Глава 1

— Ты не можешь уехать сейчас, — сказал Дэннель Холм сыну. — Мы в любой момент можем оказаться в состоянии войны. Может быть, мы уже в нем находимся.

— Именно поэтому я и хочу уехать, — ответил молодой человек. — По всей планете по этому поводу собираются тучи круачери. Где же мне сейчас быть, как не со своим чосом?

Произнес он это уже на другом языке. Птичьими стали не только слова.

Сам акцент изменился. Он не пользовался больше языком Авалона — англиком с примесью планха, чистые гласные, резкие "р", "м", "н" и "т", как молоточки, речь углубленная, замедленная и разделенная на предложения.

Это скорее походило на то, как если бы он пытался перевести для слушателя-человека мысли итрианского мозга.

Человек, чье изображение виднелось на экране, не возразил: «Ты мог бы остаться с семьей», как он это хотел сделать, повинуясь первому побуждению. Вместо этого Дэннель Холм спокойно сказал:

— Понимаю. Ты больше не Крис, ты — Аринниан. — Лицо его после этих слов как будто постарело.

Молодой человек был глубоко задет, но экран остановил движение его пальцев.

— Я навсегда останусь Крисом, папа, — сердито бросил он. — Но при этом я и Аринниан. И к тому же, если разразится война, нужно будет приготовить к ней чосы, не так ли? Я хочу помогать, я не улечу слишком далеко.

— Конечно. Счастливого пути!

— Передай привет маме и всем остальным!

— Почему бы тебе самому с ней не поговорить?

— Ну… э… я действительно очень спешу. И потом ничего особенного ведь не происходит. Я направляюсь в горы, как обычно, и. Э.

— Конечно, — сказал Дэннель Холм. — Я им передам. А ты передай мой привет своим.

Второй марчварден Лаурианской системы выключил свой фон.

Аринниан отвернулся от прибора. На мгновение он сморщился, нервно покусывая губу. Он терпеть не мог причинять огорчения людям, которые о нем заботились. Но почему они не могут понять? Их род называет это «становиться птицей», как будто процесс получения чоса является некоей модой тех, кто отрицает создавшую их расу. Даже сосчитать невозможно, сколько часов он провел, пытаясь убедить своих родителей и других родичей, мыслящих столь же ортодоксально, в том, что он расширяет и очищает свою человечность.

В памяти его возникла часть диалога:

— Пойми же, папа, две расы не могут в течение поколений населять один и тот же земной шар без того, чтобы не проникнуться глубоким взаимным пониманием. Почему ты занимаешься небесной охотой? Почему Феруну подают вино за столом? Все эти символы имеют самое глубокое значение.

— Я все это прекрасно понимаю. Ты делаешь мне честь, считая меня наивным простаком, да? Суть в том, что ты совершаешь слишком большой прыжок!

— Из-за того, что я должен стать членом Врат Бури? Послушай, люди приняли чос столетие назад!

— Не в нынешнем его виде. И мой сын не был одним из них. Я бы. Хотел видеть тебя, придерживающимся наших традиций.

— Кто говорит, что я их не придерживаюсь?

— Для начала, ты не повинуешься больше закону людей, ты повинуешься чосу и его обычаям. Ладно, все это прекрасно, если ты итрианин. Боже, ты же получил хромосомы. Те, кто их получил, никогда не смогут достичь полного согласия с другой расой.

— Проклятие! Я не претендую!.

Аринниан отбросил от себя это воспоминание, как будто оно было чем-то материальным. Он с благодарностью подумал о прозаических хлопотах сборов, которые его ожидали. Если он хочет достичь Итрианских Гнезд до наступления темноты, ему уже скоро отправляться. Конечно, машина покрыла бы это расстояние меньше чем за час. Но кому хочется летать в оболочке из металла и пластика?

Он был наг. Те, кто жили как он, все более и более тяготели к отказу от одежды и использованию вместо нее разрисованной кожи. Но временами одеяния бывали нужны любому. Кроме того, итрианина редко можно увидеть без пояса и сумки. В пути будет холодно, а крыльев у него нет.

Он прошел по крошечной квартирке за плащом и ботинками.

Задержавшись у письменного стола, посмотрел на лежавшие на нем бумаги: свою работу, тексты и справки, полученные из центральной библиотеки.

«Проклятие! — Подумал он. — До чего же не хочется улетать сейчас, когда я почти понял, как доказать эту теорему».

Он достиг некоторых высот в математике, а мог бы достичь гораздо больших. Он часто думал о том, что тогда его разум мог бы испытывать тот итрианский экстаз, который испытывала его плоть, когда он находился в вышине. Тогда ему удалось бы пойти на компромисс, который примирил бы его с отцом. Он смог бы продолжать учебу, достиг бы своей цели и стал бы профессором математики. Чтобы получить все это, он должен был согласиться на определенную финансовую поддержку, хотя больше уже никто не надеялся, что он будет жить дома.

Остальную часть необходимой ему суммы приходилось добывать самому, и он отправился к итрианам в качестве охотника и пастуха.

Пряча улыбку, Дэннель Холм проворчал:

— У тебя светлая голова, сынок! Я не хочу видеть, как твой разум пропадает зря. В то же время он у тебя слишком загружен. Ты вечно сидишь за книгами, если не считать тех случаев, когда рисуешь или пишешь стихи, и никаких физических упражнений. Кончится тем, что твое седалище выйдет за пределы стула, а ты этого и не заметишь. Думаю, что мне следует ощутить немного благодарности к твоим друзьям за то, что они сделали из тебя такого атлета!

— Моим соратникам по чосу, — поправил его Аринниан. Он как раз только что получил новое имя и был полон восторга и рвения. То было четыре года назад. Сегодня он с улыбкой вспоминал себя той поры.

Сегодняшний, тридцатилетний — по авалонскому счету — Кристофер Холм был высоким, стройным, широкоплечим. Чертами лица, как и сложением, он пошел в мать: удлиненная форма головы, узкое лицо, тонкий нос и губы, голубые глаза, волосы цвета красного дерева (коротко остриженные, в стиле тех, кому приходилось совершать много полетов в гравитационном поясе).

Борода его не была еще достаточно густой и не требовала к себе большого внимания, только регулярное смазывание лица кремом против роста волос. Его кожа, от природы совершенно белая, потемнела от постоянного пребывания на воздухе. Лаура, звезда типа G, имела лишь 72% яркости по сравнению с Солнцем и соответственно меньше излучала ультрафиолета. Но Авалон, чья орбита составляла 0,81 астрономической единицы при периоде обращения, равном 0,724 земного, получал на 10% больше полной иррадиации.

Прежде чем всунуть руки в лямки и застегнуть на талии пряжку, Крис внимательно проверил весь прибор.

Конусообразные цилиндры-близнецы на его спине должны были иметь полностью заряженные аккумуляторы и целиком действующие цепи. В противном случае он мог считать себя мертвецом. Ни один итрианин не смог бы удержать человека, падающего с неба.

Пару раз отдельные группы сознательно шли на риск, но то были пастухи с лассо, которые умело накидывали их на своих товарищей в случае надобности. А просто так на удачу рассчитывать не приходилось.

О, боже! Какое счастье иметь настоящие крылья!

Он надел шлем с перьями, опустил на глаза защитные очки, жалкая замена защитной оболочки. Нож он вложил в ножны и прикрепил к бедру.

Никакой опасности ждать не приходилось, возможность дуэли совершенно отпадала, потому что для Круача мир был священен: и тени не осталось от частых когда-то смертельных ссор. Но люди Врат Бури большей частью были охотниками и всегда брали с собой свои инструменты. Брать с собой провизию ему было не нужно. Все что ему было необходимо, Аринниан мог получить из собственных хранилищ, в которые он тоже регулярно вкладывал свою долю, перевозя ее на грависанях.

Выйдя за порог, он оказался на уровне земли. Люди занимали достаточно много места на Авалоне, их было около десяти миллионов; итриан было четыре миллиона. И даже здесь, в Грее, где окружающее больше всего походило на настоящий город, строения были низкими и широкими.

Пара высоких строений предназначалась для президента и гостей.

Аринниан включил приборы.

Подъемная сила мягко повлекла его вверх.

Поднявшись, он задержался на минуту, осматривая окрестности.

Город раскинулся на холмах, зеленых от обилия деревьев и газонов, с яркими пятнами садов, окаймляющих залив Фалкайн. Там и тут на воде виднелись лодки: они использовались только для увеселительных целей и в основе лежал принцип гидрофолосных парусов. Несколько грузовых кораблей, длинных и изящных, стояли в доках, загружаемые и разгружаемые разнообразными роботами. Одно судно входило в порт, судя по курсу, оно шло от Вренденских островов. Еще одно стояло у выхода в Хеспернанот, в месте, где солнце касалось его своими лучами. И везде, куда ни глянь, сапфирный цвет.

Лишь на северном и южном горизонтах он переходил в пурпурный.

Лаура низко нависла с западной стороны, давая более глубокий цвет, чем в середине дня. Небо было голубым, но постепенно темнело. Высокие мазки перистых облаков обещали продолжение великолепной погоды.

Соленый бриз что-то шептал на ухо и холодил щеки.

