Времена выбирают - Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга первая

      – Мы устроим вам новоселье, и вы нам все расскажете! – с энтузиазмом воскликнула Валентина Михайловна. – У нас весело, вы не думайте.
      – Наоборот. Я был уверен, что у вас весело.
      – Вы уж извините, Алексей Данилович, я вас заговорила, а мне еще столько писать... В общем, комендант самое раннее в четыре появится. Вы тут пока осмотритесь...
      – Конечно, – улыбнулся Алексей. Он давно не улыбался так много и с таким удовольствием. Жители Велесовой кузни могли быть вполне приятными людьми – хотя временами и странными...
      Оставшись один, Алексей сел за стол, положил голову на руки и задумался. Последний месяц, месяц пути и поиска, обошелся ему недешево. Запас сил был почти исчерпан. Несколько раз его выносило за грань срыва, и только случай, лихость, чудо и чутье позволили ему сохранить лицо – в обоих смыслах, прямом и переносном.
      Но иногда ему нужно было вот так, в буквальном смысле, – забиться в нору и привести в порядок взъерошенные мысли, чувства и ощущения.
      Итак, почти на месте. Да что там почти – совсем. Путь оказался быстр, хотя и длинен, куда длиннее, чем это можно было себе представить. Однако тропинка сама ложилась под ноги, поворачивалась... и самое трудное началось уже тогда, когда тропинка вроде бы привела куда надо. Ох, и постарался же старец Белее в свое время... Вдох... выдох... вдох... Непостижимое для воображения место – эта Велесова кузня.
      Никто не способен ее описать, никто не может проложить в ней несомненный путь. С каждым шагом по недрам ее перед идущим вскрывается новое пространство, каждый поворот преобразует видимый мир. Нет лучшего места, чтобы скрыться...
      И хотя ты знаешь твердо, что все вокруг не более чем видимость, относиться к этой видимости надо со всей серьезностью. Благо, что карты и ключи Домнина позволяли многое важное: и различать среди всей видимости ту, которая прикрывала реальные препятствия, и говорить со странными людьми, обитающими в недрах кузни, на их темы – пусть и не понимая всего, но не позволяя собеседнику догадаться, что ты не понимаешь... и кое-что еще...
      Так, например, он узнал Еванфию – на глубине в три аршина. Она лежала там, вдали от всего, одинокая и невыразимо несчастная. С нею трудно было говорить, потому что она почти сошла с ума от этого последнего одиночества. Еванфия не знала, что ее погубило, не успела понять... она слишком отвыкла от чародейства здесь, где серебро используют для украшений, за словом не следят по причине полного его бессилия... зато железо не горит даже раскаленное докрасна.
      Может быть, это искупает все прочие недостатки здешних мест, вяло подумал Алексей.
      Он расслабленно встал, отпер один из зеленых шкафов. Вынул винтовку. Руки сами (хвала чудесным ключам Домнина!) открыли затвор, вставили обойму... короткие и точные движения. Дальше по коридору... выключатель. В конце коридора загорелся свет. Будто бы три силуэта показались там на миг... но именно показались. Рябые щиты с черными тарелочками мишеней.
      Алексей очень быстро вскинул винтовку к плечу, выстрелил, перезарядил, выстрелил... Подсознательно он ожидал, что звук будет более громкий. Расстреляв обойму, он подошел к мишени. Черный кружок в центре ее был разлохмачен.
      Хорошо.
      Он знал, что точно так же будет стрелять из любого другого оружия. В конце концов, все это условность и почти что видимость... Ствол винтовки лишь чуть нагрелся.
      Но, наверное, выстрелы его все же немного оглушили, потому что шагов по лестнице он не услышал, и лишь вернувшись в свой кабинет, обнаружил там трех девиц, похожих, как сестры.
      – Здравствуйте, – протянула одна, а остальные подхватили: –...вуйте, вуйте.
      – Здравствуйте, красавицы, – согласился Алексей. – И кто же вы такие здесь?
      – А мы... вот... записаны. Я Колмакова, а это Швец, а это Сорочинская.
