Наутро он проснулся примиренным и понял, что ему делать дальше.
      Глава 18
      Записи, которые Сидир вел в пути, говорили ему, что он вошел в Неведомый Рунг в звездник восемнадцатого ауши. Но это были только ничего не значащие каракули, нацарапанные окоченевшей от холода рукой на странице, шелестящей под северным ветром. Времени здесь не существовало. Если оно и было раньше, то давно застыло, превратившись в бесконечное, исполненное тоски пространство.
      Усталая голова работала медленно. Первой мыслью Сидира, когда разведчик с криком показал вперед, а он поднес к глазам бинокль, было: и это все? Таким крошечным казался сказочный город у подножия ледовых гор.
      Горы занимали три четверти кругозора, сверкая слева, справа и впереди чудовищной радугой; дорога, по которой, спотыкаясь, шел его конь, лежала в узком ущелье. Все вверх и вверх вздымались они - ступенями, откосами, кручами, скалами, и так на целую милю, чтобы стоять стеной и в небе, не только на земле. Осыпи у их подножий окутывала пыль, вверху же, под безоблачным бледным небом, горы сияли болезненно-ярким огнем, зеленым и сапфировым с радужными бликами на серо-стальном фоне. В рассекающих их ущельях залегла глубокая синева. Талая вода сбегала вниз тысячью ручейков, сливавшихся в ревущие потоки. Несколько раз Сидир слышал, как срывается с высот лавина, и видел, как поднимается от неё облако снежной пыли к солнцу, к тучам или к безымянным для него созвездиям - белое, словно от извержения призрачного вулкана в подземном мире.
      Здесь господствовал холод, источаемый льдами, - он резал кожу, проникал сквозь одежду до мозга костей. Но дыхание льдов Сидир ощутил уже через день после выезда из Фульда, следуя на северо-восток по землям рода Ульгани. Леса пропали, трава пожухла, степь превратилась в тундру. Меж бурых мерзлых кочек рос только мох да лишайник. В оттаявшей за лето земле вязли копыта, и отряд не шел, а плелся, увязая в грязи, и с каждым днем силы покидали несчастных коней и людей, не могущих найти сухого места для ночлега. Свистел ветер, лил дождь, с шорохом валилась снежная крупа, от ударов крупных градин проступали синяки; но все было лучше, чем мошкара в ясные дни. Сидир опасался, что теперь воющие клубы гнуса будут до самой смерти преследовать его во сне. Может быть, и в могиле он все ещё будет слышать их и до полного изнеможения хлопать себя по телу, прикрываться чем попало и мазаться соком растений, от которого толку чуть, и ощущать, как лихорадка от ядовитых укусов туманит мозг. Кроме гнуса, в тундре почти не было жизни. Изредка встречались белые куропатки, зайцы, лисицы, карибу; на озерцах порой собиралась водоплавающая дичь; в потемках ухали совы. Как порадовались бы его солдаты атаке туземцев - хоть какому-то человеческому присутствию!
      Сегодня они мучились меньше. Они обнаружили, что испарения льдов отгоняют насекомых, и держались под самыми горами. Это удлинило их путь, и к слякоти прибавились ещё и моренные валуны. Но возможно, путешествие продлилось бы и дольше, пойди они напрямик без надежных карт, указаний и ориентиров. Северные роды не препятствовали арваннетянам ездить в Рунг, но в нынешнем поколении ещё никто не отважился на такую поездку. Сидир знал наверняка только одно: город стоит под самым ледником, в конце глубокого ущелья, почему-то оставшегося проходимым.
      И вот он здесь. Его цель уже видна. Сидир отвлекся от зрелища мрачных гор, навел окуляры на резкость и напряг зрение, пытаясь разглядеть легендарные башни. На фоне гор виднелся неровный низкий частокол.
      Подъехал полковник Девелькаи.
      - Должно быть, это он, хай? - спросил глухим от усталости голосом. Куда дальше, воевода?
