Торговец Ван Рийн - Проблема страдания

Инхерриан посмотрел на него, и Пит прочел в его взгляде удивление.

— О чем ты говоришь? Аррэк мертва.

— Да, но ее… ее дух…

— Будет жить в сердцах живых, как дух гордости, — резюмировал Инхерриан.

Угадав смятение Пита, в разговор вступила Ольга:

— Так значит, вы не верите в бессмертие души?

— Как такое может быть? — холодно возразил Инхерриан. — И зачем?

Каждое его движение, сама поза, взъерошенные перья говорили: «Оставьте меня в покое!»

Пит подумал: «Что ж, многие вероучения, включая даже некоторые ответвления христианства, отрицают бессмертие. Как жаль мне тех, кто не надеется воссоединиться с любимыми! Однако признают это люди или нет, Господь, великодушно сотворивший того, кто должен разделить с ним радость бытия, не мог создать душу лишь для того, чтобы разбить ее и отбросить прочь. Но сейчас не это главное — надо сохранить душу Ольги в ее живом, в ее дорогом теле».

— Могу я чем-нибудь помочь?

— Да, проверь сумку с медикаментами, — отозвался Инхерриан.

Упакованная в герметичную коробку сумка в прямом смысле слова вышла сухой из воды. Содержимое аптечки предназначалось главным образом для людей: стимуляторы, снотворное, анатоксины, антибиотики, коагулянты, заживляющие активаторы… Фармакология итри еще находилась в зачаточном состоянии. Правда, кое-какие достижения человеческой медицины годились и для них. Пит раздал всем таблетки, снимающие боль от ушибов и царапин и тонизирущие усталые мышцы. Тем временем Руза собирал хворост, Уэлл разжигала костер, а Ольга готовила завтрак. Уцелело довольно много еды, в основном замороженной и концентрированной, а также утвари для ее приготовления. Удалось спасти и ножи, топорик, веревку, запасную одежду, два бластера, импульсные излучатели и порядочно батарей — словом, все нужное для выживания.

— Может оказаться, что этого недостаточно, — заметил Инхерриан. — Портативный радиопередатчик пропал вместе с Аррэк. А сигнал того, что был установлен на лодке, вряд ли пробился через такой шторм. Теперь лодка на дне, и ее не обнаружат даже детекторы: слишком мало на ней было металла.

— О, когда погода наладится, нас начнут искать, — сказала Ольга. Пит почувствовал теплое пожатие ее руки.

— Если флот пережил ураган, в чем я сомневаюсь, — заявил Инхерриан. — Уверен, что лагерь тоже пострадал. Мы же не строили никаких укрытий для флайеров, и нашим, наверное, впору было спасать себя, а не флот. Так что вряд ли от него что-нибудь осталось. Если я прав, им придется просить флайер у другой группы, и весьма сомнительно, что они получат его сразу. Но даже если мои предположения ошибочны, то наши все равно не знают, где искать. Территория огромная, а у экспедиции нет ни времени, ни лишних людей. Они, конечно попытаются, но если поиски затянутся…

Легкая дрожь прошла по перьям лица и шеи Инхерриана, что было равносильно тому, как если бы человек пожал плечами.

— Так что же… нам делать? — спросила Ольга.

— Расчистить площадку побольше — насколько хватит сил, — придав ей ясно выраженную искусственную форму, или собрать побольше топлива для сигнальных костров на случай, если в пределах видимости будет пролетать флайер. Что более реально и эффективно? Если из этого ничего не выйдет, придется подумать о постройке плота или чего-нибудь подобного.

— Можно подогнать по мне спасательный жилет, — предложил Руза, — и я попробую долететь до материка.

Инхерриан кивнул.

— Надо учесть все возможности. Но сначала давайте как следует отдохнем.

Итри быстро уснули, усевшись на суставы сложенных крыльев, словно древние идолы. Пит и Ольга, не в силах погасить лихорадку возбуждения, взялись за руки и пошли в глубь острова.

