Высокая мрачная комната, в которой умерли сын и жена Человека. На всем лежит печать разрушения и смерти. Стены покосились и грозят падением: в углах раскинулась паутина – правильные светлые круги, включенные безысходно один в другой; грязно-серыми прядями спускается мертвая паутина и с нависшего потолка. Точно под упорным давлением мрака, черной безграничностью объявшего дом Человека, подались внутрь и покривились два высоких окна: если окна не выдержат и провалятся, то мрак вольется в комнату и погасит слабый, умирающий свет, которым озаряется она.
      В задней стене коленчатая лестница, ведущая наверх, в те комнаты, где происходил когда-то бал; внизу видны кривые погнувшиеся ступени, дальше они теряются в густой насупившейся мгле. У той же стены под искривленным, порванным балдахином кровать, на которой умерла жена Человека.
      Справа темное жерло холодного, давно потухшего огромного камина; большая куча мертвой золы, в которой белеет полуобгорелый лист какой-то бумаги, по-видимому, чертежа. Перед камином в кресле сидит неподвижно умирающий Человек; в том, как оборван его халат, в том, как лохматы и дики его нечесаные седые волосы и борода, чувствуется полная заброшенность и одиночество умирания. В стороне от Человека, в таком же кресле, крепко спит Сестра Милосердияс белым крестом на груди; за все время картины она не просыпается ни разу.
      Вокруг умирающего Человека, обнимая его тесным кольцом жадно вытянутых лиц, сидят на стульях Наследники. Их семь человек, три женщины и четверо мужчин. Их шеи хищно вытянуты по направлению к Человеку, рты жадно полураскрыты; напряженно-скрюченные пальцы на поднятых руках походят на когти хищных птиц. Есть среди них толстые и весьма упитанные люди, особенно один господин, жирное тело которого бесформенно расплывается на стуле, но по тому, как они сидят, как они смотрят на Человека, – кажется, что всю жизнь они были голодны и всю жизнь ожидали наследства. Голодны они как будто и сейчас.
      В углу неподвижно стоит Некто в серомс догорающей свечою. Узкое синее пламя колеблется, то ложась на край, то острым язычком устремляясь вверх. И могильно-сини блики на каменном лице и подбородке Его.

      Говорят громко:
      – Дорогой родственник, вы спите?
      – Дорогой родственник, вы спите?
      – Дорогой родственник, вы спите или нет? Отвечайте нам.
      – Мы ваши друзья!
      – Ваши наследники.
      – Отвечайте нам!
      Человек молчит. Наследники переходят на громкий шепот.
      – Он молчит.
      – Он ничего не слышит: он глух.
      – Нет, он притворяется. Он ненавидит нас, он рад был бы нас выгнать, но не может: мы его наследники!
      – Каждый раз, когда мы приходим, он смотрит на нас так, точно мы пришли убивать его. Как будто не умрет он и сам!
      – Глупец!
      – Это от старости. От старости все люди становятся глупы.
      – Нет, это от жадности. Он рад был бы унести в могилу все. Он не знает, что в могилу человек уходит один.
      – Почему вы так ненавидите нашего дорогого родственника?
      – Потому, что он медлит умирать. (Громко.) Старик, почему ты не умираешь? Ты портишь нам жизнь, ты грабишь нас. Твое платье рвется и гниет, твой дом разрушается, твои вещи стареют и теряют ценность!
      – Это правда, он нас грабит!
      – Тише! Зачем кричать!
      – Старик, ты обираешь нас!
      – Но, может быть, дорогой родственник слышит нас?
      – Пусть слышит! Правду всегда полезно слышать.
      – Но, может быть, у него еще хватит силы составить завещание и лишить нас наследства?
      – Вы думаете?
      Натянуто смеются. Продолжают нежными голосами, громко, так, чтобы слышал Человек.
      – Пустяки, он всегда был умным человеком, склонным к юмору, и прекрасно понимает шутку. Не правда ли, дорогой родственник?
      – Конечно, мы шутили.
      – Мы можем ждать сколько угодно. Нам только жаль его. Так грустно день и ночь сидеть одному перед потухшим камином, – не правда ли, дорогой родственник?
      – Почему он не ляжет в постель?
      – Так, маленькая причуда. На этой постели умерла его жена, и он никому не позволяет коснуться ни белья, ни подушек.
      – Но время уже коснулось их!
      – От них пахнет гнилью.
      – Здесь отовсюду пахнет гнилью. (Нюхает.)
      – Когда я подумаю… Нет, когда я подумаю, что в этом камине он непроизводительно жег целые бревна…
      – А вы помните его бал? Наш милый родственник так сорил деньгами!
      – Нашими деньгами!
      – А вы помните, как он баловал жену, эту ничтожную женщину?
      – Добавьте: которая обманывала его.
      – Тише!
