1

Панигпак сказал, что нужно дождаться, пока выпадет снег, тогда можно будет построить иглу. Ждать пришлось недолго. Три дня и три ночи шаман постился. Затем он в одиночку ушел в горы. Иннуиты тем временем построили большое иглу, в котором могли свободно поместиться все иннуиты племени. Пол и стены в иглу покрыли моржовыми и тюленьими шкурами, на возвышении вроде лежанки, которое находилось напротив входа у дальней стены, постелили шкуру белого медведя.

Вечером, когда стемнело, все иннуиты собрались в иглу. Трижды они громко позвали шамана по имени. На третий зов он пришел.

— Зачем вы здесь? — спросил Панигпак. — Я ничего не могу для вас сделать. Я всего лишь глупый старик и обманщик. Ну ладно, коли уж вам так хочется, попробую подурачить вас своими нехитрыми фокусами.

Он забрался на лежанку, покрытую медвежьей шкурой, и разделся донага.

Все иннуиты тоже были голыми, кто с ног до головы, кто только до пояса. В иглу стояла невыносимая жара. От жировых светильников шел мягкий свет, глаза у иннуитов ярко блестели. Шум их дыхания то нарастал, то стихал, подобно прибою. Шаман уселся на лежанке. Один из иннуитов — его звали Улугаток — крепко связал ему руки и ноги. Веревки глубоко врезались в тело, Панигпак заохал от боли, но ничего не сказал.

Улугаток, который был помощником шамана, принес и положил на лежанку бубен и сухую жесткую тюленью шкуру. Затем Улугаток вернулся на свое место на полу.

— Задуйте светильники, — велел он. — Оставайтесь там, где сидите, что бы ни случилось. Тот, кто сейчас приблизится к нему, тотчас умрет.

Черной завесой упала тьма. Из светильников остался гореть лишь один жалкий огонек, в его слабом свете шамана невозможно было видеть. И Панигнак запел. Он пел тонким высоким голосом, и, постепенно набирая силу, ритмичная песнь становилась все громче и громче, мерно гремел бубен, сухо шуршала тюленья шкура. Эти звуки неслись словно отовсюду, с разных сторон, то они раздавались где-то над самой землей, то доносились откуда-то сверху. Иннуиты подхватили песнь шамана, и песнь подхватила их, завладела ими безраздельно, заставила забыть обо всем на свете. Иннуиты отрешенно раскачивались из стороны в сторону, катались по полу, завывали, визжали, вскрикивали. Эяну и Тоно также захватило общее безумие, потому что даже они, дети морского царя, наделенные волшебной остротой зрения, не видели куда исчез шаман.

А Панигпак исчез. Нескончаемая песнь разливалась все шире, гремела все громче, иннуитами овладевало все большее исступление, нараставшее с минуты на минуту и, казалось, не имеющее предела.

Брат и сестра догадались, что шаман-ангакок сейчас совершает странствие в подземное царство, спускается все глубже и глубже вниз, в глубочайшие глубины Вселенной, глубже морского дна. Он миновал на своем пути страну мертвых и пучину хаоса, пространства, где происходит вечное круговращение ледяного диска, где вечно кипит на огне огромный котел, полный тюленьих туш. Он достиг того места, где сидит огромный, больше белого медведя, сторожевой пес, который с устрашающим рычанием бросается на чужака, осмелившегося вторгнуться в его пределы. Он перебрался через бездонную пропасть, пройдя над ней по острому лезвию ножа. И вот, одолев этот путь, он предстал перед свирепой одноглазой Седной, Матерью моря.

Всеобщее безумие достигло апогея, казалось, вот-вот настанет конец света, как вдруг помощник шамана громко провозгласил:

— Тишина! Тень зреет!

Улугаток назвал шамана тенью, поскольку в подземном царстве, которое запретно для живых, могут находиться только тени. Говоря о том, что тень зреет, он, очевидно, имел в виду ее приближение. Эта предосторожность была необходимой: ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы о странствии шамана узнали злые духи, ибо в противном случае они насмерть поразили бы дерзкого пришельца, который посмел вторгнуться в их мир. Улугаток погасил последний чуть теплившийся огонек — духи могли убить шамана, если бы кто-нибудь увидел его, прежде чем он вернется в свою кожу, которую снял с себя, отправляясь в странствие.

