- Чистое дилетантство, конечно. Но пройдем дальше. Приличия требовали бы принять тебя в этом зале, но в моем скрипториуме мне будет... проще. Кроме того, - улыбнулась она, - Семурамат туда вход закрыт, пока не подрастет и не научится беречь вещи. Она чудо, но иногда надоедает до полусмерти.
      - У тебя кажется, есть еще дочери?
      Бодилис кивнула.
      - Две. Обе, конечно, сами не свои от желания познакомиться с тобой. Но Талавайр прислуживает в Нимфеуме, а Керна занята уроками в храме. Она вернется к ужину.
      - Девочки... от Хоэля?
      - Да, все три. Знак сошел на меня в царствование Лугайда, но он погиб почти сразу после этого. Талавайр в этом году выйдет из возраста весталки. Она уже выбрала себе жениха. Через год я могу оказаться бабушкой.
      - А... Керна, кажется?
      - О, ей всего пятнадцать, и она вся в учении. Собирается в младшие жрицы, когда придет время. Правда, это не исключает брака, но мужчины не слишком охотно берут в жены жрицу, которая больше времени проводит в храме, чем дома. Бывшие весталки чаще приносят обет младшей жрицы после того, как овдовеют.
      Они вышли в коридор за атриумом. Расположение комнат в этом доме напоминало дома Дахилис и Форсквилис и казалось непривычным для римлянина. Бодилис открыла дверь и пропустила Грациллония вперед. Он оказался в просторном помещении, освещенном вдобавок к свету серого дня изящными лампами. Над одной из них грелся котелок на треножнике. Оливковое масло горело почти без копоти. Рядом стояли фляги с вином и водой, стеклянные и глиняные кубки и тарелки с лакомствами. По стенам тянулись полки с рукописями. Рядом стояли миниатюрные статуэтки бегущих животных и скульптурный портрет прекрасной и суровой женщины. Большой стол в дальнем углу тоже был завален книгами, письменными принадлежностями, кистями и красками, образцами минералов и трав, раковинами. Посреди всего этого развала, положив лапу на деревянную флейту, спала кошка.
      - Присядь, сделай милость, - пригласила Бодилис. - Ты любишь разбавленное вино?
      - А что в этом котелке?
      - Настой трав. Я пью вино только за ужином, да и то немного, - Бодилис улыбнулась. - Боюсь, не смогу составить тебе компанию.
      - Наоборот. Я сам пью немного и с удовольствием попробую твоего снадобья.
      Ароматный сладкий напиток с легкой горчинкой как нельзя лучше подходил для такой промозглой погоды.
      - Значит, правду говорят, что ты ученая женщина, - заметил он.
      - Да, мне нравится узнавать новое. К тому же я люблю долгие прогулки пешком, через поля и леса, или на лодке. Только вот моя близорукость мешает.
      - Ты, кажется, работаешь над каким-то сочинением?
      - Перевожу на исанский "Агамемнона". У нас, к сожалению, мало кто читает по-гречески, а мой скромный труд даст хоть какое-то представление о гении Эсхила.
      - Где ты учила греческий?
      - Сама, по учебникам и словарям, которые мне прислали друзья. Эвкерий, христианский священник, помогает мне и поправляет произношение. Он родом из той части Италии, где говорят по-гречески. - Она с жаром продолжала: - О, Грациллоний, я так многое надеюсь узнать от тебя. Расскажи мне о народах Британии, вспомни песни и предания... о, для меня твое появление - чудо вдвойне!
      Грациллоний уставился в чашу, словно надеялся увидеть в осадке на дне свою судьбу.
      - Я рассчитывал, что сам смогу учиться у тебя, - смущенно пробормотал он. - Исанскому языку...
      - Ты уже неплохо овладел им. Хотя я могла бы расширить твой словарь. Например, мы широко используем синонимы...
      - И еще история, традиции, я хотел бы проникнуть глубже в вашу жизнь. Именно этого я жду от тебя в первую очередь.
