Онуфрий. Я убежден, Миша, что через две тысячи лет все городовые...
      Мишка. Упразднятся? Опасайся, Онуфрий, таких мыслей. Это, брат, чистейшей воды анархизм.
      Онуфрий. Нет, Миша, не упразднятся, но будут в новой форме.
      Блохин. А это уж кроткий оп-оптимизм.
      Мишка. Ну, буде, насиделись! Пойдем шататься, ребята. Николай, ты с нами?
      Глуховцев. Нет, мы тут посидим.
      Мишка. Трогай!
      Уходят. Некоторое время молчание.
      Глуховцев. Что с тобою, Оль-Оль? Ты сегодня весь день такая грустная, что жалко на тебя смотреть. Случилось что-нибудь? И мать твоя какая-то странная.
      Ольга Николаевна. Нет, ничего. А отчего ты грустный?
      Глуховцев. Я-то? Не знаю. Дела плохи, должно быть, оттого. Хорошо еще, что в комитетской столовой даром кормят, а то... Надоело это, Оль-Оль. Здоровый я малый, камни готов ворочать, а работы нету.
      Ольга Николаевна. Бедный ты мой мальчик!
      Глуховцев. Ну, оставь. Ты плакала? Отчего у тебя под глазами такие круги? Ну говори же, Олечка, ведь это нехорошо.
      Ольга Николаевна наклоняет голову и пальцами, обтянутыми черною перчаткой, тихонько вытирает глаза.
      Ну что ты, Оля?
      Ольга Николаевна. Тебе будет очень тяжело, Колечка, если я скажу. Вон и мамаша идет!
      Проходит мимо невысокая старуха в черной накидке и черной потрепанной шляпе. Имеет вид благородный, но в то же время и попрошайнический.
      Евдокия Антоновна (проходя). Ты же тут, Оля, сиди, никуда не уходи отсюда. (Жеманничая.) Какой прекрасный вечер, господин студент! (Идет.)
      Ольга Николаевна (тихо, с ненавистью). Прошла, проклятая!
      Глуховцев. Что ты, Оля?
      Евдокия Антоновна (оборачиваясь). Какой великолепный оркестр, Оля: ты не находишь, дружок?
      Ольга Николаевна (тихо). Пошла! Пошла! Нет, ты посмотри, какая благородная старушка. А вчера зарезать меня грозилась старушка-то эта, благородная-то эта.
      Глуховцев. Говори толком, Оля, что случилось?
      Ольга Николаевна (зло). Да неужели же ты ничего не понимаешь? Целый месяц живешь со мною и ничего не видишь. Где же твои глаза?
      Глуховцев. Как ты странно говоришь: "живешь". И что я должен видеть?
      Ольга Николаевна (отворачиваясь). Что я не девушка.
      Глуховцев. Ну видел, положим. Но что же отсюда следует? Правда, это нелепо; может быть, над этим нужно было задуматься, но мне как-то и в голову не пришло. И вообще (с некоторой подозрительностью смотрит на нее), и вообще я действительно не задавался вопросом, кто ты, кто твоя мать. Знаю, что твой отец был военный, что твоя мать получает пенсию...
      Ольга Николаевна. Да. Восемь рублей в месяц.
      Глуховцев. Ну?..
      Ольга Николаевна. Что я содержанка, что я на содержании, ты это знаешь?
      Молчание. Ольга Николаевна медленно поворачивает лицо к студенту.
      Что же ты молчишь? Коля, Колечка!.. Ты не ожидал этого? Тебе очень больно? Да говори же! Милый мой, если бы ты знал, как я измучилась - вся, вся!
      Глуховцев. Да, не ожидал. Но как же это?,. Да, не ожидал!.. Какая странная вещь!.. Ты - на содержании... Странно! Как же это вышло?
      Ольга Николаевна (торопливо). Когда я была еще в институте, она, эта мерзавка, продала меня одному... Ну, и у меня был ребенок.
      Глуховцев. У тебя? Да ведь тебе всего восемнадцать лет! Ольга Николаевна. Ну да, восемнадцать. Ну, и ребенок умер. В Воспитательном... Ну, и потом... не могу я рассказывать. Колечка, пожалей меня, голубчик.
      Проходит сильно подкрашенная женщина, по виду из гулящих, замечает пристальный взгляд городового и резко поворачивает назад. Походка развалистая и ленивая. Поглядывает на студента и напевает: "Я обожаю, я обожаю..."
      Глуховцев. Так. А у кого же ты на содержании?