      – Нас Кузьма Васильевич в стрелковый кружок записал, – сказала Швец.
      – Понял, – кивнул Алексей. – Раз записал, будем заниматься. С той недели начнем.
      – А вы наш новый военрук? – спросила третья, Сорочинская.
      – Так точно.
      – А как вас зовут?
      – Алексей Данилович.
      – Очень приятно... приятно... – Все трое исполнили маленькие, карманные, реверансы. – Так вы нам скажете, когда на занятия приходить?
      – Расписание вывешу. А Кузьма Васильевич когда занятия проводил?
      – По пятницам, после шестого урока...
      – Может быть, так и оставим. Ну, бегите, мне тут еще все закрывать и на сигнализацию ставить.
      – Ага. До свидания (досвида!.. досда!..)! Если что понадобится, то нас спрашивайте!
      Умчались. Легкая кавалерийская разведка. Алексей запер шкаф, потом кабинет, выключил свет, включил сигнализацию, запер обе двери в подвал и пошел в общежитие.
      Комната была что надо: узкая продавленная кровать с тусклым матрацем, две табуретки, полка на стене. Работала только одна розетка. Туалет был за тонкой перегородкой, и вода из бачка текла беспрерывно. Алексей бросил полученные простыни и полотенца на кровать, сел рядом и откинулся к стене.
      Так он просидел не меньше часа.
      Потом в дверь постучали.
      – Да, – сказал Алексей. – Не заперто. Вошел мужчина лет сорока пяти в спортивных штанах, но в пиджаке. Лицо его было того замечательного нехарактерного типа, которое носят в обыденности знаменитые актеры и проповедники: чуть смазанные черты, чуть простоватая мимика. Два-три штриха – и лицо взрывается характером. Потом эти штрихи убираются...
      – Здравствуйте, сосед, – сказал мужчина. – Вы заместо Кузьмы будете у нас работать? Давайте познакомимся. Я веду аккордеон и сольфеджио, зовут меня Юрий Петрович. В общежитии этом несчастном живу по причине временной бесквартирности, ибо погорелец.
      – Да вы что? – Алексей пожал ему руку. Алексей Данилович. Тоже бесквартирен, но по причине простой безалаберности. Ну, проходите, что ли...
      – У меня другое предложение. Вы пока еще не обустроились, гостей принимать не с руки – пойдемте к нам. Супруга будет рада. Чайку попьем...
      Даже временное обиталище четы Неминущих, Юрия Петровича и Ольги Леонидовны, тоже преподавателя музыки (и домоводства по совместительству), оказалось на редкость уютным и удобным для жилья. У хозяина были золотые руки, у хозяйки – отменный вкус и глазомер. Только подняв глаза к потолку, можно было понять, как на самом деле мала эта комнатка, в которой чудесным образом уместилось все необходимое для жизни.
      Сидели вокруг столика, сделанного из чертежной доски и подставки для телевизора, на удобных парусиновых стульчиках. Пили очень вкусный чай из глиняного чайника и таких же глиняных кружек, собственноручно хозяйкой созданных на глазах изумленного студенчества всего лишь за один урок обучения лепке. Разговаривали как бы ни о чем. Было просто чудесно.
      Но когда, наговорившись, – три часа как не бывало, – Алексей вернулся в свою пустую и гулкую, как старый барабан, комнатку, полную следов давних временных жизней, он вдруг понял, что здесь кто-то без него побывал: разумеется, не в грубом вещественно-телесном смысле... но своеобразный след злого присутствия зацепился за стены, остался на них, как невидимая глазом слизь... Алексея передернуло просто от брезгливости.
      Кроме того...
      Он понимал, конечно, что его обязательно найдут, но не думал, что это произойдет так скоро.
      До того, как он сам найдет то, что ищет.
      –...вылитый Том Круз! Он как из-за угла вышел с этой своей винтовкой, у меня сразу – ууп! И молчу, как дура. Таращусь. А он: вы кто такие, красавицы...