В непроглядной тьме все быстро закружилось, поплыло, легко заскользило куда-то под бушующим ветром, шум которого гулко разносился где-то вдалеке, в невидимом небе. И вдруг снова зажужжал бубен, зашуршала сухая тюленья шкура. Помощник шамана затянул долгое магическое песнопение, слова которого были известны во всем племени ему одному.

Эта песнь должна была принести иннуитам успокоение. Улугаток пел, и постепенно волнение людей улеглось, крики стихли, только плакали перепуганные дети.

Послышался усталый голос шамана:

— Нынешней зимой двое из нашего племени умрут. Зверя и рыбы будет в изобилии. Весна и лето принесут тепло. Соседи уйдут. У меня есть известие и для наших гостей, но я сообщу его позже, когда мы с ними останемся одни. Все.

Кто-то из иннуитов, спотыкаясь в темноте о ноги сидевших на полу, пробрался к выходу. Через некоторое время он вернулся с огнем и зажег светильники. Шаман сидел на медвежьей шкуре, руки и ноги у него по-прежнему были связаны. Улугаток развязал веревки. Панигпак без сил повалился навзничь и довольно долго лежал неподвижно, ничего не видя вокруг. Затем он посмотрел на стоявших перед ним людей. Заметив среди иннуитов Эяну и Тоно, он слабо улыбнулся:

— Все — обман, — пробормотал Панигпак. — Заморочил всех, и больше ничего. Я старый обманщик. Нет у меня никакой мудрости.

У иннуитов было не принято обсуждать камлание после того как оно закончилось И сам Панигпак — он уже отдохнул и подкрепился мясом — незаметно, чтобы не привлекать внимание ивнуитов, разыскал в поселке Тоно и Эяну. Втроем они спустились на берег моря.

День был ясный и холодный. Солнце лишь мельком взглянуло на землю и сразу же покатилось вниз к далекому южному горизонту. Под его лучами ярче выстулили серо-стальные тени двух айсбергов, которые величаво плыли по порю. Вдоль берега, следуя его извилистой линии, пролегла широкая полоса льда, однако ступить на него было нельзя — лед был слишком тонким. Там суетились чайки, чьи крики долетали к троим, стоявшим на засвеженной прибрежной гальке.

— Она живет в глубинах, которые лежат ниже моря, и ничто в морских водах не может от нее укрыться. — Панигпак произнес эти слова более торжественно, чем ему хотелось — Она хорошо осведомлена и о судьбе вашего племени, Тоно и Эяна. Очень трудно было, насилу упросил ее рассказать. Большого труда стоило и уговорить ее пригнать к нам тюленей в такое время, когда зверя мало и охотники часто возвращаются с пустыми руками. Хозяйка моря не дружелюбна.

Настало молчание. Тоно обнял шамана за плечи. Эяна потеряла терпение и, резко отбросив назад длинные рыжие волосы, спросила:

— Так где же отец?

Морщины на лице шамана стали словно еще глубже. Он отвернулся и, глядя куда-то вдаль, тихо ответил:

— Я не совсем понял. С вашим племенем случилось что-то такое, что встревожило даже Седну. Вы должны помочь моему неразумному языку, если хотите понять больше, чем я могу сказать. Так вот, знание Седны не распространяется на мир твердой земли, но несмотря на это она знает имена многих стран, которые лежат на морских берегах. Я думаю, Седна узнала их имена от погибших моряков. Я запомнил название стран, все до единого. Тот, кто побывал у Седны, до конца жизни помнит все, что видел и слышал в ее дарстве. Названия стран и земель, которые я услышал, ничего не говорят мне, ничтожному, но вам в них, наверное, откроется многое.

