4

Временами Биллу Уилсону казалось, что ему пора на пенсию. Такие грустные мысли посещали его, когда жена упрекала его за то, что он разговаривает с их двумя детьми-подростками «как на допросе» или когда (как прошлой ночью) он отправил полицейскую машину без опознавательных знаков сопровождать дочку, Лайзу, домой из клуба. Смешно, на самом деле. После недавнего убийства ему следовало посылать машину за Робби, их сыном. Оба они подняли бы шум, если бы заметили. Нелегко иметь отца-полицейского. Когда Лайза жаловалась, что он уж слишком о ней печется, он только и мог сказать: «Я мужчина. И я знаю, что у мужчин на уме».

По долгу службы ему приходилось влезать в головы разнообразных мерзавцев. Билл подозревал, что если бы его домашние догадались, чем подчас бывает занята его голова, они бы давно собрали вещички и переехали от него.

Говоря Роне Маклеод, что убитый был обыкновенным мальчиком по вызову, хотя и не самым дешевым, он ошибался. Здесь, в Глазго, в соответствующих кругах его не знали, но и на залетную птицу он не был похож. Если он и состоял в деле, то, видимо, совсем недавно. Только и успел, что умереть.

Билл рассматривал фотографию, лежавшую перед ним на столе. Как правило, в будках моментальной фотографии снимались смеха ради. Два-три оскалившихся лица, красные от вспышки глаза.

Эта фотография была совсем другого рода.

Мальчик старательно позировал перед камерой. На нем была застегнутая на все пуговицы рубашка с маленьким воротником и нарядный синий пиджак.

Пригладить густые волнистые волосы для съемки так и не удалось, и челка упорно падала на лоб, отчего он выглядел по-особому ранимым. И ошибиться было невозможно. Овал лица, тонкий нос, глаза. Несомненное сходство с Роной.

Билл откинулся на спинку старого кожаного кресла, которое он не позволил выкинуть, когда в его офисе меняли мебель. И пусть начальство считает, что кресло уродует обстановку, в нем ему хорошо думалось.

Он был уверен, что мальчик не занимался проституцией. Он не показался ему профессионалом ни в той вонючей квартире с веревкой на шее, ни на этой фотографии. Зачем ему нужна была эта фотография? Билл подумал о своем собственном сыне. Шестнадцать лет, а куда менее серьезный на вид. Для чего Робби могла бы понадобиться такая официальная фотография? Может, для удостоверения личности?

Он выпрямился и нажал кнопку у себя на столе. После нескольких настойчивых звонков дверь открылась, и в щель просунулась голова констебля Дженис Кларк.

– Проверьте университеты и колледжи, Дженис. Узнайте, не бросил ли кто из студентов посещать занятия.

– Думаете, он был студентом, который так подрабатывал?

Они уже предостерегли одну университетскую газету от публикации объявлений о найме в местную сауну «студенток, желающих заработать». Главный редактор тогда изъял объявление из готовящегося к печати номера, но с большой неохотой. Для него это был законный способ заработать себе на образование.

– Повидайтесь с редактором той газеты. Узнайте, не приносили ли им объявлений о работе для молодых людей.

Дженис брезгливо подняла брови.

– И соедините меня с доктором Маклеод. Может быть, она нашла что-нибудь в подтверждение этой версии.

Но доктора Маклеод не было на месте.

– Крисси говорит, она ушла два часа назад и до сих пор не вернулась. У нее свидание с каким-то загадочным незнакомцем, говорящим сексуальным голосом.

– Констебль…

– Это слова Крисси, сэр, не мои. Они сами перезвонят, когда будут какие-нибудь новости.

В любой день и час галерея и музей Кельвингроув были полны посетителей. В это утро туда пришла группа студентов из художественного училища Глазго. Студенты, примостив на коленях этюдники, расположились на ступенях южной лестницы. До чего же хорош главный зал, думала Рона, каждый уровень – сам по себе произведение искусства. С балкона второго этажа вниз глядели статуи, чей гладкий белый мрамор она так любила трогать в детстве. Лучи весеннего солнца, проходя сквозь цветное оконное стекло, рассыпались по темному полированному дереву дрожащими радугами.

