Раньше мне подсказывала Дина. Потом — всего несколько часов — Илья Купревич. Теперь твоя очередь, мой Хозяин.

Он подумал о Дине. Вот уже полгода он заставлял себя не думать о ней. В тот вечер, стоя перед телекамерами в зале кнессета, произнося слова, которыми его снабдил И.Д.К., и чувствуя, что и в его мозгу рождается нечто, способное стать словом, речью, призывом, он ощущал восторг, близкий к сексуальному, а может, еще более яростный, и он подумал тогда, что вознесение его всего за сутки от не очень ретивого ешиботника до Мессии, посланца Божьего, было слишком неожиданным, немыслимым, и так просто это не пройдет. Что-то случится. За все нужно платить. Если не шекелями, то собственной судьбой.

Что сейчас говорить? Он находился в эйфории, он парил в сферах, к которым прежде и не мечтал приблизиться. О Дине и Хаиме он в тот вечер просто забыл. И глубокой ночью, оставшись один в отведенных ему комнатах Дома ребе в Кфар Хабаде — первом его временном пристанище в роли Мессии, — Илья Давидович вспомнил о семье и решил, что его забывчивость также была закодирована Им, и то, что он подумал о родных именно сейчас, — следствие работы внутренней генетической программы, ни целей, ни методов которой он не понимал и понять не стремился.

Было рано — три часа, — поднимать Дину с постели он не хотел, решил дождаться хотя бы семи. И заснул. Спал без сновидений и пришел в себя, когда явились раввины, чтобы везти Мессию в святой город Иерусалим.

Уже после всех официальных церемоний Илья Давидович попробовал найти Дину. Дома никто не отвечал, но он не придал этому значения. Сын в детском саду, жена работает, хотя по такому случаю могла бы и остаться дома, дождаться звонка. В час Хаим вернулся. В три Дины еще не было, и он попросил привезти сына к нему. Полиция, как он потом понял, начала поиски, не дожидаясь его просьбы.

Никаких следов. Террористы исключались — у дома всю ночь стояли хабадники. По их словам, из квартиры никто не выходил. Он был уверен, что Дина ушла. Если она захотела его бросить, то обмануть толпу на улице ей ничего не стоило. Но почему? И как могла она оставить Хаима? И где хотя бы записка? Не желаю, мол, жить с религиозным фанатиком. Думать так она могла. Но поступать?

Он тосковал. Не столько даже по женщине, как по чему-то привычному, по человеку, который был частью его — старого. Он — новый — не мог родиться в момент, в нем еще оставалось много от прежнего Ильи Давидовича Кремера, и без Дины он чувствовал если не страх перед будущим, но некую обнаженность души; то, что обычно предназначалось ей одной, те мысли, те слова, которыми он хотел поделиться и делился лишь с женой, теперь он вынужден был или хранить в себе или, преодолевая инерцию сознания, произносить на людях, совершенно порой не представляя реакции слушателей.

Он говорил себе, что жена поступила с ним подло, убедил себя в этом, и даже заверения министра полиции Орена в том, что у Дины не было физической возможности покинуть Израиль, но в пределах страны ее нет, во всяком случае — живой, эти заверения никак не влияли на его убеждение. Может быть, его сознание просто не желало смириться с мыслью, что Дины нет в живых?

Он был Мессией — во всяком случае, его признал Мессией весь цивилизованный мир, — и он делал все, что должен был делать Мессия, но сам понимал, скорее, впрочем, подсознательно, чем давая себе в том полный отчет, что сыграл роль короля на час. Он чувствовал себя истинным Мессией только в тот единственный вечер — первый вечер, — когда стоял на трибуне кнессета и произносил пророчество, подсказанное ему исчезнувшим И.Д.К. Он мог читать мысли — он знал мысли всех, кто присутствовал в зале, всех, кто собрался на площади перед кнессетом, всех, кто в этот час молился в синагогах и даже, как ему казалось, каждого, кто смотрел телевизор и видел его на экране в Европе, Америке или Азии. Как он мог уловить хор, вопль, шквал подосознательного у сотен миллионов человек? Эта мысль (точнее — страх и непонимание) пришла потом, а тогда он ничего не боялся, он действительно мог слышать каждого. И каждый — это он тоже знал — слышал его.