Тоно и Эяна внимательно выслушали все, что рассказал шаман, и расспросили его о некоторых подробностях. В конечном счете судьба народа лири начала проясняться. Их племя получило в свое распоряжение корабль. По-видимому, они захватили его где-то в Норвегии, потому что именно там началось плавание. Корабль пошел в Маркландию или Винландию. От гренландских поселенцев Тоно и Эяна, как ни старались, так и не смогли узнать, где расположены эти земли, норвежцы слышали только, что обе страны лежат где-то далеко к западу от Гренландии.

Корабль Ванимена попал в шторм. Как предположил Тоно, это был тот самый шторм, что жестоко потрепал когт «Хернинг», который, в сущности, легко отделался, потому что шторм лишь задел его своим крылом. Корабль Ванимена выдержал неимоверно тяжелую борьбу со штормом н не пошел ко дну, но его отнесло назад к берегам Европы. Благодаря урокам отца, который многому учил своих детей, Тоно и Эяна неплохо разбирались в географии и сразу поняли, что Ванимен повел корабль в Средиземное море. Название страны, у берегов которой закончилось плавание, было детям Ванимена незнакомо. Где-то в тех краях следовало вести дальнейшие поиски. Из того, что рассказал шаман, брат и сестра поняли, что народ лири подвергся нападению с моря и спасся на берегу.

То, что было известно Седне о дальнейшей судьбе племени лири, вызвало смятение и страх. По-видимому, все, оставшиеся в живых, не покинули страну с незнакомым названием, потому что, как было известно Седне, лири часто плавали в море возле берега, всегда поодиночке или вдвоем-втроем, но не задерживались в море надолго, а вскоре возвращались на сушу. Затем в течение долгого времени к Хозяйке моря не поступало никаких сведений о лири, когда же они снова появились в поле зрения Седны, что-то в них изменилось, лири были уже не теми, что прежде. Что именно появилось в них нового, Седна не могла объяснить, но произошедшая перемена вызывала у Матери моря самые дурные предчувствия.

Тоно помрачнел.

— Плохо!

— Может быть, вовсе нет, — возразила Эяна. — Может быть, они как раз прекрасно устроились и наслаждаются жизнью в новом доме, где-то в этой — как ее? — Хорватии.

— Мы должны разыскать отца. Тогда все выяснится. И тут нам без помощи людей не обойтись.

— Конечно. Да мы ведь так или иначе должны сначала вернуться в Данию, чтобы узнать, какая судьба ждет нашу сестренку.

Панигпак устремил на брата и сестру внимательный взгляд маленьких глаз, которые за долгие годы его жизни многое повидали и знали цену горю.

— Может быть, и я сумею кое-чем вам помочь, — негромко сказал шаман.

Стояла безветренная ночь. Агатово-черный небесный свод был усеян звездами, все небо от края и до края пересекал серебристый Млечный Путь. Отраженный снегами свет звезд поманил из дома ту, кого раньше звали Бенгтой Хаконсдаттер, норвежскую женщину, ныне принявшую эскимосское имя Атитак, Легким шагом шла она под склонами холмов вдоль долины. Волчий мех, из которого быласшита ее парка, надежно защищал от мороза. Когда Бенгта говорила, пар от дыхания клубился пушистым белым облаком. В глубокой тишине раздавался лишь скрип снега под ногами и ее голос:

— Неужели вам нельзя побыть у нас еще немного? Мы были бы рады, если бы вы остались. И совсем не потому, что вы с таким удивительным умением ловите для нас рыбу и охотитесь на тюленей. Просто потому что вы — это вы.

Шедший рядом с Бенгтой Тоно вздохнул:

— У нас есть родные. Они теперь далеко. Может быть, у них беда. Мы по ним скучаем. Вы обещали дать нам каяки, так что мы поплывем гораздо быстрее, чем если бы у нас были только наши собственные силы, но даже на каяках плавание займет несколько месяцев. Не забывай, что в пути нам нужно будет охотиться и отдыхать, придется, наверное, бороться с неблагоприятным ветром. После той истории с Тупилаком мы прекрасно отдохнули в вашем племени. Честно говоря, мы тут пробездельничали гораздо больше, чем нужно было для восстановления сил. Скоро у иннуитов пойдут об этом толки. Если мы не тронемся в путь теперь, то вряд ли успеем добраться домой до весны.

