Село Айгедзор, которого до сих пор никто не знал, в течение нескольких дней стало широко известным всему Советскому Союзу. Арам и Аршак опубликовали в газетах Дальнего Востока сообщения о пропавших ребятах. Об этом печальном происшествии рассказало и радио. А так как радиоволны не знают границ, то о пятерых ребятах, ушедших из села Айгедзор и неведомо где затерявшихся, узнала вся страна.
      Интерес к событию с каждым днем возрастал. Даже группа полярников с острова «Пионер» запросила ЦК комсомола Армении, не нашлись ли пропавшие пионеры. «Все еще ищем», — ответили им из Еревана.
      Почтальон Мурад в эти дни не знал покоя. Если раньше он должен был ходить в районный центр за почтой через день, то теперь — по два, а то и по три раза в день. И шел он всегда с надеждой, что наконец сможет принести горюющим родителям радостную весть. Но в связках телеграмм и писем, сыпавшихся отовсюду и особенно с Дальнего Востока, где, согласно сообщению краевого комитета комсомола, были созданы комсомольские «отряды для поисков айгедзорских ребят», не было ничего утешительного.
      Уральские пионеры сообщали, что они ищут армянских ребят в своих городах и селах. Учительница из Караганды Анна Сергеевна Виноградова писала: «Как только ваши дети найдутся, очень прошу сообщить нам об этом телеграммой, чтобы и мы, ваши далекие друзья, порадовались вместе с вами». А украинка Елена Захарченко подбадривала армянских матерей и выражала уверенность, что ребята найдутся. Оказывается, и ее сын тоже однажды пропал, и она долго горевала. Но в конце концов его отыскали в Закарпатье. «Моему дурачку захотелось на мир поглядеть. В траком возрасте это бывает. Не теряйте надежды…
      Из далекого села Карповки, от совсем неизвестного колхозника Тихона Михайловича было получено такой письмо: «Село Айгедзор. Родителям пропавших ребят. Мои далекие друзья колхозники! В первую империалистическую войну я побывал в вашем прекрасном крае. Пил чудесное вино Араратской долины и вместе с армянами сражался на турецком фронте. Из одного котла с ними ел и в одной землянке спал. Когда я был ранен, они вынесли меня из огня, и я остался у них в гостях, в одном из армянских сел, до тех пор, пока не зажили мои раны. Гостеприимство ваше я никогда не забываю. Сейчас я за свои трудодни получил столько зерна и других продуктов, что на три года хватит. Поэтому для меня не будет трудно принять участие в тех расходах, которые несете вы, разыскивая пропавших детей. Я прошу у вас разрешения внести и мой вклад в это дело. Сообщите, по какому адресу я могу послать деньги. Думаю, что вы позволите мне это, — ведь и у меня есть дети».
      Когда Сиран, мать Ашота, читала такие письма, сердце ее сжималось. Женщина чувствовала, что вся страна вместе с нею переживает ее горе.
      Тяжело, томительно проходил день за днем.
      Сиран не сводила глаз с дороги, поджидая почтальона Мурада, а когда старик приближался к ней, сердце женщины замирало. Она вглядывалась в лицо. Мурада, стараясь прочитать на нем следы какой-нибудь надежды, но все было напрасно.
      — Нет, опять на меня не смотрит. Ослепнуть бы твоей матери, Ашот! — ударяя себя по коленям, всхлипывала бедная женщина.
      А Мурад, выкладывая на стол новые и новые пачки писем, говорил утешительно:
      — Почитай-ка, посмотри, что пишут пионеры. По всему свету рассеяны товарищи у твоего Ашота. Это письмо из Риги, это — из Ташкента, это — из Астрахани. Не думаешь ли ты, что каждая женщина удостаивается такой чести?
      — Ах, нашелся бы только сынок мой, ничего другого мне в жизни не надо!
      — Найдется, непременно найдется, — говорил старик и, сказав еще несколько успокоительных слов, собирался уходить. — Ну, я еще раз пойду сегодня на почту, может, что новое будет.
      — Присядь, дядя Мурад, хотя бы стакан вина выпей, — утирая слезы, говорила женщина.
      Бедный старик! В холод и вьюгу — все время в дороге. Извелся вконец!