      - Задавай любые вопросы, - вздохнула она. - Но помни, я не обладаю ни мудростью Квинипилис, ни силой воли Виндилис, ни колдовской силой Форсквилис, ни очарованием... но я сделаю для тебя все, что в моих силах.
      Грациллонию послышалась боль в голосе королевы. Он поднял глаза и увидел горькие складки у губ. "Я тупой осел! - догадался он. - Да ведь она думает, что я ничего, кроме ума, в ней не вижу. Я совсем не это имел в виду, порази меня Юпитер, ничего подобного! Но если сейчас же сказать ей, как она хороша собой, она может подумать, что мне только и нужно, что побольше женского тела".
      Он осторожно предложил:
      - Не поговорить ли нам как простым смертным? Я хотел бы получше узнать тебя, Бодилис. Расскажи о своей жизни.
      Она передернула плечами.
      - Нечего рассказывать. Со мной, можно сказать, никогда ничего не случалось.
      Грациллоний подумал, что из всех Девятерых ей легче всего было найти спасение от Колконора в своем внутреннем мире. Эта мысль оказалась для него мучительной. Он подергал себя за бородку. Щеки еще зудели, но он запретил себе чесаться. Надо продолжать беседу. Он медленно произнес:
      - Ты говорила, что твоя средняя дочь хочет остаться в храме после того, как выйдет из возраста весталки? А сама ты, когда была девочкой, мечтала о том же?
      В ее взгляде мелькнуло изумление, но Бодилис заставила себя откинуться на спинку кресла и улыбнуться.
      - Да. Знак сошел на меня, когда я была в том же возрасте, что сейчас Керна, только я всегда была угрюмым и одиноким ребенком.
      - Это... из-за обстоятельств твоего рождения? Она снова наградила его удивленным взглядом и заговорила не сразу.
      - Грациллоний, ты и в самом деле замечательный человек.
      - Нет! - он принужденно рассмеялся. - Просто офицер должен уметь разбираться в людях, - и сдержанно добавил: - Может быть, тебе неприятно говорить об этом? Я не хотел быть навязчивым.
      Бодилис наклонилась вперед и погладила его по руке.
      - Мне нечего скрывать. Дахилис, конечно, рассказала тебе, и... если боги допустят, мы много лет будем вместе, - ее взгляд заметался по комнате и остановился на женском бюсте. - Ты знаешь, что Вулфгар зачал меня от своей дочери, Тамбилис. Такова была воля Белисамы, и на Сестрах нет греха, но мне говорили, что он не мог забыть об этом, и не прошло и года, как он пал от руки Гаэтулия. Тень тех дней легла на мою мать, и только с Хоэлем она снова обрела радость жизни. Ему она родила девочку, которая стала Дахилис. Что до меня, то я росла в мрачном доме и искала убежища в книгах и дальних прогулках и... во всем, что ты видишь в этой комнате. Я мечтала отдать всю жизнь служению младшей жрицы.
      - Но стала королевой, - тихо закончил Грациллоний.
      У нее порозовели щеки.
      - Хоэль и меня сделал счастливой. Не то чтобы он обладал особой мудростью. Порой он признавался, что не может понять меня. Но он был добр и заботлив и умел доставить женщине удовольствие. И у него всегда гостили друзья, и не было конца чудесным рассказам о дальних странах и великих деяниях. Эти люди приносили во дворец морской ветер. А потом меня приняли в Доме Звезд...
      Она осеклась, глотнула воздуха и невыразительно договорила:
      - При Колконоре только Симпозиум помог мне сохранить живую душу.
      - О, дорогая, - вырвалось у него с жалостью.
      Бодилис встряхнулась и резко возразила:
      - Я не прошу милостыни, Гай Валерий Грациллоний! Несмотря ни на что, я прожила жизнь лучше, чем многие в этом мире.
      И добавила, смягчившись:
      - А теперь король - ты.
      Воцарилось молчание. Грациллоний осушил чашу и наполнил кубок неразбавленным вином. Королева не смотрела на него. Он видел, как краска приливает к ее щекам и снова отливает с каждым ударом пульса. Он знал, о чем она думает, и она знала, что он знает.