Бенгта окинула взглядом его короткую блестящую тунику из рыбьей чешуи и, взяв за руку своей рукой в меховой рукавичке, спросила:

— Тогда почему же вы пробыли у нас столько времени? Эяна не любит подолгу сидеть на одном месте. Из вас двоих именно ты настоял на том, чтобы пожить у нас подольше.

Они остановились. Тоно обернулся, заглянул в лицо Бенгты под меховым капюшоном и погладил ее по щеке.

— Из-за тебя, Бенгта.

Все это время Тоно жил в доме Миника как один из членов его семьи.

Миник с радостью предоставил ему жену. Тоно и Бенгта расставались лишь тогда, когда всем без слов становилось ясно, что она должна, разделить ложе с супругом, а Тоно с первой женой Миника Куяпикасит, чтобы та не чувствовала себя обиженной.

Эяна вела себя не как женщина, а как самый настоящий охотник, нападая то на одну, то на другую семью, и не пропустила ни одного иннуита во всем стойбище, как будто на нее нашел какой-то стих.

Бенгта чуть слышно сказала:

— Все было так чудесно. Ты уходишь, но ты вернешься?

Тоно отрицательно покачал головой:

— Едва ли.

Бенгта опустила глаза.

— Сердце водяного… — Она снова посмотрела на него. — Но что же ты во мне-то нашел? То, что я больше похожа на женщин твоей расы, чем любая из женщин иннуитов? Это ничего не значит, в Европе все женщины белые.

— Но мало таких красивых, как ты, Бенгта.

— Кажется, я понимаю, в чем тут причина, хоть ты сам, наверное, не…

— Она замолчала.

— Что?

Бенгта тряхнула головой.

— Нет, нет, ничего… Просто обмолвилась. — Она повернулась лицом к морю. — Пойдем домой.

Снег под ногами громко заскрипел, точно вскрикнул.

— Что ты хотела сказать? — Голос Тоно стал суровым.

— Ничего, правда, ничего.

Он сжал ее локоть. Даже сквозь плотный мех она почувствовала железную хватку и поморщилась от боли.

— Говори!

Бенгта вздрогнула, увидев, как блеснули его оскаленные зубы.

— Я подумала… подумала, что из всех женщин здесь нет никого, кроме меня, кто был бы похож на Эяну. У вас с ней впереди долгий путь, никого, кроме нее, рядом не будет… Прости, Тоно! Конечно, это не правда.

На его лицо уже вернулось спокойное выражение, голос опять стал ровным:

— Тут не за что просить прощения. Разве ты сказала что-то оскорбительное? Мы же бездушные твари…

Он вдруг резко остановился, с улыбкой привлек к себе Бенгту и поцеловал нежно, как еще никогда.

Потом, лежа рядом с ним в темной юрте, Бенгта прошептала:

— Пусть у меня родится ребенок. Это будет твой ребенок, Тоно, я знаю.

Миник мне дорог, я и от него хочу иметь детей, но пусть божества иннуитов подарят мне это дитя в память о моем Тоно.

День убегал, спеша в укрытие тьмы. Для Тоно и Эяны ночной мрак не был непроглядным, они видели ночью не хуже, чем днем, но в море вышли еще до наступления сумерек, поскольку иннуиты пожелали их проводить, Все племя собралось на берегу, а пока держал лед, люди шли за братом и сестрой, которые несли каяки. Позади лежали заснеженные белые поля и холмы, лишь кое-где темнели скалы. Впереди же было шумное взволнованное море. Ветер гнал тучи по низкому небу.

Панигпак оставил позади всех иннуитов и подошел на край льда, где стояли брат и сестра. Шаман держал в ладонях маленький, диаметром около полутора дюймов, костяной диск е загнутыми краями. В кружке было проделано отверстие, в которое был пропущен шнурок из тюленьей кожи.

— Вы оказали нам неоценимую помощь, — сказал Панигпак. — Тоно разрушил Тупилака, которого я, старый дурень, создал. Тоно вселил страх в сердца наших врагов. Теперь мы живем мирно, не зная вражды. Эяна… — Тут старик покачал седой головой, усмехнулся, затем строго поглядел на девушку. — Пускай я слишком стар и ни на что не гожусь, Эяна, только и могу сидеть в одиночестве среди снега и льда, но меня будут согревать воспоминания о тебе, Эяна.

