Обе упали. Лучница неподвижно вытянулась в траве, копейщица с криками билась в колючем кустарнике, истекая неправдоподобно алой кровью.
      Дония галопом догнала своих спутников.
      - Держи, - бросила она поводья Джоссереку. - Веди её. Я поскачу на раненой, сколько свезет, потом мы её отпустим. - Она перескочила на неоседланную лошадь. - В галоп!
      Джоссерека подхватил ритм быстрой, ровной скачки. Ветер выл в ушах, вышибал слезы из глаз. Оглянувшись, он увидел, что отхожие отстали. На свою потерю они не обратили внимания, но вскоре, обменявшись криками, остановились. Джоссерек увидел, что они спешились, перенесли нехитрую сбрую на свежих лошадей и снова сели верхом.
      Лошадь Доний, раненная под колено, истекала кровью и спотыкалась. Джоссерек слышал, как мучительно она дышит.
      - К завтрашнему вечеру они нагонят нас, - хладнокровно рассудила Крона.
      - Будем держаться рядом, Джоссерек, хорошо? - сказала Дония. - И отправим нескольких к муравьям. Но поклянись: если увидишь, что я стала беспомощной, то убьешь меня. Я обещаю тебе то же самое. Не допусти, чтобы тебя взяли в плен. При малейшем сомнении уходи в смерть.
      Крона хранила молчание. "Хотел бы я знать, - мельком подумал Джоссерек, - сделает она то же самое или вынесет поношение и пытки как последнее испытание духа. Неужели иного выбора нет?"
      Есть, сверкнула мысль.
      - Дония! - ликующе крикнул он. - Крона! Мы можем спастись!
      Дония уставилась на него, наставница осталась безразличной. Кони летели вперед.
      - Как? - спросила Дония.
      - Подожжем траву. Эта равнина - настоящий пороховой погреб, а ветер дует прямо на них. Скорей! Она опечалилась.
      - Я боялась, что ты это скажешь, - проговорила она сквозь стук копыт. - Нет. Губить землю по собственной воле? Нет. Я сама убью тебя, если ты попытаешься.
      Он вспыхнул от ярости и взревел:
      - Ты слепа как крот! Можешь ты хорошенько подумать хоть раз в жизни? Только мы одни знаем, что замыслил Сидир. - И, обращаясь к Кроне, сказал: Если рогавики не сдадутся, бароммцы перебьют вашу дичь. Все стада, по всему северу. Это в их силах. Как, стоит эта новость куска земли площадью в несколько миль, который вскоре снова зарастет? Или ты упустила узду собственного разума?
      Дония застонала. Крона закрыла рукой лицо, сжав пальцы так, что выступили сухожилия и побелели ногти. Когда она отвела руку, голос её был едва слышен сквозь шум скачки:
      - Он верно говорит. Мы должны сделать это. Прошла ещё минута, и Дония выдохнула:
      - Поджигай.
      В Джоссереке запело торжество.
      Он не стал ждать, чтобы этим занялись женщины. Задержавшись у куста, он обломал с него несколько веток, набрал хвороста и на скаку с трудом поджег зажигалкой сухие листья. Вскоре занялся весь пучок.
      Джоссерек поехал зигзагами и, перегибаясь то вправо, то влево, начал поджигать своим факелом кусты и траву. Затрещало красное пламя. Волна огня покатилась назад. Она вздымалась и ревела, над ней черной пеной вскипал дым, и белый пепел оставался на мгновенно обуглившейся земле. Джоссерек едва видел отхожих в миле от себя, едва слышал их безумные вопли.
      Они могли бы объехать огонь кругом, пока он не распространился, но у них ещё сохранились какие-то остатки рассудка. Жертвы, которым нечего терять, того и гляди устроят им и другую ловушку и зажарят их заживо. Они повернули назад. Огонь гнался за ними по пятам.
      Остатки рассудка? Джоссерек остановился. Конь под ним дрожал и хрипел, судорожно дыша - так же, как рыдающая Дония. Ветер со льдов раздувал лошадиную гриву, сушил блестящие от пота бока, и его вой заглушал рев пожара. Если отхожие и вправду безумны, то на рогавикский манер.
