Глава тринадцатая. Смерть и честь

Конан и его друзья напали. Они бежали порознь, все время меняя направление. Арбалетные болты жужжали, но не могли попасть в такую ловкую и непредсказуемую цель. Прежде чем стрелки успели перезарядить арбалеты, Конан был уже тут как тут.

Конан, который имел большой опыт в обращении с боевой секирой, положил левую руку поближе к концу топорища, а правой держался за середину. Стигиец, стоявший против него, нанес колющий удар в его сторону из-под края щита. Лезвие топора отбило острие меча книзу, и тут же Конан нанес косой удар с правого плеча. Стигиец, обороняясь, поднял щит. Вся могучая сила киммерийца была вложена в удар. Металл загремел, щит прогнулся и повис на сломанной руке. Стигиец зашатался.

Конан взмахнул топором, и острое лезвие впилось в незащищенную ногу другого противника. Рана не была смертельной, но боль сделала этого человека, во всяком случае сейчас, не способным сражаться. И вот уже Конан принялся за стигийца, стоящего слева. Он снова парировал выпад мечом, затем повернул топор и ударил под щит. Сила толчка вынудила стигийца наклониться в сторону, и секира раздробила его открывшееся колено. Стигиец закричал и опустился на мостовую. Конан взметнул секиру и обрушил ее на шлем человека, которого только что ранил в бедро. Тот тоже упал на землю.

И вот уже Дарис и Джихан рядом с киммерийцем. Пояс щелкнул по руке солдата. Удар был таким сильным, что солдат выронил оружие. Джихан бросился под защиту секиры Конана, пока киммериец не убил солдата и не схватил его щит. После чего Джихан сам прикрыл киммерийца от нападения.

Несмотря на то что ряды стигийцев были пробиты, они были хорошо обученные и храбрые воины. С флангов они бежали в центр, к месту рукопашной. Три товарища были окружены, прежде чем у них появился шанс пробиться дальше. Второй ряд солдат подбежал ближе и немедленно бросился в битву.

Спина к спине стояли трое. Секира Конана гремела, меч Джихана рубил и колол, пояс Дарис взвивался, а кинжал вонзался в тела с быстротой молнии. Кричали люди, звенело железо. Жители выглядывали из окон расширенными от ужаса глазами, перед дверьми собирались зеваки. Над головами своих врагов впереди Конан видел прямо под золотым щитом с изображением льва седобородого человека в просторной тунике и шароварах. Лорд Зарус, без сомнения, и до него всего лишь несколько локтей, но для них он сейчас находится все равно что на Луне.

Киммериец был уверен, что конец его не так уж далек. Но свои две дюжины лет он прожил с удовольствием и пережил больше, чем другие за целое столетие. И теперь он хотел лишь забрать с собой столько стигийцев, чтобы оставшиеся в живых не могли больше спать спокойно. И он намеревался позаботиться о том, чтобы он и его спутники не попались в сети чародейства, а умерли здесь чистой смертью.

Седобородый подошел ближе, желая подбодрить свой отряд. Конан ясно видел его теперь. Он рубил вокруг себя еще яростнее в надежде пробиться к нему и разбить его череп. Но стигийцы давили слишком сильно даже для его медвежьей силы.

Внезапно Джихан закричал:

— Рамвас!

Это прозвучало, как вой жаждущего крови волка.

Шемита обуяло безумие. Только что он сражался рядом со своими друзьями и все время следил за тем, чтобы помогать им, а теперь отбросил всякую осмотрительность. Его щит превратился в орудие нападения, которым он бил, разбивал, а его меч колол быстрее молнии. Казалось, он вообще не замечает ран, которые сам при этом получил, они на удивление мало кровоточили, хотя некоторые из них были довольно глубоки. Лицо превратилось в маску Горгоны, перед которой стигийцы испуганно шарахались. Дико нанося вокруг себя удары и сметая все на своем пути, он прорывался сквозь толпу. За его спиной оставались убитые и раненые.

— Рамвас, ты помнишь меня? — взревел он, и с этими словами он добрался до седобородого. Щитом он выбил меч из его руки, и оружие описало широкую дугу по воздуху, а сам вонзил клинок в живот дворянина. С криком поднял Джихан тело, насаженное на клинок, над головой и швырнул его в стену дома. Череп треснул.