      Грациллоний откашлялся.
      - Ну, видишь ли... э-э-э... Чей это бюст?
      - Это? Бреннилис, - с облегчением отозвалась она. - Бреннилис Видящая, Бреннилис Скрывающая. Портрет древний, и хотя неизвестно, изваян ли он с натуры, мне хочется представлять ее именно такой.
      - Кто это - Бреннилис?
      - Ты не знаешь?
      - Не забывай, я жалкий невежда!
      - Ну что же, - весело сказала Бодилис. - Урок истории Иса поможет скоротать время до ужина.
      II
      Первоначальных отчетов сохранилось немного, но легенды утверждали, что мыс был открыт карфагенянином Химилко восемь с половиной столетий назад. Возвратившись на родину, он рассказал о месте, удобном для основания колонии. Карфагену для торговли с северными странами требовались дорожный пост и база флота. Британское олово, галльские меха, германский янтарь, мед, шкуры, воск, древесину, китовый зуб - все это нужно было перевозить и охранять.
      Но на таком расстоянии от метрополии отдельный пост не мог продержаться долго. Нужно было строить город, способный кормить и защищать своих жителей. В преуспевающем в ту пору Карфагене нашлось немного желающих покинуть родину, поэтому колонистов собирали по всему Средиземноморью. Среди первых поселенцев выделялись вавилоняне, бежавшие от персов, которые завоевали и уничтожили город, и египтяне, не желавшие склониться перед персидским владычеством.
      Предание говорит, что когда Химилко впервые посетил эти места, каждую ночь в его лагере гибли люди. Наконец он выследил чудовище, совершавшее убийства, и положил им конец. Логово зверя находилось в древнем кургане. И Древний Народ, кости которого покоились там, в благодарность поклялся, что поселение, основанное пришельцами, будет процветать, доколе его жители не прогневят богов, и если такое случится, море возьмет свое.
      Возможно, поэтому город был посвящен Иштар - Звезде Морей, повелевающей стихиями. Разноплеменное население города вскоре стало поклоняться ей под именем Исиды. Возник и жреческий орден, служивший богине.
      Власть далекого Карфагена мало ощущалась колонистами и сводилась в сущности к тому, что метрополия присылала своего наместника. Но по мере того, как город богател и набирал силу, богатые граждане начали роптать даже против столь легкого ярма. Примерно в то же время, когда был заложен город, пришлые кельты, побеждая коренное население и смешиваясь с побежденными, дали начало галльским племенам. Новая аристократия составлялась главным образом из захватчиков. Город, естественно, заключил союз с соседями против вторжения новых племен. Племена, населявшие окрестности города, немало страдали от войн и набегов и не отказались от военной помощи карфагенян.
      К тому времени название "Бен-Иштар" (или "Бен-Ис") превратилось в короткое "Ис".
      Город не раз осаждали враги, но богатства моря хранили его от голода и давали возможность пережить любую осаду, тем более что кельты никогда не умели долго сидеть на месте. Труднее было с водой, и потому в сознании людей источники обрели святость - да и галлы всегда почитали ручьи и реки. В маленьком сообществе все время чувствовалась нужда в рабочих руках, и жертвоприношения младенцев Баалу Мелькарту постепенно вышли из моды, а со временем и полностью прекратились. Однако пророчества и традиции сходились в том, что боги время от времени должны получать кровавую жертву.
      Постепенно устанавливалась мирная жизнь. Правда, соперничество с морской Венетой иногда приводило к стычкам на море, но с озисмиями, как называли себя потомки кельтов и Древнего Народа, установились прочные связи. Ритуалы и обычаи постепенно уподоблялись друг другу, и в речь исанцев проникало все больше галльских слов.
      В Исе со временем установилось поклонение триаде верховных богов. Иштар-Исиду чаще звали Белисамой, что означало "сияющая". Мелькарт получил имя и атрибуты кельтского бога небес Тараниса. А Лер, почитавшийся в этих местах с незапамятных времен, воплотил в себе могущество и ужас океана.
