Это случилось за два дня до Нового Года, в вечер повсеместных корпоративных вечеринок, когда завтра суббота, а послезавтра ночь с 31-го на 1 января; в дни, когда все бегают в заботах и в предвкушении праздника, ищут подарки и решают окончательно, где они будут в новогоднюю ночь.
      Пробки в городе были невыносимые и я, впервые за много лет, решил ехать на метро. Несмотря на толпу, скорость передвижения в общественном транспорте поразила меня необычайно: места, в которые я добирался на машине час, были достижимы за десять минут! Люди мелькали передо мной, бежали наперерез, умело лавируя между переходами. Это был, своего рода бег с препятствиями но, из-за общего праздничного настроя, получалось доброжелательно. Я смотрел на людей, и, тоже им симпатизировал. Всё было как обычно, но, вдруг…
      Первой, кого я «увидел», была пожилая толстая тетка разбитного вида, нёсшая две огромные сумки. На голове у нее красовался бежевый берет. На ногах – стоптанные кроссовки с бывшими золотыми надписями «Адидас». Черная куртка из искусственной кожи и тщательно отглаженные, тоже черные, брюки со следами собственного пошива.
      «С подарками», – решил я про сумки. В самой догадке не находилось ничего странного: такой был день; однако, мои следующие мысли удивили меня уже не на шутку: «Дезодорант „французский“ – куплен на блошином рынке. Дешевая лубочная картинка и маленькая плюшевая кукла свиньи (наступающий новый год был „годом свиньи“) – любимому сыну. Картинку, как они решили с мужем, на стенку в его кабинет. Яйцо из церкви – невестке от сглаза; внуку – шоколадное яйцо с конструктором внутри. Сверху лежала кость искусственного происхождения. – „Для Джека, пусть полакомиться на старости лет“.
      «Откуда такие подробности? Что за странность? – Удивился я собственным мыслям, но, уже в следующее мгновение подумал: – „Сыну всё это не нужно, он у нее удачливый бизнесмен. В кабинете у него висит живопись недетской стоимости, дезодорант не французский, так, копеечная подделка местного разлива, он таким, если и прыснет, то только в противогазе. Куклу ему вообще деть некуда. Выкинуть не выкинет, из сантиментальных соображений, но засунет подальше, что бы глаза не мозолила. С невесткой то же: она, вообще-то, в меру модности сейчас, верующая, но не настолько, что бы портить лубочным дизайном яйца гламурный интерьер. Яйцо шоколадное, тоже не к чему. Внуку Вите шоколад запрещен аллергологом строго настрого. Собака же, Джек, сдохла неделю назад, попав под машину. О чем тётке еще не сообщили, что бы не портить праздник“.
      «Что за странные мысли? А, может, правда? – несколько в шутку подумал я. Отвернулся от тётки. – Что же, действительно, с подарками не всегда всё ладно. Хочешь как лучше, а получается как всегда…»
      На глаза мне попалась девушка миловидного вида, в синем пальто и с пучком светлых волос, закрепленных на затылке. «Красивая, – подумал я. – Мужу халат купила. Впрочем, ему понравиться. Ему любой халат сойдет. Он давно халат хочет. И, – мои мысли внезапно конкретизировались, – у него уже есть два. Но ей не нравятся, цвет не тот, – я с некоторой опаской осмотрелся вокруг: цвета халатов мужа миловидной девушки насторожили меня своей отчетливостью. – Один серый, другой темно синий у него есть. Синий – старит, а серый к интерьеру не подходит. Она ему голубой купила. Который с обстановкой гармонирует и молодит. Муж сначала удивится, а потом „спасибо“ скажет. „Пусть, голубой, главное, халат у меня теперь есть…“ – подумает».
      Я прервался, ввиду не имения других мыслей, и, даже, отчасти, опасаясь их.
      Вследствие чего, на окружающих старался не смотреть. Это напоминало своего рода сумасшествие: непонимание возникающих в голове подробностей пугало своей непререкаемой конкретностью.
      Выбрался из перехода, вышел из метро. Не глядя на прохожих, пошел в сторону Варшавского вокзала, там у нас была намечена корпоративная вечеринка.
      По дороге, я все же взглянул на приблудившуюся ко мне уличную собаку. «Шарик. Подобран пять лет назад на собачьем рынке. Периодически убегает из дома. Хозяева: Зинаида, проводница поездов дальнего следования; тридцать четыре годя с рождения. Крашеная блондинка, в меру полная, нервы никуда: на работе все время проверки, зайцев возить приходиться, за это взятки дает. Кормилица семейства. Её муж – Василевский Юрий Фролович. „Клейма ставить негде“. – Это определение, почему-то исчерпывало собой все. Там толпилась какая-то беспощадная вереница фактов – или домыслов – я уж и не знал, что подумать. По любому, подробности мне были не важны. – „Сын Егор. Шарика любит. По настоящему. Его бродячего характера хоть и не понимает, но прощает. Каждый раз ищет, как тот сбежит. Ошейник у Шарика синий, поводок завязан на узел, сломался карабин, новый купить – денег нет…“ – в полном обалдении от собственной осведомленности подумал я.
      Собака пописала на угол дома и вдруг из-за угла показались двое. Первой шла женщина: крашеная блондинка непонятного возраста и телосложения. Она волокла за собой ребенка лет семи. По всему чувствовалось, что атмосфера было накалена.
      – Хватить орать! Шарик твой, жопа, опять сбежал, и что нам теперь весь город обыскать? Я только из рейса вернулась, а папка твой, кобель, опять у Лариски банкует, что б ему ни дна ни покрышки! Новый год через день, а он…
      Вдруг они увидели собаку и остановились.
      – Шарик! – заорал не своим голосом мальчик. Собака замерла и несмело махнула хвостом.
      – Эвана! – удивилась женщина, – лови его, а то уйдет!
      Собака, однако, вроде, убегать не собиралась. Бродить ей, кажется, уже надоело и, с опаской косясь на женщину, она даже сделала пару несмелых шагов навстречу паре. Женщина, тем временем, достала из сумки какой-то предмет.
      «Синий ошейник, на поводке узел», – машинально отметил я.
      – Егорка, заходи справа, щас возьмем! – женщина отвлеклась от обыденности.
      – Вот она! – загорланил ребенок, любимая собачка моя, – ему, кажется, было все равно, что происходило до этого, что говорила ему мамаша: он просто был рад. Рад по настоящему. Собака это почувствовала, и, игнорируя мамашу с поводком, тихо шевеля хвостом, двинулась к этим двоим. «Или к одному» – холодно закончилась моя мысль, и тут я испугался по настоящему.

* * *

      У нас была тоже корпоративная вечеринка, мы шли в боулинг. «Два часа бросания шаров, – надеялся я, – и не такие глюки развеют».
      Однако, не тут то было: столпотворение людей, сопровождавшая их ажитация с разговорами на повышенных тонах и параллельное принятие алкоголя если и могли развеять, то не меня. По крайней мере, в том странном состоянии, в котором я с недавних пор пребывал.
      Буря эмоций, кусков чужих жизней, эпизодов, историй, видимо, особенно запомнившихся этим людям, происшедших с ними уже, и еще только собирающихся произойти – разницу между состоявшимся и не состоявшимися событиями я в тот момент не осознавал ясно. Просто мысли описывали события в неопределенном времени – прошлом или будущем…
      – Машуня! Иди со мной играть! – вальяжно распоряжался высокий мужик в белой рубашке и серых костюмных штанах из соседней компании.
      – Ну конечно, Вадим Владимирович, с радостью! – отвечала ему блондинка в теле и мини-юбке; «Видимо начальник» – подумал я. Посмотрел еще раз на блондинку более внимательно: «Вот козел, явно клеится, не пришлось бы увольняться… Как с предыдущего места», – отчетливо прозвучало в голове. Блондинка присоединилась к Вадиму Владимировичу и, широко расставив ноги и призывно хохоча, запустила шар. «Мда… С таким задом, да в такой юбке, рабочих мест не напасешься…» – мелькнуло в голове.
      Вообще, мое состояние меня начинало беспокоить. Я что-то о таком слышал: экстрасенсы разные, Вольф Мессинг например, описывал очень похоже то, как он слышал чужие мысли. Все это было бы даже интересно. Но проблема для меня персонально состояла в том, что, казалось, у меня в голове шумело радио, у которого кто-то крутил настройку и я не мог его выключить. Просто не понимал, как это сделать. На сослуживцев старался не смотреть: я видел их буквально насквозь. Слабые и сильные стороны, чужие проблемы и желания буквально захлестывали меня, и, если касательно людей посторонних, это могло бы быть даже любопытным, научись я этим управлять, то знания жизни людей знакомых, которым ты в большей части симпатизируешь и доверяешь, напоминали подглядывание в замочную скважину.
      Мое подавленное настроение было замечено. Я отшутился, на вопросы ответив, что «за рулем», поэтому не пью. Вследствие чего и не веселюсь со всеми. Объяснение мое удовлетворило, и я получил совет в следующий раз оставить руль дома. При этом говорящий мужчина бросил взгляд на оставшееся шампанского, зазвучали вычисления, он что-то на что-то делил. После чего у меня в голове отчетливо прозвучало: «На два бокала бы меньше досталось, если бы он за нашим столом тоже пил. Хорошо получилось, что „за рулем“ оказался». – Мужик еще раз приветливо улыбнулся и отошел.
      Вечеринка шла к концу.

* * *

      – Ну, чувак! Сильнейшая инициализация! – мой друг Андрей был психологом и, по совместительству позиционировал себя практикующим экстрасенсом. Поскольку образования у него было два курса физического факультета, и то и другое оставалось принимать на веру. Тем более, что в свободное время от писал книги, рисовал картины и сочинял музыку. Но, в данный конкретный момент, именно вследствие разносторонности его знаний, обратиться к нему за советом показалось мне правильным. «Не поможет, так хоть посоветует, к кому пойти» – рассудил я. Голоса беспокоили меня и днем и ночью, независимо от того находился я в комнате один, или вместе с кем-то.
      – Ну, старик, просто супер! – Андрей в ажиотации ходил по комнате. – У тебя открылся канал! Я тебе завидую! – неожиданно сообщил он, еще раз внимательно посмотрев на меня взглядом художника, собравшегося писать портрет. – Я тоже мысли читать могу! – вдруг доверительно сообщил он. – Но не всегда… Только, когда у меня подъем… Энергетический!
      – Да я бы тоже лучше, когда подъем… – я не разделял его оптимизма. – Надоел этот бубнёж непрекращающийся. Утомляет, блин… Слушай, а что за голоса, когда рядом никого нет? Это чьи мысли? Может хоть от них избавиться можно? – я просительно посмотрел на Андрея, словно от него зависело разрешить.
      – Нет! – решительно перечеркнул он мои надежды. – Это «Мировой Разум»! Его то уж точно никак не пресечешь, он всюду!
      – Ё моё… – расстроился я.
      – Значит так. – Он, кажется, был готов перейти к решительным действиям. – Перво наперво: надо тебя протестировать. Сейчас пойдем на Место Силы, и проверим… – он многозначительно поднял указательный палец.
      – Что проверим? – с недоверием посмотрел на него я. – Какие Силы?
      – Мест Силы много, самые лучшие на природе, в лесу. Но там людей нет. Трудно будет тестировать. Поэтому, пойдем к ближайшему. У Инженерного Замка есть одно. Павел-то не дурак был а масон! – знал где строить! Из наших, – он многозначительно окинул меня взглядом, видимо давая почувствовать примененное им слово «наших», относящееся теперь в его понимании и ко мне. Что за экстрасенс был император Павел, если не смог предвидеть, что его удушат в его собственном замке, я уточнять не стал: ответ был очевиден. Ну не было у него в тот момент энергетического подъема, и все тут…
      Мы оделись и вышли из квартиры.

* * *

      В это же время, из соседнего подъезда показалась девушка приятной наружности, одетая в клетчатые брюки и голубой берет. Она села в автомобиль «Тойота RAV 4», стоящий в нашем дворе. Мы с Андреем, выходя в тот же самый момент, встретились с ней глазами. «Все, с меня хватит; завтра я его непременно убью». – Четко прозвучало в моей голове. Машина тронулась и, быстро набрав скорость, скрылась из глаз.
      Я недоверчиво оглянулся на Андрея. Он, казалось, ничего такого не слышал, и беззаботно вышагивал рядом. «Во! Ну! Блин! Ну, мы теперь! Неужели правда читает!» – услышал я его мысли.
      «Наташка из соседнего подъезда, Серегина любовница. Что это она, убивать кого собралась? Что за бред… «– подумал я, но тут же меня отвлек Андрей.
      – Ну, все, тебе надо вступать! – решительно махнул он рукой. Мы уже сели в мой «Фольксваген» и двинулись в направлении Михайловского Замка. – Тебя возьмут, – в голосе у него была уверенность посвященного. – Даже, – тут он еще раз взглянул на меня оценивающе, и продолжил, – с «минимальным испытательным».
      – Куда возьмут? Мы уже двигались по Садовой. – Почему с минимальным? – Слово ассоциировалось у меня с выражениями «минимальная заработная плата» и «минимальный доход» и симпатий не вызывало.
      – Есть идея предложить тебя в кандидаты «Действительного Тайного Общества по Спасению Мира» – торжественно изрек он. – Сокращенно: «ДТОСМ». Для краткости.
      То, что сокращения существуют «для краткости» я подозревал и сам, поэтому переспрашивать не стал. Мы молча поднялись на боковой пандус замка. Андрей торжественно остановился.
      – Вот! – он был исполнен многозначительности и, кажется, немного взволнован. – Сейчас будем смотреть.
      Что мы сейчас «будем смотреть» я уточнять не стал. «Само прояснится» – решил я и стал разглядывать прохожих. Прямо напротив нас, за оградой остановились три девушки, оживленно о чем-то беседуя. Поскольку мы оказались стоящими сильно выше них, они нас не замечали, мы же видели их как на ладони.
      – Вон, видишь, девушки стоят? – послышался голос Андрея. Начинаем!
      Я непонимающе уставился на него, ожидая развития событий. Он сделал неожиданные пассы руками над головой, и, широко расставив ноги и запрокинув голову вверх, сделал глубокий медленный вдох. Затем сжал кисти рук в кулаки и медленно, с видимым напряжением сгибая руки в локтях, как бы подтягиваясь на невидимой перекладине начал выпускать воздух из легких, издавая при этом низкий грудной звук сродни тибетскому горловому пению с элементами этнического джаза. Наконец он закончил и посмотрел на меня значительно.
      – Энергию набрал, – доверительно сообщил он. – И так, – он посмотрел на девушек отстраненно потусторонним взглядом и, как бы через силу, начал вещать…
      – Эта слева из хорошей семьи, но немного нерешительна… – Я посмотрел на Андрея и в моей голове застрочило: «тапки с тупыми носками, юбка в складочку по колено, на рюкзаке зайчик… родители интеллигенты, но сама не лидер! – Андрей посмотрел на меня значительно. – Жизнь, в общем, ей удастся, но с личным… – Он как бы вгляделся в туманную даль, – не видно… Скорее, не сложиться… – сокрушенно заключил он. – По работе… все в принципе нормально, тихая карьера в хорошем месте. „У нее на физиономии филфак написан, с родителями в порядке, устроят…“ – звучало в моей голове. – Вот так, – гордо констатировал Андрей. „Круто я заколбасил!“ – послышалось дальше, из чего я заключил, что это были его мысли, каким-то образом параллельно транслировавшиеся в моем мозгу.
      – А теперь ты, – великодушно разрешил он. Только энергии сперва поднабери чуток, для разгона. Он рассеяно благодушно огляделся вокруг. Я посмотрел на девушек, в голове привычно зазвучало; я, повторяя услышанное вслух, начал:
      – Девушка с рюкзаком Лиза Чайкина, родилась пятого октября в Петрозаводске. Роды шли тяжело, сделали кесарево, как следствие отсутствие агрессии и недостаток жизненной силы. Впрочем, если бы не было кесарева, не родилась бы вообще. Двойное обвитие пуповины и ножное прилежание. Ультразвукового исследования тогда не делали, поэтому решение принималось на глазок. Врач: акушер Шпиленя Геннадий Валерьевич, 1956 года рождения, урожденный… Впрочем, куда это меня, это уже не о ней… – видел или слышал я. – Мне было трудно определится с терминами. Описываемое мной представлялось чрезвычайно детально. Словно фонарик направлялся в глухую темноту и освещал выхватываемые подробности. Причем мощность лампы не была определяющей. Если ее не доставало, я как бы придвигался к интересующему меня объекту, и все становилось предельно ясно. – Отец Лизы, Григорий Дмитриевич Чайка, известный египтолог, автор ряда открытий, в своем роде столп науки, корифей. Молодец и красавец. До последнего времени имел любовницу. Мариша – брюнетка с коротко стрижеными волосами и твердым характером, ассистентка с кафедры, на двадцать лет его младше, но по уму и решительности сильно старше своих лет, к тому же обладающая стройной миниатюрной фигурой. Отношения продолжались пять лет, сейчас, впрочем, сошли на «нет» – острота утратилась, а перспективы отсутствовали – разводиться Григорий Дмитриевич на отрез отказывался. Были у него и другие интрижки, женщинам он нравился, и ограничений в этом вопросе ему почти не находилось. Однако, с некоторого момента все приостановилось. «Женщин жалко», – сформулировал Григорий Дмитриевич для себя, гуляя однажды по берегу финского залива со студенткой пятого курса. Он как раз рассказывал о походе к курганам в пустыне Гоби, дошел до самого интересного места – когда они «раскопали вход пещеру и уже нащупав идущие вниз ступени нацелились было вниз…» – тут Григорию Дмитриевичу вдруг стало неожиданно скучно. Студентка Дина открыв рот от восхищения и, порозовев от подступившего вдруг волнения, чуть приобняв его, прильнула, как бы ища у мужественного профессора-исследователя и, несомненно, героя, защиты и, уже, кажется, влюбившись в него окончательно и бесповоротно… – Впрочем, о чем это? Отвлекся… – перебил я сам себя, чувствуя, что удаляюсь от заданной темы. Посмотрел еще раз на девушку.
      – Но все это не проблема, Лиза мало что знает, на кафедру к отцу заходит редко, а мать происходящему значения не придает. То ли от ума, то ли от жизненной мудрости решила для себя так: «Чему быть, тому не миновать, пусть покрутиться, само надоест, семья дороже…» В чем на данный момент права и оказалась… А Лиза – ей все ничего, на теннис вот идет, торопиться. С подругами по учебе в кафе заскочила, съела эклер с «Капуччино». Расплатилась сотенной, сдачу получила две десятки и пять монетой. «Двухтысячновторого года выпуска монета, а червонцы… – Блин», – сбился я опять, понимая, что время выпуска монет – это опять не совсем о Лизе.
      – А что же будет с ней, сейчас, сейчас… – У меня появилось желание закончить разговор, тема начинала казаться бесконечной. – Да, правильная девочка, и будущее у нее ничего, Бог от дурости сохранит. На работу в иняз устроят, к папашиному ученику. Тот правда, старый хрыч, за ней ухлестывать начнет, но что-то ему помешает – то ли жена с двумя детьми, то ли директор института, тоже папашин друг; да и Лиза его бы не восприняла по любому как любовника. Авторитет ей в научном мире после папаши вообще не в счет, а остальных достоинств, вроде, как и не наблюдается. Устроится ее жизнь между тем сама собой: выйдет она за Мишку, своего одноклассника; тот в нее, оказывается, с первого класса влюблен… Ребёнок их – мальчик, через три года родиться, тоже кесарево, это говорят, что-то в судьбе… – Я еще раз взглянул на девушку и закончил: – В рюкзаке три учебника, два конспекта, пудреница с зеркалом, телефон «Моторола» с мелодией какой-то заковыристой, Мишкин подарок, я такой не знаю, могу напеть…
      Я перевел дух и посмотрел на Андрея. Тот стоял с широко отвисшей челюстью.
      – Ты что… Это… Серьезно? – наконец вымолвил он.
      – Что серьезно? – переспросил я, не понимая, в какой части моего выступления он сомневался.
      – Ну, что напеть можешь? И это… Как ты про теннис догадался, у нее ж ракетки с собой нет?
      Я вдруг осознал комичность вопроса и, не удержавшись, заржал.
      – Ну, блин, хороший вопрос, Андрюха, а что у нее еще кроме ракетки есть, из того, что я про нее знаю?! У нее может, история жизни на бумажке написанная, на спине прикреплена?
      – Блин… – Андрей, кажется, вышел из ступора и сам осознал нелепость вопроса. Мы, тем временем спустились и подошли к девушкам ближе.
      – Ну, Лизка, давай, они начали прощаться, – а может, с нами? В доме Кино сегодня что-то сильное.
      – Про самураев, японское. Красиво, говорят, до обалдения! – включилась другая девица, длинноногая блондинка спортивного телосложения.
      «Титкова Таисия Владимировна… года рождения… – привычно зазвучало в голове. Я отвернулся.
      – Не, Таська, мы с Михой на теннис сегодня. – У нее в рюкзаке зазвучала замысловатая мелодия. Она достала из кармана «Моторолу», – о, уже ждет на Маяковской. Ну, все девчонки, пока! – она помахала рукой и поспешно направилась в сторону метро. Подруги двинулись тоже. Мы с Андреем стояли у ограды и смотрели на удаляющихся девушек. Говорить ни о чем не хотелось.

* * *

      Следующим утром меня разбудили громкие сирены скорой помощи. Судя по звуку, машин было несколько. Я выглянул в окно и обомлел: суетящиеся санитары вынесли одни за другими двое носилок. На обоих были тела с ног до головы закрытые простынями. Погода стояла дождливая и носилки мгновенно намокли. «Хоть бы брезентом накрыли», – мелькнула какая-то странная мысль, словно покойникам было важно, накрыли их или нет.
      Рядом со скорыми приткнулись несколько милицейских УАЗ-иков. Я присвистнул. Происходило непонятное. В голове все еще стоял неопределенный гомон, словно работали несколько, одновременно включенных радио, но я, кажется, начал приспосабливаться. Сбылось неожиданное: со слов одного из моих друзей, живущего у железнодорожной станции, я знал, что к шуму привыкаешь, если он носит однородный и регулярный характер. Рассказам его я не верил, считая, что это скорее вымысел, придуманный в оправдание покупки дешевого жилья.
      С тем большим интересом, уже не прислушиваясь к звучащим в голове непрерывно голосам, я еще раз обозрел происходящее и, не обнаружив там никаких видимых изменений отошел от окна. Достал из коробки пакетик гречневой каши, вскипятил в воду в кастрюле и, сильно посолив, бросил пакет туда. На пути к телевизору выглянул в окно и замер: ситуация кардинально изменилась.
      Скорых и милицейских машин больше не было, на их месте стоял целый парк какого-то безумного, мне мало знакомого автомобилестроения – из того, что я знал, были два «Хаммера», один «Ламборджине», пара «Бентли» и еще какая-то хрень, которую я в городе раньше видел, но, что это было, не знал.
      Остальное, более напоминало двухместные самолеты, чем нечто передвигающееся по земле. Впрочем, могли это быть, с той же легкостью, и самолеты. К которым, для понта, по четыре колеса приделали. Вокруг толпились люди в черных костюмах с наушниками на левом ухе. «Охранники» – машинально отметил я. Все еще сильно удивляясь происходящему, я, все же, нащупал пульт телевизора и включил спутниковый канал. Новости мира меня интересовали, впрочем, чисто автоматически – события во дворе развивались с нешуточной быстротой. В это время подъехали два черных лимузина, из которых вышла группа людей и скрылась в соседнем подъезде.
      Я перевел взгляд на экран телевизора и переключил канал. Шла предновогодняя передача. Ведущий, известный певец в шиньоне, и, кажется, судя по застенчивому выражению лица и периодически заплетающемуся языку, пьяный в дупель, и ведущая, по сведениям, почерпнутым из газет, недавно перенесшая пятую пластическую операцию, жизнерадостно открыли представление словами:
      – Дорогие зрители и зрительницы! Мы поздравляем вас с настигающим Новым Годом и начинающимся концертом желаем…
      – Желаем счастья, – голосом одного из генеральных секретарей СССР веско подытожил известный певец в шиньоне.
      «Мда… – подумалось мне, – интересно, а если они, наконец, не дай Бог, помрут? Их мумии еще сколько лет после смерти в Новый Год на сцену вывозить будут?
      В это время на сцену вышла тощая девица сомнительной внешности и запела – «Течет река, Волга…»
      Песня, когда-то чудесно спетая певицей, в дальнейшем по непонятным мне, но видимо объективным финансовым причинам, не удостоенной мумификации, в исполнении тощей звучала ужасающе. «А мне семнадцать лет…» – донеслось из телевизора. Девице, на вид, было лет сорок. «Это сколько ж надо денег иметь, что бы совсем без голоса и с такой внешностью в новогоднюю программу влезть?» – подумал я и переключил канал. Выглянул в окно. И вовремя. В это время из подъезда вынесли два богато украшенных, затейливо инкрустированных ценными породами дерева и прибранных свежими розами дубовых гроба.

* * *

      Генерал лейтенант кавалерии Евстигней Георгиевич Чеканов – Лопушинский не знал как ему дальше жить. Он сидел на веранде своей дачки в окрестностях Петербурга; усадебке, расположенной в Лисьем носу почти на берегу Финского залива и скучал. Перед ним стоял только что принесенный прислугой самовар и блюдце с малиновым вареньем. Погода была отменной, ветер прогонял легкие облака, светило солнышко. В общем, день задавался ясный. Откуда-то доносилось стрекотание сверчка.
      Генерал, однако, был настроен пессимистически. Он и сам не мог объяснить себе своего настроения; внутри его что-то глодало.
      Он тревожно оглядывался вокруг, словно ожидая откуда-то, неизвестно откуда, но с какой-то непреодолимой фатальностью непременно подвоха.
      Тому, впрочем, предпосылок никаких не наблюдалось: всё, кажется, было как обычно и это пугало генерала еще более; неизвестность, как говориться, страшнее всего…
      Он встал, одернул мундир и прошел в комнаты; по дороге скользнул, было, взглядом на недочитанный роман, но не взял, стыдливо отвел взгляд и стушевался; поджал и без того туго сведенные в полоску губы и вдруг, с ослепительною для себя ясностью обреченного на расстрел арестанта; человека, зависшего над пропастью, да так и не решившего до конца, надо ли ему туда, но, однако, туда уже падающего, и, все еще пугающегося, но с каким-то особым, последним испугом понял: все дело было в этой безумной и мало кому понятной книге!
      … «Двойник»… – так, кажется, она называлась. Принадлежала она перу новомодного; еще малоизвестного, но уже порядком нашумевшего писателя по фамилии Достоевский.
      – Двойник! – то ли сквозь зубы, то ли вследствие сжатых до невероятия губ презрительно, и в то же время констатирующе безнадежно, процедил генерал. Он устало опустился в кресло, на лице его нарисовалась скорбная складка. Кажется, с ним случилось что-то непоправимое – смерть близких людей, порой, ставит такой отпечаток на лица своих жертв: и, вроде бы, хочется еще обратиться к усопшему со своим горем, поделиться несчастием, и не осознается никак, что несчастие это – это то, что того, с кем хочется поделиться, больше нет…
      – Двойники… Какая страшная правда… – Евстигней Георгиевич поднялся и, в нервной ажиотации, попеременно сжимая кисти рук в кулаки до бела, прошелся по комнате. – Но зачем?! – вопрос был риторическим. – Зачем сейчас? – вопрос, кажется, на этот раз оказался сформулирован ладнее, и генерал даже на мгновение приостановился от посетившей его странной мысли… А, может, он Мессия? – внезапность робкой догадки так поразила генерала, что он едва не закричал. Но как же они могут, так, со мной… – он скорбно остановился, словно не смея совладать с посетившей его бедой;
      – Молчать! – вдруг вскричал он, хотя в комнате никого не было и не раздавалось никаких голосов. – Ведь можно было бы хотя бы изобразить; изобразить, притвориться, что поняли; что поняли то, что, возможно, выше любого понимания, однако произошло, случилось, и, можно хотя бы не произносить это вслух! Хотя бы, право, заплакать, закричать, но молча… Ведь… двойники – они всюду!!!
      Здесь, в комнаты, с сахаром на подносе и улыбкой на лице; в тщательно отглаженной форме, браво торчащими вверх усами, зашел денщик генерала, Прокоп Обметов.
      Нехотя посмотрел генерал на Прокопа и тут же стушевался, словно знал о нем какую-то стыдную и в то же время страшную тайну. Снова поднял глаза и снова потупился не в силах видеть представшего перед ним денщика…
      Дело было в том, что Прокоп был как две капли воды похож на генерала! Это был полный, абсолютный; как в зеркале отраженный его образ; это был его, генерала, совершеннейший двойник.

* * *

      Я отвел взгляд от телевизора и снова посмотрел в окно. Происходящее там мне решительно не нравилось. Мокрые носилки, теперь гробы эти… «Как-то все излишне интенсивно происходит, – попытался я выразить свою мысль, но тут меня осенило: – Да я же мысли читать могу! Так все и прояснится. По крайней мере, спускаться не нужно, с консьержем разговаривать».
      Я нажал на пульте кнопку выключения.
      Мающийся мужик в генеральской форме дореволюционного покроя на экране телевизора вспыхнул мириадами синих полосок в фиолетовую крапинку и исчез. Я всмотрелся в вереницу идущих за гробами людей, выбрал спину позначительнее и сконцентрировался. В голове ослепительно громко, гулко, зазвенел телефон.

* * *

      Я вскочил с постели не вполне понимая, где я и что такое, если можно уже так выразиться, происходит.
      А то ведь только что я был тоже уверен, что наблюдаю нечто, происходящее со мной в реальности; и что реальность эта самая что ни есть настоящая. А не сон. Не сон, в котором я смотрю по телевизору то, что идет по телевизору, который мне сниться…
      Я встал с постели и потянулся. Было раннее утро. Телефон все ещё звонил. Взял трубку.
      – Аллё! – голос на том конце был оптимистически осторожным.
      – Алло, – я, как обычно, в семь часов утра, не был ни оптимистическим, ни особо приветливым.
      – Димыч?! – полувопросительно-полуутверждающе полуспросил-полуконстатировал голос.
      – Ну… – уже примерно понимая, кто звонит, ответил я.
      – Шпрехен зи дойтч? – голос, видимо, был не до конца уверен, что я – это я.
      – Ганц клар… Ез канн, айгентлих, мит йедем пассирен канн, ваз воллен зи битте… Йетцт? – на самом деле я намекал, безусловно, на не достаточно позднее время для такого раннего звонка.
      – А… ты, – в телефонном голосе появились удовлетворенные интонации, видимо, у голоса действительно были сомнения что я – это я. – Короче. Я поговорил. – Последовала значительная пауза.
      – Молодец! – я постарался изобразить в голосе радость, пытаясь до конца сообразить, кто звонит. В трубке молчали.
      – Ты кто? – совершенно неожиданно для себя, уже не скрывая отсутствия радости по поводу звонка, спросил я. – Куда меня берут? Зачем?
      – Андрей же звонит! Ёлы палы, мы ж договорились в шесть утра созвониться, а я проспал, вот в семь только звоню, я все узнал, берут тебя!
      – А… – я смутно припоминал, что вчерашний вечер закончился медитацией с коньяком «Московский», причем, видимо, коньяка оказалось больше, чем медитации, вследствие чего эта самая договоренность: созвониться в шесть.
      – Спасибо. – Андрея я слышать был рад, но проснулся еще не окончательно. – Ты мне чего звонишь-то?
      – Да как чего! – Его голос был полон предвкушения сообщения, которое было, кажется, ему самому настолько приятно, что, если бы не ранний час, я, видимо, просто из человеческого участия, повесил бы трубку, что бы не лишать его возможности еще час другой воображать о том, как мне он его сообщит.
      В конце концов, Андрей прокашлялся и сообщил:
      – Тебя берут в ДТОСМ!
      – Да ты что! – изображая энтузиазм, что кто-то куда-то меня берет, ответил я. – А это что такое?
      – Да я ж тебе уже говорил! – Андрей, кажется, был искренне удивлен моей плохой памятью, невнимательностью и непониманием важности сообщения; – Одно дело адрес ветеринара забыть, а другое, – он значительно помолчал, – Комитета по Спасению Мира! – последнее, видимо, из соображений конспирации, было произнесено приглушенным шепотом.
      – А… точно! – я не стал вдаваться что, кажется, в прошлый раз он говорил мне другое название, впрочем, возможно, они периодически меняли название организации. Для конспирации, разумеется.

* * *

      За завтраком я, как обычно включил «Евроньюс». Сосредоточиться на новостях, впрочем, не удавалось. Не давало покоя окно. От него веяло мистическими ожиданиями: оно влекло меня к себе; хоть и оказалось, что наблюдал я неизвестно за чем во сне, но одно оставалось несомненно: что бы читать мысли людей, мне надо было их физически видеть. Иначе мысли были обрывочны или несвязны. Можно, в принципе, было что-то понять просто глядя на предмет, принадлежащий человеку, но это было не то. Мысли там были устаревшие и не все – а только самые повторяющиеся и устойчивые.
      Из окна же открывался великолепный обзор. На фига он мне, я толком не понимал – по видимому, это было уже инстинктивное: мне хотелось видеть как можно больше людей. Я подошел к окну. На улице было пусто.
      Внезапно из соседнего подъезда вышла Наташа. Та самая, чьи странные мысли вчера привели меня в такое замешательство. О них, в суете происшедшего я уже было забыл; но теперь вспомнил: она думала, что хочет кого-то убить! Отравить, если не ошибаюсь…
      Меня подбросило словно на пружинах – если бы это были обычные гневные человеческие сентенции типа «Всё покрушу, всех порешу!» – это было бы одно. Но, как я вдруг снова вспомнил, мысли её были холодно расчетливыми и очень конкретными.
      «Что бы это значило?» – я еще не имел никакого опыта в использовании своего, внезапно открывшегося дара; к тому же мной овладел азарт, свойственный всем, кто в детстве мечтал стать детективом. Я им стать мечтал. Страсть к расследованиям есть определенный род мании, неистребимый и не подверженный возрастным и гендерным особенностям. К тому же и объект злого умысла был мне хорошо знаком – когда Сергей приезжал к Наташе, он ставил свою машину в моем дворе. Сергей был суперуспешным бизнесменом, владельцем компании «Русский лес», занимавшейся перепродажей за границу, кажется, древесины. Не без того, что из «бывших», но, в целом, человеком казался добродушным, и за стоянку платил вовремя.
      Мне захотелось испытать свое умение, использовать его в практическом русле: ни много ни мало – спасти жизнь соседу по дому…
      Для этого нужно было пронаблюдать за Натальей хоть сколько-то длительное время, и восстановить ход ее мыслей более подробно.
      Я снова высунулся в окно. Она заходила в продуктовый магазин, распложенный на первом этаже. Значит, у меня было время. Быстро оделся и спустился вниз. Однако, только я вышел из парадной, как Наташа показалась в дверях – видимо, там не было того, что ей было нужно – и пошла по направлению к своей машине. Я ломанулся к своей, и, еле успев завестись, рванул с места. Пристроился сзади. Сердце бешено стучало. «Слежка!» – благоговейно подумал я с некоторым замиранием в душе; следить мне не приходилось еще никогда и не за кем.

* * *

      Выехали на Тверскую, затем свернули на Таврическую. Наташа ехала спокойно, но для меня слишком быстро, я еле удерживался «на хвосте». Повернули на Суворовский, оттуда на Некрасова. Остановились у рынка – я проскочил и в панике некоторое время искал место для парковки. Когда вышел из машины ее уже в виду не было, но было и так понятно, где искать. Зашел на рынок. Найти человека среди прилавков – дело трудное, но реальное. Я сам часто тут затаривался, так что план действий был придуман с ходу.
      Я не пошел в основной зал, а поднялся на второй этаж по внутренней лестнице. Там, по периметру торгового зала, шли второстепенные магазинчики и, что самое главное, была балюстрада, огороженная перилами. Оттуда можно было наблюдать за залом, оставаясь незамеченным: никому из покупателей не пришло бы в голову разглядывать стоящих этажом выше людей. Через пять минут я уже нашел Наташу – она стояла возле фруктового прилавка, двумя пальцами левой руки держа позолоченную сумочку от «Шанель», мизинцем правой руки что-то показывая продавщице. Та, видимо, не в силах выразить словами свое восхищение и благодарность Наташе за ее посещение, приложив руки к груди и склонив голову, благоговейно слушала рекомендации по подбору необходимого фрукта. Сама Наташа была одета «со вкусом»: в белые полусапожки, клетчатые штаны и спортивную куртку. На голове у нее красовалась выразительная кепка; не смотря на пасмурную погоду, на глазах были темные очки: это считалось стильным. По мне, так она выглядела как лемур, очнувшийся среди зимы от спячки, в которую он впал впервые за свою жизнь и очень этому обстоятельству удивившийся. Впрочем, – отметил я автоматически, – фигура у Наташи была отменная, так что Сереге позавидовать было можно – он ведь одетой ее почти не видит…
      Я прислушался к мыслям. В голове зазвучало: «На фиг мне эти боты, могла бы гламурней найти… Или ничего? Нет слишком блестят, надо спокойнее одеваться… А Машка? Машка, блин! Нет, надо было гламурней! А Кристинка? Ей позвонить, что она скажет… Ещё сдать можно, скажу не подошли, чек вроде в коробке…»
      Я озадаченно отвел взгляд. Препятствие было неожиданным. Мне что же, теперь за ней весь день ходить и, про «что она думает» слушать?
      Получалось, что способности мои крайне ограниченны. Я же себе развоображал невесть что! А получалось, что первая же конкретная задача мне не по плечу из-за отсутствия возможности… «Подожди, подожди… для начала надо определиться, что же у меня отсутствует, из того, что мне нужно… а то я, похоже, сам не понимаю, чего не могу». – Я задумался. В это время Наташа, купив гроздь безумного вида винограда, прошла к следующему прилавку. «Так, так, так», – я, кажется, сообразил, в чем проблема: я читал ее мысли. То есть, я слышал то, о чем она думает сейчас. Знать же мне надо было то, о чем она думала когда-то. Причем мне неизвестно когда… То есть, стояла задача селекционирования. Мне нужны были ее мысли по поводу убийства… «Ну и ну» – пессимистически подумал я. Это словно передачу захотеть снова посмотреть по телевидению, причем даже не ту, что в прошлый четверг была; по пятому каналу в четырнадцать ноль – ноль. А ту, которая про крокодилов, о том, как они размножаются. Если первое еще найти было бы можно, обратившись в архив конкретного канала и назвав время трансляции, то добыть второе – нужно работников всех каналов опросить, не помнит ли кто, когда у них про крокодилов было, и если вспомнят все отсмотреть…
      Тем временем Наташа купила ещё один замысловатый фрукт и направилась к выходу.
      «Блин, – запаниковал я. – Объект уходит! – Объект уходил действительно и, кажется, безвозвратно. Моя машина была с другой стороны в переулке и, пока я до нее доберусь, Наташа уже два раза рынок объехать сможет. Что она делать, несомненно, не станет, а отправиться по своим делам дальше, оставив меня, великого и прекрасного детектива, в гордом одиночестве.
      Я бросился вниз, особенно, впрочем, не веря в удачу, скатился по ступеням и, вылетев из перехода, вдруг чуть не столкнулся с… Наташей. «Заметила слежку, – в панике пронеслось в голове. – Сейчас спросит…». Я остановился перед ней, дурацки улыбаясь.
      – Здрасьте, – не нашел ничего лучшего, чем поздороваться я. Мы жили в соседних подъездах и она ставила свою машину так же в нашем дворе. Так что знакомы мы были с ней, хоть и в лицо, но встречались довольно часто.
      – Привет, привет, – довольно дружелюбно ответила она и, секунду помедлив, свернула в цветочный магазин, расположенный снаружи рынка. «Ё кэ лэ мэ нэ пэ рэ сэ тэ… – пронеслось в моей голове со скоростью вихря. – Значит, не вычислила. То есть, видно, решила в последний момент в магазин… А я то…» Тихо спустившись со ступеней (а ну, как из-за витрины следит?) я сел в машину и, включив мотор, стал наблюдать дальше. В принципе, напугался я уже достаточно, что бы рассказывать друзьям об истории еще месяца три, не утрачивая бодрости повествования. Но, кажется, страсть детективного расследования была сильнее меня самого. Я тупо сидел, зорко щурясь на выходящих из-за рулевого колеса.
      Моя позиция, хоть и случайно, оказалась удачной. Вышла Наташа. В руках она держала большей букет красных роз. «Красные розы, обозначают пламенную любовь. – Автоматически подумал я. – Кого это она любит так пламенно?» – версия вероломного любовника, кажется, находила подтверждение. Наташа прижала букет к лицу, вдохнула аромат, словно вспомнив о чем-то хорошем. Лицо ее на мгновение расслабилось и стало счастливым.
      Тут я вдруг вспомнил о чтении мыслей, но опять опоздал:»Поставлю в гостиной на круглый стол, красиво будет, хорошие розы…» – услужливо забубнил голос в моей голове, и Наташа скрылась за углом.
      Включил передачу, вырулил из переулка. Вовремя: «Тойота» уже сворачивала за угол.
      Следующая остановка оказалась у салона красоты. Туда я за ней не пошел. Такие места мне были не по карману. Кроме того, я чувствовал себя в этом гламуре погано. Мое, хоть и спорное мнение, заключалось в том, что «мужикам педикюр не нужен».
      Ждать пришлось больше часа, и в голову уже полезли мысли что «на фига я все это затеял, спасатель долбанный, поупражняться и дома из окна не хуже можно» – разведчик из меня получался никудышный. Сидеть и пялиться на дверь салона было скучно, а делать что-то другое – например, читать – я не мог по понятным причинам.
      Я попытался использовать время для размышлений. Подумать мне было о чем – например эта проблема, со временем, в котором существуют ее мысли… Получалось, что простое чтение мыслей сродни подслушиванию – а дело это бесконечное. Особенно, если то, что услышать хочешь, давно сказано…
      Через некоторое время я, кажется, нащупал решение: вспомнилось, как в момент эксперимента с Андреем, я с легкостью узнал не только историю той девицы; но и то, что она думала когда-то. Причем о настоящих ее мыслях я почти ничего так и не узнал. Значит, дело было в установке. Я узнал то, что я хотел знать. Причем без лишних подробностей. Достаточно обобщенно, что бы не путаться в деталях, но и на столько связно, что картина оказалась полной и выразительной. Не знаю, сработает ли это в моем случае – все же информация мне теперь нужна была ещё более конкретная. Однако попробовать стоило. По крайней мере, теперь у меня была идея – а значит и шанс.
      Наташа вышла из салона с кардинально черными волосами. Что кардинально отличалось от нее же, входящей туда. И если бы я не пялился на дверь с таким тупым усердием, то пропустил бы ее точно: до этого она была блондинка. «Ей, кстати, лучше так, – подумал я и снова настроился.
      «Какая-то дура эта Лариска, все время про своего мужика парит, хоть бы меня спросила, как у меня дела! Я бы ей про Тунис так втерла, что у нее челюсть бы отвисла… поменять, что ли парикмахера? Ну, а мелирует-то она хорошо, тут не отнять; и краска у нее качественная, таких мастеров еще поискать… придется терпеть…» – Наташа села в машину. Тронулись. Я вдруг подумал, что так кусками мысли смотреть – ничего у меня не выйдет. А когда случай представиться и не поймешь. А ну как она сейчас к подруге, потом в солярий а после домой?
      Но повезло. Остановились у японского ресторана, она вышла, прошла внутрь. Ресторан был из дорогих, но я решил, в случае успеха вычту расходы с Сереги. Деньги у меня с собой были. Народу оказалось мало, так что столик – что бы не светиться и, в то же время, что бы видеть Наташу все время – я нашел без труда.
      Японская кухня не быстрая, времени было, хоть отбавляй. Я настроился, вспоминая состояние во время сеанса с Андреем, и посмотрел на Наташу. «Родилась… в поселке „Луговое“ Киевской области, роддом номер 7. Акушер… – я отвел взгляд. – Елки палки, на фига мне ее акушер-то, не могу прямо! Конечно для представления о человеке информация важная, но не до такой же степени… – Снова посмотрел: – Закончила третье профтехучилище по специальность медсестра общего профиля, в… году поступила в Харьковский текстильный институт, после окончания распределилась в Кировскую область на комбинат… – я снова отвел взгляд, хотя информация была интересной. Я никак не ожидал, что расфуфыренная Наташка, закончила что-то вообще. А тем более институт, пусть даже текстильный. Но, как я себе уже решил – дело есть дело.
      – Что закажете? – ко мне подошла официантка. Я недоуменно поднял глаза. То, что я в ресторане, и надо заказывать, забылось; официантка смотрела на меня вопросительно. «Странный тип какой-то, наркоман что ли? Вроде не опасный, курнул наверное…» – пронеслось в голове. Выглядела она вполне по-азиатски. «Из Таджикистана, умудряются же они подбирать, в эти рестораны японские. Наверное, вне конкурса берут, японки, типа», – подумал я и уткнулся в меню. Выбрал подешевле.
      – Суши, пожалуйста. С лососем и угрем, – изобразил я из себя рыбного гурмана, хотя до этого в японском ресторане не бывал, и, что заказал, даже близко не понимал. «Заодно и попробую», – подумал я, еще раз сверяясь с меню. Некоторые цены настораживали, и я боялся ошибиться. Официантка отошла. Я вернулся к делу. «Отравление, отравление, отравление…», – постаравшись оставить в голове только эту мысль, сосредоточился я. Снова посмотрел на Наташу. Тут же в голове зазвучало:
      …Первая помощь при отравлении грибами нередко играет решающую роль в спасении больного. Необходимо немедленно начать промывание желудка водой, лучше с помощью зонда слабым раствором (розового цвета) перманганата калия или методом искусственной рвоты. Полезно в раствор добавлять активированный уголь (карболен). Затем дают слабительное (касторовое масло и солевое), несколько раз ставят очистительные клизмы. После этого…
      Я отвел взгляд. «Понятно, читала…» Посмотрел снова:
      … Отравление бывшего подполковника ФСБ Александра Литвиненко в Лондоне большинство западных СМИ сравнило с убийством болгарского диссидента Маркова, ликвидированного в аэропорту Хитроу почти 30 лет назад. Тогда незнакомец уколол Маркова зонтиком, на острие которого была игла с рицином, и эта операция считалась несомненным успехом КГБ…
      «Смотрела по телевизору…» – уже менее оптимистично подумал я. Сосредоточился снова:
      … «Господи, да он же желтый совсем, надо позвать кого-нибудь… – Человек-то какой хороший был, всегда – „Здраствуй Наташка, как твоя кондрашка?“ – шутил типа, только смотрел всегда как-то по-доброму, ему и рассказать было что – про беды свои, про мужика, который бьет, и понимал он и совет давал, – неужто помер?!»
      – Тетя Маша, тут Михалыч, у тележки лежит, не дышит, кажись, смотри, что с ним…
      – Умер твой Михалыч, спиртягу, видать, не ту принял, от ентого все сейчас мрут; вона на кирпичном заводе, говорят, трое уже…»
      «Видела. На комбинате своем, когда работала, больше негде. Я отвернулся. Нужно было что-то кардинально менять. Так можно было очень долго. Изучать Наташину жизнь в мои планы не входило совершенно.
      Не знаю, почему, но мне вдруг стало ее жалко. «Да она же нормальная девчонка, – вдруг подумал я. – Выглядит пугающе… это да. Но, как говорят, „положение обязывает“. Такому как Серега такая нужна – она ей быть и старается. А вообще, обычная девка с Украины, пробивается, как может; Сергея этого подозрительного, похоже, даже любит; цветы себе покупает „для красоты“. А был бы мужик нормальный (или ненормальный, – прикололся я над собой; „нормальным“, в моем понимании, был, в том числе, я сам: нищий музыкант, без семьи и прописки) – она бы и выглядела, возможно, по-другому.
      Мне стало неприятно – я почувствовал себя так, словно подглядывал. Оправдывало меня только то, что я делал это не из праздных побуждений, а «в интересах расследования» – как я уже окрестил про себя нынешнее времяпрепровождение.
      «А раз для расследования, так и расследуй; не фиг в чужом белье копаться, настраивайся на дело!»
      Я сосредоточился: «Отравить Сергея, отравить Сергея…» – повторил несколько раз про себя я и посмотрел на Наташу.
      «…госпожа Тофана входила в положение бедных женщин и продавала им какую-то воду в пузырьках. Жена вливала эту воду в суп супругу, тот его съедал, благодарил за ласку и чувствовал себя превосходно. Правда через несколько часов ему начиналось сильно хотеться пить, затем он ложился в постель и через день прекрасная неаполитанка»… Что ли Серегу отравить? Забодал в конец. Все, в суп отраву и на фиг. Буду свободна, а то он уже вчера и доверенность на квартиру переписывать грозился, так можно вообще без штанов остаться; где же взять яд?»
      Жалость к Наташе мгновенно улетучилась. Она совершенно конкретно планировала отравить Сергея, по причине того, что он грозился переписать какую-то доверенность. Я узнал то, что я хотел знать; одновременно я совершенно конкретно пожалел о том, что я все это затеял. Что мне с этой информацией делать, я не знал.

