Жену свою он действительно время от времени бил, для этого достаточно было просто крепкого слова, которое воспринималось сознанием будто удар хлыстом. Он просто вынужден был это делать, поскольку Ика была женщиной предельно глупой и надоедала Имхотепу постоянными призывами переспать с ней во славу Амона-Ра, совершенно не умея понять истинную природу своего нового существования.

Понимал ли эту природу сам Имхотеп? Безусловно. Анубис после смерти тела выпустил на свободу его мысль, его душу, поселил ее здесь, среди душ иных умерших, и дал знание того, что душа есть, собственно, движение мельчайших частиц. Истинная суть жизни — размышления о богах. Только этим и должна заниматься душа.

Имхотеп был неглуп для своего времени, но упрям и категоричен, и сохранил эти качества характера, лишившись «бренной оболочки». И.Д.К. поразило, впрочем, не это, а совершенно неожиданное для древнего египтянина понимание мысли как движения частиц. Как он пришел к этой идее, которой не существовало в религии времен Четвертой династии?

И.Д.К. оставил этот вопрос без ответа, понимая, что немало аналогичных вопросов придется задать самому себе прежде, чем он разберет одну за другой все сотни тысяч сущностей. Сколько на это нужно времени? Что за это время произойдет с Диной и Йосефом?

Мгновенная, кинжально острая тоска ворвалась в его мысли, он увидел перед собой лицо Дины, лицо женщины на фоне картины, изображавшей сосновый лес, политый солнечным светом будто тягучим золотистым соусом. Картина (Шишкин? Левитан?) висела в салоне квартиры в Ир-Ганим, и тогда он просто не обратил на нее внимания, не до картины было, а сейчас все вспомнилось фотографически четко: ямочка на подбородке у Дины и поваленное дерево на картине.

Вернись, — сказал он себе, — если травить себя воспоминаниями (а теперь он знал, насколько они могут быть не просто реальны, но даже более полны, чем та действительность, которую эти воспоминания отображали), то на знакомство с сотнями тысяч душ уйдет слишком много времени.

Мальчишка, который умер в Междуречье, был трех лет от роду, и в мыслях его не было ничего, кроме голода, солнца и матери, казавшейся ему то ласковым облаком, то жестокой бурей. Он не мог вспомнить своего имени, с большим трудом остановились на Гафру, хотя И.Д.К. и не мог ручаться, что правильно понял мысль этого мальчишки.

Он заполнял свою память слоями, укладывая имена методично, передвигая их с места на место, чтобы освободить удобный уголок для какого-нибудь очень уж замысловатого имени. Процедура эта, подобная перекладыванию с места на место больших и не очень удобных для переноски коробок, не мешала посторонним мыслям, и постепенно он вовсе перестал думать о том, что делает, сосредотачиваясь лишь в тех случаях, когда попадалась личность уникальная вне зависимости от имени, которое она носила; так получилось, когда он «добрел» до сибирского шамана — человека, который в третьем тысячелетии до новой эры вознамерился объединить всех известных ему богов в одном, сверхвеликом и мудром, но так и не стал основателем монотеизма, потому что был убит молнией — факт сам по себе удивительный, заставивший шамана и здесь, вот уж больше трех тысяч лет рассуждать на тему о роли случайности в создании закономерностей.

Что, в сущности, представляли собой его недра? И.Д.К. выяснил это достаточно легко — попросту говоря, спросил сам себя и удовлетворился ответом, всплывшим из подсознания. Чистый песок — двуокись кремния, ровно ничего нематериального и извращенного физически. Но песок этот, сродни позолоте апшеронских пляжей, был будто опутан длинными переплетениями тончайших мономолекулярных нитей. Структуру этих нитей — наверняка сложную

— он так и не осознал, сколько ни вызывал ответ из собственного подсознания. Однако именно эти нити и содержали информацию о рождении, жизни и смерти сотен тысяч жителей Земли. Несколько вопросов также продолжали оставаться безответными. В третьем тысячелетии до новой эры на Земле жило и умерло гораздо больше людей, чем он насчитал. Куда делась эта информация, если принять в качестве рабочей гипотезу о неуничтожимости человеческой личности?