С того вечера все шло не так, как хотел он, Илья Кремер, а так, как предписывают положения Галахи и Талмуда, которые он не так уж хорошо помнил, каждую минуту боялся попасть впросак и попадал в него то и дело, что воспринималось окружающими как естественное своеволие Посланца.

Почему, думая о Дине, он практически никогда не задумывался о причине исчезновения И.Д.К.? Не думая, он не задавал себе и этого вопроса. Да, Илья Купревич обрек его на этот подвиг души и сознания. Все. На этом участие И.Д.К. было завершено. И Бог повелел ему уйти с дороги. Куда? Какое это имело значение по сравнению с событиями, произошедшими за полгода? Об И.Д.К. и думать не стоило.

Мессия не думал.

Сегодня придет Патриарх и нужно оказаться на высоте.

А сейчас он позвонит и скажет, что готов идти в синагогу.

Я знаю, что предлагаемая интерпретация вызовет немало споров, если не сказать больше. Я уже говорил о дискуссиях с ортодоксами, дискуссиях тем более нелепых, что обе стороны имели на руках идентичные материалы. Я не намерен оспаривать ни объективной роли Мессии в зарождении новой цивилизации, ни описанного в истории всех планет развития событий. Как читатель успел заметить, Мессия в моем изложении — человек, сомневающийся в себе и своем предназначении. Более того — не знающий ни причин своих поступков, ни даже (в этом я готов поспорить с каноническими интерпретациями) глубин иудаизма, каковой он изучал лишь в течение нескольких лет, проведенных в ешиве «Ор леолам». Меня как исследователя интересовал внутренний мир Ильи Давидовича Кремера, которого история выдвинула на роль спасителя человечества в силу чистой случайности.

Я оставляю в стороне практически все внешние события, упоминая о них в тексте лишь в том случае, если они имели прямое отношение к переживаниям Мессии.

Кстати, даже в ортодоксальной литературе отмечается, что Второй этап перехода начался в день посещения Мессии Патриархом Московским и Всея Руси Алексием. Канонические тексты поддерживают мнение о том, что именно богоугодная беседа Патриарха с Божьим Посланцем привела к новому божественному откровению. На деле, как я полагаю, попросту включилась следующая стадия программы — и вовсе не содержание беседы стало тому причиной. Возможно, катализатором было нечто, произнесенное во время беседы. Возможно — нет.

Программа генетических изменений, включенная И.Д.К., работала в теле Мессии, естественно, чище и быстрее, приводила к переходу от стадии к стадии раньше, чем сам Мессия успевал эти скачки осознать и — тем более — перевести их в вербальные коды с тем, чтобы передать всем остальным людям. И.Д.К., участвуй он в этом процессе, провел бы все стадии, надо полагать, более эффективно. Но миссия И.Д.К. оказалась иной. Кто, в конце концов, скажет, что важнее: быть разведчиком, исследующим Цель, или полководцем, ведущем к этой Цели всю армию?

Не мы выбираем себе роль, но нас выбирают на роль обстоятельства. Можете называть это волей Бога, если такой подход представляется вам более соответствующим вашим главным аксиомам.

После утренней молитвы он чувствовал себя духовно очищенным, будто принял холодный душ после тяжелого рабочего дня. Ощущение это было именно физическим, хотя и связанным с духовной сущностью, а не с телесной оболочкой. Он много раз сам себе пытался объяснить этот феномен: почему, кроме обретения душевного спокойствия, молитва дает еще и ощущение легкости в теле, ясности мысли, силы и молодости — так он бежал домой после тренировки в спортклубе общества «Буревестник», когда был еще студентом и полагал, что если Бог существует, то в наш век ракет и телескопов очень непросто найти облако, где Творец мог бы усесться, расправив хитон.

