Волна мозга

– Что это? – спросила она.

По ее тону можно было понять, что она уже разгадала истинное назначение устройства, но физики были слишком увлечены собственными мыслями, для того чтобы обратить на это внимание.

– Модифицированный аппарат для проведения электрошоковой терапии, – ответил Грюневальд. Он объяснил, что в первые недели после сдвига делались попытки изучения функциональных аспектов мышления, для чего у животных последовательно выжигались различные участки коры головного мозга, после чего следовали комплексные исследования и замеры. Подобная практика быстро изжила себя как негуманная и малоэффективная. – (Я полагал, что вы были в курсе.) Эти исследования начались еще при Пите. (Видели бы вы, как он против них) протестовал! (Неужели он с вами об этом не говорил?)

Шейла рассеянно кивнула.

– Сдвиг (сделал) людей жестокими, – сказал Манзелли. – (Теперь о них и этого) уже не скажешь. (Они просто перестали быть людьми. Интеллект стоил людям любви. Любви и надежды. Мы хотим, чтобы люди вновь стали самими собой.)

Шейла отвернулась от страшного черного аппарата.

– До свидания, – сказала она.

– Я… Послушайте… – Грюневальд старался не смотреть ей в глаза. – Вы только не пропадайте, хорошо? (Время от времени напоминайте о себе – вдруг Пит вернется.)

Она холодно улыбнулась.

– (Он уже никогда не вернется. Прощайте.) Она вышла из лаборатории и направилась вдоль по коридору. Рядом с лестницей она обнаружила туалет, на котором уже не было привычных «М» или «Ж», – Запад давно отказался от этой смехотворной щепетильности. Шейла вошла внутрь и подошла к зеркалу. Оттуда на нее смотрело худое заострившееся лицо в обрамлении длинных нечесаных волос. Она достала из сумочки расческу и – несказанно удивляясь самой себе – стала расчесывать непокорные пряди. После этого она спустилась на первый этаж здания.

Дверь в директорский офис была приоткрыта – по коридору гулял ветерок. Из приемной слышался негромкий стрекот каких-то машин, выполнявших, по всей видимости, рутинную канцелярскую работу. Шейла прошла через просторную комнату и постучала в распахнутую дверь самого директорского кабинета.

Хельга Арнульфсен подняла глаза от стола. Шейла заметила, что она тоже сильно похудела, глаза, некогда искрившиеся задором и энергией, стали тусклыми и бесцветными. Теперь она одевалась куда свободнее, чем прежде, – от былой чопорности не осталось и следа. И все же это была прежняя сильная и уверенная в себе Хельга.

– Кого я вижу! Шейла!!!

– Привет.

– Заходи. (Давай-давай – присаживайся. Я тебя целую вечность не видела.)

Хельга вышла из-за стола и, улыбнувшись, пожала Шейле руку. Пальцы ее при этом были холодными как лед.

Она нажала кнопку, и дверь бесшумно закрылась.

– (Теперь нам никто не помешает. Если дверь моего кабинета закрыта, значит, я чем-то занята – все это прекрасно знают.)

Она села в кресло, стоявшее напротив Шейлы, положив ногу на ногу, на мужской манер.

– Я так рада (тебя видеть, ты даже себе этого не представляешь! Надеюсь, со здоровьем у тебя теперь все в порядке?) «Бедняжка, как ты плохо выглядишь…»

– Я… – Шейла нервно задвигала руками и уже в следующий миг сделала вид, что ищет что-то в сумочке. – Я… (И зачем только я сюда пришла?)

Глаза: (Тому причиной Пит.)

Кивок: (Да. Да, должно быть, так оно и есть. Порой я думала… Ведь мы обе любили его – правда?)

– А он думал только о тебе… – сказала Хельга бесцветным голосом. «Как ты его измучила… Ты бы знала, как он из-за тебя страдал…» «Я знаю. Как все это больно…»

– (И все же уже тогда) он стал другим, – ответила Шейла. – (Он слишком изменился, как и весь наш мир… Я пыталась удержать его, а он ускользал из рук, словно его уносило само время…) Я потеряла его прежде, чем он умер.