* * *

      С Андреем встретились у выхода метро. Сели в машину, поехали.
      – Короче. Хозяин квартиры – выдающийся диагност. Открылось уже в преклонном возрасте. – Начал Андрей с очень серьезным видом вводить в курс. – Совершенно внезапно! – он со значением посмотрел на меня.
      – Что внезапно? – меня подрезал огромный джип, и я упустил ход разговора.
      – Инициализация произошла случайно. Как у тебя. – Он, видимо для значительности сделал паузу. – Семинар был у них. На тему «экстрасенсорика в медицине». От каждой поликлиники, разнарядка такая от начальства пришла, по два человека прислать, что бы за повышение квалификации отчитаться. А он, Иван Моисеевич его зовут, военный бывший. На севере судовым врачом служил. Ну и по ранней пенсии в поликлинику ЛОРом устроился. Вот его на эту лекцию и послали. Вела её, кстати, Элеонора Мудрак, – он еще раз значительно посмотрел на меня и добавил, – сама! Она тогда еще не такая известная была, по клубам с выступлениями халтурила.
      Я, тем временем, догнал подрезавший меня джип, и попытался проделать то же самое с ним. Попытка чуть не закончилась лобовым столкновением со встречным троллейбусам, что было бы – почему-то подумалось мне – «Сейчас совсем ни кстати». Почему «сейчас», и, когда было бы кстати врезаться в троллейбус я не додумал – приближался нужный нам поворот.
      – Но народец в этих поликлиниках немудрящий работает, – продолжал Андрей, махнув рукой, им хоть самого Циолковского приволоки лекцию о ракетостроении читать… Все по барабану.
      Я отметил про себя, что пожалуй понимаю врачей, которым по барабану лекция о ракетостроении. Даже в исполнении самого Менделеева. Но промолчал.
      – В общем, с обеда все слиняли. Один Иван Моисеевич, как бывший военный, от дисциплины, остался. А после обеда как раз самое интересное и начиналось: опыты над добровольцами. Всего тринадцать опытов, – я крутил головой в поисках нужного дома, но безуспешно. Номеров, как у нас принято всегда и везде, на домах не было. Я поехал наугад.
      – Ну, сам понимаешь, он же там один… Пришлось ему по всем тринадцати опытам в добровольцы и вызываться. Он же, как бывший военный… – я остановился, и, извинившись у Андрея, спросил о номере дома у какой-то испуганной старушки. Та безнадежно махнула в другой конец улицы, всем своим видом показывая, что подробней там и еще не раз и не два и что ей очень жаль, что мне придется искать этот дом, но помочь она мне в этом больше не может никак… Я поблагодарил, сел за руль и поехал.
      – В общем, там все было. – Продолжил Андрей. – И чтение мыслей на расстоянии, и телекинез, и иголку он в зале запрятал – она нашла! И, даже, как в цирке, в ящике его два раза перепилила – он потом часто рассказывал, напугался очень. А в конце: «Все» – говорит, – «раб божий, подойди; инкарнация твоя пришла!»
      Евгений Петрович после ящика нервный очень был и хотел сразу бежать. Не смотря, что военный, но стало ему вдруг, непонятно отчего интересно… И в правду, видать, время пришло».
      К этому моменту мы уже подъехали к заданной точке и, еще порасспросив прохожих, попали по адресу.
      Дом номер три оказался пятым по счету – если считать от улицы – серым, покосившимся строением. Из тех, что построил Хрущев в начале шестидесятых в расчете, что простоят они лет по двадцать, не больше. К настоящему моменту простояли они уже лет сорок и вынуждены быль стоять и дальше, поскольку, живших в них людей расселять было решительно некуда. «Растет у народа благосостояние!» – подумал я, объезжая дом по пятому разу в поисках места для парковки.
      – Короче, протянула она к Ивану Моисеевичу руки ладонями вверх, и тут все и случилось, – рассказ Андрея, кажется, близился к концу. – Пришло ему видение, что сидит он у нее на ладони в позе лотоса и в виде Будды, руки перед собой сложены, смотрит он сам на себя таким строгим взглядом, словно «Иоанн!» – сам себе говорит, – «Ивашка!» – и пальцем себе так грозит и прищуривается, словно что-то о себе самом знает, о чем Ивану Моисеевичу и вот-вот узнать предстоит, только время еще не пришло, но при этом вот-вот… Вот-вот случиться! В общем, с минуту он так себя понаблюдал и… Стал диагностом. Вопросы есть? – Андрей посмотрел на меня торжествующе. Мы выходили из машины, и я, замешкавшись, отстал от Андрея, целеустремленно двинувшегося вперед. Догнал у входа в подъезд. Зашли в лифт.
      – Есть вопрос, – ответил я запоздало. Всего один: – Андрей, а что это такое – «диагност»?

* * *

      – Ну, ты ваще! – Андрей аж поперхнулся от переполнявших его чувств. – Блин! Кто «диагност» не знает! – он осуждающе посмотрел на стенку лифта. Стенка была в несколько слоев исписана матерными и иностранными словами. Fuck you, Маша! – задержался мой взгляд на одной из них. «Ну Машка точно пропрется, как я ее люблю, даже по-английски написал… Только бы еще знать, что этот фук значит… А хотя на хрен мне это, выглядит прикольно… не… Машка точно пропрется…» – забубнило у меня в голове. Я вздрогнул. Новость о том, что я могу читать мысли писавшего, глядя на пару написанных им бог весть когда слов, была для меня новой.
      – Диагност, – Андрей для значительности поднял палец, – это экстрасенс, который видит внутренние органы человека и может их диагностировать!
      У меня немедленно возник следующий вопрос, но я решил повременить; двери лифта уже открывались.
      – В общем, там будет человек двадцать, – в голосе Андрея появились теплые нотки. – И у всех своя история. – Я обреченно вздохнул.
      Мы подошли к желтой крашеной двери и позвонили.
      Открыл нам лысый человечек ростом ниже среднего с юркими, жизнерадостными глазами.
      – Иван Моисеевич, – представил Андрей.
      – А у вас, кажется, глисты, молодой человек, – оптимистически сообщил человечек вместо приветствия и улыбнулся.
      – И все? – спросил я в ответ.
      В лифте, узнав о необычайных способностях Ивана Моисеевича, я решил по мере возможности воспользоваться знакомством – у меня уже месяца два болело колено, а на врачей времени не было.
      – Все! – торжественно сообщил мне человек, и я понял, что надежды на бесплатную консультацию накрылись медным тазом. У меня в голове зазвучали, видимо, его мысли: – «Надо ему аппарат впарить, купит, мне еще комиссионные капнут, так глядишь по чуть-чуть по чуть-чуть… Да нам многого и не надо, мы люди маленькие – колеса зимние на машину, жене – шубу…»
      – Советую новую разработку, – зазвучал его голос уже вживую. Аппарат Нувакор-1. Он вообще от всего, но помогает и от глистов, – скромно потупив глаза, он, кажется, крайне сожалел, что мне необходим Нувакор-1, но поделать с этим ничего не мог…
      – Нет уж, вам, если на колеса не хватает, лучше в долг попросите, я дам.
      Оставив Ивана Моисеевича стоять с отвисшей челюстью у дверей, мы продвинулись в глубь. Длинный коридор стандартной панельной трешки был полон людей. Толпа была чрезвычайно пестрая. Андрей изредка здоровался, но, видно, знал он далеко не всех, и мы встали, не проходя в комнаты в уголке коридора.
      Мимо проследовал Иван Моисеевич, оправившийся, видимо, от ступора и, с опаской покосившись на меня, застрял в проходе, раскланиваясь с чопорной дамой.
      – А вон и сама… Элеонора Константиновна! – Со значением зашептал Андрей. – Мудрак; я с ней, как говорится, чести не имею… Она, только когда здесь собираются, так сказать, к своему ученику, Ивану Моисеевичу, что б поддержать, так сказать… Я сам-то здесь первый раз, раньше на Моховой собирались, у одного священника.
      – Священника? – удивился я, но тема развития не получила. В коридор из комнат вышел новый, необычайно колоритный персонаж. То ли кореец, то ли татарин – он хоть и был одет в костюм с иголочки, но, впечатление производил неоднозначное.
      – Тимур. Кореец. Инициирован в Бурятии, во время похорон деда, шамана, случилось. По всему, душа в него вселилась. Сам по профессии геолог. Алкоголик был страшнейший, спирт литрами глушил, ни о какой душе и в слых не слыхивал. Вообще не верующий был. А тут, сразу после похорон – как подменили человека. Пить перестал, и давай людей лечить, откуда все взялось! Причем, что характерно, если он хоть день кому-нибудь не поможет, боль в голове начинается страшнейшая, никакие таблетки не берут! К нему запись на месяц вперед, – уже шепотом добавил Андрей.
      Тимур в этот момент проходил мимо нас. Мы с ним встретились глазами и он вдруг, словно споткнувшись, остановился. «Шлем у него на голове… какой странный…огромный… И доспехи на плече тяжелые – меч один чего стоит… – Начался бубнеж в моей голове. – Надо снимать, а то через десяток лет позвоночнику конец, а с суставами, суставами…
      – У вас с ногами в порядке? – неожиданно спросил он.
      – Правое колено вот… – ответил я; он посмотрел на колено.
      «Так, третий четверг через месяц, вроде свободен, дам телефон, пусть записывается, звонит – у меня в голове тут же услужливо возник номер телефона.
      – Позвоню, спасибо, – я повторил телефон вслух. Тимур кивнул головой и, ничего не говоря, двинулся в сторону кухни.
      «И мысли читает, молодец какой, тем более надо помочь…» – прозвучал в голове удаляющийся голос.
      – Блин, кажись, сама к нам! – зашипел над ухом Андрей. – Ты что там Моисеевичу такое про колеса наплел, что даже ей интересно стало…? – В этот момент ко мне подошла расфуфыренная дама в красном брючном костюме замысловатого покроя, с синим платком на шее, вся увешанная перстнями и колье. Иван Моисеевич отирался неподалеку, близко, однако, не подходя, но всем видом показывая, что если позовут, так он что, он – пожалуйста…
      – Откуда, уважаемый, будете? Из наших, Питерских? – спросила дама приближаясь.
      «Хлюпик какой-то в очках, совсем не солидный, что с него взять… – зазвучало было в голове привычно, но тут произошло странное: „Хлюпик… люпик… юпик, овсем… сем…лидный…идный…зятьь… Юпик… что… что…что…“ – кричало всё усиливающееся эхо.
      Из приходящих на ум сравнений это напоминало более всего, пожалуй, голос радиослушателя, звонящего в студию, но не выключившего при этом находящееся рядом радио. Он говорит в телефон, его голос идет по проводам в студию, оттуда транслируется по радио назад и, попадая снова в трубку, возвращается в студию. Отчего получается постоянное, все возрастающее эхо, переходящее в оглушительный вой…
      Я насторожился, мне становилось все неприятнее; в голове уже звучал ревущий свист. Я инстинктивно отвернулся от подошедшей женщины. Все прекратилось. Я снова коротко на нее взглянул: похоже ей тоже пришлось не сладко, лицо ее исказилось, словно от сильной и неожиданной боли. В голове снова зазвучало, и я снова отвернулся, однако успел разобрать: «Он что, мысли читать может даже у того, кто в этот момент его собственные мысли читает?!»
      – Давайте приостановимся, молодой человек, услышал я уже обычный ее голос. – А то так мы общаться совсем не сможем…
      – Да я бы и рад… В том и загвоздка… – Я не знал, стоит ли быть с ней откровенной, ее ученик произвел на меня поведение чистейшего афериста, и не без причин.
      – Я помогу Вам, – голоса в моей голове стали тише. – Но вы не должны сопротивляться, вам надо «не хотеть никого слышать…»
      – Я вижу, наш общий друг успел уже себя дискредитировать? – она кивнула в сторону мельтешащего поблизости Ивана Моисеевича. Заметив внимание, он сделал ручкою и просительно улыбнулся.
      – Да уж… – мне понравилась теткина прямота. Я рассказал все как есть; к тому же, хотелось посмотреть на реакцию – она с ним, как я понял, была в друзьях.
      – Получается, что не видит он ничего, а вокруг – ажиотация? Что же о других говорить? – закончил я. – Тетка выглядела расстроенной.
      – Да все он видит, махнула она рукой. – Затем посмотрела на игриво кружащего вокруг Моисеевича, поманила его пальцем.
      – Поди-ка сюда, Ванюша, – процедила она сквозь сжатые губы. – Лицо у нее уже было не расстроенным, а сердитым. Тот подошел.
      – Ты что же, козел старый, ему про коленку не сказал?! А?!! Опять за свое взялся? Какой аппарат теперь продаешь, гербалайф недоделанный!? – на бедного Ивана Моисеевича было жалко смотреть.
      – Да я, да я ни сном, ни духом, матушка, да я же и не догадывался, что он в правду… Думал, присочинил Андрюха все для значительности, и в мыслях не было… Дай, думаю, хоть подзаработаю чуток, а аппарат, правда, хороший… А про колено я бы ему сразу сказал, как только он… того, первый взнос бы оплатил… тут дело не хитрое… – Он присмотрелся к моей ноге. – Так-с, артритик легкий… Долгитом и всего делов! Правда, в прогрессе, я вижу, не очень, но тут кармическое что-то приплелось-с… Это уж – не ко мне-с…
      – Пошел вон, дурак! – Ивана Моисеевича как ветром сдуло. – Испортились совсем, обмельчали. – Дама, кажется, взъярилась всерьез. – Гербалайфы, добавки биологические, теперь аппараты эти пошли… От всего! – добавила она в сердцах, акцентируя окончание на «го» и протягивая «о» на одесский манер, отчего все сказанное ею предложение прозвучало немного на старинный лад, аристократически.
      – Нашему же брату верят, – продолжала она уже без нажима, даже слегка беспомощно; словно не ей это верили так легко, а она доверилось, и теперь вот: «Извольте: ни сбережений ни драгоценностей… Все на скором во Владивосток уехало с мужем предполагаемым, надежды на все подававшим; не пил, не курил, слова дурного не слышала, только все вздохи да комплименты; обманули его видать лихие люди, попутали…» – прорвалось вдруг фраза, видимо из её головы.
      Я помотал головой и посмотрел на Элеонору Константиновну. «Ну и артистка блин, – мелькнуло нечаянно, – с ней надо ухо востро, в миг окрутит… «Не знаю, читала она мои мысли или нет, а только вдруг стала Элеонора Константиновна серьезной.
      – Да, так о чем я? А, этот… – она еще раз с некоторой неприязнью глянула в сторону Моисеевича. Тот готов был, кажется, провалиться сквозь землю и, пока проваливается, землю же и есть в подтверждение клятвы, что «того, что случилось, больше не случиться никогда». Доверия, впрочем, его вид все равно не вызывал.
      – Таких приходиться приручать, что бы из под контроля не выпустить. А то натворят, потом больше сил потратишь расхлебывать. Нам верят и вправду легко. У того мысль угадал, этому про болячку рассказал, а уж если что вылечил! – Но это редко. Сильных способностей днем с огнем не найдешь. Так, в большинстве чувствуют что-то, сами не понимают порой что… А что бы в доверие втереться, косвенными вовсю манипулируют…
      – Какими «косвенными»? – мне начинала нравиться эта эпатажная тетка, и хотелось поннять до конца, что она имеет в виду.
      – Да, «косвенные признаки»… Человек, если у него голова болит – виски трет; глаз плохо видит – щуриться. Если что болит, за то место держится: а где какой орган, в любом учебнике написано… Ну, не суть. – Перебила она сама себя. – В общем, в доверие втереться, способности нужны разве что актерские. А дальше из человека, ну, если не веревки вить – это уж через край – она задумалась и продолжила с некоторым нажимом, впечатывая каждое слово. – Но покрутить человеком потом очень даже можно. – Она раскланялась с каким-то проходящим мимо старичком в пенсне и с тростью в руке. – Этим и пользуются. Прописывают такой препарат, или прибор какой мудреный, а там, знаете сами, наверное, без меня. Стоит копейку, а как через эту их сетевую сетку пройдет, на тыщу тянет. Вот и пользуются некоторые. – Она посмотрела еще раз в сторону Ивана Моисеевича. Тот, хоть взгляд ему и не предназначался, горестно склонил голову набок и сделал брови домиком.
      Здесь к нам подошла старушка «божий одуванчик» и, близоруко сощурившись на меня, подошла почти вплотную.
      – Прорицательница наша. Марья Ивановна. Русская Ванга, – уважительно зашептал мне в ухо оказавшийся кстати рядом Андрей. Здорово, она редко к кому сама подходит, обычно все вокруг нее вьются, – в его в голосе появилась легкая ажиотация.
      Элеонора Константиновна, остановившись на полуслове, непонимающе посмотрела на старуху. Затем, еще более недоуменно, на меня.
      – Ох, мил человек, много переживешь, быстро взлетишь… Двадцать лун взойдет, будешь ты выше всех наших – она повела головой, словно оглядывая окружавший народ и продолжила: – мало говорю тебе; правда, что всех, нас русских, будешь ты яко агнец божий в пасти и будет у тебя слава и величие и страдание больше всех… – Она полуприкрыла веки и, как-то внезапно сгорбившись, так же быстро, как и приблизилась, отошла в сторону. Ее тут же обступили.
      – Ну, чувак, круто! – Раздался рядом восторженный шепот Андрея. – Скоро медитировать будешь лучше всех! Видно, научишься в позу ведическую садиться, в которой никто еще никогда не сидел. Я тебе, кстати, завтра самоучитель по Йоге подарю, мне уже не зачем – три раза прочел.
      Я перевел взгляд на Элеонору Константиновну и удивился происшедшей перемене – она уже не смотрела на меня ободряюще; а как-то, для нее совершенно неподходяще – испуганно. Однако, приветливое выражение быстро вернулось: она снова заулыбалась и мы возобновили разговор. Еще некоторое время поговорив с ней на разные темы, мы распрощались.

* * *

      Сергей сидел в широченном кресле и жутко хохотал. Смеялся он непрерывно и заразительно, причем уже довольно долго. Я смотрел на него с непониманием. Сообщение, только что доведенное до его сведения, ничего смешного из себя, на мой взгляд, не представляло. Состояло оно в том, что его любовница по имени Наталья, собирается отравить его при помощи какого-то снадобья госпожи Тофана из-за того, что он хочет исключить из данной ей доверенности на квартиру и машину «право перепродажи имущества».
      – Наташка!? Ну, ты меня уморил! Да она лужу с ридикюлем в двух пальцах переходит; ей колесо подкачать целая бригада ремонтников по вызову приезжает! Да она супа сварить не может – в ресторане заказывает, если я к ней еду, не успев пообедать! – Серега веселился. – Ты еще скажи, она космический корабль дома построила, и на Луну лететь собралась… Правда, про доверенность я действительно сгоряча брякнул, – он вдруг стал серьезным и посмотрел на меня, сощурив один глаз. Мне стало не по себе, Серега был парень конкретный, и побывать у него в подозреваемых, даже по ерунде, было бы идеей не очень жизнерадостной. Я снова пожалел, что ввязался в это дело. Про свои способности к чтению мыслей, я ему, правда, на всякий случай не сказал. Приплел экстрасенса, приятеля. Он ко мне, как бы, домой заходил и у входа Наташку встретил. И, типа: озарение у него вышло, мысли он ее увидел… Сам понимал, что не очень убедительно, но, надеялся, проскочит. Не проскочило.
      – Ты мне адресок своего экстрасенса-то чиркни – он еще раз посмотрел на меня серьезно. Подтверждались худшие из опасений. «Парень-то непростой, этот соседик… как бы дело не сорвал; у меня уже и тело новое на мази, – прозвучало в голове совсем непонятное. Надо пацанам сказать, пусть прощупают – что-то тут нечисто, нутром чую… Опять же, подробность про какого-то Тефани… откуда у экстрасенса возьмется? и про доверенность тоже как узнал?…»
      – Он уехал сейчас. На неделю. В Москву. – Стараясь не смотреть на Сергея, соврал я. Приедет, скажу. Он сам позвонит. Не могу без разрешения телефон давать, обидится… Точно позвонит! – Уверенно закончил я, решив, что если к тому времени дело не рассосётся, скажу все как есть. Других вариантов не было. – Ну, бывай, у меня концерт сегодня, – снова соврал я.
      – Где? В каком клубе? – быстро спросил Серега, не спуская с меня взгляда.
      – Да, кажется, в «Апельсине», надо еще у ребят уточнить. – Я встал и двинулся к выходу.
      «Надо прямо сейчас позвонить, не нравится мне этот наезд, нутром лажу чувствую…» – прозвучали вдогонку Серегины мысли. Я попрощался, закрыл дверь и вышел на улицу. На душе было хреново. По всему чувствовалось, что я влип в большую неприятность. К подъезду подъехал «RAV4». Из него вышла Наташа и, беззаботно оглядываясь по сторонам, просеменила в подъезд. Я, отвернувшись, прошел мимо. На душе скребли кошки.

* * *

      Следующие дни прошли спокойно, если не считать нескольких происшествий, большей частью – неприятных.
      Во-первых, ночью вскрыли мою машину; причем с непонятной целью. Никаких особенных сигнализаций, препятствующих среднестатистическому вору что-либо у неё (или её саму) украсть, не было. Тем более, что проникновение было совершено виртуозно: двери остались запертыми и никаких сигналов бедствия ночью, когда это случилось, она не подавала. Я бы ничего и не заподозрил: видимых следов не наблюдалось. Но след чужих мыслей я учуял мгновенно. Обрывки слов – мат, строевые команды, технические детали. Почти ничего связного, но у меня была стойкая уверенность, что этот человек, остатки мыслей которого я теперь слышал, только что побывал в моей машине. Второе, и еще более неприятное обстоятельство, заключалось в том, что в мое отсутствие побывали и у меня дома. И опять: никаких видимых следов. Если что-то и искали, то сделано это было поистине виртуозно. Однако следы мыслей незваных гостей имелись всюду: и в спальне и в кабинете и, даже, с позволения сказать в туалете и кладовке. Причем это были следы нескольких людей. Я различал их по интонациям и набору слов. Это запутало меня еще больше: обрывки и так не были целостными, а тут еще это были мысли сразу нескольких людей…
      Надо ли говорить, что все эти дни я буквально промучился. Что предпринять и, нужно ли мне вообще, что либо предпринимать, было решительно не ясно. Я, было, пытался советоваться. Сначала поговорил с Андреем. Тот от конкретики ушел, выдав что-то про колесо Сансары и вынужденную цепь перерождений. «Не хочет брать ответственность», – так сформулировал его поведение для себя я. Оно и понятно, советчик всегда крайний, даже в выборе шляпы; а тут вообще не понять, куда заведет и чем окончиться.
      Затем, скрепя сердце напросился на разговор к Элеоноре Константиновне. Та меня приняла дома, в шикарной квартире на углу Невского и Фонтанки, с видом на воду, мраморной лестницей и вышколенным консьержем. Проговорили десять минут. На этот раз у нее не было ни следа жеманности. Она была строга и деловита. Я даже пожалел, что явился с такой ерундой. Атмосфера располагала обсуждать проблемы глобальные, и я почувствовал себя несколько неуместно. Но, раз уж пришел, надо было воспользоваться и я, сделав многозначительное лицо, и, представив дело так, что нуждаюсь, скорее, в каком-то общем понимании этической составляющей, чем в конкретном совете, рассказал про суть дела. Элеонора, в философию углубляться не стала, вопросов никаких не задала и сказала только, что раз уж я в это дело влез, то на половине бросать не гоже. Тем более, что неприглядно все как-то получается: человека загрузил и в кусты. Сказала, что по-хорошему, способности свои лучше не афишировать. Но раз уж я в эту сторону пошел, так надо Сергею все честно рассказать. Попросит проверить – продемонстрировать, что бы у него сомнений не оставалось. Затем объяснить все. Как на самом деле было… и, разойтись до лучших времен. Любовница его – ему и решать, что с ней делать. На этом аудиенция закончилась, и мы распрощались.
      Я вышел от Элеоноры в некотором замешательстве: происшедшая с ней перемена была неожиданна. Если раньше она была разговорчива и готова говорить о любом и долго, то сегодня – деловито-суха; но это было, наверное, и понятно. Человек она действительно занятой, а я набился без приглашения да еще с такой ерундой.
      Однако, подумав, я решил, что она права. Да я и сам это понимал. Дело приостановилось как-то уродливо: Сергей подозревал меня и этого одного было достаточно, что чувствовать себя не комфортно.
      С этими мыслями я вернулся домой. В дверях меня остановил консьерж: «Дмитрий, вы знаете, здесь вам сосед записку оставил, просил передать». Он протянул мне маленький кличек бумаги. «Какой сосед? – автоматически подумал я, одновременно соображая, что записка наверняка подписана. Развернул бумагу и прочёл: – „Дима, зайди срочно ко мне, не нашел твой телефон. Сергей“.
      У меня упало сердце. Как ни старался я отдалить надвигающуюся развязку, время, похоже, вышло… Не пойти было нельзя – он наверняка спросит у консьержа, отдал ли тот записку; к тому же это запутало бы ситуацию еще больше, что было глупо. Я зашел домой, быстро перекусил, оделся и снова вышел. Я принял решение все ему рассказать.

* * *

      Зайдя в соседний подъезд я, поздоровавшись с консьержем, быстро поднялся по ступеням на третий этаж.
      Вся эта история не нравилась мне с самого начала, и теперь хотелось покончить быстрей. Я решил последовать совету Элеоноры (как сократил я про себя, уж больно мудреное отчество было «Константиновна») и все рассказать.
      Подошел к двери – настроение было приподнято паршивым: с одной стороны я был рад принятому решению, а с другой понимал, что придется оправдываться – а это было неприятно. В прошлый раз я напридумывал всякого; правда же оказывалась еще менее правдоподобной…
      Я позвонил, изображая на лице безразличное спокойствие. Подождал – никакой реакции; позвонил снова – то же. Если бы не записка, да еще, пожалуй, свет, видимый в линзе дверного глазка, я бы, не задумываясь, ушел. Но что-то меня удерживало, и я сделал вторую – если первой считать мой предыдущий визит к Сергею – ошибку…
      Полузадумчиво-автоматически я взялся за ручку и повернул. Сухо щелкнул замок. Дверь оказалась не заперта. Я опасливо заглянул и сделал шаг внутрь. Заходить в квартиру в мои планы не входило. Я просто решил громко позвать – иногда люди не слышат звонка, привыкнув к его звуку – особенно, если играет музыка или включен телевизор. Музыка играла. Телевизор, кажется, тоже был включён, по крайней мере, в глубине квартиры бубнил чей-то голос. Я, набрав в рот побольше воздуха, сделал еще один шаг внутрь коридора…
      Да так и замер с уже открытым и изготовленным для крика ртом: в проеме двери, ведущей в гостиную, на полу виднелась волосатая рука с часами «Ролекс» на запястье. Часы я узнал сразу – их носил хозяин этой квартиры, бизнесмен Серега.

* * *

      Я, было, дернулся в сторону двери – покойников я не любил патологически, но в орошенной потоком адреналина голове мелькнула мысль о том, что, возможно, Сергей еще жив, и что, возможно… Все пронесшееся в моей голове затем было, по всей видимости, стандартным набором ударившегося в идеалистическую эклектику человека переживающего нешуточный шок но, все же, цепляющегося за обломки здравого смысла: – «Может спасу? Помогу? Герой буду, все знают, медаль вряд ли, но все равно…».
      На дальнейшее развитие мыслей в этом оптимистическом ключе силы духа у меня, однако, не хватило. Мне снова стало страшно. Я все же продвинулся немного вперед и с ужасом констатировал, что труп скорее мертв, чем жив – он лежал на спине, рот был открыт, голова запрокинута, грудь неподвижна, глаза бессмысленно смотрят в потолок… Я подумал, что «нужно что-то делать». Мысль была интересная, но дальше не шла. Что сделать, решительно не придумывалось.
      Я, в некотором ступоре, как от самой ситуации, так и от собственной беспомощности, поднял голову от трупа и застыл в еще более законченной прострации, заметив в глубине комнаты, нечто уж и совсем меня поразившее. Там, у дальней стены на диване расположилась девушка: она лежала первоначально видимо удобно, непринужденно устроившись на подушках; однако теперь наверху остались лишь ее ноги – тело же сползло с дивана. Лицом она уткнулась в пол, словно пытаясь куда-то ползти пока смерть не настигла ее… а в том, что она мертва я, почему-то, тоже был уверен.
      В этот момент за окном послышался вой милицейской сирены. На негнущихся ногах подойдя к окну, я увидел милицейский УАЗ-ик, остановившийся прямо под окнами квартиры, в которой я находился. Из него торопливо вышло несколько человек, и пошли в сторону подъезда. Шестым чувством я понял, что они идут сюда; что было делать – непонятно.
      Я, пребывая все еще в несколько сомнамбулическом состоянии, тихо выбрался на лестницу, прикрыв за собой неплотно дверь. Внизу слышались приближающиеся шаги. Недолго раздумывая, я кинулся вверх, стараясь преступать тише и пролетая каждым шагом чуть не пол лестничных пролета. Через несколько минут я уже был на последнем этаже – у двери, ведущей на чердак. К счастью, она была открыта – навесной замок висел чисто для вида – замкнут он не был.
      Выждав, когда внизу хлопнет дверь и перестанут слышаться голоса, я тихо приоткрыл щель и пробрался внутрь. Было темно, но не очень: виднелись слуховые окошки. Я, сообразив, что оставаться здесь небезопасно, стал пробираться вперед. Чердак был сквозной, один на весь дом, и здесь можно было свободно пробраться из одного подъезда в другой. Пол завален мусором и остатками мебели – выбрасывать жаль, а деть некуда. Останки велосипедов и колясок; бидоны и коробки; коробки про которые, как известно: – «Без упаковки назад не примут»… Я пару раз чуть не упал: один раз попав ногой в детский горшок, а второй, скорее, от неожиданности: кто-то поставил ловушку для мышей, в которую я не преминул попасться. В темноте мне было не видно, что это такое… показалось, что в ногу вцепился неведомый квадратный плоский зверь. Я успел даже решить, что это мышь-оборотень, мутировавшая от недостатка пищи и воды, однако быстро разобрался и перестал паниковать.
      Между тем, приближался выход в мой подъезд. С некоторым трепетом я повернул ручку – она вполне могла оказаться запертой. Что в таком случае можно было предпринять, я себе не представлял даже приблизительно. Тихо толкнул дверь. Она поддалась. Я облегченно вздохнул. Дальнейшее было делом техники – спустившись на один этаж и открыв дверь, я оказался в своей квартире. Едва переведя дух, я осторожно выглянул в окно. Подъехали еще несколько машин – в основном УАЗ-ики; было и две скорые. На улице начал накрапывать дождь.

* * *

      Что было делать дальше, я решительно не понимал. Сейчас, немного отойдя от пережитого шока – путешествие по чердаку подействовало отрезвляюще – я понял, что попал в совершенно безвыходную ситуацию. Требовалось совсем немного времени, что бы узнать от консьержа, что за десяток минут до приезда милиции я заходил в подъезд. Обнаружив мое отсутствие в какой-либо из квартир и, выяснив, что назад я не вышел, только тупой не догадался бы про чердак. Далее, по моим следам, которые отпечатались на пыльном чердачном полу лучше некуда, проследить весь мой путь не представляло никаких проблем… Кроме того, в квартире Сергея наверняка остались мои отпечатки…
      Непонятным оставалось одно – кто вызвал милицию и, давно ли произошло убийство. Но это теперь было делом второстепенным, милиция с такими мелочами заморачиваться не станет; улик хватает, преступник налицо. Единственным выходом было – бежать.
      Пока о подобных вещах я смотрел по телевизору и читал в детективах, все казалось простым: скрываться, расследовать, гадов найти, всем всё доказать. Сейчас же, когда это случилось со мной, даже сам факт бегства казался мне чем-то спорным, вызывающим кучу простых вопросов: куда пойти? Что взять? – ведь на улице дождь, а может похолодать, значит, мне нужен зонтик и свитер! Или взять теплую куртку – но ведь завтра может стать теплее и мне будет жарко! Да и лишняя пара обуви не помешает, ведь когда я еще сюда вернусь… «А гитара? – какая к черту гитара, денег надо побольше! – Да ведь деньги на карте у меня… Значит карту, и код, пин-код не забыть, где же он записан-то…?»
      «Носки!» – я метался по квартире не понимая, с чего начать. Бегство, похоже, затягивалось, от ощущения опасности и близости преследователей у меня началась настоящая паника, на нервах я схватил какую-то сумку и стал бросать в нее все, что ни попадалось под руку. Каждую секунду я ожидал услышать звонок в дверь, но ничего не мог поделать – я, словно в гипнозе, все собирал и собирал вещи – не осознавая даже что я беру и не имея какого-либо определенного плана. Мне казалось, что все еще забыто что-то важное, крайне необходимое, без чего спастись не удастся и «все пропадет»… В суете я потерял банковскую карту уже, было, приготовленную к бегству и засунутую куда-то с мыслью о том, что «Сюда положу, что бы не забыть». Мысль о карте я помнил, а где сама карта – забыл… «Ладно, – решил я, – у друзей займу». – Совершенно отчаявшись и понимая, что из-за поисков все остановилось, я продолжил лихорадочные сборы.
      На все, в общем, ушло минут двадцать. Наконец, я накинул куртку и, стараясь ступать как можно тише, подошел к дверям. Приоткрыл дверь – на лестнице тишина. Я облегченно вздохнул, крадучись вышел из дверей и только повернулся, что бы ее запереть… В этот момент страшной силы удар обрушился на мою голову – перед глазами поплыло, замелькали цветные звездочки, и я провалился в темноту…

* * *

      Я открыл глаза и сразу же закрыл их снова.
      Причиной тому была не окружающая обстановка – ее я не разобрал – а страшная головная боль, усиливающаяся при виде дневного света; я застонал и попытался двинуть телом. Это удалось – за исключением рук – они были прикреплены к чему-то жесткому и неподвижному.
      – Во б…, задергался! – послышался хрипловатый голос. – Слышь, Косой, шефу позвони. Он сразу велел. Послышалось характерное пиканье мобильного телефона, и после некоторой паузы, другой голос, навскидку моложе, но с вертлявыми интонациями, проговорил:
      – Борисович, тут, вроде, чел оклемался… че делать-то? – голос запнулся и, после еще одной паузы, уже с другими, испуганно преданными интонациями, отрапортовал:
      – Есть Виталий Борисович! Есть! Очнулся! Есть на фене не п…ть! Есть, по имени отчеству! Есть, ждем! – И, после сигнала отбоя, в несколько затянувшемся молчании, вновь послышался хриплый голос.
      – Что, вставил!? Я те скока раз говорил, что шеф по фене балакать запретил? Я тебе говорил, он культурно любит!? – Идиот… – уже тише добавил голос. Раздался звон посуды. Видимо пили чай. Головная боль несколько стихла. Я рискнул приоткрыть глаз.
      Мы сидели в просторной комнате крайне аскетичного вида: из мебели здесь было всего ничего: с десяток черных стульев с железными основаниями и массивный стол. Назначение помещения было понятно не очень. Походило на спортивный клуб: настолько все было незатейливо и практично.
      Мужики, сидевшие за столом, вполне соответствовали обстановке: один, более пожилой, видом своим напоминал тренера бокса. По крайней мере, так, как я его себе представлял: коренастый, невысокий и весь какой-то плотный и упругий. Его сосед, по кличке Кривой, был наоборот, сухощав; нос был несколько асимметричен, видимо, вследствие травмы; ощущение перекошенности усиливал шрам на левой щеке.
      – Оба! – подал голос Косой. – Зенки открыл, видать, живой еще! Ну, мы щас дело поправим! – и сам засмеялся собственной шутке.
      «Из-за какого-то терпилы в выходной здесь чалиться пришлось… Козлы! Все Козлы! И Бугай и Виталий этот, блин, Борисович… И, правда, пришить поскорее и домой… А то из-за какого-то…» – дальше мысли Косого зацикливались, но и услышанного мне хватило, что бы расстроиться в конец. На милицию не походило совсем. То есть, надежд выбраться не было никаких…

