— А чтобы он лился свободно, а во рту пересохнет, держу пари, позволь утолить твою жажду, да и мою тоже. Хой-а. — Маэлох уловил в этом голосе то, что прошло через битвы и бури. — Кувшинчик эля и хлеба с сыром!

— Спасибо, — сказал Маэлох. — Понимаешь, я ничего не смыслю в Советах высоких. Но я видел побольше и поинтереснее в жизни, нежели большинство. К тому же, мне посчастливилось дружить с принцессой Дахут, прежде с ее матерью, а потом с девочкой, всю ее жизнь. Скромный друг, да, не то, что вы назвали бы близким, и все же я горд, что могу сказать «друг». Я попытаюсь, чтобы ты уразумел во всех делах, которые я знаю.

Ниалл не сумел полностью скрыть охватившую его тревогу.

— А… королева, у которой нет короля.

Выражение лица Маэлоха стало жестче.

— Стой! Следи затем, что говоришь, скотт. Ниалл потянулся за мечом, которого не носил. Он замер и укротил свой нрав.

— Не будем ссориться. Признаю, что я несведущ. Но ты не забывай, что я король.

Маэлох кивнул, смягчился.

— Так я и думал, судя по тому, как вы себя держите, я не думаю оскорблять, если не оскорбляют меня. Что за племя, и где? — Он допустил, что Ниалл был вождем какого-нибудь туата.

— В Миде, думаю, больше ни одно название не будет вам знакомо, может даже и это.

— О, я знаю о Пяти в Эриу, по крайней мере, а еще больше того о Муму. И мальчиком, и мужчиной я воевал и торговал с твоим народом, и не могу припомнить, когда нам пришлось туже, когда мы разбили их флот так много лет назад, или с тех пор, как они вели с нами торговые сделки.

Ниалл кашлянул. Это дало ему возможность отвернуться и прикрыть лицо, пока к нему не вернулся прежний цвет.

— Не в то горло попало? — спросил Маэлох. — Быстро осуши эту чарку. А вот и заказ.

Восстановив мир, Ниалл сказал.

— Ясно, что ты относишься к той половине людей, которые не желают слышать ничего дурного о госпоже Дахут.

Маэлох посмотрел сердито.

— Лучше бы их было больше половины. — Тон его смягчился. — Милая, окруженная горем девочка. И все же я не могу найти в сердце вины ее отца. Нам остается лишь надеяться, что они как-то успокоятся, хоть я и мало верю в счастливый конец.

— Тогда расскажи мне о ней. Всю правду, все, что тебе известно.

Маэлох пригляделся сквозь волнистое мерцание пламени.

— Откуда твое любопытство, приятель? Ниалл перевел дух.

— Моя интуиция. Я говорил, что в поисках спроса я подстать чудаку. Сейчас я король, торгующий отнюдь не скромными изделиями. Мне принадлежат золото и превосходнейшая кузнечная работа, то, что могут купить лишь ваши богачи. Из того, что я слышал, госпожа Дахут любит великолепие, или любила до тех пор, пока с ней не случились неприятности. — Он поднял ладонь, увидев, что у Маэлоха приоткрылся рот. — Слушай. Я не из тех, кто расхваливает товары, и тем более перед королевской персоной. Я подумал, что она могла бы принять от меня один-два подарка. У меня в кошельке золотая пыль, но в багаже есть вещи, достойные королевы. Если они ей понравятся, то она, может быть, представит меня другим высокопоставленным лицам. К тому же… сделанное на славу украшение может ее слегка порадовать в печали.

На грубое лицо напротив вкралась тепло.

— Но сначала мне, конечно же, надо что-то о ней узнать, верно? — продолжал Ниалл. — А то я могу понаделать ужасных ошибок. Ну, я не знаю, как подступиться к благородной особе.

— О, это просто, — сказал ему Маэлох. — Она всегда была рада иностранцам. Найди общественного писца написать тебе письмо с просьбой об аудиенции, и общественного разносчика, отнеси к ней. Ставлю, на то, что ты в тот же день получишь свое приглашение.

— Как мне тогда себя вести? — ответил Ниалл. — Вот почему я хочу, чтоб ты рассказал мне о ней побольше.

— Хорошо сказано, — понял Маэлох. — Варвар ли, нет ли, но думается мне, что ты можешь быть именно тем, что ей нужно.