Воздушное движение было скудным. Мимо пролетели несколько итриан, их крылья отливали бронзой и медью. Пара людей совершали, подобно Аринниану, полеты с поясами. Издали они походили на вампиров, обернутых грудой перьев, которых приближение вечера выманило из какой-то пещеры.

Другие люди ехали на машинах — горизонтальных каплях, казавшихся средоточием деятельной неподвижности. Пронеслись, направляясь к аэропорту, два-три лайнера. Грей никогда не был оживленным местом.

Высоко наверху, однако, разместились корабли, которых не было здесь с самого конца беспорядков: военные патрулирующие суда.

«Война против Земной империи». — Содрогнувшись, Аринниан повернул к востоку, вглубь материка.

Он уже мог различить место своего назначения: лежащие недалеко от линии побережья и центральной долины, похожие на обломанный берег вдоль океана неба, эти пики были самыми высокими в Короне, даже на всем Авалоне, если не считать Орнезии. Их называли Андромедами, но на практике Аринниан, используя название планхов, называл их Матерью погоды.

Внизу поплыли земли ранчо. Здесь, в окрестностях Грея, поселения итриан, идущие с севера, сливались с поселениями людей, идущими с юга; экология тех и других смешалась с собственно авалоновой — и местность здесь походила на шахматную доску.

Поля людей, засеянные зерновыми, урожай которых снимался в конце лета, желто-коричневыми пятнами лежали среди зеленых пастбищ, на которых итриане пасли своих маунхов и майавов. Участки, засаженные деревьями дубом и сосной, — вторгались на почти лишенные леса территории берралайцев, где еще можно было случайно увидеть бариосороида. Вид его стремительного бега отгонял все беспокойства прочь. Пусть империя нападает на суверенные владения. Если только посмеет! А пока он, Аринниан, останется предназначенным ими для Айат. Конечно, чос и одиночество останутся при нем, но главное то, что он снова увидит Айат.

Не нарушая чопорность зала — столовой, — они украдкой бросили друг на друга взгляды. «Хорошо бы побродить спокойно на воздухе и стать самим собой».

Она попросила разрешения у своего отца Литрана и матери Блоусы. Хотя она и была зависима от родителей, но эта просьба была лишь данью ритуалу, а ритуал имел огромное значение.

Таким же образом Аринниан объявил представителям младшего поколения, среди которых сидел, что не чувствует склонности к тому, чтобы его сопровождали. Он и Айат вышли вместе. Это ни на миг не прервало медленное, нарушаемое лишь рассчитанными паузами течение разговора, в котором принимали участие все присутствующие. Их дружба началась уже в детстве, и все давно относились к ней как к должному.

Владение расположилось на плато Маунт Фарвью. В центре его возвышалась старая каменная башня, в которой жили старшие члены семьи и их дети. Более низкие деревянные строения, на чьих дерновых крышах цвели янтарные драконы и звездные колокольчики, предназначались для дальних родственников, вассалов и их семей.

Дальше по склону холма расположились сараи, амбары и загоны.

Все это нельзя было увидеть одновременно, потому что среди строений росли итрианские деревья: плетеная кора, медное дерево, драгоценный лист, серебрящийся в лунном свете, а при дневном освещении переливающийся ложным блеском. На клумбах росли местные, наиболее выносливые из инопланетных растений, цветы: сладко пахнущая маленькая джани, ливвел, отличающийся острым запахом, грациозные тирфойлы и Чаша Будды, тихонько поющая, когда ветер качал ее стебелек. Если не считать этого слабого звука, все вокруг было тихо. И холодно, как всегда ночью на такой высоте. Дыхание казалось белым облачком.

Айат расправила крылья. Они были более стройными, чем обычно, хотя в размахе имели шесть метров. Это движение, естественно, заставило ее прибегнуть к помощи рук и хвоста.

— Б-р-р, — рассмеялась Айат. — Холодно! Поднимаемся! — Она поднялась над землей, нарушив неподвижность воздуха.

— Ты забыла! — Крикнул он ей вслед. — Я снял пояс!

Она опустилась на платформу, построенную на вершине медного дерева.

Он, очевидно, должен был вскарабкаться туда. Он подумал, что она преувеличивает его возможности просто потому, что в таких вещах понимала меньше, чем он. Один ложный шаг в этой густой листве — и последствия будут самыми плачевными. Но он не мог отклонить брошенный ему вызов и уронить себя в ее глазах.

Ухватившись за ветку, Аринниан подтянулся и полез наверх.

Сверху он услышал ее шепот среди окружавшей ее листвы. Это придало игре особую остроту, но ему казалось, что она преувеличивает значение происходящего.

Что ж, она так высоко стояла по своему положению. Он даже сам себе не любил говорить об этом. («Почему?» — Быстро пронеслось у него в мозгу).

Достигнув платформы, он увидел, что Айат сидит в спокойной позе, опираясь на ноги и ветви. Хвост покоился на ее правой руке, и она слегка пощелкивала по нему левой.

Моргана, почти полная, мерцала белым светом над восточной сьеррой, и перья Айат в этом свете казались сверкающими.

Силуэт луны появился на фоне млечного пути. Кроме луны, вверху сверкали созвездия — Вил, Шпаги, Цирраук, — широко раскинувшиеся корабли.

Он сел подле Айат, подогнув колени. Она издала негромкий звук, означающий, что рада его присутствию. Он вложил в свой ответ всю нежность сердца.

Над чистым изгибом клюва сверкали огромные глаза.

Внезапно она замолчала. Проследив в направлении ее взгляда, он увидел новую звезду, засветившуюся в небе.

— Спутник? — Спросила она. Голос ее слегка вздрогнул.

— А что же еще? — Ответил он. — Я думаю, он должен быть самым последним из выведенных на орбиту.

— Сколько же их теперь всего?

— Об этом не объявляли, — напомнил он ей. Итриане никак не могли примириться с мыслью, что есть такие вещи как государственная тайна, и о том, какое значение имеет правительство, в понимании людей. Правители Ферун и Холм гораздо больше энергии тратили на вопросы чоса, нежели на действительные приготовления к обороне. — Мой отец не верит в то, что их у вас может быть много.

— Трата богатства.

— Но если придут земляне.

— Ты действительно веришь в то, что они придут?

Беспокойство, которое он услышал в ее голосе, заставило его очень нежно погладить ее по голове, потом так же деликатно провести пальцами по ее холке.

Перья были теплыми, гладкими, но в то же время бесконечно материальными.

— Не знаю, — сказал он. — Может быть, удастся решить вопросы о границах мирным путем. Будем надеяться на это. — Последние слова были характерны скорее для англика, нежели для планха. Итриане никогда не вопрошали будущее. Айат, как и всякая образованная колонистка, тоже говорила на двух языках.

Его взгляд вновь вернулся к небесам.

Солнце находится. Вот там, в Маунхе, примерно в том месте, где четыре звезды образуют рог. Как же далеко! О да, 205 световых лет. Он вспомнил, что читал об этом. Кетлен и Лаура входили в созвездие, называемое Заяц. Ни одно из трех солнц невозможно было разглядеть невооруженным глазом на таком расстоянии. Они были лишь гномами типа H, а окружали их несколько молекул, несколько химических соединений, которым другие химические соединения дали название «Земля», «Итри», «Авалон» — и любили их.

— Заяц, — пробормотал он. — Какая ирония.

Айат вопросительно свистнула.

Он объяснил ей, прибавив:

— Заяц является — или был — животным, который всего боится. А для нас Солнце находится под знаком большого, стерегущего время животного. Но кто на кого нападает?

— Я не слишком внимательно слежу за новостями, — сказала она тихо и не очень уверенно. — Мне все это кажется каким-то туманным. Какое нам дело до чужих столкновений? Потом, все это так внезапно. Можем ли мы стать причиной волнений, Аринниан? Может ли наш народ действовать слишком стремительно, быть слишком суровым?

Ее настроение было таким необычным — не столько для итрианского темперамента в общем, сколько для ее всегдашней жизнерадостности — что удивление ударило ему в голову подобно крепкому напитку.

— Что заставляет тебя так беспокоиться? — Спросил он.

Она провела губами по ухоту, как будто надеясь найти в нем утешение.

Он едва услышал сказанное ею:

— Водан.

— Что? А! Ты обручена с Воданом?

Его голос задрожал. "Что меня так потрясло? — Подивился он про себя.

— Он прекрасный парень. И из того же самого чоса. Не нужно менять закон, обычай, традиции, никакой тоски по дому."

Аринниан обвел взглядом край Врат Бури.

Над долинами, окруженными каменными стенами, темными и благоухающими от обилия лесов, возвышались снежные горные пики. Ближе всего к ним был склон горы с водопадом, серебрящимся в свете луны. Летающий по ночам баглер прорезал тишину криком, похожим на призыв охотничьего рожка.

Равнины Лонг-Бич, арктические болота, саванна Гейлана, бесчисленные острова, составляющие большую часть суши Авалона — как могла она отказаться от королевства своего чоса?