      А может, их волю сломила не рассудительность, а ужас. Может быть, даже они считают людей, поджигающих степь, слишком страшными, чтобы с ними связываться. Они, в конце концов, тоже рогавики.
      - Кончено, - горестно, словно издалека, сказала Крона.
      - Нет, - решившись, возразил Джоссерек. - Это только начало.
      - О чем ты?
      Он вскинул голову:
      - О том, что больше не позволю помыкать собой. Дония, мы должны были рассказать и на подворье, и в стане рода Феранниан о том, что нам известно. Пусть бы они обезумели, зато наша весть не погибла бы вместе с нами, как чуть не случилось сегодня. Это, может быть, единственное, что способно объединить вас. Вы, северяне, не умеете мыслить по-военному. И вам самое время научиться. Ваши роды заботятся лишь о своих собственных землях, и то не слишком. Раньше, когда на чью-нибудь землю нападали, от других родов на помощь прибывали разве что добровольцы, которые жаждали приключений клянусь своей правой рукой, не из предусмотрительности они делали это. Придется менять свои взгляды - иначе вам конец. Чтобы одолеть этого врага, надо собрать всех северян - от Диких лесов до Тантианских холмов. Нельзя продолжать гоняться за стадами и ждать, пока ваше краевое вече не решит чего-нибудь. Решать надо не откладывая. Слышишь, Дония?
      Глава 14
      Сидир задержался в Совином Крике на три дня, хоть и знал, что вся армия недоумевает и перешептывается на этот счет. Только новости, привезенные гонцом, заставили его уехать.
      - Да, мой господин, эскадрон полка Золотых Ягуаров...
      - Который? - прервал Сидир.
      - Копья Келлы. Они наткнулись на отряд туземцев, более многочисленный, чем обычно. Полковник Фелгаи считает, что охотники начали объединяться. Туземцы, как всегда, не стали вступать в переговоры, атаковали и нанесли нам большой урон. У них, видите ли, появилось новое оружие: осиные гнезда, которые они забрасывают в гущу войска. Когда кони начали метаться, они стали окружать отдельных солдат - по трое-четверо на одного, женщины наравне с мужчинами - и перебили почти половину. Уцелевшие отступили, перестроились, послали за подмогой. Неприятель тем временем засел на ближней скале. Весь полк не в силах выбить их оттуда. Решающая атака вызвала бы страшные потери. И поскольку воевода был близко, полковник Фелгаи послал меня доложить и запросить приказаний.
      "Копья Келлы, цвет моего войска, разбиты кучкой дикарей", - корчило Сидира.
      - Можно было бы держать их там, пока не перемрут, мой господин, отважился продолжить гонец. Это был испытанный кривоногий ветеран, бароммец старой закалки, который думал самостоятельно и смело высказывал офицерам то, что думал. - Но это свяжет нас. Ведь для того чтобы не допустить их вылазки, потребуется порядочное количество людей - только тогда остальные смогут без опаски передвигаться по округе.
      - Так. - Сидир сжал рукой подбородок. - Полдня езды, говоришь? Отдохни, если сможешь. Мы отправимся через час. - И приказал адъютанту-рагидийцу: - Приготовьте свежих лошадей и эскорт из... шести человек.
      - О нет, господин, - запротестовал тот. - Это слишком мало.
      - Я бы тоже посоветовал воеводе взять побольше людей в этом демонском краю, - сказал гонец, - если б мы не очистили прибрежную дорогу на всей протяженности нашего пути. Я-то добрался сюда и один.
      - Эскорт из шестерых, - повторил Сидир. - Оба свободны.
      Оставшись в одиночестве в большой горнице, он дал волю своему сердцу. Те люди все из Хервара. Нет ли меж ними Доний? Он почувствовал едва заметную дрожь в коленях. Глупо, глупо. Смешно даже думать, что это так. Но надежда держалась, не уступая насмешке. Почему бы ей было не отправиться к себе домой? А то место, можно сказать, в окрестностях её зимовья. Здесь же - её дом. Я показал бы ей, как бережно сохранил все, что ей принадлежит.