Это первое. Второе, гораздо более интересное: каким образом информация была снята с погибшего носителя и переписана в эти длинные и тонкие волокна? И третье, что не относилось к людям напрямую, но для формирования общего взгляда на мир было не менее необходимо: почему — только земляне? Пусть где-то, в системе Альдебарана или Денеба, развилась жизнь, никак не похожая на привычную нам, но ведь и она должна быть смертной — где имена, личности, сущности? Для каждой цивилизации своя планета-пантеон? Это было возможно, и это было интереснее, чем запоминание имен людей, казавшихся ему уже стандартизованными до зевоты. И еще: он не обнаружил ни единого младенца, умершего до получения имени. Малыши, «отошедшие» в первые месяцы жизни, не знали о ней ничего, их цепочки памяти были практически пусты, но имя хранилось цепко, и ему не доставляло трудности извлечь его. Эту особенность он отметил тоже, не затрудняя себя размышлениями о причине.

Все. Он обозрел свои недра, он знал теперь по именам всех, кто после смерти нашел здесь приют, но не знал ровно ничего о том, зачем ему нужно было все это знать. Подобно солдату, он выполнил свой собственный приказ, не раздумывая о смысле, но, выйдя из боя без видимых для себя потерь, задумался, наконец, о том, для чего он этот бой начал.

Окружающий космос немного изменился. Щупальце все еще сжимало его, но стало прозрачным, ему было легко сейчас пройти сквозь его почти неощутимую структуру, и он сделал это просто из самоутверждения. По все той же колее он подкатился к узкой горловине и, чтобы не застрять в ней, будто в прутьях тюремной камеры, остановился чуть поодаль. Его новое знание должно было помочь ему выбраться. Но как?

Он напряг мышцы — ему показалось, что это усилие сейчас разорвет планету на мелкие осколки, будто легендарный Фаэтон, ставший на заре развития Солнечной системы потоком астероидов. Песок забился в ноздри, ему захотелось чихнуть, и он не сумел сдержаться. С носа, глаз, лба посыпались песчинки, он резко дернулся и, приподняв голову над песком, вдохнул без опаски морозный воздух пустыни.

Ночь. Песок. Звезды.

Он опять человек.

Сердце гулко билось, в желудке было пусто как в пещере, но голода не было.

Он приподнялся на локте, встал, ноги разъезжались на скользком песке, он набрал его в пригоршню и при слабом свете далеких звезд попытался разглядеть тонкие золотистые нити — память умерших. Ничего не увидел, песок просеялся сквозь пальцы, не оставив ни единой песчинки.

Пора уходить, — подумал он, не увидев в этой мысли ничего странного. Он мог уйти. Он знал имена. Имя самое молодое — Луа, младенец, нареченный перед мгновением смерти. Имя самое старое — Ахоор, восьмидесяти трех лет, писец сановника. Он повторил имена, изменив последовательность, и этот код пробудил в нем память о тексте из Торы, который и был второй ступенью подключения. Он увидел этот текст, будто написанный на гладком белом листе бумаги прямо перед глазами. Он пробежал этот текст.

И ушел.

Планета называлась — Саграбал.

Почему именно так, и кто назвал ее? Вероятно, это не имело значения. Возможно, планета была станцией на пути домой. Дине хотелось, чтобы оказалось именно так. Если бы она знала толком хоть одну молитву, она прочла бы ее со всем старанием, вложила бы в молитву все свое желание увидеть сына, и Он, возможно, услышал бы. Имея верующего мужа, Дина оставалась женщиной светской, выполняя традиции исключительно потому, что это нужно было Илье. Может быть, он прав, и каждое слово, записанное в молитвенниках, действительно было проверенным веками обращением к тем силам, что управляют законами природы и общества? Если несколько слов, записанных в Торе и найденных этим безумным Купревичем, смогли сделать с ней такое, то что могли бы совершить молитвы?