В облегающем платье из белого шелка Дахут стояла в ярко-красном атрии своего дома, словно тонкая свечка па зимнем закате, которая, горя, отвергает наступающую ночь. Вокруг ее шеи тлело янтарное ожерелье, в центре его, у нее между грудей, находился изумруд цвета морской волны. Из-под венка серебряных листьев волосы падали на открытые почти полностью плечи. Видна была голубая как цветок чертополоха вена сквозь белизну кожи у нее под подбородком.

«Она не должна меня обворожить, — подумал Ниалл. — Я не дам ей это сделать».

Он пошел по тюленям и дельфинам, что плавали в мозаичном полу. Казалось, мраморные колонны и потолок с позолоченной отделкой струили на все свое сияние. Под черной спиральной линией на панелях красовались изображения богов. Он узнал Керунноса с воловьими рогами, Наездника-Эпону, устрашающего своими клыками. Насчет остальных он не был уверен. Там было несколько прелестных обнаженных девушек и юношей, и женщин под вуалями и покрывалами, существ: наполовину людей, а наполовину зверей, священных животных. После того, о чем он был наслышан, можно было безошибочно определить, что с внутренней стороны дверь охраняли Таранис Молот и Белисама Вечерняя Звезда, а над перемычкой двери многорукое морское чудовище, должно быть, олицетворяющее Лера.

Создавалось такое впечатление, будто это величие предназначалось для того, чтобы умалить пришедшего, но не ее. Точно так же роскошное убранство и легкий аромат ладана говорили о том, что он всего на всего дикарь. Но ее точеные черты ожили, едва служанка его впустила, и глаза сначала расширились, затем стали присматриваться по мере того, как он приближался.

Ниалл прекрасно знал, как выражать свою царственность как перед мужчинами, так и перед женщинами. Двигался он не робко, но и не дерзко, не семенил, но и не шел развязно, неторопливым шагом, точно поступью рыси в лесу. Неся голову высоко, он улыбался с закрытым ртом. Светлая голубизна его глаз спокойно изучала ее лазурные глаза.

Она увидела перед собой человека примерно в возрасте ее отца. Должно быть, он был на несколько лет старше, но видно это было в основном по складкам и морщинкам на обветренном лице. Он был выше Грациллония на несколько дюймов, стройнее, но не в верхней части торса, и гибкий словно мальчик. Прямой нос вел от широкого лба к узкому подбородку. Бледная желтизна длинных волос, завивающиеся усы, короткая остроконечная борода еще не очень поблекли со временем. Одет он был с невозмутимой безвкусицей скоттов: шерстяной плащ, увешанный медальонами семи цветов, шафрановая туника, зеленый килт, обнажающий длинные мускулистые ноги, лайковые туфли на неожиданно маленькой ноге, окантованные вышивкой и мехами, с добавлением серебра и бронзы и чеканной резной кожи. Должно быть, так приближался бы к ней истинный Таранис.

В руках у него был поднос, покрытый превосходной тканью. Когда гость остановился и почтительно дотронулся до брови, он взял приношение в левую руку. Расстояние, на котором он от нее держался, тоже было правильным. Теперь, когда он возвышался, ей приходилось смотреть вверх.

— Вы Ниалл из Ибернии? — спросила она безо всякой на то надобности и менее чем невозмутимо.

Он склонил голову.

— Так точно, и я в распоряжении госпожи Дахут, которой безмерно благодарен за то, что она оказала мне честь быть приглашенным сюда. — Голос у него был глубокий, живой, словно музыка.

— Вам… здесь весьма рады. Как это смело с вашей стороны в это опасное время года заехать так далеко.

Он улыбнулся шире. Разбежавшиеся от этого морщинки чудесным образом оживили лицо. В его речи не было ничего елейного, для его народа экстравагантность была естественна.

— Вы написали, что вы купец?

— Могу им стать, если в Исе понравится мой груз. Сейчас он находится в Гезокрибате, но как бы мне хотелось торговать здесь! Могу ли я просить госпожу принять несколько подарков на память?

Он откинул ткань. Дахут затаила дыхание. На подносе изгибался золотой торк, украшенный переплетенными фигурами, дроблениями и многотысячными кругами. С одной стороны от него лежала брошь в форме почти сомкнутого кольца, ее оранжево-розовое изящество серебра было резким переходом между двойными гигантскими жемчужинами. По другую сторону ловила свой собственный хвост замысловатая чешуйчатая змея в виде бронзовой пряжки.

— О! Но они, они просто прекрасны!

— Лучший умелец в Эриу смог их сделать действительно на славу.

