— Здесь, на Земле — да, — вздохнула она. — Цветок или ребенок. Но с другой стороны, далеко от нашего солнца умирают три человека, и оказывается так, что наша цивилизация получает от этого пусть небольшую, но выгоду, а я продолжаю думать о тех людях, которые просто умерли далеко отсюда. Или вернулись слепыми, искалеченными, изломанными, словно хворост, и ведь ни одной живой душе от этого не стало лучше. Почему? Я все спрашивала себя и не находила ответа. Не нахожу его и сейчас. И как мне думается — по той простой причине, что никакого объяснения нет вообще.

Макларен посадил машину на берег. Он все еще искал ответ на ее вопрос, но рассуждения его шли по другому руслу. Он прибыл на Скьюлу не для того, чтобы просто предложить отцу Дэвида все, что в его силах: как минимум примирение и возможность время от времени видеться с ребенком Дэвида в свои оставшиеся годы. Смутно Макларен чувствовал, что именно здесь, на Скьюле, он сможет найти решение.

Люди и правда уходят в космос, как когда-то уходили в море, подумал он, и космос губит их, но их сыновья все равно возвращаются туда. Соблазн наживы — лишь часть ответа. Космонавты, как некогда и моряки, не становятся богаче. Любовь к приключениям… что ж, в некоторых, может, и есть что-то от этого чувства, но вообще-то покорители расстояний никогда не были романтиками. Они самые обыкновенные люди, ограниченные мелкими житейскими интересами, и смерть их так же буднична, как их жизнь. Если спросить одного из них, что влечет его к черной звезде, то ответит, что подчиняется приказу, или что ему платят за это, или что ему просто любопытно взглянуть на нее — причин существует сколько угодно. И все они могут отражать истину. Но есть ли все-таки среди них хоть одна истинная?

И почему, спросил себя Макларен, человек, весь род человеческий приносит в жертву морю и звездам свою молодость, кровь, богатство, все свои высокие мечты и надежды? Было ли это только следствием взаимодействия бессмысленных сил — как бы оно ни называлось: экономика, социальный гнет, плохая приспособляемость, миф, — где силы представляют собой набор векторов случайности с сардонической равнодействующей? Человек сам ломает ее, пытаясь удовлетворить свои потребности, хотя легче и проще было бы угождать себе дома.

«Если бы мне удалось найти ответ получше этого, — подумал Макларен, — я смог бы ответить Тамаре. И себе. А потом мы смогли бы похоронить наших мертвых».

Он помог ей выйти из машины, и они пошли вверх по тропинке по направлению к дому, на вид очень древнему. В сумрак, наполненный тяжелым шумом прибоя, из его окон проливался свет. Но не успели они подойти к нему, как открылась дверь и на пороге показалась крупная мужская фигура, четко вырисовывающаяся на светлом фоне дверного проема. Они остановились.

— Это вы, техн Макларен? — окликнул мужчина.

— Да. Капитан Магнус Райерсон? — Шагнув вперед, Макларен поклонился. — Я взял на себя смелость, сэр, привести с собой гостя, о котором я не упомянул, когда звонил вам.

— Нетрудно догадаться, — произнес мужчина. — Все в порядке, девочка. Входите и добро пожаловать.

Проходя по неровному полу к креслу, Тамара легко коснулась Макларена и, воспользовавшись моментом, шепнула:

— Как он постарел!

Магнус закрыл дверь. Руки его, с толстыми, словно веревки, жилами, слегка подрагивали. Тяжело опираясь на трость, он прошел в другой конец комнаты и помешал кочергой угли в камине.

— Присаживайтесь, — обратился он к Макларену. — Когда я узнал, что вы приезжаете, я заказал немного виски с континента. Надеюсь, это хорошая марка. Сам я не пью, но не стесняйтесь и пейте без меня.

Макларен взглянул на бутылку. Фабричное клеймо на ней было ему незнакомо.

— Благодарю вас, — сказал он, — как раз одна из самых моих любимых марок.

— Вы ели? — обеспокоенно спросил старик.

— Да, благодарю вас, сэр. — Макларен взял протянутую ему рюмку. Тяжело прихрамывая, Райерсон подошел к Тамаре и подал ей рюмку.

