Только тогда, когда ребята насытились, они до конца осознали значение своей находки. По всему было видно, что виноград этот одичавший, но не дикий, — такой в течение тысячелетий выращивали обитатели Араратской долины.
      Вот, например, «карм ир кахан и» («красный висячий»). Его кисти, гирляндами висящие в погребах у колхозников, до самой весны остаются свежими, словно их только что сорвали, и в день Первого мая украшают пышный праздничный стол. Или «воске ат» («золотая ягода»). Скромный по виду, виноград этот на одну треть состоит из сахара. Десертные вина из него получаются крепкие-крепкие и совсем не требуют спирта. А «изапы-тук» — «сосцы козы» так прозрачен, что насквозь видны все зерна и жилки ягоды.
      — Ты только погляди, Ашот, какие длинные и тонкие виноградины. В городе этот сорт называется, кажется, «дамские пальчики», так? Даже есть жалко! — говорил Гагик, рассматривая на свет красивую ягоду, золотом отливавшую в лучах солнца. — Как обидно, что этот славный зайчонок не мог оценить, с каким благородным сортом имеет дело.
      — Ну, вы поговорите о сортах, а я пойду, — сказал Асо и, нанизав на ветку несколько кистей, поспешил в пещеру.
      — Погоди, Асо! Ты, кажется, от радости забыл об опасности? — остановил его Ашот. — А ну, разожги тут, на сухом местечке, огонь. Огонь всегда должен быть с нами, понял?
      Пастушок приложил руку к правому глазу и начал раздувать огонь. Потом, взяв головешку, он тихо удалился. «Ло, ло, ло», — доносилась до ребят его песня. Пел ли он ее от радости или хотел спугнуть ею барса? Скорее всего, мальчик просто подбадривал себя песней.
      Он шел, а дым от факела лентами расплывался над его головой. А Ашот с Гагиком продолжали беседу о происхождении таинственного сада.
      — Удивительный виноградник, — задумчиво произнес Ашот. — Словно кто-то нарочно разбил его тут. — По лицу мальчика было видно, что мысль его уже настойчиво работает над этой загадкой. — Ведь отсюда и урожая-то не вынесешь, — сказал он и посмотрел на Гагика.
      — Ясно, не вынесешь! Хозяин сада сидел тут, дожидался урожая, потом съедал его и к зиме, разжирев, как медведь, шел, переваливаясь с боку на бок, в село, — предположил Гагик.
      Ашот не отозвался на шутку. «Нет, здесь кроется что-то более серьезное», — подумал он.
      — Погоди, Ашот! — вдруг воскликнул Гагик, звонко стукнув себя по лбу ладонью. — Я расскажу тебе, с какой целью был разбит этот сад. Словами деда Асатура из села Личк расскажу. Будь он сейчас тут, обязательно сказал бы: «Ребята мои милые, раз уж есть на свете смерть, человек о ней забывать не должен и должен трудиться так, чтобы и после его смерти люди пользовались плодами его трудов. Поглядите-ка, — сказал бы старик, — кто знает, когда умер человек, насадивший здесь сад, а ведь дело его живет! И охотник, заблудившийся в горах, утоляет голод и жажду плодами этого сада, и дикие животные поедают виноград, благодаря на своем зверином языке того, кто вырастил его в этом пустынном месте». Hу? Понял теперь? — в упор спросил Гагик.
      Но эта патетическая и мудрая речь не произвела на Ашота никакого впечатления. Он был так поглощен своими думами, что, казалось, вообще ничего не слышал.
      — Нет, это, вероятно, случайность, — проговорил он, отвечая на какие-то свои мысли. — Человек не мог тут трудиться.
      — Почему не мог? Что же, по-твоему, сорт «красный висячий» зайцы тут получили… путем отбора? Ох, посмотри-ка лучше сюда, Ашот! Ведь здесь была канава! Значит, сад поливали!
      И верно, на склоне сохранились едва заметные следы канавы.
      — Посмотри, — продолжал свои «открытия» Гагик. — На этих черенках явные следы пилы: так омолаживают лозу. Нет, что ни говори, а это дело рук человека!
      След старой канавы тянулся от ивы почти до самого сада, раскинувшегося на маленькой, занесенной снегом площадке земли. Там, где росли тростники, ива и карагач, судя по всему, когда-то был водоем. С течением времени он затянулся илом.