      Сидир внимательно посмотрел на него. Командир полка Барракуд, возглавивший на время этого похода эскадрон Молотов Бессака, был молод - до того, как они выступили. Тундра и льды состарили его на много лет. Заросшие, искусанные мошкарой щеки ввалились, глаза превратились в горящие угли, плечи ссутулились так, словно фетровая шляпа и кожаная куртка весили несколько пудов. Его конь был в ещё худшем состоянии - он захромал, сбил ноги о камни, повесил голову, под слоем засохшей грязи торчали ребра. "Неужели и у меня такой же вид, как у полковника?" - подумал Сидир.
      - Вперед, - распорядился он. - С должными предосторожностями, конечно. Когда подойдем поближе, увидим, чего можно ожидать. Сегодня будем ночевать в Рунге.
      - Уверен ли, воевода? Я к тому, что в этих дебрях может затаиться враг.
      - На рожон лезть не станем. Но мы сумеем отразить нападение, если будет место для маневра и для ведения огня. Откровенно говоря, я не думаю, что здесь прячутся варвары. Зачем им ехать сюда, когда здесь все торговые пути перерезаны? Вспомните: Рунг - не родовая территория. Рогавики считают его общим достоянием, а потому не станут защищать с таким фанатизмом, как свои охотничьи угодья. - Сидир вскинул голову, подставив ветру красный плюмаж на шлеме - он считал своей обязанностью постоянно носить эту эмблему бодрости духа. - Полковник, там сухо. Наши люди больше не будут спать в сырости. Вперед!
      Девелькаи махнул горнисту. Тонко, одиноко и дерзко запел сигнал к маршу, отражаясь от горных круч.
      Солдаты на рысях двинулись вперед. Трепетали знамена, сверкали пики. Славные ребята. В отряд Сидира, кроме Молотов, сплошь бароммцев, входила кавалерийская рота, где служило много рагидийцев, конная пехота и саперы, которые станут здесь гарнизоном. Между ними распределялись стрелки, для которых везли на мулах большое количество боеприпасов.
      Эти ребята и их товарищи так расколотили род Ульгани, что на всем пути им не встретилось ни одного туземца. (Скелеты рогавиков устилают Лосиный Луг.) Не смутило солдат и отсутствие дичи. (Туземцы отогнали большие стада от реки, подальше от имперских фуражников.) Тундра, с её неведомыми доселе ужасами, тоже уступила их воле. Эти люди уж как-нибудь сумеют занять груду руин.
      Прошел час. Тени ото льдов становились длиннее, увеличивая в глазах Сидира и без того огромную площадь Рунга.
      Все чаще встречались им курганы с развалинами домов. Вскоре они заполнили всю округу - их были сотни. Сидир въехал на один из них, чтобы осмотреться. Замшелый туф пригорка усеивали битые кирпичи, черепки, осколки стекла, куски гладкого вещества, похожего на твердую смолу, обработанную человеком. На вершине Сидир остановил коня. Дыхание со свистом вырывалось из груди воеводы - громче ветра, рыщущего меж этих могильных холмов.
      Повсюду на свете встречаются развалины древних городов, но только развалины, да и те давно раскурочили новые поколения. Рунг же был слишком велик, чтобы постичь его. В этом краю ему, вместе с землей и небом, служили рамой льды. Большинство его зданий обрушилось, как и то, что попирал теперь копытами конь Сидира. Но стояли они так густо, что их кладбище представляло собой сплошную волнистую возвышенность.
      Она поросла кустарником - руины ещё защищали от ветра и удерживали тепло. Из высоченных груд мусора торчали осколки каменных стен, пеньки труб, выщербленные скособоченные колонны. А в одном месте, хотя одиночные гиганты возвышались повсюду на протяжении многих миль, куда только хватал глаз, Сидир увидел те самые башни.
      Темнея на фоне льдов и неба, они громоздились, высились, парили. Их тоже изъело время. Зияли выбитые окна, проемы в стенах открывали дорогу непогоде и крысам, кровли рухнули, кроша все этажи, входы заваливали мусор и наносная земля, лишайник покрывал бока до самых покосившихся глав, где гнездились теперь ястребы и совы. Но башни остались башнями. Столь велики были гордость и сила, воздвигшие их, что они пережили народы, империи, саму историю; если им не суждено когда-нибудь рухнуть, они переживут и богов.