      Ольга Николаевна. Так, виноторговец один.
      Глуховцев. Где же он?
      Ольга Николаевна (испуганно). Ты не думай, Коля, что теперь я с ним... и с тобою. Нет, нет! Он уже два месяца как уехал на Кавказ.
      Глуховцев. Скоро вернется?
      Ольга Николаевна. Он не вернется, Коля. Он прислал письмо, что больше не хочет и что я могу идти куда глаза глядят. И денег за этот месяц он не прислал.
      Глуховцев. Сколько?
      Ольга Николаевна. Пятьдесят рублей.
      Глуховцев. Немного.
      Ольга Николаевна. Он очень расчетливый и говорит, что летом, на каникулах, он не может платить столько же, как и зимой. А зимой он платил семьдесят пять... и, кроме того, подарки... духи или на платье.
      Глуховцев (с тоскою глядя на нее). И это ты? "Духи, на платье"... И это ты, Оль-Оль, мое очарование, моя любовь! Ведь я тебя девочкой считал. Да и не считал я ничего, а просто любил, зачем - не знаю. Любил!..
      Ольга Николаевна (плачет). Пожалей меня!
      Глуховцев. Отчего же ты не работала?
      Ольга Николаевна. Я ничего не умею... Да и где взять работы? Ты сам знаешь. Пожалей меня.
      Молчание. Ольга Николаевна тихонько плачет. Быстро проходят два военных писаря: высокий и низенький; последний прихрамывает.
      Высокий. И зачем ты себя мучаешь, и зачем ты себя терзаешь, и зачем ты себе жизнь отравляешь, и зачем ты себе делаешь узкие штиблеты?
      Проходят.
      Ольга Николаевна. Вот ты... в комитетской столовой... А я уже два дня ничего не ела.
      Глуховцев. Что? Как же это?
      Ольга Николаевна. Да так. Все заложили, все продали, что можно было, а последние два дня голодаем. Голова у меня очень кружится, Коля.
      Глуховцев. Ах, ты!.. Но как же это! Ведь это же невозможно, тебе нужно чего-нибудь съесть. Отчего ты сразу не сказала об этом? Я бы...
      Ольга Николаевна. Что же ты можешь. Колечка? Ведь у тебя у самого нет ничего.
      Глуховцев (в отчаянии). Ничего! Это такой ужас, что можно убить себя. Да нет, я достал бы где-нибудь! Я бы что-нибудь продал... Фу-ты, черт, наконец, украл бы. Ведь это невозможно на самом деле: два дня не есть человеку. Оль-Оль, прости меня, голубчик. Я просто осел. Вместо того чтобы расспрашивать... Тебе очень хочется есть?
      Ольга Николаевна. Нет. Голова только кружится.
      Глуховцев. Я сейчас буду кричать караул, пусть соберутся, пусть посмотрят.
      Ольга Николаевна. Ты прощаешь меня?
      Глуховцев. Что? Прощение? Да как же ты можешь говорить о прощении, когда я должен стать перед тобою на колени и плакать: прости меня.
      Ольга Николаевна (улыбаясь). Мне с тобою умереть хочется, Коля. Ты такой добрый, такой благородный!..
      Глуховцев (гневно). К черту! Не смей мне говорить о благородстве. Нет, это невозможно! Посиди здесь минутку, я сейчас, я куплю что-нибудь, у меня есть пятачок. И вообще я достану...
      Ольга Николаевна (испуганно). Нет, нет, не уходи!
      Показывается Онуфрий.
      Глуховцев. Онуфрий! Слушай! Голубчик, поди сюда.
      Онуфрий (подходя). Что случилось?
      Глуховцев. Она два дня не ела. Понимаешь? Два дня не ела. Давай денег!
      Онуфрий. Денег? Ты говоришь - денег?
      Глуховцев. Ну да, денег, а то чего ж?
      Онуфрий (смущенно разводит руками). Прости, голубчик, ни гроша. Понимаешь, ни гроша! Вчера на всю братию был двугривенный, да и тот у Немца пропили.
      Глуховцев. Что же, так и умирать, что ли?
      Онуфрий. Постой, ты говоришь, два дня не ела? То есть как же не ела, совсем не ела? (Горячась.) Нет, это невозможно. О чем же ты, тупица, осел, думал раньше?
      Ольга Николаевна. Он не знал.