      – У которой была дюжина любовников!
      – Тише! Тише!
      – Которая жила с лакеем! Да, со своим лакеем. Я сама видела однажды, как они переглянулись.
      – Но она умерла! Не оскверняйте могил клеветою!
      – Но это правда: я сама слыхала о том же.
      – Бедный, обманутый глупец!
      – Вы не замечаете украшений в его почтенной седине.
      – Тише! Тише!
      С возгласами «Тише! Тише!» переглядываются и тихонько смеются.
      – Человек не имеет права думать только о самом себе. Когда я рассчитаю, сколько он мог бы нам оставить и сколько нам остается…
      – Гроши!
      – Нужно благодарить провидение и за то, что осталось. Наш почтенный родственник так небережлив.
      – Взгляните на его халат: разве можно так обращаться с дорогими вещами.
      – Вы думаете? Я не вижу отсюда, что это за материя.
      – Подойдите осторожно и пощупайте пальцами. Это шелк.
      Одна из женщин подходит к умирающему Человеку и, делая вид, что оправляет подушку, ощупывает материю. Все с любопытством следят за нею.
      – Шелк!
      Различными жестами Наследники выражают свое негодование.
       Человек(на мгновение выходит из неподвижности и просит слабо). Воды!
       Наследники. Что он говорит? Он слышал? Чего ему надо?
       Человек. Воды! Бога ради, воды! (Умолкает.)
      Несколько испуганные Наследники ищут воды, но не находят. Брезгливо-встревоженные голоса:
      – Воды!
      – Он просит воды!
      – Да дайте же ему воды!
      – Воды нет.
      Все разом обращаются к спящей Сестре Милосердия, крича, приставляя руки ко рту в виде рупора:
      – Сестра Милосердия!
      – Сестра Милосердия!
      – Сестра Милосердия!
      – Вам говорят, Сестра Милосердия! Больной просит воды.
      – Растолкайте ее. За что же ей платят деньги, если она все время спит!
      – А если вы хотите такую сестру милосердия, которая бы не спала, то придется платить еще дороже. Разве вы этого не понимаете?
      – Она очень устала. У бедной женщины так много работы!
      – Пусть спит. У нее такой сон, что жаль его тревожить.
      – Дорогой родственник, вы не можете подождать? Сестра очень устала и спит.
      Человек не отвечает, и все снова рассаживаются по местам, полукругом. Слабый свет, озаряющий комнату, медленно гаснет – в углах встает мрак. Тяжело, откуда-то сверху, ползет мрак по ступеням, стелется по потолку, бесшумно липнет к каждому углублению.
      – Он успокоился. Бедный!
      – Как темно! Господа, вы не замечаете, как темно?
      – Когда я подумаю, что так, перед камином, он может просидеть еще долго – недели, месяцы, мне хочется схватить его за тощую шею и удушить.
      – Позвольте: вы так беспокоитесь о наследстве, а вместе с тем я не знаю, кто вы?
      – И я не знаю! И я!
      – Вы просто человек с улицы: какое вы имеете право на наследство?
      – Я такой же наследник, как и вы.
      – Нет, сударь, вы мошенник!
      – Нет, это вы мошенник!
      – Тише! Тише!
      – Его надо выгнать! Вон!
      – Вы все мошенники!
      – Тише! Вы разбудите его!
      Яростно оскалив зубы, грозят друг другу сжатыми кулаками.
      – Господа, свет гаснет! Я почти не вижу лиц.
      – Надо уходить. Еще один погибший день!
      – Надо уходить.
      – А я останусь. Я не пойду отсюда. Это мой дом. Мой, мой, мой!
      – Вас съедят здесь крысы.
      В исступлении:
      – Это мой дом – мой, мой, мой!
      – Одна седьмая часть, господин наследник с улицы, во всяком случае не больше как одна седьмая часть.
      – Это мой дом! Мой!
      – Господа, темнеет.
      – Спокойной ночи, дорогой родственник!
      – Спокойной ночи, дорогой родственник!
      – Спокойной ночи, дорогой родственник!
      По очереди, низко кланяясь Человеку, уходят. Некоторые поднимают вялую, бледную руку умирающего, лежащую на ручке кресла, и нежно пожимают ее. Наследник с улицы остается один. Презрительно взглянув на безмолвных Человека и Сестру Милосердия, он быстро и сердито исследует комнату: трогает стены, щупает материю на стульях, оценивает взглядом то, до чего не может дотянуться руками. Подходит к кровати, на которой умерла жена Человека, и пробует крепость белья. Но гнилая материя расползается под пальцами, и, бешено топнув ногою, Наследник разбрасывает подушки и простыни. Потом решительно идет к умирающему и останавливается за его спиною.