Трапеза прошла как обычно — благословение, хлеб, вино, легкая еда, он не любил с утра перегружать желудок, а с некоторых пор просто боялся материальной пищей уничтожить новое для него ощущение готовности к великим делам.

На некоторое время его оставили одного, и он, сидя на жестком слуле у окна, просмотрел утренние газеты. Это была не столько привычка, сколько способ самоконтроля. Обо всем, что писали газеты, он знал — знание рождалось само, всплывало из памяти подобно воспоминанию о чем-то, давно закончившемся. Дежа вю?

Одно время он думал именно так. Потом утвердился в иной мысли, более естественной и близкой к истине: его телепатические способности, в подсознании попросту всеобъемлющие, позволяли знать, видеть и, возможно, даже ощущать все, о чем думали, что чувствовали люди — в том числе и журналисты, выпускавшие номер, и наборщики у компьютеров, и уж конечно редакторы, подписывавшие номер в печать. Знание накапливалось в подсознании, и Илью Давидовича не интересовала физическая структура этого процесса. Захотев узнать новости, он попросту вспоминал текст статьи, запечатлевшийся в мозгу ее автора. Это не вызывало никаких неприятных или побочных эффектов — он вспоминал, а потом получал удовольствие, обнаруживая текст на газетной полосе. Это было своего рода спортивное упражнение для памяти, утренняя получасовая зарядка.

«Едиот ахронот» дала на первой полосе под крупной шапкой информацию о переходе иорданскими паломниками израильской границы в районе моста Алленби. Мирные паломники, ни у кого не было оружия. Более того, среди них оказались раненые — некая, как полагают, фундаменталистская группа напала на процессию в пустыне, одного паломника зарезали, пять было легко ранено.

Он перевернул страницу. Вспомнил, точнее, извлек из подсознания откуда-то явившуюся информацию о том, что нападавшие были, конечно, не исламскими фундаменталистами, а последователями какого-то тибетского гуру, которых весь этот мировой процесс неожиданного перехода в иудаизм попросту свел с ума. Фундаменталисты, как же. Хизбалла, ХАМАС, Фронт отказа — все это перестало существовать в одночасье, поскольку уж кто-кто, а арабы из древней своей бытности вынесли ту самую каплю общей с евреями крови, тот генетический материал, которого оказалось достаточно для включения программы. Вот, пожалуйста: шейх Аббас обнимается с Арафатом и подписывает договор о присоединении Палестины к Израилю. И это — только на второй полосе. Полгода назад подобное сообщение стало бы не просто сенсацией, но выглядело бы бредом.

Он перелистывал страницы, не зная, что ищет, но точно зная, что, когда взгляд его упрется в некий заголовок, он поймет, что искал именно его, и вспомнит содержание информации раньше, чем пробежит глазами текст.

Нет… Нет… Речь президента США перед Сенатом о мессианстве вообще и участии Штатов в возрождении Царства божия, в частности… Нет… А, вот оно. Вчера в Бен-Гурион прибыли три рейса из Москвы с новыми репатриантами. Три рейса — не так много. Всего тысяча двести человек. Палаточный городок Кацрин Хадаш готов принять… Почему его заинтересовала эта заметка?

Он понял причину, едва подумав о ней. Кто-прибыл этим рейсом. Кто-то, с кем ему предстоит встретиться. Кто? Он и это вспомнит. В свое время. Память, тем более память о будущем, перегружаться не желает. Кто-то прибыл

— пока достаточно и этого.

— Я готов начинать, — сказал он, подняв телефонную трубку.

