Некогда было оглядываться. Ей сейчас и без оглядываний отчаянно не хватало четырёх или пяти пар лишних глаз. Поначалу её ребятишки отнеслись к предложенной игре в «бандарлогов» без всякого энтузиазма – по-американски это «с вежливым равнодушием». Но Юлька свято чтила завет президента Шварценеггера по обращению с детьми: «Покажи им что-то новое – и полчаса они твои». И когда она – по понятиям двенадцатилетних шкетов, старая тётка – у них на глазах обогнула баскетбольную площадку по веткам деревьев, ни разу не коснувшись земли, с помощью только верёвки и двух карабинов, шкеты завелись и дружно полезли на дерево. Потом так же дружно слезли и помчались к здешнему завхозу за экипировкой. Вернулись, построились как положено, выслушали инструкции – и теперь вот брыкающейся гирляндой болтались вокруг площадки в среднем в трёх с половиной метрах от планеты. И сколько ни тверди себе: «Свалится – ничего страшного, умнее будет», – а Юлька всё равно дёргалась на каждое резкое движение.

– Мисс Симонс, я не хотел вас обидеть, но не могли бы вы всё-таки ответить на мой вопрос?

Какой ещё вопрос. Дядя, отойди, не засти…

– Ричи! Замри! Защёлкни карабин, ты слышишь?!

– Где-то здесь сегодня должен собраться сводный отряд.

Вот зануда!

– Обратитесь вон в то здание, – она махнула рукой, не глядя. – Я про это ничего не знаю.

– Спасибо. Удивительно, такая юная – и такой строгий воспитатель. Разрешите пожать вам руку?

Теперь иного вежливого выхода не оставалось. Юлька полуобернулась, протягивая взмокшую от волнения пятерню…

Перед ней стоял марцал.

Не Барс. Другой. Просто марцал.

Похожий, как и все они. Заметно постарше Барса, иные обводы лица, очень добрые морщинки у глаз, элегантная стрижка – только что вошедший в моду «Венецианский дож», с сединой (скорее всего, искусственной), скулы поуже, мочки ушей плотно прилежат к голове…

Всего этого она не видела. Всё это она вытащила потом из своей немилосердно натренированной памяти. А пока что она смотрела в глаза марцалу, и рука её зависла в воздухе в полуметре до цели, и он деликатно склонился, подхватил её руку и, задержав в своей, мягко сказал:

– Вы не волнуйтесь, пожалуйста. Я найду. Надеюсь познакомиться с вами и вашими подопечными поближе. Не прощаюсь…

Он пошёл прочь, а Юлька застыла соляным столпом, хотя за её спиной уже слышался взвизг, хруст и треск рвущейся ткани.

Ей понадобилось целых четыре секунды, чтобы выйти из ступора.

Зато на пятую она забыла неприятную встречу начисто. Ричи, конечно же, сверзился, ободрал обе коленки и обе ладошки – и вроде больше ничего. Она осмотрела и ощупала его, но кости были целы и даже панама с головы не свалилась.

Пронесло…

Остальные к вечеру смогли предъявить разнообразные царапины, затейливо раскрашенные меркурохромом, четыре ссаженные коленки, два локтя и аккуратно, словно по шву, распоротую вдоль спины рубашку. Зато как они всем этим друг перед другом хвастались!

Чемпионом в один голос признали Ричи. Несмотря на падение, он потом трижды обошёл площадку, не коснувшись земли. А у Юльки появилось оправдание почаще смотреть в его сторону. До сих пор она себя удерживала изо всех сил – и от зряшного дёрганья-беспокойства, и от воспитательных нотаций. Дело было в том, что… Ну, ерунда девчоночья, конечно, только Ричи был чертовски похож на детские фотографии Пола, и глядя на него, Юлька всё представляла, каким получится их ребёнок. Ну, в смысле, может получиться. Но ведь может и таким? Хотя сейчас размер будущего ребёнка измерялся считанными сантиметрами, и там не то что коленок не разглядеть, а и голову от туловища не отличить.

Немеряно возгордившиеся собой скауты приставали к ней всю дорогу до костровой площади: а что будем делать завтра? На время? Командами? Эстафету?