       Речь Наследника. Послушай, старик. Ты должен умереть. Зачем ты оскорбляешь смерть сопротивлением? Уходи. Освободи живые вещи от твоей мертвой власти, – она свинцовой тяжестью лежит над всем. Посмотри: все ждет и жаждет твоей смерти – эти падающие стены, – эта паутина и паук, заключенный в ее круги, – этот черный камин. Прежде он дышал на тебя огнем, теперь в прохладу могилы зовет твое изношенное тело. Уходи. Там ты встретишь тех, кто любил тебя и в черноте и в седине твоих волос и был любим тобою.
      Молчание.
      – Не веришь?! (Обращается в угол, где стоит Некто в сером.) Эй, ты! Скажи ему, что там его встретит любимый сын его с проломленной головою, жена, умершая от болезней и горя.
      Молчание.
      И ты молчишь? И все молчит? Пусть. Но что бы ни ждало тебя там, – отсюда уходи; я, живой, изгоняю тебя из жизни. И когда ты умрешь, я благословлю тебя. Я возложу венки на твой гроб, и на том месте, где будет гнить твое тело, воздвигну памятник – если это не будет дорого стоить. Уходи.
      Молчание. Наследник снова ходит по комнате, но уныние места, мрак, непрерывно нарождающийся, тягучее безмолвие пугают его. Тревожно мечется он, позабыв, где выход, и говорит хрипло:
      – Сестра Милосердия, проснитесь! Сестра! Где же выход?.. Где же выход? Сестра Милосердия!
      Молчание. В разных местах почти одновременно показываются Старухи. Происходит легкая, молчаливая, смешная для Старух игра: они загораживают выход Наследнику, кружат по комнате и, так бесшумно перебрасывая его, пропускают наконец к двери. Подняв над головою руки, с выражением ужаса Наследник убегает. Старухи тихонько смеются.

      – Здравствуйте!
      – Здравствуйте! Какая славная ночь!
      – Вот мы и снова собрались. Как ваше здоровье?
      – Покашливаю.
      Тихо смеются.
      – Теперь недолго. Он сейчас умрет.
      – Посмотрите на свечу. Пламя синее, узкое и стелется по краям. Уже нет воска, и только фитиль догорает.
      – Не хочет гаснуть.
      – А когда вы видели, чтобы пламя хотело гаснуть?
      – Не спорьте! Не спорьте! Хочет пламя гаснуть или не хочет, а время идет.
      – Время идет.
      – Время идет.
      – А вы помните, как он родился? Позвольте, дорогой родственник, поздравить вас с новорожденным!
      – А вы помните розовенькое платьице и голенькую шейку?
      – И цветы. Ландыши, с которых не высохла роса, фиалки и зеленую травку?
      – Не трогайте, девушки, не трогайте цветов!
      Смеются.
      – Время идет.
      – Время идет.
      Смеются. Одна из Старух оправляет постель.
      – Что вы делаете?
      – Я оправляю постель, на которой умерла его жена.
      – Зачем это нужно? Он сейчас умрет.
      – Какая вы добрая!
      – Теперь хорошо. Теперь он может идти.
      – Когда его пустит Тот.
      – Теперь хорошо. Теперь хорошо.
      Широким дыханием через комнату проносится гармоничный, но очень печальный и странный звук. Зародившись где-то наверху, он трепетно гаснет во мраке углов. Похоже, как будто одна за другою лопнули многие струны.
      – Что это?
      – Это там, наверху, где давали бал. Это музыка!
      – Нет, это ветер. Я была там. Я видела. Я знаю. Это ветер. Там выбиты стекла, и ветер звенит осколками их так гармонично.
      – Да, это похоже на музыку.
      – Там так весело! Там на корточках в темноте у ободранных стен сидят гости, но в каком виде, если бы вы знали.
      – Мы знаем!
      – И, ляская зубами, лают отрывчато: как богато, как пышно!
      – Вы шутите, конечно?
      – Конечно, я шучу. Вы знаете мой веселый характер.
      – Как богато! Как пышно!
      – Как светло!
      Тихо смеются.
      – Напомните ему.
      Тесно окружают Человека, льнут к нему мягкими движениями, ласкают костлявыми руками, засматривают в лицо и шепчут вкрадчиво, въедаясь в самую глубину старого сердца:
      – Ты помнишь?
      – Как богато! Как пышно!
      – Ты помнишь, как играла музыка на твоем балу?
      – Он сейчас умрет.
      – Кружились танцующие, и музыка играла так нежно, так красиво. Она играла так… (Тихо напевают мотив музыки, что играли на его балу.)
      – Ты помнишь?
      – Устроим бал! Я так давно не танцевала!
      – Вообрази, что это дворец, сверхъестественно красивый дворец!
      – Ты помнишь? Вот заливаются певучие скрипки. Вот нежно поет свирель. Вот…
      Внезапно, перебивая речь Старух, начинает играть музыка, наверху в том месте, где находится зала. Звуки приносятся громкие и отчетливые. Старухи прислушиваются.