В комнату тут же вошли два секретаря — харедим из бывшей организации «Натурей карта». Молодые ребята лет под двадцать, лица их были строги и преисполнены сознания важности. Нет, не собственной, речь могла идти только о важности момента.

В первые дни с ними было трудно работать, и он подумывал даже заменить их на менее эмоциональных ребят-прогрессивных иудаистов. Потом передумал. Ему стало интересно разговаривать с ними.

— Йони, — сказал он, — сегодня твоей малышке станет лучше, а через три дня она уже будет бегать.

Йони вскинул голову, глаза его расширились, и он приготовился бухнуться на колени. Божий посланец не позволил совершить этот естественный акт почтения, самолично подхватил молодого человека и заставил сесть за стол в углу комнаты, где приготовлено было все — бумага, диктофон, телекамера, и, конечно, персоналка с выходом на большой компьютер Главного раввината.

Так и рождаются фанатики, — подумал Мессия, — и ведь парень не недоумок. Все, что случится с ним и его ребенком за три дня, он может и сам предвидеть. Программа и в его генах работает, но он просто боится ею пользоваться. Почему? Достаточно подумать о человеке, представить его облик, и возникают картинки — будто сам с собой прокручиваешь варианты будущего. И все исполняется. И никакое это не ясновидение. То есть, ясновидение не в том понимании… Я и сам, кажется, путаюсь. В том — не в том. Иногда получается — иногда нет. С Диной не получилось ни разу. Сколько ни думай, ни представляй…

Он сел за свой стол напротив двери и, косо поглядев на секретарей, прочитал благословение.

Первым посетителем стал Патриарх Московский и всея Руси Алексий, избранный на этот пост Священным Синодом уже после явления Мессии. Он и избран был потому, что более других проникся идеями, которые излагал Мессия. То есть, попросту говоря, генетическая программа сработала в его случае более надежно, характер человека, его понимание сути процесса оказались проявленными именно в той степени, чтобы определить лидерство. Четкий человек, особенно в вопросах богословия, это Мессия понял еще при первой их встрече три месяца назад, и с тех пор предпочитал в разговорах не обсуждать сложных проблем религии, ограничиваясь практическими советами по организации взаимодействия православной церкви и раввинатов на территории России.

Беседа протекала ровно, Мессия даже ощущал нечто вроде вдохновения, когда чувствовал мысль собеседника прежде, чем тот ее осознавал, и устный разговор приобретал странный характер эха, повторявшего с мгновенным запаздыванием все, что было подумано.

— Отец Алексий, — сказал он, — мне бы хотелось прояснить вопрос с «Рязанским отступничеством».

Патриарх помрачнел. Отступники — недавно возникшая секта патриотов, избравшая местом своих проповедей кафедральный православный собор Рязани,

— открыто встали в оппозицию к новому порядку. Они по-прежнему утверждали, что евреи распяли Христа, что принятие всех талмудических уложений неприемлемо для истинных христиан, что Мессия возвестил не царство Божие, а иудейское царство, благословленное мировым сионизмом… В общем, весь букет, свидетельствовавший лишь о том, что не в каждом, ох, далеко не в каждом человеке, даже христианине, оказалась та микроскопическая частица первичной генетической информации, достаточная для включения программы.

— Анафема, — произнес отец Алексий. — Анафема и отлучение. Но на них это не действует. И они набирают силу, как ни странно. Нет, россияне в целом не поддаются этой ереси (естественно, — подумал Мессия, — евреи пришли на Русь еще при Владимире, было время ассимилироваться), но вот сибирские народы…

— Что намерена предпринять церковь? — спросил Мессия, ощущая некоторое неудобство от этого вопроса: не спрашивать он должен был, а советовать, возглавлять. И знал ведь, что именно должен провозгласить — но не мог переступить через себя, старую свою привычку прятаться за чужие команды и советы. Господи, ты изменил человека, ты повел его к иным высотам, но как же медленно меняется характер! Что говорить, генетические изменения — не из самых быстрых природных процессов.

