Пышная растительность встречается здесь только вдоль русла загадочного потока. Начиная от нижнего края скал, окружающих ущелье, до кустарников на берегу Аракса тянутся три узкие полосы. Средняя, каменистая, серая, — это путь потока, а по его берегам — полосы пыльной желтой травы. Стебли ее, теперь сухие, жалобно посвистывают на холодном декабрьском ветру.
Едва только сходит снег, как к этим желтым полосам устремляются все копытные, а раньше всех — муфлоны.
Пастух Авдал разделил выпасы колхозной фермы на отдельные участки и, соблюдая очередность, перегонял скотину с одного на другой, пока не дошел до целины. Здесь он остановился.
Охотясь с Арамом за козами, Авдал набрел на обильные травы, выросшие на берегах потока, и решил привести колхозные стада сюда.
Овцы паслись, утопая в море рыжей травы, а Авдал сидел в стороне на камне, и свирель его в такт думам мягко звучала в чистом зимнем воздухе.
У курдов есть обычай водить за стадом одного-двух ослов. Ослики возят на себе немудреное походное имущество пастуха и хурджины с едой. А когда где-нибудь на лугах ягнятся овцы, новорожденных кладут в хурджины, и спокойное животное, мягко покачивая ягнят на своей спине, осторожно приносит их на ферму. Иногда осла нагружают собранным в лесу хворостом — незачем животному, привыкшему носить на себе грузы, возвращаться домой пустым.
В один из дней, перед заходом солнца, Авдал попросил своих товарищей, молодых пастухов, набрать в каменистом русле потока сушнику.
Когда пастухи набрали хворосту и начали грузить его на ослов, откуда-то снизу прибежала одна из собак. В зубах у нее было старенькое курдское аба. Собака принесла его прямо Авдалу. Умные глаза ее, казалось, говорили: «Погляди-ка, не нашего ли Асо это аба?»
Сердце пастуха затрепетало. Он вертел в руках грязную, затвердевшую одежду сына, и ему было так больно, что хотелось кричать, всему миру рассказать о. своей потере.
— Где нашел ты ее, Чало-джан, где? — глотая слезы, спрашивал он собаку.
Авдала окружили товарищи. Осмотрев аба, они похолодели: да, это одежда Асо.
— Пойдем, — сказали они собаке. — Пойдем, Чало-джан, покажи, где ты это нашел.
Собака поняла и повела их. Они прошли по следам пронесшегося потока, пересекли дорогу, ведшую из Айгедзора в Ереван, и остановились у изломанного водой куста. Чало глазами показал на него — здесь он нашел куртку.
— А это что такое?
Один из пастухов наклонился и извлек из ила какую-то книжку. Потом нашли и размокшую тетрадку, одним концом торчавшую из грязи.
— Эй, вах, эй, вах, унес ребят поток! — покачал головой потрясенный находками отец.
И, опустившись на край русла, закрыл лицо руками.
После долгих скитаний вернулся в село охотник Арам — вернулся с почерневшим от горя лицом, с болью в сердце. Предчувствуя неладное, он вошел в дом и, увидев исхудавшее, позеленевшее лицо жены, ее побелевшие от горя волосы и запавшие глаза, тяжело опустился на стул.
— Нет нашего Ашота, — с рыданием вымолвила жена.
Глаза ее были сухи — выплакала все слезы. Только худые плечи вздрагивали.
— Скажи так, чтобы я понял, — пробормотал Арам.
— Поток унес… унес ребят…
— Какой поток?
— Адом посланный.
И женщина рассказала о вещах, найденных пастухами.
— Вот все, что осталось от нашего Ашота. — И она притянула грязную тетрадь сына.
С трудом сдерживая себя, Арам, поднялся, пошел на — колхозную конюшню и, оседлав двух лошадей, отправился к Аршаку.
— Сядь, едем, — сказал он.
Аршак вышел ему навстречу с красными, опухшими глазами.
— Куда? — с трудом шевеля губами, спросил он.
За какой- нибудь час этот крупный, сильный человек словно стал меньше, мощные плечи его обвисли.