Вереница младших школьников потянулась в зал с динозаврами. Рона последовала за ними, наблюдая, с каким изумлением они глазеют на гигантские скелеты. Один светловолосый малыш стоял немного поодаль и щурился в микроскоп, разглядывая окаменевшие останки ископаемого москита, который был навеки замурован в капле древесной смолы, превратившейся в янтарь. Настоящий Парк Юрского периода в Глазго, пришло в голову Роне. Но что тут плохого, если это заставляет ребенка думать и пробуждает любознательность?

Отец часто приводил ее сюда, и они вместе бродили по бесчисленным залам, и она без конца задавала вопросы. Отец отвечал на все. Большую часть ответов он выдумывал, как она понимала сейчас, но это не имело значения, потому что его увлеченность и любознательность были неподдельными, и он передал эти свойства ей.

Рона знала, что Эдвард не опоздает, и специально сама пришла пораньше, чтобы собраться с мыслями. Когда они были вместе, ее не покидало ощущение, что он ею манипулирует, заставляет ее делать то, что хочется ему. Даже теперь, столько лет спустя, он, возможно, все еще способен вызывать у нее чувство собственной неполноценности. В суде все было по-другому. Там они обсуждали факты. Она могла объективно их взвесить и принять рациональное решение. В суде Эдварду не удавалось играть у нее на нервах.

Когда она выходила, любознательный малыш сидел на корточках под скелетом динозавра и чирикал карандашом у себя в альбоме. Она отправилась в буфет. Ей хотелось встретить Эдварда там.

Въезжая на стоянку, Эдвард Стюарт подрезал помятую красную малолитражку и сразу же пожалел об этом, заметив краем глаза, что за рулем сидит красивая молодая женщина. Он притормозил и в знак извинения дружески взмахнул рукой, показывая, что просто задумался (а это соответствовало действительности), и был вознагражден ослепительной улыбкой.

На стоянке было всего несколько машин, но это вовсе не означало, что в галерее мало посетителей. Оставалось только надеяться, что им с Роной не придется разговаривать среди шумной толпы школьников. Наверное, это не идеальное место для того разговора, который он планировал.

Он остановился и, прежде чем выключить зажигание, минуту наслаждался легким урчанием мощного двигателя, потом глянул в зеркало. Какой все-таки у него замечательный загар – результат их с Фионой двухнедельного отпуска на Паксосе. Он пригладил ладонью волосы, поправил узел нового итальянского галстука, который купил себе в награду за дело Джулиано, и примерил уверенную улыбку. Думай о хорошем, сказал он себе. Это приносит успех.

Он вышел, нажал на кнопку сигнализации, услышал мелодичный сигнал. Он уже решил, что скажет Роне самое необходимое, не более, полагаясь на ее нелюбовь к публичности и честность. Он знал по опыту, что на это можно положиться.

Музей подтвердил его худшие опасения. Главный зал кишел детишками, пришедшими изучать экспонаты. Он взглянул на часы. Десять двадцать пять. Должно пройти еще тридцать пять минут, прежде чем эта толпа свалит в буфет за чипсами и кока-колой.

Увидев Рону, Эдвард испытал краткое замешательство. Надо было ему прийти раньше, первому. Чтобы показать, как он ждет ее, улыбнуться, подняться навстречу. Рона обычно опаздывала. Он был уверен, что и сегодня она опоздает.

В этот момент она оглянулась и тоже увидела его. При звуке ее голоса, окликающего его, его желудок болезненно сжался. Нацепив широкую улыбку, он пошел вперед. Как всегда, подходя к ней, он представлял себе, как он должен выглядеть со стороны, и одновременно подстраивался под этот образ. Его губы слегка коснулись ее щеки.

– Как я рад тебя видеть, – сказал он.

Она не купилась на эту ложь, и он тотчас пожалел, что не выбрал другой фразы для начала разговора. Пытаясь исправить ситуацию, он спросил:

– Будешь что-нибудь?

Она покачала головой.

Эдвард направился к стойке, чувствуя с досадой, как тает его уверенность в себе, основанная на красивом загаре и шелковом галстуке.

