в своего. Тот поднимался: действительно, лет шестидесяти мужчина... Выходящие приостановились, оглядываясь.
      – Ты, тулуп! – рявкнул Алексей, поднимаясь. – А ну – работать! За порядком шофер последит.
      – О, защитничек... ну, щас... Да ладно. Сиди уж, падаль. Ничо, скоро мы вас всех – как в семнадцатом...
      Минуя Алексея, он подчеркнуто смотрел в сторону, но по Санечке неприятно прошелся взглядом.
      Ветер, может быть, и не валил с ног, но все тепло из-под одежды выдул на счет «раз». Лицо стянуло холодом, ресницы все время слипались. Вмиг одубели пальцы в тонких перчатках.
      Одиннадцать человек пристроились сзади мертвого автобуса, уперлись кто куда – и, придыхая: «...три!» – стали выталкивать его из кювета. Холод пропал – только дыханием обжигало горло. Потом ниже горла... Постепенно тяжелая махина раскачалась и выползла на полотно дороги. Не останавливаясь, ее покатили вперед. Медленно, медленно... быстрее. Дорога, кажется, действительно намеревалась пойти под уклон. Наконец уже все бежали, только придерживаясь за машину. Ветер свистел натужно. Под ногами взвизгивал круто схваченный, утрамбованный влет снег.
      Не останавливаясь, автобус притормозил. Бурлаки по одному стали запрыгивать в открытую дверь. Алексей видел, что черный тулупчик пропускает всех вперед, и потому сам не торопился. Вот они остались втроем: тулупчик, он и Саня. Вновь налетел плотнейший заряд острого, как осколки стекла, снега. «Алеша!» – крикнула Санечка, но он прекрасно видел и сам: в руке у тулупчика был нож, а глаза его были мутные и смотрели мимо, как у тех собак – на кладбище.
      Алексей сам не ожидал от себя такой вспышки гнева. Не к этому несчастному идиоту, конечно... Он дождался, когда тулупчик нанесет удар – в живот, с рывком вверх, – повернулся боком и, захватив его руку, ударил ее о колено, ломая кости. И, не отпуская кисть сломанной руки, обвел негодяя вокруг себя, на завершении полукруга сделал ему подсечку и отправил лететь дальше, под колесо медленно катящегося автобуса. Сам же, почти не прерывая движения, подхватил обомлевшую Санечку, подсадил ее в дверь и вскочил следом. Автобус встряхнуло... Хруст и вскрик никто не услышал.
      Дверь с лязгом закрылась. Автобус медленно катился, переваливаясь.
      – Алеша... – прошептала Санечка; зубы ее стучали. – Алеша, ты же его... Не я, – еще тише прошептал Алексей. – Ты видела его глаза?
      Санечка помедлила.
      – Да. Я... испугалась. Они были... неживые. Как у тех собак.
      – Я потом тебе все объясню, – прошептал Алексей. – Это все очень сложно... Их бросило вперед, автобус затрясло, под сиденьем зафыркало: водитель запускал двигатель. Потом раздалось несколько глухих взрывов, они слились – мотор заработал. Дружелюбное гудение наполнило салон. Водитель остановил автобус и несколько минут газовал на месте, разогревая мотор и на всякий случай подзаряжая аккумулятор. Пожилая дама в меховой шляпке подошла к Алексею.
      – Спасибо вам. Мне показалось, что уже никто не способен... а муж – он правда очень болен...
      – Да что вы. Все в порядке... Кажется, становилось светлее.
      Наконец, скрежетнув шестеренками, автобус уверенно онулся вперед. Небыстро, подпрыгивая на снежных абах, он скатился под уклон, потом начал карабкаться вверх. Ветер уже не выл так страшно, и снег падал редкий и мелкий.
      Как ни странно, пропажи тулупчика никто не заметил. Или не захотел заметить...
      Когда показались корпуса вонючего завода и мерзко-розовые дома заводского поселка, метель прекратилась, через минуту засияло солнце. Оно висело, окутанное дымкой, над ослепительной белой пеленой; чистейший снег сверкал так, будто светился еще и изнутри.

Глава четвертая

      В жарком поезде, за плотно запертой дверью Алексей вдруг понял, что больше не выдержит без сна, и позволил себе упасть лицом на скрещенные на столе руки. Санечка, все еще ошеломленная и подавленная случившимся, молча сидела напротив и, кажется, смотрела в окно. Алексей не то чтобы был до конца уверен, но достаточно веско полагал, что в поезде ожидать нападения не стоит. Он уже играл и за своего невидимого – пока – противника, планируя за него удары и располагая засады на себя самого...
      Их, скорее всего, даже не станут ждать на вокзале. Сейчас враг сделает паузу, будет демонстрировать свое присутствие, беспокоить, чтобы истомить ожиданием, и чуть позже – легко прихлопнуть. И сделать это надежнее всего там, где Алексей и кесаревна вынуждены будут разделиться, а именно в общежитии. Полминуты расстояния – может оказаться достаточно для... для всего.
      Он уснул и тут же проснулся. Поезд колотило по стрелкам. Три часа просто исчезли – будто их не было.
      – Я хотела тебя будить, – сказала Саня. – Мы приехали.
      – Да. – Он распрямился. Потер руками лицо. За окном проплывал вечер – весь в фонарях и окнах. Как твой глаз?
      Саня потрогала глаз.
      – Ничего, – сказала она с сомнением. – Будто что-то там есть... но я его не вижу.
      – Что-то? Или кто-то?
      – Я... не знаю.
      – Но оно тебя беспокоит?
      – Сейчас нет. Но я... просто боюсь. Глаз... куда я без глаза?
