— Я хотел дождаться… — неопределенно сказал Илья Давидович.

— Хорошо, что не ушел, — одобрил полицейский. — Скажи, ты видел кого-нибудь около этого мешка?

Илья Давидович покачал головой. Он понимал задумчивость полицейского. Это тебе не борьба с палестинским террором. Полицейский уже знает, что находится внутри мешка, от этого не уйдешь, он просто вынужден будет действовать. Илья Давидович пока не очень понимал механику придуманного И.Д.К. плана, но после вчерашнего разговора у него не возникало сомнений: нужно выполнять все, что скажет этот человек. Впрочем, И.Д.К. не был уже человеком в представлении Кремера.

В мозгу полицейского шла тем временем напряженная работа, и было очевидно, что Марк не в состоянии справиться с ней самостоятельно.

— Моше, — крикнул он в коридор, — давай ее сюда!

Не дожидаясь, пока некий Моше принесет сумку, Марк набрал номер и попросил к телефону комиссара полиции Северного Иерусалимского округа. Моше, оказавшийся здоровенным детиной— марокканцем в форме сержанта, втащил мешок и взвалил его на стол начальника.

— Господин Кацар, — сказал Марк в микрофон, — в доме триста два в Неве-Яакове обнаружен подозрительный мешок. Саперы не могли взорвать предмет в жилом помещении. Проведенная операция разминирования показала, что мешок не представляет собой опасности, но внутри оказался… э-э… камень с выбитой на нем надписью. Судя по виду, древний… Да, с археологами я свяжусь, но… Нет, господин Кацар, не по телефону. Что? Непременно буду докладывать…

Положив трубку, Марк подумал и, поднатужившись, вытащил из мешка описанный им в разговоре плоский камень, на одной поверхности которого действительно был выбит текст — строчек двадцать или двадцать пять. Камень выглядел старым, а надпись — сделанной Бог знает в какие времена, некоторые буквы почти совсем стерлись, а иные выглядели так, будто человек, выбивавший их, терял силы, и зубило соскальзывало, оставляя неровные полосы.

Илья Давидович позволил себе вольность — приподнялся и начал глазеть издалека, стараясь разобрать написанное.

— Древний камень, как по-твоему? — неожиданно спросил Марк. Не хотелось ему приглашать никого из бейт-кнессета, а этот ешиботник сам оказался, вот пусть и разбирается.

— Я не археолог… — Кремер пожал плечами. — Вид очень древний, но…

— Читай, — решился наконец полицейский. Илья Давидович подошел к столу и для начала округлил глаза:

— Славно имя Твое, — пробормотал он в испуге, — Царь всех людей, Господь наш!..

— Читай, — нетерпеливо потребовал Марк, — пугаться и молиться будешь потом.

— «И сказал Господь Моше, говоря…» — хрипло пробормотал Илья Давидович и смолк, раздумывая над тем, правдиво ли он играет изумление и растерянность.

— Ну! — рыкнул Марк.

— «И сказал Господь Моше, говоря: в день шестой месяца Нисан года пять тысяч семьсот пятьдесят девятого придет Мессия, сын Давида, в святой город Иерусалим, отстроенный племенем твоим. И имя ему будет Элиягу Кремер, и будет ему от роду лет сорок пять. И возвестит Мессия, сын Давида, царствие мое, и возродится племя иудейское, и воздвигнется Храм мой. А народы, не избранные мной, воскликнут: где племя твое? Ибо одни останутся они пред ликом моим. И сказал Моше: что делать, Господи? И сказал Господь Моше, говоря: трудиться во имя мое. Не нарушать заповедей моих. Знать место свое, путь свой. Не здесь, в пустыне Синайской, и не там, в земле Ханаанской, подаренной мной. Но везде…»

Илья Давидович отступил к окну и опустился на скамью. Впервые в жизни он оказался перед выбором, который должен был сделать сам, и выбор этот касался не его лично, а всего народа его, и он трусил, он был самим собой и не трусить не мог, но он был ведомым по сути своей и попал уже в психологическую кабалу к личности, куда более значительной, и не мог при этом не возвыситься сам. Хотя бы в мыслях своих.