      — Ясно! — пришел к заключению Ашот, внимательно осмотрев это место. — Помнишь, Гагик, ведь поток как раз здесь промчался. Значит, тут и было хранилище. Когда вода вырывалась из пещеры, человек запасал ее для сада и потом постепенно расходовал. Так? Но кто же это был? Как попал сюда этот садовник и почему обосновался в этом глухом углу? Мы должны найти его жилище, оно где-то тут!
      — К сожалению, садовник забыл оставить нам свой адрес.
      — Нет, оставил! — решительно перебил Ашот. — Он ведь каждый день приходил сюда, в свой сад. Согласен? Значит, должна быть протоптана и тропинка, ведущая в его жилище. Может, от нее хоть какой-то след остался?
      — В самом деле, — задумчиво произнес Гагик. — Давай-ка осмотрим площадку со всех сторон.
      Мальчики взяли из костра по дымящемуся полену и, внимательно исследовав границы сада, действительно нашли следы какой-то тропинки. Она вела к скалам, замыкавшим Барсово ущелье с запада.
      Было очевидно, что когда-то, очень-очень давно, человек, а может и не один человек, ходил по этой тропе.
      Ребята в нерешительности остановились. Идти вперед или вернуться в Виноградный сад?
      — Э, да какое нам дело, кто он был и где жил? — махнув рукой, сказал Гагик.
      Однако Ашоту тайна загадочного сада не давала по коя. Он не сомневался в том, что найденная ими дорожка приведет к жилищу владельца сада. А может, и сам он еще жив?
      Мальчик был очень возбужден.
      — Послушай? — обратился он к Гагику, — согласен ли ты хоть с тем, что владелец сада должен был где-то жить?
      — Еще бы! У него, наверное, была квартира с окном и дверью, а может, и с тониром, в котором Шушик будет печь тебе лаваш.
      — Э, да что с тобой говорить! — разозлился Ашот. — Хотим мы этого или не хотим, а найти эту квартиру должны.
      И Ашот обстоятельно объяснил, как важна может быть для них такая находка. Ведь вход в пещеру, где они живут, всегда открыт, и ночью, когда все спят, зверь свободно может в нее войти. Это может случиться и днем, когда в пещере одни больные. Войдет и разорвет кого-нибудь. А тот человек, быть может, жил в пещере с дверью. И у него, конечно, были какие-нибудь хозяйственные принадлежности — пила, например. Об этом говорят хотя бы спиленные черенки. Если он жил тут и зимой, в его уголке должно быть тепло. Кроме того, могли сохраниться какие-нибудь запасы съестного.
      Тут Гагик, до сих пор слушавший Ашота безо всякого интереса, заметно оживился:
      — Можешь не продолжать, Ашот, я во всем с тобой согласен, идем!
      Дорожка, по которой шли товарищи, иногда терялась среди каменных осыпей и кустов терна, но ни камни, ни кусты не сбивали их. Они твердо знали, что тропинка не может оборваться, снова находили ее и молча, с затаенным в сердце страхом продвигались вперед. Когда они почти вплотную подошли к скалам, Гагик наклонился и, подняв что-то с земли, показал Ашоту.
      Это был остаток шерстяного носка с заплатой.
      — Человек этот теперь стал, должно быть лешим, — со страхом прошептал мальчик, и вид у него был такой серьезный, что Ашот едва не рассмеялся.
      — Какой еще леший? — сказал он преувеличенно бодрым тоном, желая подчеркнуть собственное бесстрашие.
      — Дед говорил, что если человеку перевалит за сто пятьдесят, он становится лешим. Борода у него отрастает да лодыжек, путается в ногах. Меняется он так, что не узнаешь. Оборотень… По ночам спускается с гор и детей в селе ворует. Несколько лет назад из нашего села ребенок пропал, помнишь?
      — Его гиена утащила, это же выяснилось! — сказал Ашот. — Гиену охотники убили.