      Потрясенный до глубины души, Сидир спустился с холма и продолжил свой путь.
      Разведчики доложили, что в городе пусто, куда ни посмотри. Хотя на этом каменном кладбище могли бы залечь тысячи врагов, Сидиру не верилось, что тут кто-то есть. Он вел людей по заросшим тропам, бывшим когда-то улицами, и не слышал ничего, кроме эха. Мысли о засаде были легкими, поверхностными и почти не занимали его. Кучка людишек-однодневок не стоит и того карниза, который мог бы упасть им на голову.
      Он укрепился в своем предчувствии, найдя следы пребывания северян. Они обнаружились у одной из одиночных башен, выходившей на площадь, заваленную камнями. В тени этой великанши было уже темно, хотя её вершина ещё вовсю сияла в синеве. Здесь кто-то выкорчевал кусты, выкопал в землеочаги, из обломков построил хижины, на которые можно было натянуть сверху крышу-навес. Следы копыт и сухой навоз говорили о том, что здесь недавно побывали конные. Но примечательнее всего были стальные брусья, медная проволока, алюминиевые листы и другие, более редкие металлы, сложенные внутри башни у расчищенного входа. Рогавики разрабатывали Рунг летом, а зимой, когда тундра промерзала, возвращались за своей добычей. Те, что работали здесь, наверняка бросили свое дело, чтобы идти воевать с захватчиками.
      - Остановимся здесь, - приказал Сидир.
      Люди спешились и засуетились, исследуя округу, выбирая себе место для ночлега. Теперь их тела получат отдых, которого не знали целый месяц, но души... Солдаты почти не разговаривали, и голоса их звучали приглушенно. В глазах была настороженность.
      Сидир и Девелькаи вошли в башню посмотреть её изнутри. Там было чуть светлее, чем снаружи - через проломы в западной стене светило солнце. Но над головой быстро собирался мрак. Там едва виднелось несколько балок, похожих на концы оборванной паутины. Вниз свисала цепь с крюком, определенно современного вида. Было сыро, виден был пар от дыхания, и слова звучали глухо. К сырости примешивался запах ржавчины.
      - Все вычищают, сверху донизу, а? - заметил Девелькаи. - Резонно. Не хотелось бы взрывать все это. Да... тут, наверное, давно бы все съела ржавчина, не будь стен, цемента, штукатурки, резиновой оплетки и прочего. Рогавики ломают оболочку и режут металл пилами и паяльными лампами.
      - Прямо-таки кощунство, - пробормотал Сидир.
      - Не знаю, не знаю, воевода. - Девелькаи получил хорошее образование, но все его бароммское упрямство осталось при нем. - Я никогда до сих пор толком не понимал, сколько же всего захапали предки. Они оставили нам порядком истощенные шахты и нефтяные скважины, разве не так?
      А самые богатые из них расположены вдоль побережий, подумал Сидир, и это вроде бы подтверждает теорию о том, что те земли лежали ещё под водой, когда строился Рунг. Больше ему почти ничего не было известно. Это Люди Моря, рагидийцы, читают глубины земли в поисках прошлого, более древнего, чем само человечество. И все же чувство неотвратимости времени пронизывало Сидира от макушки до кончиков пальцев.
      - Так почему бы нам не использовать то, что от них осталось? продолжал Девелькаи. - Такой город больше уж никто и никогда не построит...
      Не потому ли погибли древние? Оттого, что загубили столько земли, что, когда льды отхватили у них большую её часть, тем не стало места, чтобы жить так, как они привыкли, а жить по-иному они не умели?
      - ...но мы и наши дети имеем право взять, что можем, и использовать это, как можем, разве не так?
      "А что мы можем? Теперь, когда я увидел это своими глазами..."