Скалистый берег взбегал к гребню, километрах в трех от них. «Если это середина острова, — подумал Пит, — он невелик». Почву устилал ковер ярко-зеленого мха. Несколько одиноких деревьев качали ветвями на ветру. Питеру особенно бросилось в глаза одно их них, росшее неподалеку на обрыве

— длинный темный ствол и тонкие, почти голые ветки, что метались, словно безумные. Ветер срывал с них пышные, яркие цветки. Да, местная растительность явно не годилась в пищу. Что до обитателей местных вод, Пит так и не научился ловить их и не знал, какие из них съедобны.

— Странно, правда ведь? — пробормотала Ольга.

— Что? — Эти слова жены вывели Пита из задумчивости.

— Их поведение. То, как они восприняли смерть бедняжки Аррэк.

— Ну, не стоит рассматривать их поступки с позиций нашей морали. Быть может, им незнакомо такое глубокое, как у людей, чувство печали, или, возможно, их культура требует стоицизма. — Он посмотрел на нее и уже не отвел взгляда. — Честно говоря, дорогая, я тоже не испытываю особой скорби. Слишком уж большое счастье для меня, что ты осталась жива.

— И ты тоже… О Пит, Пит, мой единственный…

Они нашли укромное местечко, где можно было заняться любовью. Пит не видел в этом ничего дурного. Ничто так не приближало его к Богу, как любовь.

Затем они вернулись к итри. Несколькими часами позже их разбудило хлопанье крыльев: итри поднялись в воздух.

Сильный ветер по-прежнему гудел в вышине, но то и дело менял направление, порывы его чуть ослабли, а небольшие завихрения и смерчи говорили о том, что он постепенно стихает. Тучи почти совсем исчезли, открыв взгляду спокойное голубое небо, а те, что еще остались, закатное солнце окрасило в теплые золотисто-оранжевые тона. Воды лагуны отливали пурпуром, а мшистый покров острова казался раскаленным докрасна. Стало заметно теплее, и пряный, густой аромат растений смешался с йодистым запахом моря.

А в небе, поражая взгляд, танцевали Инхерриан, Уэлл и Руза. Они кружились, взмывая ввысь, обрушивались вниз и вновь устремлялись вверх, к свету, что золотил их крылья. Они пели, и отдельные слова долетали вниз, к людям.

— Да взлетит твой дух высоко на семи ветрах… и память о тебе пусть вечно будет жить…

— Что это? — выдохнула Ольга.

— Ну, они… они… — И тут Пит понял. — Это панихида по Аррэк.

Он опустился на колени и прочел молитву за упокой души. Но его одолевали сомнения: хотелось ли ей, той, что принадлежала небу, хотелось ли ей покоя? И он не мог оторвать глаз от парящих в небе.

Инхерриан внезапно издал боевой клич и ринулся вниз, к земле. Словно метеор, пронесся он мимо обрыва, замеченного Питом; у того перехватило дыхание, на секунду ему показалось, что итри неминуемо разобьется, но в следующее мгновение Инхерриан, торжествуя, взмыл ввысь.

Он миновал высокое дерево с тонкими ветвями. Порывы ветра по-прежнему трепали их. Левое крыло задело о кромку сучка, острую как бритва. Брызнула кровь — у итри она благородного цвета, фиолетовая. Инхерриану каким-то чудом удалось развернуться, и затем он с шумом упал на вершину утеса, невдалеке от рокового дерева, которое с тех пор получило название «дерево-хирург».

Пит схватил сумку с медикаментами и побежал. Ольга коротко вскрикнула и кинулась за ним. Когда они достигли места происшествия, Уэлл и Руза выдергивали перья на груди, пытаясь остановить кровотечение из раны.

Вечер, ночь, день, вечер, ночь, день.

Инхерриан сидел у костра. Пламя плясало, то озаряя его красными отблесками, то вновь погружая во тьму, так что были видны лишь светящиеся, немигающие желтые глаза. С двух сторон его поддерживали жена и сын. Стимуляторы, клеточное замораживание и искусственная плазма сделали свое дело, и он, хоть и слабым голосом, с запинками, но все же мог говорить. Повязка на обрубке крыла ослепляла своей белизной.