      Это не было возвращением к варварству. Вера менялась вместе с политикой. Карфаген, все более занятый борьбой с Римом, редко вспоминал о своей колонии. В конце концов влиятельные в городе роды изгнали наместника и учредили Совет суффетов, по финикийскому образцу. Идею Короля Леса заимствовали у галлов. Такой король являлся скорее символом, чем правителем, а его гибель в сражении заменила ушедшие в прошлое жертвоприношения младенцев.
      Девять Сестер были знакомы и финикийцам, и галлам. Все они были дочерями и внучками королев, хотя отцами могли быть и простые люди. Девочки принимали святые обеты в возрасте семи лет и должны были оставаться весталками до восемнадцати. Жили они обычно дома, но посещали школу при храме, а достигнув определенного возраста, должны были отдавать дни и ночи религиозным службам в городе и Нимфеуме. После восемнадцати девушки могли свободно распоряжаться своей жизнью - если только не были прежде того отмечены знаком. Тогда они становились супругами короля и галликенами. Третье поколение девочек освобождалось от всех обязательств, потому что кровь Воплощенного Тараниса в них истощалась.
      Принцесса, закончившая срок служения весталки, могла принести новый обет и стать младшей жрицей. Храм набирал желающих стать жрицами и среди способных молодых горожанок и давал им обучение в соответствии с проявленными дарованиями, но никогда никто из них не был отмечен знаком.
      Исанцы считали службу весталки божественной привилегией. Она приносила и земные блага. Девушки получали превосходное образование и щедрую стипендию. По истечении срока каждой выдавалось пособие золотом и добром в приданое или для начала самостоятельной жизни, если девушка не собиралась замуж. Храм от этого не беднел, так как его богатства постоянно пополнялись за счет земельных владений, вкладов и приношений.
      Ис жил торговлей. Городские земли были скудны, и хотя море щедро кормило всех, горожане стали искусными ремесленниками, изделия которых высоко ценились иноземцами. Заезжие купцы привозили в город свои товары. Когда Рим засеял солью развалины Карфагена, Ис этого почти не заметил... хотя кое-кто пролил слезу.
      Сотню-другую лет после этого город процветал. Он не страдал имперскими амбициями, не стремился расширять свое влияние за пределы окрестных земель и близлежащего острова Сен. Его флот был невелик, но отлично справлялся с обязанностями по конвоированию купеческих судов и обороне - а при нужде галликены могли вызвать бурю. Исанские суда вели торговлю по всему Северу, и повсюду возводились мануфактуры, мастерские и пакгаузы, славились исанские поэты, художники, сновидцы и маги.
      А море, в лоне которого лежал город, все наступало...
      Венеты постоянно причиняли беспокойство, и город охотно оказал помощь Юлию Цезарю, который вел с ними войну. Сокрушив врага, великий римлянин лично посетил Ис.
      События того времени скрыты от глаз потомков. Галликену Бреннилис посетило пророческое видение, и она каким-то образом сумела завладеть умом скептичного и упрямого римлянина. Он выставил одного из своих легионеров против Короля Леса, и его молодой любимец сразил противника и таким образом принес жертву от лица Цезаря. Остальное покрыто вечным молчанием, ибо Белисама открыла пророчице, что для Иса наступает новая эра. Исанские архивисты предполагают, что именно по этой причине Цезарь ни разу не упоминает в своих воспоминаниях о посещении города.
      Как бы то ни было, Ис сделался союзником Рима, платил умеренную дань, принимал префекта, пользовался преимуществами римского мира, а в остальном продолжал жить своим обычаем.
      Романизация Арморики несомненно оказала влияние и на город. В целом это влияние было благотворным. Более того, Рим спас город от разрушения. Видение Бреннилис предупреждало, что уровень моря будет продолжать подниматься, и если не принять меры, город в конце концов окажется под водой. Покидать мыс, отлично защищенный двумя возвышенностями по сторонам, означало отдаться на волю соседних племен. А между тем жители уже вынуждены были покидать прибрежные районы.