С ледяной дрожью Конан вспомнил, кто был этот Рамвас. И в тот же миг он увидел выход из ловушки. Большая часть солдат сбилась во время битвы в кучу. Вместе с Дарис он устремился вперед. Двое, что попытались встать у них на дороге, после двух ударов уже лежали на земле.

Они добрались до Джихана. Его глаза снова стали живыми, но теперь его раны по-настоящему болели и сильно кровоточили. У него было скверное ранение в живот.

— Бегите! — прохрипел он и указал на самый близкий проход между домами. — Я могу их еще задержать — пока еще могу.

— Нет, брат Бэлит, мы сражаемся вместе, — ответил Конан.

Шемит посмотрел на него твердо:

— Мне осталось недолго жить. Дайте мне умереть за нее. Если тебе… удастся… вернуться к ней… скажи: я любил ее.

Конан сжал руку с мечом, покрытым кровью.

— Я скажу ей больше, — обещал он. — Я скажу, что ты погиб свободным человеком.

— Да, освободиться из этого… тела… и моя душа… ушла к Иштар. Будь счастлив, брат.

Пока они обменивались этими словами, солдаты, из которых больше половины были мертвы или выведены из строя, замерли или растерянно шатались. Но теперь один, вероятно унтер-офицер, стал собирать вокруг себя отряд. Он кричал, звал их, тряс или бил по лицу и наконец привел в себя.

Конан повел Дарис в переулок, слезы текли по ее щекам, смывая грязь и пот. За их спиной Джихан встал, расставив ноги.

— Идите, собаки! — взвыл он. — Мы сделаем из вас пищу для крыс. Или вы считаете, что у нас троих слишком большой перевес для вашей шайки? Ну так мы будем драться с вами по одному.

Он пытался создать впечатление, будто его спутники остаются с ним, чтобы стигийцы не успели отрезать им другие пути к отступлению. Кроме того, он напомнил им о том, что у них ведь было задание схватить их по возможности живыми, чтобы солдаты не додумались быстро положить им конец, взявшись за арбалеты.

Конан и Дарис еще слышали, пока бежали вверх по переулку, как Джихан кричит на своем родном языке:

— Иштар, защитница всех любящих, которая спускалась в ад за своим возлюбленным, возьми меня к себе…

Переулок вывел их на улицу, которая была такой же широкой, что и улица Королей. Роскошные дома, повернутые фасадами к большой площади, стояли перед ними. Лишь немногие люди были здесь, и эти немногие носили рабские ошейники и потому не решались медлить, когда их послали с поручением. Без сомнения, шум битвы привлек к себе свободных горожан — но не на эту улицу, ее можно было просматривать насквозь. Создавалось впечатление, что любопытные проскользнули отсюда в правительственные здания, чтобы лучше видеть бой.

— Мы не должны здесь останавливаться, — хрипло сказал Конан. — Они быстро поднимут тревогу и начнут нас искать задолго до того, как мы сможем оказаться у городских ворот. Лучше всего спрятаться до утра, когда в город приходят караваны и из складов забирают грузы для кораблей, стоящих в гавани. Среди этой суматохи будет проще уйти из города незамеченными.

Дарис с сомнением оглядывала его и самое себя.

— Таким? Мы все в крови, — пробормотала она.

— Проклятье! — выругался Конан. — Мы должны, конечно, сперва позаботиться о наших ранах и постирать наши вещи, — нет, лучше будет, если мы достанем новую одежду. Но где? И как? И где мы найдем укрытие в городе, где, без сомнения, все обязаны нас искать и где, без сомнения, назначили высокую награду за одно только указание на нас.

Дарис сжала руку Конана:

— Подумаем над тем, что рассказывал Фалко. Нет, погоди, дай мне попробовать вспомнить. Хотя я здесь прежде никогда не была, но ведь это все-таки столица Стигии. — Она щелкнула пальцами. — Да, слева от нас на большой площади стоит знаменитый храм Сэта. За ним находится за стеной лабиринт с искусственным прудом, там есть крипты, где проходят тайные ритуалы. Кто станет искать нас в этом месте?

Конан непроизвольно содрогнулся, но затем резко вскинул голову, отбрасывая гриву черных волос, и вполголоса рассмеялся:

— Великолепно! Если Сэт ничего нам не сделал за то, что мы утащили его Ладью, то ему также не помешает, коли мы разобьем лагерь в его святыне. Идем, показывай дорогу!