      Повсюду в других местах солдатам было приказано грабить, крушить и жечь. Когда настанут холода, эти волки, оставшись без логовищ, должны будут уступить человеческой мудрости и вернуться под кров, который им даст Сидир, а их пример послужит наукой тем< до кого ещё не добрались. (Должны, должны, должны!)
      Но когда Иниль эн-Гула, торговый агент из Фульда, сказал, что бывал у Доний по делам и может провести к её зимовью, Сидир сам повел солдат и приказал ничего не трогать. Его объяснение было вполне разумным: такой прочный дом, стоящий далеко в глуши, может пригодиться и армии. Оставшись один в сумерках, Сидир нашел огромную кровать, где, конечно, спала она...
      Сейчас он бродил по мягким коврам, среди развешанного по стенам оружия и причудливых фресок, трогая книги, лампы, вазы, лаская свои воспоминания. Сквозь окна высоко под потолком падали косые солнечные лучи. В комнате было тепло и приятно пахло кожей от подушек и помоста. Ощущение того, что все это принадлежит ей, переполняло Сидира. Она почти не открывала ему свою душу до той последней ночи, когда чуть не перегрызла ему горло. Теперь он жалел, что не может прочесть эти рогавикские книги.
      Нельзя здесь долго оставаться, через силу напомнил он себе. Не следовало и приезжать сюда. Мне во что бы то ни стало надо завершить штабную работу до того, как я выступлю в поход - пусть тогда степной ветер день за днем выдувает из меня это наваждение. Если же мы не выступим вскоре, лучше перенести это на будущий год. Путь к Рунгу труден даже летом - а льды быстро нагонят сюда зиму.
      Взятие Рунга, как он надеялся, не только принесет Трону ни с чем не сравнимый трофей, не только отрежет врага от главного источника металла. Сумеет ли боевой дух северян вынести такую потерю? И разве не обретет его армия новую волю к победе после такого успеха? Сидир видел в своем войске едва заметные признаки недовольства - не то чтобы пошатнулась дисциплина или люди стали хуже воевать, но они все реже и реже смеялись, соблюдали невиданную осторожность; и ночью, тайно посещая лагерь, Сидир слышал, что они говорят о доме...
      "Зачем же я тогда торчу здесь?
      Все, конец. Поеду к Ягуарам, раз там появилась возможность встретиться с большим числом рогавиков и узнать кое-что полезное. А оттуда сразу обратно в Фульд.
      Но если Дония среди них..."
      Нет! Сидир хлопнул кулаком о ладонь, повернулся на каблуках и тихо вышел из комнаты. Через час он был уже в пути.
      Ехали они скоро, ибо вдоль Жеребячьей реки вела на запад хорошая, широкая, утоптанная тропа, а рядом тянулись глубокие колеи, пробитые за долгие века колесами телег, - это была Дорога Ложных Солнц, главный торговый тракт через эту страну, сдерживающую рост Империи. Гонец легко нашел дорогу при свете звезд. Он как будто совсем не устал, и конвоиры тоже скакали резво. Ожидаемый честный бой вместо западни или нападения из засады вдохновлял их. И утро тоже. Легкие облачка плыли по ослепительно высокому небу, в котором пели жаворонки. Вода сверкала, по берегам стоял густой тростник, сабельным блеском вспыхивали, выпрыгивая из реки, рыбы. Земля зеленела - трава и деревья, пригретые солнцем, струили свой аромат. В двух милях от них на горизонте паслось дикое стадо.
      Край Доний.
      - Ай-я, - сказал один из конвойных, когда они остановились дать коням отдых. - Я возьму себе землю прямо здесь, когда нас станут наделять. Завидное будет поместье!
      - Не спеши пока продавать то, чем владеешь в Баромме,, друг, посоветовал ему гонец. - Мне сдается, что север и через десять лет ещё не будет заселен.