Юлька загадочно улыбалась. На самом деле она пока ничего не придумала и полагалась на вдохновение. Надо будет сегодня обсудить эту тему с Фазерсом, старшим воспитателем, и, может быть, получить нагоняй за излишнюю самонадеянность, а может быть, и дельный совет. В конце концов, эта штука ничуть не травматичнее футбола…

Футбол на деревьях? Она покрутила эту идею и решила, что – слишком смело. А если…

На костровую они чуть запоздали, поэтому подходили не строем, а гуськом и на цыпочках, чтобы не мешать остальным. У флага кто-то произносил речь. Выйдя из-за чужих спин, Юлька… Нет, Юлька ничего особенного не сделала. Не она, а Рита Симонс автоматом заняла своё место во главе отряда (который с грехом пополам изобразил подобие шеренги) и попыталась вслушаться.

– …это даже не испытание. Я повторяю, здесь нет и не может быть никакой обиды. Ваш воспитатель говорил сейчас, что это можно сравнить с талантами в разных областях – один очень быстро бегает, другой разводит костёр под дождём, третий решает в уме любые задачи… Но он несколько ошибся. Скорее эту особенность можно сравнить с цветом глаз, или формой лица, или толщиной костей скелета. От вас ничего не зависит. Просто те, кто обладает этой довольно редкой особенностью, смогут участвовать в спасении Земли. Нашей с вами Земли. Не буду обманывать, им не придётся подвергаться никакой опасности, даже случайной, но от этого их помощь не станет менее важной. Сегодня я нашёл четверых. Надеюсь найти больше. Я никуда их не заберу, они останутся рядом с вами, я буду приезжать специально для занятий. И я очень прошу вас: постарайтесь относиться к ним так, словно ничего особенного не произошло. Они остались вашими товарищами. Просто у них появились некоторые дополнительные обязанности. Что поделать, все мы растём, и время приносит нам только новые задачи и необходимость учиться, чтобы решать их.

Вот примерно так он и завершил своё выступление. И пока он говорил, Юлька неотрывно смотрела на четверых пацанов, стоявших рядом с ним, чуть позади. Ничего, казалось, особенного в них не нашлось бы – кроме того, как они смотрели и как они слушали. Во всём мире для них не было ничего важнее этого седого марцала.

Точно так же она сама смотрела на Барса. Совсем недавно. Готовая взорвать для него целый город. Готовая сделать вид, что взорвёт целый город. Разницы-то особой не было. Главное – решить, что этого человека – нет, не человека – марцала! – нужно слушаться во всём, и можно доверять ему бездумно и беспредельно, а уж потом…

Седого марцала звали Ургон. Это она узнала в тот же вечер. За неделю она узнала ещё, что он приезжает на личном автомобиле, занятия ведёт по четыре часа, в каждый приезд добирает в свой отряд одного-двух новичков.

Чему он может их учить? Этого она узнать не смогла. Спрашивать «избранных» было глупо – они бы заложили её своему хозяину в ту же секунду…

Чему?

Перед глазами, заслоняя знакомые ребячьи лица, всё время всплывали те трое – Пьер, Антуан и… третьего она забыла, вот ведь дурость, переиначить имена на французский манер, а уж как они этот французский калечили… Их толком и не учили ничему, их снарядили – как взрыватель – взвели и пустили в ход.

– Миссис Симонс, а вы нам сегодня расскажете про марцалов?

– Нет, матрос, не сегодня.

Сегодня она не готова. Она может сказать правду – а к этому не готовы они. Ей никто не верил про готовившийся взрыв Питера. То есть никто посторонний. Даже Пол, кажется, решил, что это кошмар, вызванный стрессом. И в бумагах, пришедших из Министерства обороны, ничего про это не было, только обтекаемая формулировка про психическую травму, вызванную несанкционированным участием в эксперименте, проводимом марцальскими союзниками. Всё переврали. И с этим лучше не спорить, если не хочешь в психушку. Если ты один знаешь правду, в которую никто не хочет верить, проще изолировать одного тебя, не так ли?