      Бреннилис, разумно правившая Исом весь срок своего призвания, в старости сумела заручиться помощью Августа Цезаря. Он прислал в город лучших инженеров, и они возвели дамбу, стеной вставшую на пути моря. Римляне возвели и другие постройки, но именно за строительство стены город удостоил их триумфа.
      Их труд был нелегок. Приходилось бороться не только с морем, но и с людьми. Римляне встретили смехом указания Бреннилис о необходимой высоте стены - при них приливы ни разу не достигали такого уровня. К тому же они не понимали, почему им не использовать для строительства прочный бетон. Только убедившись, что волны раз за разом губят их работу, и потеряв нескольких человек, они смирились и выложили стену сухой кладки из безупречно обтесанных плит песчаника. Они так подогнали их друг к другу, что в щели нельзя было просунуть и лезвия ножа, но так и не узнали, в чем причина неудач с бетоном.
      Но Бреннилис и Сестры знали. Лир открыл им в видениях: он желает, чтобы Ис оставался заложником моря, на случай, если его жители обратятся к новым богам. Он позволил возвести стену, но только из такого материала, который был подвластен его могуществу и не помешал бы покарать отступников.
      Ворота не были упомянуты в пророчестве, но портовому городу без них было не обойтись. Обитый бронзой дуб десятилетиями противостоял соленой воде. Иногда створки приходилось заменять. Это делалось в дни низкого прилива при мертвом штиле, и несколько часов напряженнейшей работы завершались трехдневным празднеством.
      Со временем Покрывало Бреннилис все прочнее скрывало Ис от мира. Видение открыло королеве, что боги Иса ревнивы и высокомерны и не позволят своему народу склонить слух к новым богам. И вот богатый и прекрасный город затерялся. Хроники, в которых упоминалось о его существовании, подвергались тысяче опасностей. Они терялись, сгорали в пламени пожаров, попадали в руки воров и исчезали бесследно. Та же судьба грозила и копиям. На удивление немногие из римских писателей вообще вспоминали об Исе.
      Отчасти это могло объясняться тем, что город вернул себе автономию. За данью посылали все реже, а Септимий Север и вообще снял ее в награду за помощь, оказанную Исом против его соперника Альбия.
      Но город не был закрыт от мира. Бури, потрясавшие Империю, неизбежно тревожили Ис. Нарушались торговые пути, скотты и саксы грабили корабли и прибрежные поселения, варвары продвигались все дальше на запад, провозвестники Христа уводили людей из храмов отеческих богов. Галликены чувствовали, что кончается и этот век. Что принесет им новое время? Этого никто не знал. Ис, подобно обитателям моря, затаился в своей раковине и ждал.
      III
      В спальне, при свете свечей, возраст Бодилис выдавало только зрелое тело. Женщина с улыбкой повернулась к Грациллонию и прошептала:
      - Чем же мне порадовать тебя?
      ...Она отвечала ему движениями бедер, рук, тихими вскриками, и в каждом ее движении была мысль о нем, не о себе. Засыпая на рассвете, она тихо выдохнула:
      - Молю богиню, чтобы возраст не помешал мне родить от тебя дитя.
      Глава двенадцатая
      I
      Ветер с запада принес туман и улегся. Мгла же продолжала сгущаться. "Оспрей" тихо качался на волнах, глаза, нарисованные на носу судна, были так же слепы, как и глаза людей на борту. С бака едва можно было различить корму, а верхушка мачты скрывалась в тумане. Даже звуки казались приглушенными. Слышались только удары волн о борта, да шумно билась в трюме живая рыба, скрипели уключины, и смутно доносился издалека - не разберешь, с какой стороны - рокот прибоя.
      Маэлох поплотнее запахнул кожаную куртку и отправился на корму, оставив четверых гребцов управляться, как сумеют. Единственный парус смэка бессильно обвис на рее. В сырой мгле не видно было даже пара от дыхания, а ведь холод пробирал до костей. Кормчий выплыл из тумана серым призраком, и только в двух шагах Маэлох разглядел наконец его мокрую бороду и сведенное усталостью обветренное лицо.