      – На Круза даже совсем не похож, – возразила Чижик. – Я его в коридоре видела. Он скорее Сюткина напоминает, только в плечах здоровый, как Арнольд. И походка такая... вот он просто идет, а понимаешь, что крадется.
      Санечка молчала. Новый военрук ее интересовал мало. Ей было жалко старого, и она уже дважды ходила его навещать. Кузьма Васильевич больше лежал, прогуливаться выходил только на балкон. Комната его была пропитана застарелым табачным дымом, на стене висели фотографии в рамках. Нельзя сказать, что Кузьма Васильевич скучал: жена его, тоже пенсионерка, работала уборщицей в какой-то фирме и уходила из дому после обеда часа примерно на три, взрослая дочь жила рядом, внуки забегали из школы поесть и сделать уроки, – но Санечке он бывал очень рад: не забывают старика... А сегодня вдруг снова дало знать о себе то золотое пятнышко в глазу.
      Санечка, придя с занятий, разложила учебники, конспекты – завтра предстояла контрольная по дошкольной педагогике. Это была такая интересная наука, в которой каждое дважды два равнялось доброму утру. Тем не менее готовиться и сдавать нужно... Санечка приступила к чтению и вдруг поняла, что левым глазом не видит ничего. Пятнышко не стало ярче, но оно приблизилось и расплылось в туманное, чуть светящееся облачко, и в этом тумане, ускользающие от взгляда, словно бы двигались какието фигуры и тени...
      Она прижала ладонь к глазу и так сидела долго, пока не прошел испуг. Потом она вспомнила про капли, стоящие в тумбочке. Она набрала немного прозрачной жидкости в пипетку, запрокинула голову и с трудом – рука тряслась, а глаз непроизвольно зажмуривался – попала куда нужно. Капли были едкими, жгучими, но они помогли. Сейчас она сидела, прислушиваясь не столько к щебечущим птицам, сколько к своему восприятию действительности. Там, где было и угасло туманное облачко, все предметы становились как будто чуть более выпуклыми и подробными, будто между ними и глазом кто-то невидимый держал невидимую линзу... да вот только подробности эти нельзя было разобрать, потому что линза отъезжала вбок, в ту сторону, куда сместишь взгляд.
      –...вот, а потом мы пошли к Машке Шершовой Домой, ну, ты ее знаешь, а у нее брат полгода как из армии уволился, тоже бывший офицер, служит в какой-то такой охране и уже машину купил, так он так на меня посмотрел...
      – И тоже похож на Тома Круза? – подколола Чижик.
      – Нет, – прыснула Сорочинская, – похож он больше на племенного бугая, но вот машина у него приличная, пятьсот двадцатая «BMW»...
      Сорочинская славилась тем, что знала все марки машин и могла авторитетно рассуждать о них часами.
      – А мне сон снился, – неожиданно для себя сказала Санечка. – Будто бы я-на свадьбе брата...
      – А откуда у тебя брат? – удивилась Чижик.
      – Нету у нее никакого брата, – объяснила Сорочинская. – Это-то и интересно.
      – Да. И все равно я знаю, что этот человек мой брат, зовут его Войдан...
      – Не бывает такого имени, – заявила Чижик.
      – Дай рассказать, – зажала ей рот Сорочинская. В кои веки раз наша принцесса решила что-то рассказать, а ты!..
      – Почему принцесса? – спросила Санечка.
      – Ой, да это мы тебя промеж собой так прозвали: ручки помыть, ушки помыть, шнурочки погладить... Рассказывай.
      – Я-то как раз нормально живу, – обиделась Санечка, – это вы в грязи какое-то удовольствие находите...
      – У меня мамка дома по два раза в день полы мыла, – тихо-тихо сказала Сорочинская. – И что она видела, кроме этого пола? А руки у нее какие стали... Да ладно тебе, я же не в обиду сказала.
      – Я тоже зря брякнула. Извини, Валечка. Ох... и все равно настроение пропало.
      – Ну расскажи-и... – протянула Чижик. – Ну, чего тебе...