      - Почему это?
      - Из-за туземцев, ясное дело. Пока последние из них не полягут, вплоть до грудных ребят, мы так и будем всякий час опасаться смерти.
      - Хо, послушайте-ка...
      - Нет, это ты меня послушай, - поднял палец гонец. - Не хочу тебя обижать, но ты же больше сидел в гарнизоне, так ведь? А я был в бою. Кому и знать, как не мне. - Они не устоят, - сказал другой кавалерист. - Я был на хозенской войне. Мы думали, те племена тоже никогда не сдадутся. Рахан, тот не видел войны, кто не стоял перед тысячью размалеванных дьяволов, готовых ринуться в смертный бой! А три года спустя я уже спал с самой славной коричневой бабеночкой, которая только может украсить травяную хижину. И мне было жаль, когда вышел мой срок.
      - Так вот, я тебе скажу про здешних женщин, - не уступал гонец. - Они тоже хороши - для ученья. Как поймаешь её, становись в позицию и стреляй.
      - Да, они тут злюки.
      - Послушай-ка дальше. Мне многие мужики рассказывали, а кое-что я видел своими глазами. Здешняя "кошка" так и норовит тебя убить. Приставь ей нож к горлу - и она полезет на него, визжа так, будто ей в радость умереть, лишь бы перед этим выцарапать тебе глаза. Хоть ты её бей, хоть в клетку сажай, хоть содержи как королеву - все равно будет драться. Можешь её связать - а когда ляжешь сверху, она лбом стукнет тебя по носу или вырвет у тебя зубами кусок мяса. Способ один - оглушить её дубиной или хлестать до тех пор, пока она и пальцем не сможет пошевелить. А тогда какой с неё толк? Все равно что труп, верно? Господин мой, - воззвал он к Сидиру, - нельзя ли доставить сюда приличных арваннетских шлюх?
      Конвоир запустил пальцы в волосы, не покрытые шлемом, и недоуменно сказал:
      - Но ведь все - и торговцы, и другие - говорят, что тут-то самые шлюхи и есть и девчонки спят с мужиками просто ради удовольствия.
      - Мы захватчики, - сплюнул гонец. - В этом вся разница. Цивилизовать северянина - все равно что скорпиона приручить. Одно только остается извести их под корень.
      - А что скажет воевода? - спросил капрал. Сидир слушал их, все больше темнея лицом.
      - Это свирепый народ, - медленно ответил он. - Но я тоже бывал на многих войнах и много читал о войнах прошлого. Почти все народы клянутся воевать до последнего, но никогда не держат своей клятвы. А уж стоять до последней женщины и ребенка - в этом никогда никто даже не клялся. - Он встал с земли, где сидел, скрестив ноги. - Поехали дальше.
      К вечеру они прибыли на место осады, в нескольких милях от реки. На поляне размером с парадный плац возвышался утес из тускло-желтого известняка, круто вздымавшийся над пологим ступенчатым подножием. Пустая поляна свидетельствовала в пользу солдат: они подобрали всех убитых и раненых, оставшихся после нескольких неудачных атак. Порой на вершине утеса между камнями мелькала чья-то голова, порой сверкало на солнце оружие. Но тишины ничто не - нарушало. Даже отзвуки жизни полка терялись в этой тишине; оружие и знамена казались бесконечно малыми под высоким небом.
      - Я предложил им самые выгодные условия, которые мог бы одобрить командующий, - сказал полковник. - Обещал поместить их в резервацию, обеспечить всем необходимым, оставить им пару заложников, чтобы они могли доверять нам. Когда мой парламентер кончил говорить, они пронзили его стрелой. Под флагом перемирия! Не будь мы нужны в других местах, я охотно продержал бы их здесь, пока голод и жажда их не прикончат.
      - Может быть, сработает другой способ, - сказал Сидир. - Разделяю ваш гнев, полковник, но мы не можем бросить людей в бой только лишь ради мщения. Очевидно, понятие переговоров им чуждо. Зато им знакомо, что такое сделка, - ведь в мирное время они торгуют. Я задумал провести один опыт.