      Онуфрий. Должен был знать! Вот еще! Постой, Коля, погоди минутку, я сейчас, брат, добуду. Тут Веревкин с какой-то девицею шатается, такая сволочь, никогда копейки не даст. Но я ему горло перерву. От меня он не уйдет! А может быть, Мишку лучше с собой взять - он Мишки боится. А?
      Глуховцев. Как хочешь, но только поскорей!
      Онуфрий. И до чего все это глупо!.. Ну, держись, Коля, я сейчас! (Быстро уходит, оборачиваясь.) Вы же тут сидите, слышите?
      Глуховцев (весело). Он достанет, Олечка! Если уж они с Мишкой возьмутся, так они достанут. Я знаю этого Веревкина, это наш товарищ, ужасно дрянной человечишка! Но они его сумеют припугнуть.
      Ольга Николаевна (нежно). Глупенький ты мой!
      Глуховцев. Оставь, Оль-Оль! Только бы до завтра как-нибудь протерпеть, а завтра мы все устроим. Бедная ты моя девочка, ну и мать же у тебя! Но как же ты это допустила? Как можно вообще допустить, чтобы тебя, живого человека, продавали, как ветошку?
      Ольга Николаевна. Она грозится, что зарежет меня. Я ночью боюсь с ней спать. Она ведь совсем сумасшедшая!
      Глуховцев. Пустяки! Не зарежет!
      Ольга Николаевна. Ты знаешь, как она сладкое любит, Коля? Это что-то ужасное. Она и пьет только или наливку сладкую, или ликер, или просто намешает в водку сахару, так что сироп сделается,- и пьет.
      Глуховцев. Ты тоже, я заметил, любишь сладкое.
      Ольга Николаевна. Я? Нет, я немножко, а она... Господи, вот она!
      Показывается Евдокия Антоновна с каким-то офицером. Некоторое время говорит с ним, видимо в чем-то его убеждая и цепляясь за рукав пальто, потом идет к скамейке. Офицер остается на том же месте, вполоборота к сидящим, покручивает усы и отбивает ногою такт. Музыка играет вальс "Клико".
      Коля, Колечка!..
      Глуховцев. Что это за офицер?
      Ольга Николаевна (смущенно). Не знаю, какой-нибудь ее знакомый. Колечка, если она будет звать меня, то, пожалуйста, голубчик, не пускай меня. Выдумай что-нибудь! Идет! Идет! Держи меня, Коля!
      Евдокия Антоновна (подходя). Какой прекрасный вечер! Оленька, дитя мое, извинись перед господином студентом. Ты мне нужна на пару слов. Excusez, monsieur! 1
      Ольга Николаевна (грубо). Какие еще слова! Я никуда не пойду отсюда.
      Евдокия Антоновна.Оля!
      Ольга Николаевна. Нечего кричать, вы тут не дома.
      Евдокия Антоновна. Фи, как ты невоспитанна! Прошу вас, господин студент, оставьте нас с дочерью на минуту.
      Глуховцев. Я не пойду и Ольгу Николаевну взять не позволю.
      Евдокия Антоновна. Что-с? Это вы мне изволите говорить, молодой человек? Как груба нынешняя молодежь! Ольга, поди сюда. Venez ici, Olga!2
      Ольга Николаевна. Не пойду!
      Евдокия Антоновна. Что-с? (Очень громко.) Вы хотите, чтобы я позвала городового? Чтоб я устроила скандал?
      ___________
      1. Простите сударь! (франц.)
      2. Идите сюда, Ольга! (франц.)
      Ольга Николаевна. Не кричите, мамаша!
      Евдокия Антоновна. Какой-то грубиян, какой-то нахал, какой-то студентишка смеет заявлять: я не пущу! Ты мне смотри, девчонка, дрянь, не забудь, что я тебе вчера говорила. Ну-с?
      Ольга Николаевна (колеблясь). Я не хочу.
      Глуховцев. Как ты говоришь это, Оля! Если ты не захочешь сама остаться, то ведь я уже не могу удержать тебя. Ты подумай!
      Ольга Николаевна. Я боюсь!
      Евдокия Антоновна. Ну-с, я жду! Какое нахальство - вмешиваться в чужие дела! Лучше бы поменьше пьянствовали сами, а других учить нечего!
      Глуховцев. Если ты двинешься с места, Ольга, то знай, что это навсегда.
      Евдокия Антоновна (негромко). Городовой! Пожалуйте сюда, господин городовой.
      Ольга Николаевна (плача). Я боюсь! Пусти меня, Коля, я, я вернусь!
      Глуховцев (вставая). Пожалуйста.