      – Да там нечего рассказывать. Просто странный какой-то сон. Яркий, но ни о чем. Я так не умею рассказывать. Очень долго все куда-то идут. И я иду, но меня вроде бы не видят. Или делают вид, что не видят. И все чего-то ждут. Ничего не говорят, но почему-то понятно, что вот-вот – и начнется... Приходят в церковь. Красивая такая, из белого камня. Только почему-то крестов нет. На берегу реки. Там... ну, как в кино: священник весь в золотом, свечи горят, хор поет... и вот еще интересно: голоса вроде бы и слышны, а в то же время – полнейшая тишина. Как в кино в том же: изображение есть, а звук отключен. Священник брата венчает, и я вдруг со стороны вижу, что венчает-то он его – со мной... только с мертвой. Я – невидимая – это вижу, и я же – мертвая, старая там стою. А все видят какую-то другую...
      – Ну, мать, – сказала Сорочинская, – пора тебе замуж. А то насмотришься таких мультиков, и ку-ку.
      – Давай ее сосватаем за нового военрука, предложила Чижик.
      – Да ну его, – сказала Сорочинская. – Ни кола ни двора. Живет в нашей общаге...
      – В нашей? – почему-то удивилась Санечка.
      – Ну да. На втором этаже, в семейном крылышке...
 

* * *

 
      В своей пустой комнате Алексей застелил кровать, лег не раздеваясь поверх одеяла и стал смотреть в потолок.
      Похоже, надо было что-то делать, и делать как можно быстрее.
      Ах, Еванфия... как же ты позволила так задешево убить себя? А ты, Домнин многомудрый, – не догадался, что дойти до цели – это не задача; задача же – найти девицу среди сотен подобных ей...
      В легендах было просто: по щеке искомой особы ползла мушка, или катилась слеза, или птичка бросала отметину с большой высоты. Ничего подобного здесь ждать не приходилось. Даже прямой вопрос был здесь неуместен, поскольку кесаревна спрятана на совесть. И надо сейчас, не вставая с кровати, самому придумать способ распознать ее... причем распознать быстро, надежно и по возможности незаметно.
      Но ничего лучшего, кроме примитивного просмотра журналов, где обязательно должен быть указан домашний адрес студентки: село Салтыковка Озерского района (туда его вывели карты, и там лежала Еванфия), – он не придумал. Так что придется ждать завтрашнего дня. Он покосился на стены, все еще запятнанные невидимой слизью, и вдруг подумал, что это могли искать не его.
      Конечно же... Спать было нельзя.
      Алексей надел мягкие черные кроссовки и вышел в коридор. Было начало третьего.
      Большой дом спал. Здесь, не в точечном объеме каморки, а в ломаной линии коридора, – он почувствовал, как шевельнулись где-то глубоко угнетенные местными законами те малые умения, которыми он владел. Но – только шевельнулись... и тут же съежились, как нежные листья мимозы.
      Может быть, все складывается к лучшему, подумал Алексей. Самый надежный способ не вовремя выдать себя – начать тревожить тонкий мир. Будем просто внимательно слушать...
      Широко простирает уши свои отважник Пактовий в дела человеческие. Подпись: «Мих. Ломоносов». Что-то похожее было написано на траченном непогодой щите у ворот страшно вонючего завода... Алексей ехал в автобусе из Салтыковки на станцию Озерск, чтобы там сесть на электричку, и, проехав этот завод, автобус остановился, два парня с одутловатыми мордами просунулись в дверь и спросили хмуро: кому и сколько? Человек пять подали им деньги и получили по одной или по две пластиковых бутылки с прозрачной жидкостью, потом уже Алексей догадался: спирт... «А милиция у них купленная вся», – сказал один из покупателей, с ним как-то отчаянно согласились, автобус же тем временем катил дальше, по обе стороны дороги были заснеженные поля, очень далеко чернел лес и стояли грязно-розовые дома.
      Внизу в застекленной и зарешеченной каморке на медицинской кушетке спал милиционер. Спал бдительно: как ни тихо шел Алексей, он приподнял голову и посмотрел на него.