— Идемте. Почему мы стоим? Давайте сядем. — Жестом Дахут указала на столик с закусками. — Унесите это, — велела она своим слугам. — Несите лучшее. Лучшее, слышите? Поторопитесь!

Сидя на стуле, она внимательнее изучила подарки, сопровождая разглядывание множеством замечаний и вопросов, но взгляд ее блуждал по Ниаллу. Он же встречал его с подобающей этикету сдержанностью.

Перед лакомствами подали вино. Они пригубили.

— О, это благородная выпивка, — сказал он.

— Из Аквитании, — ответила она. — Останьтесь до вечера и поужинайте. Нет, я настаиваю. Обещаю, вы будете смаковать еду, мне же хочется послушать весь рассказ целиком, от вас, вы ведь, должно быть, побывали от Тула до островов Запада.

— Едва ли так уж далеко, — засмеялся он.

— Все, что вы видели и делали. Я смотрю, как чайки парят так высоко, что их не видно, и мое сердце вот-вот выскочит от желания последовать за ними.

— Что ж, я плавал и воевал. И вам, вероятно, захочется что-то послушать о моей родине. У нее свое очарования.

Дахут слегка наклонилась к нему.

— Мне известно, что мужчины там могучие. Иначе и быть не может. Это так и исходит от вас.

— Меня называют королем, госпожа, но это значит меньше… пока… чем здесь.

— Ведь свирепейшие воины в мире, это скотты, не так ли?

— На мою долю выпало немало битв.

— Вы мне о них расскажете. Я не слабое существо.

— Не понаслышке, госпожа, с должным уважением. Но Ис, ваш Ис — это неописуемое чудо. Я поверил, а сегодня узнал, что это правда.

Дахут вспыхнула. Она опустила глаза. Поднимая их вновь, она сказала не дыша, так, чтобы ее не смогла подслушать прислуга.

— Вам нужен проводник? Кто-нибудь, кто покажет вам то, что, вероятно, сами вы никогда не отыщите? Я могу это устроить.

— Госпожа слишком великодушна к чужестранцу, на ботинках у которого не обсохла еще грязь другой страны.

— Не думайте, что я капризна, — взмолилась Дахут. — В Исе женщины обладают большей свободой, чем в большинстве стран. Мне говорили, что так принято и у вашего народа. Узнаем друг друга получше, король Ниалл.

— Для меня это будет честью, наслаждением, исполнением мечты, — ответил он.

Прибывающая почти до полной на снова ярком небе луна освещала сумерки, покрывала пятнами улицы, замерзшие пики башен, возвышающиеся на фоне серебристого, темного моря. Она свысока освещала худощавого человека, покрывала белизной его бороду и выбритую тонзуру.

Форсквилис сама открыла дверь своего дома, когда он постучал. Она кивнула.

— Я знала, что вы хотите ко мне зайти, — сказала она.

Корентин с силой сжал посох.

— Как вы узнали? — резко ответил он. — Колдовство не переступает порог дома Божьего.

— Может быть. Но у меня были видения, и я подумала, наверное, вы узнаете намного больше о том, что мы оба делали ночью, прежде чем повстречались в тумане на могилах. Входите.

В атрии было тепло, но холодный воздух гнал их внутрь. Очевидно, никого из слуг не было.

— Ступайте за мной, — сказала она и повела его. Она привела его в свой секреторий. Он никогда здесь раньше не бывал. Корентин был абсолютно чужд этим, наполнявшим все вокруг него, языческим вещам. Одна-единственная лампа, сделанная из кошачьего черепа, давала больше света, чем казалось естественным через глазные впадины и от пламени, горящего сверху. Желтое сияние вырывало из теней архаическую, бесстыдную женскую статуэтку; громовые камни, найденные в дольменах Древнего Народа, связки сухих трав, придававший воздуху острый едкий аромат, кости животных с выгравированными на них таинственными знаками, испещренные веками свитки и рукописи, кушетка с тремя подушками, на их кожаном покрытии были выжжены изображения совы, змеи и дельфина; трещотка и маленький барабан вроде тех, что использовали волшебники на островах за Свебским морем; и много еще того, от чего он отводил глаза.

Форсквилис безрадостно улыбнулась. Она казалась особенно привлекательной, ее стройный стан был закутан в черное платье, облегание и глянец которого передразнивали бесформенность и шероховатость одежды священника, длинные локоны свободно обрамляли бледное лицо Паллады.

— Садитесь, — пригласила она. — Не хотите вина?

Корентин покачал головой.