Пути к отступлению попросту не существовало, и выбора на самом деле не было тоже. Но Илья Давидович боялся. Что в этом странного?

Пока ешиботник молча сидел, погруженный в свои мысли, Марк успел сообщить о находке, важность которой он, несмотря на всю свою нелюбовь к пейсатым, отлично понимал.

Из археологического управления сказали, что будут немедленно. Это означало — не раньше завтрашнего утра. Рав Бейлин из Большой синагоги, мучаясь одышкой, пробормотал, что с Его помощью надеется разобраться, хотя и понимает, сколь иллюзорны… Короче говоря, это означало, что Божьи слуги прибудут немедленно.

Что и произошло. Они приехали втроем — два раввина из Большой синагоги и рав Йосеф Дари, которого оторвали от решения компьютерной головоломки. Прибывшие устремились к лежавшему на столе камню, не обратив внимания на Илью Давидовича, который, увидев собственное начальство, еще плотнее вжался в угол, моля Бога сразу о двух несовместимых вещах: чтобы его не увидели и чтобы на него непременно обратили внимание.

Марк передвинул камень ближе к окну, чтобы раввины не портили зрение, и сел рядом с пристукнутым ешиботником, явно не доросшим до понимания сущности момента. Если можно говорить о некоем духе, запахе старины, то камень источал этого запаха столько, что раввины не рисковали даже дотронуться до него. Казалось, что буквы были не вырезаны в поверхности острым предметом, а выдавлены самим временем. Даже Илье Давидовичу передался этот неощутимый дух, у него возникло желание опуститься перед находкой на колени — не для того, чтобы молиться, а просто из шедшего от глубины души чувства преклонения.

Об этом ощущении писали потом все, кто находился в тот момент в кабинете. Особенно забавно читать о духе святости в воспоминаниях рава Шрайбера, одного из экспертов Главного раввинатского суда. Забавно потому, что ни это ощущение, ни результаты радиологического и текстологического анализов не помешали ему в тот же вечер заявить, что речь идет всего лишь о подделке, каковую нужно разоблачить сразу и без колебаний. Слова эти вошли в историю, как и реплика Главного ашкеназийского раввина:

— Самое время для утерянной скрижали… Год до выборов…

За ужином Илья Давидович был тих и задумчив. Обычно он делился своими впечатлениями о ешиве и о каждом, с кем ему приходилось сталкиваться, отпускал довольно нелестные характеристики, будучи по природе человеком скорее желчным, нежели доброжелательным. Доставалось и самому раву Дари, которого Дина представляла себе выскочкой, не доросшим не только до Бога, но даже до понимания того, насколько ее Илья благочестивее остальных ешиботников, готовых ради плотских утешений забывать о вечерней молитве.

Телевизор стоял в детской комнате. Обычно Илья Давидович не заходил в детскую, когда телевизор работал — не для того он ходил в ешиву, чтобы соблюдать закон только на людях! — но в этот вечер глухой голос диктора казался ему страшнее пения сирен. Не желая, подобно гою Одиссею, залеплять уши воском, он поступил как советуют психологи: если нет возможности избавиться от искушения — поддайтесь ему. Однако в «Мабате» о происшествии в квартале Неве-Яаков не было сказано ни слова, хотя телерепортер, появившийся в полиции, когда камень грузили в микроавтобус, успел зафиксировать этот момент для истории.

Илья Давидович ушел спать весьма удрученный, в постели придвинулся к жене своей Дине и прошептал ей на ухо:

— Расскажу все потом.

Спал он беспокойно, и кошмары, снившиеся ему время от времени, просыпаясь, забывал начисто.

Разбудили его в семь утра.

Мудрецы собрались за полночь. Назначено было на десять, но ждали рава Штейниса, главного раввина Хайфы, а он задерживался по причине бар-мицвы у своего внука Михаэля. В Большой синагоге Иерусалима света не гасили во всем здании, и раввины ходили по пустым коридорам, стараясь поменьше разговаривать друг с другом, чтобы прежде времени не накалить страсти.