«Нет, подожди, ты рассуждаешь как человек. Итрианин гораздо мобильнее. Собственная мать Айат родом из бассейна Саггитариус и часто навещает эти места. Но почему я не могу думать как человек? Я и есть человек! Я нашел мудрость, правоту, счастье в некоторых итрианских путях, но ни к чему притворяться, будто я смогу быть итрианином, жениться на крылатой девушке, свить с ней орлиное гнездо».

Она говорила:

— Да нет, не так, не совсем так! Мой друг, неужели ты думаешь, что я не сообщила бы тебе о своей помолвке и не пригласила бы тебя на свадебный пир? Но он. Он тот, к кому моя любовь растет все больше и больше. Ты знаешь, я решила остаться одинокой до конца обучения. — Ее привлекала трудная, но благородная профессия музыканта. — Последнее время. В общем, во время последней поры любви я много думала о нем. Я переживала ее жарче, чем когда-либо раньше, и я все время воображала себе Водана.

Аринниан почувствовал, что лицо его залилось краской. Он посмотрел на холодно сверкающий вдалеке ледник.

Она не должна была бы говорить ему подобные вещи! Это нечестно!

Незамужняя итрианка или та, которая потеряла мужа, должны были оставаться вдали от мужских особей своего рода, когда на них накатывала жаркая волна.

Но она также обязана была тратить лишнюю энергию на работу, учебу, размышления или.

Айат поняла его замешательство.

Она засмеялась и накрыла его руку своей.

Он ощутил нежное пожатие тонких пальцев с острыми когтями.

— Ты явно смущен. Но в чем дело?

— Тебе бы не стоило так говорить с. Твоим отцом, братом. И тебе не стоило бы испытывать таких чувств! Никогда! Мечты в одиночестве, да! Но не уподобляться проститутке, обливающейся потом на кровати в дешевом отеле.

Это не для тебя, Айат!

— Конечно, было бы нечестно говорить так во Вратах Бури. Я часто думаю, не следует ли мне выйти замуж так, чтобы попасть в менее строгий чос. Водан, впрочем. Во всяком случае, Аринниан, дорогой, тебе я могу сказать все. Ведь правда?

— Да! В конце концов, я не настоящий итрианин.

— Недавно мы говорили с ним, — сказала она. — О свадьбе, я имею в виду. Не стоит отрицать того, что дети должны были бы быть ужасной помехой в таких условиях. Но мы хорошо летаем вместе. И наши родители давно подталкивали нас друг к другу: союз между нашими домами был бы очень удачным! Мы говорили о том, что, может быть, нам стоило бы первые несколько лет остаться хриккел.

— Это не слишком хорошее решение, не так ли? — Сказал он, когда она замолчала, хотя голос ее молоточками бился у него в ушах. — Конечно, постоянные телесные связи могут и не быть тем звеном, что укрепляет союзы итриан, но это не значит, что они не важны. Ведь расставаясь друг с другом на каждый любовный период, вы тем самым отрицали бы друг друга, верно?

— Почему бы не прибегнуть к помощи противозачаточных средств?

— Нет!

Он знал, почему ее раса чаще всего с презрением отбрасывает такую возможность. Дети — родительский инстинкт был силен и у самца, и у самки были именно тем, что привязывало их друг к другу. Если вокруг тебя смыкаются маленькие крылья и маленькая головка тычется в твой клюв, ты забываешь о неизбежных трудностях и разочарованиях брака и чувствуешь себя так, как будто брак твой молод и счастлив.

— Мы могли бы отложить все до тех пор, пока я не закончу обучение, а он не наладит свое дело, — сказал Айат.

Аринниан вспомнил: Водан, среди молодежи Врат Бури, Термиалами и Тарнами, основал лесную инженерную фирму. «Но если война неизбежна. Он в морском запасе.»

Свободной рукой она машинально обняла его плечи. Опершись на локоть, он просунул руку под крылья и обнял ее напряженное тело, нашептывая ей, сестре своих детских лет, все слова утешения, которые только мог придумать.

Утром их настроение улучшилось. Мрачность была не в натуре итриан, а люди-птицы старались обучиться этому. Сегодня — кроме тех немногих, кого призывали неотложные дела — весь клан Литрана должен был лететь в горы, где встречался местный круач.

По пути к ним должны были присоединяться другие семьи Врат Бури. А по прибытии на место они должны были обнаружить другие чосы. Каким бы ни был пустяковым повод к сбору — краски, восторги, частные дела, личные удовольствия, — все должны были присутствовать на этом общем собрании.

И заря была ясной, и ветер был попутным.

Призывное пение трубы! Литран сорвался с вершины башни. Люди расправили крылья, так что связки под ними напряглись, а ткань их сделалась красной от притока крови. Крылья резко пошли вниз, потом снова вверх. Итриане оторвались от земли, с шумом взлетели в воздух, подхваченные потоком ветра, образовали единый строй. Потом они плавно понеслись в восточном направлении над скалами.

Аринниан летел следом за Айат. Улыбнувшись ему, она запела. У нее был изумительный голос — его почти с полным правом можно было назвать сопрано, — заставляющий веселее петь волынки и гитары Планха.

То, что она пела сейчас, было традиционным гимном, но он предназначался для Аринниана, потому что она исполняла его на англике, хотя он всегда чувствовал, что эти языковые трюки несколько умаляли восторг восприятия.

Глава 2

Период обращения Авалона равнялся одиннадцати часам двадцати двум минутам и двенадцати секундам вокруг оси, смещенной на двадцать один градус по сравнению с нормальной орбитой. На уровне Грея, находящегося примерно на тридцати четырех градусах северной широты, ночи всегда были короткими, а летом — темными, и сутки пролетали как мгновения.

Дэннель Холм подумал о том, не в этом ли причина его усталости.

Возможно, что нет. Он здесь родился. Прежде здесь жили столетиями; его предки прибыли с Фалкайна. Если индивидуумы были способны к изменению своих пиркадиальных ритмов — как это часто приходилось ему делать в дни космических путешествий, — то и раса, конечно, могла.

Врачи утверждали, что посадка в гравитационном поле, составляющим только 80% земного, требует от организма куда более сложных изменений. В таких условиях следует изменение всего баланса жидкости и приспособление процесса кинестозии.

Кроме того, те изменения, которые требовались человеку, казались самым обычным делом в сравнении с изменениями, производимыми его собратом-колонистом. Итрианам пришлось изменить весь цикл воспроизведения, приспособив его к иному дню, весу, климату, питанию, миру. Неудивительно, что их первые несколько поколений не отличались высокой рождаемостью. И все равно они важничали, а закончилось тем, что раса их начала поистине процветать.

Было тем более абсурдным предположить, что человек может устать от чего-то отличного от тяжелой работы, ну, и, конечно, возраст, несмотря на все антистарители. Может быть, так оно и есть? Неужели? Когда стареешь, когда чувствуешь приближение смерти, можно ли возвращаться мыслями к ранним годам, годам начала, не думать о доме, которого ты никогда не видел, но каким-то чудом помнишь?

«Хватит, прочь подобные мысли! Кто сказал, что восемьдесят четыре старость?» — Холм достал из кармана сигарету и откусил кончик.

Затяжка, получилась слишком долгой.

Он был среднего роста и казался коренастым в оливкового цвета тунике и мешковатых брюках, какие носили все люди — члены итрианских вооруженных сил. Монголоидная ветвь его предков проявила себя в нем, наделив Холма круглой головой, широким лицом, высокими скулами, припухлостью у губ и тупым носом. Кавказская — в серых глазах, коже, остававшейся бледной, несмотря на то что он много времени проводил на охоте и в саду, и волосах, поседевших на голове, но остававшихся черными на груди.

Подобно большинству людей планеты, он не отпускал бороды.

Он углубился в разложенные перед ним последние отчеты его помощников, когда интерком загудел и голос сказал:

— Первый марчварден Ферун хочет обсудить положение дел!

— Конечно! — Начальник Холма только что вернулся с Итри. Холм протянул было руку к экрану, но отдернул ее, проговорив:

— Почему бы не лично? Я сейчас буду.

Он вышел из кабинета.

Коридор был полон звуками и мельканием фигур — флотский персонал, гражданские служащие из лаурианского адмиралтейства, — но кондиционеры работали изо всех сил, так что запахи представителей обеих рас были едва различимы, кисловатый — человеческий, чуть отдающий дымом — итрианский.

Последних было больше, в связи с изменением состава населения Авалона. Но здесь собрались представители со всего доминиона, особенно из материнской его части, чтобы помочь этой границе подготовиться к кризису.

Холм заставил себя усердно отвечать на приветствия. Его вежливость превратилась в твердую валюту, ценность которой была ему известна.

«Вначале это было подлинным!» — Подумал он.

Караульный отдал ему честь и пропустил в апартаменты Феруна (Холм не выносил отнимающих время церемоний в своем отделе, но допускал их важность в итрианском).

Внутреннее помещение было самым типичным: просторная немногочисленная мебель, несколько строгих украшений, скамья, письменный стол и техника снабжены орнитологическими приспособлениями. Стена не была прозрачной, но огромное окно было вделано в нее таким образом, что из него открывался прекрасный вид на Грей и сверкающие вдалеке воды залива. Ветерок был насыщен ароматом садов.