      Пусть даже гиена… Но страх в сердце Гагика с минуту на минуту нарастал. Всеми силами стараясь не обнаружить этого, он шел, задрав голову, готовый к бою, и вид у него был почти высокомерный. Он решился даже уличить в трусости Ашота и, когда тот съязвил что-то насчет его бесстрашного вида, участливо спросил:
      — А ты что-то побледнел. — Но тут же смутился и, почувствовав, что покраснел, нагнулся. — Проклятый башмак! — пробормотал он. — Иди, иди, я сейчас…
      А сам подумал: «Посмотрим, сколько шагов отважится он без меня сделать?»
      — Кто побледнел? Я? — гордо переспросил Ашот и решительно зашатал вперед.
      Однако, как он ни бодрился, как ни старался казаться бесстрашным, но и у него сердце ушло в пятки. Мальчики стояли сейчас у рыжей скалы, на одном из выступов которой они увидели каменные ступеньки.
      Эти ступеньки вели куда-то вверх и бесспорно были выложены рукой человека.

      — Ну, больные, набили животы виноградом? — весело спросил, вернувшись в пещеру, Ашот.
      Но он только старался казаться веселым. Мысли его неотвязно возвращались к вопросу: куда ведут каменные ступени?
      Подняться по ним ребята не осмелились и решили вернуться и спокойно обсудить, что делать дальше.
      — Да, живот мой распух, а опухоль опала, — впервые за все время пошутил Саркис.
      А Шушик улыбалась счастливой улыбкой существа, вновь возвращающегося к жизни. Ей стало много лучше.
      — Каждый из вас по двадцать порошков глюкозы принял, еще бы не опасть опухоли! — высказал свое мнение Гагик Шушик прислушивалась к шутливым разговорам, но чувствовала, что оба товарища чем-то озабочены.
      — Что случилось? И почему вы не принесли с собой винограда? — спросила она, подозрительно поглядывая на мальчиков.
      — Ничего не случилось. Асо, где наше тяжелое оружие? Перед пещерой? И его возьмем. — И, словно оправдываясь, Ашот добавил: — Надо быть осторожным. Осторожность- это не трусость.
      — Что случилось? Куда вы идете? — совсем обеспокоилась Шушик. В ее голубых глазах вспыхнула тревога.
      — Ничего особенного. Идем лешего убивать, — беззаботно ответил Гагик. — На охоту идем, не беспокойся.
      Оставив девочку с Саркисом в тревожном состоянии, Ашот, Гагик и Асо вскоре вышли из пещеры. Они взяли свое первобытное оружие, копья, каменный топор и стали спускаться.
      Неожиданно Ашот остановился:
      — Посмотрите-ка! — показал он на противоположную скалу. Из-за верхушки ее высовывалась голова, вооруженная двумя огромными рогами: дикий козел осторожно следил за движениями людей.
      Это было спасение, и бурная волна радости поднялась в сердцах ребят.
      — Дорогой ты наш! Ну, пожертвуй же скорее во имя нас своей жизнью! — воскликнул Гагик.
      — Будь спокоен, сейчас и без наших просьб зверь уже завтракает одним из них. Вот это хорошо вышло! — воскликнул Ашот, но тут же предупредил товарищей: — Как бы там ни было, но надо быть осторожными. Кто знает…
      — Да, Ашот! Вдруг леший и впрямь там живет. Гагик, конечно, не верил в легенду о лешем, но какой-то безотчетный страх все же мучил его.
      — Ну, Ашот, пока с нами нет Шушик, сознайся, что и ты боишься… Не очень, но немножко, вот столечко, с мой ноготь, — приставал он к товарищу.
      — Конечно, боюсь. Ведь я же отвечаю за вашу жизнь.
      — Как член совета отряда? — съязвил Гагик, и в черных глазах его было столько лукавства, а шутка оказалась такой острой, что Ашоту осталось лишь сделать вид, будто все это — просто дружеская болтовня, не более.
      — Не болтай, а не то… — сказал он и, взяв Гагика за шиворот, повалил его на покрытую мягкими палыми листьями землю и придавил коленом.
      — Не боишься! Ничего ты не боишься! — пыхтел Гагик. — Ты у нас отважнее самого Давида Сасунского! Пусти!
      Но как только Ашот отпустил его, Гагик ловко Подставил ему ножку, и тот грузно повалился на землю. Прежде чем Ашот пришел в себя, Гагик уже сидел на нем верхом.