Два главных раввина — сефардский и ашкеназийский — сидели в боковом кабинете на жестком диванчине (у ашкеназийского раввина Гусмана был геморрой, а сефардскому раввину Шапире не хотелось сидеть на мягком) и тихо разговаривали, пытаясь до начала совещания определить общее отношение к событию. Два листа бумаги лежали перед ними на журнальном столике: заключение Совета Торы и Экспертной группы Университета Бар— Илан. Предмет обсуждения покоился в соседней комнате на столе, покрытом черным крепом, — в полной темноте и тишине.

Когда запоздавший раввин переступил порог синагоги, в дверь кабинета тихо постучали, и рав Гусман сказал:

— Пора.

Рав Шапира вздохнул. Ему все это не нравилось. Проще говоря, он боялся. Боялся сказать не то, что может понравиться Ему, и боялся промолчать, потому что молчание в такой момент не понравится Ему еще больше. Он привык принимать решения даже и по фундаментальным проблемам трактования Талмуда и Галахи, но полагал, что ни ему, ни многим поколениям его последователей не придется сталкиваться с необходимостью определять судьбу мира. Пусть очередной ребе Шнеерзон играет в эти игры.

— Пора, — повторил рав Гусман, которому тоже не хотелось покидать теплую комнату, тащиться в холодный зал и брать на себя бремя решения. Потому что, несмотря на явные доказательства, представленные как теологами, так и физиками, он не верил. Это не могло быть правдой. Ожидание Мессии — это мироощущение, это глубина, это жизнь нации. Приход не может быть так прост.

В Большом зале оказалось не так холодно, как ожидал рав — с вечера натопили, да и ночь выдалась довольно теплой, несмотря на прогнозы синоптиков. Оба верховных раввина поднялись на кафедру.

— С Его помощью, — сказал рав Гусман, — нам нужно решить только одну проблему. И прежде чем перейти к сути, я оглашу два экспертных заключения.

Он приблизил к глазам первый листок. Рав вовсе не был близорук, он просто хотел отгородиться от людей, сидевших перед ним.

— «Заключение о стилистике послания… вот… да… констатируем: при условии краткости оного невозможно сделать однозначные выводы. Однако не обнаружены противоречия между стилистикой послания и общей стилистикой Книги… Нельзя исключить, что текст действительно есть проявление Его воли. Однако принадлежность текста к Его скрижалям должна быть засвидетельствована более высоким собранием Мудрецов Торы.» Нашим собранием… И второе заключение. «Радиоуглеродный метод показал, что возраст надписи на камне — от трехсот миллионов до двух миллиардов лет.»

— Сейчас, — продолжал рав Гусман, — мы все пройдем в комнату, где хранится скрижаль. Все вы сможете посмотреть надпись, увидеть своими глазами… Я видел, и я потрясен. Если это Его воля, то выражена она предельно ясно. Надпись сообщает о приходе Машиаха и называет дату. День, который только что завершился. И имя — Элиягу Кремер, сын Давида. Машиах пришел.

Он ожидал криков, он знал наверняка, что большинство раввинов изо всех сил и аргументов будет сопротивляться этому сообщению, усматривая в нем все, что угодно — амбиции, корысть, но только не желание повиноваться воле Всевышнего. Единственное, чего он сейчас хотел — отойти в сторону.

В зале стояла тишина, никто из присутствоваших не решался нарушить молчание ночного Иерусалима.

Рав Гусман сошел с кафедры.

— Идемте, — сказал он, вздохнув. Ему послышалось, что кто-то всхлипнул. Послышалось не только ему. Все головы повернулись к заднему ряду — там сидел, опустив голову, рав Штейнзальц, восьмидесятилетний старик, сухонький как щепка. Его привезли ученики, усадили и удалились ждать в коридор.

— Я дожил, — бормотал сквозь слезы рав Штейнзальц, — я дожил, с Твоей помощью. Прости меня, что я дожил, а она — нет…

Он так и остался в зале один. Когда все вернулись, рав спал, и его не стали тревожить.