      – Ну, этого ты не бойся, – сказал Алексей. – Медицина сейчас мощная.
      – Мощная... – Саня покачала головой. Показался вокзал: могучее темно-красное здание еще царской постройки. – Мощная, да дорогая.
      Алексей отпер дверь. В коридоре сгрудились выходящие пассажиры и те, кто продолжал путешествие, но желал размять ноги. Ничего подозрительного.
      – Вот это пусть тебя не беспокоит, – Алексей вернулся за Саней, помог ей надеть несчастную ее шубку. – У меня ведь на самом деле довольно много денег. Хватит на любое лечение. Просто мне надо будет забрать их у парня, который ими сейчас пользуется.
      Еще одна легенда. Не лучше и не хуже прочих. На всякий случай – для создания мотивировок.
      Перрон встретил их прозрачной волной холода. Было за двадцать пять – и похоже, что на этом падение всех термометров не остановится.
      У выхода с перрона сгрудились темные машины. Алексей махнул рукой парню в огромной рыжей шапке, сказал адрес.
      – Это где пожар, что ли, был? – уставился на них парень и сам себе ответил: – Ну да. Точно там. Десятка-то хоть при себе найдется?
      – Найдется, – кивнул Алексей, усаживая Саню и садясь сам. – А что за пожар?
      – Хороший пожар. Машин двадцать стояло. Но быстро сгорело – часа три, и все. Дом старый, перекрытия деревянные – труба. Ехал мимо – вот только что: дым, чад, девки ревут, конечно... одни только стены остались. Жалко, конечно, а что делать? Стихия.
      – Все живы? Никто не сгорел? – в ужасе выдохнула Саня.
      – Да откуда ж мне знать? Хотя... по новостям сообщали так: остались без крова... да. Про погибших не было. Точно, не было. Я бы заметил.
      – Слава Богу, – хором сказали Саня и Алексей. Потом Алексей, подумав, предложил: – Слушай, друг! Если там все так плохо... то отвези-ка нас лучше на Речной вокзал. А завтра уж мы с утра...
      – Ну... можно вообще-то...
      – Еще десять с нас.
      – А... Ну, тогда конечно. Только поедем не через центр, там сейчас такие крутые пробки...
      – Алеша, а к кому мы едем? – тихо спросила Саня.
      – К тому самому мальчугану, у которого наши деньги. Там не слишком комфортабельно, но тепло... да и еда кой-какая должна найтись. Как глаз?
      – Никак... Что же это такое делается, а? Алеша... Водитель через плечо посмотрел на них сочувственно:
      – И вещей, наверное, много было?
      – Все, – Алексей усмехнулся. – Осталось вот то, что на нас.
      – Ух ты... – Он отвернулся, но еще несколько раз пожал плечами, как бы ведя разговор сам с собой о странных пассажирах, которым вроде бы положено рыдать и рвать на себе волосы...
      – Ничего, сестренка, – сказал Алексей, тихонько пожимая Сане руку. – Живы – значит, еще побарахтаемся. Бояться нам с тобой нечего.
      – А я и не боюсь, – сказала Саня. – Мне только... шкатулку мамину жалко... а так... так больше и не жалко ничего...
      Об этой шкатулке Еванфия упоминала. Никаких свойств и значений у шкатулки не было, так память... благоуханный розовый кедр, и на резной крышке – миниатюра работы молодого Саввия Богориса: вид на горное озеро Ксифир. Тончайшая паутина трещин лежала на миниатюре...
      – Может, ее и вынесли, – сказал Алексей. – Если Птицы были дома, могли вынести. Найдется хорошо. Не найдется...
      Еще лучше, закончил он про себя. Тропа – это такое место, где лучше не иметь привязанностей. Даже ни к чему не обязывающих привязанностей к вещам.
      Казалось, что ехали долго. Упавший на город мороз – после оттепели – сделал улицы почти непроезжими. Вновь выползли и загромыхали страшные оранжевые пескометатели; под светофорами стояли долго и трогались с трудом; и на перекрестке двух не слишком оживленных улиц, озаряемая синими вспышками, воздвиглась авангардная скульптура «Умирающая газель».
      К Речному подъехали с необычной стороны, и Алексей даже не сразу опознал местность. Горели странного закатного света фонари, обманывающие сильнее всех прочих. Водитель помялся и взял только одну десятку из двух, протянутых ему. Кажется, он готов был отказаться и от другой, но это было бы совсем неприлично.
      Саня вдруг поняла, что еле передвигает ноги. Площадь у темной громады вокзала была странно пуста и светла, лишь вдали возле ярко освещенного киоска стояла парочка и что-то неуверенно покупала. Сане казалось, что они с Алексеем шли по голой, без декораций, сцене – перед полным залом, замершим в ожидании чего-то обещанного.
      Путь их лежал под аркой во двор и дальше – к стоящему отдельно, за высокими деревьями, четырехэтажному зданию. Первый этаж его был темен – там, видимо, располагалось казенное учреждение. На прочих этажах окна местами светились – но, по впечатлению, освещенных окон было меньше, чем в других домах.
      – Вот и пришли, – сказал Алексей. – Сейчас на третий этаж... вон, окошко светится – наше...
      – А удобно? – вдруг засомневалась Саня. Устав, она всегда начинала испытывать сомнения во всем, знала за собой такую особенность – и все равно предпочла переспросить.
      – Вполне...
      Подъезд был полутемен и грязен. Сане показалось, что своим золотым пятном она заметила какое-то волнообразное струение над самой лестницей – сверху вниз, – но, как всегда, взглянув туда, она отвела пятно в сторону и ничего странного больше не увидела.