      Саперы смастерили из нарубленных веток, связок травы и кольчуг щит, который держали перед Сидиром. Он подошел к утесу и крикнул в рупор:
      - Нет ли среди вас Доний из Хервара?
      В течение минуты он слышал только биение собственного сердца и далекий напев ветра. Потом мужской голос спросил с акцентом по-арваннетски:
      - Кто спрашивает?
      - Командующий армией. Я познакомился с ней, когда она была на юге - я, Сидир из клана Халифа. Здесь ли она и согласна ли говорить со мной?
      - Ее здесь нет, и, думаю, она не стала бы говорить с тобой. Сидир перевел дыхание, и пульс его забился медленнее. "Ну что ж, вернусь обратно в ставку".
      - Слушайте меня, - снова заговорил он. - Вам не вырваться отсюда. Мы знаем, что у вас мало продовольствия. С вами ваши жены, сыновья, дочери, родители. Неужели вы обречете их на смерть среди голых камней?
      - Лучше здесь, чем у вас в загоне.
      - Слушай меня. Разве ты скотина, а я мясник? Мы оба мужчины. Я хочу передать твоему народу свое послание, послание доброй воли, и потому говорю вам: вы свободны. Оставьте при себе оружие, и мы вернем вам лошадей. С одним условием: вы должны уйти отсюда, отправиться на запад и говорить всем, кого встретите: Сидир придет в любое место, какое назначат северяне, чтобы говорить о мире.
      "Скажите это Донии..."
      Помолчав, рогавик ответил:
      - Мы должны подумать.
      Солнце село, померк последний оранжевый луч, и на востоке проглянули звезды, когда тот же голос объявил:
      - Мы согласны. Ждите нас.
      В прохладных синих сумерках мелькали ласточки, подвывали койоты. Рогавики казались Сидиру тенями, пока не вышли на свет факелов, которые держали над головами стоящие в две шеренги солдаты. Впереди шел седой человек - как видно, тот, что говорил, и с ним высокая женщина, оба в одежде из оленьих шкур и без страха на лице. За ними следовали другие мужчины и женщины, молодые и старые, подростки, дети, которых вели за руку - некоторые тихонько плакали, другие молчали, тараща глазенки, - и грудные младенцы на руках, и нерожденные в чреве матерей, всего около двухсот человек.
      Сидир двинулся им навстречу между рядами пик и кожаных нагрудников, радостно протягивая руку.
      - Добро пожаловать! Я здесь самый старший...
      - Йа-аа! - И двое шедших впереди бросились на него. В руках у них блеснули ножи.
      Остальные рогавики напали на солдат справа и слева.
      Неожиданность этого ошеломила всех. Сидир едва успел выхватить пистолет. Он застрелил мужчину, но женщина убила бы его, если бы ближний солдат, опомнившись, не разнес ей голову алебардой. Кругом кипел хаос. Не было почти ни одного взрослого рогавика, будь то мужчина или женщина, которому перед смертью не удалось бы убить или тяжко ранить хотя бы одного солдата.
      Сидир не в силах был упрекнуть своих людей за то, что они потом перебили детвору - как если бы они поступили так с гаденышами гремучих змей. Разве что немногим удалось ускользнуть в суматохе.
      Глядя в тусклом свете фонаря на своих мертвых воинов, Сидир с тоской спрашивал себя: неужто все рогавики и вправду безумны от рождения? И ничего больше не остается делать, как только искоренить их всех до единого?
      Глава 15
      Через три дня после отъезда с подворья Темный Вереск Джоссерек и Дония встретились с её сообществом.
      По мере приближения этого события на сердце у Джоссерека становилось все тяжелей. Сразу же после того как он с помощью огня отбросил назад шайку разбойниц, он стал чувствовать, что его спутницы едва терпят его. Ни разу с тех пор как он мальчишкой стоял перед судьями в Ичинге, не испытывал он такой отчужденности других людей. Уж лучше ненависть, чем это. Он стиснул зубы и молча делал свое дело. На подворье можно будет спросить дорогу, разжиться продовольствием и отправиться домой.