      Ольга Николаевна (хватает его за рукав). Нет! нет! не уходи! Что же мне делать, господи!
      Глуховцев. Что хотите - выбирайте сами.
      Евдокия Антоновна (отрывает ее от студента). Я тебе покажу, девчонка, дрянь! Идешь или нет, говори! Ты меня знаешь, Оленька... ну, идешь?
      Ольга Николаевна (упираясь). Не знаю.
      Глуховцев. Прощайте, Ольга Николаевна.
      Евдокия Антоновна (тащит девушку). До свидания, господин студент, до свидания! Я знаю вашу фамилию и завтра же напишу вашему начальству, какими делами вы занимаетесь на бульваре. Нахал!
      Глуховцев. Вы пьяны?
      Евдокия Антоновна. Ты меня поил, мальчишка? Гроша за душой нет, а тоже...
      Ольга Николаевна. Коля!
      Евдокия Антоновна (уводя дочь). Вы компрометируете себя, Ольга. Идем! Идем!
      Уходят. Видно, как Евдокия Антоновна представляет свою дочь офицеру: тот щелкает шпорами, бросает быстрый взгляд на студента и предлагает девушке руку. Уходят: офицер и Ольга Николаевна впереди, мамаша плывет на некотором расстоянии сзади. Глуховцев, все это время стоявший, садится на скамью и беспомощно опускает голову на руки. Музыка кончается: около эстрады громкие аплодисменты, и оркестр повторяет вальс "Клико". На свободное место возле Глуховцева садятся двое; высокий, худой парень с длинными мочалистыми волосами и в сапогах бутылками и пожилой, толстый и седой, по виду торговец.
      Торговец. Хороша у нас музыка в Москве!
      Парень (подавленно). Да. Играют бойко. Но только кому это нужно, Никита Федорович?
      Торговец. Нет, отчего же? Народонаселению приятно. Все одно зря болтаются-то солдаты.
      Парень. С тех пор как умерли мои родители, мне больше негде столоваться, Никита Федорович. Первоначально столовался я у моей замужней сестры, но семья у них, знаете ли, большая, ртов много, а работников один только зять. Вот и говорят они мне: ступай, говорят, Гриша, столоваться в другое место, а мы больше не можем, чтобы ты у нас столовался. И тут совсем было я погиб, Никита Федорович, и решился живота.
      Торговец. Ишь ты, как здорово зажаривают, словно с цепи сорвались.
      Парень. Ежели и меня, Никита Федорович, кормить досыта и дать трубу, то и я смогу всякие звуки издавать. Пустое это занятие, Никита Федорович. Ну вот... Повстречали меня господин Аносов, и уж не знаю, понравился я им, что ли, или так, но только говорят они мне: поезжай, говорят, Гриша, в юнкерское училище экзамен держать, и вот тебе денег, чтобы мог ты там, пока что, столоваться. (Вздыхает.) Но, конечно, экзамена я не выдержал и вот уж два дня, Никита Федорович, заместо того чтобы кормиться, как все прочие граждане, хожу по бульвару и музыку слушаю.
      Торговец. Плевое твое дело, Гриша! Какая тут музыка, когда в животе свой орган играет - как в трактире без спиртных напитков.
      Парень. И смотрю я в даль моей жизни, как бы мне окончательно не погибнуть. Конечно, будь бы живы мои родители, но они, к сожалению, в царствии небесном, и окончательно мне негде столоваться, Никита Федорович. Только мне и надежды, что на вас.
      Торговец. Чего? У меня, брат, и своих ртов много. Не напасешься! Засим честь имею.
      Парень. Как же мне? Так, значит, окончательно ничего? Так и погибать?
      Торговец. Так, значит, и ничего. Моли бога - он за сирот заступник. Засим честь имею. (Уходит.)
      Парень некоторое время смотрит ему вслед, поглядывает на студента, видимо желая с ним заговорить, вздыхает и идет сперва налево, а потом направо. Проходит отставной, разбитый параличом генерал; в одной руке костыль, за другую руку его поддерживает очень хорошенькая девушка-подросток, одетая в траур. Из-под густых ресниц девушка взглядывает на Глуховцева, и тот, заметив ее взгляд, вздыхает и поправляет свои молодые, пробивающиеся усы. Скрываясь за поворотом, девушка еще раз через плечо взглядывает на студента.
      Генерал (хрипит). Дурак! говорю я ему: дурак! - Так точно, ваше превосходительство! - Что так точно? Что так точно? Что ты дурак? - Так точно, ваше превосходительство! - Ты подумай: я ему говорю: дурак! - а он...