      – Ты кто? А, сообразил. Новый военрук?
      – Так точно. Извини, что разбудил...
      – Да я не сплю. Днем выспался.
      – Я вот тоже... Вообще не могу на новом месте, пока не привыкну.
      – Знакомо. Куришь?
      – Курю. – Алексей нырнул в карман, достал «Кэмел» – единственный здешний табак, который чем-то напоминал настоящий.
      – О, – согласился милиционер, Алексей наконец сосчитал его звездочку: младший лейтенант. – Богато.
      – Стараемся, – пожал Алексей плечами. Они немного подымили молча.
      – Как тут обстановка? – спросил Алексей.
      – Всяко, – сказал милиционер. – На праздники было тяжко, теперь вот двадцать третьего февраля да восьмого марта – тоже концерты ожидаются... А так ничего. Терпимо.
      – Понятно.
      – Через вход-то этот лезут отмороженные. Которые поумнее – тем девки из окон сами веревки бросают. Но это уже не наша компетенция. Ваша, скорее.
      – Ну да. Других забот нет.
      – Есть, наверное. Но и эта тоже. Ты еще новенький, а вот как начнет с тебя директриса стружку снимать...
      – Не начнет. Слабо.
      – Посмотрим. Из десанта?
      – Спецназ сухопутных войск.
      – Ого. И где служил?
      – Спроси лучше, где не служил. Даже на Северном полюсе – и то служил полгода.
      – Черта ты там делал?
      – А мы там охрану аэродрома дрессировали. Чтоб не оплывали от безделья.
      – Какого аэродрома?
      – Ну, был там аэродром. Истребители стояли. Чтобы, значит, «бэ-пятьдесят вторые» перехватывать над бескрайними просторами Арктики.
      – Серьезно, не свистишь?
      – А смысл? Ты же не девушка, чтобы мне тебя еще и очаровывать...
      Так они поболтали минут десять, потом Алексей зевнул, сказал: «Кажется, все-таки сморило...» – и поднялся на свой этаж.
      Все было ясно и так. Общежитие – отнюдь не неприступная крепость. Тем более от того противника, которого Алексей ожидал встретить. Но – следовало обязательно убедиться лично. Утром, пока не собрались преподаватели, он просмотрел журналы групп. Из села Салтыковка была лишь одна студентка, из группы двести второй "А": Грязнова Александра Горчаковна. Занятия военным делом с этой группой будут завтра шестым уроком. Дотянем до завтра, сказал себе Алексей, убирая журналы в шкаф и оставляя себе один: сто четвертой. Первый курс на "А" и "Б" не делился, на нем учились только те, кто поступил в училище после восьмого класса. И был он по сути своей всего лишь бегом рысцой по оставшейся школьной программе.
      – Не волнуетесь? – спросила через плечо завуч Раиса Ильинична.
      – А надо? – как бы забеспокоился Алексей.
      – Не обязательно, – махнула она рукой. – Уж вас-то они будут слушаться при любых обстоятельствах. Везет же некоторым...

Глава третья

      Звонок прозвенел как будто бы раньше времени. Алексей виновато развел руками:
      – Ну вот... не успел. С другой стороны, про отравляющие вещества вам и так все известно – тараканов же травите? – а про Африку кто вам расскажет? Да и наверстаем мы эти газы, не велика премудрость... Все, дамы. Не смею задерживать, поздно уже.
      – Спасибо, – прошелестела сидящая за первой партой совершеннейшая девочка с косичками. Глаза у нее были угорелые. – Как интересно...
      – И еще, девушки. Грязнова Александра Горчаковна есть среди вас?
      – Да, я... – Санечка подняла руку.
      – Задержитесь на секунду, если не трудно. Все, все, по домам. Урок окончен.
      Группа нехотя, словно выдираясь из дивного сна, стала собираться. Девицы видели перед собой неистово зеленые весенние саванны, распластанные вершины баобабов, медленно вздрагивающие в беге золотистые шеи жирафов, пронзительные крики по ночам...