      Перед Сидиром всплыло сморщенное лицо Юруссуна. Наисский ученый, посовещавшись с учеными Арваннета, сказал своему хаамандурскому соправителю: "В древние времена, когда Арваннет ещё жил полной жизнью, его сограждане бывали в Рунге. Я нашел отрывки их записей в позднейших работах, которые имеются в библиотеках. Судя по этим источникам, древние предпринимали фантастические усилия для спасения своего города - прорыли большие каналы, воздвигли высокие дамбы. В результате ледник обогнул город, не тронув его. Отчаянная борьба цивилизации, владевшей целым миром... И я спрашиваю себя, не была ли гибель этих людей - быстрая гибель, занявшая всего несколько веков, - вызвана чем-то таким, что сделали они сами?"
      Сидир не понимал, ни что такое Рунг, ни что такое льды, рядом с которыми Рунг ничтожен, пока не увидел их своими глазами.
      - ...и так мы и поступим. Воевода был абсолютно прав касательно этого похода. У меня, признаюсь, имелись сомнения, но вы были правы. Варвары лишь чуть-чуть тронули эти сокровища. Мы поставим здесь хорошее оборудование, введем современные методы...
      Этот ничего не понял. Сидир посмотрел в честное лицо полковника и медленно сказал:
      - Возможно, мы не настолько долго задержимся здесь. - Объяснять он ничего не стал. И вскоре, взяв фонарь, довольно безрассудно взошел один наверх. Он шел по бетонным ступенькам, вспученным от древности, как черепашьи панцири, и скользким от вечернего морозца, шел через провалы, над которыми рогавики укрепили перекидные лесенки, и наконец поднялся на помост, построенный ими на вершине. Он стоял там, и его пробирала дрожь. На западе солнце уже зашло за ледник, который отражался на бледно-зеленом небе, словно вал тьмы. Горбатый месяц висел над черными громадами. Восточная сторона неба походила цветом на запекшуюся кровь. Проглянуло несколько звезд. Под ними ещё отражали дневной свет замерзшее озеро и его обледенелый берег. Ветер улегся, и настала великая тишь.
      "Нет, я не был прав, я не прав во всем, - сознался Сидир вечерним сумеркам. - Я завел своих людей на неверный путь. Мы не сможем воспользоваться тем, что взяли. Может быть, и удержать это не сумеем. Теперь я не уверен, стоит ли и пытаться. Нет, - одернул он себя. Когда-нибудь, да, когда-нибудь эта страна будет укрощена и обустроена, через тундру проложат настоящую дорогу, и здешние богатства превзойдут все ожидания. Теперь же они не про нас. Путь сюда слишком тяжел, страна слишком сурова, руины слишком огромны. А лето на исходе, близится зима, и с ней грядет голод.
      Я ни с кем не делился этим. Каждый форт на Становой считает, что его заботы единственны в своем роде. Но я-то читаю рапорты всех командиров и знаю: северяне повсюду и так успешно, как я и не представлял, угоняют дикий скот за пределы нашей досягаемости.
      Что ж, они ведь хищники и знают все о повадках своей добычи. И Дония тоже волчица - если она жива".
      Сидир вскинул голову. Нет, это говорит его усталое тело, а не разум. Разумом он сознает, что, хотя и рассчитывал кормить армию в основном охотой, никогда не был столь беспечен, чтобы полагаться на это целиком. Если людям на зимних квартирах и не хватит свежего мяса, у них будет хлеб, кукуруза, рис, бобы, и они смогут заняться подледной рыбной ловлей. Пусть они увидят, как он со своим отрядом притащился из Рунга несолоно хлебавши, - он объяснит им, что это лишь временная неудача, и воспламенит их рассказом о богатствах, которые ждут своего часа. Пусть им предстоит долгие годы бороться с увертливым, искусным, жестоким врагом - они справятся со своей задачей. Это вопрос стойкости. В конце концов они завоюют весь Андалин для себя и своих потомков.
      "Почему же тогда я грущу? И чего боюсь?
      Дония, где ты теперь, когда приближается ночь?"