      — Выпьем, придет время — выпьем, — отвечал старик. — Так еще попируем у вас, Сиран, так потанцуем, что с потолка песок посыплется! Принесу я тебе радостную весточку.
      И так уверенно звучал его голос, что Сиран и впрямь начинала ему верить.
      Но стоило старику выйти на улицу, как лицо его мрачнело, шаги замедлялись, становились шаткими. «Найдутся ли ребята?» — с тревогой думал он. Но вот Мурад замечал кого-нибудь из родных потерявшихся ребят, и снова на лице его появлялась улыбка:
      — Не получали весточки от ребят? Нет? Ничего, получите! Сейчас я птицей слетаю в район. Готовьте магарыч.

      Время словно остановилось. Годом показались ребятам, потрясенным неожиданным происшествием, те секунды, которые они провели у обрыва, напрягая слух и зрение. В мертвой тишине, царившей в ущелье, только и было слышно их тяжелое дыхание да учащенное биение сердца.
      После долгого, тяжелого молчания Шушик наконец сказала:
      — Мы были жестоки с ним.
      Она сказала «мы», но все понимали, в чей адрес направлены ее упреки. И тот, кого они касались, чувствовал укоры совести. Если бы он знал, что Саркис может так погибнуть, он, конечно, не наговорил бы ему столько горьких слов!
      — Пойдем посмотрим со стороны Заячьей обители. Может, оттуда мы его увидим? — первым пришел в себя Асо.
      Ребята сошли по расчищенной ими части тропинки в ущелье и перешли на его противоположный склон.
      Глазами, полными тревоги, они осматривали утесы возвышавшейся напротив них горы, расщелины, впадины, выступы. Увы, там не видно было и следа какой — либо жизни. Одни орлы, тяжело взмахивая крыльями, парили над ущельем. «Готовятся, чувствуют запах крови», — по думал Ашот, и сердце его сжалось, а к горлу подступили слезы. «Что я наделал, что я наделал!» — без конца стучало в мозгу. Но внешне он старался казаться спокойным и даже суровым.
      — Сойдем вниз, — предложил он, — на дно ущелья. Надо же его найти!
      Цепляясь за камни, они спустились к подножию скалы, с которой скатился их товарищ. Но и там не было ничего, кроме груды снега и камней.
      — Застрял на каком-нибудь выступе, — решил Ашот. И снова они поднялись к Заячьей обители, откуда внимательно осмотрели скалу.
      — По — моему, он мог зацепиться за елку, — сказал Ашот, и в голосе его прозвучала надежда. — Поглядите, елка стоит как раз на его пути. Ведь здесь он сорвался?
      — Здесь — то здесь, это я точно помню. Но катился он с такой силой, что елка не могла бы его удержать, — безнадежно сказала Шушик. — Если бы зацепился, было бы видно хоть что-нибудь: рука, нога, голова…
      — Там должен быть какой-нибудь клочок земли, иначе откуда деревце получает, влагу? Должна же быть у него площадка хоть в метр!
      — Эх! — махнул рукой Гагик. — Голову потерял, а по шляпе плачешь! На что нам твой клочок земли? Ты нам Саркиса найди!
      — Вот я и говорю: Саркис должен быть на этом клочке. Выступ в скале и сама елка скрывают его от нас. Пойдем-ка снова на тропу.
      Они шли молча. Все были задумчивы, печальны. Один только Ашот пробормотал за весь путь несколько слов:
      — Ах, если бы этот клочок земли был пошире, а снег на нем поглубже!
      Но никто и не попытался вдуматься в смысл этих слов. Все считали, что товарищ их пропал безвозвратно, и никакой «клочок земли» не мог их утешить.
      Дойдя до места, откуда сорвался Саркис, Ашот снял ремень, опоясал его вокруг своей груди и, подавая конец Асо, сказал:
      — Держи покрепче. А ты, Гагик, держи Асо. Почувствовав, что конец пояса в надежных руках, Ашот лег на землю у самого края тропинки и, свесившись над пропастью, посмотрел вниз.
      — Там он! — объявил Ашот. — Из — под елки видна пола куртки. Держите меня за ноги, я еще раз погляжу.
      — Ну?
      — Жив?
      — Не движется.
      — Снегу там много?