Все получилось совершенно неожиданно. Она видела сон, во сне родилось это имя — Саграбал. И она проснулась. Она плакала от избытка чувств, а девушка Яна смотрела на нее с жалостью и не могла даже приласкать. Дина повторяла «Земля» и «Саграбал», и видела сквозь слезы, как женщины одна за другой поворачивали к ней лица и протягивали руки.

Мир изменился.

Стена накренилась, упала и стала полом, из которого фонтанчики били вверх, а планета, картой висевшая над головой, оказалась перед Диной будто стена. Дина испуганно посмотрела вверх, ожидая увидеть лица женщин, но их не было — яркая синева совершенно земного, по-иерусалимски безоблачного и глубокого неба легла ей на плечи.

Дина пошла вперед, понимая только одно: нужно делать хоть что-нибудь.

Она огибала бившие вверх фонтанчики, идти было легко, и Дина побежала, высоко подпрыгивая и медленно опускаясь на поверхность, сложенную, как ей казалось, из огромных гранитных плит. Планета-карта приблизилась стремительно, и хотя Дина знала, что эта планета не была Землей, она хотела побыстрее оказаться там, потому что только там это имя

— Саграбал — могло стать чем-то большим, нежели просто звучным сочетанием букв.

Она пришла на Саграбал, легко сбежав с довольно крутой горки, и остановилась на лесной опушке. Посмотрела вверх, ожидая увидеть задранные головы женщин и отыскать Яну, чтобы махнуть ей рукой. Но вверху был только серо-голубой провал неба. Поразительно яркого неба без солнца.

Дина оглянулась — за спиной, как и перед ней, стоял лес. Деревья были низки и уродливы, стволы были похожи на кривые пальцы.

Из-под кроны вышел человек, и Дина сразу узнала его.

Если ты мертв, понимаешь ли ты, что такое жизнь?

Читатель наверняка узнал описанные мной места — не первое десятилетие жители Израиля-5 и Израиля-7 (не все, конечно, но многие) проводят здесь свои отпуска, а некоторые и вовсе предпочитают жить среди зыбучих песков или вблизи от Стены струй. Я посетил эти планеты, когда знакомился с собранными материалами. Не могу сказать, что мои впечатления совпадают с впечатлениями моих современников. Вероятно, мне удалось проникнуть в образ мыслей Дины и И.Д.К. Я прошу всех читающих сделать то же самое, каких бы мысленных и душевных усилий это ни стоило. Я уже писал вначале, что моя книга — не просто историческое исследование. Исследуя историю, идешь путем познания. Я этот путь прошел и не призываю своих читателей идти следом. Не становитесь над героями, попробуйте стать ими. Современный читатель к этому не привык. Точнее — отвык от того, к чему были приучены многие поколения читателей в прошлом.

Что ж, я могу сказать единственное: попробуйте изменить привычки. Сам этот процесс влияет на личность не менее благотворно, чем чтение исторических трудов и попытка проникновения в суть прочитанного.

Он был единственным человеком, которого она ненавидела, и единственным — кого хотела видеть.

Когда они обнялись посреди поляны, ей стало легко и хорошо. Когда он начал гладить ее волосы, ей захотелось ударить его по руке. Что она и сделала, не затрудняя себя поиском объяснений.

Шок, который испытали оба при встрече, прошел.

Они стояли друг перед другом, отмечая произошедшую с каждым перемену. Не сразу она поняла, что в его шевелюре появились две седые пряди — будто две молочные струи, стекавшие к вискам. Одежда его была смята, выпачкана чем-то бурым и порвана — из джинсов был выдран клок, а рубашку будто грызли мыши.

Дина, как показалось И.Д.К., постарела и помолодела одновременно. Постарели глаза — скорее всего, они стали всего лишь темнее, но, казалось, приобрели жизненный опыт, который дается десятилетиями. Удивительно, но И.Д.К. был уверен, что фигурка женщины стала более стройной и гибкой. Юная девушка со взглядом мудрой леди.