Глядя в глаза патриарху, Мессия понял не только свою ошибку, но и то, неожиданное для него, обстоятельство, что Алексий за две недели, которые прошли после его предыдущего визита, значительно продвинулся по пути генетического совершенствования. Читать мысли, во всяком случае, он научился. Ну и хорошо: разговор на уровне подсознательных мотивировок упрощает принятие согласованного решения.

Секретари заерзали за своими столами — Мессия и его гость вот уже несколько минут сидели неподвижно, глядя друг другу в глаза. Фиксировать разговор мыслей секретари пока не научились, хотя и улавливали обрывки. Новые проповеди по телевидению… Передача генетической информации… Генетическая эпидемия… Разговор служителей Господа или биологов на теоретическом семинаре?

— Вы правы, отче, — сказал Мессия, хотя мысль его явно не успевала за суетой подсознательных выбросов, и в чем, собственно, прав был Алексий, он не смог бы объяснить, если бы секретари попросили сейчас поточнее сформулировать идею.

— Прихожане России, — сказал патриарх, — ждут Мессию, и я тоже думаю, что этот визит принес бы замечательные плоды.

— Непременно, — пообещал Мессия.

— Скажите, отче, — неожиданно для самого себя добавил он, — знакомо ли вам такое название — Саграбал?

Слово это всплыло совершенно бессмысленно и безотносительно к беседе. Он не знал, что оно означает, и, судя по недоуменному взгляду патриарха, тот не знал тоже. Алексий мог и не отвечать.

Мессия встал — попрощались они тепло, оба понимали, что подумано и решено было во много раз больше, чем сказано вслух, и лишь впоследствии эта беседа начнет влиять на процесс принятия решений.

— Я все чаще думаю о Христе, — сказал Мессия, — и готов, в принципе, принять последнюю версию.

— Вы имеете в виду…

— Именно.

— Было бы хорошо, — задумчиво сказал патриарх, — если бы вы сказали об этом во всеуслышание.

— Я подумаю, и Создатель просветит меня в этом, — произнес Мессия.

После ухода патриарха секретари, воспользовавшись минутной передышкой, принялись записывать те крохи информации, что перепали их напряженным мозгам непосредственно из мыслей, носившихся в воздухе комнаты. Мессия сидел, закрыв глаза и погрузившись в раздумья. Потом повернулся к Яакову, отвечавшему за контакты с министерствами.

— Мне нужно, — сказал он, — знать, прилетела ли вчерашним рейсом Эль-Аль из Москвы женщина с ребенком. Женщину зовут Людмила. Фамилия… нет, точно не знаю и потому не хочу тебя путать. Это возможно?

— Конечно, — сказал Яаков и отстучал запрос в компьютер Бен— Гуриона.

Саграбал, — подумал Мессия. Красивое название. Знать бы еще — что оно означает. Почему эти два слова пришли на ум одновременно — Саграбал и Людмила? Что, однако, происходит там — в мыслях, которые даже и мыслями еще не стали? Будто два человека во мне одном. И тот, невидимый, куда умнее, тоньше, понятливее, чище даже… И тот, в глубине, знает что— то о Дине. Я знаю, что он знает. Потому я не бьюсь головой о стенку. Не рву на себе волосы.

— Людмила Купревич, — сказал Яаков, — с сыном Андреем, десяти лет.

— Да, — сказал Мессия. Теперь он знал. В том числе и то, что произойдет через несколько часов.

— Твой папочка будет удивлен, — повторила Людмила, поправив на плече ремень от сумки. — Не отходи от меня далеко. Ох, как он удивится!