      — Не знаю. Сейчас проверю. Крепче держите меня за ноги. Нет, не так. Вы и держать — то не умеете! Привяжите по поясу к каждой ноге. Так… Теперь оберните концы поясов — один за этот камень, другой за тот, вот и держите так. Теперь хорошо. Ну, я пошел. — И Ашот чуть не всем телом свесился в пропасть.
      Шушик в ужасе закрыла глаза и закричала бы, пожалуй, если бы не побоялась испугать товарищей.
      Страх ее был, однако, напрасен. Свесившись, Ашот крепко ухватился руками за клинообразный выступ скалы, создав себе таким образом надежную опору. Пробыв несколько минут в этом положении, он крикнул:
      — Довольно! Тяните меня назад!
      Ашота быстро подняли и поставили на ноги. Глаза у него налились кровью, а на шее и на лбу вздулись вены.
      — Снег, сброшенный нами, скопился на выступе над елкой, — сказал он. — Саркис провалился в него. Может быть, и жив. Саркис, Саркис!
      Ответа не было.
      Бойнах беспокойно лаял и тоже не отрываясь смотрел вниз. Пес хорошо понял, что произошло, и по запаху чувствовал, где находится пропавший мальчик.
      — Ну, молчать! — рассердился на него Асо. — Дай послушать!
      Но Бойнах не умолкал, и Асо принужден был затянуть ему морду поясом.
      — Э — гей, где ты, куро, где?… — закричал он, подойдя к краю тропинки.
      Никакого ответа.
      В горестном бессилии опустились ребята на камни. Над пропастью парили орлы, зловеще кричали коршуны. Карр, карр, карр! — пронеслись невысоко две черные вороны. Голоса птиц заставляли ребят вздрагивать. Они робко поглядывали друг на друга и боялись спросить, отчего так оживились вдруг хищники. Ведь каждый знал, что означает их появление…
      Прилетели два крупных ягнятника, сели недалеко от елки и злыми глазами поглядывали снизу вверх, на ребят.
      Асо отогнал их камнями, но они вернулись. Прилетели и закружили над утесами и другие.
      Один из ягнятников, наиболее смелый или просто одуревший от голода, опустился прямо у елки и, вероятно, либо когтями вцепился в Саркиса, либо ударил его клювом, потому что снизу донесся стон, а за ним и слабый, жалобный голос:
      — Ой, ой!.. Умираю!
      Должно быть, орел привел мальчика в чувство. Ребята вскочили и стали ожесточенно швырять в птиц камнями.
      — Саркис! — кричали они. — Не бойся, Саркис!
      — Здесь мы, Саркис!
      — Держись крепче! Крепче!..
      Шушик опять плакала, но на этот раз от радости.
      — Жив он, жив, правда? — повторяла она.
      — Раз говорит «умираю», — значит, жив, — заключил Гагик.
      — Погодите, дайте сообразить, что делать, — заворчал на них Ашот. — «Жив, жив»! Мало, что жив! А вот как его оттуда вытащить?
      Ашот задумался, и серьезность его передалась товарищам, которые в порыве шумной радости забыли о главном.
      В самом деле: останься Саркис хоть на одну ночь там, в снегу, он неминуемо погибнет.
      — Ну, не впадайте в отчаяние, держите меня за ноги, — распорядился Ашот.
      И по его голосу все поняли, что в тяжелую минуту человек должен действовать, а не разводить руками. А действовать надо уверенно и твердо.
      Ашот снова свесился над пропастью и крикнул:
      — Старайся встать на ноги, не бойся!
      — Умираю, умер, — слабым стоном донеслось снизу, словно из бездонного колодца.
      — Довольно скулить! — заорал Ашот. — Вылезай из снега! Сюда, сюда. В эту сторону. К этому краю. Ближе к скале. Эй, да зачем ты к елке ползешь? За елкой пропасть!
      По выкрикам Ашота ребята ясно представляли себе, происходит внизу.
      — Сюда, сюда! Как это «нет»? Там, под стенкой, не может не быть сухого места! Там должен быть навес. Есть? Ну, влезь под него, на сухое место. Скорее! Эй, вытяните меня, голова лопается, — крикнул Ашот товарищам.
      Когда его вытащили наверх, на него нельзя было смотреть без жалости: лицо его было похоже на вареную свеклу. Немного отдышавшись, он снова крикнул вниз:
      — Ну как, нашел сухое место?