      Беспризорник Леха, по кличке Горох, наевшись и напившись до отвала, дремал на куче тряпья в теплоцентре дома номер восемь по улице Стремянной. Лежал он на тряпье, любовно собираемом им в течение уже долгого времени. Это было его хобби – ежедневно он обходил все близлежащие помойки и выбирал все мало-мальски пригодное. Набралось теперь где-то на метр от пола по всей площади теплоцентра, и он подумывал даже однажды устроить ревизию: отобрать все лучшее, а остальное выбросить. Как он сможет выбросить хоть что-то из столь любовно подобранного, представлялось ему трудновообразимым. Однако, идея привлекала новизной, и он иногда ее думал.
      Скоро дремотное состояние прервалось. Спать больше не хотелось и Леха, медленно приподнявшись, задумался, куда бы пойти. На Гостинку – опасно. Там облавы, каждый день кого ни будь из тусовки заметают. Менты в честь праздников активничают, порядок изображают. Подумал еще. Решил: на ЛОМО! Там дружбаны – малолетка Колян и Дрон. С ними вместе и придумать что-нибудь повеселее будет.
      Вылез из теплоцентра и двинул. Дрона встретил уже на углу, по привычке пнул шутя, только тот прореагировал странно: обернулся, зашипел:
      – Тихо ты, там, смотри, кипеш какой-то конкретный, Колян на разведку пошел. – Леха выглянул из-за дома и с интересом посмотрел в указанную сторону.
      К метро, где они обычно тусят, клянча деньги у прохожих, таская ящики для ларечников и, по мелочи подворовывая, подкатил невиданный кар с прицепом. Из него вышли бородатые мужики в кожаных куртках с треногами и прожекторами. Остановились. Заозирались. В руках одного – огромная кинокамера. С ними две тетки. Одна, постарше, в шубе и с очками в пол лица. Вся в химических завитушках и на невероятных понтах: походка на каблуках в раскоряку, сумочку двумя пальцами держит. Подъехала отдельно, на какой-то уж и совсем невиданной тачке с открытым верхом и выдвинутыми из капота фарами. Другая, молоденькая, старательно суетится сразу вокруг всех. Видать, еще не решила кто главней. А скорее всего, все они казались такими главными, что производило это у неё в голове нешуточный фурор. Колян вертелся рядом.
      – Идти надо, малолетка щас все загубит, тема-то, кажется, интересная, – выдвинулся Леха с ходу. Дрон, кажется, был не против, и через минуту они присоединились к Коляну.
      «Вам Ничего поднести не надо?» – Начал Дрон дежурно канючить. Хоть и понятно, что дураков не найдется им подносить давать. С полвзгляда видно – таким только в руки что дай, так и унесутся все вещи вместе с носильщиком в противоположном от нужного направлении со скоростью бегущего двенадцатилетнего подростка. А догонять – другие в ноги попадают и начнут причитать: «ой, ой простите, ой извините, ой ранен я, дяденька, сбили вы меня, все ноги переломали, помогите чем можете, спасите, детей насилуют!». И синяки у них на нужном месте найдутся, и как заяву в милицию написать, они знают. Только ничего у них из этого, конечно, не выйдет, поскольку в РУВД персонажи они сто раз засвеченные и вытолкают их из отделения пинками вместе с заявлением… Но время потеряешь и нервы не казенные. А вещи по любому не вернуть.
      Поэтому появление компании из трех беспризорников носило характер, скорее прикидочный – рекогносцировочка, так сказать. Разведка боем.
      Эффект, однако, их появление вызвало для ребят совершенно неожиданный. Бородатый в кожаной куртке, увидев детей, страшно обрадовался и каким-то преувеличенно дружеским тоном запричитал:
      – Ах, ребятушки, ах, как же мы рады, вот вы-то нам и нужны! Только вас нам и не хватало! Поднести, ну, конечно же, поднести! А, впрочем, зачем вам тяжелое таскать, давайте мы вам еды купим? Или вот курточка у тебя прохудилась, надо бы новую! – мужик схватил за рукав Дрона, который с жалобными глазами дернулся в сторону с явным намерением делать ноги. Остальные гости повели себя тоже странно: окружили Дрона кружком, улыбаясь и изображая нешуточное удовлетворение.
      – Все, блин. Попал Дрон, в натуре, – прошептал Колян, отпрянув назад и чуть не сбив с ног Леху. – Менты переодетые. Как пить дать! Или, того хуже, банда маньяков и торговцев органами. – Глаза его с каждой новой догадкой все больше выпучивались. На улице всякого навидаешься. А наслушаешься – еще больше.
      Видя, что друзья удаляются, Дрон задергался как припадочный, причитая:
      – Дяденька, отпустите, вы меня не так поняли, у…у…, я, я ничего… мне ничего не надо, – но мужик держал его крепко, улыбаясь несколько напряженно. Держать Дрона было трудно: парень он очень верткий. Улыбка мужика приобрела какой-то зловещий, оскаленный характер, что подтверждало худшие из опасений.
      – Мы с телевидения! – выступила вперед молодая. Она поняла, что ситуация выходит из– под контроля. – Мы репортаж об уличных детях снимаем!
      Как ни странно, голос ее подействовал умиротворяющие. Интонации были вполне нормальные, с комсомольскими задорными искорками, и, совсем не умильные, скорее, наоборот, уважительные.
      Дрон на минуту перестал дергаться и повернулся к ней. Дружбаны подвинулись ближе. Информация – вещь важная, лучше ее иметь, чем опоздать к раздаче.
      Тут выдвинулась тетка с очками в пол лица и чуть снова все не испортила. Отчаянно жестикулируя, тряся килограммовыми золотыми сережками в ушах и страшно гримасничая, безуспешно пытаясь изобразить на лице дружелюбие и любовь к беспризорникам всей Земли, она загундосила низким, грудным голосом:
      – Детушки, мы с первого канала, из Москвы, мы хотим о вас кино снять, на всю страну прославитесь!
      Услышав про Москву и про всю страну, Дрон задергался пуще прежнего, а Леха с Коляном сделали шаг назад, готовые двинуть по серьезному. Если в телевидение они сразу поверили – камера, прожектора – ну не будут же маньяки снимать, как они детей уворовывают, то теперь ситуация изменилась радикально. Если снимать хотят их – это совсем другое дело. Тема была им знакома не понаслышке. Периодически наезжали телевизионщики в места тусовок. И недели не проходило, чтобы кто-нибудь репортаж снимал. Тема сладкая, обходится дешево: купишь им пару батонов да молоко, а ужас нагнетается нешуточный. Горожане переживают, глаза платком утирают, телеведущего – героя в подвал к детям залезшего, ради правды и справедливости – обожают. А тому только того и надо – сюжет получился длинный, лицо его всем запомнилось – а это может при съемках в рекламе пригодиться. А там – оплата уже поминутная… Одним беспризорникам от этого – бублик с дыркой, хряп да затычка. Посмотрят такой сюжет в детдоме, откуда сбежал – туда больше ни ногой, засмеют. Если по городу родственнички оставшиеся живут – тоже плохо. У всех же телевизор, обязательно на первом канале включенный, соседи потом достанут, значит и туда теперь носу не кажи… Вот и выходит, что после этих передач и вовсе некуда податься. Знают дети все это, но ведь батон-то сегодня, а передача, гляди еще когда… может через неделю. А, тем более, врут обычно режиссеры: – «Не покажем, не будет по телевизору, частный канал, канал в канале переканаленный, для миллионеров только, и то не для всех».
      А эта дура в очках, сама орет – «Москва! На всю страну!»
      – Марья Ивановна, подождите, пожалуйста», – видя, что дело плохо, снова вмешалась молодая – ребятам надо все как следует объяснить, давайте я. – Она оттерла недовольную Марью Ивановну – той, видно очень нравилось самой уговаривать – и вовремя: Дрон уже вроде совсем вырвался и, если бы бородач не перехватил, уже б слинял.
      – Ребята, вы не бойтесь, мы не хотим снимать, что вы – бедные, несчастные беспризорники, живущие на помойке. Мы совсем про другое хотим! – с энтузиазмом начала она. Дрон замер: услышанное его удивило. Они что, переодеть их собираются и в ресторане Астория из хрустальных бокалов шампанским поить? На кой это, спрашивается, надо? Леха с Коляном, увидев изменение диспозиции, снова приблизились, но были настороже.
      Тем временем, второй мужик уже расставил треногу камеры и подсоединял какие-то шнуры к осветительным приборам. Ребята поуспокоились. Все было похоже на правду. К тому же, снимать их насильно никто не станет, а значит, нужно понять что происходит, и по возможности, извлечь из ситуации выгоду.
      – Куртку отпусти блин, не убегу. Говори чего надо, – Дрон решил, что, как пострадавший запросит больше всех. Пусть пацаны только вякнут, попробовали бы сами так натерпеться. Леха с Коляном тоже престали дергаться. Дело меняло оборот – оказаться за бортом не хотелось.
      – В общем, ребята, так. У нас, если вы знаете, закон теперь новый принят. «О борьбе с детской беспризорностью и безнадзорностью». Значит, проблема на государственный уровень вышла. – Молодая значительно подняла указательный палец и поправила сползающий берет. Бородатый, увидев признаки возникающего контакта приотпустил куртку, но ошивался впритирку. – Так вот, – она значительно обвела всех радостным взглядом, – теперь самое главное! В этом году были выделены нешуточные деньги на борьбу с беспризорностью. И теперь, ее победили! – безапелляционно закончила она.
      – Кого победили? – угрюмо уточнил Дрон. Бывать побежденным он не любил. Лучше уж синяк, чем до такого доводить. Зачем-то пощупал разбитую вчера в драке губу.
      – Проблему! – слева вылезла на передний план очкастая, потрясая подвесками. Дрон задумчиво посмотрел на ее сережки, потом перевел взгляд на друзей, те ответили ему значительным взглядом и подвинулись ближе.
      – Какую? – опять непонимающе спросил Дрон.
      – Да, да! Какую? Решили-то, чо там, блин, ваще? – Колян подошел уже вплотную и отирался рядом с очкастой.
      – Да проблему решили! Безнадзорности! – энергически включилась молодая. – Нет у нас теперь беспризорников на улицах! Нет! – она выразительно развела руками, словно ей было очень жаль, что беспризорников больше нет, но факт остается фактом и поделать с этим, увы, уже ничего нельзя…
      – Как нет? – опять напрягся Дрон. – Нас нет!? А где мы? – другие тоже зашебуршились, сообщение вызвало беспокойство. Подошел Леха.
      – Так вы что, фильм снять собрались про нас, о том, как нас нет? – он был самый сообразительный и умел вовремя сформулировать вопрос.
      – Ну, вы нас не так поняли, – вновь вылезла с подвесками. – Вы– то, как бы есть. Но, как бы… – она замялась, но тут же жизнерадостно выкарабкалась из положения – вас как бы и нет!
      – То есть мы, как бы есть. Но нас, как бы, нет. – Рассудительно констатировал Леха: он любил прояснять ситуацию до конца. – А кто тогда есть? Вы-то хоть, есть? Или и вас тоже… – замялся он.
      Тетка растерянно посмотрела на того, с бородой.
      – Замоскворецкий Вениамин Владленович! – неожиданно для всех представился он. – Директор картины.
      – Которой нет. – Мрачно констатировал Леха. Периодически он проявлял занудство, но в данном случае, уже, кажется, никто не понимал, что же они хотят снимать, если ничего нет.
      – Вы все не так поняли, все перепутали, я сейчас объясню. Вы есть! – успокоила молодая, выступив вперед.
      – Ну, Слава Богу, – рассудительно отреагировал Леха.
      – Слышь Колян, есть мы! – толкнул Дрон приятеля, впавшего от непонимания в сонную прострацию.
      – А? Чо?! – настороженно закрутил головой тот, – Кто есть? Менты среди них, переодетые?!! Эх, говорил я! – он даже присел от чувства подступившей опасности, готовый рвануть с места.
      – Да заткнись ты, со своими ментами, блин, уже! МЫ есть! – Дрон ткнул Коляна в грудь так сильно, что тот отлетел в сторону очкастой тетки, почти свалив ее на землю. Тетка взвизгнула, и с трудом устояв, долго поправляла сбившуюся прическу.
      – Тьфу ты, чего пугаете! – Колян, все же упавший в сутолоке на одно колено, встал и отряхнулся. – А что, были сомнения?
      – Вроде были. Хотя до конца еще не прояснилось. – Леха выжидающе смотрел на молодую, ожидая дальнейших объяснений.
      – В общем, так, – ответила та бойкой скороговоркой. – Все в порядке, ребята! – Она, кажется, сама очень обрадовалась разрешению проблемы. Вы, абсолютно точно, – она еще раз обвела всех торжествующим взглядом, – Категорически ЕСТЬ! А нет у нас теперь в стране проблемы безнадзорности!
      – Это как? – Дрон опять насторожился.
      – Во, Блин! – Колян, казалось, обрадовался за страну, – Проблем у них нет! Завидки берут… а у нас блин, одна проблема на другой. Пойдем, может, а? Уже забодала бодяга эта. – Колян, казалось, потерял интерес к происходящему.
      Леха продолжал вопросительно смотреть на молодую, видимо объяснение его не удовлетворило.
      – Нет больше проблемы, потому, что теперь с вами работают! – радостно сообщила молодая. Смотрите, бюджет у меня тут федеральный, – она зашуршала листками с мелкими цифрами. – Значит так, миллиарды на вас в этом году потрачены! – С гордостью сообщила она притихшим при слове «миллиарды» ребятам. – Смотрите, – девица стала загибать пальцы: «Служба занятости!! – создана!» – Она загнула первый палец. – «Служба семейной поддержки!!! – создана!» – она загнула второй. – «Наконец, Служба матери и ребенка» – она торжествующе посмотрела на ребят.
      – Создана. – Мрачно резюмировал Леха.
      – Точно, – молодая готова была прыгать от гордости и радости за беспризорников.
      – Так, все ясно. – Леха, кажется, что-то для себя понял, причем понимание это не имело ничего общего с радостью за страну, которая решила свою очередную проблему. – Что от нас надо, конкретно?
      – А от вас надо просто рассказать, как теперь с вами город работает, и как вы этому рады и счастливы, как вы себя чувствуете, когда у вас не жизнь, а «малина» – встряла очкастая поправляя прическу.
      – И, как вы нашей съемочной бригаде рады и благодарны, что про вас сегодня рассказали, – пробасил бородатый Вениамин, оживая от открывшейся перспективы начать и кончить. А затем, обрадовавшись дальнейшей перспективе «с Молодой в ресторан», а там, как карта ляжет, может и неплохо получиться. Он измерил ее взглядом с ног до головы и, оставшись доволен, активизировался.
      – Всё, камеры готовы, свет пошел. Марь Ивановна, пожалуйте в трейлер, гримироваться, а вы, Алиночка останьтесь: будете мне ассистировать. – Бородатый энергически заходил по площадке взад вперед, изображая кипучую деятельность маститого режиссера.
      Алиночка расцвела, Марь Ивановна, поджав губы, проследовала в трейлер. Ребята остались стоять одни.
      – Не понял? – первым очнулся Дрон. – А что нам за это будет?! То за рукав, а то…
      – Говорил линять надо! – заныл снова Колян, – нечего тут ловить, порожняк пошел, век воли не видать…
      – А ты чо, Колян такой нервный стал? – Леха подозрительно посмотрел на Коляна – тебе куда торопиться надо? А? В теплоцентр на трубе лежать? Так ты же только оттуда?
      – Ааа!!Ааа!!Ааааааа!!!! – донесся истошный, полный горя и отчаяния крик Марь Ивановны. Она как ошпаренная вылетела из трейлера. Колян нервно дернулся.
      – Ааааа!! – продолжала орать тетка, мотаясь по съемочной площадке, чуть не вставая на четвереньки и скорбно вглядываясь в землю. Режиссер стал как вкопанный, стараясь понять степень надвинувшейся катастрофы.
      – Подвеска, серьга… пропала… потерялась… с рубином… одна из любимых… Кешечка подарил, для съемок…
      – Фу, – вздохнул с облегчением режиссер. Он, кажется, ожидал чего похуже. – Ну, Марь Ивановна, ну что вы так убиваетесь? Ну, ничего, дело наживное, все здоровы, все живы, а это… у вас же бирюлек этих… ну, что тут жалеть, милочка?
      – Чтооо?!! – Марья Ивановна уставилась на бородатого с неподдельным удивлением. Нет, даже, скорее, с изумлением! Она, кажется, была до глубины души поражена… оскорблена, решительно унижена его словами… – Нет, Вы не понимаете Вениамин Владленович! – медленно и, как бы слегка недоуменно она отвела левую руку в сторону, а правой беспомощно схватилась за сердце. – Нет, вы просто решительно не понимаете! – она, поджав губы, всем корпусом двинулась на режиссера. У того забегали глазки, он начал пятиться. Ведущая, видно, попалась не из простых, да еще и, с характером. – Я вам Вениамин Владленович, так скажу; что если вы, Вениамин Владленович, не понимаете, то и не суйтесь не в свое дело, куда вас не просят, с советами своими дурацкими!! – Все-таки сорвалась она в конце на крик, и, продолжая орать на режиссера все громче, уже почти окончательно приперла того к трейлеру с аппаратурой. Он стоял красный как рак, склонив голову на бок и скорбно опустив глаза вниз. Алина, вовремя сообразив, спряталась за прицепом и иногда пугливо выглядывала оттуда одним глазком, тут же прячась назад и не произнося не слова. Инженер, давно собравший аппаратуру, невозмутимо продолжал протирать снаружи стекла прожекторов, которые были грязными изнутри.
      – Что я Кешечке скажу? Он же мне эти сережки на той неделе подарил, на этой уже новые добыл, сегодня покупать ехать собирались, узнает, расстроиться, и не поедем никуда, как же я теперь… сегодня… – она снова перешла к подвываниям.
      – А вы… ему… это…не говорите ему, – тихо предложил режиссер, знавший, видимо, обхождение, – другие наденьте, а там, у вас же их… кто там вспомнит, что там потерялось. Прислуга опять же – увольте кого-нибудь для острастки… он вас еще и пожалеет… Кешечка ваш…
      Ведущая на минуту задумалась. Было очевидно, что потеря уже на целую неделю «устаревших» сережек беспокоит ее не в пример меньше, чем риск не пойти сегодня за новыми. Однако, лицо ее снова поплыло, губы скривились, и все началось с начала.
      – Да у меня Кешечка… такой подозрительный… а у нас ритуал, мы всегда по понедельничкам за брюличками новыми идем. И что б предыдущие, на мне непременно надеты были»… – она заревела как раненная корова, – он не простит… он сразу поймет: что-то не так. И сразу – допрос с пристрастием и тогда только хуууже» – по всему чувствовалось, что «хуже» случалось с ней уже не раз и воспоминания оставило не из лучших.
      – А вы тогда, матушка, одну наденьте, и к нему все время этой стороной поворачивайтесь. В машине вы же боком сидите? То есть вам только лифт, да в магазине сто метров останется… А как новые примерять, все одно эту снимать, сколько вы их там сняли, кто проверять полезет… А и обнаружиться, невелика беда, тут же в рев, так мол и так: «Какая беда, две надевала, в лифте, наверное, обронилось…» Кешенька ваш, возможно, и расстроится, но ведь уже пошел… Не возвращаться же, право, плохая примета… А тут ведь и вас надо успокоить… а вдруг он вам еще и колечко брильянтовое к сережкам предложит?
      Мегера задумалась.
      – Ну, мы пошли? – жизнерадостно спросил Леха, делая режиссеру ручкой. Другие уже тоже развернулись, делая вид, что уходят.
      – Ээээээ!!!! – Заорал режиссер, – стойте! – перед ним возникла новая опасность, куда более серьезная, чем предыдущая – лишиться с таким трудом окученных беспризорников.
      – Стойте!!! – он бросился к ребятам, бросив застывшую в размышлениях телеведущую в полном одиночестве. – Куда, куда!?? А сниматься?
      – А кто здесь собирается сниматься? – Леха удивленно озирался по сторонам. – Ты Дрон, что ли? Или ты, Колян?
      Те дружно замотали головами.
      – А на хрена нам это сдалось? Снимайтесь сами, вам за это, в натуре, бабло идет. – Дрон осторожно дистанцировался от бородатого, опасаясь силового захвата. А тот, решив, видимо, повторить однажды удавшееся, придвигался все ближе.
      – Ты, козел! – в конце концов заорал Дрон истерически, в очередной раз уворачиваясь от режиссера. – Хватит ко мне цепляться, схватишь еще раз, милицию орать буду, и хрена тебе тогда кто из наших вообще чего скажет в твою долбанную камеру!
      – Во-во! – поддержал Колян, словно только и ожидал подобного поворота событий. – Я говорил, когти рвать надо, пока не поздно. Голяк нам тут светит, да еще и с геморроем в придачу!
      Атмосфера накалялась. Режиссер прекратил подкрадываться к Дрону, поняв и сам, что силой здесь ничего не решить, а, скорее, наоборот – и снова заулыбался.
      Ведущая, всё ещё так и стоявшая у трейлера, временами всхлипывала, но уже с меньшим страданием в голосе, скорей по инерции. Кажется, последняя идея режиссера показалась ей возможной к реализации. Ассистентка Алина наполовину высунулась из-за прицепа, да так и замерла, готовая при любом обороте событий либо юркнуть назад, либо, как ни в чем не бывало, выйти из-за угла. Осветитель все еще протирал фонарь, который оставался все таким же грязным.
      – Так, давайте определимся: – режиссер стал деловит и серьезен. – Какие ваши условия?
      – Пятьсот, в натуре!! – заорал неожиданно Колян, который, только что агитировал всех слинять.
      – Каждому!!! – веско дополнил его Дрон.
      – До съемок, – резюмировал Леха. – И еще по столько же после.
      Некоторое время торговались, однако сошлись: по триста до и по двести после. Потом некоторое время опять ушло на Марию Ивановну, которая вдруг начала не понимать, как ей теперь, с одной сережкой сниматься, но спас ситуацию опять режиссер. «Будем снимать тебя в профиль, – твердо резюмировал он, – с той стороны, где сережка есть». Ведущая ушла тренироваться перед зеркалом сниматься в профиль. Затем долго учили текст, у Алины оказался поименный список организаций и социальных работников, ежедневно навещавших Леху, Дрона и Коляна с целью улучшения их жизни. Они, также, с изумлением узнали, что каждый день получают трехразовое питание в благотворительной столовой прямо напротив метро.
      – Так там, блин, уж десять лет как банк, в натуре, столовой никакой нет, – начал было Колян, но, получив ощутимый пинок в зад от Дрона, от дальнейших комментариев воздержался. Все шло, за исключением мелочей, гладко. Единственное, пришлось помучиться с Коляном. Он постоянно путал имена работающих с ним ежедневно социальных работников, и, в конце концов, видимо от усердия, заявил, что он, лично, питается в благотворительной столовой не три раза в день, а восемь. Из-за этого сюжет пришлось переснимать, так как получалось, что, если бы он столько раз ел, ему в этой столовой жить было бы надо. А это уже, тогда, получается не столовая, а социальный приют, а он по другому адресу у Алины значится…
      Пока Колян парился, Леха с Дроном что-то обсуждали в стороне. Судя по лицам, дело было серьезное и не терпело отлагательств. В конце концов, они пришли к соглашению, и, когда красный и гордый Колян присоединился к ним, Леха отвел его в сторону и что-то коротко сказал. Тот от услышанного присел и выпучил глаза. Затем посмотрел на Дрона, словно ища у него поддержки. Тот молча вытянул перед собой руку, сжал в кулак и многозначительно покачал ею в воздухе. Колян уныло повесил голову.
      Всё закончилось, они получили остаток денег, правда, с некоторым скрипом, но режиссеру хотелось оставить за собой возможность приехать еще раз. Инженер сматывал провода, Вениамин Владленович о чём-то доверительно шептался с Алиночкой, Марь Ивановна потерянно бродила вокруг трейлера, все еще, видимо, надеясь найти сережку.
      – Ну, все, пока, – ребята собирались отчаливать. На этот раз их желание попрощаться осталось вообще без реакции – кино было снято. Только Алиночка, торопливо сделала им ручкой и снова перевела взгляд на вещавшего режиссера.
      Они пошли по своим делам, однако, проходя мимо потерянной Марь Ивановны, Дрон небрежно бросил: «Да вы не правильно ищите, так в жизнь не найти, наверняка, где-то тут, в грязь забилось».
      Ведущая вздрогнула и перевела взгляд на беспризорников, словно только теперь их увидев. Во взгляде мелькнула искра надежды.
      – Подождите, подождите, ребяточки, славненькие вы наши, вы куда? – В голосе у неё появилась неуверенная торопливость. – А как? Как искать надо? – Она, кажется, надеялась на чудо, на то, что сейчас ребятушки посоветуют ходить ей не слева направо, а наоборот, и все разрешится. Вещь найдется, недоразумение забудется, и жизнь снова начнет бить ключом и перестанет это делать все время по голове, как уже сегодня с ней приключилось.
      – Да просто; искать надо, действительно, по-другому. – Вступил в разговор Леха. – Раз такая мелкая вещь в грязи, так значит ее, эту грязь, надо всю перелопатить. Перещупать то есть, переворошить. В каждую щелку, в каждую выемочку залезая.
      – И делать это, желательно, ползая на четвереньках. А то, точно пропустишь. – Авторитетно поддержал его Дрон.
      – Да уж, блин! Тут вам не там, в натуре, – значительно заключил Колян.
      Тетка поникла. Бегать на четвереньках по грязи, видимо, не представлялось ей возможным. Чуда не произошло, предложенный способ не годился.
      – Значит… все? – потерянно спросила она неизвестно кого убитым голосом.
      – Ну, мы могли бы попробовать… – нерешительно, как бы раздумывая, но, сильно сомневаясь, сказал Леха.
      – Да ты что?! Мы червяки что ли, по земле ползать?! – Дрон, казалось, заранее отказывается от участия в операции.
      – Да, блин. Ваще. – Совсем без интонаций, как о чем-то уже решенном промямлил Колян. Он был среди них самым младшим. К тому же, даже для своего возраста несколько недоразвит, и привык подчиняться мнению старших.
      – А вы… могли бы? – Мария Ивановна, казалось, не верила возможному счастью: ползающие по грязи беспризорники казались решением даже более простым, чем ходить справа налево. – Я отблагодарю! Конечно!!! Я буду безмерно, безмерно благодарна!
      – Это не надо. – Дрон сделал жест рукой, как бы решительно пресекая желание тетки быть благодарной. – Лучше деньгами.
      – Может ты и прав, может и не нужно, – Леха с сомнением смотрел на Дрона, – потом одежду менять придется, изваляемся в грязи… А это денег стоит… И не маленьких…
      – Я готова! Я готова деньги! Сколько вы хотите?!
      – Сто! – заорал вдруг поперед всех Колян, – в каждые руки! – он, кажется, учел предыдущий опыт и теперь поспешил реабилитироваться.
      – Сто баксов в каждые руки. – Твердо пояснил Леха.
      Да вы что!? – взбеленилась тетка, – меня обобрать решили? – но тут же осеклась. – Хотя, конечно, если найдете… Вещь несоизмеримо более ценная… к тому же, с этим односторонним профилем, конечно, пикантно придумано, но к чему лишний риск, я и так… – тут она, видимо, вспомнила о чём-то этаком и залилась краской – А деньги… – она махнула рукой – у меня Кешечка… деньги считать – это не моё. Я не бухгалтер! – Закончила она неожиданно цинично, – так что триста баксов не проблема. Но: – перебила она сама себя. – Никаких задатков! Только по факту. Налицо!
      Вениамин Владленович с Алиночкой с интересом прислушивались к разговору, они уже где-то добыли бутылку Мартини, и, попеременно прикладываясь к ней, курили. Все происходящее было для них развлечением. Они, даже, кажется, заключили пари, и теперь с любопытством ожидали развязки.
      Беспризорники сняли куртки, чтоб не испортить хоть это, и начали ползать по земле. В их перемещениях, на первый взгляд не было никакой системы, но выглядело впечатляюще. Прошло минут десять, и все стали уже уставать, как вдруг Колян, ползавший у машины трейлера, что-то нащупав за колесом вытащил вдруг золотую подвеску с сияющим рубином. «Ааааааа!!» – заорал он в восторге, и, вдруг, что было силы сорвался с места, заметив приближающегося к нему режиссера. Отбежав метров на двести. Он заорал благим матом:
      – А за это блин, суки, еще накинете… Видали, в натуре, этот броситься на меня хотел, козел бородатый… Еще по сто… три раза в каждые руки до и после а то! – он на секунду задумался и вдруг неожиданно закончил: – а то я ее сейчас съем! – и поднял сережку над головой открыв для убедительности рот.
      – Да уж. Не ожидали. – Леха, поднимаясь, с осуждением посмотрел на приунывшего режиссера. – Не ожидали-с. А еще интеллигентный человек. Называется.
      В глазах Алины, до этого с немым обожанием смотревшей на режиссера, впервые мелькнуло какое – то сомнение.
      – Это не я! – взвизгнула Мария Ивановна, видимо, вдвойне возбужденная моментом. Во– первых, только что нашлась ее бесценная серьга, а во-вторых, теперь серьгу собирался съесть беспризорник. – Это не я! Я бы не посмела! Такое бесчестье! – она старалась откреститься от Вениамина Владленовича, видя в этом единственное спасение для серьги.
      – Не я, не я, – курица ощипанная, – это я ж тебе триста баксов сэкономить хотел! – Пугало огородное, игрушка елочная…
      – Вы не смеете… – на носу ведущей мелко задрожали очки от Армани, она впрочем не теряла из виду Коляна. – Я… я дам. Но у меня нет триста, только двести, – Мария Ивановна старалась блефовать как могла. – Все… все, что непосильным трудом нажито…
      – Непосильным трудом! Ха, ха, ха! Известно, что у тебя за труд такой, многостаночница ты наша ударная, – язвительно прокомментировал Вениамин Владленович.
      Мария Ивановна, игнорируя высказывание режиссера, достала деньги, и, выбрав Леху, видимо, как самого старшего, подошла к нему, держа на весу деньги. Однако, в последний момент она замерла, так и не донеся их до Лехиной руки. Опасливо посмотрела на Коляна все еще державшего подвеску над открытым ртом.
      – А он… не того? Нельзя ли как-нибудь понадежней договориться?
      – Колян, иди сюда. Сережку мне дай, – скомандовал Леха, когда тот подошел. Колян нехотя протянул подвеску. Леха взял ее в другую руку. – Не отходи и рот не закрывай, – скомандовал Леха. Чуть что… – он опасливо посмотрел на стоявшего в стороне режиссера. – Я ее тебе в рот пихаю, сразу глотай!
      – Мне ваши дела по барабану, – обиженно чеканя слова, откликнулся режиссер. – Вы этими сережками хоть обожритесь! Всё равно: всё что у неё есть – до утра не съедите. Ну что ты ждешь, мегера? Плати ребятам быстрей и поехали. А то и вправду сейчас передумают, придется другое отделение кошелька открывать.
      Мария Ивановна обиженно дернулась. Ничего не сказав, она аккуратно вложила деньги Лехе в руку и тот, не глядя передал их Дрону. «Пересчитай и отойди на пять шагов!» – посоветовал режиссер. Дрон отошел и внимательно стал пересчитывать деньги.
      – Все в порядке, пять сотен! – его голос дрожал от возбуждения, столько денег он никогда раньше не держал в руках. Он даже никогда столько денег не видел.
      Леха поднял подвеску рукой и аккуратно вложил в ладонь Марии Ивановне. Та бегло осмотрела ее и спрятала в карман. Не сказав ни слова благодарности, она круто развернулась и проследовала в трейлер. «А может и стоит сегодня с одной серьгой пойти? А потом… как бы потерять? А потом, может, колечко мне Кеша купит… Эх, как бы пиз-ей не огрести по самое некуда, надо тут будет еще подумать… – пробубнила она на ходу и уже громко добавила, обращаясь к режиссеру: – а ты давай к шоферу лезь, козел драный… на студии поговорим!» Алина молча залезла в трейлер, не глядя на режиссера. Впасть в немилость к Марии Ивановне было смерти подобно. Ужин отменялся.

* * *

      После мероприятия закупались по полной: куриные окорочка, колбасы, соки, и по чекушке каждому. Сели в подвале напротив метро и приступили к разбору полетов. Больше всех убивался Колян.
      – Ну, на фига мы серьгу отдали? надо было самим втюхать! Бикса же по всему, в натуре, навороченная, видать миллионы стоит, а у меня барыга знакомый есть, ему бы предложили…
      Леха молча резал колбасу и никак не реагировал. Дрону, однако, нытье не понравилось. Он привычно пнул Коляна.
      – Харэ орать как припадочный, – «бикса навороченная», «барыга знакомый» – и где ты только слов таких набрался? Да твой барыга нас первым бы биксе сдал, ему ж объяснить надо, откуда серьга у него. А то, что он с нее втрое больше взял бы, чем просто серьгу как железяку продать, я тебе точно говорю: два дня в ювелирном ларьке полы мыл, пока не выперли… И что с нами потом эта бикса сделала бы, тебе, надеюсь, рассказывать не надо…
      – Прав он. – Вступил Леха. – Точняк, попали бы по-крупному. А так… кидок с подвыподвертом получился! Даже красиво… Только неприятно немного. Воровать все-таки пришлось, не люблю я это.
      – А мне вообще по барабану! – Ответил Дрон. – Перераспределение материальных ценностей, так сказать. У них там – он показал куда-то вверх – даже Маркс такой есть, который за это перераспределение на Земле ответку держит.
      – Ты откуда слов-то таких набрался? – удивился Леха, заканчивая с окорочком.
      – Да я, когда ещё в школу ходил, во втором был, залез как-то под парту – очень спать хотелось – и отрубился. А когда урок закончился, в класс старшеклассников пригнали, у них «полиформация» там была. Ну. не вылезать же. Стал дальше спать. Так они там часа два про этого Маркса талдычили. Все обсуждали, как он перераспределить все хотел. А я, хоть и спал, с тех пор про все помню, говорят люди и во сне учиться могут, ну так это со мной, видать и случилось.
      – Диковинно… – прокомментировал Леха. – Ну, я не знаю, как это – распределять. Только совесть моя сразу успокоилась, как бородатый к Коляну полез. Он ведь считал, что все по честняку было… Что, искали мы, и нашли, как договорено – только ведь все равно кинуть хотел! А с таких и спрос другой. То есть, ломанули мы их, видать, правильно. Перераспределились! – Слово пришлось Лехе по душе.
      Немного помолчали, налили еще по сто. Выпили. Заговорили о жизни. Начали с кошек. Дрон вспомнил, как, когда-то, года два назад, пока мамаша от запоев в психушку не залетела, жили они в своей комнате, в коммуналке, на Васильевском. И был у них серый кот, Мурзик. Сядет он на форточку и часами наружу глядит. А куда, никто понять не может. Там, за окном, стена глухая. Ничего на ней нет. Ни кустика, ни травинки. А кот все сидит и смотрит. Дружбаны мамашины, как соберутся за бутылочкой, так все спорят: «чегой-та» он там такого интересного видит? По – разному думали. Серега с шестого даже мнение имел – оно, правда, только после третьего стакана наступало. Но отстаивал он его до хрипоты. Даже подраться в запале мог – что коты, мол, как перископом – за угол смотреть могут! Он об этом когда-то то ли слышал, то ли читал что-то такое «секретное». И, смотрит, по Серегиному мнению, Мурзик таким образом прямо и вверх: на звезды!
      Какие днем звезды, когда на улице солнце светит, его обычно не спрашивали. Потому что начинал тогда Серега кипятиться: ходить из угла в угол и папиросы на пол плевать. А это к хорошему не приводило: обычно в драку лез. Приходилось его всем миром вязать и на диван валить. После чего лежал он там, и только глазами вращал: всех ненавидел. А жаль. Потому как собеседник он был хороший, и без него становилось сразу скучнее.
      А вот, «зачем Мурзик на звезды смотрит», обсуждать разрешалось. Потому что правоту свою Серега видел в самом факте смотрения котов под прямым углом. К дискуссиям же о том, зачем это у них так устроено, относился снисходительно.
      – Так он в форточке воздухом дышал, – высказался наконец Леха, покончив с курицей. – Сивухой у вас, наверное, жуть как несло. Народу, поди, с десяток в фазенду набивалось. И все в усмерть пьяные.
      – Может оно и так, – чувствовалось, что Дрона дискуссия не задевает. Просто, приятно вспомнить было.
      – А у нас, блин в натуре, тоже котяра был. Злой, собака, вредный, век воли не видать, – вступил в разговор Колян, в запале обзывая кошку собакой. – Всю мебель, гадина, нам со злости исцарапал, батя его уж и метлой и ногами пинал. Мне тоже под горячую руку доставалось. Колян на мгновение остановился и улыбнулся, словно вспоминая что-то хорошее. – А этот, все только бы портить, и так всего одна штора на три окна, так он и ее в клочья! – закончил он с неожиданной гордостью.
      – Так это он когти точил, не при чем здесь его злость, кошкам надо это, – отреагировал Леха, – инстинкт…
      – Ты еще скажи – ежики от злости колючие, – добродушно добавил Дрон и в этот момент за дверью внезапно послышались голоса и шаги.
      – Вот тут они, отсюда шум, – послышался высокий женский голос, ему ответил мужской:
      – Щас разберемся. Отойдите, гражданочка.
      – Менты – зашипел Колян, – говорил я!
      Бежать было некуда.

* * *

      Хлопнула дверь и в комнату ввалились трое. Они именно «ввалились», а не зашли; движение было резким и решительным, это не были просто посетители. По всему было видно: пришли Хозяева.
      Вернее, хозяин был один – первый. Высокий человек лет пятидесяти с пронзительным, бешеным взглядом из-под густых бровей. Двое других держались чуть поодаль: не меньшего роста и еще более внушительной комплекции. Охрана.
      Я никак не мог определиться с линией поведения: притворяться и дальше тюкнутым по голове и пребывающим в полуотключке ботаником? Или быть адекватным и откровенным? Помня мой опыт с Серегой, я, скорее, склонялся ко второму.
      Однако, жизнь внесла коррективы. Человек остановился прямо напротив и впился в меня цепким недружелюбным взглядом. «Может мочкануть его сразу надо было, как тех банкиров, и концы в воду? Хотя… надо узнать сперва, кто Серого приговорил, а то, повториться может уже не в нашу пользу… этот что-то да может знать…»
      Быть откровенным расхотелось. Из услышанных мыслей я уяснил для себя две вещи. Первое: меня, похоже, они не подозревают; это радовало. Второе: что мочканут меня после того, как узнают, кто убийца. Это не радовало совершенно. Дополнительно я понял, что про чтение мыслей надо молчать; уже сейчас я ненароком узнал про каких-то несчастных банкиров, концы с которыми были уже в воду. Ненужная осведомленность могла ускорить процесс в ненужном мне направлении – то есть я мог оказаться мёртвым гораздо раньше планируемого момента.
      – Встань. Божью корову нам тут не изображай, тебе укол обезболивающий сделали. Так что все у тебя давно прошло. – Говорил хозяин так же неприятно, как и смотрел. – Ты какого хрена друга нашего пришил, гнида? Мы же за тобой уже пять дней как ходим, с тех пор, как ты ему про отравление пургу задвинул!
      Сказанное меня не удивило. Если они за мной действительно следили, то это проясняло многое: в частности проникновение в машину и домой; обвинение же в том, во что он и сам не верил, означало, что решено меня сперва запугать. Что бы я посговорчивее был и «зря не парил». Не понятно было только, опять же, как реагировать.
      – Я не убивал. – Мне вдруг пришла в голову гениальная мысль. Во всей моей версии «для Сереги был один очень серьезный прокол – то, что я приплел несуществующего экстрасенса; теперь же, когда Наташа была мертва, появлялась другая, более изящная и абсолютно непроверяемая возможность все объяснить.
      – Случайно слышал. Я в машине сидел, пиво пил, на сиденье откинулся, да еще стекла тонированные… – я потер виском о плечо, голова все-таки еще болела. – Разговаривала она с кем-то. Сереге не хотел говорить… Ну, она ж тетка его, а я подслушивал… Вот и приплел экстрасенса… С дуру… Слышал, как говорила она кому-то, точно не помню, но что-то, типа: «Я его отравлю, он с меня все доверенности переписать обещал, куплю яд у Тифани, или Тофани, – тут я не ручаюсь, я ж не записывал, – и – в суп! Жить голодранкой не буду, хватит, на фабрике набедовалась». Про фабрику я наплел для убедительности, они же Наташкину биографию, как пить дать, вдоль и поперек… Я посмотрел на главного. Его глаза сузились.
      «Похоже на правду, иначе, откуда ему про фабрику знать? Натаха же у нас конспиратор еще тот, под аристократку косила – хотя куда ей было, за версту видать… – зазвучало в голове. Он повернулся и задумчиво посмотрел на застывших у стола, чуть ли не по стойке смирно охранников. – Похоже на то, что и правда. Ему яд сыпанула, да и сама же по глупняку хапнула, таких историй хоть отбавляй… Все, зачищать надо». – Закончил он думать переведя взгляд на меня.
      У меня внутри похолодело. Политик я никакой. В шахматы, вообще, почти не играю. Вот и теперь, имея на руках все козыри, умудрился сделать единственный неверный ход из ста. Надо было юлить, интриговать, выгадывать время; а там, может, и срослось бы что. – Он же русским языком подумал: «Убийцу найдем, тогда и концы в воду».
      Мне стало страшно.

* * *

      Хозяин уже повернулся к охранникам, что бы скомандовать. Однако, в последнюю минуту передумал и снова посмотрел на меня.
      «А если врет? Нет… – зазвучали его мысли у меня в голове. – Сперва надо проверить; с кем Наташка разговаривала, найти – это по распечатке легко будет; второе: где яд взяла… А этого – в подсобку. Пару дней пусть там полежит. Авось не помрет… а там посмотрим.
      – В кладовку его, в подвал Казино. На обычную диету: вода, хлеб. До следующего распоряжения. – Он резко повернулся и, не дожидаясь ответа охранников, вышел так же стремительно, как и зашел.
      Мне завязали глаза, и, подталкивая в спину, куда-то повели.
      Я много раз читал в книгах, как кого-то куда-то повели с завязанными глазами, но никогда не читал о том, насколько это противно. Именно противно. Другого слова не подобрать. Когда не видишь дорогу, каждый шаг дается с огромным трудом – сопротивление обострившейся самозащиты орет перед каждым шагом: «Стой! Куда! Там яма! Нет! Там пропасть! Аааааааа! Стой! там стена! Ты врежешься, провалишься, поскользнешься, запнешься, упадешь! Перелом, гипс, сотрясение мозга! Аааа!» И так перед каждым шагом.
      Попробуйте, закройте глаза и пойдите спокойным ровным шагом по привычной дороге из спальни в туалет не выставляя при этом вперед руки: они-то у меня были сомкнуты за спиной наручниками, а мои конвоиры, видимо, в силу специфики умственных способностей и интеллекта, ничем, кроме пинков и толчков, еще более усугубляющих мою панику, себя не утруждали… Кстати, не удивлюсь, если вы на третьем шаге действительно разобьете себе лоб о стенку – к большему моему сожалению и торжеству инстинкта самосохранения, которое же кричало, предупреждало…
      В результате я все-таки стукнулся, но не лбом. Как я понял, мне открыли дверь автомобиля, видимо, рассчитывая, что я догадаюсь об этом сам. Я сильно стукнулся край открытой двери одновременно грудью и чем то, что ниже живота, но выше колен и только уже совместными усилиями моих конвоиров, наконец, сообразивших, что человек с завязанными глазами ничего не видит, был водворен в легковой, кажется, автомобиль. Дорога длилась с полчаса, после чего меня таким же образом препроводили в другое помещение.
      «Ори не ори, никто не услышит», – услышал я мимолётную мысль, вероятно, охранника.
      Развязали глаза. Поставили у стенки бутылку с водой, полбуханки хлеба, ведро. Разомкнули наручники и приковали к батарее отопления на уровне живота. С поднятой рукой я мог сидеть, прислоняясь к стене. С опущенной – стоять.
      Под потолком тускло светила лампа и гудел мотор вентиляции. Хлопнула дверь, и я остался наедине со своими невеселыми мыслями. Шансов открыть наручники не было никаких, а, даже если бы и были, то выбраться отсюда не представлялось возможным.
      Я оказался в западне.

* * *

      – Рвем! – сдавленно просипел Дрон. – Я здесь лаз один знаю, – он схватил попавшуюся под руку ветошь и, обернув ею лампу, крутанул. Стало темно.
      – Лампу выкрутили, гады, – донесся из-за двери голос визгливой тетки. Ломайте же, уйдут! – Было не очень понятно чего же она, наконец, хочет. Порядка в доме? Но, сломанная, – как это обычно случается, навсегда – дверь в подвал, порядка не прибавит точно. Или же тёткой овладела маниакальная идея поймать хоть кого-нибудь и наказать? Но тоже ведь: выяснить, есть ли за что наказывать, можно только когда уже дверь сломают. А ведь, может, и не за что наказывать окажется… Раздался грохот ударов, видимо, тетка была местной активисткой, и милиция сочла за лучшее с ней не пререкаться.
      Ребята ускорились. На ощупь, запинаясь о валявшиеся на полу обрезки труб они пробирались в боковой проход. Он вел в другое помещение подвала. Потихоньку глаза стали привыкать. Из заколоченных слуховых окон пробивались обрывки света. Леха иногда включал зажигалку, но не надолго: жгло пальцы. Сзади послышался хруст ломающейся двери.
      – Если у них фонарь – шандец. – Констатировал как бы про себя Леха.
      – Черт! – сзади раздался сдавленный крик и грохот чего-то тяжелого, – я, кажется, руку сломал, – послышался вслед за этим сдавленный мужской голос. – И на хрена мы сюда, Михалыч, поперлись… – Ему ответил другой, как ни странно, не смотря на обращение «Михалыч», более молодой голос.
      – Ничего сержант, сейчас Скорую вызовем. Рука срастется, а награда останется! А ну, как банду вооруженную врасплох захватим.
      – Да как мы ее, Михалыч, захватим, если тут темень такая, а у нас и фонаря то нет… Опять же, Макаров один на двоих, да и у того всего три патрона…
      – Тссссссс… – послышалось в ответ. И, шепотом: – Молчи! Это секретная информация, о ней враг знать не должен!
      – Я щас вам свечечку принесу, – послышался голос визгливой. – Что бы найти этих бандитов побыстрее. А то, изнервничалась вся, когда же поймаете… – ее интонации стали несколько жеманными. Затем послышались удаляющиеся шаги.
      – Все, шандец, со свечкой вмиг догонят… – сдавленно прохрипел Колян и закончил своим обычным, – «блин, в натуре».
      – Я щас тебе бошку оторву, слышишь меня, ты, – «Блин в натуре»? – прошипел в ответ Дрон, – Пришли уже почти.
      Подвал был, видимо, соединен с другими домами замысловатой системой подземных туннелей, имевших ранее стратегическое значение, а теперь выполняющих функцию вентиляционных шахт. В один из таких, узких, настолько, что там можно было передвигаться только ползком, лазов и были сейчас устремлены помыслы спасавшего свои, а заодно и остальных, доллары, Дрона.
      Сзади, теперь уже успокоительно далеко, послышался жизнерадостный голос визглявой: вот вам свечечки, вот и спичечки! В ответ – стоны сержанта и оптимистическое «давай!» Михалыча.
      Что произошло дальше, можно трактоваться многообразно. Возможно, визгливая тетка, в нетерпеливом предвкушении погони сделала шаг в темноту. То же совершил и Михалыч, в надежде побыстрей получить спички, необходимые для поимки вооруженной банды. И, возможно, они налетели друг на друга в темноте, и с разгону стукнулись друг о друга лбами, отчего посыпались у них в глазах искры; вспыхнул немыслимый фейерверк, в котором было им хорошо даже без состоявшейся погони… В общем, послышался грохот падения двух тел, сопровождающийся глухой руганью все еще сидевшего на полу сержанта, которому, видимо, один из персонажей упал на здоровую руку, а второй на больную.
      – Мать твоя женщина!!! Обе сломали… – послышалось вдалеке сопровождаемое неценцурной бранью и перемежаемое визгом визгливой и охами Михалыча, и беспризорники полезли в тёмный, сырой тоннель.

* * *

      – Боюсь, – заныл в полголоса Колян.
      – Леха за мной, Колян последний. Если боишься, оставайся тут. Всё! – коротким шепотом отрезал Дрон, уже наполовину скрывшийся в отверстии. Колян застыл, плотно сжав губы, было ясно, что оставаться для него было еще страшней, чем лезть.
      Полезли. Поползли вперед. Туннель был страшный. Уж они то, казалось, перевидали их ни мало, но этот был какой-то совсем жуткий.
      Плоские скобообразные плиты были положены на бетонное основание: получилась коробка, по которой в высоту едва голова умещалась, а в ширину – с метр или даже более. В общем, ползли, как лягушки, растопырившись в стороны. Страшное же было еще и в том, что случись в этом ходе какой-нибудь обвал или дальнейшее сужение, не очень было понятно, как ползти назад…
      Однако беспризорники – народ отчаянный и бесстрашный: потихоньку продвигались. Что происходило сзади, было уже не слышно, однако впереди света тоже было не видать.
      «Ну, ничего, – думал Дрон, по-пластунски загребая вперед, – может там тоже подвал. Да, конечно, скорее всего, только бы не сужалось, уж больно тесно тут…»
      И вдруг впереди послышались шебуршения и Дрон ощутил прикосновение к своему лбу чего-то мокрого и суетящегося.
      – Крысы! – прошептал Дрон.