Рона, с непроницаемым выражением лица, ждала. Это выражение всегда появлялось у нее, когда она знала, что он станет просить о чем-нибудь. Это выражение он всегда пытался изменить, всеми правдами и неправдами. Сегодняшний день не стал исключением.

Когда позвонил секретарь избирательной компании с предложением баллотироваться, ему захотелось закричать во всю глотку: «А как же, киса!» Так сделали бы его дети. А он просто ответил «да», пошел в гостиную, налил два больших виски и один протянул Фионе. Она без слов взяла стакан и подняла его высоко в воздух. Этот успех не в меньшей степени принадлежал и ей. Она этого хотела. Джонатан и Мораг были наверху, но они не позвали их, чтобы поделиться новостью. Подростки не ценят, не в состоянии оценить важности подобных событий.

В тот вечер они сидели вдвоем, купаясь во взаимных поздравлениях, доливая в стаканы виски и строя планы. Место, которое ему прочили, открывало большие перспективы. Это не вызывало сомнений. В Шотландии мало было мест, за которые стоило бы держаться, но это было как раз одно из них. Если все пройдет гладко, будущее Эдварда обеспечено. Правда, он не сможет много времени посвящать адвокатской практике, но это он предусмотрел. Он был уже членом правлений нескольких компаний, и благодаря его репутации знатока европейского законодательства к нему часто обращались за консультациями. Место в парламенте сделает еще более удобной ту жизнь, которую Эдвард Стюарт для себя создал.

Роне надоело ждать:

– Ну?

– Рад тебя видеть, – начал Эдвард.

– Оставь эти любезности, Эдвард. Мы не в парламенте. Ты и я оба знаем, что без крайней необходимости ты бы сюда меня не пригласил, – натянуто проговорила она.

Его лицо на мгновение окаменело, но тут же смягчилось и приняло более приветливое выражение. Какую бы речь он ни заготовил, сейчас она подвергалась серьезной переработке.

– Итак?

– Ладно, ладно, я понял.

Она ждала.

– Я попросил тебя о встрече, потому что, – он выдержал паузу, подпуская в голос доверительности, – мне нужна твоя помощь.

Помолчав, она скептически переспросила:

– Тебе нужна моя помощь?

Она заставляла его нервничать, и нужно было признать, делала это не без удовольствия. У Эдварда был такой вид, будто он сейчас развернется и уйдет, но он быстро совладал с собой.

– Почему бы нам и в самом деле не общаться? Мы ведь были когда-то близки.

– Этого давно нет.

– Но не по моей вине, – обиженно заметил он. – Если ты помнишь, ты сама меня бросила.

– После того, как однажды пришла домой во время ланча и увидела, что ты трахаешь свою, кажется, секретаршу.

– Ну, если я вынужден был искать связей на стороне… – с укоризной начал он.

– Не смей меня в этом обвинять! – Сердце у нее глухо и тяжело забилось. Какая глупость. Спорить из-за того, что произошло черт те сколько лет назад. Она встала.

– Нет, пожалуйста, не уходи. – Он тронул ее за руку. – Разумеется, ты права. – Его тон стал виноватым. – Это все я.

Рона опустилась на стул, вдруг ощутив полную опустошенность. Пусть выкладывает, что там у него, и проваливает.

– В конце концов, ты же была больна, – продолжал он, подыскивая слова, – из-за того инцидента.

Она взглянула на него с удивлением.

– Мне следовало делать на это скидку, но я нуждался в…

– Сексе?

Он обиделся:

– В общении. Ты едва меня замечала, не говоря уж о… ну да ладно, об этом я как раз и хотел поговорить.

– О своей сексуальности?

Он прочистил горло.

– Это не смешно, Рона. Я, разумеется, имею в виду тот инцидент.

– Инцидент? – переспросила она, не поняв. Истерия, вызванная встречей с Эдвардом, уступила место безразличию. Он не мог говорить о том, о чем думала она. Инцидент? Ну конечно. Как еще Эдвард назвал бы это? И все-таки надо уточнить. Удостовериться. – Какой инцидент?

Он как будто не расслышал вопроса, что могло означать только одно: она не ошиблась. Когда он снова заговорил, его голос звучал уже тверже. Она сосредоточенно следила за движениями его губ, которые произнесли это слово.