Они снова спрятали оружие под одеждой и шагали с таким видом, словно у них было полное право находиться здесь. К счастью, никто из рабов не подходил к ним достаточно близко, чтобы кровь на их одежде бросилась в глаза. С улицы, которую они оставили, все еще были слышны звон оружия и крики — Джихан сражался до конца.

Они завернули за угол роскошного здания архива и подошли к стене высотой приблизительно девять футов. Цветные кирпичи складывали изображение огромного питона, а вершину стены украшали и защищали железные прутья в виде кобр. Справа поднималось массивное строение, на верхней ступени которого можно было видеть позолоченную фигуру огромной змеи, свернувшейся кольцом. Дарис сочла за лишнее объяснять, что это и был храм Сэта. За углом Конан увидел на другой стороне площади колонны — вход во дворец.

Никого, кроме них, здесь не было, но эта тишина, конечно, скоро взорвется.

— Наверх, девочка! — проворчал Конан. Он сложил руки, и Дарис встала на эту ступеньку. Сам он высоко подпрыгнул и ухватился за железных кобр. Потом он подтянулся и перевалил через стену. Кобры служили только для устрашения, было не так уж трудно проскользнуть между ними и спрыгнуть на землю по другую сторону стены.

Конан был готов на месте убить каждого, кто его здесь увидит, но никого не было. В этом не было ничего удивительного, потому что они находились в лабиринте. Он был очень ухоженным, но один его вид и запах почему-то непроизвольно вызвал у Конана отвращение. В жаре, от которой перехватывало дыхание, пальмы поднимались, как скелеты, над живой изгородью в человеческий рост, колючки и густая листва которой оставляли мало простора для передвижения. Дорожки густо покрыты мхом, который, как и густая темная листва, скрывал все звуки. Вьющиеся растения извивались, как змеи, от ствола к стволу, повисали на ветвях деревьев. Обычно светящиеся алые цветки казались тусклыми и почти не составляли цветового контраста грядкам с пурпурным и черным лотосом, из которого добывали опасные яды. Ни одной птицы не свистело и не щебетало, вместо этого вокруг жужжали насекомые, огромные жуки пищали во мху, пауки висели в паутинах, а муравьи искали добычу. Они прошли немного, и Дарис содрогнулась и прижалась к Конану.

— Мне очень жаль, — прошептала она. — Не надо было сюда приходить. Я не должна была советовать этого. Мне страшно, потому что мы уже заблудились.

Желая ее утешить, киммериец слегка прижал девушку к себе.

— Ты, верно, никогда не бывала в джунглях? — спросил он.-А я уже побывал. Здесь ничуть не хуже, и по крайней мере не верещат попугаи. Мох такой густой, что наверняка есть и вода. Как только найдем источник, сделаем остановку. Я до того хочу пить, что выпил бы сейчас целое озеро Вилайет.

Он скинул сандалии, чтобы вернее почувствовать, когда изменится влажность почвы. Он принюхивался, прислушивался, призывая на помощь все свои инстинкты дикаря и лесного охотника. Он ориентировался по солнцу, благословенному знаку Митры, и уже вскоре отыскал колодец.

Вода стекала из нескольких больших бассейнов в большой пруд, где качались водяные лилии и плавали карпы. Конан предположил, что отсюда по всему саду расходятся пористые трубы, чтобы поддерживать влажность почвы. Когда Дарис захотела пить, он остановил ее.

— Эта вода может быть из Стикса, — предупредил он и сперва осторожно попробовал сам. Вода была прохладной, чистой и, несомненно, имела своим источником артезианский колодец. Киммериец широко улыбнулся:

— И как это архитектор до такого додумался? А может, он просто подключился к первому попавшемуся источнику?

Они пили, сперва жадно, потом с непередаваемым наслаждением, потом разделись, искупались, выстирали одежду и разложили ее сушиться. Конан, взиравший на Дарис с искренним восхищением, заметил, как она покраснела, хотя в крепости она и думать не думала о своей наготе.

Пока их весьма кстати прихваченные кафтаны сохли, они сидели на корточках возле пруда, ловили руками карпов и ели их сырыми. Кто знает, когда им снова доведется поесть? Когда они почувствовали благодатную сытость, солнце уже высушило тонкое льняное полотно одежды.