— Поедем туда. Там посмотрим. — Аршак безропотно сед на лошадь, и они направились в те дурной славы места, с которыми до сих пор у айгедзорцев не было связано ничего, кроме страха и несчастья.
Солнце уже заходило, когда они приехали на место. Привязав лошадей к одному из кустов, Арам и Аршак пошли по руслу вниз. На каждом шагу они останавливались, наклонялись. Вот из-под одного камня выглянул угол книжки. Учебник. Но чей? Как узнать, если книжка была вся в грязи, текст почти неразборчив. Они перелистали ее, нашли несколько уцелевших чистых листов. Книжка была русской. Попался отрывок из какого-то стихотворения Джамбула:
Пой от скорби и горя, Джамбул,
Пой печальней осенних рек…
— Что за книжка, Аршак?
— Постой-ка, Помню, это наш Гагик наизусть заучивал. Книжка для восьмого класса, русская книга. Аи, Гагик-джан, где же ты остался? — запричитал несчастный отец.
Так живо вспомнилось ему всегда веселое лицо сына, полные смеха черные глаза, шутки…
— Идем дальше, Аршак, посмотрим. Может быть, еще что-нибудь найдем.
Вслед за родителями своих товарищей примчались сюда сельские пионеры, колхозники, соседи Арама и Аршака. Они тоже прошли до самой реки Араке и тоже нашли несколько книг и тетрадей. Потом все собрались, сели и пришли к заключению, что ребята, проходя по дороге, внезапно попали в несшийся поток и он увлек их и реку.
— Но куда же они шли этим путем? — недоуменно спросил Аршак. — Ведь они писали, нам другое. Какой же, тут Дальний Восток?
Правда, невдалеке была железнодорожная станция. Может быть, вместо того чтобы сесть на полустанке, поблизости от фермы, дети решили пройти на эту станцию и на пути туда были унесены потоком.
Непонятным было только одно: почему они не убежали от него? Ведь вода всегда несется с гулом, с грохотом. Не могли же они не слышать этого!
Позднее всех явился сюда заведующий складом Паруйр и, как всегда, ни с кем не поздоровавшись, заговорил. Градом посыпались слова.
Удивительный человек этот Паруйр! Совсем не такой тяжеловесный и ленивый, как сын его Саркис. Говорит быстро, размахивая руками, быстро ходит, глаза бегают. И сосредоточиться ни на чем не может ни мыслью, ни взглядом. Разговаривая с кем-нибудь, постоянно подмигивает, словно в тайном сговоре каком-то с собеседником. «Не человек, а ветер», — сказал о нем как-то охотник Арам.
Вот и сейчас, горячась и все время моргая, он говорил:
— Кто знает, может, они устали и сели на траву отдохнуть. Поели, а потом прилегли, уснули. Что сонный, что мертвый — одно и то же. Ну, и говорить больше не о чем. Что есть, то есть.
Хотя Паруйр был явно под хмельком, высказанная им мысль многим показалась правдоподобной. Одно только все еще оставалось неразгаданным, странным: как попала на рога козлу шапка Ашота?
Печаль охватила все село в эти дни. Были отложены все празднества, свадьбы. В погребах стояли полные вином карасы, но ни у кого не было охоты до пирушек.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
О том, как в испытаниях укрепляется сердце человека
Когда ветхая дверь рухнула и в пещеру ворвался пьяный медведь, страшная паника овладела ребятами. Саркис дико вскрикнул и кинулся в дальний угол. Шушик ахнула.
— Огонь! Огонь! — закричал Ашот.
Асо бросил топор, который был у него в руках и, схватив из костра охапку горящих веток, кинул ею в медведя.
Медведь с ревом выбежал и, присев невдалеке в кустах, начал облизывать обожженную лапу. Он недовольно ворчал, возмущаясь, по-видимому, тем, что гостеприимная пещера сегодня встретила его так недружелюбно. Ашот, Асо и Гагик, вооружившись пылающими головнями, стояли входа и смотрели на мишку. Им казалось, что сейчас он уже не такой страшный. А Гагик, неожиданно осмелев, бросил в непрошенного гостя дымящую головешку.