Ферун добавил к имеющимся в кабинете вещам несколько инопланетных сувениров, книжные полки, заставленные фолис — копиями образцов земной классики, которую он читал для развлечения в оригинале на трех языках.

Он был маленьким, с темными перьями, и что-то в нем было от лика на иконе.

Его чос, Миствуд, всегда был одним из самых прогрессивных на Авалоне.

По части механизации он не уступал человеческим общинам, результатом чего являлись его величина и успешное развитие.

У Феруна не оставалось особого времени на поддержку традиций, религии — всего, что было связано с консерватизмом.

Все формальности он сократил до минимума, но не смог отказаться от них совсем, хотя никогда не говорил, что они ему нравятся.

Сорвавшись со своего насеста, он стремительно подбежал к вошедшему и по земному обычаю пожал ему руку.

— К-р-р, рад тебя видеть, старый разбойник! — Он говорил на планхе: итрианское горло приспосабливается к англику хуже, чем человеческое (хотя, конечно, ни один человек никогда не сможет произносить звуки совершенно правильно).

— Как поживаешь? — Спросил Холм.

Ферун сморщился. Однако это слово не совсем точно. Расположение его перьев было не только более сложным, чем у земных птиц, — они еще и плотнее прилегали к мускулам и нервным окончаниям, движение их давало начало целому созвездию выражений, недоступных человеку. Раздражение, беспокойство, обескураженность — все это, во взаимосвязи друг с другом, выразило его тело.

— Ну! — Холм подошел к сконструированному специально для него стулу и сел. Во рту ощущался привкус табака. — Рассказывай!

Ногти-когти зацокали по прекрасному полу. Ферун расхаживал по комнате.

— Я продиктую полный отчет, — сказал он. — Вкратце: дела обстоят хуже, чем я того боялся! Да, они пытаются установить единое командование и вбить в голову каждого капитана мысль о необходимости полного подчинения.

Но они не имеют ни малейшего понятия о том, как за это взяться!

— Бог тому свидетель, — воскликнул Холм, — что мы пытались поладить с ними эти последние пять лет! Я думал. Дерьмо, в этом так называемом флоте коммуникация находится на таком низком уровне, что мне приходится опираться только на впечатления, и, думаю, мое было неверным. Ты же знаешь, я считал, будто реорганизация находится на полпути к завершению.

— Так оно и было, но все пошло прахом! Непомерная гордость, ссоры из-за пустяков — вот в чем беда! Мы, итриане — по крайней мере, наша доминирующая культура, — не слишком подготовлены для полной централизации.

— Ферун помолчал. — Действительно, — продолжал он, — самым сильным аргументом против реорганизации нашей отдаленной, с плохо связанными между собой частями планеты, является то, что Земля располагает гораздо большими силами, но должна держать под контролем куда большие пространства, чем доминион. И если они нападут на нас, те коммуникации превратились бы для нас в ахиллесову пяту.

— Ха! А этим сумасшедшим на Итри не приходило в голову, что Империя не так глупа? Если Земля нападет, то это будет не войной, начатой Землей, а лишь горячим сектором, находящимся вблизи от наших границ.

— Мы обнаружили лишь очень слабые признаки сосредоточения сил в ближайших системах.

— Конечно, нет! — Холм ударил кулаком по ручке кресла. — Неужели они бы так просто обнаружили свои приготовления? — Вы бы обнаружили? Они будут собираться в космосе, в нескольких парсеках от любой звезды. Между местом сбора флота и любой планетой, до которой могут добраться наши разведчики, движение должно быть минимальным. В нескольких световых годах от нас они могут тайно собрать достаточную силу, чтобы свободно нанести нам удар с воздуха.

— Ты говорил мне это уже много раз, — сухо сказал Ферун. — Я это обдумал. Вычисляя возможные варианты. — Он перестал шагать. Некоторое время в комнате царило молчание. Желтый свет Лауры бросил на пол тень в форме листа.

— В конце концов, — сказал Ферун, — наши методы ведь спасли нас в период волнений.

— Нельзя сравнивать войну князьков, пиратов, жалких забияк, варваров, никогда не выходящих за пределы стратосферы, если только у них нет автоматических кораблей. Нельзя сравнивать все это жаждущее крови ничтожество с Имперской Землей.

— Я знаю, — ответил Ферун. — Суть в том, что итрианские методы хорошо служили нам, потому что они согласуются с итрианской натурой. Во время моей последней поездки я начал сомневаться, не станет ли наша попытка превратиться в бледную тень соперника пустой потерей времени. Попытка делается, пойми — получишь столько деталей, что успеют набить тебе оскомину, — но не случится ли так, что все, что она нам даст, это отсрочка. Я решил, что раз уж Авалон должен затратить все усилия на достижение кооперации, он может, в то же время, рассчитывать на помощь извне.

И наступила тишина.

Холм посмотрел на своего начальника, старинного, испытанного годами друга, и не в первый уже раз подумал, до чего же они разные.

Он поймал себя на том, что смотрит на Феруна так, как будто встретился с итрианином первый раз в жизни.

Положении марчварден имел около 120 сантиметров роста, если считать от ступней до грудной клетки. Высокая особь имела рост приблизительно 140 сантиметров, доходя Холму до середины груди. Поскольку тело несколько выдавалось вперед, истинное расстояние между клювом и хвостом было несколько больше. Весил он килограммов двадцать. Максимальный вес подобной особи не достигал и тридцати килограммов.

Его казалась лепкой скульптора. Поскольку лоб был довольно низким, верхняя и затылочная части были несколько увеличены, чтобы вместить объемистый мозг. Вниз от ноздрей отходил гористый выступ, почти скрытый перьями. Под ним виднелся подвижный рот, полный острых белых клыков, с алым языком.

Подбородок переходил в сильную шею. Особое внимание привлекали к себе глаза, большие, цвета меда, и густой хохолок перьев, растущих на лбу, облегающий голову до шеи. Частично он предназначался для аэродинамических целей, частично использовался как шлем на тонком черепе.

Вперед туловище имело две руки. Ни по размеру, ни по форме они не походили на руки небольшого человека. Они были лишены перьевого покрова, кожа их была или темно-желтой, как у Феруна, или коричневой, или черной, как у остальных итриан. Но непохожими на человеческие их делали не руки целиком, а ладони. Каждая ладонь имела по два пальца по краям и еще по три между ними, каждый палец имел на один сустав больше, чем эквивалентный ему палец землянина, и ноготь, который точнее было бы назвать когтем, а на внутренней поверхности кистей росли небольшие дополнительные когти. Ладони казались слишком большими для этих рук, а мускулы на них играли и вились.

То были настоящие хватательные инструменты, помощники зубов. Тело оканчивалось удивительной формы хвостом из перьев, достаточно твердым, чтобы в случае надобности поддержать тело.

Сейчас огромные крылья были сложены и опущены вниз, исполняя роль ног. В средней части каждого выступало вогнутое «колено». В период борьбы эти кости могли смыкаться вместе. В воздухе они охватывали крылья кольцами, укрепляя их и прибавляя им чувствительности. Три остальных пальца, оставшиеся этим особям в наследство от предков — орнитоперов, были спаяны воедино, образовав выступающую сзади более чем на метр кость.

Первая ее половина была сверху покрыта перьями, ее кожа была белой и загрубевшей. Кость эта тоже являла собой хорошую опору при отдыхе.

Ферун был особью мужского пола, его гребень выступал выше, чем у женских особей, а хвост был белый с серыми полосками. У женских же особей он бывал черным и блестящим.

Горловой звук вернул Холма к действительности.

— Ты так смотришь?

— О, прости! — Для уроженца этой расы подобное поведение было более грубым, чем для человека. — Мои мысли блуждали далеко.

— Где же? — Спросил Ферун своим обычным голосом.

— М-м-м. Да ничего особенного. Я начинаю думать о том, что мой род действительно не играет большой роли для Доминиона. Может быть, нам следует найти нечто более связанное с итрианским стилем и постараться сделать из этого все что можно.

Ферун издал вибрирующий звук и шевельнул несколькими перьями. Это сочетание не имело точного эквивалента на англике, но приблизительно могло быть переведено так: «Вам подобные не являются единственными неитрианами, находящимися под нашей гегемонией. Но только вы обладаете современной технологией». Планх не был таким уж лаконичным, каким представляют его звуковые выражения.

— Н-нет! — Пробормотал Холм. — Но мы. В Империи мы — лидеры! Конечно, Великая Земля включает несколько миров и колоний негуманоидов, и множество индивидуумов из различных мест получили земное гражданство, все это так.

Но большинство ключевых постов занято именно людьми, а не представителями какой-либо иной расы. — Он вздохнул и посмотрел на кончик своей сигареты.

— Здесь, в Доминионе, что представляет собой человек? Горсточка на уединенном шарике! О, мы трудимся, мы хорошо себя проявляем, но факт остается фактом: мы не являемся таким уж значительным меньшинством в великом созвездии меньшинств.

— Ты об этом сожалеешь? — Мягко спросил Ферун.

— Я? Нет-нет! Этим я только хотел сказать, что Доминион располагает слишком ничтожным количеством людей, чтобы можно было все объяснить и организовать флот по земному типу. Мы приспособились к вам лучше, чем вы к нам. И это неизбежный процесс!