А она знала! И она ни за что не позволила бы себе забыть лица тех двух девочек из «Букета», незнакомых, не подруг, но товарищей по отряду… вернее, только одно лицо, потому что второе было обезображено «прижигалкой».

Чему-то ведь учили этих девочек «марцальские союзники»? До того, как использовать и пустить на слом. Отработавшее оборудование…

Так чему он их учит, этих ребятишек, внезапно повзрослевших и – что бы там ни болтали восторженно вслед за марцалом воспитатели – уже отделившихся от всех остальных?

Ещё через неделю марцал Ургон отобрал в свой сводный специальный отряд Ричарда М. Снайпса.

Ричи.

Глава вторая

Герцогство Большой Южный Паоот, планета Тирон. Год 468 династии Сайя, 44 день весны

На карте этой хижины не было, но на карте не было и многого другого, а кое-что, на карте отмеченное, отсутствовало в реальности – например, тропа через болото. Пожалуй, если бы тогда не сунулись на эту, трам-тарарам, «тропу», то не пришлось бы теперь гоняться за съедобными корешками и облизываться на чужой огород, где, вполне возможно, уже созрели ранние тыковки квари… в бинокль за этим бурьяном не разглядеть… Один тючок с едой сильно подмок в том болоте, а рюкзак и вовсе пришлось бросить, иначе не вылезли бы. Выбор был: спасать прибор, Цхелая или еду. Удалось спасти прибор и солдата. Но…

– Кажется, из дома уже несколько дней никто не выходил, – сказал Цхелай, и Денис кивнул. Ему тоже так казалось. Ветка вон та, нависшая слишком низко над крылечком… Но, может быть, глаз просто видит то, что диктует ему воющий желудок? – Я проверю, а ты меня прикрывай, – продолжал Цхелай.

Денис кивнул, но ещё минут десять всматривался в окрестности, пытаясь взглядом протиснуться между переплетёнными ветвями кустов-деревьев, широкими листьями лопухов, стеблями колючего чёртова щавеля…

– Ладно, давай, – сказал он наконец.

Цхелай налегке, с одним автоматом, скользнул в траву. Денис восхитился: при всей бегемотистости солдата трава над ним не шевелилась. Продолжая наблюдать за местностью, Денис стал вспоминать рецепты приготовления разных блюд. Это было его ноу-хау: помедитировать на еду, и через пару минут желудок скрутит в тугой жгут, подступит тошнота – но зато потом на несколько часов голод исчезнет.

Итак… готовим хаш. Не знаете, что это такое? Ну, тогда вы вообще ничего не знаете. Берём: свиных ножек… ну, штук шесть. Нет, лучше восемь. Да, восемь ножек… Чеснок. Чабрец. Сельдерей. Перец – лучше белый. Вообще, что касается пряностей, то тут простор для воображения. Гранат, хороший, спелый гранат, но можно и гранатовый соус. Итак: ножки опалить, выскоблить, залить холодной водой и поставить на огонь. Кипятить, снимая пену, потом убавить огонь до самого малого и варить часов семь. Слегка остудить, ножки аккуратно вынуть из бульона, разобрать, кости выбросить собакам. Бульон посолить – лучше морской солью или хотя бы крупной каменной, – заправить кореньями, пряностями, вскипятить, коренья выкинуть… положить мясо…

Вон он, Цхелай. Ползёт уже через огород.

Да. И оставить под крышкой на всю ночь. Утром же…

Желудок скрутило. Слюна стала вязкой и сладковатой.

Денис зажмурился от отвращения. Было больно, даже пробило слезу.

Он проморгался и снова приник к биноклю. Цхелай лежал на пузе около самого домика и крутил головой – похоже, прислушивался. Потом встал и, толкнув незакрытую дверь, вошёл.

И почти сразу же вышел – вылетел – обратно, прижимая к лицу панаму. Сел. Сидел долго. Потом махнул рукой.

Денис, взвалив на плечо прибор, направился к дому – просто пригибаясь, не ползком.

Возле дома он понял: не прислушивался Цхелай, когда лежал, а принюхивался. Пахло трупом. Уже в той стадии, когда положить его в мешок можно только лопатой.