– Нет. Он был с тобой – он всегда был только с тобой, – сказала, передернув плечами, Хельга. – Что касается этой истории, могу сказать одно: жизнь тем не менее продолжает идти своим чередом (пусть она и кажется нам теперь такой ущербной. Мы, как и прежде, дышим, едим, пьем, ходим на работу – иного выхода у нас попросту нет.)

– Ты – сильный человек, – сказала Шейла. – (Я на такое не способна.)

– Я стараюсь держаться, – кивнула Хельга.

– Ты можешь жить надеждой.

– Наверное, ты права.

Шейла улыбнулась, но не сказала вслух ни слова. – (И все же Я счастливее тебя. Со мной всегда мое вчера – ты понимаешь?)

– Они могут вернуться в любой момент, – вздохнула Хельга. – (Никто не знает, что с ними произошло на самом деле. У тебя есть силы ждать?)

– Нет, – уверенно ответила Шейла. – Вернуться могут только их тела, но не они сами. (Не Пит. Он стал совсем другим, какою мне не стать. Я не хочу быть ему в тягость.)

Хельга положила руку на плечо Шейле. Каким оно было худым! Она чувствовала все его косточки.

– Постой, – сказала она. – Терапия (рано или поздно сможет поставить все на свое место. Пройдет всего несколько лет, и ты вновь) станешь нормальной.

– Я так не считаю.

Холодные голубые глаза исполнились едва уловимого презрения. «Как же ты думаешь жить в будущем? Неужели ты считаешь, что можно оставаться такой же, живя в новом мире?»

– Тебе остается одно – ждать. Не станешь же ты кончать с собой…

– Я об этом и не говорю. (Остаются горы, ущелья, реки, луна и солнце, и высокие зимние звезды…) Я найду чем жить.

– (Я связывалась с Кирнсом.) Кирнс считает, что дело идет на поправку.

– Разумеется. – «Я научилась скрывать свои истинные чувства. Уж слишком много соглядатаев в этом новом мире». – Оставим эти разговоры, Хельга. Я пришла сюда только для того, чтобы попрощаться. До свидания.

– Куда (ты собираешься отправиться? Мне нужно знать это – вдруг он вернется.)

– Я напишу (в случае чего.)

– Можешь передать информацию через экстрасенсов. (Почты как таковой больше не существует.)

«Как – и почты уже нет? Когда я была совсем маленькой девочкой, к нам приходил старенький такой почтальон – господин Барнвельдт. Он еще смешно шаркал… И всегда у него в кармане находилась для меня конфетка…»

– Слушай, что-то я проголодалась, – сказала вдруг Хельга. – (Почему бы нам не пообедать где-нибудь) вместе?

– (Нет, спасибо. Что-то не хочется.) – Шейла поднялась из кресла. – Прощай, Хельга.

– Что значит «прощай», Шейла? Мы еще не раз увидимся, только ты уже будешь здорова. С тобой все будет в порядке, можешь не сомневаться.

– Да, – кивнула Шейла. – Со мной все будет в порядке. И все-таки прощай.

Она вышла из кабинета и поспешила покинуть здание Института. Людей к этому времени на улицах стало заметно побольше. Шейла пересекла улицу и скрылась за неприметной дверью.

Ей совсем не было грустно. Она не чувствовала ничего – ни печали, ни тоски, ни смущения – все они в один миг куда-то запропали. Время от времени в ее сознании возникали неясные зыбкие тени, но она уже нисколько их не боялась, более того, ей было их жалко. Бедные призраки! Жить им осталось совсем недолго…

Она увидела на другой стороне улицы Хельгу – та спешила к кафе. Сейчас она пообедает и вновь понесется на свою работу, чтобы заниматься там неведомо чем. Шейла улыбнулась и покачала головой. «Ох, Хельга, несчастная ж ты труженица…»

Через минуту из дверей Института вышли Грюневальд и Манзелли, ни на минуту не прерывавшие своей беседы. Шейла почувствовала, что сердце ее забилось чаще. Ладони ее от волнения вспотели. Подождав, пока мужчины скроются из виду, она перебежала через улицу и вновь вошла в институтские двери.