— Ты излишне высоко ценишь наши скромные заслуги, — сказал Тоно, а Эяна коснулась губами лба шамана. Она заранее попросила Тоно быть с мы помягче, сказав, что Панигпак — чудесный славный старик.

— Между друзьями не должно быть счетов, — ответил Панигпак. Если бы ему не приходилось раньше иметь дело с норвежцами, он не знал бы что сказать на прощанье. — Вот мой прощальный подарок.

Шаман протянул Тоно костяной кружок. Принц лири положил его на ладонь и стал разглядывать. На желтоватой кости был вырезан тонкий рисунок с зачерненными линиями — птица с черной головой и изогнутым клювом парила, раскинув крылья, под восходящей полной луной. Когда Тоно притронулся к прохладной внутренней поверхности костяного диска, он вдруг почувствовал, как по всему телу пробежала дрожь, точно он прикоснулся к некоей жуткой тайне.

Эяна также кончиками пальцев притронулась к диску, после чего сказала:

— С этой вещицей следует обращаться осторожно. Ваше колдовство иного рода, нежели наше. Что ты нам скажешь об этой вещи?

— Она вобрала в себя глубочайшее колдовство. Чтобы сотворить этот волшебный амулет, пришлось до крайнего предела напрячь мои жалкие силы, — добродушно сказал шаман. — Для начала я разрушил пирамиду из камней над телом моего умершего отца и взял кусочек от его черепа.

Нет, нет, отец ничуть не рассердился, даже, наоборот, ему в царстве теней было приятно, что он может кому-то помочь. Благодаря этому амулету духи вступают в общение друг с другом и становится понятным любой язык. Берегите его от чужих глаз и сами не смотрите без надобности в его середину. Лучше всего, спрячьте его под одеждой, повернув блестящей тыльной стороной наружу. Потому что, если какая-нибудь душа пожелает оставить земной мир, амулет ее завлечет, и душа уйдет из тела, переселится в амулет. А это — смерть. — Шаман помолчал. — Если такое случится, призрак, которого я поймал и заключил в амулет, сможет выйти и вселиться в того, кто носит на себе амулет, если тот пожелает, чтобы дух вселился в его тело. Да только кто же захочет быть наполовину духом?

Тоно поспешно сжал кулак, спрятав амулет. Эяна разжала его пальцы и повесила амулет себе на шею, как велел Панигпак: чтобы тыльная сторона смотрела наружу, а вогнутая с изображением луны и летящей птицы была обращена к ее груди.

— Спасибо тебе, — чуть-чуть нетерпеливо поблагодарила Эяна.

— Не стоит. Пустяк. Что уж там может подарить глупый старик.

Дети морского царя попрощались с шаманом, обняли его и, подхватив на плечи каяки, подошли к кромке льда. Когда они спустили лодки на воду, от ледяной полосы оторвалась льдина, с которой Тоно и Эяна забрались в каяки. Устроившись в лодках, они взялись за весла и поплыли на юг. За каяками пролегли на воде две расходящиеся волнами широкие полосы.

Иннуиты и Бенгта стояли на льду и смотрели вслед каякам, пока те не скрылись из виду.

2

Во время плавания из Гренландии к берегам Дании Тоно повстречал в море небольшое стадо гренландских китов, странников, что бороздят морские просторы на самом краю света, и услышал их пение. Лишь немногим в народе лири посчастливилось слышать пение китов, ибо повелители бескрайних водных равнин редко приплывают к берегам земли. Если же кто-то из лири вздумал бы выследить китов в море, то как бы он объяснил морским гигантам свое недостойное любопытство?