– Кто там? – спросил он.

Цхелай помотал головой.

– Я посмотрю? – почему-то Денис стал просить разрешения – и наткнулся на отказ. Цхелай замотал головой сильнее и даже руку выдвинул поперёк, преграждая начальнику путь.

– Не ходи туда, – проговорил он наконец, заикаясь на каждом слоге. – Не надо. Этого видеть. Нехорошо.

– Как скажешь, – согласился неожиданно для себя Денис и, повернувшись, пошёл к огороду.

Тыквочки вызрели. Это хорошо.

За хижиной была маленькая загородка для козы. Загородку кто-то порушил. От козы осталась только скалящаяся голова.

– Начальник, – сказал, подойдя тихо, Цхелай. – Мы можем это сжечь?

– Нет. Нас сразу найдут.

– Ну как-нибудь? Чтобы мы уже далеко ушли?

– Зачем?

– Нельзя так оставлять. Оскорбление миру.

– Не мы же это сделали, – сказал Денис.

– Но мы не помешали.

– Мы не могли.

– Вот именно.

Денис задумался. Спорить с чапами по поводу этики бессмысленно. Она у них своя.

– Ты не видел нигде свечи? – спросил он

– Видел, – сказал Цхелай, побледнел и вернулся в дом.

Они примостили толстую, похожую на перевёрнутый стакан сальную свечу поверх охапки сена, обложили со всех сторон поленьями дров и завесили тряпьём, чтобы не задул ветер. Такая свеча должна гореть часа три…

Наверное, она горела дольше. Потому что только вечером, в пасмурных сумерках, перебравшись через заросший колючкой овраг с топким ручьём на дне и отдыхая после этой переправы, они заметили огненные отсветы на тучах в той стороне, откуда пришли.

Получилось, подумал он. Оскорбление, нанесённое кем-то миру, смыто… вернее, стёрто огнём… Господи, как я устал. Даже не от этой прогулки по горам, подумаешь, двадцать два дня, ходили и больше, – а от какой-то замотанности самого происходящего. Оно всё идёт и идёт без конца, оно длится и длится, как товарный поезд в тумане, и ты стоишь и не знаешь – ни когда он пройдёт, ни каким будет следующий вагон, и ничего от тебя не зависит, и не остановить, и не вскочить, и пошло бы оно куда-нибудь глубоко, но оно не идёт, а вернее, идёт – как этот самый бесконечный товарный поезд, воняя и погромыхивая на стыках… и ничего от тебя не зависит, можно только сдохнуть, зная, что и этим ты ничего не изменишь, потому что ты просто освободишь от своего присутствия мир, в котором от тебя ничего не зависит… ничего не зависит…

– Так что там всё-таки было? – спросил Денис.

Цхелай помолчал. Покачал головой:

– Прости, командир. Не надо тебе этого знать. Нехорошо…

Денис хотел было поспорить, что хорошо и что нет, но тут прибор пискнул ещё раз. Денис полез за картой…

Герцогство Кретчтел, Сайя, планета Тирон. Год 468 династии Сайя, 46 день весны, час Волка (примерно 30 июня – 1 июля)

– Дай зобнуть, – попросил Серёгин.

Санчес кивнул, глубоко затянулся – лицо его, в глубоких оспинах от зёрен пороха и мелких осколков, высветилось – и передал треть самокрутки Серёгину. Тот жадно докурил – это был не табак, а местная трава, горькая, но содержащая что-то наподобие никотина. В каком-то смысле она была даже лучше табака – работала дольше, на день хватало трёх-четырёх самокруток даже самым заядлым курильщикам. Заядлым Серёгин не был, мог обходиться вообще без. Сейчас надо было просто согреться и успокоиться.

Из пятерых, ушедших утром в разведку, их осталось двое. А могло не остаться никого – подпусти чапы отряд ещё на несколько метров поближе. Двоих, шедших первыми – местных ребят, гвардейцев герцога, – картечница изрубила в окрошку, сержант Пилипенко как-то очень мёртво упал и больше не шевелился, а вот им двоим просто сказочно повезло: успели залечь, а потом, прикрывая друг друга огнём, короткими перебежками добрались до оврага, из которого так неосмотрительно вышли несколько минут назад.