      - Как дела? - окликнул Маэлох. - Сменить?
      Усун пожал плечами.
      - Команде хуже приходится. Может, мне поменяться с кем-нибудь из гребцов?
      - Нет. В открытом море всего и дела, что двигаться, давая тебе править, а вот если нас вынесет на отмели или к рифам, тогда им придется поработать. Но тогда нам нужней будет свежий кормчий. Я хотел сам сменить тебя, а ты пока побудь на баке впередсмотрящим.
      Усун устало оперся на кормило.
      - Если ты, умевший найти дорогу в слепой ночи, сбился с пути...
      - В этом киселе всякий потеряет направление, - огрызнулся Маэлох. Если Лер задумал покончить с нами, он мог бы, по крайней мере, послать честный шквал!
      - Ты обезумел! - ужаснулся Усун. - Давай лучше пообещаем принести Ему жертву, если Он пощадит нас.
      - Он получил своего петуха, когда мы выходили в море.
      - Я... я дам обет Эпоне...
      - Давай, давай, - презрительно усмехнулся Маэлох. - Что до меня, то я держусь обычая предков и не стану заискивать перед богами.
      Усун отшатнулся. Перевозчики Мертвых славились своим высокомерием. Причиной тому были не только многочисленные привилегии, которыми они пользовались, но и то, что ради своего города они осмеливались взглянуть в лицо незнаемому. Однако даже Усун, сам ходивший на Сен с грузом бесплотных душ, считал, что гордыня капитана завела его слишком далеко.
      Маэлох же набрал в грудь побольше воздуха и рявкнул:
      - Эй, там, слышишь меня? Эгей! Вот он, я! Можешь меня утопить, но только помни - мой старший сын еще мальчишка. Долго тебе придется ждать, пока он принесет тебе первую жертву. Подумай хорошенько, о бог!
      Туман заглушил его крик. Зато яснее стал шум прибоя, и опытное ухо уловило в нем плеск, какой издают волны, разбиваясь о скалу. Двое гребцов сбились с ритма. Судно вильнуло, и Усун всей грудью налег на кормило. Он беззвучно шевелил губами.
      У самого борта что-то шумно плеснуло. В темной воде забелела пена, и показался тюлень. Он еще пару раз шлепнул по воде задними ластами, держась у самой лопасти рулевого весла, потом поднял голову. В лицо Маэлоха взглянули большие, полные ночи глаза.
      Шкипер на мгновенье застыл, его пробрала дрожь. Наконец он обернулся к кормчему и еле слышно проговорил:
      - Правь, куда я скажу.
      Он зашагал вперед, крича в полный голос:
      - Весла на воду. Греби веселей. Мы идем к дому!
      Когда он выбрался к форштевню, тюлень уже обогнал судно и почти скрылся в клубах серой дымки. Маэлох увидел, как животное подпрыгнуло и повернуло вправо.
      - Право руля! - скомандовал шкипер. - Налегай, налегай! Не жалейте сил, лодыри, если хотите увидеть берег!
      Моряков охватила жуть, но, не зная, что она предвещает, люди все же повиновались команде. Гребцы раскачивались на скамьях, шумно выдыхали. Весла вспенивали воду.
      - Так держать, - крикнул Маэлох. Тюлень плыл вперед.
      Слева гремел прибой. На краю видимости оскалились мокрые скалы, но "Оспрей" шел по чистой воде. "Неужели Волчица? - мелькнуло в голове у Маэлоха. - Тогда нас ждет нелегкая работенка". Тюлень вильнул влево.
      - Лево руля! Налегай, налегай, налегай! Так держать!
      Под веслами пенилась, закручивалась воронками и шумно вздыхала вода.