Она понимала, что прежде, конечно, нужно будет отыскать в этом Израиле, сейчас больше похожем на стройплощадку Вавилонской башни, своего сбежавшего мужа. Точнее — бывшего мужа. Но проблема поиска не представлялась ей столь уж существенной. В современном государстве учет граждан должен быть на высоте. В еврейской стране — подавно. С некоторых пор Людмила ощущала свою причастность к еврейскому народу, и поначалу решение переехать на Землю обетованную объясняла именно этим неожиданным для нее самой чувством сопричастности. Пять лет жизни с Ильей ни к чему подобному не привели — напротив, когда ее раздражение достигло той стадии, за которой единственным выходом оставался развод, она думала, что все отрицательное в характере бывшего мужа идет от национальной склонности к снобизму, самолюбованию, преувеличению собственной персоны.

Речь Мессии перевернула ее мироощущение точно так же, как изменила в одночасье всех, кого Людмила знала и уважала. Слова брали за душу. Слова… Людмила никогда бы не подумала, что какая-то проповедь может произвести такой переворот в умах. На другой день после того, как программа «Время» показала выступление Мессии в Иерусалиме, Людмила встретила в подъезде соседа Родьку, который никогда не скрывал своих антижидовских убеждений и был сторонником идеи суда над еврейской нацией, распявшей Христа, а также споившей, погубившей и оплевавшей Россию. Родька с утра был уже поддатый, стоял, качаясь, и, увидев Людмилу, протянул к ней руки, отчего она отпрянула, издалека учуяв запах плохой водяры. Родька не заметил ее отвращения и проговорил:

— Слышь, Людмила, ты прости мне, что я на твоего Илюху говорил. Дурак я. Мессия пришел. Мессия, — он повторял это слово на разные лады, оно ему нравилось, он привыкал к нему, как привыкают к замечательной обновке. — Мессия. Теперь все будет хорошо, слышь?

Она и сама чувствовала то же самое. Но больше всего ее поразила возникшая тогда же потребность увидеть Илью. Увидеть, поговорить и простить. А там будь что будет. Она ехала в Израиль не только для того, чтобы быть ближе к Посланцу, так ехали сотни тысяч других обращенных, нет, она ехала к Илье.

— Как же ему не удивиться, если он нас так долго не видел? — сказала она, выбирая свои чемоданы из десятков похожих на вертушке в аэропорту имени Бен-Гуриона.

— Скажите, куда мне нужно обратиться, чтобы отыскать моего мужа Купревича Илью? — спросила она служащего, оформлявшего ей временное удостоверение паломника и направление на жительство в палаточный городок Кацрин Хадаш.

Служащий не понимал по-русски и только покачал головой. Однако Людмила поняла, что обращаться необходимо в отдел регистраций министерства внутренних дел в Иерусалиме. Можно письменно, но лучше приехать самой — народу много, ответ по почте придет не раньше, чем месяца через три.

Сдвиг в понимании проблемы Людмилу не удивил — она уже давно заметила, что стала ощущать (именно ощущать — не слышать) ответы на свои вопросы иногда даже прежде, чем задавала их. Не одна она — многие. Сама читала в «Знании-сила», что с явлением Мессии способности многих людей к телепатии, а иногда и к более «тонким ощущениям», многократно возросли. Ученые еще не разобрались в природе феномена, им бы понять, как это вообще совместимо — наука о природе и явление Мессии.

В Кацрин Хадаш их повезли в огромных автобусах, которые раскачивались как пароходы, и Людмилу быстро укачало. Мимо пролетали аккуратные перекрестки, почему-то казавшиеся маленькими светофоры, белые дома и — пальмы, пальмы… Пальмы тоже укачивали, и Людмила уснула, попросив Андрея не мешать своими возгласами, непонятно что выражавшими: то ли удивление, то ли восторг. Автобус гудел, люди делились впечатлениями, Людмилу это не интересовало: она, естественно, как очень многие, чувствовала это инстинктивное желание — вперед, на Святую землю! — но, в отличие от всех прочих, имела еще одну причину для переезда: у нее здесь был муж. Пусть и бывший. Впрочем, ее мнение об Илье тоже претерпело изменения после явления Мессии. Вместе с мыслью о собственной причастности к судьбе Израиля, евреев как части человечества и человечества как носителя идеи Бога, возникла и мысль о том, что Илья не мог быть неправ так, как она думала прежде. Разве он не говорил ей о том, что Мессия не плод религиозной фантазии, а этап генетической программы, смысл которой он неоднократно пытался ей объяснить?