      Глава 19
      Через несколько дней хозяйка Совиного Крика, не в силах больше усидеть на месте, отправилась на охоту. Вене разъехалось, но успело распугать вокруг всю неубитую дичь, которая отошла на значительное расстояние. Дония не рассчитывала вернуться скоро. Джоссерек остался работать на подворье Громовой Котел. Предложения тамошних девушек он отклонял. К его удивлению, там нашлось все, что ему было нужно. Поистине, это подворье было главным торговым центром, главной мастерской и самой большой гостиницей севера. Девушки проявили снисхождение и согласились с тем, что он, пока можно, каждый свой час должен посвящать работе. Он не сказал им, что одна лишь работа помогает ему не слишком сильно тосковать по Доний.
      Она вернулась через неделю. Он узнал об этом, лишь когда она вошла в комнату, где он устроил себе лабораторию. Комната была просторная, с белеными штукатуренными стенами, а в окна светило солнце, хотя в помещении было прохладно. На верстаке громоздился разный ручной и механический инструмент. Джоссерек в тот миг, орудуя напильником, обрабатывал медный сердечник до нужной формы и размера.
      Услышав, как позади открылась дверь, он обернулся и увидел её. За спиной у неё ослепительно сиял проем открытой двери. На какой-то миг она предстала перед ним тенью в ореоле растрепавшихся светлых кудрей. Потом он различил загар на её теле. На ней были только сапоги и короткая оленья туника.
      - Джоссерек, - сказала она. - У меня круги перед глазами. - Он бросился к ней, повинуясь зову вскипевшей крови, и слился с ней в долгом поцелуе; потом вспомнил, что надо бы закрыть дверь, но снова потянулся к Доний. Она шутливо оттолкнула его:
      - После мы найдем место получше этого. - И тут же посерьезнела. - Как идут твои дела?
      Обо мне она не спрашивает, пронзило его, как ножом. Хотя... Когда она уделила ему столько времени, словно он был её мужем, он поверил в искренность её привязанности к нему. Но не смел и надеяться, что её чувства хоть в малой степени могут приблизиться к тем, которые испытывает он сам. Такая неистовая поглощенность любимым существом несвойственна мужчине старше двадцати, а рогавикам, видимо, несвойственна в любом возрасте. Если им и знакомо иное чувство, кроме привязанности, верности, общности судьбы, они хранят его про себя, для семейного пользования. Не стоило спрашивать у Доний, что такого дают ей её законные мужья. И не стоило ревновать к ним. Они были славные ребята, они радушно принимали его и принимали как должное его связь с их женой. Да, они изо всех сил старались доказать ему свою дружбу. Но они-то ускакали с ней на охоту, а ему пришлось остаться тут... Он проглотил слюну, сжал кулаки и заставил себя успокоиться.
      - Неплохо, очень неплохо. А как удалась охота?
      - Хорошо. Я расскажу тебе, как Олово мертвой хваткой вцепился в буйвола... но нет, это потом. - Она схватила его за руку, и он почувствовал, что она дрожит. - Можешь ты наконец объяснить, что ты делаешь?
      "Ее страна в опасности. На её месте и я бы захотел первым делом узнать, что нового. А у меня нет такого единства со своей родиной, как у нее".
      - Я скрытничал только потому, - извиняющимся тоном сказал он, - что не был уверен, удастся ли мой замысел. - (Я мог бы проверить это и раньше, Дония, но ты была здесь, и я не хотел терять ни единого мига близости с тобой.) - Потом только поверил, что удастся. Собственно говоря, я надеюсь закончить свой аппарат дня через два-три.
      Она отпустила его руку и подошла к верстаку посмотреть, насколько он продвинулся. Джоссерек с радостью показывал ей свою работу. Между полюсами индуктивной катушки трещали искры, золотой листок раскрывался и складывался, как крылья бабочки, внутри стеклянного электроскопа, игла компаса подрагивала, повинуясь смене магнитных полей.
      - И вот это будет говорить... через тысячу миль? - дивилась она. Никогда о таком не слыхала. И как у тебя в голове умещается столько знаний, чтобы сделать такой прибор?
      - Ну, это не так уж сложно. - (Простой разрядный гетеродин и антенна на воздушном змее.) - Самое трудное было собрать источник энергии. - (Как сказать по-рогавикски "серная кислота", как проверить, ту ли жидкость тебе в итоге предложили, как определить мощность свинцовой батареи, которую ты наконец собрал?) - И ещё нужно было Точно измерить некоторые величины, чтобы они, по крайней мере, правильно соотносились друг с другом. (Сопротивление, емкость, индуктивность, чтобы получить нужную длину волны, которую могла бы принять корабельная радиостанция, настроенная на эту частоту.)