– Я хотел поговорить с тобой до выборов, – объяснял он.

Рона смотрела поверх его плеча. Малыш, рисовавший динозавров, в радостном возбуждении тащил свой раскрытый альбом к буфету. Учительница, склонившись, взглянула на рисунок и тихо похвалила работу.

– Рона? – Голос Эдварда звенел от обиды.

– Зачем об этом вспоминать, Эдвард? Это было семнадцать лет назад, – сказала она, не глядя на него.

– Ну ты же знаешь этих газетчиков. – Теперь в его тоне появились шутливые нотки. – Они не упустят случая посплетничать о кандидате в члены парламента. – Он хохотнул. – И я не хочу, чтобы они вмешивались в твою частную жизнь.

– В мою частную жизнь!

Слова взорвались словно бомба. Компания школьников за соседним столом смущенно притихла, как бывает с детьми, когда взрослые ссорятся в их присутствии. Эдвард тоже выглядел растерянным, но он сделал над собой усилие и слабо улыбнулся. Чувство неловкости, поняла она, сменилось у него сильным раздражением. Она часто злила его. Поскольку была, по его словам, «не в меру эмоциональна».

– Мне нужно идти. – Она встала и посмотрела на часы.

– Хорошо. – Он тоже поднялся, встал рядом и твердо произнес, как будто завершение их встречи было им спланировано: – Я провожу тебя.

– Нет.

Он удивленно отступил.

– До свидания, Эдвард. И еще, Эдвард… не звони мне больше… никогда.

5

На выходе из галереи Рона толкнула дверь изо всех сил, надеясь, что она отлетит назад и треснет Эдварда прямо по самоуверенной роже. Ей самой надо было думать. Инцидент! Как он может говорить такое о Лайеме?

Рона пошла в Кельвингроув-парк. Позади нее смеялись и визжали дети, сбегая по ступенькам к ожидавшим их автобусам. Рона ринулась в аллею, которая вела к реке, и шум за спиной стих. Дойдя до моста, она остановилась перевести дыхание. Внизу, меж поросших папоротником берегов, неторопливо струилась серая вода. Облокотясь на железные перила и глядя в мутный поток, она погрузилась в воспоминания.

В то утро Лайема забрали. Медсестра дала ей таблетку, чтобы остановить лактацию. Соски больно терлись о ночную рубашку, оставляя темные круги на белой ткани. Лайем лежал в кроватке рядом с ней. Его только что помыли и перепеленали. Она наклонилась и дотронулась до его лица. Прозрачные веки в голубых венках дрогнули, и рот зачмокал, ища грудь. Она помнила, какой он был, как сгибались длинные ножки, когда она хотела сменить пеленки, и помнила складки розовой кожи, которая еще не наполнилась плотью. Ей сказали, что у нее чудесный здоровый малыш. Не стоит волноваться по поводу родимого пятна в виде клубничины на внутренней стороне правой ноги, – оно сойдет.

Первое время Эдвард был очень добр. Когда она сказала ему, что беременна, он обнял ее, и она прижалась к его груди, чувствуя, как бьется его сердце. Он думал, что же им, черт подери, теперь делать. Она знала, что ребенка он не хочет. Ей было девятнадцать, ему двадцать один. Он только что окончил университет. Одна адвокатская контора уже предложила ему работу.

Он аккуратно подбирал слова. Это самое начало их совместной жизни, сказал он. Они пока не готовы. Она должна закончить учебу. Получить степень. Ей казалось, что она тоже так думает. Она не хотела ребенка. Она хотела делать карьеру. И она ее сделала.

Эдвард не навещал ее в больнице. Так будет лучше, сказал он. Эдвард так и не увидел своего сына.

Воспоминания причиняли ей мучительную боль. Давно с ней этого не случалось. Эти мысли и чувства давно не посещали ее. Мысли о прошлом, которое нельзя изменить. И чувство вины. Она пошарила в кармане, ища чем вытереть глаза. Зря она согласилась. Совершенно напрасно. Даже по работе их пути редко пересекались. Эдвард не брался за криминал. Возиться с убийствами на почве страсти было не в его стиле. Чересчур много хлопот. Как с ребенком, родившимся не вовремя.