      Началась борьба. Она шла с переменным успехом. Тяжело дыша, оба катались по земле, и то один прижимал к ней противника, то другой. По-видимому, та «глюкоза», о которой говорил Гагик, уже дала результаты и сладкий плодовый сахар прибавил ребятам сил. Им захотелось играть, возиться, смеяться. Они и о враге своем, кажется, начали забывать.
      Наконец, устав, оба поднялись на ноги и улыбнулись друг другу. В первый раз за все время пребывания в Барсовом ущелье они позволили себе немного развлечься.
      Вскоре, снова с копьями в руках, ребята уже стояли на ступенях каменной лестницы, которая была зажата в узком коридоре, образованном двумя высокими рыжими скалами.
      Ашот, конечно, первым начал «восхождение». Но, поднявшись на несколько ступеней, замедлил шаги. Дорогу преграждали буйно разросшиеся кусты терна и шиповника; ступени, влажные от устилавшей их растительности, густо покрыл мох. Было видно, что давно, очень давно здесь не ступала нога человека.
      Но вот справа, в скале, ребята увидели полуоткрытую деревянную дверь.
      Ашот, вздрогнув, остановился.
      Удивительное дело! То, что где-то поблизости жил или сейчас живет человек, ничуть не обрадовало ребят. Наоборот, их охватил безотчетный, необъяснимый страх. С трудом справившись с волнением, Ашот обернулся к товарищам и сказал им тоном военного приказа:
      — Следуйте за мной!
      — Не бойся, я, как гора, защищаю тебя с тыла! — отозвался Гагик, хотя сам явно трусил и нервная дрожь пробегала по всему его телу.
      — Ро-ота, вперед! Пулеметы готовь! — скомандовал он.
      К сожалению, никто не отозвался, не поднял в страхе рук, не сдался.
      Пещера была молчалива.
      Ашот толкнул ногой дверь, и храброе войско остановилось на пороге.
      Вначале в сумерках, царивших внутри помещения, ничего нельзя было разобрать. Но привыкнув, ребята заметили на полу золу от очага, угли, несколько головешек. И на всем этом лежал густой слой чего-то бурого, похожего на помет, но не птичий и не козий.
      Наклонившись, Ашот с любопытством рассматривал эту массу.
      — А! — сказал он, догадавшись, и, отступив назад, прикрыл дверь.
      — Что там? — оживился Гагик.
      — Ушаны.
      — Что ж, и это неплохо. А большие они? А сколько кило они весят?
      Ашот фыркнул:
      — Об этом забудь — снова в дураках окажешься. Поднимись-ка лучше ко мне на плечи и заткни курткой дыру над дверью.
      Гагик, стоявший у входа, замялся.
      — Я тут постою, посторожу, а ты оглядись, хорошенько — никто там не живет?
      — Никто. Раз ушаны поселились — значит, здесь пусто. Сейчас они на зиму спать залегли. Тише, не разбуди.
      — Ты видел их? Где?
      — К потолку подвесились. Скорее поднимайся сюда. Дыра над дверью когда-то служила, по-видимому, дымоходом. Это было видно по черной полосе копоти.
      Гагик влез на плечи к Ашоту, заделал отверстие своей курткой и сказал:
      — Ну, покажи теперь, где твои ушаны.
      — Погоди, улетят. Дверные задвижки в порядке? Дверь? Одно только название от нее и осталось! На деле же это было несколько бревнышек, отесанных топором и кое-как скрепленных друг с другом. Поврежденные временем, дождями и ветрами, они едва держались.
      Заткнув щели ветками и листьями, ребята сели, чтобы посоветоваться.
      Жилище хозяина сада было несомненно лучше их Воробьиной пещеры — глубокое, теплое, с дверью. Подпирая ее изнутри, можно было бы считать себя в безопасности от разных нежелательных посещений. В общем ясно, что надо было переселяться. Однако, когда они вы шли из пещеры, Гагик сказал, что надо бы, пока свет ло, поработать на тропинке, а перебираться на новую квартиру — вечером. Ведь и так уже они много времени потратили на виноград, на поиски этого жилища.
      — Ладно, — согласился Ашот, — пошли.
      Когда они были уже на Дьявольской тропе, лицо Ашота озарилось самодовольной улыбкой.