* * *

      Дрон медленно, стараясь не провоцировать ситуацию, и не сеять панику – в этом надо отдать должное его самообладанию: закричи он: «Караул, крысы!», ребята сзади (а уж Колян то точно; он и без причины в истерику впадёт) запаниковали бы. Что в таком узком, до предела со всех сторон стесненном пространстве могло привести к последствиям, без преувеличения сказать фатальным… Ползти задом было невозможно. А впереди был замешкавшийся Дрон…
      Как бы то ни было, Дрон взял себя в руки и спокойно, без паники – хотя крыс он боялся до ужаса – протянул руку к карману куртки. Вернул её в исходное состояние прямо перед собой и, с мыслью: «Только бы газ не кончился…» – чиркнул о кремень.
      Огонь не загорелся.
      Чиркнул еще раз, увидев в проблесках искр убегавших куда-то вперед крыс. Зажигалка не загоралась. Газ, видимо кончился.
      – Эй, ты чё там? – послышалось сзади. Дрон задёргался. Самое страшное, если бы туннель кончился или оказался засыпанным: подмоги было ждать не от куда. Звать на помощь бесполезно: слишком далеко ушли.
      – Спокуха! – как можно бодрее ответил Дрон. Шнурок развязался. – Попытался пошутить он.
      На самом деле даже то, что в зажигалке оказался кремень, уже радовало; снопы искр, им высекаемые были для крыс еще и страшнее пламени. Дрон тихо двинулся вперед, повторяя «только бы не крысиный король, только бы не крысиный король…». Слухи о «крысином короле» ходили в беспризорном сообществе беспрестанно, наряду с другими страшилками.
      Слава Богу, обошлось. Через некоторое время впереди послышались странные звуки, словно кто-то то ли стучал в барабан, то ли пел заутробным голосом, слегка подвывая и постанывая. Происхождение их было непонятно, но вселяло надежду: звуки были явно человеческого происхождения, и это Дрона порадовало. Крысы появлялись еще несколько раз, но, пугаясь искр, разбегались. К тому же, немного успокоившись, Дрон решил, что это даже к лучшему, что они есть: раз куда-то убегают, значит: есть куда.
      Двигались медленно, но верно. Наконец, впереди забрезжили отблески: не свет, а какой-то отдаленный, слабый намек на него. Дрона это насторожило. Ожидалось, что они попадут в следующий подвал, где света обычно не бывает; «То есть, – подумал он с какой-то смесью надежды и опасения, – даже если это и подвал, то там что-то есть, и, без сомнения там есть „кто-то“. Тот, кто зажег этот свет и издает эти странные звуки…» Опасений, пожалуй, было больше, чем радости, но жить очень хотелось, и они дальше двинулись вперед. Свет становился все ярче и ярче, как вдруг туннель закончился. Рука Дрона, до этого методично цеплявшаяся за пол и дальше подтягивавшая за собой тело, провалилась в пустоту. Дрон замер от неожиданности, ощупывая образовавшийся провал, его границу и, в то же время, не переставая вслушиваться в странные звуки, слившиеся теперь в какую-то осмысленную мелодию. Дрон медленно подтянул тело вперед и, попытался сориентироваться.
      – Ты чё встал, опять шнурки развязались? – Леха, видимо, не рассчитав, ткнулся головой ему в ботинок и Дрон, не удержав равновесия, с грохотом обрушился вниз, больно ударившись о ребристую, неровно прилегающую к стене поверхность…
      Он попытался встать, потирая ушибленную при падении руку, но тут на него обрушилось сверху тело Лехи, ударившее ещё раз по больной руке. Дрон сдавленно застонал, однако, сдерживаясь как мог.
      – Блин! – послышалось рядом, – кажись, выбрались! Только кудаааа… – он не договорил, потому что сверху, матерясь и визжа упало еще одно тело: Колян.
      Они, тихо шебаршась почти в полной темноте – только вверху светилось что-то непонятное, полосками рассыпающее отблески где-то под потолком – тихо приходили в порядок. Каждый по-своему.
      – Блин. Ну, ваще, в натуре, угораздило ёлы палы, блин, хоть живы пока, – это был несомненно Колян, впавший от перемены обстоятельств в какой-то, одному ему известный мандраж. Дрон потирал ушибленный локоть. Леха тихо сопел, не произнося ни слова. «Выбрались!» – это было, пожалуй, общее настроение. После туннеля любая, даже тесная и непонятная ситуация казалась спасением…

* * *

      Я открыл дверь собственным ключом и тихо зашел. Диван должен был быть где-то в конце гостиной. Свет не горел. Я, осторожно продвигаясь в темноте, попытался нащупать выключатель, но быстро оставил затею: вовремя сообразил, что если консьерж увидит свет, осложнений не миновать. Я стал пробираться в кабинет через какие-то провода и блоки; на полу валялись пустые консервные банки и пачки из под сигарет. Меня интересовал диван.
      Глаза начали привыкать к темноте, и я огляделся вокруг. Увиденное удивило меня чрезвычайно.
      Раньше стены в этой квартире были неровно отштукатурены и покрашены в белый цвет. Такой дизайн мне нравился, и я даже хотел сделать что-то подобное у себя. Но, оказалось, что шершавые стены обходятся сильно дороже их же, покрытых идеально ровным гипроком. К тому же, неровности выглядело необычно и вызывало у большинства людей непонимание, они даже порой спрашивали не сам ли хозяин делал ремонт – а тратить деньги хотелось так, что бы восхищались все без исключения…
      Так вот: теперь все переменилось. Стены оказались оклеены плёнкой, имитирующей дерево, причем, сделано это было весьма халтурно. Покрытие отставало от стен, образуя уродливые щели и пузыри. Расцветка была странной и аляповатой.
      Некоторое время постояв в недоумении я, все же, двинулся. Перемена, произошедшая с квартирой стала для меня теперь интересна чуть ли не более чем сам диван, который, собственно и являлся моей целью.
      Проходя мимо ванны, я не удержался и заглянул туда. Изменения коснулись этого места тоже. Ничего из ранее здесь находившегося – сногсшибательной хайтековской сантехники, встроенных стеклянных шкафов – больше не было… Теперь стены оказались покрашеными темно зеленой масляной краской, штукатурка на потолке облупилась. Кое-где виднелись желтые пятна от протечек. Из смесителя тонкой струйкой текла вода; в том месте, куда она попадала, на видавшей виды раковине образовалось коричневое ржавое пятно. Я озадаченно двинулся дальше. Стараясь осторожно ступать среди раскиданных банок и осколков стекла, я дошел до арки, через которую виднелась гостиная. Двинулся туда.
      Обстановки гостиной так же коснулись изменения: посередине стоял большей сервировочный стол, которого раньше не было.
      За столом сидели люди. Во главе – Виталий Борисович. Остальная компания была мне так же знакома: Косой, Бугай, и два телохранителя. Хотя, судя по поведению, расположить их в плане «конкретной уважухи» следовало совсем наоборот. Телохранители были по виду не в пример конкретнее, чем Косые Бугаи, но имен я их так и не знал…
      – Ну что, курва, прорвался? – казалось, что кроме Виталия Борисовича никто тут и пикнуть не смеет. – Чё тут? – Последовало молчание. – Ключ где взял?
      – Серега оставил, он на дачу уезжал, просил цветы поливать… – я чувствовал себя скверно; одно дело, меня бы Сергей застал. Тоже было бы неприятно, но эти… тут уж вообще теперь было не понять, что они со мной теперь сделают. Нужно было срочно что-то придумать…
      – Он меня зайти просил. На диван посмотреть надо, цвет ему не нравится, так я хотел сам посмотреть, если что поменять… – начал бубнить я непонятное, просто, что бы не молчать.
      – Ну, смотри… – как-то неожиданно быстро согласился Виталий Борисович и встал. – Смотри у меня, сука! – Он молча двинулся в сторону, противоположную выходу. Остальные пошли за ним. Я остался в комнате один.
      Их поведение сбило меня совершенно: мало того, что они сидели в темноте, не включая света; так еще и скрылись в очень странном направлении. Там, куда они ушли, была кухня. А за ней постирочная. В ней имелся ещё один выход, но вел он на черную лестницу, заваленную кульками с помоями и строительным мусором. К тому же на улицу через него выйти было нельзя: железная дверь была закрыта давно и надолго; ключ от неё был потерян, а вскрыть такой серьёзный замок было всё недосуг. Правда, имелся с этой лестницы ещё проход на чердак. Но для чего таким серьезным людям туда, я и вообразить не пробовал.
      Постояв в нерешительности, я уже хотел, было, двинуться дальше, к интересующему меня дивану, но любопытство взяло верх. Осторожно заглянул в постирочную.
      Увиденное удивило меня чрезвычайно: там, где раньше квартира кончалась, теперь был длинный коридор с анфиладами арок и дверей. Словно к старой квартире присоединили ещё одну… И произошло это совсем недавно: новые помещения выглядели абсолютно коммунально. На полу валялись пустые картонные коробки, потолок был местами обрушен, обои засалены и потерты, оконные рамы перекошены.
      Я осторожно прошел туда, по дороге осматриваясь и прислушиваясь – встретиться с опасной компанией не хотелось. При этом я не мог себе объяснить, что меня туда влекло, и зачем мне все это было нужно. Я не понимал, зачем вообще сюда пришел и гнал от себя мысль, что предпринимаю что-то, видимо, кому-то очень важное и необходимое, но мне решительно не понятное. Словно Зомби, я осторожно продвигался вперед. Заглядывая почти в каждую комнату, которую проходил, я все больше убеждался, что жильцы только что покинули дом. Здесь сохранился еще своеобразный запах, свойственный коммунальным квартирам – смесь кислого с затхлым – вызывающий ощущение безысходности и безнадежности бытия. Мне вдруг пришла в голову странная мысль. Сама по себе покупка соседской квартиры не вызывало у меня никакого удивления. Меня поразило другое: этих помещений; этих анфилад и переходов; этой квартиры – вообще НЕ МОГЛО БЫТЬ! С этой стороны, в которой был сделан проход, находился торец дома! Тут не было и быть ни могло никаких соседей, никаких квартир… потому что за стеной не было даже соседнего дом! Мысль буквально парализовала меня, кожа покрылась мурашками… но я, все же, теперь еще более осторожно, продолжал двигаться вперед. Чувство опасности усиливалось с каждым шагом, что-то витало в самой атмосфере. Мне было ясно уже, что затея кончиться дурно, но я все же продвигался вперед.
      Впереди открылся новый переход. Пол пошел под уклон, потолок стал еще выше. Впереди виднелась последняя дверь. Она была приоткрыта. Оттуда шел свет и доносились какие-то чавкающие звуки. Я заглянул в щель и не поверил глазам: сцена повергла меня в шок…
      На огромной треноге у дверей стояла фотографическая камера, антикварного вида, с черной гармошкой кожуха и латунным объективом… Около нее суетились Бугай и Косой. По их виду было понятно, что в фотографическом деле они мастера и знают толк. Судя по всему, работали они уже давно и сделали немало снимков. Далее, по центру комнаты стоял большей прямоугольный железный стол, накрытый простыней. У изголовья стояли трое: Виталий Борисович и два его охранника. Последние были одеты в белые санитарские халаты с белыми же головными уборами. По центру – Виталий Борисович, тоже в халате, но без головного убора. В руках у него была страшного вида медицинская пила, которой он что-то деловито пилил. Опустив глаза вниз, я отпрянул – на столе лежало, наполовину уже расчлененное, тело моего бывшего соседа – Сереги. Руки были уже отпилены и лежали отдельно от тела, немного в стороне. В данный момент экзекутор допиливал правую ногу. При этом занятии, Виталий Борисович периодически посматривал в объектив камеры и, гордо выпрямив спину, ослепительно улыбался. В этот момент щелкал затвор. Кровь по специально сделанному желобу стекала в подставленное ведро. Мне стало дурно.

* * *

      Я открыл глаза и в первый момент не понял где нахожусь. Ощущение дня и ночи было потеряно давно – наручных часов я не носил, будильник остался в сумке; телефон у меня забрали. Может день, может второй, я то стоял, то сидел, прислонившись к стене и безуспешно пытаясь спать. И, хотя я буквально валился от усталости, не спадающее нервное напряжение – я по сути знал, что приговорен к смертной казни – не давало заснуть. Сейчас же я, видимо, вырубился…
      Я облегченно вздохнул: приснившееся было, пожалуй, ничем не лучше действительности. Я осмотрелся по сторонам, с сожалением снова констатируя, что выхода нет – даже освободившись из наручников; ломиться сквозь стены не получилось бы ни при каком раскладе.
      Время шло. Я снова не мог ни спать не есть, временами проваливаясь в какое-то небытие между сном и явью. Ощущение реальности сдвинулось уже настолько, что мне стало казаться, что то, что со мной случилось и происходит, все, что меня сейчас окружает – это сон; что явь где-то если и есть, то где, я пока не знаю и узнаю ли – это еще вопрос…
      И тут я услышал странный звук. Осторожно повернулся, пытаясь определить его характер и направление. Савленные вздохи, перемежающиеся с ударами доносились из стены, у которой я стоял где-то на уровне моей головы.
      Я с удивлением ждал развития событий совершенно не понимая причины происходящего и, самое главное, принадлежит ли оно, это происходящее, какому-то сценарию, придуманному с неизвестными целями моими тюремщиками, или же носит другой характер. Я затаился, ожидая любой неприятности.
      Вскоре удары стали более явственными; в стене появились трещины. Невнятные возгласы прекратились.
      Через некоторое время стена начала вспухать прямо на глазах. Каждый удар словно продвигал что-то неведомое и страшное, стена начала крошиться, словно из-под земли, сквозь огромный слой бетона сюда рвалась, разрушая все на своем пути, какая-то неведомая, нечеловеческая сила. Я оцепенел. «Быть может это снова сон, – подумал я устало, – я, видимо, вижу это в каком-то тупом, немыслимом кошмаре, в который провалился вопреки своему желанию, как в омут и теперь…»
      В это время часть стены обрушилась уже не выдерживая натиска неистовой силы. Из отверстия высунулись отвратительные щупальца с утолщениями на концах. Они застыли, как бы рассматривая мое лицо и вдруг, с молниеносной силой ударили меня в висок – все поплыло перед глазами и я без сознания упал на пол…

* * *

      Уже падая, я вдруг заметил, что на голове напавшего на меня чудовища, кажется, был одет обыкновенный ботинок. Выводов я сделать никаких не успел: больно ударился спиной о батарею, и некоторое время сидел, приходя в себя с закрытыми глазами. Потом, сквозь боль я все же приоткрыл один глаз. И тут же зажмурил его снова – ситуация требовала осмысления. Прямо передо мной из-за слоя густой пыли проступали силуэты зловещих карликов.
      «Хрен редьки не слаще», – я решил симулировать потерю сознания до возможного прояснения ситуации. Я помнил из какого-то фильма, что бандиты часто используют лилипутов для особо изощренных пыток. Уж не знаю, что применили ко мне, но цель была достигнута. Появление экзекуторов из-за стены меня полностью деморализовало и я боялся даже вообразить, что может за этим последовать дальше. Я был готов рассказать всё и признаться во всём; даже в том, чего не совершал, и совершать не собирался.
      – Конец! – замогильно страшным голосом констатировал самый маленький из карликов и что-то добавил в полголоса, видимо, совещаясь со своими подельниками, как они этот «конец» лучше осуществят. То, что «конец» подразумевался мой собственный, не было сомнений ни на секунду. Мне стало плохо. Я не переносил даже зубной боли. Здесь же ожидалось что-то уж и совсем нечеловеческое… В этот момент под потолком раздался хлопок и, почти сразу же, страшный удар обрушился на мою голову. «Вот они как меня», – мелькнула мысль, и я потерял сознание.

* * *

      Изящный мужчина в одежде лебедя из балета «Лебединое озеро» стремительно пронесся по сцене, зажигательно делая замысловатые Па. Он словно призывал всех присоединиться к своему искрометному счастью.
      Делалось это в совершеннейшей тишине, но скучной сцена не казалась. Сама энергетика момента пронизывала атмосферу и наэлектролизовывала ожиданием чуда. К тому же, танцевал он действительно хорошо.
      Через некоторое время к нему присоединился еще один лебедь… Потом еще и еще… Через десяток минут на сцене было с десяток кружащихся в лихом, захватывающем танце мужчин-лебедей. Вдруг все замерло. Все застыло словно по мановению волшебной палочки: лебеди остановились, картина стала статичной.
      В это же мгновение на сцену, аккуратно лавируя среди замерших «белых лебедей» вышли мускулистые, крепкого сложения люди, одетые в рабочие комбинезоны. Они вынесли солидного размера наковальню и водрузили ее по центру сцены.
      Следом, двое, еще более молодых людей – видимо, подмастерья – вынесли молот и меха. Они встали симметрично, каждый со своей стороны и тоже застыли. Мужчины, доставившие наковальню, скрылись за кулисами. Оттуда же вышел и, неторопливо, вразвалку, приблизился к наковальне настоящий богатырь: огромного роста; косая сажень в плече. Мужчина был одет в азиатский халат в полосочку и немецкую каску времен второй мировой войны. У него была белая, видимо, крашенная, борода и накладные вьющиеся бакенбарды. «Кузнец» – красовалась надпись на футболке, торчавшей из-под халата.
      Мужчина по-свойски взялся за молот, картинно замахнулся и тоже замер. С минуту все было неподвижным и, вдруг, после паузы, произошло несколько синхронных, видимо, заранее продуманных одновременных событий: вспыхнул ослепительный, сразу перешедший в стробоскопически мерцающий свет; грохнула громкая бравурная музыка – марш Хачатуряна; белые лебеди возобновили свой энергический бег – лица их сияли от счастья; Кузнец начал что было силы стучать по наковальне, причем, по тому, как вибрировал настил сцены – звука не было слышно из-за орущего марша – стало ясно, что и молот, и наковальня были отнюдь не бутафорские…

* * *

      – Фигня какая-то. – Заключил компетентно Леха. – Зал там… люди на сцене танцуют… Лабуда.
      После падения из вентиляционной шахты приятели оказались за слоем гипрока, которым были покрыты старые кирпичные стены какого-то помещения. Поверхность стен была шершавая и неровная, с большими выступами и нишами. Поэтому строителям пришлось, обшивая гипроком, отступать от основной стены местами на метр. Чего беспризорникам вполне хватало, что бы двигаться и передвигаться. Дело было теперь затем, что бы понять, где они вообще и найти место поспокойнее, что б проломить гипрок и выбраться наружу. То, что светилось вверху и рассыпало полоски света, оказалось вентиляционной решеткой, через которую Леха, стоя на плечах Дрона, сейчас и смотрел.
      – Не… тут выбраться не реально… хоть там и темно, выпасут сразу по шуму. Зал большой, народу куча. Представление какое-то – мы что в театр попали? Дальше идти надо. – Леха осторожно слез со спины Дрона и они двинулись вперед.

* * *

      Уже с полчаса приятели блуждали за слоем гипрока периодически выглядывая наружу через решетки вентиляции. Место, где они теперь оказались они узнали быстро. Это было казино. По своим делам они здесь раньше бывали, но дальше кладовой с продуктами никогда не ходили.
      Теперь же они имели возможность узнать, настолько оно было в действительности обширно. Было много зальчиков, переходов и подсобных помещений. В залах играли в рулетку. В коридорах как назло кто-то слонялся или курил. Они старались идти тихо, но пару раз Колян, запутавшись среди проводки, радиаторов отопления и вентиляционных коммуникаций, все же навернулся и, с диким грохотом и матюгами, долго еще барахтался в полной темноте; заканчивалось оба раза внушительными тычками, полученными от Дрона. Пару раз попадались помещения темные и, кажется пустые – но это тоже был не вариант – ломиться не зная куда в планы не входило – а ну как спальня на пять человек окажется, битком набитая бугаями спортивного вида… нужно было действовать наверняка.
      Они уже изрядно подустали и хотели было сделать привал, как Леха заметил под потолком очередную решетку вентиляции, на этот раз слабо светящуюся; за ней было тихо. Поднявшись, увидели: пустое помещение, лампа под потолком. Напортив дверь.
      – Кажись оно. – Леха почему-то именно сейчас, перед тем как им предстояло изрядно пошуметь, заговорил шепотом. – Ну, чего? Давай, начинаем? – Леха не слезая с плеч Дрона – на высоте гипрок лучше прогибался – начал попеременно то давить, то стучать по стене. Постепенно она поддавалась: сперва появились трещины – листы отставали от креплений. Дальше больше: посыпалось известковое наполнение, и кусак гипрока с треском вывалился наружу. Леха напрягся и, упершись спиной в каменную кладку, изо всех ударил ногами; конструкция не выдержала и он по пояс вывалился наружу. Некоторое время балансировал, пытаясь нащупать ногами опору снаружи. Это удалось, правда опора тут же упала куда-то в сторону («наверное, лесенка прислонена была» – подумал Леха) и он опять потерял равновесие. Однако его центр тяжести уже была за стеной: с грохотом и треском, круша края картона и поднимая известковую пыль, Леха вывалился наружу. Парой ударов дело завершил Дрон; Колян вылез за ним. Пыль тихо оседала и они начали потихоньку различать окружающее. То, что они там увидели не понравилось совершенно. На полу, рядом со стеной, прикованный наручниками к батарее, лежал мужчина среднего возраста. Он, кажется, не дышал.
      – Б…, – присел от испуга на корточки Колян. – Конец! – Он оглянулся на остальных и добавил еле слышно, каким-то изменившимся, видимо от ужаса голосом. – Попали! Теперь на нас еще жмурика повесят. Лучше было ментам сдаться… – от нахлынувшего страха он даже забыл добавить свое обычное «в натуре».
      Дрон с Лехой переглянулись. Обо понимали, что на этот раз Колян прав. Дело обернулось серьезней не куда. И пути назад уже нет. Леха тут же вспомнил упавшую лесенку и все понял; видно в висок мужику каблуком попал…
      По всему получалось, что они пришли сюда, как бы затем, что бы грохнуть этого чувака; теперь же, сделав свое дело, будут линять. – То есть выглядело это для посторонних никак не иначе. И преследовать их теперь будут не два нижних милицейских чина в попытках проверить документ, а какая-то МАФИЯ за убийство какого-то важного заложника! А от мафии, как известно не скрыться. Раздался шорох и приглушенный удар. Троица вздрогнула и повернулась на звук – большей кусок гипрока, висевший под потолком с треском отвалился и, падая вниз, пришелся прямо по голове лежащему у стену мужику.
      – Ну, теперь точно конец… – затравленно резюмировал Дрон. Остальные были с ним полностью согласны.

      Мужчина ростом выше среднего, одетый в черную вязанную шапочку, серую куртку и темно синие джинсы, безмятежно озираясь по сторонам, прогуливался. Определение это, правда, не совсем подходило к роду обозреваемых им окрестностей: гулял он по перрону Петербургского вокзала города Москвы.
      Он неторопливо шел в одну сторону, затем, дойдя до края перрона, медленно возвращался назад. Он, словно, то ли искал, то ли ждал кого-то, не совсем понимая, с какой стороны ожидать пришедшего.
      Тем временем успел придти поезд и встречающие, дружными группками кучкующиеся каждый у своего вагона, ожидали выхода своих родственников, друзей или сослуживцев.
      Вокруг, время от времени, раздавались радостные вскрики и все новые и новые чемоданы вливалась в поток, движущийся в сторону вокзала. Мужчина приостановил свое движение, присоединившись к одной из групп и, казалось, так же стал кого-то ожидать. Не простояв, однако, и пяти минут он то ли передумал, толи решил по-другому: он отошел от них и медленно двинулся вместе с потоком людей.
      По виду он ничем ни отличался от только что приехавших и никем не встреченных пассажиров. Он шел, как и все, в сторону вокзала, но через некоторое время, кажется, определился еще один его интерес. Он следовал, держась на почтительном расстоянии, но, не упуская из вида, за лысоватым человечком маленького роста и неказистой наружности.
      В руках у него был серый дипломат невысокого пошиба. Из одежды – коричневая куртка, черные брюки-дудочки и какие-то заношенные, видавшие виды ботинки. Своим непрезентабельным видом он словно говорил всей толпе – «Я маленький, незаметный человек, до меня никому не должно быть дела…». Однако в смысле конспирации – если конечно так можно было трактовать его внешний вид – он не преуспел. Окружающие выглядели сильно лучше и периодически поглядывали на человечка с интересом и сомнением, как бы не будучи до конца уверены, что он вот только ехал вместе с ними в этом чудесном, презентабельном и популярном ночном экспрессе «Санкт-Петербург – Москва».
      Когда вышли на вокзал, обращать внимание перестали: одетых «по-разному» здесь было больше. Человечек, нервно оглядываясь по сторонам, прошел в зал ожидания и сел, иногда поглядывая на часы, словно ожидая кого-то. Затем отошел к газетному киоску и купил журнал. Сел снова, но читать, видимо от избытка и разрозненности чувств, не смог, а только смотрел поверх страницы на проходящих мимо людей, скрываясь таким образом от посетившей его внезапно ажиотации. Впрочем, в отношении большинства людей он был в этом прав: никому не было до него дела. Кроме, пожалуй, одного: высокого человека в серой куртке, который уже долго, с самого прихода человечка в зал ожидания внимательно наблюдал за ним, удобно устроясь в кресле за колонной и, в свою очередь, делая вид, что читает газету.
      Этот «делал вид» профессионально. Здесь никто не смог бы даже понять что что-то не так, даже если бы и специально за ним наблюдал. «Высокий» периодически обводил взглядом зал, каждый раз останавливаясь на ком то, словно оценивая его, анализируя. Здесь, чувствовалось, перебиралось огромное количество критериев, прежде чем решить – «не опасен» – и перейти к следующему. Он так же не выпускал из вида входящих и выходящих из помещения, не уделяя, однако, много внимания тем, кто не задерживался. Подозрительного не находилось и «высокий» постепенно успокаивался. Он уже, кажется, на что-то решился, но тут вдруг неожиданное движение спугнуло его и он остался сидеть в кресле.
      В зал вошла пестрая компания: несколько стариков и старух живописного вида: в праздничных костюмах, с флагами и транспарантами. Они, очевидно, прибыли в столицу для участия в какой-то акции или уже возвращались с нее. Содержания транспарантов было не разглядеть – их было три, все были сложены, но вдруг один распахнулся, и стало видно: «Слава КПСС!». Старики и старушки поскладировали свое революционное имущество у стены и стали по очереди перебегать к буфету, что бы купить по пирожку. Мужчина спокойно ждал, происходящее не вызвало у него никакого беспокойства. Затем он медленно встал и, подойдя к сидевшему лысому господину, опустился рядом с ним.
      – Что интересного пишут? – спросил он, глазами показывая на журнал. Тот как-то странно дернулся, словно его ударило током, но не сильно, и посмотрел на высокого.
      – Про первые олимпийские игры, – каким-то деревянным голосом ответил он.
      – И, сколько ж там негритят после них в Москве родилось? Сотня? Или две? – продолжал вопросы высокий.
      – Тринадцать, – назвав цифру, первый отвел взгляд от соседа и медленно, как бы нехотя пододвинул ногой чемоданчик к тому.
      – Спасибо. – Попрощался высокий. Видимо, задерживаться не входило в его планы. Он взял серый чемоданчик, встал и, не прощаясь, удалился.
      Выйдя на улицу, он поймал такси и поехал в аэропорт, где взял билет на ближайший рейс в Санкт– Петербург. Перед самым отлетом зашел в туалет. Там он, сидя в кабинке на крышке унитаза, открыл чемодан. Тот оказался наполовину заполнен пачками с деньгами. Сверху лежал какой– то белый клочок. Он взял его и развернул. Там была фотография и несколько слов, напечатанных компьютерным шрифтом. Некоторое время посмотрев на фотографию и пару раз прочитав написанное на листке он поднес листки к зажигалке. Когда все сгорело, пепел отправился в унитаз и мужчина прошел на регистрацию. Через два часа он уже выходил из Пулковского аэропорта в городе Санкт-Петербург.

* * *

      Бомж Кеша проснулся сегодня не в духе. Он был совершенно раздражен на жизнь – и без того если и бьющую ключом, то в основном гаечным и по голове – а теперь еще и осложненную рядом обстоятельств.
      Накануне вечером он совершил проступок даже для него самого не вполне объяснимый и тем самым крайне раздражающий. В «Ночлежке» – месте ночевке лиц без определенного места жительства – где он благополучно ночевал в течение уже более чем полутора месяцев, произошел неприятный инцидент.
      Вчера туда нагрянула международная комиссия. Благопристойные на вид господа ходили по «Ночлежке», сердобольно осматривая бездомных, что-то периодически поминая о «правах человека» и «мире во всем мире». Раздавали гуманитарную помощь и щелкали затворами фотоаппаратов. Подошли и к Кеше. Тот же, прибывая на момент в оптимистическом состоянии и желании общаться рассказал им все. И про жизнь, и про добрых риэлтеров, выменявших его трехкомнатную квартиру на целый дом, по их обещаниям – большой и комфортабельный. С джакузи (что это Кеша не знал, но впечатлился очень) и холлом (слово было тоже незнакомым, но уж больно понравилось выражение, с которым его произносил менеджер агентства недвижимости). А на деле дом оказался в Урюпинске, да и то… Когда он туда приехал, выяснилось, что и Урюпинска, как такового уже не существует – на его месте теперь водохранилище… Воду Кеша любил, но не настолько, что бы в ней жить. Так и оказался он опять в Санкт-Петербурге – теперь уже без всего. Но Кеша был человек добрый, в происшедшем никого не винил, а только расстраивался.
      И так понравился рассказ иностранцам, что снимали его все по очереди, и в профиль и в анфас. И слова его записывали на магнитофон; а один, важный такой, в очках и с локонами до золотых часов сказал, что эта история «грейт». И впал от этого Кеша в такое возбуждение, так все это ему понравилось – и камеры и свет, и мужик этот с локонами ему и впрямь мужиком показался (потом сказали, что тетка это была) что надо было как-то такую ажиотацию унять. И вышел он на лесенку, покурить хотел. А там, – оба на! Висит на стене аптечка, «ну кто ж её туда повесил, ё мое» – повторял Кеша теперь, вспоминая. И, ясное дело, к чему ажиотация привела… Схватил он аптечку, и, ну текать… Только увидел это кто-то из иностранцев и в крик… Воруют! Воры!!! Сбежались все. Ну и конечно, свои же кореша первыми давай отнимать. «Ты что, чувак», – орут, – «они же нам помогают! А ты, переть!»
      В общем такой позор вышел, дальше некуда… Потом кореша рассказали, что из-за этого инцидента гуманитарная комиссия «Ночлежке» за сознательность высший балл поставила и обещала новое финансирование открыть. Вот так… А он теперь без крова остался и вообще стыдно о том поминать…
      Правда сейчас, дом он какой-то, вроде ничего, приблудный нашел, хоть и дует везде, но – крыша над головой.
      Да вот и поперло наконец: сегодня с утра как встал, так пошел на «исследование». И сразу – повезло. Видать, то ли работал здесь кто-то, то ли забыли какие-то чудики – свисал сверху в лифтовой шахте замечательнейший канат желтого цвета. Кеша, не веря себе до конца, прошел пару этажей вверх. Висит. Поднялся еще на один. «Да она, похоже, до верха, – подумал Кеша. Вверх смотреть было страшно. Вниз уже тоже. – Дальше не пойду, – решил он. – Тут и так… больше не унесу. – Он, поискав, нашел разбитую бутылку и начал пилить. Через некоторое время трос, разрывая своим весом не допиленные волокна, обрушилась вниз.

* * *

      Мужчина лежал на этой крыше уже несколько часов, но не испытывал неудобств. Теплый спальный мешок на крыше заброшенной стройки в спальном районе – это было даже любопытно: наблюдать за людьми с такой высоты с утра до вечера. Продуктов у него хватит еще на день, что бы справлять нужду здесь есть куча пустых помещений. Тишина. Даже беспризорников нет. Для них тут слишком опасно – все покрыто коркой льда и слишком холодно; из-за близости залива ветра просто непереносимы, тем более, на такой высоте. Сегодня холодный, солнечный день… Он вспомнил, что всегда любил этот район – Васильевский Остров. В нем было что-то своё, неповторимое. Люди, родившиеся здесь, уже никогда не хотели жить в другом месте: несмотря на эти нескончаемые продувающие все, вдоль и поперек ветра, здесь была какая-то особенная свежесть…
      Он вспомнил, как еще в детстве, мать водила его в парк, кататься на лыжах. Лыжи он очень любил. А мать – нет. Она была старым партийным работником, из тех, кто всегда готов кого-то куда-то вести и, по возможности, «возглавить» и «доказать»… И была из-за этого в ее жизни какая-то неуловимая «ненастоящесть» – так он в детстве, еще не умея как следует склонять глаголы, определил для себя ее мир: все на показ. Как будто бы то, что она делала, и чему были подчинены ее действия, было не для нее самой; не для сына или родителей, а для кого-то другого, кто смотрит на нее как на актрису, находящуюся на сцене и вот-вот закричит ей «бис». Только никто не кричал, потому что всем, по большему счету, было ни до неё, ни до её семьи никакого дела. Как, впрочем, и до других людей или семей других людей…
      Короткое время в таких зрителях пребывал его отец. Однако быстро устал. В театре жить трудно и не очень практично. А ему хотелось семейного уюта: тапочек, обеда и телевизора по вечерам. Ни того, ни другого, ни третьего не предвиделось и не поощрялось – отвлекало от происходящего на сцене…
      Все это пронеслось в его голове как-то между делом, ничего не обозначая и не к чему не ведя. Просто, надо было занять себя чем-то. Вот он и думал.
      Вдруг происходящее внизу его насторожило. Он сразу прищурил глаза, движения утратили медлительность и стали остро отточенными.
      Во двор небольшой двухэтажной постройки, буквой «П» окружавшей двор, в ворота въехали два автомобиля марки «Мерседес». Первый бы очень длинный и приземистый. Второй – джип – видимо, охрана.
      Он ловким кошачьим движением подтянул лежащий рядом чехол, открыл его и достал из его недр блестящую никелем и стеклом оптических прицелов винтовку. Быстро приложил щеку к прикладу, что-то поправил в регулировках, но, по всему чувствовалось, что это было «так», «для проверки», и застыл.
      Из джипа вышло трое и, озираясь по сторонам, заняли выжидательные позиции. Из первого автомобиля вышел еще один охранник. Он подошел к задней двери и аккуратно её открыл. Оттуда не спеша вывалился высокий человек крепкого телосложения в черном пальто. Охрана окружила его и, внимательно осматриваясь, двинулась к входу в здание.
      Мужчина еще раз спокойно вздохнул и замер, глядя в оптический прицел. «Был бы пониже, может бы пронесло», – мелькнула индифферентная мысль и он нажал спусковой курок.
      Мужчину в черном пальто словно кто-то толкнул в спину; он вдруг начал падать вперед, налетев на идущего впереди охранника. Тот, еще не понимая в чем дело, пытался его придержать, однако напрасно. Пуля попала в затылок и прошла бы сквозь глазное яблоко. Однако, уже на излете, она столкнулась с носовой перегородкой, да так и застряла там, чуть выйдя наружу… От этого казалось, что один глаз у человека вдруг стал железным и, отливая металлом, то ли грозил кому-то, то ли обещал мстить…

* * *

      Мужчина быстро бросил винтовку, и, будучи уже давно снаружи спального мешка, отполз назад. Здесь он рискнул чуть разогнуться и двинулся вглубь здания. До оставшихся предметов ему не было дела. И так поймут, что это «заказ». Хоть съешь все эти ружья – явно не несчастный случай. Следов же на предметах не осталось ни одного. Он быстрым шагом прошел к видневшейся в глубине шахте лифта. Механизмов там никаких не было, – она была полностью пуста. За исключением, пожалуй, одного – на его этаже был загодя закреплен тяжелый альпинистский канат. Конец его таял в глубокой темноте шахты. Он быстро закрепил на нем карабин и, не мешкая, начал спускаться вниз. «Один, второй, третий – автоматически считал он отрепетированное заранее движение. – седьм…» На этом месте запланированность действия прервалась. Там, где раньше был трос, теперь сиял распушившимся концом обрыв – мужчина падал теперь вниз, прямо в черную пустоту лифтовой шахты…

* * *

      Кеша в этот момент как раз заканчивал сматывать, так удачно, во время подвернувшийся трос. «На бутылку, точняк, хватит, – к нему начал возвращаться потерянный было оптимизм. – Веревка хорошая. На такой не то что – белье – машину буксировать можно, если аккумулятор сядет!» В его голове всплыло далекое воспоминание о том, как когда-то, еще до того как он начал пить, у него был старый «Москвич». «Очень хорошая машина – как любил тогда рассказывать Кеша друзьям, – только аккумулятор все время садиться, ну да ничего у меня трос есть!» Тут над его головой раздалось какое-то свистящее шуршание, затем удар, что-то заскреблось, а затем затопало вниз, приближаясь. Кеша вжался в стену, боясь пошевелиться: страшная черная тень неслась прямо на него. Он с ужасом закрыл глаза и обрушился назад, в пропасть…

* * *

      Человек с трудом успел уцепиться за край шахты следующего этажа – спасли перчатки для скалолазания – все было покрыто льдом. Медленно, концентрируясь на каждом движении мускулов и рассчитывая их исходя из всех видимых обстоятельств, он все же с взобрался на край колодца. Оставалось три этажа. Возобновив быстроту движений, но, оставаясь максимально аккуратным – лед был везде – он спускался вниз. Уже на уровне первого этажа он увидел мелькнувшую в проеме тень. «Концы решили зачистить… – мелькнуло у него в голове. – Что ж не ожидал, господа приятные; разберемся, да не с этой шестеркой а с заказчиком». Он быстро вышел из дома и двинулся к хорошо замаскированному автомобилю. Быстро открыл дверь, завел мотор и, стараясь вернуть утраченное равновесие, рванул к воротам.

* * *

      Кеша поднялся – оказалось, он упал в проем двери и это, видимо, спасло ему жизнь. Он осторожно выглянул. От дома отъезжал автомобиль черного цвета с заляпанными номерами. «Уходит, спаси господи», – мелькнуло в голове у Кеши, и он перекрестился. Как раз в этот момент из-под автомобиля вырвался, и, как в замедленной съемке, вырос вверх огромный гриб пламени. В стороны полетели части машины: колеса, бампера; машину подняло от удара на несколько метров и опустило вниз уже только ее горящий, оплавленный остов.
      «Господи, стах-то какой… – Кеша, казалось, впал сначала в столбняк, но потом, вдруг движимый какой-то силой, прижимая к себе моток веревки, устремился к воротам, – надо скорее, скорее продать… и выпить, а то ведь спать не смогу после такого…». Едва он шагнул за ворота, на голову ему набросили мешок, и сильные руки впихнули тело в багажник мощного джипа. Хлопнула дверь и тот, рыча мотором и рассыпая вокруг гроздья снега, быстро скрылся за поворотом.

* * *

      Я приоткрыл глаза. Пыль уже основательно опустилась, и я мог лучше осмотреть стоящих передо мной людей.
      Первое открытие, которое я сделал благодаря прояснившейся перспективе – это то, что стоящие передо мной страшные карлики таковыми, кажется, не являются. На этот раз я увидел перед собой троих подростков разного возраста, довольно, правда, странно одетых и не на шутку перепуганных. Немного ободрившись, я посмотрел на одного из них повнимательнее. «Да он вроде, бандюган этот, не совсем помер-то… вон, глаза вроде открыл; Вот счастье-то! Только все одно – дело дрянь. Он нас видел – значит найдут они нас, и за что спросить, придумают…»
      – Слышь, Леха, – подал голос среднего роста беспризорник. – Живой он вроде? – и выжидательно замолчал.
      – Ну, в натуре, оклемался чув, кажись. Не до конца его фанерой мочкануло, – откликнулся самый маленький.
      Тот, кого звали Леха, молчал. Я перевел на него взгляд. В голове тут же завертелись его мысли: «Если деру – делу мало чем поможет. Он нас видел. За ним придут: дыру в стене увидят и пиши пропало. Ему нас покрывать резонов никаких. Заложит. Те захотят разобраться, проверить какого нам рожна у их седельца надо было. Через братву по описанию уже сегодня найдут. А дальше – сколько не рассказывай, все одно свидетели… да за нас и спросить некому, искать и не подумают… Плохо дело…»
      – Чё делать-то, Леха? – Продолжал поднывать мелкий, – давай линять, что нам тут кантоваться, бабки на кармане, ноги унесем как-нибудь. – А, Дрон? – он повернулся к среднему подростку. Тот не отвечая, смотрел на Леху. Ждал решения.
      Я пошевелился. Ситуация прояснилась и у меня, кажется, появилась хоть призрачная, но надежда.
      – Мужики, это… не бандюган я, случайно сюда попал. Помогите, я вас тоже не забуду. Вместе отсюда уйдем – так они сперва меня искать будут про вас то кто знает… а это ох как не просто придется. Я же не блатной. Мой фейс никому из братвы не знаком, обыщутся. Я, тем более сразу в Штаты, билет на мази, там в жизни не найдут! – Приврал я для уверенности и с надеждой посмотрел на старшего. «Дело говорит мужик. Блатной не блатной, а только шансов у него скрыться не в пример больше нашего. Америка не Америка, только вернуться сюда к батарее, у него явно желания нет. А значит, все сделает. Что бы не поймали. А от бандитов уйдет – так про нас и не знает никто. Ну, по следам поймут, что был кто-то – только это уже совсем другое дело по размеру обуви-то искать… запарятся… тем более, что у меня размер вполне взрослый, у Дрона тоже.
      – Колян. – Наконец подал голос Леха. – Отмычки с собой? Мелкий напрягся. Упоминание об отмычках при чужаке ему не понравилось. – Доставай и мужика от батареи отстегивай, быстро! – он цыкнул на медлившего Коляна. Тот жалобно посмотрел на Дрона, но, не встретив ни капли сочувствия, вынул что-то из кармана и осторожно позвякивая приблизился ко мне. Я подивился оперативности принятия решений – компания казалась очень слаженной, распределение ролей у них было на высоте. Главным, несомненно, был Леха. Колян рыпался, но выполнял то что ему приказали. Дрон же, в ситуациях, когда он чего-то недопонимал, видимо, уже наученный опытом, автоматически принимал сторону Лехи.
      – Да не бойся ты, не кусаюсь. Освободишь, спасибо скажу не более… – постарался я подбодрить приближающегося беспризорника по интеллигентски, что бы снять окончательно подозрения.
      – Да, как же, знаем, видели таких, – чего там видел Колян, я не понял, но переспрашивать не стал.
      Подошел, все еще стараясь держаться максимально далеко, насколько позволяла протянутая мною рука. Поковырял в замке согнутой железякой. Затем другой. На третьей в наручнике что-то сухо клацнуло и я с облегчением почувствовал, что запястье освободилось. Колян тут же отпрыгнул на безопасное расстояние, не теряя из вида дырку в стене. В добрых дяденек, прикованных к батарее в подвале казино, он явно не верил. Леха тем временем суетился там же у дырки, но интерес его носил характер иной: он, видимо, пытался сообразить, что же делать дальше. Идти за обшивку стены и блуждать там неизвестно сколько времени без особой надежды выбраться было не лучшим вариантом. Поэтому Леха подошел к железной двери и подозвал Коляна. Тот подошел, внимательно ощупал замок; что-то достал из кармана и поскреб в замочной скважине. Затем посмотрел на Леху и кивнул. Тот подошел к Дрону. Они тихо о чем-то посовещались, Колян отирался возле них.
      – Значитца так. – Леха впервые за все время обратился прямо ко мне. Наша задача выйти. За дверью никого нет. Мы на один этаж под землей. Вот эта стена, – он показал на дыру в гипроке – наружная. По нашим расчетам, мы находимся в здании казино «Жемчуг». Со стороны хозяйственных построек. «Полезные ребята, – подумал я. – Видно не раз вокруг ошивались». Он продолжал:
      – В соседнем подвале есть загрузочная для ресторана; Но туда – капитальная стена. Значит наружу и, пролет вверх, пролет вниз. Затем, через загрузочную на улицу. В близлежащий дом, в первый подъезд. Через него в подвал. По нему до другого конца дома. Оттуда на улицу и сразу за угол. Там наши пути расходятся.
      «Видать ребята не только вокруг, а и в ресторан заглядывали, да не раз…» – закончил я свою мысль.
      – Дрон с Коляном впереди, если что, косят под беспризорников, случайно сюда залезших. По фейсу получат, но живы останутся. Мы за ними. – Он еще раз придирчиво посмотрел на меня и закончил. – Пошли!

* * *

      Элеонора Константиновна вышла из парадной и направилась к почте. Там, отстояв небольшую очередь, она получила заказное письмо, однако распечатывать не стала; положила в сумочку и пошла назад. По дороге она заскочила в кондитерскую и, выпив тут же чашку кофе, уже собиралась выходить. Однако, в этот момент взгляд ее задержался на стоявшем неподалеку телевизоре. Передавали «Криминальные Новости».
      «Только что, тридцать минут назад, на проспекте Кима Васильевского острова, у дверей своего особняка выстрелом снайперской винтовки был убит один из совладельцев корпорации „Русский лес“ Виталий Борисович Слепнев, более известный в криминальном мире по кличке „Слепой“. – На экране с тревожным лицом красовался немолодой журналист в круглых очках и бородой клинышком. – Напоминаем, что за три дня до этого у себя дома, вместе со своей сожительницей, неизвестными был отравлен бизнесмен, так же являющийся совладельцем ООО „Русский лес“, Сергей Батурин. Это цепочка напоминает кровавые разборки начала девяностых, когда в борьбе за сферы влияния над источниками доходов схлестнулись различные криминальные группировки. Предполагаемый исполнитель убийств сейчас находиться во всесоюзном розыске. Если кто-либо знает о его местонахождении, просим сообщить нам по телефонам…» – Далее бегущей строкой следовали номера телефонов. На экране появилось лицо человека, которого Элеонора Константиновна смутно припоминала… Постойте, постойте-ка… Точно. Она пораженно отпрянула от экрана – на нее смотрело лицо человека, которого на последнее заседание их Тайного Общества привел и представил один их коллега… тот потом ещё приходил к ней однажды… да! Теперь у неё не оставалось и тени сомнения – это был Дмитрий!