      - Как же ты меришь? - сразу сообразила она. - Ведь наши меры не совпадают с вашими.
      - Верно, - улыбнулся он. - Я все мерки ношу с собой. Видишь ли, в моей работе иногда приходится делать разные приборы из ничего. Поэтому мне известна длина и ширина разных частей моего тела. А зная это, я могу довольно точно отмерить нужное количество воды, чтобы определить вес, или сделать маятник для отсчета времени. Если же нужна более высокая точность... - Он вытянул руки с изображением якоря, змеи и орки. - Если ты повнимательнее посмотришь на эти рисунки, то увидишь маленькие метки. Их наносили очень тщательно. Она вскрикнула радостно, захлопав в ладоши:
      - Значит, скоро ты сможешь вызвать своих Людей Моря?
      - Только сам их не услышу. Я настучу сообщение особыми знаками - точка и тире, а они поймают его с помощью своих приборов. Я уже говорил тебе, что меня бросили в Андалин не одного-разъединственного, словно игральную кость на сукно. В Империи действуют и другие наши агенты. А в Море Ураганов и Дельфиньем заливе плавает несколько наших "торгово-исследовательских" судов - на самом деле это боевые корабли. - Ему пришлось перейти на арваннетский. - Моя миссия связана с широкими полномочиями. Если я распоряжусь, чтобы прислали людей для встречи со мной и, главное, для передачи моих сведений и предложений начальству в Ичинг - их пришлют. - И снова по-рогавикски: - А вот эту штуку придумали для скорости. Без неё мне понадобилось бы несколько месяцев, чтобы добраться до одного из кораблей, и ещё несколько - на то, чтобы начать действовать, в то время как твой народ страдает и гибнет. За такой срок вы могли бы понести жуткие потери, и у нас не осталось бы никакой надежды. Я не верю, что Сидир зимой будет сидеть сложа руки, а ты? Но теперь к тому времени, как я окажусь на побережье Залива, наши ребята уже зашевелятся.
      У Донии от радости навернулись слезы, и они сверкнули на её густых ресницах.
      - И ты победишь его, Джоссерек, мой охотник на медведя, милый мой, сокол мой. Ты избавишь землю от его орды. - Она обняла его.
      Он собрал всю свою волю, чтобы освободиться, скрестил на груди руки, покачал головой и сказал как можно мягче:
      - Я? Нет, Дония. Не я. И не матросы с кораблей. И не провинциальные дворяне, не воры и убийцы из трущоб Арваннета. Только вы сами, северяне, сможете освободить себя. Если сплотитесь.
      Задетая и изумленная, она возразила:
      - Но ты же говорил перед моим отъездом, что твои Люди Моря могут поднять город... отрезать армию Сидира от...
      - Да, я сказал, что это возможно. Он оставил дельту Становой недостаточно защищенной. И все же нас слишком мало. Нам потребуется много бойцов-рогавиков.
      - Да, да, я понимаю, и ты сам слышал, как многие кричали на вече, что пойдут, когда бы ты ни позвал. Их родичи, которые остались дома, придут тоже - вдесятеро больше.
      - Нет, дорогая, ты не понимаешь, - вздохнул Джоссерек. - Не знаю, смогу ли я хоть когда-нибудь объяснить тебе все это. Вот слушай. Мы, киллимарайхцы, не можем открыто возглавить борьбу. Наша страна не хочет воевать с Империей. От нас отреклись бы и выдали бы нас на расправу Рагиду... разве только обе державы сделали бы вид, будто мы - никому не известные пираты из неведомых мест Материнского океана, у которых своя корысть в разжигании мятежа. - Он увидел растерянность Донии: правительства, политика, уголовное право, пираты, юридические фикции сплошная бессмыслица... и поспешно продолжил: - Так вот. Помещики из окрестностей Арваннета могут поднять своих крестьян, Ножевые Братства владеют искусством уличных боев, мудрецы, возможно, помогут своими интригами подготовить почву, но нам все же понадобится много северян. Кроме того, невредимой останется армия Сидира. Ты же знаешь - он не потащится по суше. Он вернется по Становой и отнимет назад то, что потерял. Северян понадобится много, очень много.