      — Вот видите, — сказал он, — значит, труд наш не пропал впустую. Мы открыли козам путь в ущелье, а они спасут нас от барса, — И он указал на оставленные животными следы.
      И в самом деле: словно целое стадо коз прошло по Дьявольской тропе в Барсово ущелье.
      — Слушай, Ашот! А может быть, они открыли нам дорогу? — обрадовался Гагик.
      Они прошли по тропинке дальше. Там, где снег еще лежал, следы коз обрывались. Впереди склон, покрытый снегом, был гладкий, как зеркало. Внизу зияла пропасть, вверху была скала. Странно… Не с неба же свалились эти козы!
      Наметанный глаз Ашота заметил, однако, что в одном месте на расчищенную часть тропинки сверху скатился снег. Значит, козы спустились со скалы!
      Ашот внимательно оглядел ее выступы и обрадованно воскликнул:
      — Сверху пришли! Ну и черти! С выступа на выступ перепрыгивали, так и добрались. Вот это риск! Разве волк смог бы спуститься по такой крутизне?
      — А не сможем ли мы проделать их путь? — спросил Гагик. Прислонившись к скале, он выставил вперед свое худенькое плечо. — А ну, Ашот, стань-ка на меня, попробуем. Нет, нет, ты тяжеловат. Асо, лезь лучше ты.
      Асо вскарабкался на плечи Гагика, ухватился рукой за выступ, подтянулся, уперся ногами и стал на карнизике посреди скалы. — Здесь есть следы коз, Ашот, — объявил он.
      — Протяни руку, погляди, не достанешь ли ты до верхушки скалы.
      — Нет, не достану. Если кто меня поддержит снизу, тогда, может, и дотянусь до края. Вон до того верхнего клина.
      Но Асо и сам-то едва стоял на этом краешке камня. Кто бы осмелился подставить ему свою спину? А если бы и подставил, достаточно, чтобы у Асо дрогнули ноги — оба потеряют равновесие.
      — Сойди, сойди! — крикнул ему снизу Ашот. Потеряв вспыхнувшую было надежду на освобождение, ребята снова занялись своей работой.
      Когда они дошли до туннеля, половина которого уже была освобождена, Гагик выхватил из рук Ашота свою самодельную лопату и начал быстро выбрасывать наружу снег.
      — Честное слово, Ашот, виноград в животе моем уже стал молодым вином — горю! Готов до поздней ночи работать! Асо, ты что застыл? Сбрасывай снег. Так! Теперь уже не мы дорогу отрывать будем, а наш друг маджар, - балагурил Гагик.
      — Рад на чужие плечи переложить, — кольнул Ашот.
      — Нет, Ашот, ты не знаешь… Вот послушай, что я тебе расскажу. Я по утрам в школу уходил, отец с матерью- в поле. Приусадебный сад наш оставался невскопанным. Как-то вечером отец вернулся с работы, взял лопату — и в сад. Я за ним. Вошли, видим — наш старый дед с заступом в руках трудится. Пот с него градом льет. Нам и клочка не оставил — все перекопал от края до края. Удивились мы. «Когда это ты успел?» — спрашиваем. А он смеется: «Разве это я? Это тутовая водка».
      Весело шутя, мальчики проработали до самых сумерек, и к вечеру туннель был очищен. Они вышли на другой его конец. — Завтра дойдем и до выхода на гору.
      — А на другой день — и из ущелья. Все отдам за твои слезы, мамочка! — говорил Гагик. — Ничего, потерпи, скоро твой дикий бычок дома будет. Ребята, а не пойти ли нам сейчас на свидание с виноградом?
      Товарищи удивленно посмотрели на Гагика.
      — В темноте?
      — Ты только укажи, где покушать можно, я и в темноте управлюсь!
      Цепляясь друг за друга, они спустились с тропы в ущелье и почти бегом, размахивая головешками, направились прямо в Виноградный сад. Вскоре, нагруженные полновесными кистями, мальчики вернулись в пещеру.
      Было поздно, поэтому переселение в новое жилье отложили на утро. Что же до Гагика, то он вообще был против.
      — Всего на день, на два и осталось нам работы, — говорил он, — стоит ли возиться?