* * *

      – Пошли, – еще раз повторил Леха и мы двинулись вперед. Колян отпер железную дверь. Дрон медленно приоткрыл ее и осмотрелся вокруг – коридор был пуст. Мы двинули вперед цепочкой по двое. Дрон профессионально и ловко выглядывал из-за угла, затем перебегал до следующего, выглядывал из-за него и делал сигнал нам. Прошли два коридора, впереди показалась дверь, за ней лестница.
      И тут случилось непредвиденное: Дрон вдруг заметался, выглянул за угол и бросился назад. Послышались приближавшиеся голоса. Колян застыл у какой-то двери, в панике ковыряя в замке все никак не подходившими отмычками. Голоса были уже совсем близко как дверь поддалась и Колян, а за ним и подоспевший Дрон скрылись в проеме. Мы с Лехой торопливо но, стараясь не шуметь, ввалились туда же. Едва мы прикрыли дверь, мимо раздались шаги. Мне послышались смутно знакомые голоса. «А что там слышно-то, как все случилась? Мы ж его только вчера видели… у него ж охраны выше крыши, да как же это? – и в ответ басистое: – снайпер, говорят, с крыши достал. Да не наше это дело, Косой… без работы б теперь не остаться. Слепой все же правильный кореш был, хоть и понтовался последнее время…» Голоса удалились.
      Леха осторожно открыл дверь, двинулись дальше. Вверх по лесенке, с площадки в коридор, дальше переход, и снова лесенка – тут вдруг снова: сзади по лестнице крики, топот. Уже спускаясь вниз услышали: «Ушел сука, через стену ушел! Быстро ребята, сюда!»
      – Ускоряемся. Здание оцепят – шандец. – Леха был немногословен. Колян ковырялся у двери. Щелкнул замок. Зашли. Просторный склад, заваленный какими-то ящиками и упаковками банок. «Смотри-ка, завоз, – возбужденно начал Колян, однако получив от Дрона затрещину, тут же направился к большим двустворчатым дверям в стене. Сунул отмычку в отверстие замка. Щелкнуло. Медленно приоткрыли дверь. Где-то за углом слышались крики и топот ног. Затем немного стихло; видимо все бросились вниз – обсуждать увиденное. Эта пауза давала нам шанс. „Вперед!“ – сдавленно скомандовал Леха и они парами, через интервал, неторопливым шагом направились в сторону грузовых построек – расчет был прост. Так они, по крайней мере, не привлекали внимание случайных зрителей – ну, идут себе работяги что-то разгружать, и пусть себе… Дойдя же до построек мы втиснулись в проход между постройками и, выйдя с другой стороны, уже не раздумывая, опрометью помчались в сторону близлежащего дома.
      И вовремя. Почти одновременно из задних дверей казино начала вываливать братва и торопливо, держа руку во внутреннем кармане, рассредоточиваться, медленно окружая здание.
      Мы достигли парадного обветшалого дома и нырнули в подъезд.
      Меня всегда удивляли подобные новорусские контрасты – казино «Жемчуг» было окружено хрущевками из тех, что по всем планам их архитекторов развалились лет двадцать назад вследствие истечения срока эксплуатации… Мы сунулись было в подвал, но на минуту задержались – оттуда валил пар.
      – Блин, трубу прорвало, – в голосе Дрона была неподдельная досада, – еще вчера не было…
      – Делать нечего. Нужно идти. Начнем обходить дом по улице, увидят. На крышу тут выхода нет. Останемся внутри – рано или поздно дотумкают дома окрестные проверить, или, того хуже: с собаками… – ему внезапно пришла в голову какая-то новая мысль. – А что, если по следу пойдут, вода оно нам может и лучше… А на выходе табачком. Запарятся вокруг дома бегать, след искать…
      Он, более никого не спрашивая, первым ринулся в промозглый пар подвала. За ним, так же молча исчез в пелене Колян, затем Дрон. Я вздохнул и последовал за ними: в нос пахнуло горячим смрадом, ноги по щиколотки погрузились в теплую воду. Вода, слава Богу, была не горячей, видимо к прорыву отопления помешались канализационные стоки. Я с трудом различал двигающиеся впереди силуэты, сильно боясь потеряться из виду. Как действовать дальше в одиночку я не представлял себе даже смутно. Наконец, мы подошли к слуховому окну и остановились у него. Оно выходило на другую сторону. Ну что? – повернулся ко мне Леха, – выходим наружу и разбегаемся? Я напрягся. Зимой, с мокрыми ногами, да, впрочем, и остальная одежда от пара была влажной; без копейки в кармане, небритый и оборванный… – разбегаться я был решительно не готов.
      – Ребята, серьезно, прикиньте, куда мне сейчас? – я решил быть предельно откровенным, – да и вам бы лучше, мне кажется, тоже связь пока держать. Спокойно обмозговать – кому куда. Лазутчика запустить, послушать, какие слухи. Единственно, ботинки надо быстрее выбросить. А как вас еще опознают – не видел ведь никто. «Прав мужик, – зазвучало в голове, стоило мне посмотреть на Леху, – надо его дальше спасать, а то без толку. Сразу не заложит, – он оценивающе посмотрел на меня, – но если бить начнут, расколется. Интеллигент… – закончил он полужалостливо, полуосуждающе…
      – Колян, Дрон. Сейчас в окно. Там в следующий дом. Вперед направо, там подвал везде открыт. Идёте до предела, потом наружу и спокойно в район заводов. Там у тусняка разузнайте заодно все. Я в схрон на Бабушкина, в сталинский дом, в бомбу. С мужиком. В десять стрелка на ЛОМО. Если я без рукавиц – не подходить, что-то значит не так. Тогда на следующий день. Обувь сегодня же выбросить. Смотрите, только, что бы кто из братвы не подобрал – тогда конец. Пошли! – скомандовал он и Дрон без разговора полез в окно. За ним Колян. Пока они лезли, Леха достал из кармана пачку папирос, переломал с десяток ссыпая табак в карман.
      – Пошли, – хрипло прошептал он, указывая на окно.
      Я полез. И тут же с ужасом понял, что окно для меня слишком мало. Голова-то кое как пролезла, а вот грудь… Зря говорят, что если голова пролезла – значит и все тело пройдет. Может и правда, если через решетку, а здесь, в узком окне… Еле вылез назад. После морозного уличного воздуха в глазах потемнело, затхлый пар шибанул в нос. Леха понял все без объяснений.
      – Идите за мной, – не говоря больше не слова, он повернулся и пошел назад, в парящий туман…

* * *

      Мы шли довольно долго спотыкаясь об обрезки труб и торчащие останки коммуникаций. Леха молчал, но я понял: он решил рискнуть: дойти до крайней парадной, несмотря на то, что она была ввиду казино, и за ней могли наблюдать. Я оказался прав и через некоторое время мы подошли к двери и выглянули наружу: такой же подъезд, как тот, в который мы вошли. Выбрались, поднялись полпролета на первый этаж. Там Леха аккуратно выглянул наружу и тут же, быстро захлопнул дверь. «Собаки!..» – я сперва подумал, что он так ругается на наших преследователей но уже в следующее мгновение я услышал отдаленный, но явный собачий лай…
      – Они с собаками к парадняку подходят, – он быстро перевел взгляд на меня, ему в голову, видимо, пришла какая-то мысль, и, снова буквально на миллиметр приоткрыл дверь. «Какого черта, если они к нашей парадной подходят, в подвал надо, назад, не сразу найдут по крайней мере!» – мелькнула мысль, но я тут же сообразил: если они идут по следу, то подходят они не к нашей парадной, а к той, в другом конце дома – через которую мы в подвал вошли. Я понял план Лехи, и, когда он вдруг рывком открыл дверь и скомандовал: «За мной!», не медля ни секунды, последовал за ним, даже не оглядываясь назад: смотри не смотри, было уже поздно перерешать. В последний момент, словно в замедленном кино, я заметил, что он быстро выскакивая из парадной успевает посыпать за собой табаком из кармана.
      Мы быстро пересекли несколько метров, отделяющих подъезд от конца дома и, свернув за угол, побежали еще быстрей по направлению к углу соседнего дома. Леха чуть отставал. Он периодически приостанавливался, что бы посыпать табака но вскоре перестал и быстро меня догнал. Навстречу попалась пара прохожих, но выглядел наш бег для них так, словно БОМЖ и беспризорник чего-то не поделили и теперь один убегает от другого: картина почти привычная. Свернув за второй дом, я привычно дернулся в сторону подъезда, но Леха остановил меня, показывая, что внутрь нам больше не надо. Мы начали двигаться торопливым шагом в направлении какой-то одному ему ведомой цели.
      Идти было неприятно. Ощущение мерзости усиливалось с каждым шагом: на улице был легкий минус и пронизывающий сильный ветер. Ноги до колен были мокрые вдрызг. Все остальное было влажным и липким. Меня начал бить озноб. Я повернулся на ходу к спутнику:
      – Ннам… сколько еще осталось? – во мне боролись два противоречивых чувства. С одной стороны, до непреодолимого приятно было удаляться от места предыдущих событий. С другой, было непонятно, сколько я еще в таком состоянии продержусь – умереть от переохлаждения в мои планы так же не входило.
      – Все уже, почти пришли. – Леха остро зыркнул по сторонам и зашел в парадную большего многоэтажного дома, с легкостью открыв имеющийся на ней кодовый замок. Подошли к тяжелой кованой двери, ведущей в бомбоубежище. На ней висел замок. Леха достал из кармана ключ, быстро отпер замок и потянул дверь на себя. Она подалась тяжело и громоздко. Я чуть ему помог и через минуту мы уже стояли в какой-то камере, видимо, «шлюзовой». Дверь за нами захлопнулась. Лёха закрутил тяжелое колесо: достать нас теперь отсюда, не представлялось возможным даже взводу десантников. Хотя это успокаивало мало. В таком случае мы и сами выйти бы не смогли; хотелось надеяться, что табачные ухищрения сработают и нам не приодеться скрываться здесь вечно…
      Прошли внутрь. В конце концов Леха привел в комнату, полностью заваленную тряпьем. В ней располагался теплоцентр и от этого было тепло и сухо. Я, несмотря на подозрения о наличии вшей и, возможно, других паразитов разделся до гола, развесив все свои вещи на трубах отопления и устроившись на коробке из под апельсин, наблюдал за парнем. Он тоже разделся, одев взамен, что-то тут же импровизированно выбранное из кучи на полу.
      – Там, в соседней комнате вода есть если что. Из вещей берите, что надо, размеры разные есть. Ботинки дайте, заберу. Он не дожидаясь снял с трубы мои зимние кроссовки, поставил рядом со своими. Затем достал нож и принялся методично тыкать им в обувь вырезая куски. «Что б не подобрал никто из наших», – хмуро пояснил он.
      – В общем так, – я к пацанам пошел, скоро вернусь. Ждите. Изнутри не закрывайтесь, не достучусь. – Он сложил обувь в какой-то полиэтиленовый пакет и вышел из комнаты.

* * *

      «Жена Федор Михайловича Достоевского вспоминала, как однажды во время прогулки муж завел ее в укромный двор и показал камень, под которым его Раскольников спрятал украденные у старухи вещи. „Боже, как ты нашел его! Зачем ты вообще забрел сюда?“ – удивилась Анна Григорьевна. Федор Михайлович только фыркнул – „А затем, зачем ходят в укромные места прохожие“. – А что еще мог ответить Федор Михайлович, если первый общественный туалет в Петербурге открылся в тысяча восемьсот семьдесят первом году! – Бойкая дикторша сделала паузу. Картинка на экране телевизора сменилась, и в кадре поплыли унитазы разных калибров и мастей.
      – Алексей Карсавин – главный хранитель музея воды, – продолжала ведущая, теперь уже за кадром. – Коллекция далась потом и кровью. Искали по чердакам. Горшки мало кто хранит. Жемчужина коллекции – бетонный унитаз. Отформован вручную в двадцатые годы.
      – Лучшими считались в то время английские писсуары, – включился мужской голос, и в экране инсталлировалось лицо представительной наружности с интеллигентными очками в тонкой оправе. – Поэтому Россия покупала их за границей. Вот здесь и представлены, так сказать, образцы английской сантехники. Поскольку покупалось за валюту, то фактически можно сказать, что Россия платила золотом за унитазы.
      – На установку унитаза в доме начала двадцатого века требовалось разрешение архитектора, – инициатива снова вернулась к ведущей. – Подобный проект мог стать хозяину в копеечку. Вот счет аж на двести десять рублей. Не каждый считал подобные затраты стоящими! Особая гордость коллекции – горшок. – По экрану проплыл белый горшок. На дне его виднелось полуистертое изображение глаза. – Его хранитель музея почти насильно отобрал у своей бабушки! – В кадр снова вплыл интеллигентный. – Бабушке глаз не нравился, и она терла его нещадно. Вот это такой интимный друг, который знает все секреты своего хозяина!
      – Унитаз – на экране снова поплыла нескончаемая череда унитазов. – В переводе с испанского «Единство». Если для членов коммунальных квартир он причина раздоров, то в общественных туалетах школ и университетов – символ народного объединения…»
      Андрей выключил телевизор и набрал телефонный номер. Он был в приподнятом настроении – то, что произошло с его другом, полностью укладывалось в его концепцию развития человечества.
      А концепция эта заключалась в том, что оно, человечество, перерождалось. И признаков тому было множество – вот Дмитрий тот же. Был нормальный среднестатистический человек. А вдруг на тебе! Мысли читать научился! А другой – да взять того же Копперфильда, Дэвида блин! – Людям внушать научился так, что они уже сами на его представлениях перестают понимать: то ли они здесь зрители, а Дэвид им фокусы показывает, то ли они сами один большей фокус, а Дэвид на них в цирк посмотреть пришел и теперь сидит на сцене и прикалывается… В общем, человеческий прогресс налицо. А недавно по телевизору людей показывали, которые вообще есть перестали: питаются солнечной энергией. Им, конечно, никто из академиков не верит. «Врут, – говорят, – тайно едят, а нам вкручивают». Только есть здесь к этим академикам один вопросик: а что же такое интересное явление – да не проверить? Посадить такого солнцееда под замок на сорок дней – и посмотреть. Ест или не ест? Только не делают этого академики. Потому, как и сами знают, что – правда. А раз так, то и окажется вдруг, что вся их дарвинистическая чушь, на которой они себе звания и награды заработали – не более как фантом. Только для зарабатывания этих самых наград ими и изобретенный. А в действительности, в жизни ничего не объясняющий…
      Тут мысли его прервались – телефон Дмитрия не отвечал; что было странно.
      Не снимал он и мобильный. А звонил Андрей уже раз пятый. Сегодня же на вечер было запланировано собрание их Тайного Общества, на котором Дмитрия, как подающего особые надежды, должны были принять в Члены. Дело было неординарное; и Дмитрий о нем заранее знал. Что же там могло приключиться? Он нерешительно набрал другой номер.
      – Аллё? – на том конце ответили почти сразу, словно ждали звонка.
      – Это Андрей; извините, Иван Моисеевич, вам Дима не звонил? У нас же Совет сегодня, а он… пропал… не могу дозвониться.
      – Нет, нет, дорогуша, не звонил. Очень жаль, что пропал; хороший молодой человек, – как-то чересчур умильно добавил он. «Видимо про историю с аппаратом не забыл, злорадствует. Ну да ладно. Моисеевич у нас ничего не решает; сам на волоске из-за своих закидонов висит». – Андрей попрощался и повесил трубку. «Что ж за дела, нехорошо получается. Мы из-за него Совет собираем, а он не придет – обидятся. Может, у него телефон сломался? А мобильник отключили, а он забыл». Андрей подумал еще некоторое время и решил зайти к Дмитрию домой – чем черт не шутит. «Заодно и продуктов куплю, – он собрался, взял с собой плетеную авоську, которую помнил еще со времен своего детства и вышел из дома. Он пошел, что бы сократить расстояние вдоль дома – и, когда он проходил мимо соседнего подъезда, дверь приоткрылась, чьи-то сильные руки схватили его за шею и, удушая на ходу, затащили в подъезд. Все случилось мгновенно; и только ветер гонял по снегу пустые пакеты, да у парадного осталась лежать черная плетеная авоська…

* * *

      Вернулся Леха быстро. Он был еще более неразговорчивый и, я бы даже сказал, угрюмый. Сел напротив меня и некоторое время молчал. Я уже собрался примериться, что бы почитать его мысли, но он начал сам:
      – Винить я Вас не могу. Вопросов мы Вам не задавали. Врать Вы нам не врали. Мы и сами могли догадаться, что просто так в казино к батарее не пристегивают. В общем, знаем мы теперь, что вы в розыске. За убийства.
      У меня отвисла челюсть. Особенно меня поразила формулировка во множественном числе. Хотя… «Их же двое было; Серега и тетка его… О них речь, кого же еще…»
      – За три убийства. Да, я думаю Вы и сами знаете, кого мочканули, – и через паузу добавил неожиданное: – извиняюсь за выражение.
      – За три!? – я думал, что ослышался. – А третий-то кто? – уже заканчивая, я осознал, что для Лехи я только что признался в том, что двоих-то, мною убиенных, я знаю, а третьего запамятовал.
      – Мужик бизнесмен с его теткой. И авторитет из криминальных в довесок. Последнее совсем плохо… – как-то раздумчиво закончил он.
      Авторитет… От услышанного мне стало несколько дурно. Получалось, что меня искали менты и бандиты одновременно.
      – Уходите, пожалуйста. – Прервал мои размышления Леха. – Мы для вас сделали все, что могли.
      Я почувствовал, что он прав. Естественно он боялся моей компании. Если меня находят в его пристанище, о котором наверняка знают другие беспризорники, ему, выражаясь его словами – «шандец».

* * *

      Я вышел на улицу, замкнув за собой тяжелую дверь бомбоубежища. Выглядел, словно уличный бродяжка: вся одежда в прямом смысле слова «с помойки».
      Мои прежние вещи просохли не до конца и лежали в пакете, который я нес в руке. Идти было некуда.
      Подумав немного и, мысленно перебрав в голове своих знакомых, я понял, что единственный, с кем могу поговорить на интересующие меня темы, был Андрей. Сообразив, где нахожусь, и, не особенно привлекая внимание редких прохожих – бредущий по улице бездомный, к тому же с пакетом в руке, картина в наши дни привычная, – я отправился к нему домой.
      Идти, слава Богу, оказалось не далеко. Я, правда, опасался, что за его домом следят. Поэтому в квартиру не пошел, а занял позицию в соседнем подъезде. Здание здесь загибалось, и я хорошо видел окна квартиры. В них горел свет.
      Что делать дальше было непонятно. Вызвать его я не мог – телефон отняли бандиты. Да и меня самого могли в любой момент отсюда погнать. Кому нужны бездомные на лестнице… Единственно, успокаивало, что здесь был лифт, а я стоял вне видимости от него, то есть, можно сказать, спрятался… Очень хотелось есть.
      Я вдруг увидел, что свет в окне Андрея погас. Это было несомненное везение: я уже приготовился ждать часами. Но теперь я не понимал другого – если за ним следят, то, как мне это обнаружить? Не следить же за ним самому… При моей патологической неспособности играть в шпионов – обнаружат тут же.
      Тем временем я увидел Андрея, выходящего из своего парадного. Он почему-то пошел вдоль дома и в мою сторону. Я решился. «Будь что будет!» – подумал я и ломанулся вниз. Открыв дверь в тот момент, когда он с ней поравнялся, я схватил за Андрея за шиворот и рывком втянул вглубь помещения. Тот, зацепился таки за дверной проем, но споткнулся о поребрик и рухнул прямо на меня. При этом Андрей продолжал сопротивляться, естественно, решив, что его собрались грабить и пребольно заехал мне в нос. У меня из глаз посыпались искры, однако я успел, прежде, чем он вскочил на ноги, заорать: – «Андрей, это я, не бойся у меня тайная информация»!
      Голос он мой узнал; привычка к постоянным тайнам и мистическим погружениям сделала его абсолютно терпимым к любым неожиданностям. Он изумленно посмотрел на меня. Я вытер кровь, идущую из носа рукавом и шмыгнул носом.
      – А… Это… – видимо, мой вид его очень удивил. «Тайны тайнами, но при чем тут одежда-то?» – послышалась в голове его мысль. – «А! – тут же догадался Андрей, – танцы дервишей! Мистический ритуал! Они же в лохмотья одеваются… Во Димыч дает! На глазах развивается духовно!» – Он уже по-другому, с уважением и пониманием посмотрел на меня.
      – Что за вопрос-то? – теперь мое необычное поведение приобрело для него особый, хоть и малопонятный но, многозначительный смысл.
      Мы прошли вглубь подъезда и встали на то место, откуда я за ним наблюдал. Пока все было тихо. «Значит, еще не следят, – мысленно отметил я. Вверху щелканула чья-то дверь. Заработал лифт. Я обождал, пока человек выйдет из парадного и начал тихо рассказывать. Скрывать мне от него было нечего. То, что я читаю мысли, он знал, а остальное не было секретом. Начал с Наташки и далее по всем пунктам. Чем дальше я рассказывал, тем больше округлялись у Андрея глаза.
      Он был великим бойцом Невидимого Фронта. Но сфера его интересов и, соответственно, борьбы за эти интересы, лежала в плоскости, мягко говоря, другой. Вампиры, привидения, порча, сглаз; разного рода фантомы – вот, так сказать, привычный перечень его непримиримых врагов. В моем же случае он столкнулся с чем-то для него необычным и куда более страшным, чем привидения: милиция и бандиты. Эти силы пугали своей малоизученностью. Нормальные, привычные средства: заклинания, пиктограммы, амулеты – против них не годились. Чем дальше я рассказывал, тем больше понимал, что практической помощи мне от него не будет. Когда же сообщил, что меня объявили во «всесоюзный розыск», Андрей и вовсе сник. Слова «всесоюзный розыск» звучали страшно и непонятно. Что это обозначает, он не понял, но испугался.
      – Да, старик… Прямо не знаю даже, чем помочь… – Он посмотрел на меня с жалостью – помочь ему, видимо, хотелось.
      А я не понимал уже и сам, зачем к нему пришел. Но, вдруг мне в голову пришла интересная мысль. Андрей, хоть и не был сильным экстрасенсом, но интуиция у него была вполне. Это могло пригодиться.
      – Мне, Андрей, кроме меня самого, похоже, никто не поможет. Но, слушай. Ты сам-то что думаешь? Ведь кто-то меня подставляет. Зачем? Что тебе интуиция подсказывает? Ты же мне доверяешь?
      Андрей задумался.
      – Мда… – произнес он задумчиво через какое-то время. – Задачка… С чего, ты говоришь, все это началось? Неприятности твои, самые первые? – Я, подумав с минуту ответил:
      – С Наташки этой. Как я ее мысли тогда услышал, что она убить кого-то собирается, так и понеслось. Сергей. Слежка. Убийство.
      – Ну, не совсем так. – Откликнулся Андрей после паузы. – Между тем, как ты ему, о ее плане рассказал, и тем, как его самого убили, еще другие события были.
      Я задумался.
      – Ну да, – стал вспоминать я. – Он ведь меня заподозрил. Слежку поставил – значит и другие в курсе были, что он меня в чем-то подозревает. Мог, в принципе, что угодно наговорить, зачем ему за мной ходить взбрендило… Только какое объяснение-то? Что бы он там своим браткам ни наговорил – зачем, мне его убивать-то?
      – О, с этим никогда проблем не будет. Любовник ты Наташкин, допустим. Вот и решили вы Серегу вместе с ней ухлопать. Что бы его денежки загрести.
      Я застыл в замешательстве. Что за странная мысль. Хотя… Ведь никто не знает, что я болонок не люблю, тем более таких как Наташка – манерных…
      – Так если я его пришить решил, зачем же мне к Сереге идти? И, что его убивать собираются, ему же и рассказывать!? – внезапно нашелся я – аргументация показалась мне железобетонной. Я внутренне просиял.
      Андрей почесал затылок и задумчиво посмотрел на меня.
      – А кто тебе сказал, что ты к нему ходил? – вдруг ответил он вопросом на вопрос.
      – Да сам Серега всем сказал; если мне не верят… – уже не так уверенно договорил я и вдруг понял, что имел в виду Андрей: для других действительно факт моего посещения Сергея был известен только с его слов… если был вообще известен.
      Андрей, как бы завершая произведенный эффект, снова спросил:
      – А ему-то, с какого перепугу поверят? Ну, загуляла у него баба, ясный пень. И, что бы всем об этом не рассказывать, приплел первое попавшееся – про убийство своё, якобы. Что б за тобой и за ней слежку организовать. И вычислить – любовники вы или нет. А если подозрения у него напрасные, перед своими пацанами не позориться, что у него про бабу такие мысли ходят… – типа, следили, потому что ты к нему с этими рассказами приходил. То есть, если застукать вас не получится, так никто на нее и думать не будет, что, мол: «Дыма без огня не бывает, гуляет Наташка у Сереги, да тому не поймать». А может, подозревал он вас, что вы и правда любовники и отравить его собираетесь. Вот и скомбинировал по хитрому.
      – Да не был я ее любовником, понимаешь? Да этой грымзе я и даром не нужен, у меня ж денег ни фига! А они без бабок не могут мужика любить, физиология такая!
      – Да я и не говорю тебе, что был. – Андрей серьезно посмотрел на меня. – Я тебе говорю, как это другие использовать могут, что бы твою мотивацию обозначить. Тем более, про «грымзу» ты зря; жить такая с тобой бы точно не стала – тут ты прав. А вот любовничка молодого симпатичного, да ещё и музыканта полуизвестного по модным клубом играющего – очень даже интересно заиметь. Психология… – Он помолчал. – Тем более тут, получается, ещё и третьего убили…
      В это время снова хлопнула дверь. Мы замолчали, дожидаясь пока спустится лифт.
      – Слушай, а кому это нужно? Сложности эти все? Опять же меня подставлять, музыканта неимущего? – спросил я.
      Андрей задумался, потом как-то нерешительно посмотрел на меня.
      – Кому-то, кого мы, кажется, не знаем. – Он помолчал и закончил: – среди народа их, из фирмы, надо бы поискать. Ведь каждое убийство выгоду кому-то приносит. Всё это, наверное, деньги большие. Кому-то нужные…
      Мы помолчали.
      – Кому? – вдруг неожиданно для себя спросил я. И тут же понял, что вопрос этот задан уже не по назначению. Кому и где нужны «большие деньги», Андрей понимал еще хуже, чем я.
      – Знаешь что… – Вдруг ответил он. – У меня дача есть. От родителей досталась. В Токсово. Сорок минут на электричке. Я думаю, ты там отдохни. Приди в себя. А дальше, по обстоятельствам решай. Смотри…
      Он подробно описал, как добраться до дачи, и где лежит ключ.
      – Если что, – вдруг извиняющимся тоном добавил он. – Ты у меня в гостях был. Летом. Отсюда и про ключ знаешь.
      Больше он ничего не добавил. Всё было правильно. Если меня арестуют, совсем не обязательно докладывать, что он, зная, что я в розыске, скрывал меня на своей даче…
      Мы распрощались, и он вышел из подъезда. Поднял с земли авоську и медленно пошел в сторону универсама.
      «Булку надо и молока. Потом вернусь, переоденусь и на встречу…» – прежде, чем он скрылся за углом, услышал я. Мысли у него были какой-то невеселой, задумчивой окраски.

* * *

      Собрались опять у Ивана Моисеевича. Он был сегодня особенно весел и приветлив. Правда, круг намечался узкий – нужно было посвятить в члены Общества нового адепта, а в этой процедуре участвовали только избранные.
      Андрей пришел одним из последних и сразу уединился с Элеонорой Константиновной. О чем-то недолго переговорив, отошел, оставив её в глубокой задумчивости. Он рассказал всё что знал, утаив только про дачу. Она некоторое время колебалась, затем повернувшись к присутствующим, властно взмахнула рукой Разговоры мигом прекратились.
      – Прошу внимания. Дмитрий не придет. С ним случилась беда. Прошу всех сесть, нам надо решить, будем ли мы ему помогать и, если да, то как. – Все расселись за круглый стол, покрытый темно-зеленой скатертью. – Даю слово адепту Андрею. Расскажите дружочек, как все случилось. – Она повернулась в его сторону, теребя в руках четки. По всему чувствовалось, что она волнуется – решение обнародовать новость далось ей нелегко.
      Андрей повторил все, что знал, почти слово в слово, опять не рассказав лишь о том, что я сейчас нахожусь на его даче. Народ, слушая его, молчал. По лицам было непонятно – люди разные: кто экстрасенс, кто ворожея. А кто и просто так, шоумен, что ли… Как они все это чувствовали и к каким выводам для себя пришли – было не понятно. Андрей закончил.
      – Я так понимаю. – Заговорила Элеонора Константиновна. – Что, хоть так и получилась, что мы его в наше общество принять не успели но – хотели. Способности у него выдающиеся, дело не в формальностях. А если бы он уже членом нашей организации был, то по Уставу, должны мы были бы ему всем миром помогать. Так вот. Будем? – она вопросительно осмотрела присутствующих. – Ставлю вопрос на голосование. Иван, обойди народ. Дай всем бумажки. Потом собери. Плюс – да. Минус – нет. Всё. – Она откинулась в кресле.
      Иван Моисеевич, похоже, он был у Элеоноры за секретаря, разнес бумажки. Вторым кругом собрал. Затем объявили перерыв.
      Минут через десять все снова заняли свои места.
      Иван Моисеевич, во время перерыва посчитавший плюсики, объявил результат. Шестьдесят процентов были за то, что бы Дмитрию помочь.
      Результат никого не удивил: с одной стороны, не хотелось встревать в серьезное дело, когда была (пусть и формальная) возможность этого избежать. С другой стороны, каждый понимал, что, окажись он сам в затруднительных обстоятельствах, неизвестно как все обернется… В конце концов, было и еще одно обстоятельство: корпоративная солидарность, что ли. Человек этот, хоть и всего лишь раз на собрании появившийся, обладал уникальными способностями. И терять его не хотелось.
      – Есть предложение. – Подытожила Элеонора. – Начать прямо сейчас, используя имеющиеся у нас ресурсы. Предлагаю вызвать дух убиенного и спросить его. Он должен знать, что там произошло, и что он об этом сам думает. Люди за столом согласно закивали. Иван Моисеевич накрыл стол большим листом бумаги, на котором по окружности были написаны буквы. Зажег свечи, выключил электрический свет.
      – Двенадцать есть? – Спросила Элеонора Константиновна.
      – Да. Двенадцать десять. – Посмотрев на часы, ответил Иван Моисеевич.
      – Форточки. – То ли попросила, то ли констатировала она.
      Иван Моисеевич прошел по комнате, открывая форточки – нужно было открыть ИМ Путь.
      Сели.
      Один, кажется, его звали Василий Аристархович, вдруг встал и, повернувшись к обществу, не совсем внятно высказался:
      – Прошу извинения. Должен откланяться. Приехал со дня рождения. Выпили мы там. – Он, ничего более не поясняя, развернулся и вышел. Комментариев не последовало. Все знали и так: духов вызывать в нетрезвом виде: себе дороже получиться. Да и результат непредсказуем. Однако вернулись к столу.
      Иван Моисеевич принес тарелку. Начинался спиритический сеанс.
      – Что спросим? – изменившимся, более глухим, чем обычно, и слегка осипшим голосом произнесла Элеонора Константиновна. При этом не смотря на вопросительное построение фразы, интонационно вопрос не прозвучал. Словно знала она: о чем спросить; да, точно знала! Знала о чем и как…
      А в деле этом существовал ряд непреложных правил. Например, дух Сергея нельзя было впрямую спрашивать о том, кто его убил. Так же, как и нельзя задать вопроса, где он сейчас и, как его самочувствие. На этом было негласные табу. И, непонятно, что было бы, если все же спросить; что в этом плохого и что бы из этого вышло… Все просто знали – нельзя.
      С другой стороны, спрашивать, как он был одет в день убийства, тоже было бессмысленно. Все и так это знали. Цель же сеанса была одна: узнать имя убийцы и снять с Дмитрия подозрения.
      – Мы вызываем дух Сергея Болдинского… – начала Элеонора, – приди к нам. – Блюдце начало двигаться…
      После общих вопросов, являвшихся частью необходимого ритуала стали переходить к конкретике. И, хоть народ и не особенно соображал в момент столоверчения, или, вернее, не соображал вообще – большинство впало в транс – Элеонора Константиновна всё держала под контролем.
      – Как была одета Наташа… В тот день, когда ее убили? – перешла она постепенно к конкретным вопросам после ритуала приветствия. Все, кто еще не вошел в состояние транса, удивились – ход был гениальным – их ведь убили вместе! Если нельзя спросить дух Сергея про его собственного убийцу, то на Наташу это формально не распространялось.
      – О… р… а… н… жевое платье, – появилось под перестук.
      – Скажи нам дух, а как ее убили?
      – О… т… р… а…вили…
      – Кто же ее отравил, уважаемый дух?
      – Сосед по дому… Дмитрий…
      В этот момент несколько человек испуганно отдернули руки от блюдца и переглянулись. Это было, безусловно, грубым нарушением ритуала: сперва дух нужно было символически отпустить. Однако изумление было настолько велико, что люди просто не сумели сдержать эмоций.
      По всему выходило, что отравил обоих тот самый друг Андрея, которого они всем миром только что собрались защищать!
      Расходились молча. Результаты сеанса всех ошеломили. Особенно хмурым выглядел Андрей. Он оказался втянут в историю по самые уши, да еще и пытался замешать в неё других. Страшно было даже думать, что случилось бы, если не сеанс… О том, что убийца благополучно скрывается сейчас на его даче, он старался не думать.
      Удавалось, впрочем, не очень – он никак не мог решить что предпринять: заявить в милицию о местонахождении Дмитрия, или пустить на самотек. От того, что бы на него пало подозрение в укрывательстве, он, кажется, застраховался. Свидетелей их разговора не было, а о том, что ключ лежит под крыльцом, Дмитрий мог узнать и без него. Однако, что было делать дальше, он не понимал совершенно. О том, что вызванный дух соврал или что-то спутал он, с его полным доверием к мистическим ритуалам, не сомневался ни на секунду. Все было предельно ясно. Дмитрий – убийца.

* * *

      Я сидел у печки и с удовольствием грел застывшие ноги. Уютно потрескивали дрова. Атмосфера умиротворяла, впервые за много дней мне удалось наконец расслабиться. Я почти согрелся. «Единственное неудобство сельской жизни: туалет на улице, – подумал я и, прежде чем ложиться спать, решил туда наведаться. Просыпаться среди ночи и переться через весь огород по морозу не улыбалось.
      Я, бодрым шагом, напевая что-то из Наутилуса – кажется, «Скованные одной цепью» – вышел в сени, одел кроссовки. Потом подумал и снял их назад. Снял с печи свою высохшую одежду и переоделся.
      Я понял, что меня так последнее время стесняло: чужая, кем-то выброшенная на помойку одежда подавляла энергетически.
      Дело было не в том, что я не любил старую одежду. В секонд-хенде мне нравилось. Это были чужие, но «теплые» вещи. Вещи, которые любили и потому не выбрасывали. Жалели и передавали другим, отдавая в магазин. И одевать такие вещи было приятно.
      Но эти вещи, подобранные беспризорниками на помойке не только были выброшены; они просуществовали уже на помойке достаточно долгое время, пропитались той энергией, в которой не осталось уже почти ничего живого, позитивного…
      Переодевшись и, мгновенно почувствовав себя сильно лучше, я сменил Наутилус. И, насвистывая теперь песню из фильма «Веселые ребята», вышел из дома и направился в туалет.
      Он стоял в самом конце участка и я, осторожно ступая (земля была влажная, а сушить кроссовки еще раз не хотелось) добрался до утлого сарайчика и занял место. На некоторое время, сосредоточенно стараясь не провалиться в темноте в дырку сельского унитаза ногой, я даже перестал свистеть. Это, видимо и спасло мне жизнь.
      Сначала я услышал рокот мотора и удивился: – «Кого бы это в такую позднотень сюда зимой занесло? И зачем?». Но рокот приближался, и я разобрал уже не один работающий двигатель. Их было несколько.
      Все еще пребывая в беззаботном настроении, я заглянул в щель двери – электричество в туалете отсутствовало напрочь – и, к своему изумлению увидел несколько машин, остановившихся рядом с моим домом. Из них вышли люди и быстро направились к дому. «Степанов заходи справа! Веселовский, слева! Василич, смотри сзади, может через окно уйти!» – пронеслось в голове и я понял, что слышу их мысли. Голоса из-за большего расстояния слышно быть не могло, но донесся собачий лай. – «Опять собаки, я им что, мёдом намазанный?» – мысль, однако, сразу же застопорилась парализованная страхом и безысходностью.
      Фигурки были очень далеко, да и всё время терялись из виду: их заслоняли ветки деревьев. Я натянул штаны и замер в полной прострации. Что было делать – не понятно.
      Я, конечно, сообразил, что они пришли за мной и ожидают найти меня в доме. И что? Не найдут. Начнут искать дальше. Я закутался в шарф, застегнул куртку. Машинально порадовался, что одел свое – вещи были теплые. Нужно было выходить. Куда? Зачем? Кто эти люди? – вопросов было много. Ответов не было вообще. Но выходить было надо. Это точно. Сидеть в туалете, дожидаясь овчарки, было глупо. Я вспомнил опыт предыдущего побега из подвала. Достал из кармана пачку Мальборо (редкий случай радости собственному курению) и, размяв несколько сигарет, скрошил табак в карман. Тихо приоткрыл дверь. Вышел. Те, у дома суетились, кажется, операция была задумана нешуточная. Я вдруг сообразил, что здесь и собаки не нужно. Следы от дома ведут прямо сюда. Стараясь не поддаться панике, я огляделся. Туалет был расположен прямо на границе, у чужого участка, который был огорожен добротного вида забором. Но сколочен он был грубо, видимо, здесь не опасались всерьез какого-то проникновения. Скорее так, обозначить территорию. Я машинально отметил, что на заборе есть промежуточная планка, проходящая совсем не высоко, вдоль забора. Бросил щепотку табака и прыгнул на забор, руками уцепившись за верх, а ногами попав па планку. Бросил назад ещё щепотку и, медленно продвигаясь по забору, пошел. Получалось быстро. Периодически сыпал табак назад. В районе дома раздавались крики; вдруг – неожиданно для меня – я даже чуть не свалился с забора, – раздалось два гулких выстрела. Я, несколько осмелев от шума, подтянулся вверх и, стараясь не свалиться с забора, перелез на другую сторону и пошел дальше, по периметру. Сзади, еще далеко, но, уже определенно приближаясь, послышался шум. «Поняли, что дом пустой, пошли по следу, – паника усиливалась. – Я так недалеко уйду». Здесь я увидел прямо у забора какое-то сооружение из бетона с чернеющей горловиной. «Колодец, – сообразил я, еще не понимая, как это может повлиять на ситуацию. Услышал звук хлопающей двери и снова крики, – видимо, дошли до туалета. „Бандиты убьют сразу, как-то отстраненно прозвучало в голове. – Милиция… то же самое наверно, хоть и не сразу. Хотя? – «Оказал сопротивление на месте?“ – Мысли остановились, но это было впрочем и к лучшему. Действуя инстинктивно, я прыгнул на бетонное сооружение и заглянул вниз.
      Это был колодец. У края была закреплена веревка, спускающаяся вниз. «Хозяева с лета забыли, так ведро и осталось. – Я потянул за веревку. Она не поддавалась. – Замерз. – Мысль совпала с новым шумом, который, частично приближался ко мне. – Участок осматривают. Сейчас доберутся».
      Я, не понимая, как следует, что делаю, схватился за веревку, и, упираясь ногами в стенку колодца, полез вниз. Было жутко. Темень сгустилась сразу, как только я опустился на пару метров.

* * *

      Не знаю… Мне никогда никто не описывал, что чувствует человек, попавший в колодец. То есть, мне и вообразить-то об этом было толком нечего. Но теперь я знал: скользкая веревка и, в мгновение сужающееся пространство над головой. Хорошо, что я был в перчатках. Горнолыжных. То есть, рассчитаны они были на палки лыж, которые тоже скользят. Это, наверное, меня и спасло от падения вниз. Я скользил – периодически наматывая веревку то на одну, то на другую руку и мысленно уже попрощавшись с жизнью… а что оставалось? Наверху-то у меня шансов по любому не было, – и, наконец достиг опоры: подо мной был лед. Я аккуратно ощупал поверхность, потом. Более уверенно ступил. Кажется, не проваливалось.
      Замер. Было бы страшно – не будь я уже в таком состоянии, что лёд подо мной казался спасением. На всякий случай придерживал веревку. Можно было ожидать всего, что угодно. Темнота была полной.

* * *

      Я находился в колодце уже с час. Продрог, но не очень. Спасала теплая куртка и термокросовки.
      Ужас был в том, что я в любую минуту мог провалиться под лед. Стоять в колодце, в темноте, не видя ничего, было серьезным испытанием для нервов. Единственное, что не давало мне расслабиться и окончательно впасть в панику, это мысль о том, что ждало меня вверху. Произойди всё, только что со мной происшедшее, до того, как я пару дней просидел прикованный к батарее в подвале, я бы, пожалуй, уже подумал вылезти и сдаться. Теперь же я только сильнее сжимал веревку, стараясь перенести на нее часть тела и тем самым уменьшить давление на лед. Не знаю, сколько прошло времени точно. Я, было, решил лесть вверх.
      Вернее, я подумал о том, что… пора подумать о том, как лезть. Эта часть плана оказалась полностью опущенной. И, действительно, веревка была тонкой и скользкой. Опыта у меня в таких делах не было совершенно…
      В этот момент вверху раздались голоса. Сперва далекие, затем, над самым колодцем. Видимо, присутствовал эффект акустической линзы: голоса звучали негромко и отдаленно, но, в то же время, словно из громкоговорителя расположенного прямо у моего уха. Слышно было всё, словно в театре.
      – Шеф дал команду все обыскать, да куда уж дальше, что теперь весь поселок обходить? Давай тут постоим, покурим и назад. Без толку это…
      – Слушай Бугай, – голос показался мне смутно знакомым. – А этот чув-то, вообще, из спецов что ли? Потому как и театр он нам тогда по полной прогнал: ну, чисто лох. Терпила безответный. А потом – с наручников ушел; Серёгу замочил… – дорогого стоило, многие пытались. Теперь Слепой…
      – Ты, Косой, пургу-то не гони. «Многие пытались», – ты что, там, свечку держал? За базаром-то следи. Ты, может, еще расскажешь: «Кто, где, когда?» – Игра такая есть телевизионная. Не слышал?
      Голоса вверху замолчали. Люди показались мне смутно знакомыми, однако, ввиду моего пребывания в полном ступоре от страха, мысли в голове затормозились и дальше не пошли.
      – Не… я, Бугай, тебя понял. Ты не думай. – Наконец, вспомнилось, где я слышал эти голоса и я впал в еще большую прострацию, следя только, что бы не потянуть веревку слишком сильно или не отпустить совсем. Тем временем они продолжали: – Это так, догадки. Ну, такой авторитет, понятно, многим жить не давал. Закроем на этом. – Косой помолчал. – Но, про «терпилу» тебе как нравиться? Собаки от дома до туалета довели. Следов теперь не разобрать. Поскольку друзья наши на мигалках туда такой кодлой ломанулись, теперь сам черт не разберет, что там до них было. То есть, могут следы и обратно идти. То есть, по понятиям, в доме он сейчас. Или раньше ушел. Куда? Как с киллером тем выходит: вроде взорвали его, в его же машине. Как бездомный рассказал – все на то выходит, как он и видел. И что? Опять его нет?
      Здесь что-то красное, рассыпая искры, понеслось ко мне сверху. «Граната! Зажигательная! Заметили! – Собственно, эти три мысли успели промелькнуть в моей голове, прежде чем что-то горячее обрушилась мне на голову, ослепляя, обжигая волосы и делая нестерпимо больно. Я в ужасе отпустил решетку, лед подломился и я начал проваливаться в ледяную воду…
      Я только цеплялся еще за веревку понимая, что всё, мне конец, и, испытывая даже некоторое облегчение от того, что мои мучения наконец окончились…

* * *

      По моему лицу просеменило что-то липкое и влажное. Я очнулся, и непонимающе огляделся вокруг. Сознание постепенно возвращалось. Уже более осмысленно я осмотрел стены бомбоубежища, знакомую мне бронированную дверь. «Крысы» – подумалось и тут же ушло. Реальность была много приятней воспоминаний. Сон окончательно прошел. Я сел.
      К счастью, я не утонул в колодце. Автоматически схватившись за веревку и, кое-как балансируя на одной, оставшейся на поверхности ноге, я умудрился устоять. То, что я принял с перепугу за «зажигательную гранату» оказалось всего на всего окурками, которые незадачливые братки, видимо, автоматически, что бы не оставлять следов, выкинули в колодец.
      Обжегся я не сильно, хотя часть искр (слава Богу, не сигарета целиком!) угодили мне за шиворот и произвели тот самый фурор, из-за которого я чуть не провалился под лед. Всё, однако, обошлось, и, простояв в колодце еще с полчаса, я начал пробовать выбраться. Оказалось, что в узком пространстве, где ты можешь упираться одновременно ногами и плечами, выбраться, держась за верёвку можно. Нервы подпортило то, что порваться она могла в любой момент и тогда, мероприятие закончилось бы трагически. Я об этом, естественно, пока выбирался, только и думал. Причем, понимая, что «думать нельзя». Постоянно себе это внушал и от того ни на минуту забыть о веревке не мог. Поэтому вспотел я не столько от физических упражнений, сколько от пережитого стресса…
      Выбравшись, я первым делом обозрел окрестности, а затем, здраво решив, что в доме засада, посеменил в сторону железнодорожной станции. Там, сев на первый попавшийся поезд, и, только за тем выяснив, что он идет в нужном направлении, добрался до Петербурга. Не доезжая станции до Центрального вокзала – опять результат мучительных попыток соблюдать конспирацию – я ожидал там непременно засады, – добрался до метро Ломоносовская.
      Сказать, что при виде меня Леха и Дрон, к счастью там оказавшиеся, не испытали никакого счастья, значило, ни сказать ничего.
      Я не очень понял, почему они не уехали из города. Но факт оставался фактом: стояли, как ни в чём не бывало, и сшибали по мелочёвке. Увидев меня, помрачнели на глазах. Казалось, они сами не понимали, чего же они хотят от жизни больше: что бы меня скорей посадили в тюрьму, и, они бы меня больше никогда не видели (но тогда я могу их выдать!) или же, что бы я оставался на свободе (но тогда меня могут арестовать…).
      – Привет, мужики! – старательно растягивая рот в счастливой улыбке но, опасливо озираясь по сторонам, приветствовал их я. Руки не протянул. Для конспирации.
      – Привет. Коль не шутишь. – Промычал Дрон не очень дружелюбно. В это время мимо прошел какой-то подозрительный мужик в черном плаще, черной шляпе и с черным кожаным чемоданчиком. Парни проводили его долгим взглядом. Я, взглядом же показал, что «тоже заметил», однако, мысленно заключил, что никакой идиот не придумает переодеться шпионом, если он действительно шпион. Для этого нужно было изощренное конспиративное мышление в стиле Джеймса Бонда. Какового причин, в данный момент, наблюдать здесь не наблюдалось. Мои обстоятельства, хоть, и были не прояснёнными, но на «угрозу миру» не тянули.
      В общем, на мою просьбу переночевать, мне выдали ключ, объяснив, что сами пока поживут в другом месте. Я их понимал. Ночевать с человеком, объявленным во всесоюзный розыск, было с любой точки зрения неправильным.
      На прощание они посоветовали мне обращаться с бронированной дверью аккуратно, и, когда запираюсь изнутри, не доводить рычаг до конца. «А то, может заклинить. Навсегда».
      «А дверь звуконепроницаемая», – добавил Дрон безразлично, всем своим видом показывая, что понимает, какую услугу мне оказывает, делая это пояснение. Заклинить меня «навсегда» в подвале было бы хорошим решением для всех, кроме меня. На том и распрощались.
      Теперь мне был нужен телефон. Я хотел позвонить Андрею и узнать, нет ли каких новостей. Какого рода «новостей», я и сам толком не понимал, но больше поговорить мне было и не с кем…
      С криминалом я не был связан никогда и опыта в данном деле не имел совершенно. Однако, понимая, что мой фоторобот имеется в каждом отделении милиции, другого пути, кроме как совершить совершенно конкретное уголовное преступление, в голову мне не пришло…
      «Глушняк». Кажется, так назывались нераскрытые дела, к которым на девяносто девять процентов относились и случаи хищения мобильных телефонов. А вот если я начну слоняться по станции с просьбой позвонить, или пытаться выпросить жетон – тут уж я точно стану одним из самых подозрительных типов и несомненным объектом наблюдения милиции.
      «Но как же это сделать!? – идей не было, но, поступавший с каждой минутой в кровь адреналин делал свое дело. В какой-то момент мне стало уже все равно, как осуществить затею.
      Единственно, что я определил для себя с уверенностью, было то, что я «не должен причинить насилия». И, как только представиться возможность, выяснить по номеру телефона имя пострадавшего и вернуть ему мобильник. Идиотский идеализм посетивший меня, как ни странно, не снизил моего криминального настроя, а, даже, в каком-то смысле, подстегнул к боевым действиям. Моральный барьер был преодолен.
      Дальнейшее оказалось делом техники. Я быстро вышел из зала метро и, не долго думая, зашел в Мак-Дональд. Занял очередь и стал озираться по сторонам.
      Вскоре я заметил сидящую за столом девушку. На столе, рядом с недопитой чашкой кофе, лежал сверкающий всеми цветами радуги мобильный телефон. «Сменяю в ближайшем комке на более дешевый, с новой сим – картой», – мелькнуло в голове. Я быстро направился в ее сторону. Проходя мимо я, повинуясь какой-то внезапной интуиции, громко хлопнул в ладони прямо за ее спиной. Звук получился оглушительный. Она вздрогнула и обернулась. Я же, уже находясь впереди неё, спокойно взял телефон со стола, и, не приостанавливаясь, уже через шаг оказался за дверями. Здесь я, ни секунды не раздумывая, рванул вперед. Теперь все решала только быстрота.