      Однако на второй вечер Крона стряхнула с себя свои думы и ласково заговорила с ним. На третий и четвертый день она почти не расставалась с ним и Донией - сначала погруженная в себя, потом разделившая их возродившуюся дружбу. На пятый день они приехали в Темный Вереск, и ночью Дония пришла к нему.
      Утром шестого дня они распростились с хозяевами подворья и с наставницей. Оба поцеловали её - у рогавиков это значило больше, чем где-либо в других краях, известных Джоссереку. Луна теперь была в третьей четверти, и они, путешествуя по равнине вдвоем, не знали мрака до самого сна.
      На седьмую ночь Дония была неспешнее и нежнее, чем обыкновенно. Она то и дело ласково посмеивалась, приподнималась на локте, подставив лицо звездам, улыбалась Джоссереку, гладила его бороду. Судя по тому, что им сказали в Темном Вереске, назавтра они должны были встретить охоту Совиного Крика. Джоссерек неуклюже попытался сказать ей что-то вроде "я твой и навсегда останусь твоим", но она заставила его умолкнуть всегдашним способом, против которого он не мог устоять. Он не знал, способна ли она или кто-либо из её народа чувствовать к другому человеку то, что он теперь чувствовал к ней.
      На рассвете они тронулись в путь и ехали быстро, в молчании, по прохладной, продуваемой ветром солнечной равнине, покрытой тенями облаков. На взгорьях темнели сосновые рощи, на склонах плясали березы, на черничных болотах грустили ивы, серебристо-зеленый дерн обрисовывал округлость земли. Потоки тепла поддерживали в воздухе парящего орла, на скале грелась рысь, дикий жеребец с развевающейся, как знамя, гривой вел куда-то своих кобылиц, и жизнь более мелких созданий кипела вокруг на миллион разных ладов. Как наслаждаются они все своим летом, пока оно длится!
      Однажды они увидели вдалеке всадников. Часовые, высматривающие захватчиков, решила Дония. В Темном Вереске им сказали, что враг рыщет повсюду. Один отряд прошел здесь полдня назад, но отступил перед превосходящими силами сообщества Доний. Она выругалась/ узнав, что солдаты слишком хорошо обучены, чтобы их можно было истребить целиком, и после схватки легко ушли от погони на своих более мощных конях.
      - Разве ты не хочешь узнать последние новости? - спросил Джоссерек, видя, что Дония не свернула с пути.
      - Мы скоро приедем к своим.
      В полдень они увидели цель своего путешествия: шатры, телеги, лошади, люди стояли лагерем вокруг заросшего лилиями пруда.
      - Так и есть, они объединились ради безопасности, как мне и говорили, - произнесла Дония. - Совиный Крик, Дикое Ущелье, Росный Дол - хай-а! - Она галопом пустилась вперед.
      Стан был полон народу. Почти все охотники сегодня остались здесь. Все разделывали недавнюю добычу, готовясь тронуться дальше. Джиссерек заметил, что работают они поодиночке или семьями на некотором расстоянии друг от друга. На них с Донией взглядывали лишь мельком и здоровались сдержанно, несмотря на его чужеземный облик и её долгое отсутствие. Разумелось, что, если прибывшим нужна помощь или общение, они сами обратятся к кому нужно, а навязываться невежливо. В сообществе Приют Ворона их принимали по-другому, но там другой была и ситуация, и обстоятельства их появления. Здесь, среди своих, Дония ни с кем не останавливалась поболтать, да никто и не ожидал от неё этого.
      У своего шатра она натянула поводья. Он был больше и красивее других из промасленного шелка, а не из кожи. На шесте развевалось знамя серебряная сова на черном фоне. Вся семья трудилась на воздухе - кто снимал шкуры, кто потрошил, кто скреб кожи, кто стряпал на костре, кто складывал пожитки; несколько мальчишек упражнялись в стрельбе из лука - не из коротких, как у всадников, а из длинных, боевых; дети поменьше присматривали за совсем маленькими. Тут же валялись собаки, грозно смотрели со своих насестов соколы.