Вокруг теснились заросли низкого кустарника с красновато-коричневыми листьями. Он рос в лощине на дальнем конце острова, куда на импровизированных носилках доставили Инхерриана. Температура воздуха снова поднялась до субтропической, и при такой жаре листья кустарника распространяли довольно-таки противный запах, а кривые прутья постоянно цеплялись за ноги. Но это было единственное подобие укрытия, которое удалось обнаружить Питу, опасавшемуся оставлять раненого на открытом берегу: что, если налетит ураган?

Инхерриан смотрел на людей сквозь дым костра. Супруги сидели, тесно прижавшись друг к другу. Он заговорил еле слышно — звуки его голоса смешивались с шорохом прибоя:

— Я читал о том, что люди умеют восстанавливать утраченные органы. Это правда?

Пит не смог ответить, словно на него давила душная тьма. Повисла гнетущая тишина, не нарушаемая даже шелестом листьев. Наконец Ольга набралась мужества:

— Это делают лишь с людьми. Только с ними.

Она положила голову на грудь мужа и заплакала.

«Как объяснить, — с горечью думал Пит, — что годы и годы уходят на разгадку генетического кода, и семь потов сойдет с ученого, прежде чем он заставит молекулы наследственности повторить то, что делают в утробе. У науки просто не хватило времени для двух рас».

— Так я и думал, — сказал Инхерриан. — Да и хорошего протеза, пока я жив, тоже не сумеют сделать, но мне осталось недолго: всего несколько лет. Итри, который не может летать, вскоре начинает болеть. Антигравитоны… — Презрение в круглых глазах итри было подобно пощечине. — Мертвый металл, — что он тому, у кого были крылья?

Пит вспомнил, что, какими бы свирепыми и надменными ни были итри, их бескрылые рабы никогда не восставали — они жили лишь наполовину, словно их подвергли кастрации. Конечно, Инхерриан мог махать оставшимся крылом и обрубком, чтобы наполнить кровь кислородом, но что бы он стал делать с добавочной энергией? Устремившись внутрь, она начала бы разъедать если не его тело, то разум.

Быстрым движением Уэлл обняла мужа и вновь отодвинулась.

— Пора подумать о спасении, — сказал Инхерриан, — завтра же начните работать. И так потеряно уже слишком много времени.

Перед сном Питу удалось отвести Уэлл в сторону, чтобы поговорить с ней наедине.

— Ему нужен постоянный уход, — прошептал он, опасаясь, что каждый звук далеко разносится в раздражающе гулкой темноте. — Наркотики помогли ему перенести шок, но добавочных доз он не выдержит и очень ослабнет.

— Да, — скорее прошелестела, чем сказала она и добавила, уже громче:

— За ним будет ухаживать Ольга. Она не способна передвигаться так же быстро, как Руза или я, и не обладает твоей физической силой. Кроме того, она сможет готовить для нас пищу.

Пит рассеянно кивнул. Он не знал, как выразить свои опасения.

— Э… как ты думаешь… Я хочу сказать: как относится ваша религия, ваша новая вера… не может ли Инхерриан покончить с собой?

При этом он подумал, что Бог вряд ли осудил бы итри.

Ее крылья и хвост расправились, хохолок встопорщился, и она свирепо взглянула на него.

— И ты говоришь такое о нем? — пронзительно вскрикнула Уэлл. Но, видя его искреннюю заботу, она успокоилась и даже издала какой-то звук, призванный обозначать усмешку.

— Нет, нет, он смертенеустрашим. И всегда почитал Господа…

После обследования местности и нескольких экспериментов было решено вырезать гигантский крест в мшистом покрове острова. Поджечь мох не удалось: валежник, который они насобирали, только дымил; да и для сигнальных костров его было явно недостаточно.