* * *

      Расположение домов вокруг метро я изучил неплохо и бежал почти автоматически. Стараясь выжимать максимальную скорость, я, все же, что бы не привлекать внимание прохожих, изображал спортсмена, совершающего вечерний моцион. Оказавшись достаточно далеко от места преступления, я остановился и огляделся. До бомбоубежища оставалось всего ничего, но из соображений безопасности, я решил чуть побродить: засвети я место посторонним, шансов переночевать у меня больше не оставалось.
      Я присел на скамейку и задумался. Звонить Андрею? А если меня запеленгуют? Телефон у него наверняка прослушивается…
      Тут я заметил одинокую фигуру девушки, проходящей мимо меня. Она, казалось, кого-то искала. Я посмотрел на нее повнимательней.
      «Мама подарила, вчера… что я теперь скажу? Гады, какие гады!» – в последних её мыслях была какая-то неопределенная патетика, словно имелись в виду не конкретные «гады», к которым у нее были претензии, а весь мир был наполнен ими и состоял из них. И нет теперь среди людей больше ни одного хорошего человека, кроме, пожалуй, её мамы, да и от нее теперь девушка ожидала каких-то неприятностей…
      И вдруг я её узнал. Это она сидела за столом в Мак-Дональде за чашкой кофе! Еще недавно совершенно счастливая, положив перед собой свой новый мобильный телефон она осматривала его то так то этак а получалось все равно: «красивый, какой красивый!». И вот теперь эта красота пропала; оставила ее одну на холодной, продуваемой ветром улице; унеслась в неизвестном направлении с каким-то полоумным мужиком, которого она и разглядеть-то толком не сумела…
      «Ё-мое! – подумал я, уже примерно представляя развитие событий и расстраиваясь от этого понимания еще больше. Я молча смотрел на приближающуюся девушку. „Может слинять? – шевельнулась ленивая мысль. Двор был пустым и тихим. – Не боится же она здесь одна ходить?…“
      И, словно в подтверждение моих мыслей, от стены отделились две тени и скользнули по направлению к девушке.
      «Ну вот, теперь из-за меня девку вконец обчистят, хорошо, если по голове не дадут…» – мрачно подумал я, после чего встал со скамейки и решительно направился в её сторону. Тени приостановились. Я подошел почти в плотную. Тени замерли неподалеку и продолжали наблюдать. Девушка же смотрела на меня, словно видя впервые.
      Тут только я сообразил, что она и не могла меня узнать; она ведь меня толком и не видела… То есть, внешность ей моя совершенно не знакома, а искала она по дворам непонятно кого. Скорее так, ходила от горя и в истерике, вспоминая всю свою жизнь сперва от начала в конец, а затем наоборот. Просто, что бы домой не идти. Мамашу она, кажется, любила, но боялась еще сильней. «Синичкина Мария Владимировна, тысяча девятьсот… года рождения, профессия машинистка, мать…» – привычно забубнило в моей голове.
      – Здорово Машка! – громко и радушно заорал я на всю улицу. – Ты чего здесь одна как во поле береза, мы же на улице договорились? Вставай, все уже собрались, только тебя ждём! – Я неопределенно махнул рукой в сторону просвета между домами. Тени, поколебавшись, сдвинулись назад.
      – Вы… вы кто? Откуда… – «имя мое знаете, и, вообще, я с незнакомыми на улице не знакомлюсь…» – закончил я мысленно за нее и, не давая продолжить сомнительный диалог, неожиданно заявил: – А я мобильник твой нашел! – И быстро сунул ей прямо под нос её трубку. В руку, однако, не давая и даже чуть отодвигаясь от неё в сторону улицы.
      Сработало. Она забыла сразу и о том «откуда» и том что «не знакомится».
      – Ой, дяденька, подождите, подождите… действительно мой, чехольчик с брюликами! Вы что, правда нашли, а откуда узнали что мой? – я теперь уверенно двигался в сторону светящейся улицы, уводя её от подозрительной перспективы быть обворованной по второму разу; она семенила сзади с таким видом, что, пожалуй, пожелай я теперь скрыться от неё, дело было бы непростым. Наконец вышли на свет.
      Я протянул ей трубку.
      – Ты Машуня в следующий раз думай, когда место для страданий выбирать будешь. А то, сейчас много не говорят: по голове монтировкой и, поминай как звали. В лучшем случае с сумкой попрощаешься. А то со здоровьем.
      – Спасибо! – она просто сияла от счастья; – и за телефон и, что эти… ну, я и сама уже поняла, только бежать собралась, а тут вы… – о том, что далеко ей убежать бы не дали, я говорить не стал. Она была напугана достаточно. Однако, нужно было что-то решать. Получалось: я опять остался без телефона… Здесь мне в голову пришла спасительная мысль.
      – Слушай Маша, а ты мне тоже помочь можешь? – Девушка слегка напряглась.
      – Ну… ну конечно, если смогу – я машинисткой работаю, – внезапно затараторила она. – Могу отпечатать вам бесплатно. Сейчас набивать, ох как дорого стоит! А я вам бесплатно могу. – И посмотрела на меня вопросительно.
      – Да нет, этого не надо, хотя спасибо конечно. Мне бы позвонить. А денег нет. Ты мне позвонить дашь? – Маша улыбнулась.
      – Конечно, звоните. Если бы не вы, я бы вообще на такие бабки попала! Хоть все время расходуйте, у меня там его – море! Только денег на счет кинула. – Она протянула телефон. – Хоть десять минут говорите. Не вопрос!
      Я сделал для себя вывод что, если для нее «море времени» на телефоне это десять минут, то говорить надо предельно кратко. Решил позвонить Андрею. Договориться о встрече и попытаться раздобыть через него деньги и телефон. На память набрал номер. После нескольких гудков взяли.
      – Здорово! – заорал я жизнерадостно. – Как дела? Что происходит?
      – Привет, – ответил Андрей с какими-то чужими, словно «уставшими» интонациями.
      – Встретиться можем? – я решил не вдаваться по телефону в подробности.
      – Не могу Димыч. Ты уж извини, сам давай.
      – Да ты чего, Андрюха? Случилось что? – я был сбит с толку отстраненной безразличностью его ответа.
      – Случилось… – он помолчал. – Встречались мы здесь. Всё наше общество. Решили вроде тебе помогать.
      – Да это же круто! – я всерьёз обрадовался. Это давало хоть и эфемерную, но надежду.
      – Ну вот, для начала и духа вызвали… этого, которого грохнули-то у вас там, Серегу… – он снова замолчал.
      – Супер! – я сразу оценил идею и то, что могло явиться результатом такого опыта. – Ну, я надеюсь, кто убил, спросили? Что сказал? Назвал кого-нибудь?
      – Спросили. – Как-то устало ответил Андрей. – Назвал.
      – Да что же ты тянешь!! Кто убийца!?
      – Убийца, Дима, ты.
      – Не понял?
      – Дух Сергея назвал тебя своим убийцей. А духи не шутят. Нет у них чувства юмора… – Я молчал, не понимая даже приблизительно, как реагировать. Андрей продолжал. – Так что ты, Дима, мне не звони. Не знаю, зачем тебе это надо было. Только решай свои вопросы сам. До свидания.
      Он повесил трубку. Я стоял в полной прострации. Дисплей телефона показывал шесть минут пятнадцать секунд. Было еще три минуты разговора. Только звонить мне теперь было уже абсолютно некому. Круг замкнулся. Я остался совершенно один.

      Сергей Викторович Каноян жил жизнью размеренной и независимой. По крайней мере, так он себе сам представлял. В школу он устроился работать после института и задерживаться не собирался. Но, отработать распределение было нужно, и он согласился. К тому же, была возможность использовать спортзал.
      И зацвели с его приходом в школе Приморского района разные секции и кружки: самбо, волейбол и даже айкидо, причем какое-то редкостное его ответвление. Что, впрочем, Сергея Викторовича не волновало: платили за аренду наличкой и в срок.
      Часть выручки шла в администрацию и, отдельно – директору школы. Оставшегося, впрочем, хватало, и, Сергей Викторович уже было собирался купить автомобиль. Но тут счастье его подвело: он влюбился. Влюбился окончательно и бесповоротно. В собственную ученицу. А она в него. И случилось все это так стремительно и быстро, что Сергей Викторович и глазом моргнуть не успел, как обнаружил себя в одно тёплое майское утро с ней в одной постели. О чем узнали её подруги и родители в тот же день. А за ними и весь класс. Девушка – а звали ее Лика – на тот момент школу уже заканчивала. Но по несчастливому для Сергея Викторовича стечению обстоятельств до совершеннолетия чуть не дотянула…
      То ли из-за того, что до дня её рождения, в который ей исполнялось шестнадцать лет, оставалось два дня, то ли от того, что часть выручки от кружков шла всем по немного, согласились «сор из избы не выносить». Однако при условии: родители Лики взяли с Сергея клятву (а на всякий случай и собственноручно написанное признание, если надумает развестись), что, «так, мол, и так, имел в моей биографии факт совращения несовершеннолетней; обещаю, как только их дочке исполниться должные шестнадцать лет на ней женится. Что ему сделать и пришлось буквально через три дня.
      «Пришлось» потому что по прошествии времени первое ослепление прошло и открылось ранее не замеченное: Лика была патологической дурой. Дурой не в том, медицинском значении слова, когда человек как бы не развит умственно и о нем с сожалением говорят «дурачок» – в этом смысле она была нормальнее многих других. Но направление её мыслительной и практической деятельности было направлено только на себя саму. Это не был эгоизм, отнюдь. Лика честно считала, что женщина – это украшение мужчины. А потому, если муж и покупает «дорогой Лике» жакетик с горностаечкой от «Диора», то он как бы делает это исключительно для себя. Ведь была у Сергея Викторовича до этого жена, одетая в простенькое пальтишко, а теперь? Теперь с такой женой и в клуб ночной, и в казино не стыдно!
      То, что по ночным клубам Сергею Викторовичу не нравилось, а казино он боялся патологически, в расчет не шло. Лика объясняла это его излишней стеснительностью и тем, что: «он у меня такой милый, у него еще все впереди; а я пока и одна схожу, мне с друзьями не скучно…»
      Естественно о машине пришлось забыть, а аренду с кружков удвоить…
      Вот и вчера: Лика опять за своё. Как вернулся Сергей Викторович домой – а приходил он все позже – что бы на новое колечко копить, пришлось самому кружки взять – не успел шлёпанцы надеть, а Лика тут как тут:
      – Серочка (это она его так «нежно» называла), а не поехать ли нам в Тайланд? Или на Майорку лучше? Как ты думаешь? Динка моя говорит, там жарко щас, лучше на Новый год… А Леська…
      Брови Сергея Викторовича сделались домиком. О таких планах он слышал впервые. Денег не было не то что на «Тайланд», но и на санаторий в Зеленогорске. Потому что колечко, которое себе Лика «присмотрела» в бутике, столько стоило… что он об этом и думать боялся. Только складывал всё стодолларовые бумажки одна к другой и прятал под матрас. Что бы однажды вытащить и отдать, лишний раз не расстраиваясь.
      Так и легли вчера спать под Ликину трескотню: «Куда же лучше? Ну, Таити, это индивидуальный тур, туда дорого, знаю, знаю, ты у меня экономный, да и Жанка говорит: „Туда дорога – все кишки протрясешь, а пляж как на Майорке…“; в Турцию ты меня в этом году уже два раза посылал, надоело», – она капризно выпячивала губки, украшая собой в этот момент недавно купленный в кредит диван.
      Сергей Викторович стелил постель. «Что-то будет завтра, что она там опять захочет… – с какой-то горькой безысходностью думал Сергей Викторович. Жизнь уже давно представлялась ему в черных, безвыходных тонах. С одной стороны стоял нескончаемый и беспросветный труд за Ликины „колечки“ и „Таити“, а с другой – статья Уголовного Кодекса Российской Федерации. По которой получалось что-то для него уж и совсем настолько грустное, что и думать о таком не хотелось…

* * *

      Я занял наблюдательную позицию в недостроенном доме прямо напротив здания офиса, где располагалась фирма Сергея – ООО «Русский лес».
      Вчера, после разговора с Андреем я впал в какую-то странную фобию – мне казалось что все, даже пешеходы спешащие и идущие по своим делам, уверены, что я убийца. Казалось, что нет им сейчас до меня никакого дела, но останови любого; спроси – кто же убил? И тот непременно обернется на меня и укажет – «Этот!».
      Мне было так плохо, что я даже, было, подумал идти сдаваться. С чистосердечным признанием. Что да, так оно и есть – убийца я… Только я все никак не мог решить – к кому же идти? Милиция? Бандиты? Я метался не в силах решить; обе перспективы казались ужасающими. Это промедление меня, видимо, и спасло. Наваждение отступило. И я, все ещё совершенно убитый, но уже снова неуверенный в своём «киллерском авторстве», отправился в подвал спать.
      Проснувшись же на следующий день, я вспомнил совет Андрея, данный мне давно, да так и забытый: попробовать искать преступника в фирме Сергея. В конце концов, у меня были невероятные способности, и это давало шанс.
      Я примерно вычислил, где у них находится главный офис. С другой стороны, сидя в колодце, я открыл свою новую поразительную способность: читать мысли не видя объекта визуально. На это я и надеялся сейчас.
      Для удобства концентрации (и, вследствие моей близорукости) я взял с собой сильный Цейсовский бинокль, когда-то найденный Лехой на помойке и валявшийся теперь среди рухляди в теплоцентре. Правая часть его ничего не показывала, однако левая работала исправно.
      Удобно расположившись в одной из бетонных коробок я, осторожно высунувшись в окно, навел бинокль.
      Видеть, что происходит в комнате у меня, естественно, не получалось, но было достаточно направления. Главное было знать, что это ТЕ мысли. Из ТОГО окна.
      «… ты мне пургу не гони! Что за дохляка на деле взяли? – тут же послышалось в голове, словно из радиоприемника, временами теряющего настройку. Я вслушался глубже, переходя на информативное сканирование: „…Георгий Петрович Чеганов, кличка Седой, акционер ООО „Русский лес“ со дня основания; решает задачи силового захвата, безопасности и промышленной разведки. Сейчас – единственный оставшийся в живых компаньон. Среди воров в авторитете, хотя и не свой…“
      – Бомж, Георгий Петрович, чистой воды. Случайно на месте оказался. – Другой голос был по военному строг. Говорил, видимо, кто-то из охраны. Зашелестели страницы. «Оп-па – отметил я для себя автоматически. – Страницы-то откуда, я же мысли читаю? – и тут же сам себе ответил: – видно, кто-то этот шелест услышал и о нем подумал».
      – А я смотрю, по ходу, тут в отчете написано, что у вашего «бомжа» веревка альпинистская при себе была. По сорок долларов за метр. Это что, теперь бомжи такое пособие получают, что по горам на досуге лазают? – я даже, кажется, почувствовал, как атмосфера в комнате начинает накаляться. Это было, видимо, свойство говорившего – еще ничего не произошло, а уже, вроде, все виноваты.
      – Срезал сука… Хотел, нажиться, – говорит, – продать хотел. Да вы, Георгий Петрович, не сомневайтесь. Мы его пробили со дня рождения. Кто такой, откуда взялся и где жил до последнего времени – все знаем. Реальный бомж. Пробы негде ставить.
      – Я прочитал. – Перебил властный голос нового хозяина. – По останкам установили? Кто?
      – Там мало что осталось, к сожалению, взрыв был серьёзный, тело потом еще минут десять горело. Не мог же я своих ребят тушить отправить, с минуты на минуты менты были на вызове… А генетический анализ ничего не показал. Профессионал, видимо, был. Из незасвеченных.
      – Профессионал! – голос становился все неприятнее. – И этого профессионала так просто взяли и зачистили?! Как сявку с авоськой у ларька? После того, как он Борисыча завалил? Вы меня вообще что, за козла держите? – повисла неловкая пауза. – Вы хоть понимаете, что люди на меня вешать станут? Что и Серёгу и Борисыча – я завалил! Что б до их доли добраться, всё под себя забрать? И как мне теперь перед людьми оправдаться? Доверие вернуть? – Седой был взбешен. – Я хочу знать, кто и зачем их убрал. Какие мысли на этот счет?
      – Похоже, сосед тот. Что лохом прикидывался. Упустили мы его. Но кто ж предположить мог? Его сам Виталий Борисович, – в голосе послышалось почтение, – перед смертью допрашивал. Кто же знал, что такого полета птица попалась… Решили и вправду: не убивал он, само получилось. Наташка нашкодила, да не рассчитала…
      – Где он сейчас? – вопрос звучал безапелляционно.
      – Прилагаем все усилия, но вы же понимаете… такого класса профессионал. Мало – такого киллера нанял, так ещё и зачистить смог! Мы по своим каналам всё, что могли… через ментов в федеральный розыск объявили. По гостиницам наши люди, дом под наблюдением. Родственники, друзья, все круглосуточно. Только не появляется сука – ума не приложу, как он так ловко на дно залег… Может операция пластическая? Хирургов опросили – тоже ничего. И ведь вот в чем загвоздка, Георгий Петрович: мы его сразу пробили. И получилось картина какая-то совсем странная. До того, как все это началось, человечек-то совсем обыкновенный был. До того момента как Серегу грохнули, на него вообще ничего! Словно подменили его в какой-то момент. Мда… Ну, надеюсь, возьмем мы его скоро; что сам расскажет это навряд ли, но если медиков подключим – много узнаем. Ему теперь, куда не сунься – везде трындец. – Окончание для официального тона докладывающего было несколько неуместным но, видимо соответствовало моменту.

* * *

      Все уже было поднялись, как в комнату зашел новый персонаж. «Глеб Абрамович Бердяев, юрист ОО „Русский лес“,… Года рождения, услужлив, отменный юрист», – прозвучало в голове. Тот остановился перед Георгием Петровичем на некотором расстоянии, в руках у него была папка с бумагами. Я отметил, что научился так же видеть обстановку в комнате. Видимо, она составлялась из мыслей думающих людей.
      – Петрович, у нас проблемы, – начал вошедший.
      Седой поморщился. Он не любил фамильярностей, но для Глеба по кличке Акула делалось исключение. Они были знакомы без малого двадцать лет, и тот не раз вытаскивал Седого из тюрьмы;
      – Что еще?
      – Завещание Батурина вскрыли.
      Все насторожились. Важность сказанного была понятна и без объяснений.
      – И что? Как я понимаю, все завещано Наташке? Которую вместе с ним и пришили? По случаю…
      – Нет, – выражение лица Акулы не предвещало ничего хорошего.
      – Кто?!! Быстро, не тяни! – Седой занервничал. По большему счету сейчас ему должны были сообщить с кем ему, Георгию Петровичу Чеганову, предстояло в ближайшем будущем вести все свои дела. Или кого, в зависимости от веса фигуры и ее охраны, предстояло незамедлительно убрать. Второе было предпочтительней.
      – Сергей Викторович Каноян… Года рождения… Женат. Работает учителем физкультуры в средней школе. Осужден не был. В связях с криминальными структурами не замечен. – Акула знал, что Седой не любит задавать лишних вопросов.
      – Какой на хрен Каноян?!! – зашипел с придыханием Георгий Петрович. Казалось, его злость закипает с каждой секундой всё сильней. – Ты чего лепишь? Какой, бля, учитель?!!
      Все потрясенно молчали. «Один музыкант, другой учитель…» – зафиксировал я чью-то вялую мысль. По ощущению было понятно, что никто из присутствующих не имеет даже примерного объяснения услышанному. Поэтому, как на это реагировать, и что предпринять, было так же непонятно.
      – Здесь всё: телефоны, адрес, паспортные данные. Все живое, я проверял. – Убито закончил Акула.
      Первым очнулся Георгий Петрович.
      – Так… стрелку забейте на сегодня. С этим учителем. – Лицо у него скривилось. – На семь. В «Узбекистане». Сам не приедет, привезёте. – Он встал и, не оборачиваясь, вышел. Все потянулись за ним. Ждать Седой не любил.

* * *

      Сергей Викторович Каноян открыл глаза и сразу же понял: мир изменился.
      Никакого сожаления и прежней безысходности в его настроении не было и следа; мозг работал предельно четко и ясно. Он откинул одеяло. Посмотрел на разметавшуюся рядом Лику, романтически закусившую губу: вчера она заснула уже за полночь, переживая о предстоящей поездке. Волосы распущены, одеяло откинуто в сторону.
      «Запердолить, что ли, этой идиотке поутру? – цинично подумал Сергей, но, посмотрев на часы и передумал. Времени было в обрез.
      Он прошел на кухню. Плотно позавтракал, не приготовив, против обыкновения, ничего для Лики, просыпавшейся обычно, когда он ушел. Открыл шкаф с одеждой. Лицо брезгливо перекосилось. Немного подумал, оделся в свободный костюм. Залез в секретер: аккуратно забрал оттуда все документы. Уже двинувшись к выходу, оглянулся на Лику. «А с дурой этой что делать? Вдруг Седой без базара сюда спрыгнет? С него станется… – казалось, он хорошо знал о чём думал. – Да и х… с ней. Отвернулся Сергей. Что она вспомнит? Про учителя физкультуры? Кружки спортивные? – Он презрительно перекривился. – Так что пусть ей бошку оторвут… все одно ничего не знает. – Здесь он вспомнил про данную Ликиным родителям расписку. Однако, это воспоминание его никак не огорчило. Даже казалось напротив, – пусть только пикнут, я их эту бумагу друг другу в жопу засунуть заставлю… – процедил он, развернулся и, более не медля, вышел. В том, что так оно именно и будет, у него не было и тени сомнений.
      «Перво наперво в банк, – думал он, двигаясь к автобусной остановке спортивным шагом. Огляделся по сторонам и с удовольствием втянул в себя утренний воздух. – А смотри, не обманули козлы! И, правда, переселился! Маги хреновы – не зря мы их год крышевали бесплатно! – мелькнула у него странная мысль и он сел в подошедший автобус.

* * *

      Клерк в банке посмотрел на Сергея внимательно, но ничего не сказал. Ячейка была зарегистрирована правильно. Доверенность выписана и заверена нотариусом. Он открыл свою часть ключом и вышел. Сергей набрал код. Дверца сухо щелкнула. Он вытащил ящик. Открыл его.
      Там был средних размеров дипломат. Он достал его и, уверенно набрав на замках код, открыл. Дипломат был полностью забит пачками стодолларовых купюр. Сверху лежала бумага, испещренная именами и цифрами. «Где-то пол-лимона, безразлично отметил Сергей, забирая листок и, распихивая несколько пачек по карманам. – На первые дни хватит».
      Он захлопнул кейс и, улыбнувшись служителю, вышел из хранилища. Тут же, в местном обменнике, поменял на рубли пару пачек и быстро покинул банк.
      Пройдя несколько сотен метров он остановился у роскошного бутика. «Могут и не пустить, – решил он. – Я же их сам дрючил, лохов не пускать, что б клиенты не стеснялись…» Однако в бутик зашел. Ему дорогу преградил охранник. «Что угодно? – спросил тот тоном, которым уместнее было бы сообщить, что „кажется, вас не звали“. Сергей молча достал из кармана пачку, демонстративно отделил от нее бумажку. И, как бы подумав, не дать ли две, и, как бы решив: „вторую на выходе“, протянул её швейцару. Тот расцвел и заулыбался. На встречу уже шла миловидная продавщица. «Суки продажные, – зло подумал Сергей, двигаясь ей на встречу.
      Через час он вышел из бутика полностью экипированный и, даже купив еще про запас. Двинулся в сторону «Европейской», по дороге сменив часы и телефон. «Дерьмо пришлось купить. Но бабок стоит: а смотреть на это будут. Что нравиться, потом прикуплю. – Решил он, заходя в отель. Он снял ВИП апартаменты и, едва устроившись, взялся звонить – времени было в обрез.

* * *

      Скоро к гостинице Европейская потянулись черные «Геленвагены». Когда собралось пять, по одному из каждой машины вышли люди и направились внутрь. Все они зашли в номер Сергея Викторовича и, пробыв там где-то с час, так же молча вышли на улицу. Выйдя, они, однако, не торопились по машинам, а так и остались стоять отдельной группой у входа. Было не очень понятно: ждут они теперь кого-то, или не могут решиться на какое-то действие. По крайней мере, так это выглядело со стороны.
      Люди эти были членами самого секретного подразделения, входящего в охранную службу ООО «Руский лес». Они подчинялись непосредственно недавно погибшему совладельцу компании Сергею Батурину. Более того, об их существовании только он и знал. Когда-то, во времена лихие, когда вопросы решались чаще оружием, чем за столом переговоров, эти пять человек были теми, – как говорил о них Сергей – «кто решал вопросы с теми, кто решает вопросы». На деле это значило, что им приходилось ликвидировать людей значительно чаще, чем другим и целями их были те, кто тоже убивал людей. Но убил кого-то, по мнению Сергея, не совсем правильно…
      Так или иначе, где-то с год назад Сергей созвал их на очередное «заседание». Происходили такие встречи обычно раз в пол года и совершенно тайно: Сергей увлекался дайвингом. Таким образом, один раз в месяц его привозили на берег (летом это был Финский залив, зимой – любая теплая страна на выбор) и он уплывал.
      Чем занимался и где был он в это время, не знал никто. Он же, ориентируясь под водой профессионально, прибывал в определенную точку, где его ждали пять человек. Обычно это были места недоступные простым видам транспорта. Тридцати минут разговора им хватало, что бы обсудить смену паролей и явок и наметить дальнейшие стратегические цели.
      Так вот, тогда, год назад, он сказал им странное: «Если я погибну или пропаду, может случиться, что с вами свяжется один человек. Человек расскажет об этой встрече и передаст от меня привет. Это будет автоматически значить, что меня нет в живых. Вам нужно любым способом добыть доказательства моей смерти, если таковых не будет. Если все будет ясно и мой труп… – здесь он сделал паузу, видимо несколько смутившись собственной же формулировки, – будет в наличии, – снова последовала заминка, – то вы должны охранять этого человека и немедленно доставить его к нотариусу, которого он укажет и выслушать вместе с ним мое завещание. По этому завещанию все мое движимое и недвижимое имущество перейдет к нему. Вам надо помочь ему получить наследство, что бы не случилось. После этого вы решите сами: работать с ним дальше или нет. В любом случае ваши услуги будут оплачены по ранее установленному тарифу».
 
      Теперь это случилось. Они молча стояли, обдумывая ситуацию.
      Человек, пришедший на встречу показался им вполне авторитетным. Более того, не внешностью, но манерой поведения и интонациями он странно напоминал убитого хозяина. Им был пересказан последний разговор с Сергеем почти слово в слово. Большего, они требовать были не вправе.
      «Что ж, выхода нет, – резюмировал размышления старший из них; – за все время никто из них так и не произнес ни сова, но этого было и не нужно. – Надо сделать. Хозяин мертв. Это его желание. Если там завещание, значит, нам есть на кого работать. Если нет, возьмем его в разработку; мы должны узнать кто он.
 
      Они так же молча снова расселись по машинам и принялись ждать. Через некоторое время к подъезду подкатил бронированный лимузин. Вышел Сергей, ему открыли дверь. Он сел на заднее сидение. Кортеж тронулся.
      Доехали до улицы Восстания, из каждой машины вышло по человеку. Один открыл заднюю дверь лимузина и все двинулись вверх.
      Где-то минут через сорок дверь нотариальной конторы открылась. Первым оттуда выбежал человечек с взъерошенными волосами и сбитым, видимо от волнения галстукам. Он кинулся к припаркованному у крыльца «БМВ». Машина сорвалась с места и быстро исчезла из вида. Затем, оттуда вышел Сергей в сопровождении четырех, внушительно выглядящих охранников. Они двинулись в сторону машин. Один приостановился, открыл дверь. Настороженно озираясь подождал, пока Сергей сядет. Кортеж двинулся. Последний охранник вскочил в уже двинувшийся автомобиль сопровождения. Все было четко и слажено.
      Застыв на заднем сидении «Мерседеса» Сергей Витальевич задумался. План представлялся ему все более и более рискованным. Да, ему удалось реализовать первую часть. Но, теперь! Теперь он имел пять «Геленвагенов» груженых братвой и… В это завещание вряд ли кто-то поверит. Даже если у него будут бумаги о том, что его бумаги, его завещание – не фальшивка; даже если все это будет завизировано лучшими европейскими аудиторскими фирмам – челюсть у Седого отвиснет по любому. Со всеми вытекающими… Разборками. А что поняли эти пятеро? У них надо полагать собственные интересы. И интересы эти, с его собственными, могут, вполне возможно, ничего общего и не иметь… Или иметь, но не с его… Здесь мысли начинали буксовать; Сергей приоткрыл окно. «Правильно Борисыча убрал, с двумя бы точно не справился, – закончил он свою мысль. Взял трубку, набрал номер. Прождал пару гудков. Сняли.
      – Что? – послышался на том конце грубый, недовольный даже, кажется, тем, что он всем недоволен, голос. – Говорите.
      – Седой, я еду. Встретимся в офисе, через два часа. – На том конце поперхнулись.
      – Чё? Чё ты базлаешь баклан? Назовись!
      – Сергей Викторович Каноян; Георгий Петрович, я считаю необходимым незамедлительно встретиться. – Интонации были уверенно констатирующими. Безо всякого заискивания, более того – с нотками превосходства.
      – Ты чё чувак? Обурел? Сегодня в семь, в «Узбккистане». Приеду, там и перетрем, – и хотел было же повесить трубку, но вдруг услышал невероятное:
      – Седой, ну что ты паришь? Какой «Узбекистан»? Ты что в узбеки заделался? Это не модно теперь. Давай через два часа. У нас, в офисе «Русского леса».
      – В офисе? У… Нас? – казалось Георгий Петрович потерял дар речи.
      – Или у тебя может быть дела поважнее найдутся, чем с партнером встретиться? У которого, кстати, на десять процентов больше в деле, даже если Борисыча долю поровну распилить… что ещё вопрос… – на другом конце молчали – Ну, тогда конечно…
      – Хорошо. Через два часа. – Седой умел быстро собираться и перестраивать план действий. Он молча повесил трубку.

* * *

      Звонок застал Седого в момент посадки в машину. Он уже занес было ногу, когда зазвенел телефон. Этим и объяснялась, впрочем, обычная для него, но теперь особенно грубая манера изъясняться. Из-за звонка пришлось не сесть. Теперь в дополнение ко всему он разговаривал в окружении охранников: один держал открытой дверь автомобиля. Второй готовился сесть рядом. Третий застыл у ворот. Со времени, как убили их второго компаньона, прошел всего день. Они перенесли главный вход на другую сторону здания – ставить под охрану недостроенные многоэтажки было на гране разумного – но опасения все равно оставались. Поняв, что шеф не садится, еще двое охранников вышли из машин и настороженно вращая головами, начали фланировать вокруг. Естественно, атмосфера не располагала.
      Закончив разговор, Седой, словно не веря своим ушам, постоял еще некоторое время на месте, затем, сказав что-то в полголоса начальнику охраны, пошел назад к крыльцу.
      Через пять минут он уже снова сидел в своем кабинете. Напротив расположился Глеб Абрамович Бердяев. Глаза у него горели. Казалось его, и без того беспокойная натура, нашла, наконец, себе достойное применение. Дело того стоило.
      – Это подстава. – Уверенно вещал он. Это несомненно какая-то афера! Это неслыханно.
      Георгий Петрович сидел в своем кресле и молчал. Ситуация была новой и непривычной. Он был из тех тертых авторитетов, которые еще помнили старые времена. Времена, когда всё только начиналось и он, будучи уже серьезным человеком парковал свой старый «Жигуленок» у парадного своего дома и с утра подолгу разогревал мотор. Потом ехал, аккуратно соблюдая дорожные знаки где-то с пол часа в гараж. Там он выводил из него джип «Чероки», называемый братками «Индеец» из-за его воинственного и заядлого оперения и, оставив в гараже жигуль, ехал в офис, где появление его вызывало немереную ажиотацию. В первую очередь, конечно, из-за автомобиля. Короче, Георгий Петрович Чеганов по кличке Седой был обстоятельным и серьезным бизнесменом; прошедшим долгий и мучительный путь к тому, кем он стал.
      А теперь обоих его партнёров убили. И пришел какой-то неизвестный человек и предъявляет права на долю. Да еще на пакет акций, который больше, чем у него! То есть претендует по сути, на всю корпорацию. И делает это совершенно корректно и спокойно. И представляет из себя, кажется, силу. Какую, еще вопрос. Но уже странно, что этот вопрос вообще возник…
      – Так, – распорядился Седой, даже не взглянув на суетящегося юриста. – Двое на крышу здания. Угол прицела – двор. Один на недостроенную вышку откуда… Он сделал паузу, неприятно прищурившись, – Борисыча положили. – Георгий Петрович умел учиться на чужих ошибках. Держать весь двор по периметру. Ну, суки я вам покажу!.. Скорее прошипел, чем сказал Седой. – До меня вы может и доберетесь, а вот вас, гниды, я точно мочкану. – И, очень довольный собой, пошел в комнату отдыха передохнуть.
      Там его ждала миловидная секретарша Лера. Такая у нее была работа – ждать. До встречи оставалось полтора часа.

* * *

      Ровно в назначенное время во двор дома корпорации «Русский лес» въехал «Мерседес» в сопровождении пяти «Геленвагенов». Седой наблюдал за этим из-за окна кабинета с трудом скрывая улыбку. У него в офисе набиралось больше двух десятков бойцов. Причем, через окно в кабинетах он посадил по снайперу. По сути, только они за минуту могли поразить до сотни человек находящихся во дворе; Были еще и те, кто был вне здания, на крышах.
      «Что от меня эти фраеры, интересно, хотят? Приветственной речи, что ли? – задал он сам себе вопрос и, уже не стараясь сдержаться, откровенно заржал.
      Машины въехали во двор и встали странным каре; как бы наискосок, в полуразвороте. «Драпать приготовились, – с удовольствием констатировал Седой. – Да кто ж вам, братки, отсюда драпать-то даст? – Он немного жалел, что согласился встречаться у офиса. Здесь все здание принадлежало корпорации и списать неминуемую стрельбу на кого-то вряд ли придется. Однако, всегда можно было вспомнить о конкурентах; заодно и шпильку воткнуть. На то журналюги продажные и водятся. На этой мысли он окончательно успокоился и погладил секретаршу, стоящую рядом, с ним по заднице. Задница была круглой и упругой. Рука потеплела.
      Раздался телефонный звонок.
      – Аллё! – довольно гуттаперчиво ответил Георгий Петрович не в пример своему предыдущему разговору. – Что, браток, приехал? В его голосе струилась неземная любовь к партнеру, которому он мечтал; нет! Он изнемогал от желания отдать ему корпорацию и всё, что тот только попросит, и еще… Что «еще» Георгий Петрович не додумал. Ему, наконец ответили:
      – Привет, Петрович, – зазвучал незнакомый голос со знакомыми интонациями. – Я смотрю, к разговору ты не готов. – Последовала пауза. Потом продолжение: – Рука на Леркиной жопе а сам из комнаты отдыха в жалюзях торчишь, как дерьмо в параше. Ты что, меня вконец за фраера держишь?!
      Седой отпрянул от окна опрокинув секретаршу а заодно и стоящий рядом с ней кактус гиганского размера. Лера при этом упала прямо на цветок. Она истерически заорала, пытаясь бороться с колючим предметом, казалось, напавшим на нее. Седой отбросил ногой горшок и зашипел: «Молчи сука, щас придушу». Прислонил трубку к уху. – На том конце слышался хохот.
      – Извините, Георгий Петрович. Может, мы потом поговорим? А то у вас там, похоже, другое, затевается.
      Седой побагровел. От предыдущей вальяжности не осталось и следа. Ему было стыдно перед собой за случившийся инцидент, однако это нисколько не поколебало его уверенности в себе.
      – Те чё надо? – спросил он тяжело и натужно, словно раздувал механический пресс. Он пытался сообразить, кто и когда мог поставить в их помещениях камеры – иначе, откуда он знал?
      – Мне моё надо. Ответили на той стороне. – Выходи. Поговорим.
      – Куда выходить? – изумился Седой, не понимая смысла требования. «Впрочем, я то выйду – и ты, видно, тоже? Вот и хорошо, тут ребяткам и работа привалит…»
      – Выходи на центр двора. – Предложил голос. Там и поговорим.
      Противостояние на подобного рода «стрелках» в том и состоит: кто не ответит, спасует – проиграл. Это Георгий Петрович знал и потому так хорошо подготовился. Его бойцы были гораздо многочисленнее и держали под прицелом весь двор. Эти пять «Гелендвагенов» не представляли для него какой-либо опасности. Они могли быть расстреляны по команде «рас». Но откажись он выходить – это тут же стало бы известно братве и – потеря авторитета, вещь страшная…
      – Выхожу. – Ответил он и двинулся по переходам. – Все уважительно расступались. За ним следовали четыре телохранителя с курками на «взвод». Опасность хоть и была мала, но подстраховаться не мешало. По дороге он накинул бронежилет – чего не случается…
      Дверь во двор, которой уже не пользовались, со скрипом открылась. Открылась и дверь «Мерседеса». Седой, совершенно уверенный в своей неуязвимости уже прошел большую часть пути, как из машины вышло на свет странное существо; это был, видимо, человек. Но, облаченный в невероятного вида амуницию: шлем, казалось, времен второй мировой войны; бронежилет совершенно угрожающего вида. Ватные подштанники, видимо, тоже исполняющие защитную функцию. Сам человек словно пританцовывал; только по прошествии времени Седой сообразил: что бы снайперы в перехлест брони не попали…
      Одновременно все окна «Гелендвагенов» открылись. За каждым из них сидел человек, тоже в бронированном костюме. В руках у них было по странному, массивному, и от этого очень внушающему уважение прибору.
      – Седой, – послышался голос танцующего. – Зря ты бодягу затеял. Машины бронированные. Снайперу не взять. Люди в «доспехах». У каждого РПГ, мы вас, случись что, на куски покрошим. Включая здание. Которое, кстати, по случайности заминировано оказалось – Как бы с оттенком сожаления сообщил человек. Не смотря на свое «танцующее» состояние он оставался совершенно невозмутимым. – Ты же тоже жилет одел? Только против РПГ он майкой летней покажется…
      Георгий Петрович молчал. В этот момент раздалось два то ли удара, то ли шлепка. Пританцовывающий чуть покачнулся. К его ногам упало две сплющенных свинцовых лепешки. Человечек, видимо, нисколько не удивленный случившимся, снова стал раскачиваться из стороны в сторону.
      – Ну что ж, начнем тогда. – С некоторым сожалением изрёк он и сделал малопонятный жест. Тот же час из одной машин последовал громкий хлопок и на вершине недостроенной высотки, стоявшей напротив здания корпорации, раздался чудовищный взрыв. Весь верхний этаж превратился в руины; летели осколки и груды оплавленной арматуры; кажется, раздался чей-то крик, однако в царившем хаосе трудно было что-либо разобрать. Через некоторое время все успокоилось.
      – Те-р-акт! – нараспев, словно о чем-то приятном, сообщил пританцовывающий человек.
      – Что ты хочешь? – тяжело спросил Седой. Он нисколько не напугался. Просто спокойно для себя констатировал: стрелку он проиграл.
      – Контроль над всеми акциями корпорации «Русский лес» принадлежавшими Сергею Батурину. Согласно завещанию. И половина бумаг Борисыча. И того шестьдесят процентов в деле со всеми вытекающими.
      – Согласен. – После тяжелой паузы ответил Седой. «Все вытекающие» из владения такой долей означали право назначать руководство корпорации. То есть, полный контроль над её работой и прибылями. Он был человек практичный. – Конкретные действия?
      – Ты немедленно освобождаешь территорию. Выводишь людей, убираешь прослушку. Мои люди все берут под контроль. Завтра в 10.00 жду здесь. В своём кабинете. Всё.
      – Хорошо. – Седой развернулся и пошел назад в здание. Через некоторое время оттуда начали группами выходить люди. Они рассаживались по машинам и уезжали в неизвестном направлении. Вскоре дом опустел, и его заняли люди в военных бронежилетах с тяжелым противотанковым вооружением в руках.
      Сергей Викторович Каноян взял корпорацию под свой полный контроль.

      Я сидел на скамейке в Таврическом саду и смотрел на приближавшегося ко мне человека. Человек был одет в черное кашемировое пальто, в руках у него была трость с замысловатым металлическим набалдашником. Этот человек вчера спас мне жизнь.
      Когда я, сидя на балконе многоэтажки услышал шаги, приближающиеся ко мне со стороны лестницы, первой моей мыслью было: прыгать с балкона. Погибнуть таким образом представлялось мне куда более гуманным, чем в пыточной камере бандитов. А о том, что на этот раз они не постесняются в средствах, я почему-то не сомневался. Я даже привстал, оценив, что если человек войдет в гостиную с лестницы, то за время, пока он преодолеет разделявшее нас расстояние, я вполне успею выпрыгнуть… однако здесь мне повезло: человек, миновав мой этаж, прошел на крышу и, как я определил по доносящемуся шороху, устроился там. Спускаться вниз было бы самоубийством – человек, похоже, вслушивался в каждый звук и малейший шорох привлек бы его внимание. Оставалось затаиться и ждать.
      Что я и сделал. Дальнейшее я припоминал уже с трудом, словно через мутную пелену – видимо сказывался пережитый шок. Я помнил, как во двор въехали черные джипы, затем кто-то вышел из дверей офиса; последние воспоминания – два раздавшихся этажом выше глухих щелчка. Затем что-то ухнуло со стороны двора и этаж, на котором я сидел, вдруг пришел в движение: дом словно накренился и я, выброшенный ударной волной среди кусков бетона и кровли, полетел вниз.
      Больше я ничего не помнил, но смутное ощущение, что приближающийся ко мне сейчас человек мне знаком; более того, сыграл решающую роль в моем чудесном спасении, с каждой минутой лишь крепло.
      Стараясь использовать фактор неожиданности, я прислушался к его мыслям. «Привет, ну как, оклемался? Голова в порядке? – услышал я и понял, что он раскуси мой маневр; мне стало неудобно, словно меня застали за подглядыванием.
      – Кто вы? Почему вы меня спасли? – Спросил я уже обычным своим голосом первое попавшееся. Вопросы получились глупые, но ответы на них прояснили бы всё.
      Человек подошел, присел рядом со мной.
      – Если разрешите, отвечу сначала на второй вопрос, – голос у него был мягким и приветливым. Но чувствовалось, что интонации в любой момент могут смениться. – Я вас спас, потому что вы мне нужны.
      – Для чего? – я не очень удивился; человек не походил на альтруиста; единственно непонятным оставалось, в какую же историю я вляпался на этот раз.
      – А вот это, пожалуй, последнее, о чем имеет смысл рассказать. – Я понял, что у него уже есть план разговора. – И так, отвечаю на первый вопрос: «Кто я». Зовут меня то же Дмитрий; я генеральный директор корпорации «Univarsal Travel Corporation» в переводе на русский это значит что-то вроде «Агентство межзвездных путешествий». Как следует из названия, мы занимаемся туристическим бизнесом: организуем для жителей других миров путешествие на Землю; мы организуем для них все необходимое: транспорт, сопровождение, переводчика, гида и так далее. В детали работы я вдаваться не буду, вам они не понадобятся. У нас с вами история про другое. Единственно, что может быть стоит отметить: «UTC» – совместное предприятие. Большая часть его акций принадлежит моему партнёру. Он житель другого мира. Другими словами инопланетянин.
      Я ошарашено молчал. Сказанное не укладывалось в голове. «Не дурит ли он меня, мелькнула мысль. – Но зачем? С какой целью?»
      – Я понимаю, что вериться с трудом; остальное будет не менее странным – а мне нужно, что бы вы верили в сказанное. Поэтому уже сейчас я продемонстрирую вам доказательство. Взгляните сюда, он показал рукой в сторону газона. – Это мой автомобиль.
      Я обернулся к газону – он был пуст.
      – Вы ничего не видите, потому что автомобиль находится в режиме девизуализации и дематериализации; – пояснил Дмитрий. – Это значит, что он невидим и неосязаем.
      Я, наверное, не будь ситуация такой нелепой и одновременно серьезной, улыбнулся бы. Таким же образом я мог ему по секрету сообщить, что невидимый самолет, который стоит рядом с его машиной – мой.
      – Ваш юмор мне понятен, – я понял, что он с легкостью читает мои мысли. – Но сейчас я переключу машину, персонально для вас, окружающих нас людей это не коснется, в визуальный режим. На лужайке передо мной возник совершенно реальный внедорожник марки БМВ X5. Черного цвета. С черным кожаным салоном. «Самая дорогая комплектация», – автоматически ответил я.
      – Что бы вы лучше поняли, о чем речь, вы можете подойти к нему и потрогать.
      Я молча встал и подошел к автомобилю. Протянул руку, что бы дотронуться до капота. Рука провалилась внутрь, ничего не почувствовав – я отпрыгнул в сторону. Ощущение было неприятным; первое, что приходило в голову это то, что с ней, головой, что-то не в порядке…
      – Не волнуйтесь вы не сошли с ума; режим внематериализации остался включенным, то есть машина может проникать через любые физические объекты; соответственно и они через нее так же легко проходят. Можете потрогать теперь: я осторожно дотронулся до капота. Рука ощутила настоящий металл;
      – Не убирайте руку, – попросил Дмитрий. Включаю девизуализацию. – Машина пропала. Моя рука по-прежнему ощущала холод металла. Я закрыл глаза и ощупал машину. – На ощупь автомашина была. Открыл. Машины не было. – Мне снова стало неприятно.
      – Вот. – Подытожил он. – В сравнении с исчезающей машиной, существование инопланетян это вообще легко, не так ли? – Я понял смысл эксперимента. Действительно, теперь я готов был поверить во что угодно.
      – Что бы понять дальнейшее нужно сделать еще одно пояснение относительно «UTC». Принцип, по которому мы работаем, заключается в следующем: мы не занимаемся перемещением из других миров материальных объектов; да такое и не был бы возможно. Это занятие чрезвычайно трудоемкое и бессмысленное. Так не путешествуют нигде во Вселенной, за исключением специальных экспериментов.
      Я напрягся. Пахло какими-то страшными тайнами, чреватыми, видимо большими неприятностями.
      – Вам бояться не нужно, – снова «угадал» Дмитрий. На Земле нам никто угрожать не может. Богаче и могущественнее нашей корпорации в этом мире нет. Так что мы не опасаемся даже, что вы передадите эту информацию кому-нибудь. Вы даже можете написать об этом книгу. Фантастическую, – он улыбнулся. – Но для того, что бы вы действовали сознательно, вам нужно понимать, о чем речь.
      И так: – продолжил он, – мы принимаем в гости астральные тела путешественников.
      Я, общаясь с изотерически подкованными друзьями, что-то такое слышал о подобных экспериментах. Даже был, кажется, реальный ученый, который занимался такими опытами, его звали Роберт Монро. Но о подобном практическом применении я слышал впервые.
      – Соответственно, что бы принимать астральные тела на Земле, нам нужно иметь «пустые» физические тела. И вот здесь начинается самое интересное: мы придумали поселять инопланетян в тела настоящих туристов, прибывших в Петербург из-за границы. Астральные же оболочки иностранцев мы помещаем на склад временного хранения. И находиться они там до конца пребывания в городе. А все это время в их физическом теле разгуливает астральная оболочка инопланетянина. По окончании тура астральное тело пришельца возвращается в свой мир, а его место в снова занимает астральное тело иностранца. При этом у обоих остаются воспоминания о происшедшем: различается лишь их окраска: у одного они носят материально окрашенный характер, а у другого ментально.
      И вот здесь мы подходим к сути дела: как я уже говорил, астральные тела иностранцев на время их пребывания в нашем городе, помещаются в хранилище. То есть, для ясности… не знаю знаком ли ты с бухгалтерией? – он вопросительно взглянул на меня.
      – В общих чертах, – нерешительно ответил я. С бухгалтерией я был не знаком.
      – Да тут просто, успокаивающе махнул рукой Дмитрий. – Вот, к примеру: у нас за прошлый месяц прошло 275 туристов. Это значат, что мы, для приема гостей использовали 275 физических тел. То есть столько же астральных оболочек было положено на склад и взято оттуда соответственно по окончании визита.
      Я кивнул, хотя услышанное не укладывалось в голове. К тому же манера Дмитрия постоянно обращаться ко мне то на «ты» то на «вы» сбивала.
      – Так вот, – судя по значительности паузы, он подошел к ключевому моменту. – Два дня назад мы делали плановую сверку. Она показала, что за истекший квартал на склад временного хранения поступило 984 астральных тела (я поразился масштабам предприятия). Убыло 523. Еще 460 на момент подбивки находилось складе. Но 523 плюс 460 дает не 984 как должно было быть, а 985. То есть у нас получился излишек – неизвестно откуда, появилось лишнее астральное тело!
      Я обалдело молчал. Да и правда, что тут сказать… «лишнее астральное тело» у них появилось… Вот у людей проблемы!
      – Мы стали поднимать бумаги: складские документы, приходники, расходники, накладные на тела. Сверили поименно списки. – В его голосе появились озабоченные интонации. – И выяснилось, что на складе появилось одно «безымянное» астральное тело, которое нигде не оприходовано и на которое нет вообще никаких бумаг! – он посмотрел на меня, как бы ища поддержку своей озабоченности. Я кивнул.
      – Сперва я думал, – продолжил он, – кто-то из наших левачит. – Решил по «чёрному» клиента обслужить, а деньги присвоить. В общем, спереть.
      – А что, такое возможно? – во мне проснулось любопытство. Все услышанное звучало для меня до смешного нелепо.
      – Теоретически да. – Дмитрий был серьезен. – Но практически очень сложно. Нужно было бы выстроить целую цепочку. Кто-то должен был помогать ему вне нашего мира, что бы астральное тело попало точно по адресу, на Землю. У него должен был бы быть сообщник в отеле; затем завхоз должен был бы принять тело на склад без документов, а потом его так же выдать. Короче, «чем дальше в лес, тем больше дров»… Мы решили пойти по самому простому пути: взяли первое попавшееся свободное тело, приготовленное для прибывающего туриста и вселили в него эту бесхозную астральную оболочку. И допросили получившегося человека. И тот нам безо всякого принуждения поведал о том, что зовут его Сергей Витальевич Каноян, работает он преподавателем в школе, женат, не имеет детей, живет по такому-то адресу. Мы отправили астральное тело снова на склад, а сами поехали к нему домой. Где и напоролись на физическое тело Конояна Сергея Витальевича, благополучно выходящее из своего подъезда в неизвестном направлении. С некоторым изумлением пронаблюдав за ним в течении дня, мы поняли, что астральное тело, теперь в нем находящееся, осмотром достопримечательностей нашего мира отнюдь не озабочено. Более того: имеет конкретный план отнюдь не мирного характера. Чем все и кончилось. Дальше вы знаете. Увидев вас, летящего вместе с осколками бетона с двадцатиметровой высоты, мы решили, что вы, возможно, знаете об этих людях больше. То, что вы за ними наблюдали, мы поняли сразу. Незадолго до этого мы облетали объект и заметили, как вы чуть не выпрыгнули с балкона пока поднимался снайпер. Из этого мы сделали вывод, что вы их опасаетесь, а значит, можете многое рассказать. – Он посмотрел на меня выжидающе. – Так что ж?
      Я ответил, что «был бы и впрямь рад помочь; но не усматриваю ни малейшей связи между нашими проблемами… Что слежу я за этими людьми, потому что они меня проследуют, считая виновным в убийстве их боса; я же пытаюсь понять, кто это сделал в действительности, видя, что другого пути спастись у меня нет. Все так подстроено, что даже мои друзья уверены что убийца – я. У меня совершенно нет поддержки, и я подозреваю всех и вся… Я совершенно не знаю, что предпринять и кто за этим стоит. Рассказал о своих новых друзьях, об их тайном обществе, и о том, что даже на спиритическом сеансе дух показал на меня…»
      Пока я говорил, Дмитрий не перебивал и только изредка задавал наводящие вопросы; казалось, рассказ его совсем не удивил и он ожидал чего-то в этом роде. К концу он выглядел довольным; кажется, для него в истории не было ничего невероятного. Наоборот, все встало на свои места.
      – Все понятно, – вдруг безапелляционно констатировал он.
      – Что понятно? – удивился я. Я не понимал, как здесь могло быть хоть что-то «понятно». Информация, полученная мной от него, не проясняла ничего. Впрочем, увиденная вчера кровавая разборка наталкивала на определенные догадки. Было очевидно, что Сергея убил либо сам этот, как называл его Дмитрий, Каноян, или кто-то из его окружения. Ведь он, по сути занял, его место. Это был факт.
      – Нужно уточнить ряд деталей и можно будет действовать дальше. – Оптимистически сообщил мне мой собеседник.
      – Действовать? Дальше? – Удивился я. – Зачем, если вы и так всё поняли?
      – То, что я понял, весьма неприятно. – В голосе его появились жесткие интонации. – И требует немедленного разрешения. Предлагаю встретиться здесь через три дня на четвертый в то же время. – Он вопросительно но посмотрел на меня, словно у меня был какой-нибудь выбор.
      – Ну, конечно, – тут я вспомнил, что за моей квартирой, по-видимому, следят. Идти к беспризорникам не хотелось. Дмитрий, однако, догадался и на этот раз. – Вот ключи, – он протянул мне связку; назвал адрес. – Ночуй пока там, потом более фундаментально разберемся; да, – добавил он после паузы, – в людных местах пока не светись. Ты ж еще в розыске. Это мы тоже потом решим. А пока, это… – он сделал рукой неопределенный жест. – Сходи, что ли в библиотеку… Почитай что ни будь. Туда, я думаю, рассылка милицейская точно не идет. Он протянул мне руку и, не торопясь, направился к месту, где ранее наблюдался автомобиль. Подойдя дернул что-то, как бы открывая невидимую дверь. Затем пригнулся и, делая шаг вперед, исчез. Я еще некоторое время постоял. Затем закрыл рот и пошел искать адрес.
      Квартира оказалась буквально в двух шагах: я и вообразить не пытался, что за помещение предстоит мне увидеть. Могли оказаться апартаменты класса люкс, а могла быть и комната в коммуналке. Как я понимал, это было место для конспиративных встреч.
      Квартира оказалась отдельной, но совершенно пустой. Все было, правда, в хорошем состоянии, но из мебели был только стул. В единственной комнате, наверное треть её площади занимал огромный надувной матрац военного образца. Он был полуспущен. Насоса к нему не было. На кухне имелась газовая колонка и, годов семидесятых, плита.
      В квартире было тепло и сухо. Я разделся и лег спать.