      Быстро подходят студенты Онуфрий и Мишка.
      Онуфрий (издалека). Ограбили купца! Держись, Коля!
      Мишка. Ликуй ныне, Сионе!
      Онуфрий (подходя). Трешницу из самого сердца вырвали. Прямо в крови бумажка. Постой, а где же Ольга Николаевна? Где же она?
      Глуховцев молчит. Студенты присаживаются по бокам и в недоумении переглядываются.
      Мишка. Что сей сон означает? Что, ее позвали куда-нибудь, что ли?
      Глуховцев. Позвали.
      Онуфрий. Да что ты, Коленька, что ты так смотришь, будто прослезиться желаешь? Ты меня прости, душа моя, что я вмешиваюсь в твои дела, но мне, ей-богу, противно смотреть на тебя, душа моя. Словно в патоку бутылку керосину вылили. Была девица, и ей кушать хотелось, пошла девица с мамашей погулять ведь она с матерью пошла? - что же тут чрезвычайного? Придет девица, мы ее и покормим, и даже мамашу ихнюю. Зачем же впадать в меланхолию?
      Мишка. Конечно, жалко человека. Ты этого, Онуша, не говори. Окромя того небось совестно: Колька сыт, и, конечно, на голодного смотреть ему зазорно. Так, что ли, Глуховцев?
      Глуховцев. Не в этом дело.
      Мишка. Так в чем же?
      Глуховцев (тоскливо). Эх, да разве вы не понимаете?
      Онуфрий. Нет, Коля, начинаю что-то соображать. Так вот какие дела,интересно, очень интересно!
      Мишка. Ничего не понимаю.
      Подплывает Евдокия Антоновна, одна. Останавливается перед студентами и говорит, жеманничая.
      Евдокия Антоновна. Какой приятный вечер, господа студенты.
      Онуфрий (кланяясь). Да, погодка хорошая. Изволите гулять?
      Евдокия Антоновна. Да, гуляю. Вам странно, молодые люди, что такая пожилая дама также хочет погулять, музыку послушать?
      Мишка. Нет, отчего же. Гуляйте себе, если хочется.
      Евдокия Антоновна. Благодарю вас, господин студент! А вас, господин студент,- простите, что до сих пор не могу запомнить вашего имени-отчества... господин Глуховцев, кажется? - а вас прошу об одном одолжении. Вы, вероятно, раньше меня вернетесь домой, так, пожалуйста, скажите там, что Оленька, моя дочь, поехала на два дня на дачу, к знакомым.
      Глуховцев, бледный, встает и делает шаг к ней, но Онуфрий, догадавшись, опережает его и подхватывает старуху под руку.
      Онуфрий. Вот что, мамаша, вы того, идите-ка себе гулять. Вечер приятный, музыка играет, душа отдыхает. Двигайтесь, двигайтесь, старушка!
      Евдокия Антоновна (упираясь). Господин Глуховцев!
      Глуховцев. Ну?
      Онуфрий (тащит старуху). Ах, мамаша, неужели вам не жалко ни прически, ни шляпы? Я бы на вашем месте шляпу пожалел, другую такую едва ли отыщете. Это из Парижа?
      Евдокия Антоновна. Что-с? Женщину бить? Мальчишка!
      Онуфрий (уводит ее). Ах, мамаша, да разве вы женщина? Кто вам это сказал, неужели Глуховцев? Не верьте ему, мамаша: он ужаснейший ловелас.
      Евдокия Антоновна. Нахал!
      Скрываются.
      Мишка. Плюнь, брат Глуховцев. Не стоит связываться!
      Глуховцев. Я ей сказал: если ты пойдешь, то больше не возвращайся. И она, брат Миша, пошла. Что ты на это скажешь?
      Мишка. Значит, дрянь. Что она, гулящая, что ли, Ольга Николаевна?
      Глуховцев. Выходит, что так. Как это дико, как это ужасно, Миша. Вон музыка играет, вон люди гуляют,- неужели это правда? Сидела здесь и была Оль-Оль, а теперь пошла с офицером... С офицером. С каким-то офицером, которого первый раз видит. И это - любовь! (Смеется.)
      Мишка. Любви, Коля, не существует. Просто, брат, стремление полов, а остальное - беллетристика.
      Глуховцев. А я думал, что существует.
      Снова проходит т а же подкрашенная женщина, напевая: "Я обожаю, я обожаю..."