— На, ешь! — крикнул он. — Шашлычка захотел?
Головешка упала в снег, зашипела и выпустила под самым носом у медведя клуб дыма. Мишка подскочил и пустился наутек.
— О, да он порядочный трус! И такого-то трусишку вы боялись? — обратился Гагик к Ашоту.
Он так обрадовался своему открытию, что его одолела неуемная охота шутить и смеяться. Это был переломный момент в жизни Гагика — момент, когда детская боязливость начинает уступать смелости, зарождающейся в груди мужающего юноши. И он с радостью чувствовал это.
— Поглядите-ка, я сейчас спалю его шубу! — все больше храбрился парень и, схватив пылающую смолистую ветку ели, кинулся вслед за медведем. — Я и один с ним управлюсь! Вы зачем за мной идете? — крикнул он, хотя товарищи и не думали никуда идти.
Но они поняли своего «отважного» друга (не сразу же человек становится смелым!) и присоединились к нему.
А пьяный медведь тем временем, ломая кусты, в полной растерянности убегал. Он был в таком смятении, что, впопыхах одолевая каменное заграждение, споткнулся и кувырком полетел вниз.
До слез смеялась Шушик, стоя в дверях пещеры, смеялись и мальчики. Послав по адресу медведя несколько нелестных замечаний и угроз, они вернулись в пещеру. Под «баррикадой» лежало пугало. По-видимому, медведь сбросил его, поняв обман, или же сшиб, приняв за человека, кто знает.
— Ну, оно нам больше и не нужно, отнесем в пещеру.
— Нет, Ашот, поставим на место, — возразил Гагик. — По-моему, барс глупее мишки, он не поймет, что это чучело.
И, поднявшись на «баррикаду», он снова укрепил на ней пугало.
Когда все снова собрались в пещере, на Гагика смотрели с таким любопытством, точно впервые видели его. Его худенькое лицо разрумянилось, глаза горели, как угли.
— Венок готов, моя дорогая? — обратился он к Шушик.
— Готов, сейчас принесу.
И она принесла из глубины пещеры ветку вечнозеленой хвои, согнула ее, соединив концы, и торжественно возложила на голову Гагика, а на грудь ему, смеясь, прикрепила сухой, отливавший золотом лист.
— Это тебе медаль «Победителя медведей».
— Ну, шутить не время! — сказал Ашот. — Надо разложить костры у входа в пещеру и ниже, у лестницы, не то медведь от нас не отвяжется. Ведь он чувствует запах мяса.
Ребята живо принялись за работу. Они разожгли костры даже на «баррикадах». Глядя на эти костры, Ашот снова дал волю своему воображению.
«Вот и крепость, — думал он. — Вот из ее башен поднимаются к небу языки пламени, и бдительные стражи стоят на ее стенах».
Яркая фантазия переносила мальчика в иные миры.
Медведь глядел на ленты дыма и то и дело закрывал свои маленькие глазки.
— Вы только поглядите: он совсем как наша Шушик носом клюет! — засмеялся Гагик.
И верно: голова мишки качалась.
В это время где-то в горах вдруг прозвучал выстрел, и эхо его прокатилось по Барсову ущелью. Ашот тяжело задышал, побледнел. Неужели отец? Охотится или ищет их?
В напряженном молчании прошло несколько минут, но выстрел не повторился. Тогда все ребята хором начали кричать:
— Здесь мы, здесь!
Эхо подхватило их крики, умножило и разнесло среди скал.
Снова затаив дыхание, ребята чутко прислушивались. Ответа не было.
Солнце зашло за Большой Арарат и зажгло за ним огни. Их отсветы заиграли в тучах, скопившихся на горизонте. Стало холодно, но ребята продолжали стоять на южной «баррикаде», подбрасывая в костер хворост. Им так хотелось верить в то, что безвестный охотник увидит длинные языки пламени их костра и попытается сойти в ущелье.