Каждый человек должен если не жить на этой земле, то — побывать, совершить паломничество, увидеть Мессию, помочь Израилю. Мысли эти были для Людмилы не просто странными, но противоестественными, однако, понятие естественности за прошедшие месяцы изменилось тоже. Если арабы полюбили евреев, то уж ей-то сам Бог велел стать более терпимой к собственному мужу. Тем более, что бабий век короток, а случайных связей Людмила боялась. СПИД и все такое.

Палаточный городок оказался похож на стоянку средневековой армии, выступившей в поход на врага: вымпелы, поднятые на высоких флагштоках, развевались на ветру, палатки, в каждую из которых можно было затащить грузовик, стояли рядами, образовав сложную геометрическую фигуру — нечто вроде спирали, пересеченной десятком радиальных улиц-проездов. Палатки возводились по мере прибытия людей, никакого разделения на страны исхода не существовало, за расселение отвечала ООН, за порядок — «голубые каски».

Палатка, выделенная семье Купревич, прибывшей из Москвы, была как раз такой, чтобы Людмила не ощущала ни тесноты, ни излишнего простора. Она не стала тащиться в столовую, накормила Андрюшу хлебом и сметаной, сама ограничилась стаканом чая из термоса. Остальное потом, сейчас — выспаться. Почему-то, несмотря на нервное возбуждение, ее мучительно клонило в сон. Андрей сбежал знакомиться с ребятами, а Людмила прилегла, не раздеваясь, и, конечно, уснула.

Во сне она поняла истинную цель своего приезда.

Об И.Д.К. историкам известно так мало, что многие совершенно серьезно связывают изменение статуса Земли и человечества именно со встречей Мессии и Людмилы Купревич. В какой-то степени они правы — эта встреча попросту отпустила некие тормоза в реализации генетической программы. Не сама даже встреча, а то обстоятельство, что Мессия и Людмила с одной стороны, а И.Д.К. с Диной — с другой, оказались в единой связи. К сожалению, я не могу этого доказать, как никто и никогда не мог доказать существование Бога. Это всего лишь предположение. Если вам не по душе моя интерпретация событий, можете отнестись к дальнейшему как к беллетристике. Однако вы не можете не принять во внимание то обстоятельство, что предложенная версия, в отличие от версий уважаемых историков, включая корифеев на Израиле-4, учитывает и интерпретирует все факты, в том числе и те, которые, по мнению многих ученых, в интерпретации вовсе не нуждаются по причине несущественности.

После приема посетителей Мессия любил прогуливаться. В Кфар— Хабаде стояла липкая жара, та самая, которую он так возненавидел, сойдя семь лет назад с трапа самолета и из-за которой поехал жить в Иерусалим с его более сухим и прохладным климатом. Не то, чтобы он хотел поменять резиденцию, но время от времени подумывал о том, что напрасно согласился на предложение Любавического ребе (создавал себе имидж — потеряв поддержку И.Д.К., хватался за каждую протянутую руку, не всегда понимая, протянута она для помощи или для просьбы).

Он гулял около дома, стараясь не обращать внимания ни на телохранителей, ни на толпы хабадников, сопровождавшие его на расстоянии десятка метров. Люди следовали за ним почтительно, молча, и все это напоминало ему почему-то сюрреалистические сцены из фильмов Бергмана, которые он никогда не любил и не понимал.