Ее каблучки громко стучали по каменным ступеням. Пока она добралась до седьмого этажа, с нее сошло семь потов, но вызвано это было не столько усталостью, сколько волнением. Ей понадобилась примерно минута, для того чтобы полностью прийти в себя. После этого она побежала к дверям физической лаборатории.

Дверь была приоткрыта. Она на миг застыла, глядя на монтируемую ими установку. Грюневальд говорил ей о каких-то безумных планах… Что он тогда сказал?.. Впрочем, неважно. Всему этому не суждено свершиться. Он, Манзелли и вся эта банда рецидивистов посходили с ума.

«А я?» Сил, по крайней мере, у нее сейчас было хоть отбавляй, хотя выполнить задуманное в каком-то смысле было труднее, чем выстрелить самому себе в висок.

Аппарат для шокотерапии, стоявший возле операционного стола, походил на экзотическое животное, покрытое броней. Нет, не зря она просила Кирнса приносить ей книги по психологии и психиатрии… Бедный Кирнс! Как он расстроится, когда узнает, что она все это время обманывала его!

Машина загудела, начав медленно прогреваться. Шейла достала из сумочки небольшой пакет. Шприц, игла, обезболивающее, электродная паста, шнур, один конец которого она должна привязать к выключателю, а другой – взять в зубы, чтобы подключить питание, таймер… Если все пройдет нормально, она в конце процедуры будет уже без сознания, питание должно будет отключиться автоматически.

А если что-нибудь будет не так? Тогда ее мозг изжарится прямо в черепушке. Ну и что из этого?

Улыбнувшись, она выглянула в окно и тут же сделала себе укол. Прощайте солнце, синее небо, тучки, дождь, крик перелетных птиц… Спасибо вам за все.

Сорвав с себя одежду, она легла на операционный стол и стала закреплять холодные, как лед, электроды. Она продумала все до малейших деталей – когда все электроды были прикреплены, а ремни затянуты, она подсунула свободную правую руку под ремень, шедший поперек стола. Теперь она не могла и пошелохнуться.

Наркотик уже начал действовать. Ей смертельно хотелось спать…

Она вздохнула и потянула зубами шнур. И —

ГРОХОТ И ПЛАМЯ – КЛОЧЬЯ РАЗЛЕТАЮЩЕЙСЯ ТЬМЫ…

ВДРЕБЕЗГИ – НЕСТЕРПИМЫЙ СВЕТ ОТОВСЮДУ БОЛЬНО МНЕ БОЛЬНО МНЕ БОЛЬНО

Глава 19

– Алло, Земля! Питер Коринф запрашивает Землю с борта звездолета номер один! Мы летим домой!

Жужжание и треск космических помех, голоса звезд. Земля сверкает в ночи голубым бриллиантом, крохотная жемчужина Луны, Солнце, объятое неугасимым пламенем…

– Алло, Земля! Выходите на связь. Вы слышите меня, Земля?

Клик-клик, – космические голоса.

«Здравствуй, Шейла!»

Планета росла на глазах. Корабль слегка потряхивало. Коринф почувствовал, что его тоже бьет крупная дрожь, но решил, что на сей раз самовнушение было бы излишним – пусть все будет так, как есть.

– Алло, Земля, – вновь сказал он в микрофон. Корабль двигался непривычно медленно. – Алло, Земля, вы меня слышите? Говорит звездолет номер один. Мы возвращаемся домой.

Льюис пробурчал что-то невразумительное. Смысл сказанного сводился примерно к следующему:

– Может, они уже и забыли о таких вещах, как радио… За эти месяцы могло…

Коринф покачал головой:

– Я уверен в том, что какие-то мониторы продолжают свою работу… – Он вновь повернулся к микрофону. – Земля, Земля, почему не выходите на связь? Земля, вы меня слышите?