— Вот и хорошо, что ни один садовник не забрел сюда по ошибке, — проворчал Конан. — То есть хорошо для садовника. Но нам, наверно, лучше поискать местечко, где нас не так-то легко будет увидеть.

Перевязав раны — по счастью, легкие — полосками ткани, оторванными от одежды, они вновь пустились в путь. Храм, возвышавшийся над самыми высокими деревьями, указывал им дорогу. То и дело они шли по кругу между огромными грибами и искусно подстриженной живой изгородью, но, несмотря на это, они все время приближались к храму Сэта и вскоре уже добрались до выхода из лабиринта. За узкой полоской, выложенной плитами, вздымалась нижняя ступень цитадели. Фасад, выходящий на площадь, был роскошным, однако задняя сторона была из простых темных глыб гранита, лишь местами украшенных резьбой иероглифов.

Конан, внимательно высматривая, нет ли поблизости ядовитых ночных теней, обнаружил прорези окон и несколько дверей. Царила полная тишина. Он порадовался удаче и подивился ей, пока не сообразил, что храм Сэта оживает по-настоящему только с наступлением ночи. Жрецы, служки, даже большая часть рабов в такое время спит. Входы были закрыты и заперты на засовы, и только один, со зловещей надписью, нет. Когда Конан осторожно открыл двери, навстречу ему, с лестницы, понесся гнилостный запах.

— Она ведет к криптам, — обратился он к Дарис. — Потому и не заперта. Кто, кроме чародея, пошел бы туда по своей воле?

Девушка улыбнулась.

— Мы, — сказала она и легко вскочила на ступеньку.

Конан закрыл за собой дверь. Изваянная в горной породе лестница уводила все глубже в бездну, насколько видел глаз в свете разрозненных настенных светильников. Стены были расписаны картинами, изображающими процессии, ритуалы и человеческие жертвоприношения. Потолок, спускающийся вниз вместе со ступенями, был низким, и на каждом пролете лестницы с него свисала каменная змея, так что Конан и Дарис поневоле вынуждены были всякий раз пригибаться перед Сэтом. Пламенная ярость вздымалась в душе киммерийца. Он сжал зубы так, что заныли челюсти.

— Джихан, брат Бэлит, — беззвучно поклялся он. — Ты будешь отомщен. Ради тебя я растопчу ногами змею.

Когда им уже начало казаться, что ступени не кончатся никогда, они наконец вышли в коридор, очень слабо освещенный, полный теней и эха. Тут и там отвратительную настенную живопись прерывали двери. Первые две вели в гробницы с огромными саркофагами, и киммериец спросил себя, человеческие ли мумии в них содержатся. Из третьей двери навстречу им хлынул свет. Помещение было отделано в виде ларца. Свет исходил из большой бронзовой лампы на алтаре. Она стояла перед золотым изображением свернувшейся кобры в натуральную величину, с головой, слегка вытянутой вперед на поднятой шее. Злобно сверкающие мудрые глаза были устремлены на дверь и, казалось, ожидают, что всякий входящий тут же, исполненный благоговейного ужаса, бросится перед нею на пол. Хрустальная чаша перед алтарем была полна молоком. Дорогие драпировки на стенах обрамляли картины, изображающие людей со змеиными головами.

Дарис изучала иероглифы на противоположной стене. Она была не похожа на тех тайянцев, что были сведущи в премудростях хайборийской письменности, однако стигийские символы она учила в школе.

— Святилище Сэта в одном из многочисленных его воплощений, — прочла она. — Молоко, — продолжала она, — предназначено для священной кобры, которая обитает где-то неподалеку. Это может означать, что она появится в любой момент.

Конан созерцал артефакты.

— Лампу заправили маслом совсем недавно, и фитиль закреплен, — сказал он. — Он настолько большой, что его, самое раннее, можно будет увидеть завтра утром. Молоко еще свежее. Я предполагаю, что один из служек каждое утро, прежде чем уйти, заботится обо всем этом. И когда он явится снова назавтра, нас здесь уже не будет. Я не думаю, что здесь производятся какие-либо ритуалы. Крипты используются чародеями все-таки только для их особых целей, не так ли? А что до кобры — ну, если она явится, значит, ей не повезло.