      Подкрашенная женщина. Угостите, коллега, папироской.
      Мишка молча достает папироску и огня.
      Онуфрий (подходя). Ну, Коля, очень я сомневаюсь, чтобы, при наличности такой тещи, вы могли образовать тихое семейство. Но девчонку все-таки жалко: что она, со страху, что ли?
      Глуховцев. Да, боится чего-то.
      Онуфрий. Ну, конечно, со страху. Голода боится, мамаши боится, тебя боится, ну и офицер ей тоже страшен,- вот и пошла. Глазки плачут, а губенки уж улыбаются - в предвкушении тихих семейных радостей. Так-то, Коля: пренебреги, и если можешь, то воспари.
      Мишка. Ну так как же, братцы? Чужое добро впрок не идет,- нужно трехрублевку пустить в обращение.
      Онуфрий. Я с удовольствием, Миша. К Немцу?
      Мишка. Можно и к Немцу. У Немца раки великолепны. За упокой души!
      Глуховцев. Чьей души?
      Онуфрий. Всякая душа, Коля, нуждается в поминовении.
      Блохин (подходит, запыхавшись). П... п... пять целковых. С... с... сказал Веревкину, что я его ночью оболью керосином и подожгу. Заплакал, но дал.
      Онуфрий (молитвенно). Что это будет!
      Мишка. Вот подлец! А клялся, что три целковых последние.
      Блохин (оглядываясь). А... а где же?
      Онуфрий (мечтательно). Петь хочешь, Сережа?
      Блохин (сердито). Вот черти! А я думал, что и вправду... вот черти. Куда же, к Немцу?
      Глуховцев. Ну и напьюсь же я, братцы.
      Онуфрий. Никогда не нужно, Коля, злоупотреблять спиртными напитками. Злоупотребишь - и потянет тебя в тихое семейство. А потянет тебя в тихое семейство - вот тебе, Коля, и капут. Потому что гений и тишина несовместимы, брат.
      Мишка. Айда, ребята! Ходу!
      Глуховцев. Ну и напьюсь же я!
      Блохин (в упоении). Вот черти! Эх, попоем же, братцы...
      Мишка. Ходу, ходу!
      Оркестр играет "Тореадора и Андалузку".
      Занавес
      ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
      Меблированные комнаты "Мадрид".
      Довольно большая комната, в которой живет Ольга Николаевна с матерью. За деревянной, не доходящей до потолка перегородкой спальня; в остальном обстановка обычная: круглый стол перед проваленным диваном, несколько кресел, зеркало; грязновато; в кресле валяется чья-то юбка. Сумерки. В открытую форточку доносится негромкий благовест с ближайшей, по-видимому, небольшой церковки: звонят к вечерне.
      Ольга Николаевна, вся в черном, бледная, читает у окна "Московский листок". За перегородкой горничная Аннушка убирает постель.
      Ольга Николаевна. В "Московском листке" пишут, что опять шесть самоубийств, Аннушка. И все женщины, и все уксусной эссенцией... Как они могут? Вы очень боитесь смерти, Аннушка?
      Аннушка (из-за перегородки). Кто же ее не боится, барышня?
      Ольга Николаевна. Я боюсь смерти. Иногда так трудно жить, такие несчастья, такая тоска, что вот, кажется, взяла бы и выпила. А нет, страшно. И, должно быть, очень больно - ведь она жгучая, эта эссенция.
      Аннушка. У нас горничная, которая допрежь меня жила, эссенцией отравилась: мучилась долго, два дня.
      Ольга Николаевна. Умерла?
      Аннушка. Схоронили. А поздно вы встаете, барышня. Люди добрые к вечерне идут, а вы только-только глазки протираете. Нехорошо это!
      Ольга Николаевна. А зачем рано вставать? Не все ли равно! Когда спишь, жизни по крайней мере не чувствуешь. А кроме того, бывают хорошие сны. Аннушка, а студент... Глуховцев дома?
      Аннушка. Сейчас к себе в номер прошел..
      Ольга Николаевна. Один?
      Аннушка. С товарищем с каким-то. Вихлястый такой, на подсвечник похож.
      Ольга Николаевна. Уж вы скажете - на подсвечник! Аннушка, голубчик, сделайте мне такое одолжение: когда товарищ уйдет, передайте Глуховцеву вот эту записочку.
      Аннушка. Не стоило бы, барышня! Студент они хорошенький, зачем смущать? Ну, уж если вы приказываете, конечно, отнесу. (Выходит из-за перегородки.) Где записочка, давайте.