Называется, срезали угол…

– Бабка моя обожала срезать углы, – сказал Санчес. Несмотря на фамилию, он был совершенно русский – из-под Вологды. От испанского деда у него осталась только вредная привычка вспыхивать почти без повода и хвататься за нож, и Серёгин подозревал, что именно это и послужило причиной, по которой Костя завербовался. – И обязательно её куда-нибудь занесёт. То в болото, то в крапивы. Но так и не отучилась…

Он приподнялся и осторожно посмотрел поверх стены. Потом сел.

– Показалось…

– За этим шумом хрен чего услышишь, – сказал Серёгин.

– Да уж…

Ветер поднимался уже совсем утренний, листья шелестели так, что казалось, их бьёт градом. А скоро начнут скрипеть сучья, обламываться ветки. Потом станет светло.

– А ведь это наверняка была засада, – сказал немного спустя Санчес. – И вряд ли на нас. Откуда они знали, что мы здесь пойдём?

– Думаешь, засада? – задумчиво сказал Серёгин.

– Слишком плотный огонь. Стволов тридцать, не меньше. И слишком чёткий. То есть лежали, держали эту лощинку под прицелом и кого-то ждали. А тут – мы… нате вам нас.

– Да, – согласился Серёгин. – Вблизи збмка на такое наткнуться – это понятно. Или возле объекта. А так, в тылах…

– Вот и я говорю. Может, чапы всё-таки между собой схватились? Помнишь, евнух этот, писарь который, говорил…

– Тирас?

– Кажется… не помню я их этих имён сраных… В общем, писарь епископский. Мол, не суйтесь, подождите немного, они между собой передерутся, а вы потом шкурки соберёте и сдадите. Не послушали…

– Когда начальство кого-то слушало?

– А мы – разгребай. Ну-ка… всё-таки кто-то есть…

Он опять приподнялся и стал пристально вглядываться в темноту леса. Серёгин на четвереньках пересёк площадку и стал смотреть с другой стороны.

Это была древняя башенка, последнее, что уцелело от маленькой белокаменной крепости, стоявшей на переправе. Сейчас и река пересохла, вернее, ушла отсюда, главное русло было теперь километрах в десяти к югу, и дорогой давно никто не пользовался – между сланцевых плит местами пробивались кусты и даже деревца.

До збмка отсюда было четыре километра по прямой – через лес и луг. Но могло быть хоть четыреста, потому что уже светло, а через час взойдёт солнце. Хочешь не хочешь, а день придётся проторчать здесь… длинный жаркий день. Потому что сутки здесь, хоть и делятся на две дюжины долей, в пересчёте на земные длятся почти тридцать часов. И летний день в этих широтах – это двадцать земных часов…

На Тироне никогда не бывает сплошной темноты: шесть лун, хоть и мелких сравнительно, но – одна-две на небе есть всегда, так что при хорошем ночном зрении можно что-нибудь рассмотреть. Сейчас конфигурация лун такая, что самый тёмный час – сразу после заката. Темнеет здесь стремительно, сумерек почти нет…

На ночное зрение Серёгин не жаловался никогда – даром, что дальтоник, и некоторые оттенки красного и зелёного казались ему одним цветом. Вот и сейчас – всмотревшись, он различил между стволами множественное небыстрое движение.

– Костя, – позвал он. – Кость…

Что-то вроде всхлипа…

Он резко обернулся, вскидывая автомат. Санчес оседал, держась обеими руками за голову, а через стену плавно, как в замедленном кино, переплывали три чёрные фигуры. Серёгин повёл стволом, вжав спуск до максимального темпа стрельбы. С визгом электропилы, врубившейся в суковатый дуб, поток игольчато-тонких (три целых семь десятых миллиметра) пуль срубил всех троих. Не теряя времени, Серёгин сорвал с ремня и перебросил через парапет циркониевую гранату, потом вторую. Они взрывались вроде бы не сильно, но осколками секли всё живое в радиусе полусотни метров. С той стороны перемахнул ещё один чёрный, его Серёгин молча ударил прикладом и выкинул обратно. Несколько секунд было тихо… десять секунд было тихо… Потом началась пальба – со всех сторон. Пришлось присесть на корточки. Тяжёлые пули врезблись в гребень парапета или с паровозным гудением проносились над самой головой.