— Господи, — сказал он, — как я рад тебя видеть, Дина.

— Ты… У меня ребенок с утра не кормлен. Отсюда есть выход? Куда идти?

— Можно я тебя поцелую? Я так рад…

— Он рад! Чему? Пожалуйста, Илья, сделай что-нибудь! Мне нужно домой…

Разговор, едва начавшись, потерял очертания, И.Д.К. первым понял это и потянул Дину на небольшой холмик, покрытый мягкой травой. Здесь можно было сесть, помолчать и начать разговор заново.

— Хочешь есть, Дина?

— Нет.

— Я тоже. Странно, правда? Столько времени… Кстати, сколько, по-твоему, времени, Дина, прошло после нашего… ухода?

— Я хочу знать, сколько времени пройдет до нашего прихода!

— Все-таки, скажи…

— По-моему, часов шесть-семь.

— Шесть-семь… У меня впечатление, что не меньше трех— четырех недель.

— Сколько?!

— Я только хочу сказать, что мы не знаем, сколько времени прошло на Земле. Может быть, всего минута.

— А может, год?..

— Надеюсь, что нет. Твой муж, извини, за год таких дров наломает…

— С твоей помощью.

— С моей помощью все было бы в порядке. Да, Дина, а где Йосеф?

— Понятия не имею. Как нам добраться домой, ты мне скажешь?

— Скажу. То есть, у меня есть определенные соображения, и надеюсь, что они правильны. Но сначала нужно обменяться рассказами о том, что произошло с каждым из нас.

— Откуда идет свет, Илья? Это небо действует мне на нервы.

— Почему? Представь, что солнце закрыто облаками.

Дина закрыла глаза. Господи, о чем мы тут говорим? Сидим на пригорке и рассуждаем о коде, небе без солнца. А если мы никогда больше не вернемся?

И.Д.К. протянул руку и погладил женщину по волосам. Дина сидела неподвижно, погруженная в свои мысли, и ему казалось, что он читает их, будто в книге, раскрытой на какой-то странице в середине текста. Все, что происходит, должно иметь смысл. Именно это мы должны сейчас понять: смысл. Все, что с нами случилось, было предусмотрено Кодом. Да, тем самым, из Торы. Нужно успокоиться, Дина, я вижу, что ты плачешь, не нужно плакать, все будет хорошо.

— Я больше не буду, — сказала Дина. — Расскажи мне. И пожалуйста, не думай постоянно о том, что не можешь оценить разности хода часов здесь и на Земле. Иначе я опять запутаюсь и буду плакать.

И.Д.К. рассмеялся. Он не думал о часах, это было в подсознании. Значит, Дина чувствует глубже, чем он.

— Я женщина, — сказала Дина.

— Я вижу, — сказал И.Д.К.

Они придвинулись друг к другу, они смотрели друг другу в глаза, и рассказ стал излишним — они уже знали друг о друге все. Губы казались родником. Глаза — отражением бессолнечной бесконечности неба, и нужно были закрыть их, чтобы не упасть, не затеряться опять. Хотелось пить, и они пили.

Будто в пустыне — не напиться.

Можно ли умереть в мире мертвых?

— Мы не должны были этого делать, — сказала Дина.

И.Д.К. молчал, он знал, что в глубине души Дина думает совсем иначе, но не хотел показать ей, что знает это. Да и не был уверен, что прочитал ее неосознанное желание, а может быть, — свое собственное?

— Ты слышишь? — сказала Дина. — Мы не должны были…

— Тень здесь все-таки есть, — пробормотал И.Д.К., — хотя и размытая. Такое впечатление, будто небо — стеклянный купол, а источник света где-то дальше. Наверное, таким был мир на второй день творения, когда Бог уже отделил свет от тьмы, но еще не создал ни Солнца с Луной, ни звезд.

— Тогда и растений еще не было, а ты посмотри какие кусты. Правда, не пахнут. Знаешь, я уверена, что в Иерусалиме еще и часа не прошло. Такое ощущение.