Он вынул из-под кафтана боевую секиру, положил ее на каменный пол и сорвал со стен несколько драпировок. Их он расстелил на полу.

— Здесь довольно прохладно, — сказал он, улыбаясь, — но мы напились и наелись, теперь у нас есть свет, одеяло и приятное общество…— Он прервал себя. — Но Дарис, почему же ты плачешь?

— Разве нельзя теперь, когда мы в безопасности? — всхлипнула она, закрывая лицо руками. — По Джихану, погибшему в чужой стране…

Он обнял ее. Она прижалась головой к его груди. И тоже обвила его руками. Какое-то время она продолжала тихо плакать. Утешая, он провел по ее волосам, как делал это с Бэлит, и прошептал, вдыхая аромат ее мягких кудрей:

— Ты спрашиваешь себя, как я могу быть таким бесстрастным, когда брат моей возлюбленной только что погиб? Дарис, ты дочь народа воинов и потому должна понимать это. Смерть приходит ко всем нам, если так угодно судьбе, невзирая на то, станем ли мы отравлять себе жизнь из страха перед неизбежным концом или наслаждаемся ею, покуда она наша, и покидаем этот свет непокоренными. Джихан умер, полный радости и овеянный славой. Он отомстил за себя и спас жизнь своим друзьям. Если его религия — истинна, он сейчас снова жив-здоров и скачет на единороге по царству Иштар к башне, где ожидает его прекрасная женщина. Чтобы стать матерью его детей. Если же его вера лишь заблуждение, что ж, тогда он тоже не страдает больше от боли и обрел вечный покой. Он хотел, чтобы мы хранили его память, Дарис, но не думаю, что он желал бы видеть нас скорбящими.

Она подняла на него глаза и выдохнула: — Конан, здесь, у двери ада, ты даришь мне новое мужество.

Они страстно поцеловались перед алтарем Сэта, но когда Дарис, полная желания, попросила: — он отстранился.

Она посмотрела на него пристально.

— Я сказала это искренне, — заверила она, дрожа. — Я люблю тебя, Конан.

— Ты мне тоже мила, говорю от всего сердца, — отозвался он, — и я слишком уважаю тебя, чтобы сейчас тебя взять, потому что знаю, что вернусь к Бэлит так быстро, как только смогу, и оставлю тебя.

— Она бы это поняла.

Конан сухо рассмеялся:

— Она бы меня не простила. Будь мне сестрой, Дарис, и я буду считать, что мне оказана честь.

И снова она заплакала, а он дружески утешал ее и сам при этом, возможно, нуждался в утешении больше, чем когда бы то ни было.

Крылатая Ладья выбралась из болотистой дельты и по каналу прошла к Стиксу. Хотя сейчас стоял светлый день и солнце близилось к зениту, им не нужно было больше прятаться, потому что ладья, в конце концов, была быстрее всего, что плавало по воде или ходило по земле.

Дарис была впередсмотрящей. Ветер играл ее волосами, черными, как полночь, и трепал ее тунику, плотно облепившую прекрасные формы ее тела. Ее лицо, которое должно было бы быть полным освобождения и торжества, выглядело печальным. Фалко стоял на корме у хрустального шара и внимательно слушал доклад Конана, который завершил сообщение в своем обычном лаконичном стиле:

— …незадолго до восхода — насколько я мог определить время по остатку масла в лампе — на поиски. Сперва мы наткнулись на послушника, я убил его и спрятал его труп в шкафу. Его одежда мне пришлась впору. Правда, она была немного коротковата, да и голова у меня не обрита наголо, как это обязательно для жрецов, но я натянул капюшон на голову, как только смог. Следующий, кого мы повстречали, был какой-то раб. Этого беднягу я только оглушил, связал и заткнул ему рот полосками от наших с Дарис кафтанов, а она переоделась в его одежду. К счастью, эта хламида закрывала ее до шеи, так что не бросалось в глаза отсутствие ошейника. Никто нам больше не мешал, и так мы прогулялись по главному порталу — в храме не многие в этот час бодрствуют — и вышли к воротам. Даже если бы в городе не царила обычная утренняя суета, я и то сомневаюсь, чтобы кто-нибудь осмелился спросить двух храмовых служащих об их намерениях. Затем мы прошли через поля, и вот мы снова на борту и направляемся в Тайю.