      — Да… Умер, умер я… нога, плечо…
      — Нога и плечо — пустяки, была бы голова цела. Сухая площадка, большая? Уместишься?
      — Впадина в стене… Ой, умер!..
      — Не скули, не умрешь! — снова грозно прикрикнул на него Ашот. — На, возьми эту дубинку. Если орлы прилетят, прислонись к стене и отбивайся. — Он наклонился и сбросил вниз палку.
      — Что мы будем делать? Ведь его заклюют, — застонала Шушик.
      — Да не скулите вы! Что делать? Сложим руки и сядем. Гагик, Асо, отправляйтесь-ка снова за ягодами, а мы с Шушик пойдем за топливом и огнем.
      — Не парень, а огонь! — засмеялся Гагик.
      Но и он понимал, что, если дать Саркису ягоды и топливо, он сможет какое — то время продержаться в той впадине, куда толкнула его судьба.
      Полчаса спустя Гагик с Асо уже нашли кусты шиповника и собирали ягоды, а Ашот спускал с тропинки вниз хворост и кричал Саркису:
      — Эй, онемел ты, что ли?… Подай голос! Куда хворост кидать, отсюда не видно.
      — Влево, влево кидай… ох!.. "
      — Застревает то, что я бросаю, или в пропасть падает?
      — Остается… Ой, умру я… мамочка! — доносились снизу стоны Саркиса.
      Увидев позади елки пропасть, он только теперь понял, каким безнадежным было его положение, и стал еще громче плакать и, умолять:
      — Милые мои, спасите меня, спасите!
      — Не плачь и не хнычь! — разозлился Ашот. — Пере стань вопить, а не то бросим тебя и уйдем — станешь поживой орлов!
      Шушик поглядела на него неодобрительно:
      — Какой ты злой, Ашот!
      — Я не злой. Наоборот, я его подбодрить хочу. Послушай, замолчал ведь? Саркис, втащи ветки во впадину и разведи огонь. На, лови огонь, кидаю. — И Ашот кинул ему пылающими концами вверх несколько дымящихся головешек, принесенных из пещеры. — Хватай скорее. Соедини их концы и дуй, чтобы разгорелись.
      Воцарилось молчание. Через несколько минут Ашот снова крикнул:
      — Эй, Саркис, что ты там делаешь? Вместо ответа снизу поднялась струйка дыма.
      — Раздувает! — засмеялся Ашот. — Видела, как моя угроза помогла? — обратился он к Шушик.
      — Способ хороший, что и говорить, — недовольным голосом отозвалась она.
      С тех пор как Саркис упал в пропасть, он стал казаться ей вовсе неплохим, пожалуй, просто даже приятным парнем.
      Но Ашот тоном старшего продолжал читать свои наставления:
      — В тяжелом положении всегда нужно быть суровым, а порой и жестоким. Самый добрый полководец в минуты боя бывает суров. Вырастешь — поймешь. Как думаешь, Шушик, сколько воробьев надо дать Саркису?
      — Всех! — твердо ответила девочка. Ашот засмеялся:
      — Я знал, что ты так скажешь. Ну, пойди принеси. Да не жарь — пусть сам пожарит.
      — Так можно всех? — воскликнула Шушик и, поняв по выражению лица Ашота, что он согласен, готова была, кажется, поцеловать его. Но, конечно, постеснялась.
      Пока Гагик и Асо бродили в кустах, Шушик принесла несколько воробьев — весь их запас! Хорошо, что хоть «завхоза» не было.
      — Вот все, что осталось, — разочарованно сказала она Ашоту.
      — Почему? Кажется, должно было остаться больше. Ну ладно! — И, подойдя к краю тропы, Ашот крикнул: — Получай свою долю, Саркис!..
      Солнце уже зашло, когда вернулись Гагик и Асо. Их шапки были полны ягод.
      — Высыпать ему все? — простодушно спросил Асо.
      Гагик удержал его руку.
      — Хозяйством ведаю я, — напомнил он. — Лови. Сар — кис, собирай! Ну как, кости твои целы? Да? Слава богу! А то, говорят, во всем Барсовом ущелье ни одного костоправа не найти.
      На дне пропасти сгустился и начал медленно подниматься к вершинам гор туман. Еще немного, и сумрак окутал скалы, заполнил все углубления, трещины, сгладил морщинистое лицо ущелья.