— Значит, наши желудки живут по иерусалимскому времени — совершенно не хочется есть.

— А это возможно — чтобы весь организм жил в одном ритме времени, а мысль — в ином, более быстром?

— Ты считаешь, что все, что мы с тобой видели и пережили — это только мысль, воображение?

— Да, ты прав… Я ведь с ними разговаривала — с женщинами. И вода текла… Тогда что же это?

И.Д.К. помедлил с ответом. Они подошли к деревьям — грязно зеленым у основания, с ярко-зелеными длинными, линзовидными листьями, растущими прямо из ствола на высоте примерно пяти метров. В лесу было сумрачно, но вовсе не так, как следовало бы ожидать из-за очевидного отсутствия солнечного света.

— Саграбал, говоришь? — сказал И.Д.К. — Пусть будет Саграбал. Звучно и непонятно, как раз то, что нужно для хорошего названия.

— Куда мы идем?

— Сюда, Дина. Под этим деревом будет наш лагерь.

— Надолго?

Может быть, навсегда. И.Д.К. задавил эту мысль, едва она возникла — нехватало только, чтобы Дина услышала. Он должен быть уверен в себе как верховный раввин уверен в существовании Бога.

— Нет, — сказал он, — не думаю. Не было смысла нам попадать на Саграбал, чтобы жить здесь как Адам с Евой в раю.

Дина шагнула к нему и прижалась лбом к его плечу. И.Д.К. вдыхал слабый запах шампуня от ее волос, думал, что так вот стоять, просто стоять, не шевелясь, быть столбом, на который можно опереться, — тоже счастье, дурацкое, возможно, и временное, и неправильное, но счастье, бессмысленное и нелепое, но сейчас единственно нужное. Потому что придает силы.

Через несколько минут (или часов — они так и не научились определять время) они сидели у подножия чудовищно кривого дерева, стараясь не касаться ствола и уж тем более — листьев. И.Д.К. тихо, иногда переходя на мысленные образы, излагал Дине свои соображения, одновременно и сам понимая четче их пока расхристанную суть и последовательность. Дина слушала, закрыв глаза, впитывала не смысл, а интонации, и поскольку с каждым словом они становились все более уверенными, то и она чувствовала, как напряжение последних часов (дней?) расплавляется, становится мягче, растекается воском.

— Давай рассуждать последовательно, — говорил И.Д.К., вовсе не убежденный, что ход его рассуждений хоть как-то соответствует реализуемой последовательности поступков, событий и следствий. — Код был прочитан. Код включил в генетической памяти механизм, полностью переводивший организм в новое состояние. После этого ты оказалась на планете с этими женщинами, а я — на черном пляже. Куда пропал Йосеф, неизвестно, не исключаю, что он и вовсе остался в Иерусалиме. Не нужно вздыхать, Дина, уверяю тебя, нам повезло больше, чем Йосефу.

Мы, люди, были когда-то кем-то запрограммированы как ключ к возрождению Вселенной. Запрограммированы на генетическом уровне, и механизм был смазан и законсервирован до лучших времен. А ключ был закодирован и дан людям в руки. Тора. В свое время люди должны суметь распознать ключ и в нужное время воспользоваться им. Возможно, для этого действительно нужно было, чтобы явился Мессия. Может, под этим именем имелся в виду тот, кто будет знать Код. Не знаю, интерпретаций за тысячи лет было множество, это очень неблагодарная и, скорее всего, бессмысленная работа — интерпретации, рассуждения типа «что имел в виду Создатель». Весь Талмуд на этом построен, и, тем не менее, в числе интерпретаций не оказалось нужной. Были, в сущности, три варианта. Первый, согласный, возможно, с замыслом: Код расшифровывается автоматически, когда весь еврейский народ собирается в Израиле. Второй: как бы Код ни был сложен, кому— то из цадиков, возможно, удастся разгадать его чисто случайно во время очередной дискуссии в ешиве. Третий: развитие математических методов обработки текстов, и тогда — расшифровка. Осуществился третий вариант, и я не уверен, что так было предусмотрено.