Во взгляде юноши читалось удивление.

— Еще никогда ни один воин не шел по свету так триумфально, — сказал Фалко. — Когда-нибудь ты завоюешь королевство. Но сначала ты освободишь наших близких — моих и Дарис.

— Вероятно, — пробормотал киммериец. — Но нам нельзя забывать и о тяжелых боях и больших потерях.

Офирец кивнул:

— Да, наш план рухнул, и мы потеряли Джихана. Но я верю, что то, что он считал самым главным желанием своего сердца, ему удалось исполнить. Ты и Дарис, вы осмеяли Сэта в его собственном храме. И мы снова на свободе. — Немного озабоченный, Фалко продолжал: — Но вы оба кажетесь мне куда более подавленными, чем следовало бы ожидать. Случилось нечто, о чем ты мне не рассказал?

— Это кое-что личное, что не во всех деталях удалось, — коротко ответил киммериец. — Слушай, Фалко, у нас еще два дня и две ночи, когда нам нечем будет заняться. Ты молод и горяч, а она прекрасна и сейчас, кажется, не вполне в ладах сама с собой. Не надо пользоваться ее настроением, слышишь? Мы должны с честью доставить ее домой.

— Можешь на меня положиться, Конан, — заверил Фалко и вдруг бросил в пространство мечтательно затуманенный взгляд. — И у меня же есть моя Сенуфер. Когда-нибудь мы с ней будем счастливы вдвоем.

Конан в ярости обернулся, но тот замолчал.

Высоко над Ладьей летел орел с той же скоростью, что и сам корабль, и его крылья золотом мерцали в солнечных лучах.

Глава четырнадцатая. Тайя

Когда друзья добрались до устья Хелу, на безлунном небе уже густо высыпали сверкающие звезды. Хелу бежал по своему руслу быстрее и казался более приветливым, чем Стикс, с которым он соединялся. Восточнее Стикса, который устремлял здесь свои воды на север, горы отделяли его от более скудной местности, обжитой кочевниками. К западу, круто обрываясь скалами по обе стороны долины Хелу, вырастала Тайя, серебряно-серая в звездном свете, гористая местность, изрезанная ущельями; Тайя, которую стигийцы называли ; Тайя, сражающаяся за свободу — какой она была в глазах ее граждан. Там, где встречались оба потока, на левом берегу Хелу лежал маленький городок Сейян, дремлющий в тени своих белых стен.

— Этот приток мы перелетим здесь, — сказала Дарис и указала, где именно, — мимо пашни к гроту, где сможем спрятать Ладью. Оттуда не так далеко до Турана, и можно добраться пешком. Даже если мой отец сейчас находится не там, мы могли бы подождать его возвращения. Жрецы Митры гостеприимно нас встретят.

Ее голос звучал бодро, и Конан был рад этому. За все время путешествия она ни разу не сказала и не сделала ничего глупого, как он опасался. Она не плакала и не представлялась оскорбленной, но обходилась одинаково дружески и сдержанно с обоими своими спутниками. Но ее былой жизнерадостности и восторженности, с которыми она пустилась в путь из Кеми в Луксур, не было и следа.

Определив на глазок, что они могут пролететь под мостом через Хелу, Конан развернул Ладью. Ему пришлось преодолеть свое отвращение. Хотя он все еще считал этот способ передвижения нечеловеческим, ему все же пришлось признать, что в данном случае это очень удобно. Ладья развернулась. Фалко на носу подал сигнал, что впереди все чисто. Сила горного потока, кипящего в вялых струях Стикса, сотрясла днище Ладьи.

Мгновенно потемнел и стал мрачным дьявольский огонь. Ладья пошла медленнее, сложила крылья и бессильно остановилась.

— Что за дьявол! — выругался Конан. — Какое колдовство заработало теперь? — Он закусил губы и попытался еще раз. Ладья не заходила в устье.

Фалко помчался на корму.

— Боюсь, наша чертова штучка остерегается покидать родные воды, — сказал он. — Или, возможно, магия, заставляющая ее двигаться, исходит прямо из самого Стикса. Если мы захотим заставить ее подняться по другой реке, нам придется тащить ее волоком.

Конан кивнул. Взгляд на ясное сияние Млечного Пути прогнал его ужас перед сверхъестественным.