Ночь прошла неспокойно. Дневных впечатлений было так много и они были так сильны, что обитатели пещеры не смогли по-настоящему уснуть. Саркис иногда, кричал во сне и, разбуженный своим же криком, в панике вскакивал. Шушик, закрывая глаза, все время видела движущиеся огни, а Ашот и во сне продолжал звать: «Кто ты, кто? Здесь мы, здесь!»
Один только Асо, подложив руки под голову, спал здоровым, крепким сном.
Ночью Ашот раза два выглядывал из пещеры. Было темно. Костры погасли. Все вокруг было удивительно спокойно. Ни звука, ни шороха. «Где-то сейчас наши враги — звери, и что они готовят нам?» — думал он и нетерпеливо ждал рассвета. Ах, как долга декабрьская ночь!
Утром, сытно поев, ребята сидели вокруг костра. Все _были задумчивы. Вчера вечером их очень развлек пьяный медведь, но не всегда же он будет в таком состоянии — протрезвеет! И если вскоре снова проголодается… Да и барс! Ведь никакой уверенности в том, что он попадет в капкан, не было и не могло быть!
— Ашот, капкан твой уже прихватил барса за хвост — слышишь, на помощь зовет, — подмигнув Шушик, сказал Гагик.
— Ну тебя с твоими шутками! Ладно, сейчас пойдем поглядим. Помоги-ка мне лучше топор наточить.
— Если ты собираешься отрубить им голову барсу, помогу.
Но не успел Гагик договорить, как из ущелья донесся страшный рев. Ребятам показалось, что дрогнула их пещера.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
О том, как возникла ссора между теми, кто избегает не только ссор, но и встреч
Жадный барс собрался позавтракать раньше времени, еще не вполне переварив съеденное вчера огромное количество мяса.
Когда он вышел из своего временного логова, солнце, восходя, уже позолотило снежные вершины Арарата. Рослый и тяжелый барс шел легко и мягко. Первые лучи солнца играли на гладкой, блестящей оранжевой шкуре, по которой были густо рассыпаны глянцевито-черные пятна. Пятна придавали зверю особую красоту и в то же время делали его невидимым на фоне таких же пестрых горных склонов. Стройное и гибкое тело передвигалось так легко и быстро, словно это был какой-то, сказочный огненный дракон, скользящий меж камней.
Вытянув тонкий и длинный хвост и мягко мурлыча, барс вышел на выступ горы и посмотрел вниз, где вчера утром завтракал. Там ли остатки его охотничьей добычи, целы ли они?
Но от козла остались одни только косточки. Увидев это, хищник разъярился, гневно ударил хвостом о землю и взревел громко и гневно: «Уахх, уахх, уахх!..»
Лениво, нехотя, он подошел к полузакрытым снегом объедкам мяса и костям, но едва протянул к ним лапу, как из-под снега выскочила какая-то железка. Громко лязгнув, она так впилась острыми когтями в лапу барса, так зажала ее, что зверь взвыл от боли. Стараясь освободиться, он дернул лапу, но боль только усилилась, тиски сжимались.
Барс пришел в ярость. Со всей силой ударив железкой о камень, он сломал ее и, освободившись, налитыми кровью глазами посмотрел вокруг, словно разыскивая своего врага.
А внизу безмятежно спал все еще хмельной и потому совершенно беззаботный медведь.
Так вот он!
Барс приник к скале и сжался в комок, уподобясь стальной готовой развернуться пружине.
Бедный мишка! Сквозь туман, стоявший в его голове, он услышал зловещий рев врага, поглядел на барса мутными глазами и, будь у него руки, вероятно, махнул бы ими — чего, мол, ты вяжешься? Бездумно отвернувшись, медведь снова задремал и вдруг почувствовал, как что-то тяжелое навалилось ему на спину, а острые когти вонзились в шею, в бока…
От неожиданности и боли медведь взревел, и это был тот самый рев, который всполошил ребят, заставил их в панике выбежать из пещеры.
Сейчас на их глазах разыгрывалась ужасная схватка между двумя дикими зверями, один из которых был одарен большой силой, а другой — большой ловкостью.