— Я вижу тоску в твоем голосе и вижу ее в твоих глазах, — сказал Ферун, и голос его прозвучал мягче, чем он этого хотел. — Ты снова думаешь о своем сыне, ушедшем в птицы, не так ли? Ты боишься, что его младшие сестры и братья захотят последовать его примеру.

Прежде чем ответить, Холм собрался с силами:

— Ты знаешь, что я уважаю ваш образ жизни. Всегда уважал и всегда буду уважать. И я никогда не забуду, что Итри принимала моих людей, когда Земля оказалась для них потерянной. Но и. Мы тоже заслуживаем уважения.

Разве не так?

Ферун подался вперед и положил руку на плечо Холма. Необходимость для человека выразить свою скорбь была ему понятной.

— Когда он — Крис — впервые стал бегать и летать с итрианами, что ж, я был рад. — Человек вздохнул. Он, не отрываясь, смотрел в окно. Время от времени он касался пальцами сигареты, но жест этот был машинальный, неосознанный. — Он всегда был слишком большим книжником, слишком одиноким.

Поэтому его друзья из Врат Бури, его визиты туда. Позже, когда он, Айат и их компания сновали по всяким странным уголкам планеты — что ж, казалось, что и я делал нечто в этом роде, когда был в его возрасте. Различие было лишь в том, что я не нуждался в защите сзади, когда ситуация становилась напряженной. Я думал, что он тоже может закончить флотом. — Холм покачал головой. — Я не понимал толком, что с ним происходит, а когда понял, было уже слишком поздно. Когда я прозрел, мы сильно поспорили, он убежал и прятался на островах Щита целый год. Айат помогала ему. Ведь мне не стоит продолжать, не так ли?

Жест Феруна был отрицательным.

После того, как Дэннель Холм, разгневанный, примчался в дом Литрана, осыпал их оскорблениями, именно Первому марчвардену пришлось вмешаться, успокоить обе группы и превратить дуэль в мирные переговоры.

— Нет, мне сегодня ничего не следовало говорить, — продолжал Холм. Просто. Ровена плакала этой ночью. Потому что он ушел и не попрощался с нею. А главное, она беспокоится о том, что с ним может случиться, потому что он присоединился к чосу. Например, сможет ли он вступить в нормальный брак? Обычные девушки больше не отвечают его вкусу, а девушки-птицы. И, конечно, наши малыши. Интересы Томми полностью вращаются вокруг итрианских сюжетов. Школьный наставник приходил к нам сам, чтобы сказать, что Крис отказывается учить урок, подчиняться требованиям, ходить на консультации.

А Джинни нашла себе итрианскую подружку.

— Насколько мне известно, — сказал Ферун, — люди, вошедшие в чос, как правило, ведут вполне удовлетворительную жизнь. Конечно, возникают различные проблемы. Но разве жизнь не ставит их перед нами всегда? Кроме того, число трудностей будет уменьшаться по мере того, как число подобных людей будет расти.

— Послушай, — Холм с трудом подбирал слова. — Я не имею ничего против твоего народа. Да будь я проклят, если вообще когда-нибудь имел! Никогда я не сказал и не скажу, что в том, что сделал Крис, было что-то позорное, как я бы не сказал и не подумал этого, примкни он к какому-нибудь священному ордену целебата. Но это все равно не понравилось бы мне. Для человека это неестественно. И я изучил все, что смог достать о людях-птицах! Конечно, большая их часть провозглашала, что они счастливы.

Возможно, что большинство и верило в это. Но я не могу не думать, что они никогда не узнали о том, что они потеряли!

— Пешеходы, — сказал Ферун. На планхе этого было достаточно. На англике ему пришлось бы произнести целую фразу, нечто вроде: «Мы тоже теряем какую-то долю за счет тех, кто оставляет чосы, чтобы стать индивидуумами по образу человека атомного века и жить в человеческих общинах».

— Влияние, — прибавил он, что можно было перевести: «В течение столетий Авалона немало было таких, кто формировался под влиянием вашего примера, в том числе и целые чосы. Я полагаю, что это и есть главная причина того, что некоторые другие группы стали наоборот более реакционными, чем раньше».

Холм возразил:

— Разве основная идея не состояла в том, что обе расы этой колонии должны были сближаться друг с другом, чтобы стать тем, чем они стали?

— Так было записано в Договоре, и эти слова остаются там и сейчас, Ферун выразил эту мысль двумя слогами и тремя выражениями. — Никто против этого и не возражает. Но как может совместное житье не повлечь за собой изменений?

— Да. Из-за того что Итри, в основном, и Инствуд, в особенности, сделали успехи в приспособлении к земной технологии, ты веришь в то, что для развития подобного процесса нужен лишь здравый смысл. Но все это не так просто!

— Я ничего такого не утверждал, — сказал Ферун. — Я только хочу сказать, что мы не должны тратить время попусту.

— Да, прости, если я. Я совсем не желал пускаться в разговоры, ведь мы и раньше говорили много между собой. Но дома сейчас неспокойно. Человек поднялся с кресла, подошел к окну и посмотрел вдаль сквозь струйку дыма.

— Давай-ка вернемся к делу, — сказал он. — Я бы хотел задать несколько вопросов, касающихся различных аспектов готовности доминиона. А тебе не мешает послушать мой рассказ о том, что здесь творилось, пока тебя не было. И посмотреть под углом этого рассказа на положение дел во всей Лаурианской системе. В чем тоже мало радостного.

Глава 3

Машина установила место своего назначения и устремилась вниз.

Первоначально ее высота была такова, что сидящий в ней ездок успел различить дюжины точек, пляшущих на сверкающей поверхности воды. Но когда они оказались ближе, все это скрылось за горизонтом. Теперь ему был виден лишь неровный конус Сент-Ли.

Имея в диаметре 11308 километров, Авалон обладал пропорционально меньшим, чем у Земли, расплавленным ядром; масса в 0.6345 не могла сохранить много тепла. Не хватало сил, чтобы удерживать землю в выгнутом состоянии. В то же время процесс эрозии значительно убыстрялся.

Атмосферное давление на уровне моря равнялось, примерно, земному — а падало медленнее из-за гравитации, так что быстрое вращение создавало условия для неблагоприятной погоды. Благодаря всему этому поверхность земли была в основном ровной, самый высокий пик Андромеда поднимался не более чем на 4550 метров. Соответственно уменьшались массивы материков.

Корона защищала едва ли восемь миллионов квадратных километров, то есть примерно территорию Австралии. В противоположном полушарии акватории Новая Африка и Новая Гейлана напоминали скорее большие острова, чем маленькие континенты. А кроме них существовало еще много мелких островков.

И все же один гигант здесь был!

В 2000 километрах западнее Грея начиналась гряда, чьи пики, прорезающие воздух, были известны под названием Орнезии. Она уходила к югу, перерезала тропическую зону и заканчивалась неподалеку от Атлантического кольца. Таким образом формировалась природная гидрологическая граница. Западная ее часть отделяла Средний океан за экватором.

Роль ее в экологических процессах была неизмеримо высока. Более того, после колонизации она стала социологическим феноменом: любое склонное к эксцентризму существо — человек ли, итрианин ли — могло уйти туда, расположиться на одном из островов и вести здесь свое собственное, независимое существование.

Чосы основных территорий отличались как размерами, так и организацией и традициями. Хотя они могли являться приблизительными аналогами кланов, племен, графств, религиозных общин, республик или чего-то еще, у всех у них была общая черта: их численность не опускалась ниже тысячи членов.

В Орнезии же были простые домашние кланы, носившие определенное имя.

Когда в таких семьях вырастали дети, то они могли найти себе новые независимые общества.

Естественно, подобные крайности являлись исключением. В основном кланы Высокого Неба были многочисленными и контролировали территории рыбной ловли у 30 градусов северной широты, занимая значительную часть архипелага. И внутренне они были безгранично убеждены в том, что слова «Высокое Небо» применимы к итрианам в прямом своем значении.

Воздушная машина опустилась на берег на специально огороженное место.

Шагнувшая к ней женщина была высокой, с рыжими волосами. Она была одета в сандалии, кильт и имела при себе оружие.

Табита Фалкайн видела, как опускалась машина, и теперь пошла навстречу прибывшему.

— Привет, Кристофер Холм, — сказала она на англике.

— Я прилетел как Аринниан, — ответил он на планхе. — Приятно очутиться рядом с тобой, Хилл!

Она улыбнулась:

— Извини, я не подготовилась к такой возможности. — Потом уже другим тоном она проговорила:

— Ты дал мне знать, что хочешь увидеться со мной по общественным делам. Это, должно быть, имеет отношение к пограничному кризису. Я полагаю, твой круач решил, что Западная Корона и Северная Орнезия должны объединится в защите Гесцерианского моря.

Он робко кивнул и отвел глаза.

Впереди, насколько хватало глаз, солнце сверкало на выгибающейся к небу линии берега. Группа итрианских шуатов пролетела под контролем пастуха и его ухотов. Вокруг скопления рифов сновали местные птероплеуроны.