      Ольга Николаевна. Вот. Закройте форточку, Аннушка.
      Аннушка (льстиво). Что я вам хотела сказать, милая барышня. На новом вы теперь положении, офицеры у вас бывают... Я-то что ж, мое дело, конечно, сторона, но только и белье лишний раз перемени, и хлопот всяких достаточно, вы сами понимаете, милая барышня...
      Ольга Николаевна (отворачиваясь). Ну?
      Аннушка. Говорила я вашей мамаше, и оне мне обещали три рубля в месяц платить,- так уж вы напомните им.
      Ольга Николаевна. Хорошо. А разве... гости вам ничего не дают?
      Аннушка. Да разве их устережешь? Так стараются прошмыгнуть, чтоб ни кот, ни кошка не заметили.
      Входит Евдокия Антоновна. Раздевается. Видимо, находится в приятном настроении и временами напевает какой-то романс по-французски.
      Евдокия Антоновна. Ступайте, Аннушка, вы нам не нужны.
      Аннушка. Я вот говорила барышне насчет трех рублей, помните, барыня милая, что вы обещали.
      Евдокия Антоновна. Ах, мой бог! Какая вы, Аннушка, надоедливая. Не беспокойтесь, не пропадут ваши три рубля.
      Аннушка. Три с полтиной. Вы мне еще полтинник должны, помните, за тянучками посылали?
      Евдокия Антоновна. Вы получите четыре, Аннушка. Ступайте! Вы постель прибрали?
      Аннушка уходит.
      (Напевая.) Нет, это ужас, это какой-то вертеп - стараются грабить прямо-таки среди бела дня! Ты представь, Оля... (напевает) сейчас меня зовет этот подлец управляющий и говорит, что мы должны прибавить десять рублей за номер. Это ужас! (Напевает.) Скотина! Олечка, хочешь мармеладу? абрикосовский.
      Ольга Николаевна. Давайте. (Не глядя, протягивает руку.)
      Обе едят. Молчание.
      Это не абрикосовский.
      Евдокия Антоновна (с ужасом). Ну что ты говоришь! А клялся, что абрикосовский. Погоди, Олечка, не кушай, я все это соберу и брошу ему назад в его подлую харю!
      Ольга Николаевна. Мамаша... я не хочу, чтобы сегодня кто-нибудь был.
      Евдокия Антоновна. Это что за новости?
      Ольга Николаевна. Я не хочу.
      Евдокия Антоновна (угрожающе). Оля! (Напевая.) Об этом раньше нужно было думать, мой друг: я не позволю, чтобы из-за какого-то каприза какой-то девчонки меня ставили в неловкое положение... Целый день не пивши, не евши бегаю по городу... Вы тут изволили почивать, Ольга Николаевна, а у меня маковой росинки во рту не было... Наконец нашла вполне достойного человека, и вот извольте! Нет, дочь моя, я не позволю, чтоб надо мною так глумились! Если ты не можешь оценить всех жертв, которые я приношу... (Напевает.) Впрочем, кушай, Олечка, все равно уж полкоробки он не возьмет. Скотина!
      Ольга Николаевна. А кто он, этот?
      Евдокия Антоновна. Всего только полковник.
      Ольга Николаевна. Полковник?
      Евдокия Антоновна. Да-с, полковник. Он, положим, только врач, военный врач, и уже не служит, но по чину - он полковник. И главное, имей это, Олечка, в виду и держи себя прилично, этот человек очень серьезный, не развратник и имеет самые серьезные намерения. Как тебе это нравится - сто рублей в месяц и подарки?
      Ольга Николаевна. А тот негодяй жаловался, что семьдесят пять рублей дорого.
      Евдокия Антоновна. Скотина! Вот видишь, Олечка, а ты (напевает) упрекаешь меня.
      Ольга Николаевна. Хорошо, мамаша. Но только имейте в виду, что уж кроме этого я никого не хочу. Я не желаю быть потаскушкою!
      Евдокия Антоновна. Как ты можешь думать это, Оля? Если обстоятельства нас заставили, то ведь нельзя же думать, что это будет вечно!
      Ольга Николаевна. Я не желаю быть потаскушкою!
      Евдокия Антоновна. Как ты выражаешься, Оля! Да, вот что я хотела тебе сказать: тут этот студент, Глуховцев... ты не будь с ним жестока, Оля. Бедный мальчик без семьи, мне так жаль, что я тогда так сильно погорячилась.