Бешено кружась на месте, мишка пытался сбросить со своей спины и в клочки разорвать «наездника». Но — тщетно. Барс обладал вековым опытом своих предков, их мстительностью, злобностью, кровожадностью… Клыками и передними лапами он вцепился в загривок противника, а острыми, как ножи, ногтями задних лап разрывал ему бока.
Ревя от боли, медведь с барсом на спине ринулся к нижнему краю скал, окружающих ущелье, но, добежав, остановился: скалы обрывались в пропасть.
Он вернулся назад, перекувыркнулся в снегу, покрывавшем Виноградный сад, и наконец подмял барса под себя.
Тогда злобный враг изменил свою тактику и прибег к более страшным средствам. Обхватив медведя снизу, он клыками вонзился в его морду, а когтями в шею и снова пустил в ход острые «ланцеты» своих задних лап. Ими он мгновенно вспорол мишке брюхо, в лоскуты изорвал шкуру.
Шатаясь, заковылял медведь к выходу из ущелья, но, не пройдя и нескольких шагов, покачнулся и упал.
Барс не преследовал его. Тоже, видимо, пострадавший в борьбе, он, припадая, побрел к подножиям скал на правой стороне ущелья, нашел и с жадностью стал лакать скопившуюся в ямке воду. Затем, зализав раны, он, волоча задние ноги, уполз и скрылся среди камней.
Ребята не осмелились пойти по следам зверя. Потрясенные кровавой схваткой, они не пошли смотреть и на медведя, и в течение нескольких минут наблюдали за темневшей вдали на снегу тушей. Их сердца бились беспокойно. То, что сейчас произошло, было таким неожиданным и ужасным, что дети просто оцепенели.
Но в то же время оно было и радостным для них, это событие. Еще вчера утром они выискивали в кустах горстку ягод, чтобы хоть немного утолить голод, а сегодня перед ними лежит животное величиной чуть не с бычка…
Вот так счастье! Не менее важно и то, что одного из их ужасных врагов теперь вовсе нет! Другой же в самом жалком виде исчез в своем логове. Кто знает, как скоро он снова выйдет наружу!
Ведь в лапах у медведя и барсу не слишком-то было сладко.
Ребята были бесконечно рады и мысленно благодарили отшельника за подарок. Ведь если капкан и не сыграл своей прямой роли, то все же именно он привел барса в состояние безрассудной ярости. В «здравом уме» он никогда не бросился бы на медведя, постарался бы избежать встречи с ним.
В общем, капкан сильно удружил ребятам, и они оказались сейчас перед заманчивой и богатой перспективой — овладеть жирной, крупной тушей павшего в бою медведя.
Не произнося ни слова, а только обмениваясь знаками, мальчики взяли топор, копья, головешки и, словно заговорщики, осторожно двинулись к убитому животному. Топором и ножом Ашот и Асо отделили от туши лопатки и бедра. Мальчики были в испарине, тяжело дышали и все время с опаской поглядывали в ту сторону, куда ушел барс.
Они спешили так, как могут спешить только воры, забравшиеся в чужой дом. У них не было времени даже на то, чтобы освежевать животное. Поэтому, взвалив себе на спины большие куски мяса, мальчики поспешили к своему жилью. Когда они были у южной «баррикады», Ашот толкнул ее ногой и разрушил. Страж-пугало, стоявший на верхушке каменной груды, свалился на землю. Теперь-то он не был нужен!
Задыхаясь, ворвались мальчики в пещеру, скинули с плеч свой дорогой груз и только тогда улыбнулись друг; другу. Затем «заговорщики» в том же молчаливом согласии снова вышли, из пещеры, однако в коридоре Ашот остановился, прислушался и подал знак возвращаться.
— Остальное придется пока оставить, — почему-то шепотом сказал он.
— Почему? Голову свою оставлю там, мяса не оставлю, — взъерепенился Гагик. — Сами же будете требовать от меня каждый день мяса!