      Было довольно тихо. Вблизи Джоссерек увидел, что люди переговариваются, подметил усмешки, оживленные жесты - но шум и суета, свойственные дикарям, отсутствовали. Слепой лысый старик, сидя на складном стуле, перебирал струны змееобразной арфы и пел для работающих все ещё сильным голосом.
      Он прервал пение, когда подъехали путники, слыша внезапную перемену. На какой-то миг молчание распространилось от него на всех, как круги от брошенного в пруд камня. Потом лениво поднялся высокий мужчина. Он занимался грязной работой и был обнажен. В его рыжеватых волосах и бороде уже пробивалась седина, но телу не могло быть более тридцати лет - его портил лишь рубец на правом бедре.
      - Дония, - очень тихо произнес он.
      - Ивен, - ответила она и спешилась.
      Ее первый муж, вспомнил Джоссерек.
      Дония с Веном взялись за руки и с минуту смотрели друг другу в глаза. Семейство расступилось, пропуская вперед самых близких: мужа Олово, часто ездившего за металлом в Рунг, крепкого и светловолосого; мужа Беодана, заметно моложе Доний, худого и темного для северянина; мужа Кириана, заплетающего рыжие волосы в косички, всего на год старше первенца Доний. Младшие дети пользовались правом первыми обнять и поцеловать мать: четырехлетняя Вальдевания, семилетняя Лукева, одиннадцатилетняя Гильева. Сын Фиодар, пятнадцати лет, мог подождать, как и сын Згано с женой и малым ребенком.
      Джоссерек, видя, как наконец Донию, гордую и радостную, окружила вся семья, вспомнил миф Кошачьего океана об эле - дереве, плоды которого представляют собой Семь Миров. В конце времени ураган Гидрун сорвет их всех с ветвей.
      Кириан выпалил:
      - Нам что, ждать заката, чтобы ты позвала нас домой? А Дония, смеясь, ответила:
      - Да, слишком уж медленно движется огненное колесо. Но погоди, пусть обернется ещё раз-другой...
      Остального Джоссерек не понял.
      Беодан ласкал её, стоя сзади и запустив руки ей под рубашку. Того, что говорил он, Джоссерек тоже не понял, но она ответила "р-р-р", словно счастливая львица.
      "Да - я читал, и мне говорили, - вспомнил киллимарайхиец, - здесь каждая семья, поколение за поколением, говорит на своем наречии, и наконец у неё вырабатывается настоящий язык, совершенно не понятный тем, кто ей не сродни". Джоссерек не представлял себе, что это ранит его так сильно.
      Осознав наконец, что Доний не было дома целую четверть тяжелого года и она тоже не знала, кого из родных застанет в живых, Джоссерек не мог не сознаться, что все ведут себя очень сдержанно. Уж не из-за него ли?
      Впрочем, вряд ли. Ведь здесь присутствует не только он. Ближе других стоят четыре старые девы, её родственницы. (Нет, решил Джоссерек, "старая дева" - не то слово для полной. надежд юной девушки, крепкой охотницы, искусной плотницы и грозной домоправительницы.) Потом подошли поздороваться и другие семьи сообщества. Насколько он мог судить - а Джоссерек полагался на свое суждение все меньше и меньше, - их обращение с Донией подтверждало впечатление, что она здесь главная. (Нет, снова не то слово. Ни один из рогавиков не главенствует над другими. Позже Джоссереку предстояло убедиться, что даже отношения между родителями строятся здесь на взаимно добровольной основе, хотя неопределенность отцовства и сглаживает острые углы. Однако в Совином Крике, как и почти во всем Херваре, ценили совет Доний, соглашались с её суждением, участвовали в её начинаниях.) Ее возвращение было благом для всех.