      ...Солнце, должно быть, уже уходило за горизонт, когда они завидели впереди берег, туманный, но настоящий. Южная оконечность мыса Рах. Изнемогая, они провели потрепанное судно к родной пристани и причалили в Призрачной бухте. Только теперь люди осмелились радостно зашуметь. Весла втянули внутрь и со стуком уложили вдоль бортов. Моряки соскочили на твердую землю, поймали концы и закрепили их за железные кольца, вделанные в камень. Бухты каната, вывешенные за борт, ударились в причальный брус.
      Маэлох медленно поднял руку в прощальном жесте, уронил ее и долго смотрел вслед уплывающему тюленю.
      К нему подошел Усун. Какое-то время оба стояли молча. Туман, казалось, еще сгустился. Или это солнце садилось? Но в полумраке виднелась пара стоявших в бухте рыбацких смэков у полускрытой приливом полоски гальки, с поднятыми на шестах сетями. Вверх по склону уходила тропинка, выводившая на дорогу от маяка к Ису. Наверху мгла казалось темнее. Там стояла кучка глинобитных хижин - деревушка, известная под названием Пристань Скоттов. Все было тихо. Озноб пробирал до костей.
      - Команде ночевать на борту, - заговорил наконец Маэлох. - С утра надо приготовить улов к отправке на рынок. - Из его людей только он и Усун жили здесь же, в бухте, среди других шкиперов, таких же заносчивых, несмотря на бедность. Здешние жители считались в городе немного странными, потому что мало интересовались делами города и Братства Рыбаков, предпочитая держаться особняком. - Но я пошлю мальчишек сказать вашей родне, что мы причалили благополучно.
      - Как нам это удалось? - прошептал один из моряков.
      - Я не знаю.
      - Ты... Перевозчик Мертвых... не знаешь?
      - Для меня тайна и то, что происходит в эти ночи, - сухо отвечал Маэлох. - Вы слышали рассказы о том, что умершие галликены могут принимать облик тюленя и дожидаться, пока те, кого они любили, тоже отправятся на остров Сен? Я не знаю, правда ли это, но когда появился тот тюлень, я понял, что должен следовать за ним. Доброй ночи!
      Он повернулся спиной к причалу и побрел домой. Дома его ждала жена Бета в окружении ребятишек и с неродившимся еще младенцем во чреве. Ради него она решилась потревожить Белисаму, Владычицу Морей, и тайными знаками воззвать к Тем, о ком рыбачки никогда не рассказывают своим мужьям.
      II
      Иннилис пришла навестить Виндилис солнечным днем, однако в доме было сумрачно и тихо.
      - Добро пожаловать, - сказала старшая королева с улыбкой, которая нечасто освещала ее сухие черты, и взяла Иннилис за руки. Слугам она кинула: - Нам надо поговорить наедине. Никого не допускать.
      - Ни в коем случае, госпожа, - с поклоном ответил слуга. Он не первый раз получал подобное распоряжение. Обе королевы были дочерьми Гаэтулия, и их взаимная привязанность, несмотря на несходство характеров, никого не удивляла. Да и в любом случае не подобает подвергать сомнению поступки Девятерых или любопытствовать на их счет.
      Виндилис прошла вперед. Иннилис с трудом поспевала за ее быстрыми шагами. Они прошли через атриум, старинные росписи которого королева заменила черно-белым геометрическим орнаментом, в комнату, которую Виндилис называла "думной". Свет, лившийся сквозь свинцовые стекла, освещал скудную обстановку: стол, несколько стульев, широкую кушетку, обитую красной материей. В нише стояла статуэтка Белисамы, на полочке внизу - лампадка и ветки вечнозеленых кустарников. На столе приготовлена легкая закуска.
      Иннилис поклонилась богине и осенила себя священным знаком. Помедлив, Виндилис повторила ее жест. Статуэтка не внушала мысли о суровости божества. Она представляла Белисаму в облике Дикой Охотницы - с разлетевшимися волосами и с копьем в руке она вела за собой сквозь ночь души женщин, скончавшихся при родах.
      Виндилис повернулась к сестре и, обняв ее, поцеловала в губы.