Но Ашот считал, что медвежья туша должна оставаться на месте до тех пор, пока не будет выяснено, что же сталось с барсом, жив он или нет? Если жив, то, проголодавшись, он придет за своей жертвой. Конечно же, установить это важнее всего! Этот вопрос был для них вопросом жизни в смерти.
— Пока мы будем ждать барса, орлы все сожрут, — продолжал протестовать Гагик.
— Днем мы будем их отгонять, а вечером они и сами улетят. Зато барс, если жив, ночью обязательно придет.
Гагик с недовольным видом пошел в угол пещеры и принес оттуда корзину собственного производства. Уложив в нее огромное бедро медведя, он, охая, отнес корзину назад и водрузил ее на горку дров.
— Это мясной склад, несите все мясо сюда, — объявил он холодно.
По- видимому, все мысли мальчика были с остававшейся «на дворе» медвежатиной.
На всякий случай ребята переместили своих «стражей» к останкам бедного мишки — пусть охраняют! И, надо сказать, пугала выполняли свою миссию с честью: орлы не осмеливались даже близко подлетать. В охране «пещерной крепости» эти «стражи» такой роли не сыграли.
— Вечером, когда орлы улетят, ты отнесешь эти чучела домой, — сказал Ашот пастушку. — Если барс еще жив, оставлять их около медвежатины нельзя, потому что он не рискнет приблизиться к человеку.
Затем мальчики принялись за починку двери, сломанной медведем, а Асо должен был уйти в Овчарню.
— Ты опять вдохновился и забыл об опасности! — возмутилась Шушик легкомыслием Ашота. — Когда мы все вместе — куда ни шло, но как же ты посылаешь Асо одного?
Пастушок, смутившись, потянулся к голове, чтобы натянуть колпак на глаза, но его там не оказалось.
Ребята дружно засмеялись. Улыбнулась и Шушик. Ей всегда нравилось смущение, в которое приводила пастушка ее забота о нем.
— Не думаешь ли ты, что я посылаю Асо в пасть барсу? — спросил Ашот. — .Барса, скорее всего, нет, не бойся. А если он и жив, то подняться к Овчарне не сможет. Но я-то считаю; что он погиб. Я еще тогда понял, что ему пришел конец. Спросите — почему, по каким признакам? А ну, подумайте сами.
— Ну скажи. Быть может, именно это твое сообщение и окажется наконец полезным! — насмешливо заметил Гагик.
— А другие, выходит, были бесполезны? — рассердился Ашот. — Впрочем, что с тобой говорить! Дело вот в чем. Барс был голоден, когда напал на медведя, но вы заметили, что он ничего не съел? Значит, не до еды ему было. Это одно. А потом барс сразу к воде пошел: так всегда делают тяжело раненные звери. И третье: когда он шел, то качался, а голова его была опушена. Он вовсе не был похож на победителя… Четвертое: напившись воды, он не вернулся на верхние скалы, в свое логово. Дикие звери всегда ищут убежища вверху, над ущельями и долинами, откуда можно незаметно следить за врагом и будущей жертвой. Все это отец мне показывал и объяснял. Вот и барс. Когда я увидел, что он, напившись, не поднялся наверх, то сразу сказал себе: не выживет. Ведь каждый охотник знает, что раненое животное уходит вниз, потому что у него нет силы подняться на гору. Согласны?
— Ничего, кое-что умное есть, — снова съязвил Гагик.
— Ну, а раз вы согласны, займемся делами. Оставайся, Асо, раз Шушик… — Ашот посмотрел на девочку, улыбнулся и не договорил.
То ли потому, что не стало медведя, то ли благодаря успокоительным заверениям Ашота, но напряжение несколько разрядилось, и в пещере снова наступили «мирные времена».
Но как долго могли они продолжаться и что ждало ребят в дальнейшем, этого, конечно, никто не знал.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
О том, что после бурных событий могут наступить времена скучные, полные мелких забот
Наступившее спокойствие было, казалось, не по вкусу Ашоту. События последних дней с их волнующими происшествиями так взбудоражили воображение мальчика, так потрясли все его существо, что он только бредил желанием совершать необычайно важные поступки.