– Если нас и поймает какой-нибудь пятилетний радиолюбитель из России, Индии или Африки, на то, чтобы ответить, ему понадобится какое-то время. Так что не спеши. Расслабься.

– Ох уж это время! – Коринф поднялся со своего кресла. – Вероятно, ты прав… До спуска остается всего несколько часов. Мне хотелось, чтобы нам устроили настоящий прием.

– Дюжина лимфьордских устриц, залитых лимонным соком, – мечтательно произнес Льюис. – Рейнское вино урожая тридцать седьмого года… Молодые креветки под майонезом, копченый угорь с омлетом и ломтиком ржаного хлеба, лучок…

Коринф заулыбался, хотя думал сейчас только о Шейле. Как приятно было сидеть, говоря ни о чем, ожидая той минуты, когда вновь можно будет ступить на землю… Всю дорогу домой они о чем-то беспрестанно спорили, боясь замолчать даже на минуту, боясь вспомнить о холодном темном безмолвии, окружавшем их со всех сторон. Теперь же они стремительно возвращались к жизни, словно почувствовав тепло родного дома.

– Алло, звездолет номер один!

От неожиданности они вздрогнули. Голос, слышавшийся из динамика, смешивался с треском и шумом Солнца и звезд, но это был настоящий человеческий голос. Они были дома.

– Слушай! – потрясенно пробормотал Льюис. – Да он же говорит с бруклинским акцентом!

– Алло, звездолет номер один. Вас вызывает Нью-Йорк. Вы меня слышите?

– Да, – прохрипел Коринф, почувствовав, что у него пересохло в горле.

– Еле с вами связался, – послышалось через какое-то время. – Нужно было учесть эффект Доплера – вы несетесь прямо как угорелые! Впрочем, все это неважно… Примите мои поздравления! С вами все в порядке?

– Все нормально, – ответил Льюис. – Были кой-какие проблемы, но теперь все это уже в прошлом. Мы целы и невредимы и надеемся, что нам организуют достойную встречу. – Он на миг замолк. – Кстати, а как там у вас, на Земле?

– Более или менее. Думаю, вы нашу планету теперь не узнаете. Все меняется так стремительно, что даже дурно от этого становится. Мы уже и говорим не по-английски – вы можете себе это представить? Что с вами стряслось?

– Об этом попозже, – отрезал Коринф. – А как дела… у наших коллег?

– Думаю, неплохо. Это не мой уровень. Я работаю техником в Брукхейвене. Вы, я так полагаю, совершите посадку где-то здесь?

– Да. – Коринф мгновенно решил сложную систему дифференциальных уравнений. – Это произойдет через шесть часов.

– Хорошо. Я думаю, мы… – Сигнал внезапно пропал, из динамиков вновь раздавался только треск.

– Алло, Нью-Йорк, вас не слышно, – сказал Коринф.

– Брось ты это дело, – фыркнул Льюис. – Выключай рацию.

– Но…

– Мы уже столько ждали, что и эти шесть часов как-нибудь перетерпим. Нечего ерундой заниматься.

– М-да, пожалуй, ты прав… – Коринф вновь взял микрофон в руку. – Алло, Нью-Йорк. Алло, Земля. Говорит звездолет номер один. Сеанс связи окончен. Прием и конец связи.

Какое-то время Коринф сидел молча.

– С кем бы я сейчас действительно хотел поговорить, так это с Шейлой, – наконец сказал он.

– Скоро наговоришься вдоволь, – отозвался Льюис. – Мне кажется, сейчас надо думать о другом. Что-то мне эта тряска не нравится – раньше с кораблем такого не было. Мало ли что с ним может случиться…

– Я думаю, это связано с усталостными эффектами на кристаллическом уровне, – буркнул Коринф в ответ. – Ладно, будем считать, твоя взяла.

Он вновь занял место за приборной доской.