Общее мнение выразил рав Гусман.

— Нужно придти к решению внутри себя, — сказал он. — Не будем суетиться. Вернемся в этот зал после утренней молитвы. Если Машиах пришел, он даст знать о себе. Если нет…

Но все уже понимали — настало Время.

Дина встала рано, ее ждала тяжелая уборка в банке, и нужно было явиться к семи. Это было рядом, но ведь и мужа без завтрака не оставишь, и Хаима нужно к садику подготовить…

Людей перед входом в дом она увидела не сразу — торопилась, да и думала о своем. Лишь услышав тихое пение, вернулась в реальность из мира грустных мыслей.

Ешиботников было человек тридцать, пели они тихо, слов Дина не разобрала, но обращались они к ней — уж в этом-то не было сомнений.

Язык она знала гораздо хуже своего Ильи — для чего высокий иврит при мытье полов? — и разобрала только несколько слов из длинной речи, с которой к ней обратился стоявший ближе всех ешиботник — молодой, плечистый, с иссиня-черной бородой и глазами фанатика.

— Вам мужа? — спросила она.

— Машиах, сын Давида, — сказал ешиботник.

Надо отдать должное Дине. Она вспомнила все, что говорил Илья позавчерашним вечером, вспомнила его вчерашнюю задумчивость, сложила два и два, получила совершенно неправильный ответ, но сделала единственное, что и должна была: вернулась домой, растолкала спавшего Илью и заставила его посмотреть в окно.

— Если твои друзья не утихомирятся, — сказала она, — соседи пожалуются хозяину, и он потребует компенсацию, ты же знаешь этого склочника.

Сделав предупреждение, Дина отправилась на работу и только по этой причине была последней, кто узнал о том, как разворачивались события.

А Илья Давидович испугался. Первой мыслью было — сбежать, и пусть И.Д.К. сам расхлебывает кашу. Вторая мысль была более разумной: взялся за гуж — не говори, что не дюж. Трудно ответить на естественный вопрос: почему пришедшая мысль была из украинского, а не еврейского национального достояния; в конце концов, Илья Давидович последние годы изучал Танах и Талмуд, а вовсе не сочинения Леси Украинки. Повидимому, состояние стресса вызывает ассоциации, привычные с детства, сознание как бы проваливается в прошлое. Только этим и можно объяснить факт, известный всем и описанный в учебниках: Мессия вышел из дома в шлепанцах на босу ногу, в широком халате с украинским орнаментом и черной шляпе, которая превратила его экстерьер в шутовской маскарад.

Все, что произошло вслед за появлением Ильи Давидовича на пороге дома, описано десятками свидетелей, никаких разночтений до сих пор не возникло, и у меня тоже нет документов, позволяющих заново интерпретировать сказанное или сделанное Мессией в то утро.

Один вопрос, однако, так и остался не разрешенным многочисленными трактователями Явления.

Почему Элиягу, сын Давида, охотно приняв почести как Мессия, наотрез отказался немедленно отправиться в Большую синагогу, а выговорил себе три часа времени, проведенные им дома, без свидетелей, до прихода с работы его жены Дины?

Считается, что Мессия, внезапно узнав о своем истинном предназначении, естественно, захотел привести в порядок мысли и душу. Он заперся в спальне и закрыл шторы. Было душно, страшно и хотелось отыграть все назад, когда он спокойно сидел в ешиве и читал, вникая, книгу пророка Иеремии. Угораздило же его отправиться в трапезную за чашкой кофе именно тогда, когда из кабинета рава Дари вышел И.Д.К…

Илья Давидович сел на кровать и прислушался к своим ощущениям. За окном раздавались голоса, ясно доносилось «Машиах! Машиах!», а внутри своего «я» Илья Давидович обнаружил только желание служить.

Условный стук в дверь спальни вывел Илью Давидовича из состояния, близкого к ступору. Он впустил И.Д.К. и снова заперся на ключ.