Что ни говори, а стрелять чапы научились…

Санчес весь напрягся, задрожал и вытянулся.

– Эх, Кость, – упрекнул его Серёгин. – Что ж я теперь – один?

Он собрал всё оружие, которое было: два автомата, четырнадцать магазинов к ним, пистолет Санчеса, который он непонятно зачем всегда таскал на поясе, и три обоймы к нему, два десятка гранат: циркониевых осколочных – и пластиковых, которые взрываются так мощно, что ими можно подрывать танки. Танков у чапов, слава Всевышнему, пока нет… но скоро будут наверняка. Бронепоезда, говорят, уже появились… В общем, согласно правилу номер шесть: без еды протянешь три недели, без воды – три дня, без гранат не проживёшь и часа. У мёртвых чапов при себе оказались только ножи и эти их метательные штуки, похожие на бритвенно-острые бумеранги, изогнутые в виде буквы S. Летали они довольно далеко и точно, если уметь бросать. Серёгин не умел. Вот Санчес умел, и что? Ею же ему и в висок…

Лёжа на боку, он поднял автомат над стеной и дал наугад короткую очередь – в медленном темпе. Затихший было обстрел возобновился с утроенной силой.

Пока стреляют – не полезут…

Ещё было три с половиной фляги воды, фляга коньяка и два рациона: толстые двухсотграммовые плитки, по консистенции похожие на шоколад, а вкусом напоминающие хорошо пропылённый сальный войлок. Считалось, что целой плитки хватает на обеспечение суточной потребности во всём. Серёгин обычно растягивал её на двое суток, и явно без вреда для организма.

Ещё была коробочка с рыжими квадратными таблетками, позволяющими не спать. Таблеток было шестнадцать. Он сомневался, что израсходует хотя бы половину из них.

Аптечки – то есть перевязочные пакеты плюс два шприца: один с обезболивающим, другой с сильнейшим антибиотиком. Лучше бы к ним так и не прикасаться.

Ещё были осветительные и сигнальные ракеты. Это пока ни к чему. Сигналить своим? Придите и заберите меня? Когда их в замке осталось человек шестьдесят…

Говорят, что должно прибыть пополнение. И что с юга пробивается генерал Чин с огромной армией. Но мало ли что говорят.

Если ребята услышат пальбу и сами придут – хорошо. А звать не буду.

Замок Кретчтел, Сайя, планета Тирон. Год 468 династии Сайя, 46 день весны, час Серой цапли.

– Вы вообще не ложились, – сказал адъютант с укором. – Нельзя же так.

– Надо, браток, себя заставлять, – подхватил полковник. – Ладно…

Он хотел сказать всегдашнее: «В морге отоспимся», – но подумал, что сегодня шутка не прозвучит. Слишком много нынче у всех шансов отоспаться – и уж, конечно, не в морге. Свалят в ров и даже песочком не присыплют…

– Простите, Игорь Николаич, не понял?

– Что? А… Это анекдот. Старый. Тебе растолковывать придётся, в чём там соль. Сходи-ка ещё к мозгозвону, вдруг новости есть.

– Да они бы сами прибежали…

– Я что сказал?

Адъютант угрюмо потопал вниз, гремя огромными ботинками по чугунным ступенькам. Он был у полковника сравнительно недавно, пришлось взять взамен помершего от осиных укусов Старикова. Стариков умел делать всё, этот – только препираться. Неуклюжий, неопрятный, упрямый… И фамилия – Дупак. Только в армию с такой фамилией. И что его понесло в Легион? Сидел бы в своём Нижнеудинске…

Полковник посмотрел на карту. Пропавшая разведгруппа должна была угодить в переделку где-то здесь. Исходя из примерной скорости движения и последнего пеленга, который взял мозгозвон. Плохо то, что в группе только Пилипенко мог отвечать мозгозвону, остальные были глухие, как полосатые тюфяки. И то, что мозгозвон не засёк момента смерти, говорило об одном: эта самая смерть наступила мгновенно. Пуля в лоб. Или – что невероятно, но нужно принимать в расчёт – в затылок…

Двое в группе были гвардейцами герцога, неотёсанные ребята, их взяли за знание местности. И чтобы двое этих положили троих наших? В страшном сне не приснится. Нет, не верю.