Рона уселась на скамейку. Какой-то старичок собрался было с ней заговорить, но она закашлялась и вытерла нос платком, и он пробормотал только, что, кажется, дождь собирается. Благослови Боже, подумала она, гнилой климат Шотландии. По крайней мере, если начнется дождь, никто не увидит, как я плачу.

И дождь начался. Над головой у нее сошлись тучи, тяжелые и серые. Первые капли упали на голову, испещрили землю под ногами. Потом дождь припустил сильнее. Она встала и пошла, подставив лицо ливню.

Когда она вернулась в лабораторию, на столе лежала записка. Она виновато покосилась на часы над дверью. Два. Она прошлялась несколько часов. Повесив свой мокрый плащ, она снова вышла, чтобы умыться и причесаться, затем вернулась и села за стол.

Записка была краткой. Нетерпеливые росчерки пера и точка, едва не проткнувшая бумагу насквозь. Крисси сердилась на ее отсутствие, когда у них «дел по горло». Сама она побежала в химическую лабораторию с какими-то следами штукатурки, найденной в кармане куртки, и заняться спермой еще не успела. И констебль Кларк уже звонила и интересовалась успехами.

Рона принялась за работу, которую ей следовало выполнять вместо того, чтобы выслушивать покровительственные рассуждения Эдварда. Крисси методично заносила результаты тестов в лабораторный журнал. Остальное было в ее записях. Она обследовала одежду мальчика, взяла срезы ткани с воротника и манжет его куртки для анализа ДНК. Поскольку все вещи представляли собой стандартный подростковый гардероб и продавались во многих магазинах по всему Соединенному королевству, то не могли помочь идентификации. На джинсах она обнаружила несколько волокон, которые ждали пока своей очереди на анализ. Она также определила группу крови мальчика, полученной из его вены накануне, и сравнила ее с кровью, залившей покрывало. Неудивительно, что результаты совпали. Мальчик имел первую группу крови, как и примерно сорок два процента населения Великобритании. Что же до спермы и других кровавых пятен на покрывале, то с ними еще предстояло много работы. Ах да, доктор Сиссонс прислал им шелковый шнурок. Установив причину смерти, он в нем больше не нуждался.

Рона сидела за микроскопом, сравнивая два волоска с головы мальчика с двумя волосками (светлым и темным), найденными на его теле. Доказать, что волосы принадлежали одному и тому же человеку, было мудрено, принадлежность их разным людям казалась более вероятной. Через окуляр два волоса на предметном стекле представлялись стволами двух деревьев, покрытых узорчатым и зернистым рисунком. На контрольном волоске кора была гладкая, а на другом – шершавая. Кутикулами, корой и сердцевиной темный волосок значительно отличался от волос с головы убитого. Рассмотрев светлый волос, она с удивлением обнаружила такие же структурные отличия. На первый взгляд, ни один из волосков не принадлежал жертве. Разумеется, мальчик мог подцепить их, вытираясь общим полотенцем, но вполне возможно один из них принадлежал убийце.

Рона ощутила приятную дрожь, охватывавшую ее всякий раз, когда части паззла начинали укладываться в картинку. Лаборатория ДНК могла составить генетический профиль по одному волоску. Результаты экспертизы ДНК и сперма – вот и все, что им может понадобиться для установления личности преступника.

Профиль пошлют в Данди, в Шотландский национальный банк данных. Если там не найдется ему пары, то оттуда он отправится на юг – в Британский национальный банк данных. Если сведений об убийце не окажется и там, то придется искать его другими способами.

Трудно сказать, в какой момент это на нее нашло. Наверное, одного такого момента и не было. Много раз в течение того часа, что она глядела в микроскоп, у нее мелькала мысль, что где-то далеко живет ее ребенок. Сын. Ее собственный мальчик. Как тот малыш из музея. Светловолосый малыш. Ах нет, напомнила она себе. Ее сын не рисует сейчас в альбоме динозавров и не бежит показать учительнице. Он был маленьким много лет назад. Для него все уже позади. Семнадцать лет жизни вдали от нее. Жизни, потерянной для нее. Ее сын уже почти мужчина.