— Как вы… — начал было Илья Давидович, его интересовало, как, собственно, И.Д.К. оказался в холле, который был заперт не менее надежно, чем спальня.

— Все скажу! — И.Д.К. поднял руки. — Но сначала выслушайте инструкции. Сейчас проходит совещание раввинов, которые вырабатывают единую линию. Кнессет объявил о чрезвычайном вечернем заседании. Ради Бога, возьмите себя в руки. Вот вам бумага…

И.Д.К. достал из кармана джинсовой куртки длинную полоску, и Илья Давидович только тогда обратил внимание на внешний вид своего партнера. Куртка его и штаны были запачканы чем-то рыжим, похожим на глину, успевшую подсохнуть, на туфлях налип такой слой грязи (да и на чистом полу остались следы и коричневые комки), будто И.Д.К. бродил по болоту.

— Прочтите, — нетерпеливо сказал И.Д.К. На листке был некий текст, вроде бы на иврите, слов тридцать, с огласовками, прочесть было нетрудно, но смысла Илья Давидович не уловил. Если это и было цитатой из Торы, то явно уже обработанной на компьютере по программе И.Д.К.

Шевеля губами, чтобы не сбиться, Илья Давидович прочитал вслух текст, стараясь сосредоточиться настолько, чтобы не слышать нараставшего за окном шума.

Ничего не произошло. Он хотел было прочитать еще раз, но И.Д.К. отобрал у него листок и, спрятав в карман куртки, поднялся.

— Как? — Илья Давидович тоже вскочил. — Вы уходите? А как же я? Что я… И что было с вами?..

— Жалко, — сказал И.Д.К. — Жалко, что я не гожусь на роль Мессии. Отчество не то.

Илья Давидович не понял, было ли это сказано серьезно. Он боялся. Боялся толпы на улице, себя, не ведающего, что уже сотворил, Дины, которая устроит скандал из-за грязи на полу, но больше всего он боялся, что И.Д.К. уйдет, ничего больше не сказав.

— Я…боюсь, — прошептал он, хотя боялся и этой своей слабости — признаваться в собственном страхе.

И.Д.К. смотрел в окно. Молчал.

— Я тоже боюсь, — сказал он наконец. — Вы думаете, я герой еврейского народа? Но только… Обратно уже ничего не вернешь. Если меняешься — то навсегда. Подождите минут пять — я еще не понимаю, как это действует, но знаю, что быстро. Просто посидите и лучше всего помолчите… В конце-то концов, не я вас вычислил, а вы меня, верно?

— Верно, — сказал Илья Давидович, чувствуя, как почему-то кровь приливает к вискам, гулко стучит в совсем пустой голове, и перед глазами появляется сероватый занавес, и комната становится ирреальной декорацией.

— Ну вот, теперь я могу идти, — удовлетворенно сказал И.Д.К., увидев, как Илья Давидович побелел и опустился на кровать.

— Не… — начал Илья Давидович, но понял, что вопрос его будет обращен в пустоту — И.Д.К. ушел. Хлопнула входная дверь. Сейчас он выйдет на улицу, — подумал Илья Давидович, — к этим хабадникам, и они уж у него спросят…

Он подошел к окну и осторожно выглянул, стараясь не быть замеченным. Ожидая появления И.Д.К., Илья Давидович подумал о том, что не успел спросить, откуда тот взял камень с уже готовой надписью. И почему он не появляется на улице — другого выхода из дома нет, разве что через крышу?

Ему послышался тихий смешок, и он резко обернулся, мгновенно покрывшись испариной. Комната, естественно, была пуста, но кто-то опять совершенно явственно хихикнул прямо ему в ухо.

— Не хочу вас пугать, — сказал голос И.Д.К., хотя Илья Давидович был уже напуган настолько, что ничего перед собой не видел и с ног не падал только потому, что мертвой хваткой держался за шнур от шторы. — Мы с вами можем теперь время от времени переговариваться мысленно.

Почему? Как? Где? Мысль Ильи Давидовича металась внутри черепной коробки как бильярдный шар, отражаемый от бортов — без надежды попасть в лузу.