— От скромности ты не умрешь, — улыбнулась Дина, про себя удивившись тому, что способна не только внимательно слушать, но даже и улыбаться.

— Не уверен, что вообще умру от чего бы то ни было, — пробормотал И.Д.К. — И ты, кстати, тоже.

— Я ничего не поняла в твоих рассуждениях, — подумала Дина, ей лень было произносить мысли вслух, но И.Д.К. расслышал и сказал:

— Я просто рассуждаю, рассуждение — как глина, из которой лепишь скульптуру. Пока все бесформенно, но, когда я говорю, то нащупываю, где можно снять кусочек, а где чуть примять… Понимаешь?

— Нет, — подумала Дина.

И.Д.К. наклонился, чтобы поцеловать Дину в губы, и вдруг понял, что они не одни.

Ощущение это мгновенно передалось и Дине, и оба вскочили на ноги, оглядываясь в поисках живого.

Шагах в двадцати, под одним из соседних деревьев, лежал человек. Мужчина в черном костюме и черных пыльных ботинках. Пиджак съехал с плеча, и белая рубашка выглядела помятой. Рыжеватая борода, глаза, будто черные дыры, поглощавшие рассеянный свет неба и ничего не излучавшие в этот мир. Мертвец.

Йосеф Дари.

Дина осталась стоять, а И.Д.К. заставил себя приблизиться. Он опустился перед трупом на колени и приложил ладонь ко лбу Йосефа. Холод. Абсолютный нуль. И.Д.К. отдернул ладонь, испытав мгновенный страх самому обратиться в ледышку. То, что Йосеф умер, и умер давно, не вызывало сомнений. Где это произошло? Здесь? Вопрос был странным — где же еще мог умереть Йосеф, мертвые не способны передвигаться, — но И.Д.К. спросил и ответил себе сам: минуту назад тела под деревом не было. Он оглянулся, и Дина подтвердила взглядом.

И.Д.К. ограничился тем, что поправил на Йосефе пиджак, и руки, раскинутые в стороны, сложил на груди.

Дина позвала его, и И.Д.К. вернулся, не глядя больше на Йосефа. Они постояли друг перед другом, глядя глаза в глаза, а потом погрузились в этот потаенный мир, и чернота сознания сомкнулась над ними.

Они лежали рядом на прохладной траве, смотрели в потемневшее небо, на котором уже могли бы появиться первые звезды, они отстранились друг от друга, чтобы побыть наедине с собственными мыслями, но все равно были вместе, превратившись неожиданно в сиамских близнецов, родившихся минуту назад и теперь неразделимых, потому что на двоих у них оказалось одно сердце.

«Нужно похоронить Йосефа, — думал И.Д.К., — нельзя оставлять его так… А молитва? Кто прочтет кидуш? Я не умею. Только начало „Барух ата адонай, элохейну мелех аолам…“ А дальше? Я еврей или нет? Если прочитать Тору? Заповеди? Нет, Йосеф будет недоволен. Господи, я думаю о нем, будто он живой. А разве нет? Как он мог умереть в мире, где мертвые живут? Дина сказала… Что-то важное… Не помню. Спросить? Какие у нее мягкие волосы… Всегда мечтал об этом — утонуть в женских волосах, зарыться и дышать, чтобы пахло мылом или шампунем, и какими-то духами, и еще губы… Я люблю ее? Я имею право любить ее? Жена Мессии. Не прелюбодействуй. Мы нарушили, и ничего у нас теперь не получится. Этот мир нужно понять, а законы Торы здесь, вполне вероятно, значат не меньше, чем законы физики в нашем мире. Все равно, что нарушить закон сохранения энергии. Невозможно. А здесь получилось. Значит, законы Торы и здесь не абсолютны. Иначе мы не смогли бы прикоснуться друг к другу. Или все проверяется лишь следствиями? Тогда они должны быть ужасны. Мы не выберемся отсюда. И мы не похороним Йосефа, потому что не прочтем кидуш. Мы вообще не из этого мира, попали сюда по недоразумению. Все, что предстоит нам, должен был делать Йосеф. А он умер. Почему? Когда?»