Рона оставила микроскоп и подошла к полке, где Крисси разложила фотографии с места преступления, напоминавшие скатерть причудливой расцветки. Взяв одну, она стала ее рассматривать. Это был крупный план рубца на шее. В объектив также попали правая щека и глаз. Ресницы выглядели неправдоподобно длинными и изогнутыми – золотистая бахрома, обрамляющая мертвые глаза.

Сержант сказал, что мальчик похож на нее, словно родной брат. А может быть, сын? Рона выбрала снимки лица и положила их в ряд, чтобы изучить досконально, стараясь не обращать внимания на неестественную позу, пятна на коже и пустые глаза. Мог ли ее сын походить на мальчика с фотографии? Он должен быть того же возраста. У него наверняка светлые волосы (они с Эдвардом оба блондины), возможно, кудрявые, как у нее. Он высокий, с голубыми глазами и темными ресницами. Она представила себе его лицо. Удлиненный овал. И улыбка, как у Эдварда, только искренняя. Улыбка, которая сияла бы в его глазах. Рона отложила фотографии в сторону.

Телефонный звонок разрушил в ее воображении улыбающееся лицо сына. Оно рассыпалось на куски и потом собралось, но это было уже другое лицо – то, что криво уткнулось в грязную подушку, с прилипшими ко лбу мокрыми волосами и вытаращенными застывшими голубыми глазами.

– Рона. Это ты?

Это звонил Шон. Она услышала его вопросы и свои машинальные ответы. Да, все в порядке. Да, она пойдет вечером в клуб, если он действительно этого хочет.

Все, что угодно, только не одиночество, чтобы не думать.

– Ты точно в порядке?

– Да, конечно. Извини, Шон, мне нужно идти.

– Я заеду за тобой в пять часов. Мы где-нибудь поужинаем.

– Нет, я не могу. То есть я не знаю, когда освобожусь, – соврала она. – У нас работать некому.

Услышав в его голосе нотки разочарования, она тотчас устыдилась, но сразу же мысленно упрекнула себя за это.

– Тогда увидимся позже, – сказал Шон.

Вот в чем проблема, думала она, проблема с Шоном. Она ничем с ним не делится. Ничем серьезным. Ни своими мыслями, ни чувствами. Ну да, он и сам все знает. На самом деле он хорошо ее знает. Он чувствует ее настроение. Да, у Шона на это нюх. Он за версту чует, в каком она расположении духа, и сам мгновенно подстраивается. Он всегда найдет, как рассмешить ее, если она сердита или грустна. В отличие от нее Шон всегда в настроении. В своем единственном настроении.

Надо было позволить ему заехать за ней в пять. Она взглянула на часы. Нет. Не так скоро. Она пока не готова видеть его. Она вообще кого бы то ни было не готова видеть. Она не могла сейчас думать о Шоне. Слишком много работы. За работой у нее не оставалось времени думать о чем-либо кроме микроскопических частиц. Частиц жизни других людей, их ошибок, преступлений.

Крисси так и не вернулась. В четыре часа она позвонила, чтобы извиниться и попросить разрешения прийти завтра попозже.

– Я знаю, что не вовремя, я бы не стала, но…

Очевидно, дома было снова неладно. С тех пор как уехал Патрик, Крисси несла материальное и моральное бремя заботы о семье. Если отец будет стоять на своем, то Патрик больше не вернется, не придет даже навестить их. И поскольку Крисси знала, что это разобьет сердце матери, то она постоянно была занята тем, что усмиряла домашние бури.

– Ладно уж. Теперь моя очередь работать. До завтра.

Крисси промычала «спасибо большое» и повесила трубку.

Рона просидела за работой до семи и, наведя порядок в лаборатории, пошла домой. Вечер был дождливый и ветреный. Она поспешила в сторону галереи, надеясь поймать такси у Кельвин-холла. Ее ноги через несколько минут промокли до колен, а ветер швырял ей в лицо тяжелые дождевые капли, срывавшиеся со спиц зонта. На стоянке было единственное такси, к которому она и бросилась через дорогу, лавируя в потоке транспорта. Автобус, бешено работающий дворниками, едва успел затормозить, когда она метнулась наперерез. Игра со смертью оказалась напрасной. Когда она добралась до противоположной стороны, такси уже заняли и ей оставалось только громко выругаться ему вслед.