— Текст из Торы, который я дал вам прочитать, активизирует телепатические способности. Вы меня слышите, если это можно назвать слухом. Можете и увидеть, но пока обойдетесь. Я вас тоже слышу, и не нужно так паниковать. Все в порядке. На улицу я выходил не через дверь, естественно. А камень нашел на стройке в Кирьят Каменец.

— Такой древний?? — не удержался от восклицания Илья Давидович.

— Почему бы ему не быть древним?, — сухо сказал И.Д.К. — И вообще, почему вы паникуете в этот, можно сказать, исторический момент? Спокойно!

— Хорошо, — прошептал Илья Давидович, прокляв мысленно тот миг, когда он увидел И.Д.К. в коридоре ешивы. Именно это мысленное пожелание сгинуть без следа и воспринял И.Д.К., а вовсе не сказанное вслух слово.

Дина вернулась в одиннадцатом часу. Она шла, привычно размышляя о том, что ешива — вовсе не то место, которое может обеспечить человека средствами, достаточными для безбедной жизни. Проявляя внешнюю солидарность с Ильей и стараясь не противоречить ему, Дина, однако, имела свое, в общем-то нелестное, мнение о религии, как опиуме народа, и о деятелях, продающих духовную связь с Создателем ради места в кнессете или возможности всю жизнь учить Книгу, как бы она ни была, по их словам, переполнена смыслом.

Обнаружив перед домом толпу пейсатых, Дина, естественно, удивилась, а репортер, подскочивший к ней с микрофоном наизготовку, напугал до полусмерти.

— Госпожа Кремер, — бодро сказал репортер, — что ты думаешь о находке? Уверена ли ты, что именно о твоем муже идет речь в этом священном тексте?

Испуг и непонимание, отразившиеся на лице Дины, были столь неподдельны, что репортер поспешил сделать комментарий:

— Я говорю о вчерашней находке — древнем камне, на котором выбит текст о явлении Мессии и назван точный день — вчерашний, а также имя Мессии — Элиягу Кремера, твоего мужа.

Дина соображала быстро, надо сказать — куда быстрее, чем Илья Давидович.

— С семи я была на работе, — четко сказала Дина в микрофон на вполне приличном иврите. — Поэтому я не читала газет и не знаю, о чем вы говорите.

По мнению репортера, Дина была единственной, кто не слышал о вчерашней находке, и потому он ей, естественно, не поверил. Воспользовавшись небольшой паузой, Дина сделала рывок и исчезла в подъезде прежде, чем следующий репортер успел ее перехватить.

Отперев дверь, она ворвалась в квартиру и выдала мужу все, что о нем думала. Думала же она следующее: если Илья решил изображать из себя Мессию, то нечего сидеть в запертой комнате и трястись от страха, а если это глупое недоразумение, то нужно сразу все пресечь, потому что события развиваются слишком быстро, и еще через час-другой дать задний ход будет попросту невозможно. И она очень просит Илью не делать глупостей.

— Конечно, конечно, — сказал Илья Давидович рассеянно, он прислушивался к собственным ощущениям, которые после исчезновения И.Д.К. сводились, в основном, к работе в качестве радиоприемника: Илья Давидович вслушивался в себя, но слышал И.Д.К., и уже не очень понимал, где кончаются его мысли и начинаются чужие.

— Ты будешь шевелиться или нет?! — Дина перешла на крик, потому что увидела в окне, как прибыло к ешиботникам подкрепление. От остановки автобуса шла толпа, причем вовсе не только религиозных, а с противоположной стороны к дому подкатили несколько машин, перегородили проезжую часть и выгрузили десятка два деятелей в черных костюмах и шляпах.

— Диночка, — сказал Илья Давидович, неожиданно прекратив интимно-телепатический контакт с И.Д.К. и вернувшись в свое «я», а следовательно, к своим страхам. — Диночка, мне нехорошо. Я, это… Когда думал, то не очень представлял…

— А ты всегда, когда думаешь, то не очень представляешь, — хмуро сказала Дина. — Мне самой им сказать, что ты никакой не Мессия, а…

— Нет, нет! Я вовсе не об этом!