      – Тише! Вы слышите?
      – Они играют!
      – Музыканты играют! (Дико кричит.) Эй, музыканты, сюда!
      Остальные вторят:
      – Эй, музыканты, сюда! Эй, музыканты, сюда!
      Музыка наверху смолкает. Почти в то же мгновение по искривленным ступеням, выйдя из мрака, спускаются те три музыканта, что играли на балу. Выходят на середину, становятся в ряд, как стояли тогда. Тот, что со скрипкой, аккуратно подстилает на плечо носовой платок, и все трое начинают играть с чрезвычайной старательностью. Но звуки тихи, нежны и печальны, как во сне.
      – Вот и бал!
      – Как богато! Как пышно!
      – Как светло!
      – Ты помнишь?
      Тихо напевая под музыку, начинают кружиться вокруг Человека, манерничая и в дикой уродливости повторяя движения девушек в белых платьях, танцевавших на балу. При первой музыкальной фразе они кружатся, при второй сходятся и расходятся грациозно и тихо. И тихо шепчут:
      – Ты помнишь?
      – Ты сейчас умрешь, а ты помнишь?
      – Ты помнишь?
      – Ты помнишь?
      – Ты сейчас умрешь, а ты помнишь?
      – Ты помнишь?
      Танец становится быстрее, движения резче. В голосах поющих Старух проскальзывает странная, визгливая нотка; такой же странный смех, пока еще сдержанный, тихим шуршанием пробегает по танцующим. Проносясь мимо Человека, бросают ему в ухо отрывистый шепот:
      – Ты помнишь?
      – Ты помнишь?
      – Как нежно, как хорошо!
      – Как отдыхает душа!
      – Ты помнишь?
      – Ты сейчас умрешь, сейчас умрешь, сейчас умрешь…
      – Ты помнишь?
      Кружатся быстрее, движения резче. Внезапно все смолкает и останавливается. Застывают с инструментами в руках музыканты; в тех же позах, в каких застало их безмолвие, замирают танцующие. Человек встает, шатаясь, и неверными шагами идет к постели. Одна из Старух загораживает ему путь и шепчет в лицо:
      – Не ложись в постель! Ты там умрешь!
      – Ты там умрешь!
      – Берегись постели!
      Человек беспомощно останавливается и молит в тоске:
      – Помогите мне кто-нибудь. Я не могу дойти до постели.
      И вдруг точно видит все. Видит злобно насторожившихся Старух, блудливо заигрывающих со смертью: видит разрушение, и мрак, и смерть, царящие вокруг; видит как бы впервые каменный лик Некоего в сером и свечу, копотно догорающую в руке Его. Поднимает руку, и отступают Старухи. Закидывает седую, грозно-прекрасную голову, выпрямляется, готовясь к последнему бою, и кричит неожиданно громко, призывным голосом, полным тоски и гнева. В первой короткой фразе еще звучит старческая слабость; но с каждой последующей голос молодеет и крепнет; и, отражая на мгновение вернувшуюся жизнь, высоко взметывается красное, тревожное пламя свечи, озаряя окружающее суровым отсветом пожара.
      – Где мой оруженосец? – Где мой меч? – Где мой щит? – Я обезоружен! – Скорее ко мне! – Скорее! – Будь проклят! (Падает у подножия постели и умирает.)
      В то же мгновение, бессильно взметнувшись еще раз, гаснет пламя, и сильный сумрак поглощает предметы. Будто подались наконец стена и окна, задержавшие мрак, и густой, черной, победоносной волною он заливает все; только светлеет лицо умершего Человека. Тихий, неопределенный голос Старух, шушуканье, пересмеиванье.
       Некто в сером. Тише! Человек умер!
      Молчание, тишина. И тот же холодный, равнодушный голос повторяет из глубокой дали, как эхо:
      – Тише! Человек умер.
      Молчание, тишина. Медленно густеет сумрак, но еще видны мышиные фигуры насторожившихся Старух. Вот тихо и безмолвно они начинают кружиться вокруг мертвеца – потом начинают тихо напевать – начинают играть музыканты. Сумрак густеет, и все громче становится музыка и пение, все безудержнее дикий танец. Уже не танцуют, а бешено носятся они вокруг мертвеца, топая ногами, визжа, смеясь непрерывно диким смехом. Наступает полная тьма. Еще светлеет лицо мертвеца, но вот гаснет и оно. Черный, непроглядный мрак. И во мраке слышно движение бешено танцующих, взвизгивания, смех, нестройные, отчаянно-громкие звуки оркестра. Достигнув наивысшего напряжения, все эти звуки и шум быстро удаляются куда-то, замирают… Тишина.
 
       Опускается занавес
 
       20 февраля 1908 г.