Без лопат воевать с растительным ковром, густым и жестким, было нелегко. Пит, Уэлл и Руза по возвращении в лагерь буквально валились с ног от усталости и мгновенно засыпали, чтобы на следующее утро наспех проглотить завтрак и снова тащиться на работу. Пит похудел, оброс бородой. Он чувствовал какое-то странное отупение и боль в каждой клеточке изнуренного, грязного тела. Поэтому он не замечал, как таяла Ольга. Инхерриан благодаря ее заботам постепенно поправлялся. Она занималась своими делами, сравнительно легкими, и ей было бы стыдно пожаловаться на головные боли, головокружение, понос, тошноту. Без сомнения, она считала, что все эти недомогания — просто реакция организма на случившееся несчастье, нерегулярное и плохое питание, жару и невыносимое солнце. Словом, она должна была справиться.

Для работы не хватало дня, для сна не хватало ночи. Пита обуревал ужас при мысли о том, что он увидит пролетающий мимо и исчезающий за горизонтом флайер, прежде чем они смогут подать ему знак. Правда, они еще могли послать за помощью Рузу. Но это был бы долгий, опасный полет; кроме того, базу вскоре после их отъезда собирались перенести в другое место.

Иногда Пит пытался представить себе, что они с Ольгой стали бы делать, если бы навсегда остались на Грэе. Правда, у него хватало ума гнать от себя мысли, что его фантазии не так уж далеки от истины. Им не выжить. Взять хотя бы тот простой факт, что естественная пища может оказаться лишенной некоторых необходимых человеку витаминов…

Прошла, наверное, земная неделя после крушения, когда, однажды ночью, Пита разбудил голос Ольги, повторявшей его имя. Он с трудом очнулся от забытья. Она лежала возле него. Луна Грэя, почти полная, ярким сиянием затмевавшая звезды, серебрила стелющийся кустарник. С безжалостной четкостью она осветила впалые щеки и закатившиеся глаза Ольги, дрожавшей в объятиях мужа. Он слышал, как стучали ее зубы.

— Мне холодно, милый, мне холодно, — повторяла она, несмотря на духоту субтропической ночи. Ее стошнило, начался бред.

Итри пытались помочь, чем могли, Пит перепробовал все возможные лекарства. На рассвете (это было неистовство розового, золотого и серебристо-голубого, расчерченное ликующими крыльями водяных птиц) он понял, что Ольга умирает.

На память ему пришли собственные недомогания, которые он до сих пор объяснял чрезмерными физическими нагрузками, — желудочные расстройства, озноб, правда, не такой сильный, как у Ольги. А итри были здоровы. Значит, местный микроб нападал лишь на людей, а прочими брезговал?

Спасатели, прибывшие на остров двумя неделями позже, уже знали разгадку. Коричневый кустарник, заполонивший лощину, встречался везде на планете. Люди из других отрядов, отметив у себя странные симптомы, стали работать в защитных скафандрах и исследовали источаемые кустарником пары. Оказалось, что на человека они воздействуют как постепенно накапливающийся в организме яд. Итри же не боялись этой отравы. Аналитики окрестили растение «чертовым кустом».

К несчастью, их сообщение пришло уже после того, как лодка покинула лагерь. И в то время как Пит каждый день уходил в поле, Ольга постоянно находилась в лощине, насыщенной миазмами.

Мрачные Уэлл и Руза вернулись к работе. Пит был не в силах последовать за ними. Ему хотелось остаться одному и кричать в небеса: «Зачем Ты это сделал, зачем?»

Инхерриан мог присмотреть за Ольгой, вернувшей его к жизни, хотя жизнь больше была ему не нужна. Но Пит решил положить конец ее бреду, судорогам, корежившим ее тело и исторгавшим звуки, похожие на скрежет пилы. Он сделал инъекцию. Контрольная аппаратура показывала неизбежность смерти, и Пит хотел избавить жену от лишних мук.

Спотыкаясь, он побрел к единственной на острове возвышенности. Море лениво плескалось и сверкало тысячью оттенков лазурного и зеленого вокруг изумрудного острова под кроткими небесами. Он опустился на колени и задал все тот же вопрос.

Прошло около часа, прежде чем Пит нашел в себе силы встать, сказать: «На все твоя воля», — и вернуться в лагерь.

Ольга не уснула.