      Люди нуждались в ободрении. Вскоре они уже рассказывали Доний о том, что происходит вокруг. Вражеские гарнизоны закрепились по всей Становой. Солдаты рыщут повсюду, грабят, жгут, убивают; сопротивление, хоть и причиняет врагу потери или задерживает его, все же не в силах изгнать пришельцев из края и обходится все дороже, потому что солдаты научились мерам предосторожности. Зимовье Донии, как и все соседние, тоже в их руках. Несколько дней назад они перебили два объединившихся сообщества - Сломанная Секира и Огненная Пустошь. Пленные, а также арваннетские купцы подкупленные, сочувствующие или опасающиеся за свою жизнь - говорят, что предводитель армии намерен совершить поход на юго-восток через тундру и занять Неведомый Рунг.
      Стоя посреди своих близких, рассевшихся на земле, Дония кивнула.
      - Я ничего лучшего и не ожидала, - ровным голосом сказала она. Джоссерек верно говорит. - (Она улучила момент, чтобы представить своего спутника.) - Ни один род не в силах побороть этих волков один, как бы ни выставлял рога им навстречу. Надо собрать краевое вече, и не к концу лета, а срочно, чтобы как можно быстрее гонцы созвали всех в Громовой Котел.
      - Возможно ли это? - со свойственной ему мягкостью спросил Ивен.
      Дония оскалила зубы.
      - То, что я скажу тебе, убедит тебя в том, что это необходимо. - Она встрепенулась, вскинула руки и воскликнула:
      Но не теперь. Мы заслужили ещё день и ночь перед тем, как говорить о страшном. О отцы детей моих!..
      Джоссерек не понял, ни что она сказала потом, ни что они хором прокричали ей в ответ. Он стоял, погруженный в свое одиночество.
      Пока все мужья собирали съестное и напитки, складывали лампы, меха, свертывали шатер, запрягали телегу с веселой помощью друзей, Дония играла со своими детьми и малюткой-внуком. К Джоссереку подходили, предлагали ему свое гостеприимство, заводили любопытствующие, но вежливые разговоры, к которым он уже привык. Когда Дония со своими мужьями уехала, познакомиться с чужестранцем подошли люди из Дикого Ущелья и Росного Дола. А когда настали сумерки и у шатра, разбитого мужьями Доний на вершине холма, звездой загорелся костер, кровная сестра Доний, Никкитай-охотница, отвела Джоссерека в сторону и шепнула:
      - Она спрашивала меня, хочу ли я тебя. Я буду рада...
      - Не в эту ночь, - только и смог выдавить он. Памятуя о вежливости, он охотно поблагодарил бы её - но рогавики не знают слов благодарности.
      Глава 16
      Помня, как подействовал на Донию план Сидира истребить дикие стада, Джоссерек боялся того, как воспримет ту же весть её родня. Впрочем, реакция жителей подворья Темный Вереск удивила Донию не меньше, чем его. Некоторых и там обуяло бешенство, но большинство ограничилось яростными криками.
      Крона предложила свое объяснение:
      - Я тоже не поддалась приступу гнева, хотя потрясение было глубоким. Эти люди, как и я, не живут охотой. А роды живут ею - и даже не столько телесно, сколько духовно. Для них вместе с дикими стадами исчез бы самый смысл существования. А подворье - это всего лишь кучка домов, где занимаются ремеслами. Если хозяева лишатся его, они построятся ещё где-нибудь. Подворье не так священно, как наши древние просторы. (Если только слово, которое она употребила, означало "священно".)
      Позже Дония призналась Джоссереку, что сомневается, правильно ли рассудила наставница.
      - Я сама никогда не поверила бы, что слова могут поразить меня подобно молнии, как произошло в тот первый раз. Я сносила угрозу вторжения - пока оно не коснулось Хервара - и держала себя в руках. Может, потому, что знала, как мы отражали такие наскоки в прошлом, и не думала, что кто-то сможет - нанести нашей земле непоправимый вред? Не знаю. Знаю только, что когда вспоминаю о наших животных, то сохраняю спокойствие и могу быть веселой лишь потому, что просто убеждена: мы этого не допустим. Может быть, я просто неспособна поверить в то, что это может произойти.