Море катило свои волны цвета индиго, завивающиеся наверху прозрачно-зелеными барашками, а пена, выбрасываемая ими на берег, была уже почти белой. Такая же пена вилась вокруг траулеров.

Верхние склоны еще носили на себе следы светло-изумрудного ковра сузина. Цепкие его корни давали возможность выживать лишь немногим из других растений. Но более низкие склоны были возделаны.

Здесь краснел итрианский властергрейн, защищавший землю и шедший на корм шуатам, в то время как плоды кокосовых пальм, манго, цитрусовых предназначались для людей Высокого Неба.

Дул ветер, теплый, но свежий, насыщенный запахами соли и воды.

— Я думала, было решено, что конференция «Птица с птицей» была бы полезна, — продолжала Табита. — Горным достаточно трудно понять морских, и наоборот. Но без помощи друг друга тяжело. Орнитоиды будут встречаться подобным образом, а? — Она подумала. — Тебе, конечно, следовало прилететь с делегацией. На твоей территории не много тебе подобных. Зачем было прилетать в одиночестве? Но из этого вовсе не следует, что ты не будешь радушно принят. И все же телефонный вызов.

— Мы. Наш разговор мог бы затянуться, — сказал он. — Он мог бы длиться дни. — То, что ему было оказано гостеприимство, он принял как само собой разумеющееся: гость для всех чосов был делом священным.

— Но почему именно я? Я только местная власть.

— Ты — потомок Дэвида Фалкайна.

— Это немного значит.

— Там, где живу я, много. Кроме того. В общем, нам приходилось встречаться и раньше, на больших круачах, в домах. И. Мы немного знаем друг друга. Если бы мне пришлось иметь дело с совершенно незнакомым, я бы просто не знал, с чего начинать. Если не останется ничего другого, то ты.

Ты сможешь мне посоветовать, к кому обратиться за консультацией, и представишь меня. Ведь так?

— Конечно! — Табита взяла обе его руки в свои. — А вообще, я рада тебя видеть, Крис!

Его сердце учащенно забилось. Он едва удержался от протяжного вздоха.

"Почему я так робею в ее присутствии? Видит Бог, она привлекательна.

Старше меня на несколько лет, высокая, сильная, с полной грудью и длинными ногами, отнюдь не скрываемыми короткой туникой. Нос слегка вздернут, большой рот, широко расставленные зеленые глаза под широкими бровями. Она никогда не открывала белый шрам на правой скуле. Волосы, подстриженные ниже ушей, были светлыми, как лен. Ветер развевал их, как знамя, над коричневой, слегка обветренной кожей".

Он подумал: «Смотрит ли она на сближение также легко, как девушки-птицы Короны? Или же все еще остается девственницей? Такое казалось маловероятным! Как человек, постоянно находящийся в любовном периоде низшего порядка, мог состязаться в чистоте с Айат?»

Он молчал.

"Но Высокое Небо — это не Врата Бури и не Горное Озеро. Впрочем, здесь, где живет Табита, у нее много соратников, подобных ей по рождению.

Она часто путешествует и бывает в разных местах." — Он отогнал от себя эти мысли.

— Эгей, да ты покраснел, — рассмеялась она. — Я тебя чем-нибудь смутила? — Она отпустила его руку. — Если так, то прошу меня извинить. Но ты всегда слишком серьезно относишься к подобным вещам; поверь, общественный ритуал, необходимый набор фраз — дело не смертельное!

«Ей, конечно, легко, — подумал он. — Ее предки были приняты в этот чос. Ее родители и их дети выросли в нем. Четверть его членов должна быть сейчас людьми. И они обладают влиянием — вспомнить только общество по торговле рыбой, которому дали начало она и Драун.»

— Боюсь, для веселья у нас нет времени, — сказала она. — Впереди тяжелые времена.

— Вот как?

— Империя собирается выступить против нас. Идем в дом. — Табита взяла его за руку и повела к участку.

Местные строения с тростниковыми крышами были ниже, чем большинство итрианских домов, и крепче, чем казались с виду, ибо их пуританство служило защитой от авалонских ураганов.

— О, — сказала она, — империя основательно выросла со времен Мануэля Первого. Но я читала историю. Как территория попала под контроль? Часть путем обычного партнерства: цивилизованные негуманоиды, подобно синтианам, находили в этом преимущество для себя. Некоторые делали это ради торговли или обмена. У некоторых цели были завоевательными, это так, но всегда примитивные, во всяком случае, так было с большинством из тех, чья сила в космосе смехотворно меньше, чем сила Великой Земли. Ветерок против бури!

— А мы? Мой отец говорит.

— Да. Сфера Земли достигает четырехсот световых лет в поперечнике, наша — около восьмидесяти. Из всех систем одна Империя обладает прямыми контактами с несколькими тысячами планет, наши же насчитывают не более двухсот шестидесяти. Но не считаешь ли ты, Крис, что мы знаем наши планеты лучше? Мы более компетентны. В целом наши ресурсы меньше, но наша технология хороша во всех ее проявлениях. И потом, мы лишь оговариваем свое право на границах. Если речь идет о расширении государства, они могут найти солнца и гораздо ближе к дому, которые никогда не посещали. Эти территории будет легче взять, чем гордый, хорошо вооруженный доминион.

— Мой отец говорит, что мы слабы и не готовы.

— Ты думаешь, мы проиграли бы войну?

Крис не ответил.

Стало так тихо, что им было слышно, как скрипит песок у них под ногами.

Наконец он сказал:

— Я думаю, никто не вступает в войну с мыслями о поражении.

— Я не верю в то, что на нас нападут, — сказала она. — Я более высокого мнения о здравом смысле Империи.

— Все равно, нам лучше принять меры предосторожности. Одной из них является домашняя защита.

— Да. Но будет нелегко организовать ее среди сотен и более чосов.

— Может быть, в этом сможем помочь и мы, птицы, — заметил он, Особенно давно обосновавшиеся, как твоя семья.

— Я сочту за честь помочь, — сказала она ему. — И, собственно говоря, я не считаю, что сотрудничество чосов будет чересчур уж плохим, — Она гордо вздернула подбородок, — когда речь идет о том, чтобы показать Империи, кто летает выше!

Айат и Водан летели вместе. Они были красивой парой: у обоих золотистые глаза и волосы, но он — желтовато-коричневый, а она темно-бронзовая.

Под ними простирались земли Врат Бури: поросшие темным лесом долины, утесы и ущелья, пики, которые сверкали снежной белизной, голубизной водопадов, чьи воды походили на лезвие ножа, серебром ледников.

Ветер тянул свою песню и уносил прочь облака, позолоченные Лаурой, а воздух был свежим и острым.

Неслышными тенями неслись они по миру. Итриане пьянеют от свежего воздуха. Он наполняет их уверенностью и силой. Он заставляет расправлять их крылья до отказа, так, что ощущается напряжение мышц.

Он сказал:

— Если бы я принадлежал к роду Аринниана, я бы непременно обвенчался с тобой теперь же, до того, как взойду на корабль. Но ты месяцами не будешь в любовном периоде, а к тому времени меня, может быть, не будет в живых. Я не хочу приносить тебе горе.

— Ты думаешь, я буду меньше скорбеть, если не стану носить титул «вдовы»? — Ответила она. — Я хотела бы иметь право на то, чтобы возглавлять твой памятный танец. Ибо именно я знаю, какую часть этих небес ты любишь больше всего!

— И все же могут возникнуть всякие нежелательные вопросы: обязательства по отношению к моему роду и тому подобное. Нет! Станет ли наша дружба менее крепкой от того, что какое-то время ты не будешь считаться моей женой?

— Дружба. — Пробормотала она. Потом с жаром проговорила:

— Той ночью я мечтала о том, чтобы мы были людьми.

— Как? Вечно внизу?

— Вечно связанные узами любви!

— Кх-Хъянг! Я питаю глубокое уважение к Аринниану, но иногда я сомневаюсь: не слишком ли много времени он проводит с тобой с самого детства. Если бы Литран не взял тебя с собой, когда у него было дело в Грее. — Увидев, как поднялся ее хохолок, Водан не договорил фразу и закончил уже другим тоном:

— Да, он твой преданный друг. Это делает его и моим другом. Я лишь хочу предупредить тебя. Не пытайся быть человеком.

— Нет, нет! — Айат почувствовала, что теряет высоту. Помогая себе, она взмахнула крыльями и рванулась к сверкающему за деревьями пику, так что свежий ветер заиграл и загудел вокруг нее.

Она мчалась вперед, чувствуя, как напрягается и наливается силой каждый ее мускул, наполняя тело невыразимой радостью, а небеса раскрывают ей свои объятия.

Она радостно рассмеялась.

Водан нагнал ее.

— Разве я бы смогла отказаться от этого? — Весело воскликнула она. Или ты?

Экрэм Саракоглу, имперский губернатор сектора Пакис, уже некоторое время намекал на то, что хотел бы встретиться с дочерью адмирала флота Хуана де Иесуса Кайал и Поломарес.

Она прибыла из Нью-Мексико для того, чтобы стать официальной хозяйкой и домоправительницей своего овдовевшего отца после того, как он уехал из штаб-квартиры на Эсперансу и снял дом во Флервиле.