Земля росла с каждой минутой. Им, привыкшим преодолевать за час световые годы, теперешняя скорость казалась черепашьей – она не превышала нескольких сот миль в секунду. Однако совершать точные маневры на больших скоростях они пока не умели, подобные задачи были бы по плечу только новому кораблю. При невиданных темпах технического прогресса, ставших возможными в последнее время, следующий корабль мог стать подлинным чудом, воплощенным совершенством. Инженерное дело вот-вот должно было достигнуть пределов, поставленных самой природой. После этого человеческий разум мог устремиться на освоение каких-то иных сфер. Коринф едва ли не с нежностью посмотрел на растущую голубую планету. Ave atque vale![12]

Серп Земли превратился в затянутый облаками светлый диск. Они вылетали на дневную сторону. Вскоре стал слышен свист рассекаемого воздуха. Они пролетели над залитым лунным светом Тихим океаном и оказались над Сьерра-Невадой. Под ними лежала Америка – зеленая, огромная и прекрасная. Только что под ними промелькнула серебристая нить Миссисипи, и вот уже над морем показались небоскребы Манхэттена.

Сердце Коринфа было готово выскочить из груди. «Успокойся, – сказал он самому себе. – Успокойся и жди… Теперь спешить некуда…» Он повел корабль к взлетной площадке, находившейся в Брукхейвене, и увидел внизу сверкающий шпиль. Значит, они уже приступили к постройке нового звездолета.

Корабль дернулся. Они были уже на Земле. Льюис щелкнул тумблером, отключив двигатели звездолета. Через мгновение они замолкли, и от этого у Коринфа зазвенело в ушах – он так привык к постоянному гулу работающих двигателей, что для него они стали неотъемлемой частью реальности.

– Идем!

Льюис не успел подняться на ноги, как Коринф уже начал возиться с хитроумным запором шлюзовой камеры. Сначала в сторону отошла внутренняя дверь, затем – внешняя. Воздух запах морем.

«Шейла! Где Шейла?» Он стремительно съехал на люльке вниз, сошел на землю, оступился и упал, но тут же снова был на ногах. Корпус стоявшей за ним ракеты был покрыт трещинами, раковинами и странными кристаллическими наростами.

К нему подошел Феликс Мандельбаум. Он выглядел постаревшим и очень усталым. Мандельбаум молча взял Коринфа за руки.

– Где Шейла? – прошептал Коринф. – Где она? Мандельбаум покачал головой. Теперь вниз стал спускаться и Льюис, он делал это куда осторожнее. Россман направился к нему, стараясь при этом не смотреть на Коринфа. За ним шли другие встречающие – все это были сотрудники Брукхейвенской лаборатории.

Коринф почувствовал, как к его горлу подкатил ком.

– Она что – умерла? – спросил он тихо. Ветерок что-то нашептывал ему на ухо, играя с прядями его волос.

– Нет, – ответил Мандельбаум. – Сумасшедшей ее тоже не назовешь. Но… – Он тяжело вздохнул и покачал головой. – Нет, не могу…

Коринф замер.

– Ну! Ну говори же!!!

– Это случилось шесть недель тому назад, – продолжил Мандельбаум. – Я думаю, справиться с собой она уже была не в силах. Она смогла пробраться к установке для электрошоковой терапии.

Коринф кивнул.

– Она уничтожила собственный мозг, – закончил он за Мандельбаума.

– Нет. Не совсем так, хотя все могло кончиться и этим. – Мандельбаум взял физика под руку. – Можно сказать так: это та Шейла, которую ты знал прежде, еще до того, как Земля вышла из этого поля.

Свежий морской ветерок как ни в чем не бывало продолжал играть с Коринфом. Он был ни жив ни мертв.

– Идем, Пит, – сказал Мандельбаум. – Я тебя к ней отведу. Коринф покорно последовал за ним.