      - Как это было? - ее голос помимо воли прозвучал сдавленно.
      - О, я... - Иннилис отвела взгляд. Ее пальцы, хрупкие, как стебли тростника, сплелись в тугой замок. - Он не был жесток. Просто он не понимает... - и добавила торопливо: - Прости, что я пришла так поздно. Трое одновременно обратились ко мне за помощью.
      - И ты не могла отказать им, - мягко согласилась Виндилис. - Как обычно. Присядь, давай я налью тебе вина. Это сладкое нарбонское, ты его любишь. - Когда она наклонилась над столом, в ее черных волосах блеснула седая прядь. - В чем там было дело? Больные?
      - Двое, - Иннилис немного оправилась. - Одного я уже лечила. У него снова отеки. Я дала ему отвар наперстянки, он помогает в таких случаях. Но у бедняги слабость, а ведь ему нужно зарабатывать на жизнь. Я думаю, скоро храм должен будет оказывать помощь ему и его семье.
      - Не слишком ли ты мягкосердечна? - заметила Виндилис. - Но продолжай рассказ. Беседа приносит облегчение душе. Я, как врач, прописываю тебе лечение разговором.
      Иннилис покачала головой и нетвердой рукой поднесла к губам кубок.
      - Второй случай тяжелее. У девочки жестокая лихорадка, и никто, в том числе и я, не может понять причины. Я ничего не могла сделать, кроме как дать ей отвар ивовой коры, чтобы сбить жар, и воззвать к Матери.
      - Если кто из нас и способен еще исцелять прикосновением, то это ты, Иннилис. Тебя Она еще слышит.
      Юная жрица покраснела.
      - Я не достойна. Но я молю Ее о помощи... Третий был умирающий старик. Он просил моего благословения.
      - Твоего!
      - Но ведь это просто утешительный ритуал.
      - Именно поэтому совершать его должна та, кто всеми любима.
      - Я... я провела довольно много времени у его ложа. Это-то меня и задержало. У меня с собой была арфа, и я спела ему несколько любимых песен. Как жаль, что у меня нет голоса!
      Виндилис, опершись подбородком о кулак, смотрела на младшую сестру. Четырнадцать лет служения мало изменили ее, и с виду она оставалась все той же тринадцатилетней девочкой, которая в царствование Хоэля была отмечена знаком. Кто бы мог сказать, глядя на нее, что она уже выносила дочь? Маленькая, легкая, с кожей бледной, как слоновая кость, со вздернутым носиком и всегда полуоткрытыми, словно в удивлении, губами. Если ритуалы не требовали сложной прически, она распускала волосы каштановой волной по спине, словно простая девушка. На шафранно-желтом платье не видно было ни одного украшения.
      Виндилис, в своем серебристо-черном одеянии с подвеской в виде головы Горгоны, церемонно подняла кубок.
      - Выпей еще, милая. Я понимаю, что тебе нелегко рассказывать о вчерашнем.
      Ресницы маленькой королевы затрепетали, по тонкой коже пробежала волна краски.
      - Там... и нечего рассказывать, - с запинкой выговорила она. - Он был... любезен, сказал, что сожалеет, что не мог раньше засвидетельствовать мне уважение, и... - голос сорвался.
      - И что же? - резко спросила Виндилис.
      Иннилис беспомощно всплеснула руками.
      - Что? Разве я знаю, как говорить с мужчиной? Мы оба старались, но то и дело возникали паузы, и ужин был просто спасением. Потом он предложил... а что еще было делать? Говорю тебе, он не желал меня обидеть.
      Виндилис вздохнула, задумалась, потом твердо опустила кубок на стол и спросила:
      - Не рассказать ли сначала мне о себе?
      Иннилис безмолвно кивнула, не поднимая глаз. Виндилис откинулась назад, закинула ногу на ногу и нахмурилась, припоминая подробности. Затем бесстрастно начала рассказ.
      - Итак, он появился в назначенный час, вскоре после полудня. Раньше, чем он пришел к тебе, но мы знали, что нам многое нужно обсудить.