В тот день Тоно охотился. Эяна плыла, прежним курсом на, юг, привязав к своему каяку каяк Тоно. Брат и сестра всегда связывали каяки, если кто-то из двоих отлучался. Иначе каяк могло унести течением, а лишиться лодки было бы глупо. Сидеть в каяке приходилось скрючившись, в неудобном положении, и потому было особенно приятно размяться и отдохнуть в море. Вдоволь поныряв, каждый из них обычно возвращался и, снова забравшись в каяк, уже не уплывал далеко, а держался где-нибудь поблизости. Спать приходилось в каяках, прямо в море, и тогда они призявывали каяки друг к другу. Все это было очень хлопотно и непривычно, охотиться приходилось поодиночке, что также было неудобно, но зато не нужно было делать остановок на время охоты, и они быстро продвигались на юг. Вообще благодаря каякам плавание было быстрым и не утомительным.

Надеясь подстеречь крупную рыбину. Тоно опустился поглубже. За рыбой средней величины не имело смысла охотиться, потому что одной средней рыбины на двоих не хватало, а есть нужно было досыта, чтобы получать с пищей необходимое количество энергии и восполнять таким образом затраты тепла.

Внезапно в глубине вод прокатился звук, которого Тоно никогда еще не слышал. Он был далеким — ведь в воде все звуки распростраляются на значительно большее расстояние, чем в воздухе — и звук этот прозвучал не только в ушах Тоно, он задрожал во всем его теле, в каждой клетке, в костях и в крови. Звук пронизал толщу холодных мерцающих вод и всколыхнул их плотную серовато-зеленую массу. В первую минуту Тоно испугался, но звук манил и влек, и Тоно поплыл в ту сторону, откуда он доносился. Вскоре он понял, что является источником этих мощных вибрирующих потоков, вновь и вновь накатывавших рокочущими волнами, но продолжал плыть вперед. При появлении китового каравана, прочие обитатели моря наверняка бросались в страхе кто куда, Тоно предположил, что тут-то ему и повезет захватить хорошую добычу. И вдруг грянула песнь.

Тоно был совершенно беззащитен перед гренландскими исполинами, но плыл все дальше, миля за милей, и не мог ни остановиться, ни повернуть назад — он должен был увидеть китов.

Их спины поднимались над морем, как шхеры, снизу же из глубины были видны огромные тела, широкие пасти, исполинские плавники, которые мерными уверенными движениями раздвигали тяжелую массу воды. Могучие морские гиганты, во много раз превосходившие величиной корабли, киты неторопливо плыли в студеном море, и море содрогалось от их размеренных мощных движений, и громоподобный гул катился в глубине вод, как небывалое музыкальное сопровождение трубных голосов широчайшего диапазона: они то поднимались до дисканта, то глухо рокотали на низких басовых нотах, далеко выходя за пределы того скромного звукового спектра, что способно воспринимать человеческое ухо. Песнь подхватила Тоно и повлекла за собой, он плыл, не замечая, куда несут его волны, всецело предавшись властной силе и волшебству музыки.

Язык китов был мало знаком Тоно, амулет же, благодаря которому можно было понимать речь любых живых и волшебных существ, остался у Эяны. Во всем племени лири никто не знал языка китов, потому что он не имел ничего общего ни с одним из наречий, на каких говорят люди или обитатели Волшебного мира. В языке китов не было слов, он состоял из отдельных звуков или звуковых сочетаний, и каждый звук обладал не одним, а несколькими значениями, нередко и такими, которые невозможно выразить ни на одном другом языке. Множество оттенков, тончайших нюансов значений, передаваемых звуками этого языка, было столь огромным, что его можно сравнить с числом книг в большой библиотеке или с бесчисленными воспоминаниями, которые с приближением смерти воскресают в памяти того, кто прожил долгую и яркую жизнь.

Тоно были знакомы некоторые символы и образные выражения языка китов — ведь он был поэтом. Позднее он восстановил по памяти фрагмент услышанной в океане песни серых гигантов, но с грустью думал, что их песнь, запечатленная словами языка лири, была лишь бледной тенью, жалким отзвуком грандиозного произведения, которое невозможно было воссоздать во всем его величии.