      Ребята оставались на тропинке до поздней ночи. Работали они немного, больше разговаривали с Саркисом — подбадривали его, сбрасывали топливо.
      Ночью сильно похолодало, ребята мерзли, но никто не выразил желания вернуться в пещеру. Казалось, сердца их приросли к этой тропинке, к обрыву над пропастью, откуда к ним поднимался дым, Отсветы пламени от костра Саркиса временами освещали окрестные утесы, склоны скал.
      — Эй, парень, походил бы ты вокруг костра, тень бы хоть твою увидеть. Мы по фигуре твоей долговязой соскучились, — впервые после пережитого ужаса пошутил Гагик.
      И, шутка, видимо, имела успех. Не прошло и нескольких минут, как на скалах вокруг сильнее запрыгали отсветы костра, а вслед за тем гигантский черный призрак возник и закачался на белой поверхности каменных стен Барсова ущелья. Огромные руки поднялись и протянулись к вершинам гор. Словно вдруг возник из ущелья сказочный великан Торк-Анкех и пытается своими длинными, как бревна, руками обломать скалы и кинуть ими во врага.
      — Ай! Ну, вот я и утолил тоску свою! — засмеялся Гагик. — Ну, погуляй, погуляй, Саркис, поглядим на тебя, утешимся.
      Наклонив голову над обрывом, Ашот крикнул:
      — Саркис, как по — твоему, уйти нам или остаться тут на ночь?
      Саркис не отозвался.
      — Видите? Опять только о себе думает, — тихо сказал Ашот товарищам.
      — Ну что же, Саркис? — снова крикнул он.
      — Одного оставите? — послышалось снизу. Голос был жалобный, плаксивый.
      — Не бойся, теперь к тебе никакой зверь не подойдет — ты в неприступной крепости.
      — Мы же близко. Мы часто будем перекликаться с тобой, — вставил Асо.
      — Ну, что же ты скажешь? — допытывался Ашот. — ~ Ребята дрожат от холода, жаль их…
      — Что же я скажу… Сами решайте, — донеслось снизу.
      — Слушай, теперь я скажу. Возьми палку, отгреби огонь поближе к елке и ложись на разогретые камни. Оставайся все время внутри впадины, между ее стеной и костром, — так, чтобы спереди тебя защищал огонь, а сзади — стена. Понял?
      — Понял.
      — Хорошо понял? Когда камни под тобою остынут, снова сгреби на них угли, а сам ложись на место костра. Так тебе все время будет тепло. Ясно?
      — Ох, болит!
      — Ничего, крепись. Ну, спокойной ночи.
      — Спокойной ночи! — послышался тоненький, нежный голосок Шушик.
      И то ли стыдно стало Саркису, то ли потеплело в нем что — то от этого голоса, но больше он не жаловался.
      Ребята осторожно спустились в темноте в ущелье и вернулись в свою пещеру.
      Войдя, Гагик направился прямо к тому углублению, где хранились продукты.
      — Милые мои, померзли, небось, бедняги? Вот я вас сейчас ощиплю и на огоньке согрею. Ой, да где же они, воробьи мои? — воскликнул он.
      Ашот и Шушик стояли на пороге пещеры и тихо смеялись.
      — Ашот, склад обобрали! — в негодовании крикнул Гагик.
      Но тот почему — то не отозвался. Его словно не взволновало это сообщение.
      Шушик подошла к костру и, опустившись на колени, начала разгребать золу. Обнажились тлеющие угольки. Девочка собрала их в кучку и начала раздувать. Асо, сидя рядом, колол и подкладывал щепочки.
      — Не крысы же унесли воробьев! — не унимался Гагик. — Ашот, тут могут быть крысы?
      — Кто знает, — с напускным безразличием пожал плечами Ашот.
      Полный невысказанных сомнений, Гагик съежился у костра.
      — Вот так штука, опять без еды остались! — покачивая головой, пробормотал он.
      Однако тяжелая мысль о еде беспокоила не одного только Гагика…
      Всю ночь, до самого утра, ребята время от времени выходили из пещеры и смотрели на скалу. Костер горел, и от елки уходила вниз, в ущелье, длинная кривая тень.