— Не здесь. — Оба так и остались стоять.

— Боитесь оскверниться? Я бы впила у вас дома, если бы вы позволили.

— Там всегда рады тем, кто стремится к его Хозяину.

— Мне послышалась в этих словах надежда? Успокойте ее, друг мой. — Тон у нее был добрый. — Мы разделяем жилище, этот наш мир.

Он тоже смягчился.

— Ошибаетесь, дорогая. У земли нет ни стен, ни крыши. Он открыт беспредельности. Сами по себе мы не защищены от тех дел, что творятся во тьме.

На нее нашло уныние.

— У вас были предостережения насчет Дахут. — сказала она. — Что за предостережения?

Корентин сжимал и разжимал узловатые, беспомощные кулаки.

— Я молился за упокой души бедного Будика. Молился снова и снова, час за часом, пока на меня не навалилась усталость, и я не заснул прямо там, где ничком лежал перед алтарем. Тогда во сне, если это был сон, я увидел его. Совершенно нагой он блуждал в бесконечной тьме. Я не слышал и не чувствовал ветра, разметавшего его волосы, но его сильнейший холод пробрал меня до костей. Еле-еле, словно на расстоянии больше, чем от нас до звезд, я услышал его крик. «Дахут, Дахут, Дахут!» — стонал он губами, прорезанными мечом. Меня он не видел. Меня там как будто не было, словно кроме него самого никого и ничего, там не существовало, там в ночи, где он, потерянный, перемещался. Но когда я проснулся, и мир ко мне вернулся, мне показалось, я слышу другие плачущие и стенающие голоса. И вот, что они кричали:

— Увы, увы, тот великий город, в котором все, кто владел кораблями на море, богатели, благодаря выгодной торговле с ним! Он был разрушен в одночасье!

Форсквилис вздрогнула.

— Это мог быть просто кошмар.

— Вы не знаете, из какой книги эти слова. — Словно сильно зажатый в битве человек, отступивший на шаг, Корентин перескочил на латынь, не на правильный язык проповеди, а на просторечье его моряцкой молодости: — Что ж, что бы вы ни думали о Женщине, едущей на Чудовище, если вы когда-нибудь о ней слышали, знаки бури вокруг Дахут достаточно черны. Если не дьявол вошел в Будика, то это сделала она. И я не имею в виду, что его унесло лишь страстное желание, потому что почти до самого конца слишком хорошо его знал. Наверное, она уже подстрекала Карсу и того молодого скотта. Вот, я высказал это прямо, и заметил, что вы меня не прервали.

Хоть она его и понимала, Форсквилис по-прежнему говорила по-исански, как будто его более мягкое звучание лучше переносило горе.

— Боюсь, что вы правы.

— Что явилось вам, и в каком виде?

— Вам известно о моей ночи в склепе, — тихо сказала она. — Это был хаос, за исключением того, что все время звенели железные приказы, что я больше не должна пользоваться своим искусством в этой сети горя, что если я буду им пользоваться, то погибну не только я, весь Ис превратится в руины.

Некоторое время Корентин молча созерцал ее.

— Вы повиновались? Она поджала губы.

— Почти.

— О чем вы можете мне рассказать?

— Не о волшебных вещах, — вздохнула она. — Намеки, следы… Вчера вечером мы втроем — Бодилис, ее дочь Тамбилис и я — ужинали вместе с Дахут. Пришла она с неохотой, думаю, потому, что не нашла отговорку для отказа. От вина она слегка расслабилась.

Говорила она только о незначительных вещах, тем временем мысли ее витали в другом месте. — Форсквилис поколебалась. — Мысли о мужчине. Неописуемые мысли, я это знаю. Она словно дымом огня заполнила всю комнату своей похотью. Корентин поморщился.

— Верю. Среди нас на свободе демон. — Он рывком отвернулся от нее. — Я и сам ощущаю его власть. Простите меня, королева. Вы слишком миловидны. Мне лучше вас избегать.

— Думаете, я не испытываю сильных желаний? — воскликнула она. Некоторое время они молчали, сдерживая дыхание. Оба трепетали.

— Ничто не в моих силах, — наконец, вымолвил он. — Грациллоний увел римских солдат, половину моей паствы, сильную половину. Не осталось никого, кроме нескольких женщин, детей и престарелых. Я тоже немолод, к тому же один. Я бы молился, если б вы нашли способ как-то справиться с… с вашими богами, прежде чем истинный Бог всецело не предает Ис их власти.

У нее комок подступил к горлу.