Психиатр Кирнс встретил их в Бельвью. Лицо его ничего не выражало, но было видно, что он ничего не стыдится и ни о чем не жалеет, впрочем, Коринф и не винил его. Человек, не располагавший сколь-нибудь достоверным знанием, поставил не на ту карту и ошибся – только и всего. Так уж устроен мир – с этим ничего не поделаешь.

– Она обманула меня, – сказал Кирнс. – Мне все время казалось, что ей становится лучше. Я и предположить не мог, что больной человек до такой степени может контролировать себя. И второе, – я недооценил степень ее страданий. Мы как-то приспособились к жизни с новым сознанием; что могут чувствовать при этом те, кому это не удалось, остается для нас тайной.

«Темные бьют крыла, а она совсем одна. Сгущается мгла, а она – она совсем одна…»

– Она сделала это в ненормальном состоянии? – спросил Коринф еле слышно.

– А что такое «нормальное состояние»? Возможно, она сделала именно то, что ей и следовало сделать. Стоило ли излечиваться, для того чтобы влачить подобное существование?

– И к чему же все это привело?

– Дров она наломала преизрядно… Помимо прочего, она с началом конвульсий сломала себе несколько костей. Если бы люди вернулись туда немного попозже, могло бы быть всякое. – Кирнс положил руку на плечо Коринфу. – Объем уничтоженной ткани ничтожен, но, должен признать, речь идет о самом чувствительном отделе мозга.

– Феликс говорил, что… ей стало лучше. Это правда?

– Да, конечно… – Кирнс смущенно улыбнулся. – Мы теперь достаточно хорошо представляем, как устроена психика прежнего человека. Я пользуюсь троичным методом, разработанным уже после сдвига Гравенштейном и Делагардом. Символическая переоценка, кибернетическая нейрология и соматические координирующие упражнения. Здоровой ткани было достаточно, для того чтобы мы могли передать ей функции поврежденного участка. Как только мы совладаем с психозом, она будет практически здоровой. У нас она пробудет месяца три – не больше. – Он шумно вздохнул. – В результате она станет нормальным здоровым человеком, разумеется, по прежним меркам… Ее Ай-Кью будет на уровне ста пятидесяти.

– Я понимаю, – кивнул Коринф. – А возможно ли будет… совершенно реабилитировать ее?

– Прежде чем мы научимся восстанавливать нервную ткань, пройдут, по меньшей мере, годы… Вы, наверное, знаете, – она не регенерирует даже при искусственной стимуляции. Для того чтобы обычная клетка превратилась в клетку мозга, потребовались миллионы лет эволюции. Не забывайте и о том, что прежде всего нам придется реконструировать генетический набор пациентки… Но и в этом случае… особых надежд на успех нет.

– Я понимаю.

– Вы могли бы с ней повидаться. Ей уже сообщили о том, что вы живы.

– И как же она на это отреагировала?

– Разумеется, она расплакалась. Это хороший признак. Вы можете провести у нее с полчаса. Разумеется, если она не перевозбудится…

Кирнс назвал Коринфу номер палаты и удалился в свой кабинет. Коринф поднялся на лифте на нужный этаж и пошел вдоль по коридору, в котором стоял запах умытых дождем роз. Дверь в палату Шейлы была приоткрыта. Немного помедлив, он заглянул вовнутрь. Взору его предстала лесная беседка, окруженная папоротниками и деревьями, откуда-то издалека слышалось щебетанье птиц и шум водопада. В воздухе пахло землей и свежей зеленью. Мир насквозь иллюзорный и исполненный покоя…

Он вошел в палату и направился к кровати, стоявшей под расцвеченной лучами солнца ивой.

– Здравствуй, родная.

Самым поразительным было то, что она нисколько не изменилась. Точно так же она выглядела и в год их женитьбы – молодая, красивая, с мягкими вьющимися волосами, оттеняющими несколько бледноватое лицо, и блестящими живыми глазами. В своей белой ночной рубашке она походила на подростка.

– Пит, – прошептала Шейла.

Склонившись над ней, он поцеловал ее в губы. Она ответила ему слабым вялым поцелуем. Коринф заметил, что у нее на руке нет обручального кольца.