      И до известной степени он был прав. Вопрос о пище решился самым неожиданным образом — ее было вдоволь. Значит, теперь-то они безусловно выйдут из ущелья. Как метко сказал Гагик, отныне виноград — их верный союзник.
      Этот вечер был для ребят самым радостным из всех проведенных в Барсовом ущелье. После ужина Асо, достав из-за пояса свою свирель, стал наигрывать веселые мелодии, а Гагик даже предложил сплясать.
      — Ну кому сейчас до пляски? — удивился Ашот.
      — А что же? Поток, что ли, залить нас должен, чтобы мы о танцах вспомнили? А ну, Асо, кочар и!
      И, положив руки на плечи Ашоту, Гагик начал плясать, а Шушик и Саркис смотрели на них улыбаясь.
      Однако плясуны скоро устали, и, усевшись у костра, все стали молча слушать игру Асо. Его свирель заливалась, и то печаль звучала в ней, то звенела она весело и задорно.
      Время от времени, отрывая губы от свирели, Асо пел. При этом он отворачивался от огня и по-курдски прикладывал руку к уху.
 
Бериванэ. бериванэ,
Иро мыни глан гати глан,
Ази гукахэ быкям… —
 
      приятным мягким голосом пел пастушок.
      Что это были за слова И что было в этой песне? Чем она так волновала певца, чем веселила его, озаряя лицо теплой улыбкой?
      — И ты думаешь, что мы поняли это твое «иро мы-ни?» — спросил Гагик.
      — Это песня курдов-кочевников, — пояснил Асо. — Вот что в ней говорится: «Бериванэ, бериванэ (это значит — доярки, доярки), среди вас ли моя любимая? Если среди вас, то передайте ей: «Девушка, гибель моя, найди предлог, возьми кувшин твой, приходи к роднику, поговорим, пошутим». Если спросит мать: «Почему запоздала, дочка?» — скажи ей: «Бусы рассыпались, собирала».
      — Молодец, Асо! Ну, дальше, дальше, — торопил его Гагик.
      — Что же дальше? Песни у нас все такие, все про девушек, — спрятав лицо за спиной Ашота, смущенно ответил Асо.
      — Ну и хорошо. Пой и переводи, — настаивал Гагик, которому песни пастухов-курдов очень нравились.
      — Ладно, — согласился Асо, — спою еще одну.
      И снова, прикрыв правой рукой ухо и спрятав голову в тень, запел.
      Пел он так долго, что, казалось, целую любовную поэму пропел. Но, когда перевел, оказалось, что это всего только четверостишие, с которым юноша обращается к девушке: «О соседи, если вы не знаете моей любимой, я скажу вам ее приметы: она стройна, глаза красивые, лоб мраморный, цвет лица смуглый. И всегда идет она впереди всех девушек».
      А девушка отвечает парню:
      «Сегодня в село табак привезли, купила для милого своего. Хорошо, если примет дар мой. Если же. не захочет, добавлю к табаку два поцелуя — тогда не откажется».
      Шушик от души смеялась, а пастушок от смущения надвинул свой колпак на самые глаза. Но потом он снова запел и долго развлекал товарищей, перенося их в мир простодушных пастухов-кочевников. Заметив наконец, что у Шушик отяжелели веки, Асо умолк.
      — Груши вешать начала, — подмигнув в сторону девочки, сказал Гагик, поднялся и вышел из пещеры.
      Ашот и Асо последовали за ним.
      Была ясная ночь. Небо смотрело на землю мириадами искрящихся глаз. Вдали, на склонах Арарата, вспыхивали гигантские факелы. Они разгорались и огненными лентами охватывали подножие горы.
      — Это ихние курды подожгли траву, — сказал Асо. — Отец говорил, что на том берегу реки лежат поля, когда-то принадлежавшие армянам. Их захватили турки, но не пользуются ими — не пашут, не сеют, не собирают урожая. Край стал диким. Траву не косят, и старая мешается с новой. Трава такая густая и высокая, что конь с всадником утопают в ней. Вот каждую осень пастухи-курды и сжигают старую, сухую траву, чтобы дать место новой.
      Асо умолк, затем, после небольшой паузы, серьезно и рассудительно, как взрослый, продолжал:
      — У армян горя много было, но и у нас, курдов, не мало. Видите вы тот горящий край?