      Алексей отошел к окну, ожидая, когда класс освободится. За окном у серых сугробов – неимоверно снежная выдалась эта зима – топтались двое парней.
      – Да, Алексей Данилович? – подошла Санечка.
      – Александра Горчаковна, я правильно прочитал ваше имя? – спросил Алексей.
      – Правильно, – сказала Санечка.
      – Извините, а откуда вы родом?
      – Из Салтыковки. Это Озерский район, триста километров отсюда.
      – Я знаю. Вашу маму не Еванфией Тихоновной зовут?
      – Да... Откуда вы?..
      – Тесен мир... Получается, Александра, что я ваш сколько-то-юродный брат. Ваш папа был двоюродным братом моей тетушки Валентины, которая меня вырастила. Имя у него редкое: Горчак Гурьевич, – вот и запомнилось. Он ведь умер... давно?
      Санечка смотрела на Алексея, часто моргая. Лицо ее не выражало ничего.
      – Или я ошибся? – забеспокоился Алексей. – Не должно: Салтыковка одна, да и маленькая она...
      – Мама тоже умерла, – с трудом сказала Санечка. – Полгода прошло.
      – Боже, – сказал Алексей.
      – Вот. И дом сгорел... все сгорело...
      – Постой, сестренка, – нахмурился Алексей. – Как же ты живешь?
      – Да вот – живу. Был пай... за землю... ну, там еще... Понемножку хватает...
      – Понемножку – это как?
      – Мало, если честно. – Санечка изобразила короткую улыбку. – Я тут подрабатывала еще...
      – Все, – твердо сказал Алексей. – Не о том говорим. Этой проблемы у тебя больше не будет, забудь. Ах, как хорошо, что я тебя нашел!
      Шум это приятное происшествие наделало изрядный. Все было как в лучших мексиканских сериалах. И только Санечка, про которую девчонки думали, что это она просто пришибленная внезапным счастьем, а потому такая совсем невеселая, думала о другом.
      В том ее необычном сне – да, у нее был брат. Но тот брат ее был совсем другой человек, не Алексей. Но и Алексей присутствовал тогда на свадьбе. Он стоял за ее правым плечом.
      На Алексее надет был ослепительно-белый фрак. Или не фрак, но что-то с фалдами. Зачем такой белый? – спросила она там, во сне, и Алексей ответил серьезно: чтобы видно было сразу, откуда стреляли...
      Сон этот, что необычно для сна, не бледнел и не забывался, а напротив – становился как бы кусочком настоящей жизни, втискивался в какие-то промежутки между недавними событиями и сам грозил стать источником событий.
      Прошел всего вечер и день, а все, решительно все изменилось. Не снаружи, внутри. Теперь Санечка удивлялась себе, как это она могла жить без особого страха, зная, что в мире нет никого, кто бескорыстно к ней участлив, на кого можно положиться, опереться... и понимала, что все это время страх – да что там страх, смертный ужас перед жизнью – жил в ней, но она так к нему привыкла, что перестала узнавать и давала ему другие имена.
      Между тем Алексей разрывался: одна часть его, заметно большая, требовала немедленно хватать свежеобретенную «сестру» в охапку и нестись обратно, пока еще есть время; вторая, о существовании которой он подчас забывал, но которая сейчас предъявляла себя во весь рост, говорила твердо и веско: ни одного несомненного доказательства того, что Александра Грязнова и есть искомая кесаревна, не предъявлено если не считать имени, которое, как известно, есть субстанция непостоянная. Действовать следовало только наверняка, и ошибка даже с одним процентом вероятности недопустима... И с этим нельзя было не согласиться.
      Но – время, время, время...
      Он понимал, что сейчас даже минута могла многое значить. Между тем вести себя следовало так, чтобы никто не догадался бы о тех часах, которые упрямо и неумолчно тикают и в тебе, и вокруг тебя.