Вожак:

Старые китихи:

Молодые киты:

Молодые китихи:

Китята:

Старые киты:

Старые китихи:

Молодые киты:

Китята:

Молодые китихи:

Старые киты:

Вожак:

Тоно и Эяна были уже недалеко от Англии. Впереди лежал опасный пролив Пентленд-Ферт, известный своими быстрыми течениями. Пройдя этим проливом между Англией и Оркнейскими островами из Атлантики в Северное море, дети Ванимена должны были обогнуть мыс Данкансби, где с бешеной скоростью неслись приливные течения, и дальше продолжать свой путь на юго-восток. Перед тем как пуститься в опасное плавание через Пентленд-Ферт, Тоно и Эяна нашли крохотный островок, который лежал с подветренной стороны близ берега Англии. Здесь они решили отдохнуть после утомительного странствия от Гренландии до Англии и починить потрепанные каяки.

Со всех сторон островок окружали суровые утесы, казалось, не они окружают островок, а сам этот клочок земли прилепился к серым скалам.

Вдоль берега шла узкая каемка песка, за ней тянулась полоса лишайников и зеленых болотных мхов. Выше начиналась вытянутая в виде узкого клина расселина. Там, между громоздившихся повсюду крупных камней вилась тропинка, которая убегала в глубь острова, но по всему было видно, что люди редко бывают на этом крохотном островке, а если и бывают, то, скорее всего, не зимой; неожиданных встреч вряд ли следовало опасаться.

Вопреки ожиданиям на островке было не холодно. Уставшим путешественникам даже показалось, что воздух здесь ароматный и мягкий по сравнению с леденящей стужей, которая шла за их каяками все долгие недели плавания. Свет солнца не проникал на прикрытый скалами берегу у песчаной полосы плескались мелкие волны в тускло-серой мглистой дымке.

Но отблески волн играли на суровых скалах бликами света, и от этого холодные утесы словно бы становились приветливее, и каждый их излом и уступ с четкой ясностью выступал в светлых бликах. Ветер, который шумел и завывал над морем, здесь, на островке, превратился в чуть слышный свистящий шепот, доносившийся от скал.

Вытащив каяки на берег. Тоно и Эяна отнесли их повыше, чтобы лодки не смыло приливом. Они расстелили на мягком мху тюленьи шкуры — трофеи недавней охоты. Затем собрали сухой травы, прутьев и плавника и при помощи кремня развели костер, чтобы зажарить тюленье мясо и гагарку.

Из еды у них была еще рыба, которую брат и сестра ели сырой.

— Ах, как вкусно пахнет, — сказал Тоно.

— Ну да. Вкусно. — Эяна не поднимая глаз сосредоточенно насаживала на вертел куски мяса. Тоно сидел, подобрав колени к подбородку, и смотрел на бегущие мимо воды пролива. Настало долгое молчание. Затем Тоно снова заговорил:

— Надо пользоваться хорошей погодой. Она недолго простоит.

— Недолго.

— Ну и ладно. Нам тут задерживаться ни к чему. Починим каяки и поплывем дальше.

— Да.

— Сколько же всего мы проплыли, как ты думаешь? Наверное, две трети пути?

— Или немного больше.

Говорить было не о чем.

Чтобы зажарить гагарку, Эяна в нескольких местах проткнула птичью тушку заостренными костяными палочками. Когда Эяна наклонилась в огню, распущенные волосы соскользнули с плеч, обнажив белую грудь.

— Скоро будет готово, — сказала она. — Можешь пока почистить рыбу.

— Хорошо. — Тоно отвел взгляд и занялся приготовлением рыбы. При каждом движении он ощущал силу и упругость своих мускулов.

— Нам незачем спешить с починкой каяков, — сказала Эяна через несколько минут. — Сейчас самое время немного отдохнуть и подышать не водой, а воздухом.

— Ну да, мы ведь так и решили. Но на Борнхольм надо прибыть заблаговременно, чтобы не заставлять Нильса ждать. Он должен вовремя получить известие о том, что мы приплыли.

— Да. Это мы тоже уже обсуждали.

— Ты не забыла? С людьми все переговоры буду вести я. В Европе костюм эскимоса на мужчине не покажется чем-то уж совсем диким. Тогда как женщина в одежде иннуи…

— Да, да, да! — Эяна вспыхнула, так что даже шея и грудь покраснели.