Ашот вообще был уверен, что он создан для борьбы, а не для спокойной, монотонной жизни. Действительно, что за интерес, отложив оружие, таскать глину для посуды, месить ее, «как баба». Нет, прошли, видно, рыцарские времена. А до чего же было хорошо, когда медведь и барс кувыркались в снегу и ущелье гремело от их рева!
Блаженные дни. Кровь кипит от таких зрелищ, и человек невольно проникается героическим духом.
Единственное, что еще интересовало Ашота сейчас, — был барс. Что же все-таки с ним? Жив или подох? Если и осталось что-то, о чем еще можно помечтать, так это именно барс! Вот найти бы его, раненого, и — одним ударом… Да хоть бы, на худой конец, и мертвого найти. Снять бы с него шкуру и, подняв ее на копье, прийти в село. Плохо ли? Все село на такую тамашу,
весь народ соберется. А сейчас? Починил дверь — иди ищи глину, чтобы сделать кувшин для воды.
Впрочем, глина пригодилась и для другого, более неотложного дела.
Как ни удобна была пещера, которую избрал. для себя отшельник, а дым костра все же сгущался под ее сводами, и, чтобы он не ел глаза, ребятам приходилось все время сидеть или лежать.
Шушик не раз уже говорила о необходимости сложить печь, но что делать — руки не доходили. А сейчас, сидя у костра, девочка нетерпеливо переворачивала с боку на бок кирпичи, от которых поднимался едва заметный пар.
Терпение Шушик окончательно иссякло, и она потребовала, чтобы глину не употребляли ни на какую посуду, ни для какой другой цели, а немедленно приступили бы к сооружению печки.
— Кирпичи уже высохли, чего вы ждете? — торопила она товарищей.
Печку решили поставить недалеко от выхода, но какой она должна быть, никто из ребят не знал.
— Давайте сложим в три стенки, а спереди пусть будет открыто, — предложил Ашот.
— Почему в три? Довольно и двух. Третьей будет стена пещеры — вроде бухары.
Предложение, которое внесла Шушик, показалось наиболее разумным, но никто не знал, прикрыть ли бухару сверху или сделать трубу для вывода.
— Ладно, вы пока ставьте стенки, а я скоро вернусь, — сказал Асо и вышел.
Он давно заметил поблизости тонкую, но довольно большую каменную плиту и теперь, кряхтя, притащил ее в пещеру.
— Замечательно! — воскликнул Ашот. — Это «крыша» нашей печки.
Не прошло и часа, как стенки бухары были сложены, каждая почти в метр высотой. Получилось действительно нечто вроде камина.
— Теперь осталось самое трудное, — сказал Гагик, — но это предоставьте мне.
Самым трудным были, конечно, трубы. Никто из ребят не знал, как их сделать. А в голове у Гагика бродила какая-то очередная идея.
Гагик обмазал глиной стенки бухары, а над нею построил что-то вроде неуклюжей трубы. Внизу она была широкой, как сама плита, а кверху сужалась. В общем, это была большая глиняная воронка, поставленная раструбом вниз. Она-то и должна была собирать весь дым и «провожать» его в предполагаемый дымоход.
— Ну, теперь мы будем делать трубы по полметра каждая, — объявил Гагик. — Что вас смущает? Вспомните, как колхоз отвел воду из горного родника, в село. Глиняные трубы проложил. И мы сделаем так же. Один конец — широкий, другой — поуже, и соединим одну с другой. Потом сделаем колено и выведем трубу из пещеры через отверстие над дверью. Ясно?
Все утро ребята провели за изготовлением труб, и, хотя Гагик славился своим гончарным мастерством, лучшие трубы сделала Шушик. Все выходило у нее складно, ловко, не как у ребят. Их трубы были неровные, хотя в дело, конечно, годились.
До обжига готовые трубы необходимо было высушить.
Сложив их у огня, ребята уселись отдохнуть, очень довольные собой. Хорошо! Теперь у них будет печка!