«Нужно похоронить Йосефа, — думала Дина. — Какая мягкая здесь трава, но все равно будут синяки, а он совсем не умеет любить, никогда не любил, и жена у него была глупая, ему же совсем мало нужно, чтобы стать счастливым. А мне? Навсегда остаться здесь. Втроем. Хаиму здесь понравится. Вернуться, взять сына и — сюда. Но сначала похоронить Йосефа. В этой тишине он как…как чернота на белом фоне. И умер он как-то нелепо. Здесь? Может, его вообще нельзя хоронить? Глаза. Мертвые глаза. Яна была мертвая, но у нее были живые глаза. Почему мне не страшно? Нужно делать что-то. Истерики не помогут. Почему он молчит? Почему нет его мыслей? Господи, несколько минут всего прошло… Его мысли обжигали. Как жар от утюга. Что он думал тогда… Милая. Хорошая. Родная. Не словами. Как можно сказать это не словами? Для чего так получилось? Первый раз. Что я скажу мужу? Ничего? Взять сына и уйти. Сюда? О чем я? Как я могу так спокойно — об этом? Уже смирилась? С чем? Все — случайность. Мужчина и женщина. И не более того. Открыть глаза, и вернется страх. Не открывать. Ни за что не открывать. Пусть он…»

Они повернулись друг к другу, и одновременно открыли глаза.

День почти угас, небо стало густо фиолетовым, мир без теней быстро превращался в мир без света. Через десяток минут должен был наступить полный мрак, и ясно было, что ни похоронить Йосефа, ни вырыть могилу, ни даже просто спрятать тело в укромном месте уже не удастся.

— Это тоже знак, код. — сказал И.Д.К. — Нужно его понять. Мы здесь не для того, чтобы погибнуть. Мы здесь потому, что так было записано в генетической программе. Это очевидно, правда? Значит, выход должен быть.

— Илюша, — сказала Дина. — Выход должен быть простым. Тот, кто писал Тору, не мог рассчитывать, что расшифровкой займешься ты со своим компьютером.

Они уже не видели друг друга, касались друг друга локтями и мыслями, разговаривали тихо или вовсе беззвучно. Боялись сделать резкое движение, потому что рядом был Йосеф, а в темноте казалось, что его нет. В темноте казалось, что нет ничего, кроме касания локтей и мыслей.

— Сколько времени здесь длится ночь? — спросила Дина. — И почему нет звезд? Ни звезд, ни луны — ничего.

— Погоди, — прервал ее И.Д.К. — Чувствуешь?

Это было дуновение тепла, слишком легкое, чтобы его можно было назвать ветром. Слева. Недалеко. Почему-то казалось, что недалеко, хотя как он мог определить расстояние?

— Держи меня за руку, — подумал он, и Дина вцепилась в его запястье. Он сделал шаг влево, потом еще один, а затем вытянутая его рука нащупала мягкую преграду, теплую, наощупь напоминавшую натянутую на каркас материю

— будто поверхность воздушного шара или шатер цирка шапито. Он провел ладонью — поверхность уходила вверх и в стороны, натягиваясь под давлением ладони, пружиня и отталкивая руку. И неожиданно И.Д.К. подумал о том, что на этой стене должен быть написан текст.

Я настаиваю на том, что именно И.Д.К. и его спутники, совершая на Саграбале некие поступки или, наоборот, не совершая их, сделали мир таким, каков он сейчас. Они, а не Мессия.

Согласно интерпретации историков Израиля-3 (эта версия общепринята), гибель обоих Храмов и начавшийся в начале Новой эры галут были предопределены генетически. Евреи должны были рассеяться по всей планете, ассимилироваться, смешаться с «гоями» таким образом, чтобы много лет спустя на планете не осталось ни одного человека, в жилах которого, как говорится, не текла хотя бы единая молекула еврейской крови. Вот тогда— то и должен был завершиться первый этап плана, вот тогда-то и должна была взорваться генетическая бомба.