— Звучит правдоподобно, — проворчал он. — Хорошо еще, что мы не пытаемся добраться до какого-нибудь высокогорного озера. Ну, и что нам теперь делать?

— Проплывем еще несколько миль на юг, — предложила Дарис. — Я припоминаю одно местечко, где мы тоже могли бы спрятать Ладью относительно хорошо — по крайней мере, в эти скверные времена, когда никто больше не путешествует ради собственного удовольствия. В любом случае нам предстоит проделать пешком более длинную дорогу, чем мы предполагали. Так что поступим, как я сказала.

Ее спутники были согласны. Сейян остался позади. Местечко, о котором говорила Дарис, представляло собой расселину в крутом скалистом обрывистом берегу, такую узкую, что они лишь с трудом смогли протащить туда Ладью, однако достаточно глубокую, чтобы лодки не было видно с реки. Они решили отдохнуть ночью на борту, прежде чем с рассветом пуститься в дорогу.

В ранних сумерках взобрались они по скале наверх. Из запасов, имевшихся на борту, они неплохо снарядились: каждый имел тунику и свернутое в рулон одеяло, мужчины надели сапоги, кафтаны и бурнусы, чтобы защититься от полуденного солнца; провиант на несколько дней и бурдюк с вином, содержимого которого должно было хватить, пока Дарис не сможет найти источник или ручей с питьевой водой. Кроме кинжала, Конан взял боевой топор, самое подходящее для себя оружие; Фалко запасся саблей и круглым иранистанским щитом; Дарис — полный колчан, лук и пояс, который уже не раз сослужил ей добрую службу.

Целый день они шли на север, все время поднимаясь вверх по холму, навстречу горам, все еще лежащим в голубоватой дымке, по террасе, прорезанной расселинами и вздыбленной скалами. Пустынная была то земля, лишь кое-где встречались единичные деревья — тамариски и акации, но зато густо росла зеленая трава, достигавшая до пояса и шелестевшая под ветром, и постоянно впивались в ноги путников колючки, незаметные в траве. Воздух был совершенно чист, и видно было далеко; пахло сеном и грозой. Порой они проходили мимо каменных строений и тут и там видели коровьи лепешки, но самих стад нигде не было; зато было много разнообразных других животных, которые остаются после того, как человека сгоняют с насиженного места, или, возможно, пришедших сюда уже после исчезновения людей: антилопы всех видов, жирафы, зебры, дикие лошади, павианы, львы — но всех путники видели очень издалека. Пролетали, трепеща нежными крылышками, бабочки; зяблики и журавли летали у путников над головами, из-под ног выскакивали куропатки, и коршун выписывал в небе круги. Одинокий золотой орел, как им показалось, сопровождал их высоко под облаками.

Чем дальше они шли, тем лучше становилось настроение Дарис.

— Это моя родина! — сияя, заявила она. — На этих высоких горах я у себя дома!

Конан молчал. И он тоже был сыном гор, и, хотя суровость этих отрогов отзывалась в его душе, она не была все же его Киммерией, с ее ледниками и голыми скалами, покрытыми снежными шапками, и, если бы ему пришлось остаться здесь надолго, он не чувствовал бы себя здесь вольготно.

, — подумал он.

К вечеру второго дня неожиданно перед ними возникли препятствия.

Используя приметную гору в качестве ориентира, Дарис вела их к водному руслу, по которому они могли бы потом идти большую часть своей долгой дороги. Солнце светило им в лицо, когда они забрались на холм и принялись спускаться с него по другой стороне. Этот путь привел их в продуваемую семью ветрами теснину, где по плоским камешкам в тени проворно бежала речушка. После бесконечных миль почти полностью лишенной воды пустынной местности, простиравшейся по ту сторону холма, зелень, росшая вдоль всего потока, казалась неправдоподобно свежей и густой. От воды поднималась приятная прохлада.

— Стойте! — вскрикнул Конан.

Возле речушки разбили лагерь примерно три дюжины человек. Большие узлы были свалены рядом с несколькими вьючными животными. В качестве оборонного сооружения вокруг лагеря было возведено кольцо из срезанных колючих кустарников, как то в обычаях Черного Побережья, не такое высокое и плотное, однако этого хватило бы для того, чтобы отразить атаку налетчиков или, по крайней мере, сделать их более осмотрительными.