      Была пятница, вечер, время стрелкового кружка. Алексей уже знал, что стрелковая команда в училище традиционно сильна, кубки ее, грамоты и вымпелы занимали целый стенд – вкупе с фотографиями. Видеть юных будущих учительниц младших классов и воспитательниц детских садов с винтовками и пистолетами в руках было диковато, но к подобным вещам Алексей уже не то чтобы привык – привыкать было некогда, – а как бы отвел им нишу. Там они и существовали, в этой специфической нише, – по своей логике и своим законам.
      Последние три года по разным причинам – и по банальной бедности, и по старости и нездоровью Кузьмы Васильевича – команда на соревнованиях не выступала – да и проводились ли те соревнования?..
      – Вольно. – Алексей обошел строй: шестнадцать девушек, пожелавших приложиться к полированному ореху и черному эбониту ружейных лож; остался доволен. – Уважаемые госпожи курсантки! Есть ли среди вас те, кто раньше участвовал в стрелковых соревнованиях?
      Таковых оказалось двое: посещали спортивную школу Настя Гребенюк и Ирочка Полежаева.
      – А кто ни разу не держал в руках оружие? Трое смущенно вышли вперед: Оля Примакова, высокая и чуть неуклюжая, медлительная – задержавшийся подросток; Валя Чижик; Катя Слащова, смуглая метиска; все из группы Александры – сказывалась реклама.
      – Отлично. Остальные, как я понимаю, иногда понарошку постреливали?
      Так и оказалось: у кого-то был стрелковый кружок в школе, кто-то учился стрелять из охотничьего ружья дома, кто-то просто навещал тир.
      – Вот и хорошо, – сказал Алексей, доставая из оружейного ящика пневматический пистолет и такую же винтовку.
      – Воздушки, – разочарованно сказал кто-то в строю. – Сморкалки.
      – Попрошу без оскорблений, – сказал Алексей. Во-первых, чтобы вы знали: самое дорогое серийное оружие сегодня – это пневматическая шведская винтовка «Торсин». Да и наши, как вы, леди, изволили выразиться, сморкалки – тоже на многое годятся, хотя и после некоторой доработки. Да и без доработки...
      Он зажал губами несколько пулек и, со скоростью автомата перезаряжая пистолет, произвел семь выстрелов. На чистом листе, повешенном среди мишеней, появился маленький кружок. Восьмую пульку он послал в его центр.
      – Как сказал один знаменитый самурай, человек не должен зависеть от длины своего меча. С поправкой на специфику скажем так: стрелок не должен зависеть от калибра своего оружия. Главное – попадать туда, куда нужно, а не туда, куда получается. Если я все правильно понимаю, государыни, спортивной славы вы не ищете? А просто намерены совершенствовать стрелковое мастерство, имея в виду реальную самооборону в сложных жизненных ситуациях?
      Строй отозвался в том смысле, что да, примерно где-то так...
      – В таком случае я прошу тех дам, которые уже чему-то где-то учились, хотя бы на время все то забыть. И вот почему... Кстати, можно разойтись и собраться именно в кружок, чтобы форма соответствовала наименованию.
      Хихикнули. Образовали неровный полумесяц. Александра – чувствовалось – очень волновалась.
      – Скажу одну парадоксальную вещь, вы мне можете не поверить, но тем не менее это факт. Человек от рождения умеет стрелять из пистолета, равно как и плавать. В дальнейшем он об этом своем умении забывает, а попав в руки какого-нибудь невежественного прапорщика – и вовсе его утрачивает. Итак, первое и главное в стрельбе из пистолета – это не целиться. Не понятно? Демонстрируем на конкретном примере. Итак, представьте себе, что сейчас лето. Мы на лугу. Скошенном. Стога сена. Запах!.. – непередаваемый словами. И тут по небу... летит... зеленая ворона! Покажите на нее!
      Взвизги, смех. Шестнадцать пальцев уставились в разные стороны.