Ему нравилось слушать, о чем они думают. Время от времени ему казалось, что и эти люди способны узнать, о чем думает он. И тогда преклонение уступит место отчуждению, иронии — эмоциям, которые не могли быть связанными с Божьим посланцем. Он долго раздумывал над смыслом собственных поступков. В первые дни его просто нес поток, из которого он не смог бы выбраться, даже если бы захотел. Потом И.Д.К. исчез, и, предоставленный самому себе, Мессия впал было в панику. К счастью, это состояние продолжалось недолго, меньше суток, и со стороны, кажется, осталось незамеченным — действовала инерция движения, приданного ему И.Д.К. А потом мысль его и поступки долгое время шли параллельно, не соприкасаясь, что и привело Илью Давидовича к конечному результату размышлений.

Он действительно Мессия. Посланец Бога. Тот, кто спасет человечество. Да, все началось с нелепой, на первый взгляд, авантюры, в которую он ввязался, чтобы использовать неожиданный шанс. Но ведь абсолютно все, что происходило потом, ясно показало — никаких случайностей. Почему именно он, Илья Давидович Кремер, оказался в тот день в коридоре ешивы? Почему именно тогда (с точностью до минуты) И.Д.К., раздосадованный очередным актом непонимания, решил провести решающий эксперимент с Кодом? Почему он, Илья Давидович Кремер, на этот эксперимент пошел — при всей своей нерешительности? И откуда все же появился Камень — по заявлениям всех исследователей (даже в Кембридж его возили, не говоря о Папской академии и Бар-Иланском университете), людей вовсе не религиозных, Камень действительно имел возраст не меньше миллиона лет, и надпись, провозглашавшая Элиягу Кремера, сына Давида, Мессией, была сделана примерно в то же время. В Институте Торы дали заключение о том, что Камень был создан Творцом в День шестой, сразу после создания Адама, что служило ясным доказательством Божественного провидения всех последующих событий.

Мог И.Д.К. подделать Камень? Нет, не мог — тем более за те сутки, что были у него в запасе.

Не так прост был этот И.Д.К., и жаль, что он, Мессия, не успел узнать его получше. Наверняка и исчезновение этого человека было необходимой частью Божественного плана.

Все, решительно все было связано цепью причин и следствий — и путь Ильи Давидовича, о сути которого он не догадывался, начался значительно раньше его алии. Впрочем, если говорить о предопределении, судьба Илья Кремера решилась задолго до его рождения. Камень тому свидетельство.

Только Дина… А когда она его понимала? Просто ушла. Это, конечно, нелепо, но что остается думать? Одно время он воображал, что жена сбежала с И.Д.К. Глупая идея — они и знакомы-то не были. Наверное, он не любил жену. Во всяком случае, уже через две недели он почти не вспоминал о Дине. И без нее забот хватало. Но все же — как она могла?

Думая о Дине, Илья Давидович прекрасно понимал, хотя и сам себе не признавался в этом, что ее нет. Нет — и все. Если бы она уехала, он чувствовал бы ее мысли. Точно так же, как знает постоянно, о чем сейчас думает Хаим, и чего не хватает старикам — тестю и теще. Мысленная эта связь была прочной, сам он тоже мог всегда подсказать им, даже внушить все, что находил нужным. Телепатия? Дело не в слове. Он умел это и знал, что многие умеют.

С Диной контакта не было.

Мессия дернул головой, отгоняя мысль, которая обычно приходила вслед: если Дину не убили, и если она не сбежала сама, значит, она все так же живет в Ир-Ганим, по-прежнему ходит по утрам убирать в банке, отводит Хаима в детский сад… Это он, Илья Кремер, решительно свихнулся в тот проклятый день, и все, что он видит, ощущает и думает, — плод его больного воображения, а на самом деле нет ничего. В любую минуту навязчивый бред может исчезнуть, и он поймет, что лежит на койке в психушке… Вот тогда все объяснится.