      Ольга Николаевна (кричит). Не смейте говорить про него! Я прошу вас, чтобы вы никогда о нем не говорили! Это бесчестно!
      Евдокия Антоновна. Боже мой, какая дура! Я ей хочу добра, ведь ты же его любишь?
      Ольга Николаевна (кричит). Мамаша!
      Евдокия Антоновна (утешая). Ну перестань, Олечка, поверь мне, это так нелепо. Мальчик один, без семьи, ты ему дашь так много любви,- ведь я знаю, какое у тебя сердце, Олечка. Что же тут плохого? Неужели будет лучше, если мальчик станет развратничать, как все они? Ведь это ужас!
      Ольга Николаевна. Он не согласится, мамаша.
      Евдокия Антоновна. Ну и будет дурак! Тут полковник, почтенный человек, а что такое он, мальчишка, я сама с ним поговорю.
      Ольга Николаевна. Нет, нет, мамаша! Не смейте! Я вам не позволю этого!
      Евдокия Антоновна (уступчиво). Как хочешь, дружок. Вы оба люди молодые, и не мне, старушке, вмешиваться в ваши дела. Ты просто позови его посидеть часочек, и он сам все поймет, когда увидит тебя, моя прелесть. Не хочешь наливочки, Оля? Выпей, голубчик, очень сладкая. А я сейчас (оправляется перед зеркалом) поеду за ним.
      Ольга Николаевна. За ним? Уже?
      Евдокия Антоновна. Конечно, я не позволила бы себе унижаться ради какого-нибудь молокососа, но это такой почтенный человек, да вот ты сама увидишь. И имей в виду, Олечка, он говорит, что привык ложиться рано, так что... ты понимаешь, Оля?
      Ольга Николаевна. Ко мне сейчас придет Глуховцев.
      Евдокия Антоновна (испуганно). Ни в каком случае! Завтра когда хочешь, но сегодня - ни в каком случае. Ты подумай, в какое положение ты ставишь меня!
      Ольга Николаевна. Нет, он придет!
      Евдокия Антоновна. Оля!
      Ольга Николаевна. Нет, придет!
      Евдокия Антоновна. Ты хочешь, чтобы я сама с ним поговорила? Пожалуйста, я буду очень рада! Мне уж достаточно надоел этот наглый мальчишка! Грубиян!
      Ольга Николаевна. Нет, нет, он сейчас же уйдет.
      Евдокия Антоновна. Смотри! (Звонит.) Я буду дома, Оля, через час. Пожалуйста, не забудьте, через час!
      Ольга Николаевна. Хорошо. Не забуду. Шляпку-то поправьте - на боку.
      Аннушка (входит). Звонили?
      Евдокия Антоновна. Ах, да, моя милая. Пойдите и пригласите сюда студента Глуховцева.
      Аннушка. Семьдесят четвертый?
      Евдокия Антоновна. Да, в номере семьдесят четвертом. Скажите, что барышня очень просили немедленно прийти. Понимаете - барышня, но не я!
      Ольга Николаевна. Чтобы сейчас, Аннушка!
      Аннушка уходит. Евдокия Антоновна, уже одетая, целует Ольгу Николаевну в лоб.
      Евдокия Антоновна. До свидания, малютка. Да, кстати, ничего, пожалуйста, не кушай, я позабочусь о закуске. Мне не совсем нравится, что ты в черном, Олечка... Но, впрочем, может быть, так лучше, скромнее. Adieu, ma cherie! 1 (Уходя, сталкивается в дверях с Глуховцевым, который молча дает ей дорогу.) Ах, это вы, мой друг! Проходите, проходите, пожалуйста; Олечка дома. Вы простите меня, старушку, что я так погорячилась тогда на бульваре, но я была несколько в нервном состоянии. Прощаете?
      Глуховцев (глухо). Я ничего. Пожалуйста.
      Евдокия Антоновна. Ах, молодость так великодушна! До свидания, дружок, я очень тороплюсь. (Ольге.) До свидания, дитя мое! (Уходит.)
      Глуховцев. Здравствуйте, Ольга Николаевна.
      Ольга Николаевна. Здравствуйте, Николай Петрович.
      Глуховцев. Вы хотели меня видеть?
      _________
      1. Прощай, моя милая! (франц.)
      Ольга Николаевна. Да. Присядьте, пожалуйста.
      Молчание.
      Вы очень похудели... Николай Петрович.
      Глуховцев. Нет, отчего же мне худеть? А вот вы, кажется, действительно немножко побледнели. Вы не совсем здоровы?