Другой вариант – Серёгин и Санчес сговорились и дезертировали. Этим положить троих в полсекунды – раз плюнуть. Что тот головорез, пробы негде ставить, что другой. А смылись… да чёрт их знает, почему. Чапы – или кто за ними стоит (а кто-то стоит, теперь никаких сомнений) – предложили больше денег. Не золото, а бриллианты. Или что-то ещё.

Кто-то здесь же, в замке, и предложил…

Но почему-то полковник знал, что на самом деле всё обстоит как-то совсем иначе.

В конце концов, ребят попросту могли ждать. Что в замке были шпионы, он не сомневался. Герцог по его требованию уже менял всю прислугу, но, скорее всего, среди новых тоже были шпионы – заготовленные заранее. Проклятая страна… Попали в засаду… и это тем более вероятно, что вчера на военном совете обсуждали, а не послать ли к объекту, обозначенному на карте как «Сахарная голова», не разведку, а сразу штурмовую группу. Но этот герцог, перемать-перемать-перемать… А жаль. Получалось куда как изящно: по-тихому отдать уже ненужный и, в общем-то, обречённый збмок – проскочить за спинами ликующих победителей и разнести к чёртовой матери эту «Сахарную голову». Потом, не задерживаясь – марш-бросок к морю… и вот только грызли невнятные сомнения: а не ложный ли это объект, не приманка ли?

Уж слишком старательно её подсовывали…

Полковник встал и с хрустом потянулся. Поздно гадать, момент упущен, данных разведки нет – и, скорее всего, уже не будет. Продержимся день, а там…

Не будем загадывать.

Он вышел на парапет донжона. Вид отсюда открывался исключительный. Даже не взглянув на флюгер и не подходя к стереотрубе, он понял, что и сегодня всё начнётся с бомбёжки. Особого ущерба она не принесёт, но здорово потреплет нервы – потому что все ждут, что вот-вот полетят бомбочки с каким-нибудь ипритом. Или чем похуже.

Опять с осиными гнездами, например…

Бомбили с больших воздушных змеев, и поначалу солдаты только ржали. Потом перестали ржать. Сбить змей оказалось исключительно трудно, и при самом ураганном огне редко когда один-два падали или, оторвавшись, улетали по ветру. А их порой было в небе сотни полторы.

Бомбочки поднимались к ним по леерам, влекомые парашютиками. Потом отцеплялись.

За утро на замок падало полторы-две тысячи маленьких трёхсотграммовых бомб. И – снимали, снимали, снимали свою жатву.

Неделю назад полковник приказал не стрелять по змеям – слишком огромен оказался бесполезный расход патронов. Запас которых велик, но конечен.

Если бы были миномёты… накрыть лощину, где укрываются пилоты и бомбардиры – и ага. Но миномётов не было.

Много чего не было. Надёжной связи, например.

Или – понимания происходящего…

Потом, сказал он себе.

Появились первые змеи – пока ещё далеко и невысоко, мотаемые из стороны в сторону завихрениями воздуха. Издевательски раскрашенные в яркие цвета.

Тем временем по гребню стены побежали сержанты – проверить, приободрить, дать подзатыльник при надобности. Два километра стены, шестьдесят два ствола. Пулемётчики, гранатомётчики попарно в башнях и бастионах, так что простые стрелки – один на каждые пятьдесят метров.

И сорок семь гвардейцев герцога плюс сам герцог – в подвижном резерве. Если – а вернее, когда – чапы переберутся через стену…

Отобьёмся.

Уж сегодня-то точно отобьёмся.

Он был почему-то абсолютно в этом уверен.