      Она помолчала, сплетя пальцы, и наконец прошептала:
      - Ты их получишь. Вести быстро передаются от стана к стану.
      Он кивнул.
      Она тоже много думала над этим перед охотой. Его позднейшие размышления строились в основном на том, что она сказала. Роды, живущие в долине реки, не смогут сразу послать ему воинов. Их земли под властью врага. Но роды к востоку от реки, вплоть до Диких лесов, должны откликнуться все, ибо их земли ещё свободны. В основном же следует рассчитывать на добровольцев с западных земель, от Тантианских холмов до лёссовых равнин Старрока. Так рогавики объединялись в прошлом, чтобы помочь друг другу в борьбе против цивилизованных захватчиков. На сей раз угроза истребить дикие стада по всему северу соберет вместе многие тысячи.
      - Скажи только когда - и они соберутся, - заверила Дония.
      - Я ещё не знаю когда. Не так-то скоро. Мне надо будет съездить на юг, встретиться со своими соотечественниками, помочь подготовить восстание. Это займет по меньшей мере два месяца, а то и три. Потом мы пошлем за первым подкреплением. Можешь ли ты - или все равно кто - к этому сроку собрать людей и держать их наготове в зимовьях недалеко от границы?
      - Да.
      - Я передам, когда им выступить. Если удача нам улыбнется, они помогут нам одолеть Империю в городе. Гарнизоны там тощие, а укрепления слабые. Но потом нам придется изворачиваться, как лисицам. Сидир соберет свое войско и двинется вниз по реке. Нам не поздоровится, если мы встретим его, прижатые к морю. Надо будет продвинуться на север. И вот тут к нам должно будет присоединиться на реке второе, более мощное подкрепление, причем в довольно короткий срок. Возможно ли это?
      - Думаю, что да.
      - Тут встает вопрос с продовольствием - ведь будет зима.
      - Продукты каждый возьмет с собой. Пеммикан - на нем можно прожить, пока не представится случая поохотиться после победы по дороге домой.
      - Если будет она, победа. Дония, я не умею жить в будущем. У меня нет никакого плана, кроме захвата Арваннета. Пока ещё нет. А потом - не знаю. Он прислонился к верстаку, до боли в пальцах вцепившись в его край. - Вас, пожалуй, столько же или больше, нежели у Сидира солдат. Но сумеете ли вы одолеть их? У них есть кое-что сильнее пушек и доспехов. У них есть солдатская выучка, у них есть боевой дух. Если их кавалерия с пиками наперевес пойдет на вас в атаку, сможет ли тысяча рогавикских копейщиков встретить её плечом к плечу? Не думаю. Мне кажется, они не выдержат запаха, разойдутся врозь и погибнут, сражаясь поодиночке - храбро, да, но погибнут.
      - Храбрость важнее смерти, - тихо сказала она. Его охватила тоска.
      - И ты там будешь, Дония?
      - Во втором подкреплении?! Конечно. Как же иначе? Если враг уйдет из Хервара, понятно.
      - Я не хочу, чтобы тебя убили! Слушай, поедем со мной на юг.
      - Что? - возмутилась она.
      - Когда я уеду, поезжай следом и ты. Возьми с собой... кого захочешь. Там тоже будет опасно, но это лучше, чем партизанская война и под конец сражение с целой армией, если ты доживешь до него.
      - Джоссерек, что ты говоришь? Я не могу уехать. Я и так уж засиделась здесь. Хервар захвачен, пойми!