Назначенная дата была отклонена.

Дело было не в том, что адмирал не любил губернатора — они хорошо ладили между собой — или не одобрял его намерений, несмотря на его чрезвычайную гордость и пристрастие к женскому полу.

Сама Луиза принадлежала к числу тех людей, которые в случае крайней необходимости пустят в ход все, чтобы защитить свою гордость и честь. Дело было просто в том, что оба мужчины были совершенно завалены работой.

Наконец их помощники оказались настолько хорошо подготовленными, что могли, казалось, справиться с делами сами, вот тогда Кайал и пригласил Саракоглу к обеду.

Однако в последнюю минуту возникло еще одно препятствие. Адмирал позвонил домой, сказав, что вынужден задержаться в офисе на пару часов.

Губернатор уже находился в пути.

— Ваше общество давно не может идти ни в какое сравнение даже с самым чудесным обедом, — вкрадчиво проговорил Саракоглу, целуя Луизе руку. Уверяю вас, что это не имеет никакого значения.

Миниатюрная, она обладала прелестной фигурой и хорошеньким смуглым личиком. А вскоре он узнал, что, несмотря на всю свою гордость, она умела слушать мужчину и — качество еще более редкое — задавать ему поощряющие вопросы.

К этому времени они бродили по саду.

Такие кусты роз и вишневые деревья вполне могли бы расти на Земле:

Эсперанса была настоящим кладом среди других планет-колоний.

Солнце Пано все еще стояло над горизонтом, находясь в периоде середины лета, лучи его падали через старую кирпичную стену. Воздух был теплым, пронизанным птичьим пением, сладким от наполняющих сад ароматов.

Высоко в воздухе проплыли одна-две машины. Но Флервиль был достаточно мал, чтобы шум его транспорта не мог докучать в таком удаленном от центра месте.

Саракоглу и Луиза неторопливо шли по выложенной гравием дорожке и беседовали. За ними следили, вернее, их тайно рассматривали пожилые дамы-гувернантки. Однако на некотором расстоянии за ними следовали не дуэньи, а полностью вооруженный горпурианский наемник, от которого не могли бы укрыться даже самые незначительные проявления флирта.

«Беда в том, — думал губернатор, — что она начинает брать курс на искренность».

Сначала это было приятно. Она побуждала говорить о себе. «Да, именно так, я являюсь графом Анатолии. Честно говоря, даже на Земле малое пэрство. Бюрократическая карьера. Может быть, я смог бы стать художником: я баловался кистью и красками. Возможно, вы пожелали бы посмотреть. Увы, вы не знаете, как получается в таких делах. От Имперской знати ждут, что она будет служить Империи. Родиться бы мне в эпоху декадентства! А? К несчастью, Империя живет настоящим.»

Внутренне он смеялся над им же устроенным представлением. Он, чей возраст равен пятидесяти трем стандартным годам, коренастый, начинающий полнеть, абсолютно лысый, с маленькими глазками, посаженными близко к гигантскому носу, он, в чьем дворце живут две высокооплачиваемые любовницы, играет роль мальчика, играет роль «светского человека»: когда-то это его забавляло, как забавляет изысканная одежда или драгоценности. То была возможность отдохнуть от реалий будней, так и не позволивших ему улучшить свою внешность с помощью биоскальпа.

Но тут она спросила:

— Мы действительно собираемся напасть на итриан?

— А? — Страдание в ее голосе заставило его резко повернуть голову и посмотреть на нее. — Видите ли, торговля приостановлена, но.

— Кто ее приостановил? — Сама она, не отрываясь, смотрела куда-то вперед. Голос ее слегка повысился, а легкий испанский акцент стал более заметен.

— А кто начал большую часть неприятных инцидентов? — Оборонялся он. Итриане. Поймите, речь идет не о том, что они чудовища, но по натуре они первобытны. У них нет сильной власти, нет настоящего правительства, которое могло бы сдерживать импульсы отдельных группировок. Это и явилось главным препятствием на пути достижения взаимопонимания.

— А сильны ли были усилия достичь его. С вашей стороны? Требовательно спросила она, по-прежнему не глядя на него. — Долго ли вы пытались их достичь? Мой отец ничего мне не говорит, но все и так ясно, стало ясным с тех пор, как мы сюда переехали: разве часто штаб-квартиры флота и гражданских служб сосредотачиваются на одной и той же планете?

Ясно, что что-то готовится.

— Донна, — серьезно сказал Саракоглу, — когда флот космических кораблей может превратить весь мир в одну большую могилу, следует готовиться к худшему и принимать все возможные меры предосторожности. — Он помолчал. — Кроме того, обнаружено, что было бы неразумным оставаться в том состоянии взаимного игнорирования, в каком находятся Империя и Доминион. Вынужден сказать вам, что вы, такая юная, не представляете себе, что такое две совершенно изолированные системы. Мне очень жаль, но я вижу, что вы одержимы мыслью, будто Империя провоцирует войну с целью поглотить весь Итрианский доминион. Это не правда!

— А в чем же правда? — С горечью подхватила она.

— В том, что имели место кровавые инциденты, возникшие в результате споров о территории в различных областях.

— Да. Наши торговцы теряют прибыли.

— Это лишь деталь! Коммерческие споры — явление неизбежное. Гораздо серьезнее обстоит дело со спорами политическими и военными. Например, кто из нас проглотит Анторанито-Кроакоакский комплекс вокруг Бета Центавра.

Обе системы к этому склонны, а ресурсы его очень бы укрепили Землю.

Итриане уже получили большое подкрепление, подчинив себе Датину, и мы не хотим заполучить еще одну потенциально враждебную расу. Более того, ратифицировав эту неприятную границу, мы можем вооружаться против возможного нападения на мерсейском фланге. — Саракоглу поднял руку, предупреждая возможный протест. — Конечно, донна, Рондхунати далек и не слишком велик. Но он растет, и вооружение его тоже растет, да и идеология его неразрывно связана с агрессивными намерениями. Обязанность Империи заботиться о своих прапраправнучках.

— Почему мы не можем просто подписать договор, дать каждому возможность поделить все честно и благоразумно? — Спросила Луиза.

Саракоглу вздохнул:

— Население планеты стало бы возражать против того, что с ним обращаются как с движимым имуществом. Ни одно правительство, предпринявшее подобную попытку, не выжило бы долго. — Он махнул рукой. — Но что более важно, так это то, что вселенная хранит в себе слишком много неведомого.

Мы путешествовали сотни — в ранние времена, — а затем тысячи световых лет к особо интересным звездам. Но сколько мириад из них остаются вне поля нашего зрения? Что может случиться, когда мы обратимся к ним? Ни одно разумное правительство, человеческое ли, итрианское ли, не станет слепо протягивать руку неведомому. Нет, донна, эту проблему невозможно решить чистенько и аккуратно. Мы лишь должны как можно лучше справиться со своим незнанием. Что вовсе не означает полное подчинение Итри. Я первым выступаю за то, чтобы Итри получила право на существование, шла собственным путем, даже сохранила свои внепланетные владения. Но граница эта должна быть стабилизирована.

— Мы. Устанавливали межпланетные связи. С другими. И никаких осложнений не возникало.

— Конечно. Для чего, например, нам сражаться с братьями по водороду?

Они настолько экзотичны, что мы едва можем с ними общаться. Как гласит старая поговорка, две ловких, сильных расы всегда хотят заполучить одно и то же.

— Но мы можем с ними жить! Люди это делают. Делают поколениями!

— Вы имеете в виду Авалон?

Она кивнула.

Саракоглу усмотрел в этом шанс вернуть разговор в более спокойное русло.

— Да, здесь, конечно, есть интересные случаи, — улыбнулся он. — Как много вы об этом знаете?

— Очень мало, — неохотно призналась она. — Кое-что слышала здесь, кое-что — там, с тех пор, как приехала на Эсперансу. Галактика так огромна, и та ее крохотная частица, которую мы изучили.

— Вы могли бы получить возможность увидеть Авалон, — сказал он. — Он не так далеко, в десяти-двадцати световых годах. Я бы сам не отказался от этого. Общество там совершенно необычное, если не сказать уникальное!

— Неужели вы не понимаете? Если люди и итриане могут поделить одну и ту же планету.

— Это совсем другое дело. Позвольте мне снабдить вас кое-какими данными. Я тоже никогда там не бывал, но изучил много материала.

Саракоглу глубоко вздохнул.

— Авалон был открыт пятьсот лет назад одним из кораблей Великого Обзора, прилетевшего на Итри, — проговорил он. — Он был отмечен как потенциальная колония. Но он находился так далеко от Земли, что тогда им никто не заинтересовался. Само это название долго не упоминалось. Итри находился на сорок световых лет дальше, это так, но казался более привлекательным: богатая планета, населенная народом, с энтузиазмом шедшим навстречу новой эре и склонным к торговым связям.

Примерно три с половиной столетия тому назад человеческое общество сделало итрианам предложение. Лесотехнической лиге предстояло еще продержаться до краха не менее пятидесяти лет, но тот, у кого неплохо работали мозги, уже предвидел надвигающийся период раздора. Эти люди, под предводительством старого опытного исследователя, желали защитить будущее своих семей, перебравшись на Авалон, под протекцию Итри, которая не должна была распасться, как цивилизация техники. Итриане согласились и, естественно, некоторые люди присоединились к населению.