Илья Давидович посмотрел в грустные и уставшие глаза жены, неожиданно поцеловал ее в лоб и спросил у И.Д.К., не нужно ли дать Дине прочитать отрывок из Торы, тот самый, который бы и ее… Нет, — услышал он мысленный вскрик. — Не время. Делай все, как договорились. Хорошо, — вздохнул Илья Давидович и пошел к людям.

И.Д.К. не ожидал, что экспериментальная фраза, составленная им из текста Торы, произведет столь быстрый биологический эффект. Он убежден был в истинности своей концепции, но полагал, что любое вербальное воздействие на организм — процесс длительный и не однозначно надежный.

На выделение Кода у него ушли семь лет. На то, чтобы ощутить его действие, — семь минут.

Он подошел к окну и сказал вслух:

— Ну, и что теперь?

В холле глухо стукнула входная дверь — вернулся сосед. Человеком он был нешумным, но занудливым до предела. К тому же, верил только в строительных подрядчиков, снабжавших его работой, и все, что хоть как-то было связано с Торой, религией или просто с абстрактным мышлением, вызывало у соседа приступ тропической лихорадки. Встречаться с ним сейчас И.Д.К. не хотел, но, судя по звукам, сосед оккупировал продавленный диван, стоявший в холле, и намерен был врубить телевизор.

— Черт бы тебя… — пробормотал И.Д.К. и заметался по комнате. Кроме как в салон выйти было некуда.

Компьютер был все еще включен, И.Д.К. вошел в «Нортон» и запустил программу форматирования жесткого диска. Компьютер попытался было протестовать, предупреждая писком и надписями «Внимание! Вся информация на диске будет уничтожена!», но И.Д.К. подтвердил свое решение, и многолетняя работа была моментально отправлена в небытие.

Оставались еще дискеты, их И.Д.К. запихал в огромный карман куртки, куртку надел, выключил компьютер и вышел в салон.

Сосед смотрел телевизор и отдыхал от перетаскивания тяжестей. Отдых заключался в том, что ноги соседа упирались в стену на самой высокой отметке, какую он мог достать, лежа на диване.

— Уходишь? — спросил сосед. — Слушай сюда. Есть такая идея…

Идеи его разнообразием не отличались, и И.Д.К. проигнорировал как их, так и автора, помахав рукой и выскочив на лестницу. Дверь захлопнулась, и только тогда И.Д.К. понял, что захлопнулась и прежняя жизнь. В эту квартиру он больше не вернется. Почему? Он не знал ответа, но и вопроса себе не задавал. Так было надо.

И.Д.К. медленно спускался по лестнице, и чем меньше ступенек оставалось пройти, тем спокойнее и яснее становились мысли, будто он не опускался, а поднимался, всплывал со дна морского к свету дня, к небу, к чистоте понятий и выводов. На память пришел еще один вербальный код. Не на ум, а именно на память, будто И.Д.К. знал его и прежде, но, вот беда, забыл начисто, а теперь вдруг вспомнил. Это были строки из книги «Бамидбар», переставленные в том порядке, который гарантировал использование закодированной в генах способности перемещаться в пространстве.

И.Д.К. не задумывался над тем, почему нужен именно этот текст, и почему он знает его назначение, будто сам экспериментировал с компьютером. Генетическая память включилась, когда он прочитал ключевую фразу. Попытки рава из «Ор леолам» и всех прочих интерпретаторов искать в Книге упоминания о случившихся и еще не произошедших событиях казались ему сейчас игрой глупых детей, ищущих (и находящих!) алмазы на дороге, которая ведет не к приискам, а всего лишь на старое кладбище…

Хорошо, что подвернулся этот тезка, Илья Кремер, — подумал И.Д.К. — И отчество подходящее. Не самому же, в самом-то деле, изображать Мессию. Может, он и смог бы, но — зачем?