* * *

      На следующий день я пошел в библиотеку. Не то что бы я руководствовался соображениями безопасности; замечание Дмитрия на этот счет я воспринял скорее как шутку. Это было другое: у меня созрел план. Я решил раскопать что-нибудь о фигурантах нашего дела. Опыт показывал, что такие личности как Элеонора, существуют обычно в противоречивой ауре непонимания себя миром и уверенности, что это непонимание – плод злого умысла; что это темные силы – не иначе – сплотились против них и надо с ними непременно и непримиримо бороться. Другими словами, такие люди окружены скандалами, с надеждами, впрочем, на публичность. Это плодит учеников и последователей: иными словами говоря, «Школу». Школа дает известность, а значит, возможность продолжать дело. Излагать свои идеи перед широкой аудиторией; клеймить врагов и завистников, прославляя тем самым свои, и без того правильные идеи.
      То есть, я решил, что раз люди такого рода стремятся к публичности, то можно многое про них узнать просто читая определенного рода литературу. Какого рода сведения я собирался добыть я не смог бы объяснить даже самому себе, но что-то, казалось, я мог бы узнать.
      Три дня прошли в упорных трудах. Время не пропало зря, и к следующей встрече с моим тезкой я узнал много нового.
      Заказав подшивку изотерического содержания за последние несколько лет, я приступил к изучению вопроса. Давалось с трудом. Статьи о Элеоноре Мудрак, и правда, встречались с завидной периодичностью. Она фигурировала в основном как «талантливый экстрасенс с задатками предвидения». Настойчиво рекламировалась как «специалист по снятию порчи» и «приворотам».
      На второй день я уже устал от информации, не приносящей ничего нового и все о том же; было понятно, что, заняв определенную нишу в своем ремесле, она медленно, но верно развивается. Постепенно реклама её услуг становилась богаче: более красочной и профессиональной. К тому же, я заметил, что цены на услуги неуклонно росли. Читая газеты трехлетней давности, я уже не узнавал (по статьям и фотографиям) в ней ту запальчивую молодую женщину, которая «устроила скандал на спиритическом сеансе в доме Троицких из-за неправильно подобранного блюдца: у того были недостаточно скруглены края. По ее мнению это препятствовало свободоизъявлению духов…» На вскидку, это была очевидная чушь. Однако после того, как она покинула сеанс, тарелка вообще перестала двигаться и замерла в середине поля; казалось, духи ее поддерживали в её претензиях к устроителям. Что было немедленно замечено пишущей братией и объявлено знаком избранности…
      Теперь же на фотографиях вам представлялась респектабельная особа с диадемой и в колье. Восседавшая в кресле, казалось, времен Екатерины (на самом деле это был искусно сфотографированный «новодел»), она смотрела на вас с фотографии всё понимающим взглядом. Услуги стоили в три раза дороже, чем год назад.
      Я оторвался от статьи и почесал за ухом. «И в самом деле: карьера не из дурных, – подумал я, глядя в окно Центральной библиотеки.
      Вернулся к статьям, перелистывая их уже скорее автоматически, без интереса. Хотелось знать итог. В конце концов, уже теряя терпение, я перекинул целую кипу газет и открыл вышедшую на этой неделе. Тщательно пролистал. Затем еще раз. Упоминаний об Элеоноре Константиновне Мудрак в ней не было. Рекламы ее услуг тоже. Я, не понимая в чем же здесь дело, просмотрел предыдущую. Тоже нет.
      Я взял еще одну: нет! Я не верил своим глазам. Перекинул газеты за несколько месяцев назад: нет! Пол года назад – газета пестрила ее изображениями в самой восхитительной и превосходной степени. Дело становилось интересным. «Почему же она перестала себя рекламировать? То есть, по сути, работать… – подумал я. – Зарабатывать деньги…» По всем понятиям Элеонора не производила впечатления бессребреницы. Более того, её квартира поражала роскошью интерьеров; одежда была изыскана и дорого пошита. Да и вообще, в ее поведении прямо таки сквозила любовь к материальным проявлениям жизни во всем. Я начал листать дальше. Вот она. Я, наконец, нащупал примерный период времени, в который публикации и реклама, касающиеся Элеоноры Константиновны Мудрак стали спадать на нет. Это было четыре месяца назад. «Недавно, – автоматически отметил я. Начал читать статьи, стараясь не пропустить ни одной. Интуитивно я чувствовал, что напал на след. Сам не понимая того, что же ищу, я старался отмечать любые необычные, любопытные детали публикаций. Статьи отличались дежурной монотонностью. Видно было, что строчил их под разными именами один и тот же человек, скорее всего, её же пресс секретарь. Если и появлялись новые подробности или неожиданные детали – их „дутость“ бросалась в глаза.
      Я всю свою жизнь проработал в шоу-бизнесе и хорошо знал, как клепают подробности из жизни звезд. Например, статья о том, как Элеонора Мудрак «падала в лифте, и, только обратившись к высшим силам, смогла остановить падение, спася тем самым кроме своей жизни, еще пятнадцать пассажиров, включая трех малолетних детей» не выдерживала никакой критики. Во-первых, покажите мне лифт, в который помещаются пятнадцать человек; во-вторых, как там сразу трое малолетних детей оказались, если ехали все после ее двухчасового сеанса, где взрослый-то с трудом высидит? А в третьих все лифты оснащены автоматическим тормозом, которые остановят любой падающий лифт безо всякого на то сверх естественного вмешательства.
      Но несколько раз мне попадались и интересные подробности. Они привлекли мое внимание тем, что если из истории с падающим лифтом было высосано изрядно больше возможного (даже детей туда для жалости приплели), то в этих статьях был колоссальный потенциал для паблисити. В статьях же упоминалось об интересном событии вскользь, как бы нехотя. Словно информация просочилась случайно и доступ к ней пишущему был немедленно закрыт. Это как раз касалось того периода, когда публикации стали сходить на нет и потом прекратились совершенно.
      Первое, показавшееся мне странным сообщение выглядело так: «В пятницу, известный маг и экстрасенс, Элеонора Константиновна Мудрак, встретилась со своим старым другом и соратником, с которым была в разлуке много лет. Имя его нашему корреспонденту осталось неизвестно, однако удалось узнать: пятнадцать лет назад он покинул нашу страну и отправился в горы Тибета, где рассчитывал найти священный камень Грааль. Там все эти годы он совершенствовал свои и без того уникальные способности в отдалённом буддийском монастыре. Что ему удалось из задуманного, и с какими целями он прибыл сейчас, мы постараемся узнать и сообщить вам в ближайшее время».
      Никаких сообщений на эту тему больше не последовало, однако, вскоре, в разделе «некрологи», я обнаружил сообщение о загадочной смерти того самого журналиста, что сообщал о прибытии «неизвестного друга». Никаких сообщений на эту тему в других материалах не последовало.
      Следующая статья была примерно следующего содержания: «Вчера, в три часа после полуночи в экспериментальном театре Элеоноры Константиновны Мудрак (кстати, упоминалось о каком-то „театре“ вообще в первый и последний раз) состоялся перфоманс с названием: „Обмен астральными телами между человеческими особями разных полов; часть вторая“.
      Что означал вышеозначенный эксперимент, как он прошел, и какова была его цель, не разъяснялось.
      Я, по следам предыдущей истории, взяв на заметку фамилию журналиста, стал листать некрологи. Потратив изрядно времени, я ничего не нашел. Озадаченный, стал искать дальнейшие публикации на эту тему: их не было. Тогда, несколько подумав, и, было, чуть не бросив работать с этим направлением все же, после колебаний просмотрел материалы этого журналиста за предыдущий период: он писал бойко и убедительно. Факты интересные, темы разнообразные, стиль не плох. Однако зацепиться было не за что. Стал искать его публикации дальше и замер от неожиданности: статья о событии в «театре Элеоноре Константиновны Мудрак была последней! Более никакого материала, или упоминания о таком авторе не имелось! Я был поражен – журналист словно пропал, уехал в другой город, исчез бесповоротно и окончательно… «Впрочем, быть может, он переменил псевдоним? – задал я, было, себе вопрос, но тут же сам для себя отнёс его в разряд идиотских. Для журналиста громкое имя – хлеб. И терять его, тем более, добровольно менять никто не станет. То есть, даже в этом исходе, произошедшему должна была быть веская и убедительная причина. После этой статьи сообщения о Элеоноре Мудрак попадались всё реже и вскоре иссякли совсем. Я сдал газеты и двинулся в сторону дома.

* * *

      Он сидел на прежнем месте и ворошил палкой снег. Казалось, словно он и не уходил отсюда. Так и сидел, дожидаясь меня еще с того раза, как бы обдумывая разговор… Я подошел, поздоровался. Нерешительно сел. Он казался каким-то издерганным; нервным. Различие с его прежним образом было настолько разительным, что я даже еще раз осмотрел его, словно сомневаясь; но нет, это был он: то же отливающее синевой пальто; та же позолоченная трость. Единственно… все это имело какой-то другой оттенок. Вся его личность: выражение лица, глаз, движения – были разительно другими. Словно произошло за эти три дня с ним что-то страшное. Словно, понёс он за это время большие потери морально и физически состарившие его и сделавшие старше своих лет. Не было никакого сравнения с его прежней уверенностью. Шел снег.
      – Слушай, – сдавленно и тоже как-то по-другому начал он и осекся… – я прошу тебя помочь.
      – Помочь? – не понял я. Ведь я и так уже был готов помочь и давно согласился. – Ну да. Конечно. – Я помолчал, ожидая продолжения. Снежинки кружили перед моими глазами падая и попадая за воротник.
      – У меня беда. – Вдруг сказал он и отвернулся. Я замер. Все происходящее и услышанное не укладывалось для меня в картину мира, хоть и без того безумную, но хотя бы, до этого имеющую подобие логики… Это ведь он меня спасал… вернее, спас и, по любому; по всем обстоятельствам, сказанным словам и его поведению тогда, во время нашей предыдущей встречи он казался если не сверхчеловеком, то кем-то чрезвычайно могущественным. Почти всесильным – и теперь эти его слова…
      – Чем я могу вам помочь? – спросил я, скорее, что бы прервать затянувшуюся паузу.
      – Меня преследуют. – Голос его чуть окреп, но оставались в нём интонации безысходности. – Меня преследуют киберрастения с планеты Тар. – Казалось, он торопился рассказывать. – Они прорастают везде, где бы я не появился. Никакие ухищрения не действуют. – На его лице появилось вопросительное, почти беззащитное выражение. – Это началось два дня назад. Я пробовал все… почти все. Мои партнеры из других миров не выходят на связь. Они боятся…
      В этот момент снег рядом с его ногой зашевелился, и из-под него показалось что-то зеленое. Быстро высунувшись из снега, наружу показался диковинный росток. Он напоминал растение «Аллоя», потом, достигнув сантиметров десяти в длину, на концах ростков начало что-то серебриться; с ужасом смотрел я, как концы лепестков превратились в головы, по очертанию напоминающие собачьи. С той только разницей, что материал, из которого они были сделаны, отливал сталью; пасти животных тянулись к ногам Дмитрия и щелкали зубастыми пастями; казалось, ему не спастись.
      – Арра харра дембэт! – Закричал Дмитрий в полый голос. Он вскочил на скамейку и, заняв боевую позицию начал молотить по хищному растению дубинкой норовя попадать но оскалившимся мордам. Когда он попадал, головы лопались с отвратительным звуком; это напоминало чмокающий хлопок сопровождающийся отрывистым визгом. Из стебля растения на месте лопнувшей головы начинал бить фонтан красной жидкости. Скоро снег превратился в сплошное алое пятно. Я, застыв в ступоре от ужасающей картины, не мог двинуться с места… а он все молотил и молотил по головам, растение дергалось и извивалось, кажется, в отчаянии что не может сойти со своего места и напасть…

* * *

      Я открыл глаза.
      Матрац подо мной почти сдулся, и я лежал на полу только подпираемый по бокам колышущимися его частями, еще сохранившими воздух. Сквозь занавеску пробивалось солнце. Я встал и тряхнул головой. Сон не шел из головы. Ведь если всё рассказанное мне им было правдой, то даже вообразить, какого рода проблемы решают эти люди, не представлялось возможным.
      Я вскипятил чай – чайник был куплен мной в первый же день пребывания здесь, завтракать в кафе я опасался. Сделал себе бутерброд. Посмотрел на часы. До встречи оставалось полчаса. Доел. Оделся. Еще раз, оглянувшись на приютившее меня убежище, вздохнул. За последнее время это были самые спокойные дни. «Спасибо этому дому, пойдем к другому» – подумал я и вышел из подъезда. Почему-то я был уверен, что больше сюда не вернусь.

* * *

      Он сидел на прежнем месте и ворошил палкой снег. Казалось, словно он и не уходил отсюда. Так и сидел, дожидаясь меня еще с того раза, как бы обдумывая разговор… Я подошел, поздоровался. Нерешительно сел.
      – Как дела? – начал Дмитрий. – В библиотеке?
      Я вздохнул с облегчением. Остатки сна еще ворошились в моей голове, вызывая тягостное и неприятное чувство. Вопросу я ничуть не удивился, поняв его буквально, начал рассказывать о своих открытиях. Хоть мне и было до крайности любопытно, к каким же выводам пришел он сам, я торопился изложить свою версию.
      – Она почему-то перестала работать! – перешел я от фактов к выводам. – И это совпало с появлением какого-то ее старого друга. Я бы решил, что ей просто стало стыдно перед ним; он ведь вернулся с Тибета, где учился настоящему мастерству. А она, между тем, промышляла здесь фокусами местного значения типа ворожьбы и сглаза… но тогда как же быть со смертью одного журналиста и исчезновением другого? Получается, она занялась чем-то другим; какими-то экспериментами, рядом с которыми ее прежнее ремесло было ничем. И это требовало соблюдение тайны! Продолжая же общаться с прессой, она привлекала к себе внимание и соблюдение секретности становилось трудновыполнимым… К тому же, если ввести допущение о том, что смерть и исчезновение журналиста было организовано Элеонорой или кем-то из ее подельников трудно даже вообразить, что скрывается за этой завесой и какова ставка, ради которой они идут, кажется, на все…
      Я вопросительно посмотрел на Дмитрия. Сказать мне было больше нечего. Все это время он молчал, чертя на снегу перед собой замысловатые узоры.
      – Что ж, – начал он, выждав некоторую паузу. – Получается, ты бы и сам рано или поздно догадался. Тем более, что тут и осталось только догадываться… Все факты перед тобой. Тем более, что самое сложное – суть объяснения, до которой ты бы пожалуй сам не дошел, я тебе тоже дал… – Он вопросительно посмотрел на меня. Я сидел в полном ступоре. Мне только что казалось, что я проявил чудеса догадливости. Теперь же получалось, что я, наоборот – все знаю, но ничего объяснить не могу.
      – Ну ладно, викторина отменяется. – Дмитрий стряхнул снег с рукава. – Тем более, что всё ещё далеко не закончилось… – с некоторой досадой в голове закончил он. – Спрашивай по порядку.
      Я задумался. Только что вопросы роились и множились, а теперь, казалось, голова стала пустой.
      – Кто убил Сергея? – наконец выпалил я, первое, пришедшее на ум.
      – Сергея убил он сам. Это было самоубийство, – ответил Дмитрий.
      Я был совершенно потрясен. Представить, что этот огромного роста и габаритов жизнерадостный «новый русский»; не отягощенный никакими комплексами человек; прекрасно обеспеченный и получающий от жизни все, что только хотел – решился себя убить! Это же откровенная чушь. Однако оснований не верить Дмитрию у меня не было. Но зачем? И почему умерла Наташка? Они что, как Гиммлер, решили семьёй самоубиться?
      – Нет, конечно, – опять подслушал мои мысли Дмитрий. – Наташку он за компанию угробил, что бы на тебя подозрение упало. Ты же к нему тогда со своими догадками приперся; то, что Наташка порой Сергея отравить была готова, правда. Да только, не готовила она этого убийства и не предпринимала ничего, что бы практически совершить.
      – Меня? Подставить? – сегодня, кажется, был день сюрпризов. – Долларовый миллионер убивает себя и свою любовницу, что бы подставить меня, нищего малоизвестного музыканта? Супер!
      – Для того, что бы понять логику событий нам надо, пожалуй, начать с конца. – Продолжал собеседник. Есть некая причина, из-за которой всё произошло. И ты почти ее раскрыл. Чем занималась Элеонора Константиновна Мудрак со своим приехавшим из Тибета другом?
      – Чем? – тупо переспросил я.
      – Да ты же об этом читал. А потом и журналист еще пропал для верности. Что бы не сомневались, что правду написал…
      – Обмен астральными телами… между человеческими…
      – Конечно! – воскликнул Дмитрий. – Её старый друг, то ли где-то выкопал; то ли у него там способности проснулись, то ли научили… в общем, обучился он – ни много ни мало – манипулировать астральными телами людей. Он научился изымать астральное тело и поселять его в другие физические тела – при условии, что они пустые на этот момент, конечно, – поправился он. Отсюда и эксперименты по обмену: две астральных проекции в одном теле не уживутся, человек элементарно сойдет с ума.
      Я молчал. Сообщение было неожиданным – когда я про это читал, я особо не вдумывался в смысл эксперимента. Теперь же опыт казался мне жутким. Даже страшно было вообразить, куда может завести подобное изыскательство…
      Ну вот, а дальше, всё проще простого. Серега был парень предусмотрительный, крышевал кого попало, в том числе и знаменитую ворожею и экстрасенсшу Элеонору Мудрак. А когда до экспериментов дошло, поделились они с ним новостью: в долю войти предложили. Они ведь хотели на этом бизнес делать. А Серега парень простой и в первую очередь про себя подумал. У него же, не смотри, что он крутой – долгов как шелков и два уголовных дела еще с давних времен. И одно из них как раз наконец созрело. Другими словами, со дня на день он ареста ждал. Уже думал в заграницу спрыгнуть, а тут такая масть! Вот и придумал он: человечка выбрал и этим показал. Канояна этого. И в какой-то момент они его астральное тело из тела вытащили и к нам на склад. То, что склад, они и не поняли. В астрале это как Затомис выглядит, словно души там покой обрели, спят. Тоже маскировка. А в этот момент Серега себе яда в суп и его астральное тело на свободе. Они его в Канояново физическое тело засунули, заблаговременно освобождённое. А Серега уже все подготовил: и доверенности и деньги в банке и завещание. На Конояна все. Дальше проще. Поскольку Серега Серегой, только в новом теле, остался – то людей он знает, жаргон, приемы и так далее. Да что говорить, как он Седого прибрал, ты сам видел… тот до сих пор в шоке, отойти не может… три дня из казино не вылезает.
      Я молчал. То есть?!
      – А зачем им меня подставлять? – спросил я довольно глупо, уже и сам понимая: что бы на самоубийство не подумали, и копать не начали, то должен был и убийца найтись… а тут я так удачно сам пришел…
      – Не совсем так. – Отреагировал собеседник. – У него рассчитано было, что, в самом деле, на Наташку свалят; решат, отравить хотела, да сама с переполоху глотнула. То, что ты пришел, его позабавило скорей и, даже чем-то обрадовало: ведь если она действительно его отравить хотела, то могла по дурке и яд уже прикупить. А это выяснят в миг и всё само устроиться. Ты на другом погорел: про Канояна услышал… Помнишь, Серега обмолвился, что у него уже тело готовое есть… А ты об этом еще и Мудрак доложил. То есть, ты им, по сути, в самое нутро залез. А это уже прямая опасность, почище несчастных журналюг…
      – Сеанс… – проговорилось как-то само собой. Теперь объяснилось и то, как духи меня убийцей назвали: достаточно было кому-то из присутствующих чуть надавить на блюдце, и оно послушно шло к нужной букве. А за столом сидела Элеонора Мудрак… Оставался всего один вопрос.
      – Кто этот ее друг? Он ведь должен быть где-то в ее окружении? Почему же я его не видел?
      – Видел. – Коротко ответил Дмитрий. – И знаешь хорошо. Это Иван Моисеевич Белых. – И, видя мое замешательство и не дожидаясь вопросов пояснил: – ему же конспирироваться надо. Вот он под дурку и косил. Когда ты к ним в первый раз пришел, он всё сразу понял и специально про колёса загнул. Что б посильнее запомнилось, как ему мозги Элеонора песочила. На самом же деле, она ему по силе в подметки не годиться. Как и по хитрости. Сам видишь.
      Я молчал. Передо мной действительно выстроилась логичная и стройная картина происшедшего. В которой не хватало одного – возможности спастись мне персонально. Теперь было понятно, почему за мной все охотятся. И было так же понятно, что никакого настоящего убийцу я не найду. Поскольку его нет.
      Дмитрий не стал дожидаться моего вопроса. Начал сам:
      – В общем, у меня к тебе конкретное и обоюдовыгодное предложение. Если эту шарашку сейчас не прикрыть, они бед натворят – мало не покажется. А для этого выход один. Нужно дезактивировать Моисеича. – Он посмотрел на меня.
      – Это как? – не понял я. – Дезактивировать? Убить что ли? – предложение мне не понравилось. Убивать я никого никогда не убивал и сомневался что сумею.
      – Как, – на месте видно будет. Сначала надо его найти и откуда у него эти способности понять. Если он там, в Тибете артефакт какой прибрал – тут самое простое его отнять будет; если техника какая мудреная – можно участок мозга блокировать, он про нее навсегда забудет… в общем, надо с ним встретиться и понять. – Закончил он, как бы ставя на разговоре точку.
      – А как я пойму? – ну, мысли я читать еще умею, но сами видите… у меня с Мудрак-то проблемы были, а тут такой монстр…
      Я тебе Прибор дам. – Он оживился, видимо решив, что принципиальное согласие достигнуто и мы переходим к деталям. – Вот. – Он достал из кармана продолговатый предмет, напоминающий брелок автомобильной сигнализации. С одной стороны он был шершавый, а с другой гладкий. – Это «Усилитель» – название прозвучало в его устах с некоторым оттенком гордости. Он усиливает способности. То есть, если ты музыку пишешь, то на него нажмешь и начнешь сочинять как сумасшедший. Мысли читаешь – он выразительно взглянул на меня, – в сто раз сильнее читать будешь, ну и так далее. По списку. Он протянул мне Прибор со словами. – Две особенности: первая: заряда хватает от силы на два часа – потом подзарядка. И: при переходе между мирами автоматически отключается.
      – Какими мирами? – Предприятия переставало мне нравиться все больше и больше. – Зачем мне между мирами?
      – Ну, например, при переходе в астрал. – Уверен, что Моисеич, как жареным запахнет, сразу туда ломанется.
      – Я не умею в астрал! – видимо голос мой предательски задрожал; Дмитрий улыбнулся.
      – Научишся. – Усилитель включишь и уйдешь за милую душу. – Только не забудь опять включить…
      – А сами-то вы что? – у меня проснулась надежда. – Вы-то точного этого Моисеевича! – Я рубанул в воздухе ладонью.
      – Сам не могу. Мне надолго с физического плана уходить нельзя. А там может… – он задумчиво посмотрел на меня, словно зная что-то про меня, о чем я и не догадывался, и неожиданно закончил: – жизнь прожить придется…
      Последнее его выражение я совсем не понял, но вопросов больше задавать не стал. Мне стало понятно, что всё уже решено. И, действительно – я, вроде, его должник. Он мне жизнь спас. А если я откажусь, и он сейчас развернется и уйдет, то спасать меня в следующий раз будет некому. А наступит этот следующий раз неминуемо и скоро.
      – О кей, – я кивнул головой. Говорите, что делать.

* * *

      – Для начала тебе нужно скрыться от милиции и братков. Причем сделать это так, что бы не испытывать ни малейшего стеснения в действиях и передвижениях. – Он откинулся на спинку кожаного сидения и оценивающе посмотрел на меня. – Ты машину водить умеешь? – неожиданно спросил он.
      Мы сидели теперь в его автомобиле, оказавшимся изнутри совершенно обыкновенным, по крайней мере, на вид. Я изрядно продрог и к тому же проголодался. Мы купили в кафе пирожков и, взяв их с собой, решили перекусить в машине: разговаривать здесь было удобней.
      – Да. – Я не очень понимал, к чему он спросил и поэтому добавил. – У меня машина есть, «Фольцваген». Можно для дел использовать. Нормальная машина.
      – Нормальная, – согласился тезка. Но, нашему плану не соответствует. – В общем так. – Он слегка стукнул по рулю кулаком, как бы решив что-то про себя. – Как поется в одной песне: «Если хочешь спрятать дерево, то спрячь его в лесу». А у нас и вариантов нет. Значит так. Тебя все знают как малоимущего музыканта, едва сводящего концы с концами. Потертая кожаная куртка, бывшая в моде лет десять назад. Потертая дерматиновая дверь квартиры с плохо работающим звонком. Плохо выбритая физиономия с кривыми очками. «Фольксваген» удачно завершает картину. Картину, которую нам нужно изменить. Нарисовав поверх нее другой пейзаж. – Он потер лоб, как бы немного задумавшись.
      – В общем так. Я знаю. Тебе будет трудно. Сам через это прошел. – Он еще раз посмотрел на меня. Но как говориться: «Родина требует жертв». – Я несколько напрягся. Упоминание о жертвах мне совершенно не понравилось.
      – В общем так. – Он повернул ключ зажигания. – Начинаем прямо сейчас. Сперва, шмотки. Потом солярий. Дальше: салон красоты. Жить будешь в «Европе». В президентском. «Феррари» купим по дороге, документы не проблема. Всё. Менты будут честь отдавать, а бандюки двери в кабак открывать. Никому и в голову не придет о твоем сходстве с каким-то музыкантом вспомнить. Рвём. – Он нажал на газ и мощный внедорожник рванул с места.

* * *

      Теперь, когда я понимал, что со мной происходит, мои мысли приобрели какую-то кристальную четкость. Я знал, что мне надо теперь делать, и это знание было для меня чем-то несравнимо большим, чем просто информация: это была возможность жить и действовать. Я, толком не осознавая сам, оказывается, был просто раздавлен прессом неизвестности. Ощущение непонимания событий со мной происходящих, поведения и мотивации окружающих меня людей; невозможность планировать даже ближайшее будущее давило на меня все последнее время и только сейчас, когда все объяснилось, я ощутил страшное облегчение. Мне, несомненно, придало уверенности появление моего тески, Дмитрия. Дело было даже не в том, что он объяснил мне, что произошло. У меня появился понятный и адекватный собеседник, с которым можно было обсудить ситуацию.
      К тому же, случившееся со мной преображение тоже энергетически подпитало меня. Если сначала предложенный им план казался мне глубоко отвратительным (видимо это имел в виду Дмитрий, когда упомянул о том, что мне «будет трудно»), то через некоторое время я втянулся в роль, и она даже стала доставлять мне относительное удовольствие.
      Я, как, настоящий рокер, даже вообразить себе не мог, что когда ни-будь заявлюсь в солярий. От словосочетания «салон красоты» меня тянуло тошнить, а автомобиль под названием «Феррари» вызывал у меня калейдоскоп мыслей об Африканских детях, миллионами погибающих от лихорадки. Один такой автомобиль по цене равнялся сотням спасенных детей…
      В общем, чувствовал я себя полным идиотом: в салоне красоты на меня навели красоту какого-то странного свойства. Я просил чего-нибудь неформального, в результате же получил недельную щетину, усы в стиле Хип-Хоп и бакенбарды в десять сантиметров. В общем, не хотел бы я сейчас встретить своих соратников по музыкальному ремеслу. Засмеяли бы.
      Встретить их, впрочем, у меня риска не было никакого. В гостинице «Европа» они не тусовались.

* * *

      На следующее утро я проснулся с кристальным ощущением понимания, что момент настал. Нужно действовать. Встал, быстро принял душ, натянул на себя ненавистный костюм от «Версаче», одел на запястье золотой «Ролекс». Зашел в лобби бар, не торопясь, выпил кофе, съел поданный бутерброд. Хотелось коньяка, но это было неуместно. Что мне предстоит делать, я не представлял даже в общих чертах и, потому, старался сохранять максимум концентрации. Вышел, и, не оглядываясь, сел в припаркованный прямо у дверей автомобиль. Его заблаговременно подогнали со стоянки. Свернул на Невский и, не торопясь двинулся в сторону Фонтанки. Свернув на набережную, притормозил.
      На соседнее сиденье сел Дрон. Вчера я вызвонил ему и, с некоторым, правда, трудом уговорил помочь в моем деле. Трудность была не в том, что бы уговорить его участвовать в противоправных действиях. А в том, что он считал, что я все еще нахожусь в розыске, и предпочитал держаться подальше. Озвученная, однако, компенсация была так внушительна, что он согласился «встретиться поговорить».
      Когда я остановился рядом с ним, он даже не понял, что это я. С восхищением оглядев красный Феррари, он отошел на пару метров вперед и стал зорко вглядываться в горизонт. Я пододвинулся тоже. Он испуганно отошел еще дальше, теперь уже с некоторой опаской глядя в мою сторону. Тут я сообразил, что из-за зеркальных стекол он меня не видит, и навоображал уже, видимо, невесть что. Как ещё деру не дал. Я опустил правое стекло и дружелюбно помахал рукой в золотом «Роллексе». Он обалдело смотрел на меня, совершенно не узнавая.
      – Дрон, ну хватит тормозить! Садись, давай; я бы тебя уже давно съел, если бы желание было, мало мы по подвалам ползали! – тут на его лице прорезались первые признаки понимания. Он нерешительно взялся за хромированную ручку не решаясь ее дергать – вдруг отломиться… Дернул. Сел. В полном обалдении огляделся.
      Я его понимал. Классовая ненависть – это одно. А вот когда тебе достается такой, действительно совершенный аппарат, не исключая и элементы дизайна – это совершенно другое. В конце концов, он остановил взгляд на мне. Насколько я понял, «разговаривать» он более ни о чем не собирался.
      – Рот закрой. – Я говорил намеренно грубо, давая понять, что изменения во внешнем облике для меня мало что значат. – Ехать готов?
      – Когда? – спросил он, кажется, только для того, что бы что-то спросить.
      – Сейчас.
      – Что от меня нужно?
      – Ассистировать. Что нам предстоит, я и сам толком не знаю… единственно… ты как с отмычками, в ладу? – вопрос дался мне с некоторым трудом. Я долго думал вчера по поводу Дрона, Лехи и Коляна и об их возможном участии в операции. В конце концов, сошелся на Дроне. Леха еще мог выкарабкаться: у него было хорошо с головой. Он, в общем-то, был далек от «понятий» и «понтов». Колян был мал и неадекватен. Оставался Дрон. Он, как я знал, уже участвовал в криминальных разборках и, как сам говорил, «мне одна дорога – в тюрьму». С такими установками на свободе действительно долго не пробудешь. То есть, куда ни будь он по любому влипнет. С другой стороны – пусть лучше с нами. Тут дело шло не о криминальных делах и милиции. Целью предприятия было, как минимум, «спасение мира». А в такого рода вопросах, любой представитель этого самого человечества со спокойной совестью мог помочь себя спасти.
      Поехали по Фонтанке привлекая всеобщее внимание: мотор у Феррари работал на порядок громче обычного. Машины уступали дорогу, едва завидев нас в зеркале заднего вида. «Такого идиота лучше пропустить, – ловил я обрывки мыслей других водителей, проносясь мимо. Я же жал на педаль не жалея бензина. Единственно, что мешало, это отсутствие навыков в пилотировании истребителя: при нажатии на педаль машина устремлялась вперед, пожалуй, даже быстрей.
      Остановились у дверей дома Элеоноры. Я вышел первым. Дрон запутался в ручках, но нагнал. Подъезд. Сторож. «Кто Вы? – охранник еще формулировал свою мысль, как я ее уже прочитал. – Я, к Элеоноре. „Тетка дома, квартира 25, второй этаж“, – прозвучало в голове. „Второй этаж. Двадцать пять, этот со мной“, – безапелляционно договорил я и, не останавливаясь ни на мгновение, пошел по лестнице: второй этаж. Не велика высота, а в лифте есть вероятность застрять. Если экстрасенс почувствует опасность, еще и не такое случится. Охранник и не думал возражать. Даже словно привстал и руку к виску протянул, что бы честь отдать. Костюм из бутика делал свое дело. Подошли квартире. „Сможешь? – я кивнул на внушительного вида дверь. Звонить не хотелось. Дрон подошел, ощупал замок, зачем-то заглянул в скважину. „Да, – коротко ответил он и закончил. – Повезло, замок совсем простой… почему-то…“ Он достал из кармана железки и, осторожно сунув одну из них в скважину, начал осторожно поворачивать. «Почему-то почему… – подумалось мне. – Ясное дело, второй этаж, на первом охрана, парадная на замке, все под наблюдением… тут хоть вообще не закрывай, кому какое дело“. В этот момент в замке щелкнуло. Дрон повернул ручку и осторожно, не издавая при этом не звука, открыл дверь.
      Нам предстала огромных размеров прихожая, из которой в глубь квартиры вело несколько коридоров. Разыскать хозяйку в таких катакомбах представлялось делом сложным. Это, однако, было в данном случае не существенно. В метре от двери, прямо напротив, широко расставив ноги и, подперев бока руками в перстнях, стояла Элеонора Константиновна Мудрак.

* * *

      – Ну что, мудак божий, сам пришел? – неожиданно резким и неприятным голосом спросила она. Я, не произнося ни слова, шагнул внутрь. План был прост – схватить ее за волосы и, опрокинув, утащить вглубь помещений. Там допросить. Однако произошло неожиданное. Элеонора, гуттаперчево изогнувшись, чего я никак не ожидал от дамы такой комплекции, сделала два шага как бы в сторону, но при этом непостижимым образом оказавшись сзади меня. При этом она произвела руками быстрые пассы, и я вдруг почувствовал, как дом начал втягивать меня внутрь. При этом ощущение было крайне неприятным: пространство стало резиново размытым. Мысли стали вялыми, желания неопределенными. Я даже, казалось, не мог припомнить, зачем я пришел сюда и что мне вообще надо. Беспомощно обернулся назад я увидел уже не столько человека, сколько серую кошку с человеческим туловищем, у которой хищно светились зеленым глаза.
      Автоматически нащупав в кармане предмет – что – то смутно припомнилось мне но тут же затухло. «Усилитель… – вспомнилось снова; в голове зазвучало: – усилитель… Это была, по видимому, мысль кошки, которую она прочитала у меня в голове. «Усилитель… усилитель… усилитель… – зазвучало знакомое по первой моей встрече с Элеонорой эхо… – У меня как и тогда начало ломить в висках, – усилитель, усилитель, усилитель… – кошка еще больше сощурила глаза – боль становилась непереносимой… Я, почти теряя сознание от боли, нажал выпуклость на приборе. Ноги подогнулись, и я сел на пол. Активация усилителя, казалось, не произвела никакого эффекта.
      Я сидел у стены, обхватив голову руками… Усилитель, усилители… уси… тель… ус… ль – я вдруг почувствовал облегчение. Как будто мне в уши вставили вату, и звучащие в моей голове звуки теперь не приносили вреда. Это было, как, иногда на плохом концерте: когда звук становиться так громок, что доставляет в ушах боль. И если заткнуть уши руками, то можешь теперь слышать все для себя совершенно безболезненно. Я открыл глаза и отшатнулся. Кошка, только что нависающая надо мной, смотрела на меня расширившимися от ужаса глазами, в которых была застывшая боль. «Усилитель, Усилитель, Усилитель… – повторялось в моей голове спокойно и даже как-то завораживающе. Я не испытывал от этого слова не малейшего дискомфорта. Я, даже, казалось, мог управлять интонациями и силой отражений… „Усилитель!“ – я немножко начал слегка педалировать. Кошка вдруг скорчилась и, пытаясь закрыть лапами уши, с диким криком раненого зверя упала на пол. Её сотрясали конвульсии. „Усилитель…“ – слово стало тихим и нежным, оно звучало почти шепотом. Если честно, меня несколько обеспокоила такая реакция животного. Я понимал, что ее образ, так или иначе, связан с Элеонорой Мудрак. Но я совершенно не понимал, что случиться с Элеонорой, если кошка подохнет. Поэтому я максимально сбавил громкость отражений слова, оставив все же некоторый звук. Неожиданностей не хотелось.
      Кошка приоткрыла глаза и посмотрела не меня мутным взглядом. Из угла рта у нее струилась пена. «Сдохнет, – подумал я. – А этого не надо. – Я выключил звук. Огляделся вокруг. Дрон сидел у дверей, с ужасом глядя на кошку. Он, кажется, впал от пережитого в прострацию.
      – Дрон? Ты как? – я осторожно сформулировал вопрос, не понимая, что произошло, и, главное, что же он видел. Посмотрел вокруг еще раз. Посреди прихожей лежало тело Элеоноры. Казалось, она не дышала. Дрон открыл глаза и с некоторым недоверием осмотрелся.
      – Дак… дак… – он никак не мог прийти в себя.
      – Что? – уже более жестко спросил я. – Что ты видел?
      – Кошка… страшная такая… ты… – он посмотрел на меня, кажется, не доверяя тому, что видит. – Ты стал… он помолчал еще. – Три рта и все оскалены! – все еще с недоверием он еще раз покосился в мою сторону и закончил: – А потом у тебя из глаз лучи пошли и кошка задрыгалась. Страшно…
      – А ты думал, я тебя за такие бабки бананы собирать позвал? – Я постарался по возможности придать интонациям жизнерадостность. – Морок это, Дрон. Не бери в голову. Гипноз. Слышал про такой?
      – Ну, вроде, говорил кто-то про цыган… – неуверенно протянул парень.
      – Точно. У цыган. – Парня надо было успокоить. К тому же, не зная того, какие еще визуальные сюрпризы ожидают его в дальнейшем, я постарался подобрать «объяснение для всего». – Дверь?
      – Закрыта… вы как начали волохаться, я сразу запер, что бы сторож не услышал.
      – Молодец! – я был действительно рад его находчивости. – Сиди спокойно. Страшней уже не будет… надеюсь. – Я сам, в действительности, полных гарантий на этот счет дать не мог.
      Элеонора тем временем пошевелилась и застонала. «Усилитель…» – скорее угадал по движению губ, чем услышал слово. Она открыла вдруг глаза. «Напасть! – прозвучало в моей голове и, видимо, отразившись, снова ударило ей в мозг. – Тело Элеоноры дернулось и она снова погрузилась в небытие. «Что же с ней делать теперь? Значит, каждая мысль, что моя, ею же прочитанная, что её, прочитанная мной, доставляли – теперь не мне – ей нестерпимую боль. Я понял, что Усилитель сработал, как и было положено: мои способности умножились. И, если до этого она была меня сильней, то теперь мои способности превосходили её во много раз. И что? Как действовать я не знал.
      – Дрон! Сиди там, где ты есть. Надо будет, позову. Не пугайся, но если совсем плохо будет, мотай без оглядки. Я протянул ему обещанные деньги. Останешься до конца, получишь вдвое. – Я не хотел, в случае, если со мной что ни будь случиться, остаться в долгу.
      Взял стоявшую на столе вазу и, без раздумий выкинув из нее цветы, с силой плеснул воду в лицо Элеоноры. Она снова застонала и приоткрыла глаза.
      – Ты должна задержать мысли и не предпринимать враждебных действий. – Тихим, не терпящим возражений голосом, прошептал я, наклонившись к ее лицу. – Отвечаешь на два вопроса и остаешься жива! – Здесь я блефовал. Намеренно убивать, даже такую вредную тетку, было навряд ли в моих силах. Даже если бы она отказалась отвечать. Но сказанное подействовало.
      – Спрашивай. – Видимо, жить ей хотелось.
      – Первое: что вы задумали с переселением астральных тел? Какая у вас цель?
      – Какая, какая, – её аж передернуло. – Денег мы хотели заработать. Много. Что бы весь этот мир… – она помолчала и вдруг выпалила: – купить! Что вас козлов изворотливых со света сжить, погодите еще, – её голос вдруг стал язвительно неприятным. – Мы вам ещё покажем, вы до Ивана сначала доберитесь, он вам покажет… В этот момент я слегка включил отражение мыслей и она от неожиданности взвизгнув упала навзничь.
      – А кстати где он? – все так же тихо прошептал я, чуть включил отражение.
      – Нет! Не делайте этого больше, я все скажу! – лицо её побагровело, и я испугался, что кончится инсультом. Будучи человеком миролюбивым я никогда бы не смог её пытать, но теперь, не осознавая степени мучений, которые она испытывала, мог и переусердствовать с «усилением»…
      – На ярмарке он сейчас. Книжной. В «ДК Крупской». Отдел у него там, изотерический… – С трудом выдавила Элеонора.