      — Саркис, как дела, Саркис? — кричали товарищи, и голоса эти наполняли мальчика бодростью.
      Он чувствовал, что они привязывают его к жизни, что он погиб бы безвозвратно, не будь поблизости этих добрых, хороших ребят.

      В эту тринадцатую ночь своего плена наши ребята почти не спали и утром вышли из пещеры в дурном настроении. Да и природа не обещала хорошего дня. Небо было мрачное, затянутое тучами. Есть нечего, топлива нет. Что могли они отнести товарищу, оставшемуся на скале?
      Молча, нехотя начали они вырывать с корнем кусты, ломать обжигающие холодом ветви деревьев. Сил ни у кого не было, а ветви еще и сопротивлялись, словно не хотели сдаваться и боролись за жизнь.
      Понемногу ребята разогрелись, но настроение у них не повышалось.
      Что они должны были делать теперь? Как спасти товарища, попавшего в большую беду?
      Неожиданно запротестовал Гагик.
      — Звеньевой, — обратился он к Ашоту, — ты ведешь нас по неверному пути.
      — Почему?
      — Не знаю почему, знаю только, что по неверному. Так мы все можем погибнуть. Пока снег снова не закрыл тропу, мы только об одном и должны думать — как выбраться отсюда.
      — Но как же Саркис? — не понял Ашот.
      — Саркис? А он о нас много думал? — неожиданно вспыхнул Гагик. Голод и лишения издергали и этого всегда спокойного мальчика. — Пусть потерпит, пока мы попробуем открыть тропу. Тогда и его вызволим.
      Слова Гагика взволновали товарищей. Ведь и в самом деле из — за этой истории все они могли навсегда остаться в ущелье.
      Собрав наломанные ветви, ребята молча поднялись на тропу.
      — Как дела, Саркис? — крикнул сверху Ашот.
      — Все болит… вытащите меня отсюда… Скажу отцу — богато всех одарит.
      Услышав эти слова, ребята нахмурились. Ну поди от дай жизнь за этого парня! Будто кому-нибудь из них нужны подарки Паруйра!
      — Ты о подарках лучше помолчи! — разозлился Ашот. — Не то ни топлива не получишь, ни еды… — И, понизив голос, добавил: — Ишь ведь какой! Вроде своего лавочника — отца, взятки сулит. Фу!
      — Не говорил ли я, что гораздо важнее сейчас про — должать нашу работу? — возмутился Гагик.
      — А ты, Асо, что скажешь? Ты все молчишь, — Что мне сказать, Ашот, не ясно разве?
      Шушик вопросительно подняла на Асо свои большие глаза. Любопытно, что же таится в груди этого скромно го, молчаливого парня?
      — Ясно, конечно, — подтвердил Гагик. — Берите лопаты, будем расчищать путь, а там уже и им займемся.
      — Ты меня не так понял, Гагик, — смущенно возразил Асо. — Мы, курды, или спасаем товарища, или умираем вместе с ним. И откладывать этого нельзя.
      И, словно он совершил какую — то неловкость, с похвалой отозвавшись о своих единоплеменниках, Асо, опустив голову, начал сбрасывать с обрыва ветки, приготовленные для Саркиса.
      Шушик смотрела на пастушка с такой нежностью, что тот все время чувствовал на себе ее теплый взгляд. Вот она смотрит на его щеку, вот он повернулся, и она смотрит на его ухо, на затылок, шею…
      А на Ашота эти слова произвели совсем иное впечатление. Он бросил лопату и, гордо подняв голову, спросил:
      — Ты что же, Асо, думаешь, что мы меньше, чем курды, любим своих товарищей? — С подчеркнутой торжественностью заявил: — Мы не выйдем из Барсова ущелья, пока не освободим нашего товарища. Ясно?
      — Ясно! — хором отозвались ребята.
      — Ну, а теперь к Дубняку.
      Но Гагик вдруг остановился, вытянул шею, поднял кверху нос и понюхал воздух.
      — Чудеса! — пожал он своими узкими плечиками. — Снизу шашлыком тянет! Эй, Саркис, не позабыл ли ты, случаем, в огне свою ногу?
      Саркис не отозвался. Однако запах шашлыка явно доносился с площадки, на которой лежал мальчик, и запах этот становился все явственнее, все нестерпимее для голодных ребят.