– Ты живой… – Она сказала это с оттенком изумления в голосе. – Ты все-таки вернулся.

– Я вернулся к тебе, Шейла, – сказал Коринф, усаживаясь рядом с нею.

Она отрицательно покачала головой:

– Нет.

– Я люблю тебя, – пробормотал Коринф.

– Я тоже… – Ее голос звучал очень тихо, словно издалека, взгляд же был усталым и сонным. – Поэтому я так и поступила.

У Коринфа бешено заколотилось сердце и тут же заломило в висках.

– Ты знаешь, я тебя не очень хорошо… помню, – пробормотала Шейла. – Похоже, что-то случилось с памятью. – Она вдруг улыбнулась. – Какой ты стал худой, Пит! И какой черствый… Теперь все черствые.

– Нет, – ответил он. – Все только и делают, что заботятся о тебе.

– Все теперь выглядит иначе, чем прежде. Все такое незнакомое… И ты уже не тот Пит, которым был прежде. – Она села и заговорила погромче. – Пит умер во время сдвига. Я видела, как он умирал. Ты хороший человек, и мне грустно видеть тебя, но – но ты не Пит.

– Успокойся, любимая.

– Я не смогу жить вместе с тобой, – продолжила она. – И я не хочу, чтобы мы были в тягость друг другу… Поэтому я туда и вернулась. Ты даже и представить себе не можешь, как там хорошо! Одиноко, но хорошо. Здесь царит мир, ты понимаешь?

– Ты мне нужна, – сказал он.

– Нет. Не надо мне лгать. Разве ты не понимаешь, что в этом уже нет необходимости? – Шейла улыбнулась из своего дальнего далека. – Ты сидишь передо мной, и лицо у тебя такое же, как у Пита, но ты не Пит, слышишь? И все же я желаю тебе всего самого хорошего…

Только тогда он понял, чего она от него хочет. Ему стало так горько, как никогда в жизни. Он опустился на колени возле се ложа и горько заплакал. Шейла же пыталась утешить его как могла, но у нее ничего не выходило.

Глава 20

Где-то посреди Тихого океана, недалеко от экватора, есть островок, совершенно забытый людьми. Ни старые морские пути, ни новейшие трансатлантические авиалинии здесь не проходят. Единственное, что есть на этом атолле, это – солнце, ветер и крик чаек.

В своей истории островок знавал и людей, но это продолжалось недолго. Медленно возводили его в своем слепом упорстве коралловые полипы; сменявшие друг друга день и ночь обратили его жесткую поверхность в некое подобие почвы, со временем волны принесли сюда и семена растений, в том числе и кокосовые орехи. Пальмам, росшим здесь, была уже не одна сотня лет. И вот однажды на горизонте замаячило каноэ.

Это были полинезийцы, высокие смуглые люди, странствовавшие по миру в поисках прекрасной Гаваики. Солнце и морская соль оставили на них свой неизгладимый след; без тени страха люди эти пускались в далекие плавания, преодолевая тысячи миль безвестных океанских просторов с несказанной легкостью, вели же их звезды и великие морские течения. Все дальше и дальше направляли гребцы свои лодки – тохиха, хиоха, итоки, итоки!

Когда они вытащили свое каноэ на берег, они принесли жертву Нану, у которого были акульи зубы, вплели в свои длинные волосы цветы гибискуса и стали танцевать на берегу. Они нашли новый остров, который оказался таким хорошим.

Они уплыли, но на следующий год или через год-другой – ибо у океана нет берегов, а у времени пределов – вернулись сюда вместе с другими, прихватив с собой свиней и женщин. В эту ночь на берегу запылали высокие костры. Через какое-то время на острове появилась деревушка. В волнах прибоя с визгом играли смуглые нагие дети, рыболовы бродили с острогами по лагуне. Все были довольны и счастливы. Продолжалось это недолго – лет сто или, может быть, двести. После этого на острове появились первые бледнолицые.