И.Д.К. остановился на пороге дома — яркое солнце слепило и, как ему казалось, ощутимо давило на переносицу, доказывая справедливость закона, открытого Петром Лебедевым. Не хочешь, чтобы я выходил? — расслабленно подумал И.Д.К. — Ну так и не выйду.

И.Д.К. мысленно произнес бессмысленное вроде бы сочетание звуков, представляя одновременно и написанные будто на бумаге ивритские знаки. Ничего не произошло, разве только ослепил на миг блик от ветрового стекла проехавшей мимо дома «Тойоты».

Еще раз? Нет. Он же не задал цели. Пустыня. Холмы за Писгат— Зеевом. Земля, брошенная на съедение времени. Если смотреть на эти холмы со стороны Еврейского университета, в обрамлении римских колонн студенческого амфитеатрона, кажется, что лучшего места для приведения в порядок мыслей и, главное, чувств, не найти не только на Земле, но и во всей ближайшей Вселенной.

Ну! И.Д.К. покачнулся и, хотя уверен был (интуиция подсказывала, что не ошибается) в своих новых силах, но все же вскрикнул, и сердце застыло, и ноги стали ватными от мгновенного всплеска ужаса.

Он был в Иудейской пустыне.

Как же теперь до города добраться? — промелькнула нелепая мысль. Вторая мысль, — на месте ли дискеты, — выглядела не такой нелепой. Читая фантастику, И.Д.К. всегда удивлялся наивности авторов, описывавших телепортацию героев: с чего бы им являться по заказанному адресу в полном параде и с букетом в руке, ежели телепортируется тело, а не все пространство вокруг? Естественно, что и сейчас эта мысль пришла в голову, и хорошо, что только сейчас, а не там, на пороге дома, иначе он так бы и не рискнул произнести кодовый текст, опасаясь очутиться в километре от Писгат-Зеева в чем мать родила. Любопытно, что именно эта мысль его бы обеспокоила, а вовсе не сомнения в самой возможности телепортации.

И.Д.К. медленно брел между редкими и чахлыми кустиками, поднимаясь на невысокие холмы и спускаясь в неглубокие лощины. Пустыня была будто создана для самосозерцания, чем И.Д.К. и занялся, пока ноги медленно несли его в сторону Писгат-Зеевского холма, похожего отсюда на воздвигаемую на неприступной скале крепость.

Что делать? Он, И.Д.К., стал первым человеком, чьи гены откликаются на коды, зашифрованные в Книге. Но Книга писана не про него, она — для всех. Для всех — кого? Евреев? Или для каждого человека на планете? Может быть, народ наш был избран не только как хранитель Кода, но и первый его пользователь?

Да, тысячелетия генетический текст можно было сохранять только так: сделав его каноническим, не меняя ни единой буквы, а для этого не подходил научный метод, метод анализа, разрушения целого, нужна была именно религия, слепая вера в написанное Слово. Вера, и непременно монотеистическая. Единое слово. Единое дело. Единый Творец. Религия сохранила и Книгу, и народ Книги. Но теперь именно эта вера, сыгравшая свою роль, не позволит сделать из Торы обыкновенный биотехнологический справочник, каковым Книга на самом деле всегда и являлась.

И.Д.К. вышел на дорогу, ведущую от Писгат-Зеева в сторону Маале-Адумим, и эта петляющая лента будто вернула его из мира хаоса в четкий мир реальности. Философствовать — потом. Задача номер один: навестить Илью Кремера, который только в этой неожиданной спешке и мог быть избран Мессией. Дать ему инструкции и при необходимости привести его в состояние деятельности. Задача два: хотя бы на несколько часов удалиться от всех и понять собственные силы. В течение этих часов Мессия должен будет стать лидером нации. Значит, его постоянно нужно будет поддерживать и натаскивать. Нужна связь. Телепатическая, надо полагать?

Пусть исследователи жизни Мессии объяснят мне, не привлекая внешних факторов, исходя только из характера ешиботника Ильи Давидовича Кремера, откуда у него явились силы, внутренняя фанатичность, чтобы убедить всех без исключения раввинов в своей мессианской сущности?