      – Отлично. А теперь, красавицы, очень осторожно, чтобы не помять, поднесите свои указующие персты к глазам и подвергните внимательному рассмотрению. Итак, указательный палец выпрямлен, слегка напряжен и устремлен вперед. Средний – полусогнут. Безымянный и мизинец прочти прижаты к ладони, большой – немного отведен и почти свободен. Вот это и есть идеальное расположение всех пальцев, когда вы держите небольшой пистолет малого или среднего калибра – скажем, тот же «Макаров». Указательный палец вдоль ствола – им вы целитесь. Именно пальцем. Средний – на спусковом крючке, который многие по неграмотности именуют курком. На самом деле курок находится совсем с другой стороны оружия. Безымянный палец и мизинец обхватывают рукоятку пистолета – в основном безымянный, потому что мизинец от природы слаб. Шпора рукоятки упирается вот сюда, в мягкое основание большого пальца. Прижимать рукоятку к ладони, вцепляться в нее – не надо. А теперь еще раз... розовый гусь! Э-э... Катя свет Слащова, не надо целиться в гуся, сезон охоты еще не открыт. Просто показывайте на него пальцем. Да, это неприлично, так не принято делать в порядочном обществе – но мы-то на лугу. На пленэре. Ага, вот так. Теперь посмотрите: если к костяшкам ваших пальцев приложить линейку, то она будет располагаться не вертикально и не горизонтально, а где-то под углом сорок пять градусов. Это значит, что при таком развороте кисти вам обеспечивается самое лучшее наведение пальца на цель. Точно так же вы будете держать и пистолет. И – повторяю – не цельтесь глазами. Лучший стрелок из пистолета, которого я знал, имел зрение минус восемь с какими-то еще цилиндрами... Человек устроен так, что зрению доверяет значительно больше, чем прочим органам чувств. В то же время зрительный анализатор самый сложный, самый капризный и самый обманчивый. Я уже молчу о том, что он самый медленный. И если вы привыкнете наводить оружие на цель с помощью глаз, вы будете тратить впятеро больше времени, чем при нормальной стрельбе. Попробуем?
      – А как же ружье? – спросила Сорочинская. Оно же так устроено, что иначе никак... ну, без глаз... Алексей ее понял.
      – Вы правы, Валентина. Тем не менее и с ружьем можно научиться обходиться правильно. Представьте себе, что у вас в руках метла...
      – Полетать захотелось... – подхватила Чижик.
      –...а по стене ползет мерзкий таракан...
      – Голубой, – сказал кто-то сзади.
      – Что, и тараканы тоже?.. – всплеснула руками быстрая Чижик.
      –...а по стене ползет мерзкий голубой... – голосом Алексея произнесла Примакова – и зарделась.
      – Кхм. И неужели же вы, Валентина, возьмете метлу и станете совмещать на одной линии таракана, мушку и прорезь прицела? Думаю, что вы просто ткнете мерзавца концом палки, и вся недолга. То же самое и с ружьем. Это очень длинная и легкая палка, и вот этим движением... – Алексей сделал плавный выпад, – вы одним концом этой палки попадаете в цель, упираетесь плечом в другой ее конец, а нажатие спускового крючка просто завершает вашу мысль. Но с винтовками мы потренируемся попозже, когда освоим пистолет, ибо он меньше по размерам и ближе к природе... Прошу, кто первый?
      Первой вышла Сорочинская. Лицо у нее было такое красное, что казалось испачканным, – зато отчаянные глаза сверкали тем прекрасным блеском, который облагораживает кого угодно: женщину или воина...
      – Я, Алексей Данилович.
      – Отлично, Валентина. Ваша мишень вон та, самая левая. Ну-ка, покажите на нее. Спокойнее. Помните: мы на лугу, светит солнце, пахнет сеном... Вот так, очень хорошо. Держите пистолет. Свободнее. Глаза не зажмуривать, не щурить – просто смотреть. В руке ничего нет. Я понимаю, что эта мортира не так удобна, как карманный «Вальтер» или там «Марголин», но и ее можно держать вполне непринужденно. Короче – не обращая внимания на эту дрянь, что прилипла к ладошке, покажите мне на... большую бабочку! Еще разочек. Еще. Вот. Свободнее, Валя, раскованнее. А теперь – шевельните... Хлопок выстрела.
      – Семь, – сказал Алексей. – Очень неплохо. Пистолет первый раз в руках?