— Пит, Пит! — звала она. Боль до неузнаваемости исказила ее голос, да и саму ее невозможно было узнать в этом скелете, обтянутом желтой влажной кожей, с прилипшими к черепу редкими волосами. Страшное зловоние исходило от нее, а вцепившиеся в Пита ногти сдирали кожу.

— Где ты был? Обними меня крепче! Мне больно, мне больно…

Он сделал повторную инъекцию, но это почти не дало эффекта.

Он снова опустился на колени рядом с ней. Кто знает, что он говорил ей? Наконец она успокоилась, изо всех сил прижалась к нему и стала ждать конца своих мук. По словам Пита, она угасла, как свеча.

Он опустил невесомое тело на землю, закрыл ей глаза и рот, сложил на груди руки. Затем, почти механически, побрел к небольшому шалашу, построенному для Инхерриана. Калека молча ждал его.

— Умерла? — спросил он.

Пит кивнул.

— Это хорошо, — сказал Инхерриан.

— Нет, — услышал Пит собственный голос, чужой, далекий и жесткий. — Она не должна была просыпаться. Наркотик должен был подарить ей покой… Ты сделал стимулирующую инъекцию? Ты заставил ее снова страдать?

— Что еще скажешь? — спокойно отозвался Инхерриан, хотя он был безоружен, а рядом с Питом лежал бластер.

«Ну нет, я не стану облегчать твою участь!» — эта мысль пронзила мозг человека, словно судорога.

— Я видел, что ты, потеряв от горя рассудок, чересчур увеличил дозу. Потом ты ушел, а я не мог последовать за тобой. Она могла умереть прежде, чем ты вернешься.

Совершенно обессиленный, Пит смотрел в эти огромные глаза.

— Ты хочешь сказать… — наконец выдавил он. — Ты имеешь в виду… она… не должна была?

Инхерриан пополз вперед, — он мог только ползать, опираясь на свое единственное крыло, — чтобы взять Пита за руку.

— Друг мой, — сказал он голосом, полным безмерного страдания, — я слишком высоко чтил вас обоих, чтобы лишить ее смертенеустрашимости.

Пит не чувствовал ничего, кроме холода острых когтей, державших его руку.

— Может быть, я чего-то не понял? — встревожился Инхерриан. — Разве ты не хотел, чтобы она дала сражение во имя Господа?

Даже на Люцифере ночи тоже кончаются. Над скалистыми вершинами холмов уже забрезжил рассвет, когда Пит закончил свой рассказ.

Я разлил в бокалы остатки кока-колы. На сегодня мы были не работники.

— Да, — сказал я. — Семантика скрещивающихся культур. Обладая самой сильной во всей Вселенной волей, два существа с разных планет воображают, что мыслят одинаково; а исход может оказаться трагическим.

— Сначала я тоже так предположил, — сказал Пит. — Мне незачем было прощать Инхерриана — откуда он мог знать? Ведь он пришел в полное недоумение, когда я предал земле тело своей возлюбленной. На Итрии принято сбрасывать мертвых с большой высоты где-нибудь в пустынном месте. Но существу любой расы не захочется видеть, как разлагается то, что когда-то любил, поэтому он старался изо всех сил, чтобы помочь мне.

Он выпил, посмотрел на свирепое голубоватое солнце и пробормотал:

— А вот чего я не мог сделать — так это простить Бога.

— Проблема зла, — сказал я.

— О нет. Я многое передумал за последние годы, штудировал теологию, спорил со священниками, — словом, прошел весь путь от начала до конца. Почему Бог, любящий, приблизивший к себе человека Бог допускает зло? Так вот, христианство дает на это вполне удовлетворительный ответ. Человек — средоточие разума — должен обладать свободой воли. Иначе мы — лишь марионетки, влачащие бессмысленное существование. Свобода воли же обязательно включает в себя возможность поступать дурно. Здесь, в этой Вселенной, мы живем для того, чтобы в течение своей жизни научиться делать добро по собственной воле.

— Я неудачно выразился, — извинился я. — Это все бренди. Нет, безусловно, твоя логика безупречна, независимо от того, принимаю я твои посылки или нет. Я имел в виду проблему страдания. Почему милосердный Бог допускает незаслуженные мучения? Ведь он всемогущ.