— Вы можете остаться на ночь? У меня на чердаке есть несколько лишних кроватей — еще с того времени, когда ко мне на огонек заворачивали парни из рыбаков, чтобы переночевать. Они больше не приходят, сейчас это и ни к чему, но кровати так и остались.

Макларен обменялся взглядом с Тамарой.

— Вы оказали бы нам честь, — ответил Макларен. Шаркая ногами, Магнус Райерсон подошел к каминной полке, снял с нее чайник и, налив себе кружку чая, поднял ее.

— За ваше здоровье. — Райерсон сел в стоявшее у огня потертое кресло. Он коснулся руками книги в кожаном переплете, которая лежала на подлокотнике.

Некоторое время все молчали, словно прислушиваясь к глухому рокоту волн внизу на прибрежной полосе.

Макларен первым нарушил молчание:

— Я… мы, я хочу сказать… мы приехали, чтобы… выразить свое соболезнование. Если что, я мог бы рассказать вам.. Я был там, вы знаете.

— Да. Вы очень добры. — Райерсон нащупал в кармане трубку. — Насколько я понял, он хорошо себя вел.

— Да. Конечно.

— Вот это самое главное. Попозже я обдумаю свои вопросы, если вы дадите мне время. Но этот, что я задал вам, имел для меня принципиальное значение.

Макларен обвел взглядом комнату. В колеблющихся тенях он разглядел справочники штурмана на полках, камни, шкуры и божков, привезенных из странствий по ту сторону неба. А еще он увидел двойную звезду Сириуса — словно два пылающих близнеца, две преисподние на фоне бездонной черноты; вместе с тем они были прекрасны.

— Ваш сын не изменил вашим традициям, — осторожно заметил он.

— Надеюсь, лучшим, — сказал старик. — Жизнь не имела бы смысла, если бы нашим мальчикам не давался шанс стать лучше своих отцов.

Тамара встала.

— Но вы говорите о том, чего нет! — неожиданно закричала она. — Нет никакого смысла! А есть только смерть, смерть и смерть — ради чего? Чтобы мы имели возможность ходить еще по одной планете или узнать еще что-то новенькое? Что нам это дало? Что мы сделали по-настоящему? И зачем? Во имя вашего Господа, что мы такого натворили однажды, что Он сейчас посылает туда наших мужчин?

Она сцепила пальцы. В наступившей тишине было слышно ее прерывистое дыхание.

— Извините меня, — проговорила она наконец и снова села. Ее пальцы непроизвольно подергивались, пока Макларен не взял их в свои руки.

Магнус Райерсон поднял голову. На них смотрели его помолодевшие глаза. Он немного подождал, пока не затихнет ворчание прибоя на старых стенах его дома. А потом он ответил ей:

— «Ведь это гордость наша и судьба».

—  Что? — Она вздрогнула. — О, это по-английски. Теранги, он хочет сказать… — Она произнесла это на интерлингве.

Макларен не шевелился.

Райерсон открыл свою книгу.

— Люди сейчас совсем забыли Киплинга, — сказал он. — Но однажды они вспомнят. Потому что ни один народ не живет долго, если ему нечего предложить своему молодому поколению, кроме достатка и чувства уверенности в будущем. Тамара, девочка, пусть твой сын послушает это однажды. Это и его песня, ведь он — человек.

Слова были незнакомы Макларену, но он слушал и какими-то таинственными, непостижимыми путями их смысл раскрывался перед ним.

Уже тысячу лет нам покоя нет —

Море жадное нас зовет;

Мы нашему мерю в дань отдаем

Всех лучших своих сынов.

И в зыбучей волне, и на вязком дне

Рвут акулы свой страшный корм.

Господь, если кровь их — плата за риск,

То мы уплатили долг.

Когда Райерсон закончил, Макларен встал и, сложив вместе ладони, поклонился.

— Сэнсей, — сказал он, — дайте мне свое благословение.

— Что? — Старик откинулся на спинку кресла, и лицо его ушло в тень. Теперь он снова казался совсем старым. Его слабый голос был едва слышен в шуме волн осеннего моря. — Тебе не за что благодарить меня, парень.

— Нет, я многим обязан вам, — ответил Макларен. — Вы подсказали мне, почему люди уходят — сначала в море, а теперь в космос — и что их устремления не напрасны. Потому что они — люди.