Вдруг рядом с ней остановилось такси.

– Подвезти? – предложили из открывшейся двери.

Рона заглянула в салон. Водитель и пассажир на заднем сиденье улыбались. Краска начала заливать ее шею.

– Извините. Я просто очень спешу домой.

Пассажир улыбнулся еще шире:

– Если вы не против разделить со мной такси, мы можем заплатить водителю двойную таксу.

– Спасибо.

Он придерживал дверь, пока она усаживалась. Она пристроила между ним и собой свой мокрый зонтик, но когда увидела, что вода с зонта течет ему на брюки, то, смутившись, зонт убрала. Теперь они сидели совсем рядом. Она чувствовала его запах. От него пахло мокрой шерстью и лосьоном после бритья.

– Вам куда? – спросил он.

– Атолл-Кресент.

Он наклонился и заговорил с водителем, которого эта ситуация явно забавляла. Пока никто не видел, Рона украдкой вытерла нос рукавом.

– Сначала мы завезем вас, – сказал попутчик. Она кивнула.

Когда такси остановилось перед светофором, ей представилась возможность получше рассмотреть своего спасителя. Высокий. Очень длинноногий, – отметила она. Светлые волосы потемнели от дождя. Почувствовав на себе ее взгляд, он с улыбкой обернулся.

– Дорогу залило, – сообщил водитель, – столько воды, что и водостоки уже через край.

– Типично шотландское лето, – заметил пассажир.

Дождь хлестал по викторианским камням университетского фасада. Над Философской башней небо раскроила молния.

– Прямо какой-то замок с призраками, – задумчиво произнес спаситель, проследив за ее взглядом.

– А я там работаю.

– Ох, извините.

Рона покачала головой:

– Иногда это и вправду напоминает замок с призраками.

Он искоса взглянул на нее, как будто собирался спросить, чем же она там занимается, но потом, видимо, передумал, и она объяснила сама. Ей понравилось, что он не стал острить по этому поводу.

– Вы сотрудничаете с полицией?

Она кивнула.

– Забавно. Я тоже. Хотя в несколько иной области. Я программист.

Когда такси наконец остановилось у ее дома, ей не хотелось выходить. Разговаривая с этим незнакомцем об интересных и исключительно приятных моментах своей жизни, она чувствовала себя легко и непринужденно.

– Ну вот мы и приехали, – сказал он и потянулся открыть ей дверь.

Она вышла и полезла в сумку в поисках кошелька.

– Нет. Позвольте мне. Мне все равно было по пути.

Их взгляды встретились.

– До свидания, – сказал он.

– До свидания.

Позади хлопнула дверца. Она не стала раскрывать зонт, и пока дошла до подъезда, ее волосы вымокли. Пришлось снова рыться в сумке, чтобы вытащить ключ. Но не успела она вставить ключ в замок, как дверь зажужжала и щелкнула, открываясь.

– Я увидел тебя в окно, – раздался из домофона голос Шона.

Рона толкнула дверь и вошла.

6

Это звучало настолько неправдоподобно, что сначала слова никак не укладывались у него в голове. Женщина, казалось, говорила искренне, но Билл Уилсон имел большой опыт общения с социальными работниками и не любил их в принципе. Нет, у него не было к ним никаких личных счетов. Просто надоело слышать, как они оправдывают всех подряд – сделавших что-то либо, наоборот, не сделавших того-то и того-то, словно люди больше не отвечали за свои собственные поступки. Вина за преступления возлагалась на трудное детство преступников. Биллу казалось, что это просто чушь собачья. Когда он был маленьким, у всех детей было трудное детство, в том смысле, что все были бедны. На их улице деньги были вообще редчайшей вещью, однако тяжелый труд и крепкие пинки не делали из людей воров, как уверяла эта женщина.

Семинар занял полдня. Билл хотел, сославшись на занятость, послать туда вместо себя двоих подчиненных, но начальство не разрешило. Он должен присутствовать лично. Может быть, ему удастся почерпнуть там нечто полезное, что поможет им в расследовании последнего убийства.