Глава третья

Большой Лос-Анджелес, штат Калифорния, Западно-Американская Конфедерация. 26.07.2015, 01 час 40 минут

Жизнь всегда делится на две неравные части: до и после. До замужества и после. До выпускного и после. До встречи и после…

И хорошо тем, у кого «после» лучше, чем «до».

Начал накрапывать дождь. До дождя и после, иронически подумала она. До дождя было лучше. В смысле – лучше видно. А сейчас… Она приникла к прицелу. Нет, терпимо.

Получается, дождь не в счёт.

…А ещё бывает – до предательства и после.

И ещё бывает – когда предают тебя и когда предаешь ты. И тут уже не разобраться, что противнее. Нет, хуже: омерзительнее.

Несовместимее с жизнью.

Которая всё равно делится этим на две неравные части…

Мокрый ручеёк подобрался под живот. Оказалось приятно. Может быть, соберётся лужа. Провести последний час своей жизни в тёплой луже. Значит ли это – вернуться к истокам?

А если к истокам, то к каким именно: к собственному младенчеству или к тем зелёным тварям, которые первыми выбрались на сушу, ковыляя на плавниках, медленно превращавшихся в лапы?

Впрочем, чёрт его знает, как оно там на самом деле было. Но наверняка не так, как написано в учебниках. Потому что те, кто писал учебники, тоже что-то для себя выгадывали.

Или что-то скрывали – заваливая ворохами слов прорехи в смыслах…

Дверь открылась, и Юлька (или Рита? – она порой переставала различать, где из них кто) напряглась. Указательный палец медленно лёг на спусковой крючок, большой – коснулся рубчатой пуговки предохранителя. Но из двери вышла маленькая девочка с цветком в горшке и встала на ступеньках, держа цветок на вытянутых руках. С крыши лились струйки, от них листья дрожали и подпрыгивали.

Уходи, попросила Юлька. Пожалуйста, уходи.

И девочка услышала. Поставила горшок так, чтобы на него попадал дождь, и вернулась в дом.

Прошлый раз сорвалось именно из-за таких вот девочек – он вышел в окружении детей, и Юлька не решилась выстрелить.

Потом она никак не могла простить себе этой мгновенной тошнотной слабости.

Она сняла руку с потёртой пистолетной рукоятки своего «зауэра-202» и несколько раз сжала и разжала пальцы. Крепко зажмурилась – до мерцающих пятен в глазах. Напрягла и расслабила спину.

Всё. Перерыв окончен.

На вахтах было точно так же: короткий, в три секунды, перерывчик, а потом снова десять минут полнейшего внимания, неподвижности, сосредоточенности. Только сидеть было удобнее. И не так жарко: лёгкая летняя форма, беззвучные кондиционеры, кофе и сок под левой рукой… и только изредка кто-то тихо стонет – когда на орбите, задетый кораблём – и куда чаще своим, нежели чужим, – лопается «колокольчик», на который настроена девочка-сенс. Это больно, и это страшно, это как будто из тебя что-то мгновенно пропадает… а потом смиряешься с мыслью, что так и должно быть.

А так быть не должно.

И говорят, этого уже нет – в смысле, на Флоте. Теперь там специальные разведывательные корабли с локаторами, которые обшаривают пространство. Хотя на самом деле такого быть просто не может. Наверняка немножко таких кораблей есть, но их не могли, никак не могли выпустить сразу достаточно, сразу настолько много, чтобы заменить всю огромную армию девочек-сенсов, Юлька это точно знала, она хорошо училась в Школе, и главное, чему её научили, – это критически оценивать информацию.

Значит, и здесь врут. И здесь что-то пытаются скрыть…

Краем левого глаза она уловила движение. Грузовой глайдер. Ночная развозка продуктов – в квартале три магазинчика, торгующих круглосуточно, и зальчик, где крутят киноиды (здесь эти зальчики зовут фоксмалдерами) и где очень приятный бар с молочными коктейлями, – туда её несколько раз водил Пол. Фоксмалдер тоже круглосуточный. Интересно, что там сейчас крутят?.. Последняя лента, которую она видела, – это «Крысолов» со старым Малькольмом Макдауэллом, соседом Юлькиных (или всё же Ритиных?