* * *

      Было ровно четырнадцать ноль-ноль по московскому времени. То есть, самый разгар работы книжного рынка.
      Я здесь до этого никогда не бывал, но слышал много: в этом месте из книг можно было найти практически всё. И то, что издается в настоящее время и то, что издавалось когда-либо. С той только разницей, что за особо редкими экземплярами нужно было поохотиться и выждать; однако рано или поздно и они находились – это было лишь делом времени.
      Мы лихо подрулили к бывшему дому культуры, в котором располагалась ярмарка. Бросив машину почти посреди дороги – мест для нормальной парковки не было, – мы направились к входу в здание. Нас провожали взглядами; не было ни одного прохожего, ни обратившего на нас внимание. Привлекала внимание машина, на которой мы приехали, да и я сам, одетый в какой-то немыслимый костюм за десятки тысяч долларов, идущий на рынок, расположенный в спальном районе, выглядел неуместно и, в некотором роде, сюрреалистически. Сзади, копируя мою уверенную походку, вышагивал Дрон. Мы направлялись прямо к входной двери. По дороге, мельком глядя на людей, я выхватывал из их голов необходимую информацию: «Билет стоит сто рублей. Билетная касса справа от входа…» – тетка в поношенной куртке и массивных очках. «Отделы расположены по алфавиту, изотерический отдел…»…провал. – Когда не было нужной мне информации я получал в ответ молчание. Здесь я зафиксировал открывшуюся во мне новую особенность (или это была просто разновидность старой?): я уже не цедил информацию в порядке ее появления. Я мог получать из головы человека совершенно точно то, что меня интересовало в данный момент. Если он, конечно, знал. Для этого, бросая взгляд на человека, нужно было захотеть услышать то, что мне нужно. Это трудно описать, чувство было непередаваемым – я не спрашивал мысленно; более того, я как бы приостанавливал собственный мыслительный поток, словно во время медитации. Я просто хотел услышать то, что мне было нужно. Кстати сказать, непонятно почему, но это усилие было ощутимо тяжелым физически.
      «Изотерический отдел… на второй этаж по левой лестнице, сразу налево, дальше прямо первый зал по центру…» – мужик с потертым портфелем в серой кепке и демисезонном пальто.
      Мы прошли в дверь. Проходя в дверь, я услышал мысли стоявшего на контроле охранника – «Это что за мужик такой крутой? Хозяин, что ли наш? Тот тоже, говорят, на костюме…? А вдруг проверяет? Надо бы билет спросить…» – и тут я посмотрел на него и с каким-то новым, неожиданным ощущением, словно я говорю с пятилетним ребенком, подумал: – «Нет, не надо у него спрашивать билета», – и охранник, дружелюбно улыбнувшись, пропустил нас внутрь. Я только успел отметить еще одну вновь открывшуюся способность: я мог думать за людей; и они принимали эти мои мысли за свои…
      Внутри было людно. Я выхватывал мысли людей наугад, даже не различая лиц тех, кому они принадлежали. «Лесенка справа, здесь по этому проходу, дальше налево, через двери, там снова проход…». И, уже поднимаясь по лестнице: «Из дверей сразу направо, в первый, а не второй проход, там до упора прямо». Посмотрел на толпящихся у входа в павильон подростков: молчание. Парень лет двадцати в очках со спортивной сумкой через плечо: «Изотерических отделов два: один посередине, там такой еврей смешной торгует, все время сморкается, интересно про Каббалу рассказывает; хороший выбор, жаль про гипноз мало; второй – справа у стенки – там студент продавцом, сколько помню, всё про переселение душ читает: с прибабахом чувак». Мгновенно сняв слепок внешности упомянутого еврея я уверенно прошел прямо по коридору, зашел в павильон и остановился перед стендом прямо напротив входа.
      Прилавок действительно был завален изотерической литературой. Блаватская, Гурджиев, Шри Аурабиндо… на видном месте несколько переизданий «Кабалы». Однако за прилавком стоял не Иван Моисеевич.
      Уткнувшись в книжку (это было, видимо, общее для продавцов «духовной» литературы: читать в рабочее время) за прилавком стояла девушка лет двадцати. «Моисеич в кладовой, приход считает, интересно, что там новенького привезли? – услышал я. Приостановившись, еще раз взглянул на неё: – …вниз по лестнице, выйти из здания. Налево флигель. Там склад. Правая дверь, третий этаж, кодовый замок, код… – тишина. Кода она не знала. – Или в переговорное». Я развернулся и пошел по указанному маршруту. Путь был уже знаком, так что двигались быстро. Дрон по прежнему следовал за мной. Лестница, дверь. Я обернулся к Дрону. Переговорное не годилось: так бы он нам и открыл…
      Дрон ощупал замок, пробежал пальцами по кнопкам и почти сразу же раздался щелчок. Я положил палец на шершавый бок Усилителя, а другой дернул дверь. Повторения неожиданностей не хотелось. Дверь поддалась неожиданно легко. Помещение склада было совершенно пустым.

* * *

      Мы протиснулись внутрь и огляделись. Это была большая комната, по периметру заставленная полками, до потолка забитыми книгами. По центру помещения располагался большей стол, служивший, видимо, для распаковки и сортировки поступающих пачек разного рода литературы. Еще было несколько стульев и большое, украшенное резьбой старинное кресло. Дрон молча посмотрел на меня, ожидая указаний. Он не понимал, зачем мы сюда пришли, но инстинктивно опасался неприятностей.
      – Пойдём отсюда, – наконец решил я. Стало ясно: Моисеич ушел. «Не исключено, что его предупредила та самая инфантильная продавщица, показавшаяся мне столь безопасной», – начал, было, я по привычке подозревать всех и вся, но тут же оборвал мысль, отметив, что я ведь её так ни о чем и не спрашивал. А мысли читать – слишком редкая привилегия. Особенно для продавцов.
      Уже делая шаг к выходу, я, сунул руку в карман и включил Усилитель. Так, на всякий случай. «Чем черт не шутит…» – мелькнуло в голове.
      Черт не шутил ни чем. Он был совершенно серьезен: в комнате явно кто-то был. Сначала я услышал вздохи. Это не было дыхание человека в полном смысле слова. Так невозможно было бы дышать живому человеку, даже долго тренировавшемуся в задержке дыхания. Это мог бы быть, пожалуй, только йог, впавший в полный транс и не подающий более признаков жизни, но такового назвать живым, с общепринятой точки зрения, было бы не вполне корректно…
      Затем у меня появилось ощущение, что пространство, окружающее меня визуально не вполне соответствует тому, что есть на самом деле: слева, за книжной полкой определенно было ещё какая-то часть комнаты. Очень небольшая, но была.
      Третий аспект моего обострившегося восприятия удивил меня, пожалуй, больше всего: я услышал ФОН. Это было, из приходящих сразу на ум человеческих ассоциаций, словно шипение. Словно кто-то оставил включенным радио, сбив при этом настройку и для верности ещё вдвинув антенну. И только громкоговоритель ещё шипит, выдавая помехи – фон, который при нормальной его работе, человеческому уху почти не слышен…
      «Это звук чужих мыслей! – Вдруг осенило меня. – Мыслей… которых нет…»
      Я остановился. Затем сделал шаг к стеллажу слева. Дрон было расслабившийся, снова насторожился, и, попеременно глядя то на спасительный выход, то на стеллаж, который, как он мгновенно почуял, «стал опасен», сделал шаг в сторону выхода. «Это не плохо, – решил я. – Успеет дверь открыть, если что, время сэкономим».
      – Стой там. Твоя задача по первому сигналу отпереть замок, – я специально сделал упор на слове «сигнал». Что бы с испугу просто так двери не распахнул.
      Подошел к стеллажу. Усилившееся чутье не подвело и тут: зрение повиновалось мысленному приказу: сквозь просветы корешков я увидел каркас полки, расположенный за книгами. В нем была дверь. Сунул руку в глубину. Щелкнул шпингалет. Дверь, вместе с частью полки отъехала в сторону. За ней оказалась небольшая ниша. На полу, закрыв глаза и сложив руки на груди, лежал человек. Это был Иван Моисеевич Белых. Знаменитый экстрасенс и способный маг.
      «Ушел», – с сожалением констатировал я…

* * *

      Многоэтажные стеклянные здания мелькали, словно во сне.
      Было не до конца понятно: то ли я летел мимо них, то ли они проносились мимо меня с бешеной скоростью. Прислушавшись к своим ощущениям, я заключил, что все же двигаюсь по настоящему: сила тяжести ощутимо придавливала на виражах, ветер обжигал лицо холодными струями.
      Первый шок от неожиданного переключения реальности прошел. Стали возвращаться воспоминания, а вместе с ними и чувства.
      Я вспомнил, как мы с Дроном тщетно пытались оживить Моисеевича, впавшего в глубокий транс. Нам ничего не удавалось и скоро мне стало ясно, что поделать здесь уже нечего. Мы, конечно, могли убить его физическое тело, но это не решало проблемы. Астральное его тело продолжало бы существовать и могло вселиться в кого угодно. Я был почти уверен, что они подготовили еще несколько пустых тел. Но теперь уже для себя… В этом смысле, убив, мы бы скорее помогли ему скрыться. Пока же его физическое тело было живо – покинуть его он мог только вернувшись назад и совершив самоубийство. А в этом ему безусловно мешало наше присутствие…
      Мне стало вдруг ясно, что единственный выход – преследовать его в астрале; я словно принял это решение, не зная ещё как воплотить… и как только об этом подумал, мир вокруг меня исчез.
 
      Я очнулся летящим среди этих стеклянных построек, в новом и чужом для меня мире. Усилитель сработал.
      Вместе с воспоминаниями вернулся страх. Высоты я боялся всегда и даже безо всякой на то причины; здесь же оснований для страха было более чем достаточно: я летел с огромной скоростью на высоте нескольких сотен метров, лавируя между сверкающими небоскребами и металлическими вышками странного вида и непонятного предназначения. Страх усиливался – начинал сказываться «эффект гусеницы». Гусеницы, подумавшей о том, какой следующей ногой следует ей ступить. И, в результате, запутавшись в расчетах, упавшей на землю.
      Я, двигавшийся до этого интуитивно, уклонявшийся от препятствий и совершающий неожиданные эскапады автоматически, теперь начинал думать о том, как я собой управляю. Началось в буквальном смысле слова раздвоение сознания: оно, с одной стороны старалось взять ситуацию под контроль, а с другой, понимало, что это приведет к неминуемой гибели. К тому же, я никак не мог понять, каким образом управляю движением. И управляю ли вообще. Или, быть может, меня несёт, словно по течению, и у меня нет никакого выбора? Навстречу, прямо по движению показалась металлическая вышка. По мере приближения на ее поверхности стали видны скругленные детали, скрепленные гигантскими заклепками. Она напоминала исполинскую телебашню.
      Было очевидно, что избежать столкновения не удастся. Я летел на это сооружение с огромной скоростью, справа и слева мелькали небоскребы; внизу, возможно, и были улицы, но так далеко, что различить что-либо не представлялось возможным…
      Я вдруг подумал, что если сейчас поверну, то столкновения, может, и удастся избежать – между стеной небоскреба и башней появился просвет – и тут моя траектория изменилась! Заметив связь между мыслями и поворотом, я снова постарался вообразить, что поворачиваю. Это подействовало. Мое движение плавно скруглялось влево. Скорость, однако, была так велика, а изменения столь незначительны, что повернуть совершенно уже не удавалось…
      Я начал различать детали башни и увидел, что она имеет воздушную конструкцию. В полном отчаянии, подставляя лицо пронизывающему ветру, я успел лишь заметить, что между прутьями открылся проход. Адреналин переполнял кровь и только по этой причине я не терял сознание: ощущения были страшными. Так чувствует себя, по-видимому, человек, падающий с небоскреба. Мой мозг отказывался понимать, что ситуация под контролем – да это и не было так. Я мог лишь воздействовать на реальность, не в силах её изменить в благоприятную для себя сторону. Переломить ход событий мешал страх и бессилие перед происходящим уже, как мне казалось, даже не со мной…
      Тем временем башня приближалась. Столкновение было неминуемо. Спасаясь от холодного ветра, я сунул руки в карманы и вдруг в одном из них нащупал странный предмет; что-то неопределенное мелькнуло в голове. Усилитель… – ветер свистел в ушах, мешая сосредоточиться; «Усилитель!» – Вдруг вспомнил я, нащупал шершавую поверхность и нажал.
      То, что случилось затем, описать словами трудно. Поскольку ничего, из поддающегося описанию словами, со мной и не произошло: я по прежнему летел с огромной скоростью, словно торпеда; прямо по курсу все так же возвышалась исполинская металлическая башня, выросшая, казалось, до самых небес. По правую и левую сторону неслись и мелькали небоскребы из стекла и бетона, которым, кажется, не было конца… Но что-то всё-таки изменилось: поменялось мое собственное отношение к происходящему. Если раньше со мной происходило что-то страшное: меня затянуло во враждебный мир безвыходно и бесповоротно и, этот неизвестный и пугающий мир, с которым я пытался бороться, спасаться от него, затягивал меня все больше и больше…
      Теперь все стало ровным счетом наоборот: мир был частью меня. Это он зависел от того, как я решу. Быть ему или нет. Существовать или исчезнуть. Свернуться клубком или завернуться спиралью, оберегая при этом меня – его Господина…
      Понятно, что главное осталось по прежнему: разыскиваемый мною демон, в миру Иван Моисеевич, а в астрале э’Грэгор – как я теперь знал – по прежнему прятался здесь. И только здесь я мог найти и наказать его за творящееся на Земле безобразие. В моих силах было уничтожить этот мир; сделать его несуществующим. Я мог так же трансформировать его по своему желанию. Однако э’Грэгор изменился бы; или исчез вместе с ним; что было бы ещё хуже. Это не решило бы ничего. Он по-прежнему остался бы самим собой. В исчезнувшем, или измененном виде он по прежнему угрожал бы миру… Выход был один: уничтожение не его существования; а предотвращение его возникновения на Земле…
      И только я об этом подумал, как реальность вокруг меня стала быстро преображаться. Я почувствовал, что начал реализовываться какой-то другой, непонятный мне план. Не оставляло ощущение, что происходящее теперь хоть и является продолжением предыдущей последовательности событий, его развитием; и что механизм, его запустивший, ведет меня по – прежнему к цели, но уже не тем, прежним путем. Не тем способом, которым реализовывались задачи до этого. Подступало что-то другое и необратимо пугающее…

* * *

      Я открыл глаза.
      Я уже никуда не летел, а стоял перед огромным мраморным дворцом, украшенным, правда, весьма аскетично. Даже цвет камня был неброским: все больше серые тона. По архитектуре напоминая дворец, строение походило на станцию метрополитена или даже на крематорий. Прямо передо мной были большие открытые ворота. Над ними красовалась надпись: «И это все пройдет».
      Делать было нечего; думать о смысле изречения времени у меня не было совершенно. Я шагнул внутрь.
      Первое что я понял, вернее даже почувствовал, как некоторую данность было: «все прошло».
      Это было странное, непередаваемое ощущение: как будто бы все, что со мной было и все что произойдет когда-либо – завтра, через год, через двадцать лет – уже совершилось… Это было так, как бывает у матери, говорящей ребенку: «Каникулы кончаться и ты снова пойдешь в школу…» И вот когда она это говорит, событие еще находится в будущем, но и ей и ее ребенку уже ясно с какой-то безысходной определенностью: это случиться. И она, и ее сын ощущают себя, словно попавшими в будущее; в тот миг, когда лето уже прошло и наступила осень. И настоящее для них на мгновение перестает существовать; оно превращается в прошлое, в воспоминания. В воспоминания о том, как они стояли на берегу моря, смотрели в открытое голубое небо, и мать говорила тогда ему, что он скоро вернется в город, наступит осень и под мелким, накрапывающим дождем её сын, с маленьким ранцем на спине отправиться первого сентября снова в школу…
      Из жизни в такие моменты выпадает целый период времени, жизни…
      Так произошло и со мной. С той только разницей, что из моей жизни выпал не какой-то определенный период; не стало самой жизни. Не стало ни меня, ни окружающего меня мира. Вокруг была пустота. Все прошло…

      Что-то зашипело над головой, и я открыл глаза. Рядом со мной стояли ноги. Я поднял взгляд выше – ноги были женскими.
      Проследив сквозь прищуренные веки дальше, я обнаружил, что ноги принадлежат блондинке довольно миловидной наружности. Шипение издавала сковорода стоявшая на плите. Плита имела обшарпанный вид, по крайней мере, с той точки зрения, в которой я находился. А находился я на полу. Способности мыслить потихоньку возвращались. Я вспомнил, что вчера мы сильно выпили с друзьями после концерта, и я решил остаться ночевать в общаге. Домой ехать было уже поздно, места в комнате у друзей не оставалось – друзей оказалось больше чем мест – и меня, любезно снабдив матрасом (и за то спасибо) отправили с ним на общую кухню. Теперь же, видимо, настало утро, и все жильцы-студенты потянулись сюда со своими чайниками и сковородами. Наступил завтрак.
      Ноги я узнал почти сразу, но сомнения сначала оставались. Теперь нет. Это была Надя со второго курса. Красавица. Спортсменка. Зависть всего курса – шансов у меня не было никаких. Однако спать больше не хотелось и я, прикрываясь одеялом сел на матрасе. Голова болела зверски.
      – Привет. – Услышал я ее голос. – Вы вчера здорово сыграли. Мне понравилось. – Она пошевелила что-то на сковороде. Запахло яичницей. Что было ответить, я не знал. Влюблен я в неё был отчаянно еще с первого курса; надежд же у меня не было никаких. Это расстраивало и одновременно обижало. Из чего проистекало мое часто неадекватное к ней отношение. Но «просто дружить» я не хотел решительно. Все знали, что у нее есть воздыхатель, причем из счастливых: некий Артем. Студент из другого города. Причем виделась она с ним всего один раз. Сорок минут. Вот как бывает. «Любовь – морковь». Где-то на переезде, когда в стройотряде работала. Её поезд в одну сторону ехал, а его в другую. Проговорили меньше часа и расстались. Он потом ее разыскал и теперь письма пишет. Она ему. Мечтают встретиться, да куда там: оба студенты одна в Иркутске, другой в Москве Денег ноль. Времени тоже. В общем, ждут каникул – не дождутся. О том, как он ее разыскал, уже весь курс знает. Мне наш басист рассказал, Игорь. Он с ней сосед по общаге и, по совместительству, «друг».
      – Спасибо. – Я вспомнил всё это и снова впал в пессимизм. К тому же продолжала болеть голова. – Слушай, у тебя анальгина нет? – Внезапно для самого себя спросил я. Боль становилась невыносимой. Друзей сейчас не добудиться. Где у них таблетки и, есть ли они вообще, я себе не представлял. Вернее представлял, что скорее «нет» чем «есть». Всё сами выпили. Вчера кончились. Быть музыкантом – дело не легкое.
      – Да конечно, пошли. Было вроде. Хочешь, и яичницы поешь. Я что-то переборщила. Обычно на двоих жарю, а сегодня, забыла совсем – соседка моя, Сашка, на сутках, работает. Не ночевала.
      Яичницы хотелось. Но она была после анальгина. «Если Нинка анальгина не найдет, побегу по комнатам искать, хрен с ней, с яичницей, решил я. Поднялся и побрел за ней.
      Зашли в комнату. Анальгин нашелся. Стали есть.
      – Ну, вы вчера реально завернули! – Повторила Нина сказанную на кухне фразу. – Вообще! – она была музыкальным фанатом, поэтому сказанное удивило. Раньше о нашей музыке она отзывалась скептически. – У тебя звук новый, такой драйв! Никак от такой гитары не ожидала. «Я, если честно, тоже», – подумал я.
      – Да, пришлось со звуком поработать, – ответил вслух.
      – А по текстам! Ну, кайф! Всё по-другому зазвучало, на порядок круче! Прикольно еще, что вы всё это в тайне держали и в одном концерте вдруг… – она посмотрела на меня как-то по-новому. В голове поплыли воспоминания. Да, вчерашний концерт был действительно странным и необычным…
 
      …Я сидел в гримерной. Таня, жена и сожительница нашего клавишника Володи – женщина в летах, но благодаря стройной девичьей фигуре, как мы шутили, «на выданье» – старалась как могла. Она накладывала слои белого грима один за другим; Лицо и так уже было белее белого, а она всё белила и белила. «Наверно, это какой-то прием, – подумал я. Таня у нас считалась крутым визажистом. Теперь она взялась за глаза. Веки стали приобретать замогильно черный оттенок. Ей это понравилось, и она стала мазать мне коричневым губы. Я вздохнул. Понимая, что процесс затянется еще минут на тридцать посмотрел на себя снова раз в зеркало – „Ну, ничего, вроде, получается“, – подумалось вяло – принялся пересчитывать в кармане пиджака медиаторы.
      Дело было важным. Они часто выпадали из рук и ломались. Один, два, три, четыре… Тут моя рука нащупала в кармане неожиданный предмет: продолговатый и, с одной стороны шершавый на ощупь. Как резина. Что это такое, я не знал. Пиджак был концертный, так что оказаться в нём могло что угодно. Вытащить на свет предмет было затруднительно – я был накрыт накидкой, как в парикмахерской – и, отчасти со скуки, начал его сжимать пальцами, стараясь определить, что это. Он вроде не поддавался, но в какой-то момент одна из его выпуклостей вдруг вдавилась внутрь; странный предмет завибрировал; я испуганно выдернул руку из кармана.
      – Чё ты дергаешься? Не дергайся! – Прореагировала тут же Таня. Она считала, что кроме Володи никто у нас в группе играть не умеет и что он вообще: «самый крутой». – Будешь дергаться, я тебе по сто раз переделывать не буду! – я молчал.
      «Может это зажигалка?» – подумал я. И в этот момент взглянул в зеркало. Оттуда на меня смотрел чудовищный, абсолютно не эстетично выглядящий урод.
      – Стоп! – Быстро скомандовал я Тане. Та застыла – кроме Володи давать ей указания не разрешалось никому… – Здесь сотри. – Я показал на тени под глазами. Возьми это и то… Смешай в пропорции пять к одному… Дальше добавь перламутра, и губы тоже сотри и этим мажь… – я указал на другую помаду. – Пожалуйста, – добавил я как можно любезнее, понимая, что рискую нарваться на «разговор».
      – Вот еще… – шикнула Таня, но указания выполнила. Видимо услышала в моем голосе неожиданные интонации и просто не знала, как на них реагировать.
      Через некоторое время я, уже более удовлетворенный и, понимая, что с таким реквизитом большего не добьёшься, прошел на сцену.
      Ребята уже начали прогон, и я решил послушать из зала. Подошел к пульту, постоял. Звук был чудовищный; слишком жесткая середина, проваливающийся бас. Гроссовер перекручен, на выходе каша.
      Я, на глазах у озадаченного звукооператора Лёни (считалось, что Лёня один из самых крутых операторов в городе) поправил гроссовер. Убрал железо из середины, скруглил бас. Стало лучше. Скрутил поканальные настройки. Зазвучало хорошо. Для такого аппарата. Лёня, будучи профессионалом, понял всё сразу и с некоторым изумлением начал записывать шкалы – каждая вариация звучания уникальна и, повторить ее на ощупь, практически невозможно.
      «Аранжировка барахло, – автоматически отметил я, по дороге на сцену слушая, что играют без меня. – Заморочено. Клавиши вообще не в тему, бас кривой. А барабанщик тянет. Травы что ли перед концертом опять покурил?! – Я подозрительно посмотрел на Вардкеса – барабанщик наш приехал из какого-то горного аула в Армении; говорил по-русски плохо, но играл „с самого рождения“.
      Тот сидел за установкой, словно горный орел. Один глаз у него был широко открыт, а второй хитро прищурен. Выглядел он, словно человек, целящийся в прицел винтовки. «Так и есть. Обкурился, – резюмировал я, хорошо зная такое выражение его лица. Делать ничего не оставалось. – Тексты и свою партию с импровизациями буду переделывать по ходу, – решил я, включая гитару. Прежде чем заиграть я немного подумал. Затем вытащил шнур гитары из блока эффектов и воткнул напрямую в усилитель. Вывернул чувствительность до придела и начал играть…
 
      …Приступили к еде. Нина продолжала удивлять: она тараторила не переставая. Раньше, по крайней мере, в общении со мной, она была очень сдержана. Теперь же, она болтала о своих знакомых, преподавателях и друзьях, словно с лучшей подругой.
      Я отметил вдруг, что моё отношение к ней так же переменилось. Причем, перемена эта меня не порадовала: если раньше я хоть и был в нее влюблён, но как говориться «как все». Теперь же, я ловил каждое её слово и буквально не мог отвести от нее глаз; казалось, я просто не смогу ни разговаривать, ни вообще существовать в её отсутствие. Мне было уже все равно: любит она другого или нет; важно было не упустить; не дать ей скрыться, уйти. Мои амбиции и ревность не пропали; но они стали ничем в сравнении с желанием видеть ее, быть с ней…
      «Эко тебя переклинило-то, – мысленно удивился я, не понимая природы случившегося. – Ведь не потому же это с тобой происходит, что она хвалит?» Однако внутреннее ощущение и восприятие Нины изменилось не только в этом.
      Если раньше я скромно сознавал и принимал свою слабость как данность и ничего потому не предпринимал, то теперь всё изменилось. Я был жестко, хладнокровно уверен. Уверен, что возьму верх над любым соперником. Для этого нужно только не рвать; сохранять контакт и отношения. И всё встанет на свои места. Короче, я в этот момент решил стать «просто другом». Тем более, момент был удачным – я стал в ее глазах крутым музыкантом.
      – Слушай, – я начал реализовывать свой план незамедлительно. – А что там Игорек рассказывал, у тебя роман какой-то оригинальный по почте? Расскажи, интересно!
      – Вот болтун, я ж ему по секрету… она не казалась особенно расстроенной. Да что тут рассказывать… – однако, я сразу почувствовал, что именно на эту тему она готова говорить часами. – Мой поезд и его на один паром попали. И вагоны напротив оказались. Ну, мы и разговорились. Я как-то сазу поняла, что это – «любовь». Мы, женщины, это сразу чувствуем. – Я отметил ее уверенное «мы, женщины» и на некоторое время снова впал в молчаливо– траурную прострацию.
      Более конкретно выяснилось следующее: поговорили и разъехались. И он у нее отчего-то ни телефона, ни адреса не взял… Только крикнул вслед что разыщет. Она, было, забыла о нем, а тут вдруг подруга ее, секретарь комсомола на факультете письмо получает: «Дорогой товарищ секретарь! Обращаюсь к тебе как мужчина к мужчине!..» – ну а дальше, что, мол, любовь. «Помоги товарищ, нету ли у вас стройотряда проводников». И описание Нинкино. Он, оказалось, такие письма во все институты Иркутска разослал! Ну, а у нас секретарь хоть и девчонкой оказался, так зато прямо в десятку попал: лучшая Нинкина подруга!
      «Вот не свезло, – подумал я на этом моменте рассказа. – Видать, тяжело мне с этим Артемом придется. Тертый хахаль попался…»

* * *

      Однако, не так страшен черт оказался, как его малюют. Нина действительно сильно любила музыку и в ней разбиралась. Артем же, как быстро выяснилось из писем, не понимал в ней ничего. Но, будучи человеком амбициозным и самоуверенным, судил обо всем.
      – Вот, пишет, что ему «Битлз» нравиться. – Рассказала на очередной встрече Нина. – Я, пишет, решил их у себя в Москве распространить. – А дальше на две страницы о том, как челноки могут из страны двести сковородок вывести, а взамен тысячу дисков ввести… С расчетами и ценами на металл. В Китае и у нас. А дальше о том, как он через фасовщиков их продавать потом будет. – Она жалобно посмотрела на меня. – Что ответить?
      – Ответь, что если бы «Битлз» на сковородках играли, то их не в Китай, а в Африку экспортировать бы надо. Что б вместо барабанов, по пластинкам стучали. И английское правительство поддержит… А, в целом, что-то с головой у твоего Артема не того… – я выразительно покрутил у виска пальцем. – Если он «Битлз» на сковородки меряет…
      – А вот, – вдруг рассказывала она. – Я ему: ты к Шостаковичу как относишься? – Хотела на классику перейти; А он: «я классику, в принципе не люблю. Ее фирма „Мелодия“ издает. Весь Союз наводнен; не пробиться. Смысла нет – не сбыть потом».
      А я масла в огонь: тут я с ним полностью согласен. Пиши, что Шостакович еще хуже: по телевизору передали, что из Болгарии большая партия пластинок идет. Скоро все магазины Шостаковичем завалят. Ничего не продать: плохой композитор.
      Не знаю уж, что Нинка ему отвечала. Только, ходила она все больше по факультету мрачная и все неохотней о нем рассказывала. И, однажды, пришла в институт заплаканная. С припухшими глазами и под соболезнующими взглядами подруг. Вечером после репетиции я под каким-то предлогом остался в общежитии и зашел к Нине. Соседка при виде меня вышла; ей срочно понадобилось к друзьям. Я в то время уже был в институте широко известен: наши песни слушали почти все. И, конечно, знали, что я влюблен в Нину, к сожалению, безнадежно… из-за Артема, «который сковородками торгует» – здесь без меня тоже не обошлось.
      – В общем… – она с трудом сдерживала слезы. – Он мне написал. Она достала измятый листок. «За сорок минут можно выпустить десять тракторов с конвейера завода, влюбиться, но, увы, не стать близким человеком!» – она повернула заплаканное лицо ко мне. – И все!
      Я не знал даже что сказать. Мой план сработал быстро и эффективно. Нина была свободна.
      Дальнейшее было делом техники. Я был крут. Известен, наверное, каждому третьему в городе. С Ниной мы были прекрасными друзьями. Более того: кажется, она любила меня уже давно, но эта непонятная и не очень естественная связь с Артемом не давала свободы. Мне было, конечно, трудно, но совсем не так, как если бы предмет ее обожания был рядом. Не знаю, хватило бы мне сил и уверенности преодолеть ту ревность и боль, когда любимый тебе человек на твоих глазах уходит в постель к другому…
      В тот день она впервые не убрала мою руку со своей. И понеслось: концерты, репетиции. На них тоже приходил народ. Каждый «прогон» (для непосвященных, та же репетиция, только в формате концерта) превращалась в шоу для посвященных. В смысле, билеты не продавались. Приходили те, кто знал, а знали многие. В результате уже на «прогоны» было не попасть.
 
      Я всюду носил с собой ТАЛИСМАН. Так я назвал маленький прибор, размеров меньше зажигалки, который я обнаружил в тот первый концерт в кармане пиджака. Я его тогда взял, и все время носил с собой. Это превратилось в настоящую паранойю: выходя из дома, я первым делом проверял: со мной ли он. Несколько раз я забывал его дома и в панике возвращался за ним, где бы я не был в этот момент.
      Со временем я заметил странную закономерность: стоило мне нажать на один из его сторон – тот, который был шероховатым – со мной происходила странная метаморфоза: я становился «суперкрут». Так я определил для себя состояние, которое испытал впервые на том концерте. Я, как бы становился талантливее, умнее и решительней. Моя физическая сила не изменялась, но увеличивалась сила воли. Я мог выдерживать большие нагрузки и, даже поднимать более тяжелый груз. Длилось это влияние «талисмана», правда, не всегда. Самый сильный приток помогающей мне силы был в течении часа – двух после его включения. Затем мощность действия спадала и через некоторое время прекращалась совсем. Далее его можно было включить снова. Но только через некоторое время. Выглядело так, словно он должен был зарядиться. Свою максимальную мощность он выдавал, только если он бездействовал не меньше того времени, которое он работал в предыдущий раз.
      Ввиду данного обстоятельства я использовал его экономно: включал перед важными концертами и студийной работой. Это не создавало мне никаких проблем, потому что его отключение не меняло резко мое поведение или реакции. В творчестве важно получить озарение. Есть люди, которые всю свою жизнь исполняют талантливые песни, написанные ими двадцать лет назад. Есть вообще такие, кто стал известным написав только одну.
      Таким образом, я мог копировать собственные же импровизации записанные «под включенный „талисман“, и это никого не волновало.
      Однажды после «прогона» (с некоторых пор Надя ходила почти на все наши репетиции) мы сидели с ней в кафе.
      – Знаешь, нашу музыку надо еще переделывать и переделывать, – вещал я, как обычно на все кафе. – Каждый раз как играю, что-нибудь изменить хочется…
      – Ты знаешь, Дима, – ответила вдруг Нина. – Нет больше никакой ВАШЕЙ музыки. Давно уже нет…
      Я недоуменно взглянул на нее, от неожиданности поперхнувшись горячим кофе. – В смысле? – я действительно не понял, что она имеет в виду.
      – В том смысле, что это теперь ТВОЯ музыка. И не надо ничего тебе больше ни с кем обсуждать.
      Я искренне удивился.
      – А ребята? Мы же аранжировки вместе делаем, спорим, обсуждаем всё… Мы же группа!
      – Да никакая вы не группа. А ругань на репетициях, только дело тормозит. Я давно уже заметила: Вовке перед Таней обидно, что не его вещи играть берут. Вот, по каждому пустяку и спорит: сплошные амбиции. А твои варианты на порядок вперед. Всегда. А Игорька только одно волнует – побольше нот в басовые партии пихнуть, что бы все, какой он крутой и виртуозный заметили… – Она сделала глоток кофе.
      – А про Вардкеса что скажешь? – неожиданно для самого себя спросил я. Разговор начинал меня забавлять. Естественно, я ожидал услышать о курении им травы со всеми вытекающими отсюда последствиями.
      – А этот… и с разными глазами любому фору даст. – Неожиданно ответила Нина. – Барабанщик от Бога. Я бы его одного оставила.
      Я молчал, не зная как себя дальше повести. Уж больно все было неожиданно. Нина же продолжала: – Я уж не знаю, что с тобой произошло, и откуда ты вдруг такой взялся, только другого ты порядка музыкант. Тебе акомпониаторов надо. Профессионалов крутых. А не единомышленников амбициозных.
      Я задумался. То, что группа меня тормозит, теперь казалось очевидным. Но и менять ее полным составом не вариант. А самому уходить: название группы у них останется. Раскрученное.
      В общем, задумался я тогда серьезно, и, наверное, все ж таки по одному бы и разогнал. Однако судьба распорядилась по другому…

* * *

      Прошло двадцать лет.
      Я закончил институт и переехал к родственникам в Санкт-Петербург. Мой роман с Ниной тогда угас сам собой, продлившись, однако, почти год. Я всё больше играл на гитаре и решил стать профессиональным музыкантом, что мне удалось осуществить. Помог «талисман». Сам он, правда, как только мы с Ниной расстались, куда-то пропал, однако и за тот год, что он помогал, я на гитаре играть так научился, что без труда мог и в Питере группу создать. Денег музыкой, однако, много не заработать, и я создал свою контору, торговавшую программным обеспечением. Дела у меня шли успешно, и в финансах я больше не нуждался.
      Сегодня был канун Рождества, и я шел к Метро через парк, на корпоративную вечеринку. Уже на выходе я вдруг увидел человека, сидящего на скамейке. Он был одет в черное кашемировое пальто. В руках у него была трость.
      Он показался мне смутно знакомым, и я нерешительно подошел.
      И тут я вдруг вспомнил! Вспомнил всё происшедшее со мной до того нашего концерта, когда я нашел талисман, или?… «Усилитель»! – вот как он назывался… Про чтение мыслей, Моисеевича, бандитов и убийства. Я остановился, пораженный внезапно открывшимися мне воспоминаниями не понимая, что же делать теперь… В замешательстве я сел рядом с мужчиной. Не зная, с чего начать, я вопросительно посмотрел на него.
      – Дмитрий? – нерешительно начал я, все еще сомневаясь, но с каждой секундой все меньше; он кивнул.
      – Да это я. И, кажется вовремя. Ты вспомнил. – Твердо, словно констатируя неприятный для себя факт, ответил он.
      – Но, почему? Это всё… правда было? – я не понимал до конца своих внезапно возникших воспоминаний. В голове творилось невообразимое; Получалось, что с того самого момента, как я ощутил себя в собственном теле второй раз, о каждом прожитом дне у меня было два воспоминания; я как бы прожил две жизни и они перемешались у меня в голове. Мысли путались и двоились;
      – А… Иван… Моисеевич? – выдавил, наконец, я, просто что бы отвлечься.
      – Ивана Моисеевича… Больше не существует. И не существовало никогда. – Он прочертил носком ноги на опавших листьях линию, как бы подводя под своим выражением какую-то незримую черту. – Я вопросительно посмотрел на него, не понимая даже толком, что спросить. Он молчал.
      – Так что это значит в конечном остатке? – наконец выдал я, поняв, что вопросительные взгляды не действуют и, уже начиная опасаться, что дальнейших объяснений не последует. – Как же не было? В каком смысле?
      – В самом прямом. – Ответил тёска и добавил. – Тебе по-другому спросить надо. – Он помолчал. – «Что же произошло?»
      – И что? Произошло… – повторил я вопрос, как он выразился «правильно».
      – А произошло следующее, – я с некоторым облегчением понял, что Дмитрий готов рассказать. – Он здесь, в нашем мире действительно существовал. И убрать его, даже для меня, было бы действительно затруднительно. Вернее, для меня особенно трудно. Здесь нужен был человек лично; эмоционально заинтересованный. И с неординарными способностями. Откуда они у тебя и какого рода, позволь не вдаваться. Считай, Бог дал. Но фактически произошло следующее: ты вышел за ним в астрал и, тоже сообразив, что справиться обыкновенными средствами нельзя, принял единственно верное решение: не допустить его рождения.
      – Что? – я как-то не помнил, что бы принимал подобное решение; более того: то, что я помнил из обрывков только что состоявшегося куска жизни, не вносило в вопрос никакой ясности. Жизнь как жизнь. Студент. Романтика. Влюблённость. Музыкант-бизнесмен. Я даже не представлял себе, как дальше я жил бы там, в том времени и в то время. Наверняка ничего интересного. А в результате, поди ж ты: Моисеича больше нет…
      – Потому я тебе и объясняю. – Терпеливо продолжил Дима. – Это нормально, что ты ничего не понимал. Иначе бы ничего не вышло. – Он посмотрел на меня серьёзно.
      – В общем, смотри, там история-то простая. – Я понял, что пошел серьёзный разговор, и настроился слушать. – Извини, тут нужна предыстория, иначе не понять.
      – Жил был в то время некий Артем Тарасов. Да, да, тот самый, с которым Нина на поезде встретилась и влюбилась; и все бы было у них хорошо, по крайней мере, в первое время. Приехал бы он к ней в Иркутск на следующее лето, и взяли бы его в студенческий отряд проводником. Благо, у Нины секретарь комсомольский – лучшая подруга в институте. А там, сам понимаешь, пьянки гулянки и все такое… Короче, залетела бы она от него. А он уехал. И пропал. Она же, от большей любви и наивности, решила бы ребеночка оставить. И назвала бы его Иваном. А поскольку у нее в дедушках евреи были, сказала бы, что отца Моисеем звали… Шутка не шутка, странно это для комсомолки, да и отличницы, не очень понятно, как это бы произошло, от злости, возможно, только факт есть факт. – Он посмотрел на меня выразительно. – Появился бы на свет Иван Моисеевич. Со всеми вытекающими последствиями. Ну а дальше, ты в принципе, и сам больше знаешь, что бы произошло.
      Я сидел в полной прострации. Знать-то я знал. Но, что? Что я знал? Вылущивать воспоминания сразу из двух жизней было мучительно.
      – Дальше был у нее сокурсник. Дима. Музыкант, надежд особенных, не подающий. Да и не красавец далеко. Да ты же все помнишь. – Он выразительно посмотрел на меня. Я поморщился. – И, вдруг, о чудо! Он стал крутым! Джимми Хендрикс жив! Тут у нее сердце и дрогнуло. Лед растаял. Тем более, тот далеко, а этот – супер. – Тезка посмотрел на меня, как бы подводя под разговором ту же черту, что он недавно прочертил на Земле. – И все. Нет больше Артема. Не встретились они. Это ты тоже помнишь… Нет и Ивана Моисеевича.
      – Подожди-ка… – я испугался, что объяснений больше не последует, и не узнаю главного. – А как же тот человек, которым я был? Как я там оказался? И отчего он крутым стал?
      – Оказался ты там, как только понял, что нужно делать. Не помнишь этого, потому что под «Усилителем» это произошло. Твои мыслительные процессы ускорились настолько, что ты их уже осознавать не мог; затем, попав в чужое тело двадцать лет назад, – здесь я сильно опасался, это, пожалуй, был самый тонкий момент, – тёзка и вправду занервничал, – «Усилитель», опять включил. И все. Музыкант стал крутым. Тебе хоть, кайфово было? – он посмотрел на меня с неподдельным интересом. Ты ж и вправду на время круче Джимми Хендрикса стал…
      Я, будучи по профессии музыкантом, вспомнил свои переживания; ответ был однозначным: «Да!» – Это было «Супер».
      – Но… Что же выходит? Я людям жизнь поломал? – мне вдруг стало неприятно, что я влез в чужие отношения. Моральный аспект занимал меня мало, но ощущение было неудобным.
      – А почему тебя это волнует? – удивился Дмитрий. В обычной жизни ты каждый день влезаешь… Как ты выражаешься, в «чужие отношения». И ничего? А уж что касается любви… Тут, сам понимаешь, за нее и бошку могут оторвать. Да и вообще, если тебя так переклинило, так ты этой Нине ничего плохого не сделал: внебрачный ребенок не шутка, особенно в студенчестве. И жизнь у нее по новому сложиться: уедет в Москву, выйдет за дипломата и родиться у нее уже не Иван, от обиды на жизнь, Моисеевич, а нормальный ребенок со спокойной судьбой. А что Артема касается, Тарасова, в которого она влюблена была, то тут уж и совсем «финита»: при Моисеевиче, его бы бандиты во время разборки положили. Которым он деньги задолжал. По новой же версии, он с ними договорился и, живет в здравии до сих пор; богатым стал и всеми уважаемым. Правда, за границей. Да он о себе книгу написал, почитай на досуге: «Миллионер» называется. Там, кстати, про эту историю с Ниной тоже есть. Так что вот. – Дмитрий прочертил на снегу еще одну полосу, как бы подводя беседе итог. Я молчал. Что и говорить, информация была исчерпывающей.
      – С этим ясно. – У меня, однако, оставались другие вопросы. – А как же бандиты, которые меня пасут? Я же ведь в розыске всероссийском и еще… – про последнее я совсем забыл и, вспомнив сейчас, расстроился.
      – А не ищет тебя никто. Ни менты, ни бандиты. Всё это в прошлой жизни было. А в этой у тебя, тоже как говорят, все спокойно будет. Даже лучше. Серегу твоего, соседа, вроде, всё же убьют. Только ты тут совсем не причем.
      – А мысли?… – я не успел договорить, но Дмитрий понял с полуслова.
      – И никаких мыслей. Такие вещи счастья не приносят.
      Мне стало немного грустно. Со способностью читать чужие мысли я свыкся; и это меня как-то веселило.
      – Но зачем вы пришли? И что теперь делать? У меня всё путается в голове… – Я, действительно, с трудом уже отличал какие вспоминания из какой жизни. – Получается, я не о чем сказать не могу с уверенностью: «Это было».
      – Именно потому я и пришел. Сегодня день, в который две, прожитые тобой реальности соединились. Я знал, что ты вспомнишь и пришел. Пришел, что бы объяснить. В противном случае, не понимая до конца случившегося, не имея ответов на вопросы, ты мог бы запросто сойти с ума. Неопределенность мучила бы тебя, и превратила жизнь в пытку. А ты нам помог. Сознательно или нет, ты стал частью плана. Мы победили. И, благодарны тебе.
      – Но что же мне делать с этой путаницей в голове… Вы же запросто могли стереть эти, ставшие ненужными воспоминания… Вы же: пришельцы, мировое правительство… – начал, было, я, но Дмитрий меня перебил.
      – Это только сейчас они тебе не нужны. – Серьезно ответил он. – А позже, когда всё успокоится, ты будешь думать по-другому; это же тоже твоя жизнь. В которой было много хорошего. И ты хотел бы с этим расстаться? Тогда зачем тебе воспоминания об этой жизни? Зачем люди вообще помнят? – он посмотрел на меня.
      Я, кажется, начинал понимать, что он имеет в виду, но меня всё еще мучил царивший в голове хаос. Дмитрий, словно угадав мои мысли, продолжал.
      – Всё пройдет уже через день. Воспоминания упорядочатся. События настоящей жизни станут яркими и активными; прошлой – более легкими и, как бы, призрачными.
      – Многие из нас помнят о предыдущих жизнях, – неожиданно продолжил он. – Это дает опыт и усиливает жизненную позицию. По сути, мы подарили тебе двадцать лет жизни. Это наша плата за помощь.
      До свидания… – Внезапно закончил он.
      Я удивленно повернулся и не обнаружил рядом с собой никого. Скамейка было пустая и только на снегу перед скамейкой остались две продольные черты…
      Я огляделся вокруг: мимо меня спешили люди. В руках они несли объемистые пакеты – был канун Нового Года. Я посмотрел на часы. Было половина шестого. Пора было ехать на корпоративную вечеринку.
       14.03.2007 г.