      - Да, да, - заторопился он, - я понимаю, как ненавистно тебе оставлять в беде своих сородичей. Но ты можешь помочь им неизмеримо больше, помогая мне. Подумай. Нам - Людям Моря, арваннетянам - нужен кто-нибудь, кто понимает северян, по-настоящему понимает, на что они способны, а на что нет. Кто-то, к кому они прислушаются, чьему совету последуют. И этот кто-то должен также иметь опыт общения с цивилизованными людьми. Ты как раз подходишь. Не думаю, что есть хоть один рогавик, лучше пригодный для... для штабной работы и связи, чем ты. И мы вдвоем хорошо поладим. Верно? Джоссерек напрягся. - Дония, так надо. Это твой долг перед Херваром.
      Он ждал ответа в тишине, наполненной стуком собственного сердца, а её желто-зеленые глаза пронизывали его насквозь. Что-то отразилось в них боль?
      Когда она заговорила, голос её звучал чуть более хрипло, чем обычно, и не совсем твердо:
      - Поговорим лучше о нас с тобой, милый. Выйдем на воздух.
      "Рогавики" означает "дети неба".
      Она скрестила с его рукой свою руку, теплую и сильную, и они в молчании вышли из дома. Подворские деревья раскачивались, бросая вокруг летучие тени - ветер был западный, но уже с холодком.
      Дония шла в ногу с Джоссереком. Вскоре они отдалились на милю от подворья. Здесь о человеке напоминала лишь рощица, несколько далеких построек да пыльный клочок убранного поля у кратера Громового Котла. Все остальное поднебесное пространство занимала степь. До самого края земли стлались травы в пояс высотой. Их зеленое многоцветье уже бледнело, все сильнее отливая серебром. Ветер разносил по округе медовые запахи. Черные дрозды сотнями вились в гудящем воздухе. Над головой трепетали их красные крылышки и раздавались тонкие сладостные трели. Высоко над ними, невероятно белая на синем, пролетела стая лебедей.
      Когда Дония наконец заговорила, Джоссерек порадовался тому, что они продолжают шагать. Это помогало побороть холод снаружи и внутри. Она смотрела прямо перед собой, и ему казалось, что он чувствует, какой силы воли, даже отваги, требуют от неё эти слова.
      - Дорогой мой друг, я боялась, что это случится. Бывало и раньше, что наши женщины сближались с чужеземцами и видели в них... нечто большее, чем забаву. Добром это ни разу не кончилось. Уходи от меня, пока ещё не поздно. Теперь я могу принести тебе одну только боль.
      Он впился взглядом ей в лицо и проговорил:
      - Ты боишься, что меня возмущают твои мужья и из этого может выйти что-то дурное? Нет. Я бы... я бы, конечно, предпочел, чтобы ты принадлежала только мне. Но... - хмыкнул он, - ты даешь мне так много, когда мы вместе, что я стал сомневаться, способен ли один мужчина дать тебе столько же.
      - Что ты хочешь сказать? - закусила она губы.
      - Что на все согласен, лишь бы остаться с тобой навсегда.
      - Это невозможно.
      - Почему?
      - Джоссерек, ты мне не безразличен. Ты был мне храбрым товарищем, несравненным собеседником - и прекрасным любовником тоже. Неужели ты думаешь, что я не взяла бы тебя в семью, если могла бы?
      - Знаю, - вздохнул он, - мне никогда не стать настоящим жителем степей. Слишком поздно начинать. Но самому необходимому я могу научиться.
      - Уверена, что ты "можешь научиться всему, кроме одного, - покачала своей янтарной головой Дония. - Ты не можешь сделать так, чтобы твоя душа стала душой рогавика. Ты никогда не будешь думать, как мы, чувствовать, как мы. И сам будешь для нас вечной загадкой. Говорю тебе, это не раз уже пробовали на протяжении многих веков - и брак/и принятие в семью, и вступление в род, пробовали и сами жить на чужбине - и ничего из этого не получалось. Мы не можем долго жить в людском скопище - мы сходим с ума и чаще всего кого-нибудь убиваем. И ни ты, ни любой чужеземец не выдержит у нас больше года или двух. Его одиночество и его страсть все возрастают, и он не желает больше ничего, кроме своей женщины, а она ускользает от его плена, и в конце концов он убивает себя. Я не допущу, чтобы это случилось с тобой. Ступай своим путем, а я пойду своим, и сохраним счастливую память друг о друге.