Потом пришли беспорядки, коснувшиеся и Итри. Результаты были неизбежны и везде одинаковы: Земля добилась мира, став Империей, Итри стал Доминионом. В то же время, держась вместе и так перенося ужас хаоса, авалоняне слились в одно целое. Именно это и требуется сегодня.

Они остановились у решетки, обвитой виноградными лозами.

Саракоглу сорвал кисть винограда и предложил Луизе. Она покачала головой. Он съел виноград сам.

Виноград был сладким и приятным на вкус, но немного странным: в конце концов, почва Эсперанса не была идентична почве Земли.

Солнце теперь скрылось, тени наполнили сад, ярким цветком расцвела на небе вечерняя звезда.

— Я понимаю, ваши планы «рекрификации» состоят в том, чтобы включить Авалон в состав Империи, — сказала Луиза.

— Да. Принимая во внимание его положение. — Саракоглу пожал плечами.

— Кроме того, люди на нем образуют значительное большинство. Я готов предположить, что они, скорее, были бы рады присоединиться к нам, а Итри не возражала бы избавиться от них!

— Должны ли мы сражаться?

Саракоглу улыбнулся.

— Мир установить никогда не поздно, — сказал он.

Он взял ее за руку:

— Не пойти ли нам в дом? Думаю, ваш отец должен скоро вернуться. Мы можем приготовить для него шерри.

Он не стал портить ситуацию, которую можно было еще спасти, и говорить ей, что уже прошли недели с тех пор, как корабль-курьер привез то, что он ждал: имперский указ, объявляющий войну Итри, ко всенародному объявлению которой и готовились губернатор и адмирал.

Глава 4

Компания против Итри требовала огромного флота, собранного из всех частей Империи. Открытых сообщений об этом не было, но отдельные слухи просочились. Однако объединения на границах увеличивались в открытую, по мере усиления кризиса, а маневры были почти непрерывны.

Двигаясь вокруг Пано по орбите в десять астрономических единиц, крейсеры класса «Планета» «Тор» и «Аиза», несли черные снаряды и торпедировали силовые экраны друг друга, пронизывая последние лазерными лучами и стараясь удержать направление удара до тех пор, пока бласт не разъест броню, производили магнитные вспышки, чье свечение порождало смертельную радиацию, маневрировали в гравитационном поле, ныряли в гипердрайвную фазу и обратно, оттачивали каждый возможный маневр, приведенный в учебниках, и даже такие варианты, которые, как надеялось верховное командование, ни в одном учебнике еще описаны не были.

Тем временем лодки «Комета» и «Метеор», по отношению к которым крейсера выполняли материнскую функцию, тоже были очень заняты.

Чтобы увеличить заинтересованность, был назначен приз. То судно, которое компьютер сочтет победителем, должно было вместе со своими помощницами отправиться на Эсперансу, где команда получила бы неделю отдыха.

Победила «Аиза».

Она послала ликующий вызов. В полумиллионе километров от нее на «Метеоре», который его капитан окрестил «Звездой-охотницей», ожил механизм.

— Наконец-то воскрес! — Воскликнул лейтенант Филипп Рошфор. — И при этом со славой!

— С незаслуженной, — усмехнулся артиллерийский офицер Ва Чау оф Синтия.

Его маленькое, покрытое белыми перьями тело склонилось над столом, который он убирал после еды. Кустистый хвост покачивался над голубой мордочкой.

— Что ты хочешь этим сказать? Незаслуженной? — Проворчал инженер-компьютерщик КПО Абдуллах Хелу, сухощавый средних лет карьерист с Хау Бразил. — В наши обязанности входит строить из себя мертвых в течение трех дней. — Теоретически лодка была уничтожена и находилась в состоянии свободного парения, ибо настоящие обломки очень осложнили бы жизнь технического персонала детектора.

— Особенно когда расклад в покер удачен? — Поддел его Ва Чау.

— Больше я с вами играть не буду, сэр, — сказал Хелу штурману. — Не обижайтесь, просто у вас слишком велик талант к насмешкам!

— Дело лишь в дате, — ответил Рошфор. — Обстоятельства есть обстоятельства! Ведь наша лодка вела себя хорошо. Как и вы в отношении денег! Так что в следующий раз и вам, и ей может повезти больше!

То была его первая лодка, его первая команда — он недавно был выдвинут на повышение за удачную операцию, и ему страшно хотелось, чтобы лодка произвела хорошее впечатление. И каким бы при данных обстоятельствах не было неизбежным поражение, это все равно причиняло боль.

Но они находились в лагере победивших и на счету у них было два корабля плюс отвлекающий маневр, что могло быть использовано как преимущество.

Теперь же им предстояло присоединиться к «Аизе», а значит отправиться на Эсперансу, где они знали достаточно хорошеньких девушек, чтобы хорошо отдохнуть в заслуженный отпуск.

Маленькая каюта дрожала и гудела от шума работающих моторов. Воздух, проходивший сквозь вентиляторы, пах маслом и сопровождающими цикличность химикатами.

«Метеор» был сконструирован для высокой акселерации, как в условиях действия теории относительности, так и гипердрайва, для точного попадания в цель торпед с водородными бомбами, а также давать команде необходимый минимум комфорта.

Космос стелился за иллюминатором во всем своем величии, пронизанный россыпью звезд, ярких, как бриллианты, собранных в ясной черноте то в серебристое течение Млечного пути, то в тусклые таинственные скопления сестер Галактик.

Рошфору хотелось сидеть, смотреть, дать своей душе возможность проникнуть в божественный храм Вселенной.

И он мог бы это сделать, лодка была полностью автоматизирована. Но лучше показать другим свою старательность и заинтересованность.

Он вернул обозреватель в то положение, в котором тот был перед получением сообщения.

Заранее записанная лекция только что началась.

Человек-ксенолог появился на экране и заговорил:

— Обладающие теплой кровью, оперением, ходячие и летающие, итриане не являются птицами. Они приносят потомство живым после четырех с половиной месяцев беременности. У них нет клюва, но есть губы и зубы. Они не являются млекопитающими. Они не имеют волос и не вырабатывают молока. Губы их развиты таким образом, чтобы кормить младенцев путем извержения. И хотя у них есть устройство, напоминающее жабры, оно рассчитано не на воду, а на.

— Ох, нет! — Воскликнул Хелу. — Сэр, разве у нас не будет времени позже, чтобы заняться этим? Один дьявол знает, сколько недель нам предстоит лежать на орбите, абсолютно ничего не делая.

— Война может начаться каждую минуту, — сказал Рошфор.

— А есть ли те, кто интересуется во время военных действий внешним видом или интимной жизнью своего противника? — Пробормотал Синтия.

Рошфор остановил ленту и огрызнулся:

— Если хотите, могу подключить к этому звук жесткого луча. Но знание врага может стать именно тем, что спасет нас, когда начнутся военные действия. Я предлагаю вам посмотреть.

— Мне, я думаю, не мешает проверить осциллятор номер три, пока мы летим не с такой уж большой скоростью.

Лейтенант улыбнулся. Он воздержался от того, чтобы сказать Синтию:

«Ты хороший парнишка! Интересно, неужели ты действительно сбежал во флот из-за ваших вечно раздраженных женщин?»

Далее он подумал так: "Система воспроизведения — половые характеристики, появление потомства — похоже, составляет значительную часть основы разумных существ. Вероятно, верным было циничное замечание насчет того, что организм — это просто молекула ДНК. Или любые химические элементы, которые наследственность может принести в этот мир. Но нет!

Церковь не поверила бы в это. Биологическая наследственность располагает, а не руководит".

— Давай-ка посмотрим, как итриане работают, — сказал он вслух, потянувшись к выключателю.

— А разве вы еще не знаете, сэр? — Спросил Ва Чау. Клочок пространства, который мы вроде бы исследуем, так и кишит различными расами. И кроме того, я был слишком занят, привыкая к своим новым обязанностям. — Рошфор хихикнул. — И готов признаться, я еще предвкушал и возможный отпуск! Включил экран. Итрианин, идущий на ногах, которые росли из его крыльев. Была довольно медленной и подпрыгивающей и явно не годилась для больших расстояний. Существо остановилось, протянуло руки к земле и утвердилось на четвереньках. Потом оно расправило крылья — и внезапно стало прекрасным! И сбоку на его теле появились продольные щели.

Когда крылья поднялись, защищающая их перистая завеса отошла назад, щели увеличились и походили теперь на пурпурные рты. Теперь существо занимало весь экран. Ткань видна была так явственно, что стала заметной каждая морщинка. Когда крылья опустились, щели снова закрылись. Лектора сказал:

«Именно это и помогает летать такому тяжелому телу при притяжении и давлении газовой оболочки, близким к земным. Итриане более чем в два раза превышают размерами самое большое из земных летающих существ. Антибраторы, накачиваемые движениями крыльев, принимают под давлением кислород и направляют его прямо в кровь. Таким образом они выполняют функцию, более или менее подобную той, какую выполняют легкие земных животных.