Воспользовавшись свободной минутой, Ашот стал подсчитывать сделанные им запасы мяса — хватит ли его до весны;
— Не твое это дело, — перебил его Гагик и начал считать сам. — В день на человека шестьсот граммов, на всех — три килограмма. Значит, на месяц надо девяносто килограммов, на два — сто восемьдесят. В медведе вряд ли столько будет. Да, надо еще кило двадцать козлятины посчитать — еще одна неделя. Какой сегодня день? Тринадцатое декабря, кажется? Значит, до Чернухи очередь дойдет только к восемнадцатому февраля.
— Нет, так не годится, — запротестовал Асо. — Нельзя столько мяса съедать.
Он мечтал, чтобы Чернуху не трогали, но не решался прямо сказать об этом.
— Почему, братец? — вскинулся Гагик. — Эскимосы едят в день по пять кило жира, а мы по кило мяса не съедим? Нет уж… Если ты приведешь свою многоуважаемую неприкосновенную Чернуху, мы вполне дотянем до весны.
Да, Асо с радостью пойдет за Чернухой, только вовсе не за тем, о чем думает Гагик. Асо пойдет для того, чтобы хоть денек провести со своими любимыми животными.
И, получив согласие, пастушок отправился в Овчарню.
У родника свежих следов овец не было. Ясно, что одичалые животные не осмеливались перескочить через костер и сегодня вовсе не ходили к воде.
Но Асо это не беспокоило. Он решил именно водой и заманить Чернуху с ее потомством.
Вернувшись в пещеру, мальчик взял глиняный горшок, с водой и поднялся по крутому склону к Овчарне.
На тропинке под золой все еще тлели угольки. Асо собрал их горкой и раздул огонь. Над камнями поднялся дым.
Вынув из- за пояса свирель, пастушок присел и, не отрывая глаз от входа в «овечий хлев», заиграл знакомые Чернухе мелодии. Вскоре ее голова высунулась из черного зева пещеры, а вслед за нею показались и изогнутые рога. Наконец все овцы вышли на тропинку.
Асо поднялся, тихонько пошел им навстречу и, не доходя, поставил горшок с водой на лежавший Посреди тропинки плоский камень.
Барашек и овечка испугались и, скрывшись за выступом скалы, с тревогой поглядывали оттуда на Асо. А Чернуха застыла…
Асо вернулся к костру и снова взял в руки послушную свирель.
Крутые завитки дыма, поднимавшегося от костра, и мягкие звуки пастушьей свирели с неотразимой силой притягивали овцу. Она словно окаменела, услышав звуки, какими овец сзывают на водопой. Затем по телу пробежала легкая дрожь — вероятно, вспомнилось, как вместе с огромным стадом спускалась она по горе вниз к ручью, сладко журчащему в ущелье.
«Ах, как хотелось ей пить! А свирель звала, звала… И под заманчивые звуки овца медленно, робко приближалась к воде.
Дойдя до горшка, Чернуха осторожно протянула к нему губы, но, точно испугавшись чего-то, отпрянула. Потом снова подошла и, убедившись, что ничто ей не грозит, прильнула к прохладной, прозрачной воде.
Жадно, досыта напившись, она обернулась и заблеяла — должно быть, звала детей. Впрочем, незачем было звать их. Старший уже сам подходил к матери, боязливо оглядываясь, каждое, мгновение готовый к бегству. Однако в последний момент он струсил. А маленькая овечка так и оставалась в своем укрытии.
Асо встал и начал медленно подходить к Чернухе, протянув вперед руку. «Прру, прру, прру», — издавал он губами звук, знакомый домашним овцам. Звук этот говорил о том, что в ладони пастуха есть соль — любимое овечье лакомство. Но соль не соблазняла Чернуху. Она каждый день получала ее вместе с родниковой водой и с течением времени утратила рефлексы, связанные с солью у всех травоядных.
Целый день просидел Асо у костра. Целый день пела его свирель, пел и сам Асо, говорил сам с собою. Так, постепенно, он приучил животных к своему присутствию, голосу, укрепил в них веру в безопасность. Они убедились в мирных побуждениях этого двуногого существа, в том, что от него им не будет никакого вреда.