— Я знаю, что должно произойти. Это мне предельно ясно. Король должен умереть. Тогда они успокоятся, и Дахут станет новой Бреннилис.

— Королева убийцы ее отца, — смутился Корентин. — Как и вы.

— Как и я. Его руки у меня на груди, его вес на моем животе, его толчок в мою поясницу. — Форсквилис откинула голову и рассмеялась. — Самое то. Наказание за мое упрямство. Однажды боги сказали мне свое слово, глухой зимой под затмение луны. И я отказалась.

— Что они сказали? — потребовал Корентин.

— Будь я осторожней, Граллон сейчас лежал бы мертвым, — завизжала она. — Суффеты предоставили бы нам нового короля, как встарь, когда смерть наступала не в результате священной битвы. Наверняка это был бы какой-нибудь простак для Дахут, чтобы она вила из него веревки. Наверняка боги бы меня простили, да, благословили бы меня, быть может, даже смертью в эту самую зарю. Но я их отвергла.

Корентин так и застыл на месте.

— Убийца Грациллония? — И добавил медленно: — А что, если бы вместо этого умерла Дахут? Ужасно так говорить, но…

Форсквилис яростно замотала головой.

— Нет! Может, нашлете на Ис чуму, или еще что-нибудь похуже? Что бы ни происходило, богам нужна кровь Граллона. А Дахут является их жрицей, которая создаст новую эру.

— И поэтому нам остается только ждать, когда зло одержит победу?

— И вынести то, что нас ждет потом. — Она успокаивалась. — Хотя вы сами говорите неверно. Боги вне зла или добра. Они есть.

— Христос существует по-другому.

— Насколько он силен?

— Больше, чем вы можете понять, дитя мое. — Корентин крепче сжал посох. — Думаю, мы сказали все, что было нужно. Я возвращаюсь заклинать Его смилостивиться над Исом. Ваше имя будет вторым у меня на языке, сразу после имени Дахут.

— Доброй ночи. — Она осталась стоять на месте, возле высокого, колеблющегося пламени лампы, и предоставила ему самому найти дорогу из дома.

На диком ветру мчались облака. В их лохмотьях то и дело мерцали звезды. Полная луна, казалось, рассеялась над восточными холмами. Она отбрасывала на края облаков серый свет, свет, который мигал на расположенной под ними земле и превращал гривы волн в летящий огонь.

В правой руке громадного мужчины качался большой фонарь. Левой он держал за талию спутника поменьше, одетого, вероятно, в мужской наряд скоттов. Ветер развевал их плащи и резко завывал у ступеней.

— Разве я тебе не обещала, что ты хорошо повеселишься в Нижнем городе? — спросила Дахут.

— Обещала, — отвечал Ниалл, — и сдержала слово. Жаль, что мне приходиться прощаться.

— О, нам это пока не обязательно. Смотри, вон там дом вдовы. Пойдем в комнату Киана, разопьешь чарку вина со своим проводником.

Ниалл крепче прижал ее к себе. Она склонилась ближе.

Поднимаясь наверх, они поиграли в бег на цыпочках. Но едва в маленькой убогой комнатушке закрылась дверь, оба внезапно посерьезнели. Он поставил фонарь, повернулся к ней лицом, взял за плечи. Она пристально смотрела за его плечо распахнутыми глазами, губы припухли. Он наклонился и целовал ее долго и нежно. Она бросилась к нему. Она искала языком между его зубов. Руки ее блуждали вокруг. Его же руки были медлительными, двигались ласково.

— Любимая, любимая, — немного погодя пробормотал он. — Не спеши ты так. У нас впереди целая ночь.

Он начал ее раздевать. Дахут стояла на месте, сначала мяукая, потом мурлыкая, когда его губы и ладони исследовали каждый разоблаченный кусочек. Когда она была обнажена в янтарном свете, он сам быстро разделся. Женщина раздвинула ноги. Мужчина зарычал, подошел к ней, повалил их обоих на убогое ложе. Он не переставал ее ласкать, в искусном поиске того, что доставляло большее наслаждение. Она вздрагивала и стонала. Когда он, наконец, овладел ею, это тоже было похоже на лодку, плывущую через прибой, пока они не взобрались на гребень большой полны и мягко с нее не слетели. Потоки утихли.

— До сих пор никогда ничего подобного не было, — прошептала она в его объятиях.

Он улыбнулся в благоухание ее волос.

— Я сказал тебе, дорогая, что у нас ночь впереди. И после много-много ночей.