На деле получилось иначе. Нация не ассимилировалась. Раввины сохранили Книгу, раввины сохранили нацию, отделив ее от человечества стеной предписаний-мицвот, придав им за тысячи лет характер не литературных реминисценций, а прямых указаний Бога. Именно в силу этого для включения программы понадобилась Личность. Личность, которая смогла бы все же прочитать кодовый текст, раз уж подсознание нации оказалось неспособно это сделать. По логике вещей, именно эта Личность и должна была стать Мессией.

Илья Давидович Кремер Личностью не был. Что до И.Д.К, то он, будучи хорошим ученым, тоже не годился на роль Лидера. Он умел думать. А нужно было уметь и действовать. Именно поэтому события на Саграбале развивались таким образом, что судьба мира в течение довольно длительного времени оставалась совершенно непредсказуемой.

Мир выжил чудом.

Ему захотелось умереть. Быть как Йосеф. Спокойным и мудрым. Мертвые неизбежно мудры, потому что им нельзя возразить.

Инерция кончилась. Он натолкнулся на стену не только (и может даже не столько) физическую, сколько непреодолимую стену в сознании. Тот И.Д.К., который эту ситуацию создал, не мог ни выйти из нее, ни даже описать для того, чтобы понять. Чтобы выжить, нужен был просто иной человек. Человек действующий, а не только человек думающий.

Он не мог бы сказать, почему отчаяние охватило его именно в этот момент — чем прежние переделки были проще? Кончилась инерция движения, и маятник застыл.

— Я не могу, — сказал он в темноту. — Я не знаю, что делать.

Я хочу умереть, — добавил он мысленно, так и не научившись разделять мысли на тайные и открытые. Дина услышала.

И.Д.К. выпустил ее руку, и она отыскала в темноте его плечо, а другую руку протянула туда, где, как ей казалось, натянулась невидимая материя стены. Наощупь это было похоже на шелк, но казалось живым и теплым.

— Ты что? — сказала она. — Я же ничего в этом не понимаю. Думай, ты мужик или нет?

И.Д.К. молчал, и Дина неожиданно для самой себя размахнулась и что было сил вмазала куда-то — удар, как ей показалось, пришелся И.Д.К. по носу, она увидела мгновенный образ боли, не своей, но от этого не ставшей менее острой, и чужим сознанием почувствовала, как потекла кровь.

— Достань платок, — сказала Дина, — и приложи к носу, я все равно не вижу. Все вы, мужики, такие. На своего насмотрелась. Что теперь прикажешь делать?

Платок, приложенный к носу, кровь не остановил. И.Д.К. чувствовал, как она стекает в горло. Ну и хорошо. Оставьте меня в покое. Отцепитесь все.

— Ты хочешь, чтобы я тебя пожалела? — со злостью сказала Дина. — А ты меня пожалел, когда уговорил прочитать код?

И в этот момент оба увидели, что полного мрака больше нет.

Сначала И.Д.К. подумал, что занялся рассвет — в конце концов, Саграбал мог совершать один оборот вокруг оси и за три часа. Он запрокинул голову, чтобы сдержать кровотечение, чувствуя, что в носу образуется корка засыхающей крови, и это неприятное ощущение отвлекало, ему даже показалось, что он стал хуже видеть, хотя и не очень понимал, как можно это оценить в почти полном еще мраке.

А Дине мешали злость и обида. И еще холод — ее почему-то начало знобить, и воздух, по-прежнему теплый, показался неожиданно морозным, от стены шел холод — не физический холод, но мысль о холоде. Рука, лежавшая на слегка прогибавшейся упругой материи, ощущала скорее тепло — тепло нагретого солнцем шелка, но это вовсе не мешало Дине дрожать от холода — холода мысли.