Их большие каноэ с белыми парусами подплывали к острову всего несколько раз, но и этого оказалось достаточно, для того чтобы наградить местных жителей оспой, туберкулезом и корью. Скоро аборигенов осталось совсем немного. У них появился стойкий иммунитет к болезням, которыми болели белые, чему немало способствовало то обстоятельство, что в жилах большинства из них теперь текла и кровь бледнолицых. На смену болезням пришли плантаторы, занимавшиеся заготовкой копры, религия, свободные длинные платья и международные конференции, на которых решался вопрос, кому именно принадлежит этот атолл – Лондону, Берлину или Вашингтону – большим деревням на другом краю Земли.

В конце концов modus vivendi[13] был все же выработан – это относилось и к копре, и к христианству, и к табаку, и к торговым судам. К этому времени подуспокоились и островитяне, в жилах которых текла кровь разных рас. Когда один из туземцев, которому в силу странного стечения обстоятельств удалось получить образование в Америке, стал с тоской вспоминать о прошлом своего народа, его тут же подняли на смех. О том, что происходило на острове, прежде чем туда пришли белые люди, туземцам рассказывали миссионеры, которых трудно было считать людьми незаинтересованными.

Затем в одном из офисов, находившихся на другом конце света, снова вспомнили об этом острове. Из него решено было сделать то ли военно-морскую базу, то ли полигон для испытаний новых видов оружия. Белые люди почти все время воевали, если у них и случались перерывы, они использовали их для подготовки к новым войнам. Как бы то ни было, но всех людей тут же вывезли кого куда, так что остаток своих дней они должны были провести в тоскливом ожидании возвращения домой. Никто не обращал на них ни малейшего внимания, ибо остров должен был служить делу защиты свободы всего человечества. В таких случаях, что называется, не до лирики. Белые люди понастроили новых домов и распугали своими кораблями чаек.

И тут, по какой-то неведомой причине, люди вновь ушли с острова. Скорее всего это было как-то связано с поражением одной из сторон в войне или с экономическими неурядицами. Ветер, дождь и лианы стали полноправными хозяевами атолла и тут же приступили к разрушению того, что оставили после себя люди.

В течение нескольких столетий люди всячески противостояли дождю, солнцу, ветру и даже звездам, самим своим наличием нарушая стройную гармонию мироздания. Теперь они ушли. Прибой яростно бросался на атолл, невидимые глазу холодные океанические течения подтачивали его снизу, но упрямые полипы продолжали свой труд. Остров мог простоять еще не один миллион лет. Днем в водах лагуны играла рыба, в небе над атоллом кружили крикливые чайки, разрастались деревья и бамбуковые заросли. Ночью в свете луны все стихало, лишь бежали на берег неугомонные волны, да бороздила прибрежные воды огромная акула, оставлявшая за собой длинный светящийся след.

Самолет стал медленно снижаться. Невидимые пальцы радара ощупывали землю, пока наконец не обнаружили то, что искали.

– Сюда… Все в порядке. Площадка хорошая.

Самолет остановился на краю прогалины. Из него вышли два человека.

Их встречали. В ночной темноте лица были не видны. Человек, говоривший с явным австралийским акцентом, стал представлять гостей:

– Доктор Грюневальд, доктор Манзелли. Позвольте представить вам майора Росовского… Это Шри Рамавастар, а это наш уважаемый Хуанг Пу-И…

Процедура знакомства затянулась – возле взлетной полосы стояло десятка два людей. Среди них были и два американца.

Совсем недавно подобное было бы вряд ли возможно – здесь собрались вместе: русский офицер, индийский мистик, французский философ и богослов, ирландский политик, китайский коммунист, австралийский инженер, шведский бизнесмен и так далее. В этом заговоре, казалось, участвовали люди со всех концов земли. Они давно перестали быть сами собой, и общим знаменателем для всех них была тоска по утраченному.

– Я привез контрольную аппаратуру, – сказал Грюневальд. – Как с грузом?