Я не говорю о том, что заставляет отдергивать руку от огня и тому подобных полезных инстинктах. Нет, я имею в виду произвол случая, уносящего чью-то жизнь… или разум. — Я выпил. — Как это случилось с Аррэк, Инхеррианом, Ольгой, да и с тобой и Уэлл. Почему жизни угрожает болезнь или катастрофа, в которой мы видим Божий промысел? Как Он допускает это медленное разложение, если человек доживает до глубокой старости? Все эти ужасы? Мне скажут: наука нанесла сильный удар по некоторым недугам. Но и того, что осталось, вполне хватает; к тому же не надо забывать, что наши предки познали их сполна.

Почему? Какой конец был бы справедливым? Меня не утешает мысль, что после кончины мы получим воздаяние, а потому неважно, была ли жизнь приятной или скверной. Это не объяснение. Не эту ли проблему ты пытаешься разрешить, Пит?

— В известном смысле. — Он кивнул осторожно, как старик. — Во всяком случае, это конец нити…

Видишь ли, среди итри я был словно в изоляции. Люди — мои коллеги по работе — сочувствовали мне, но не могли сказать ничего нового. А вот новая вера… Ты не подумай — у меня и в мыслях не было принять ее. Меня манила надежда испытать внутреннее озарение, с новых позиций взглянуть на произошедшее, извлечь из своей утраты какой-то смысл в духе христианства. Инхерриан был так тверд, так искушен в своей вере…

Мы говорили, и говорили, и говорили, и постепенно силы возвращались ко мне. Инхерриан был захвачен так же, как и я. Не то чтобы он не мог найти в своей схеме место нашим несчастьям — нет, это было очень просто. Но и его вера не давала удовлетворительного ответа на вопрос о проблеме зла. Согласно ее канонам, Бог допускает зло, чтобы мы могли снискать себе почет и славу в борьбе за правое дело. Действительно, отказ от страданий — это слабость, особенно с точки зрения плотоядных итри. Как по-твоему?

— Ты их знаешь, а я нет. Ты хочешь сказать, что загадку страдания они разрешают лучше, чем твоя собственная религия.

— Похоже на то. — В его глуховатом голосе слышалось едва различимое отчаяние. — Итри — охотники, во всяком случае, до последнего времени были таковыми. И Бога они видят в том же обличье — в обличье Охотника. Не Мучителя — ты должен четко уяснить себе этот нюанс, — нет. Он обрадуется нашему счастью, так же как мы можем радоваться при виде играющего и резвящегося животного. Тем не менее наступает час, когда Он приходит за нами. И высшая доблесть состоит тогда в том, что мы, зная Его непобедимость, все же даем Ему шанс поохотиться — стараемся дать отпор, сразиться с Ним.

Таким образом мы славим Его. А затем следует конец. (Может быть, и я воздал хвалу своему Господу? Кто знает?) Мы мертвы, повержены и существуем еще самое большее несколько лет в памяти тех, кто на этот раз уцелел. Вот зачем мы здесь. Вот для чего Бог создал Вселенную.

— И это верование старо, — сказал я. — Заслуга его создания принадлежит отнюдь не горстке чудаков. Нет, его веками придерживались миллионы мудрых, тонких, образованных существ. Можно прожить с ним всю жизнь, можно с ним умереть. И если оно не объясняет всех парадоксов, то, по крайней мере, справляется с некоторыми из тех, что не может объяснить твоя вера. Это и есть твоя дилемма, не так ли?

Пит опять кивнул.

— Священники советовали мне отказаться от ложного вероучения и признать таинство. Ни то, ни другое не кажется мне правильным. Или я слишком много хочу?

— Прости меня, Пит, — совершенно искренне сказал я. — Мне больно. Но откуда мне знать? Однажды я заглянул в бездну и ничего не увидел, и с тех пор уже больше не дерзал. Ты же продолжаешь туда смотреть. Так кто из нас храбрец? Может быть, Иов даст тебе ответ. Я не знаю, говорю тебе, я не знаю…

Над пылающим горизонтом всходило солнце.