4

Дома — сюрприз: прилетел председатель Народного Совета долгожитель Ган, самое значительное лицо на планете.

Высокий, сухощавый, с типично гаянским удлиненным лицом, длинноухий, с густыми, длинными, как у некоторых наших поэтов и художников, серебристыми волосами, откинутыми назад.

Открытый лоб с двумя поперечными морщинами над переносьем, впалые щеки, умные глаза смотрят из-под лохматых иссиня-черных бровей дружелюбно и весело

Одет он в серебристую курточку и такие же брюки, в тон его седине и светло-серым глазам. Ноги обуты в сандалии темно-стального цвета. На шее дымчатый шарф, несмотря на теплый летний день. — У меня отклонения в работе (он так и сказал: в работе) щитовидной железы, ани… Ле посоветовал носить лечебный шарф. Как вам здесь? — он обвел руками вокруг.

— Спасибо за дружеский прием, — ответил Шелест. — Мы рассчитывали на него, но «воздух полезнее мыслей о нем»…

— О! — воскликнул Ган. — Ты уже используешь наши поговорки.

— Мы знали вас еще до того, как увидели, — напомнил Боб.

— Если вы не устали, ани, то… моя жена Эла и я приглашаем вас к себе.

— С удовольствием, — разом ответили Шелест, Боб и я.

— А как Звездолюб?

Феноменально молчаливый Евгений Николаевич встрепенулся:

— Конечно, долгожитель.

Заняв места в Гравитомобиле Гана, мы взлетели, и вскоре под нами показалась Тиунэла Ган сделал круг над столицей.

— Тиунэла — на древнем гаянском языке означает «пять гор», -объяснил долгожитель, разглядывая свой город…

— Пятигорск! — вырвалось у меня, и мне стало радостно при воспоминании о городе на Северном Кавказе, где я провел не один год.

В центре столицы высилась коническая полукилометровая лесистая гора Шу, опоясанная аллеями с площадками для отдыха С десяток крытых галерей вели от подножия к вершине: они как бы лежали на склонах.

— Эскалаторы, — пояснил Ган.

А на вершине Шу стоит трехсотпятидесятиметро-вый Дворец Человека из белого полированного камня, круглый, ступенчатый, с ленточными окнами по периметру и с балконами! Внизу здание имеет несколько входов и обширную площадку с пестрым орнаментом цветников, замкнутых широким кольцом дендрария

Почти на равном расстоянии (семь-восемь километров) от Шу природа установила еще четыре горы поменьше Они соединялись кольцевой воздушной дорогой: в прозрачных цилиндрических туннелях мчались вереницы поездов. Кроме того, эти горы соединялись с Шу радиальными туннелями, покоящимися на высоких пластмассовых основаниях. Все это вместе составляло сеть воздушных поездов столицы, а когда мы рассмотрели ее вблизи, то увидели, что туннели двухэтажные — имелась еще лента автомобильной дороги и пешеходная дорожка. В фермах-основаниях вмонтированы эскалаторы для пассажиров.

Над гигантским «колесом» воздушной дороги располагалась зона летательных аппаратов городского транспорта. Ниже прозрачного «колеса» полеты запрещались, можно только взлетать и снижаться, да и то по специальным воздушным коридорам, ограниченным радиолучами.

По широким же улицам двигался наземный транс-порт с детьми и транспорт служебного значения: скорая медицинская и техническая помощь.

В основном улицы были «подарены» пешеходам. Нигде нет столбов, проводов, ограничительных барьеров и прочих аксессуаров наших современных городов, зато кругом деревья, кустарники и миллионы цветов, плавающих в воздухе.

Ган рассказал о подземном транспорте столицы; пассажирские линии метрополитена отделены от грузовых.

Пространство между гор и далеко вокруг — это нескончаемый парк, прорезанный ровными широкими улицами стройных небоскребов, с куполообразными крышами, которые одновременно являлись антеннами-приемниками энергии.

— Тиунэла самый высокий город Гаяны, — сказал Ган. — Большинство других городов, особенно молодых, растут вширь-места на планете хватает…

— Мне почему-то странно видеть «древние» самолеты в небе Тиунэлы, -признался я.

— Странно? — усмехнулся Ган. — Крыло, реактивный двигатель, аэростат и многое другое также вечны, как и обыкновенное колесо или рычаг. Пройдут еще тысячи лет, но, по-моему, люди будут пользоваться ими. Да и почему нам поступать иначе, если даже сама природа не смогла придумать более удачное, создавая насекомых, птиц, реактивных рыб?

Квартира Гана находилась на одной из центральных улиц, на тридцать первом этаже.

— Рядом с водой, — пошутил он, снижая гравитомобиль к подножию черного пластмассового исполина с малахитовыми полосами по всему фасаду и алмазными брызгами окон, искрящихся на солнце.

— Ты имеешь в виду озеро Лей? — спросил Шелест, сидевший рядом.

— Нет, зачем… Я имею в виду Шу. В горе необъятные полости, и мы используем их под резервуары водоснабжения… Мы дома. Прошу в лифт, небожители! — весело сказал Ган.

5

Ган и его 132-летняя молодая, в сравнении с ним, черноглазая, подвижная и стройная супруга Эла жили в четырех просторных комнатах: гостиная, спальня, два кабинета; комната для гостей и передняя в счет, не шли.

Мы расположились в кабинете Главы Народного Совета. Библиотека во всю стену закрывалась прозрачной шторой. Другая стена, как и в нашем доме, — сплошное окно без рамы и переплета. Возле третьей, глухой голубоватой стены — темно-синий стол с малахитовым верхом. Кроме черного коммутирующего устройства связи, на столе не было ничего. В углу — традиционный массивный торшер и несколько удобных кресел,

Вошла хозяйка.

Загорелая горянка Эла была одета в темно-вишневое платье, смелый вырез открывал точеную шею и плавную линию плеч. Ее красивые стройные ноги в дымчатых комнатных туфлях были без чулок.

Я стесняюсь разглядывать ее лицо, но, заметив, с каким откровенным любопытством она смотрит на нас, становлюсь смелее.

Круглолицая, розовощекая — с ямочками! — с пухлыми губами и круглым подбородком — поди, дай ей столько лет! — Эла казалась сорокалетней. Впрочем, она такой и была, потому что я скоро забыл о ее возрасте, впервые оценив по достоинству известное изречение землян о том, что женщине столько лет, на сколько она выглядит…

— Замечательные люди! — простодушно воскликнула Эла, останавливая взгляд на Шелесте. — Послушай, Ган, если у них все такие — наши гаянки улетят на… Зе-мм-лью…

— Эла, — засмеялся Ган, — сейчас я представлю тебе наших гостей. Командир звездолета Шелест…

— Ты добрый, ани, — сказала Эла, — мужественный.

— Это Хоутон.

— Трудное имя и длинное, но сам ты простой и веселый, — предположила Эла.

— А вот и Звездолюб, штурман корабля Глебов.

— Тихий мальчик с глазами мудреца, -протяжна произнесла она. — Я понимаю Юль.

Глянув на меня, Эла дружески улыбнулась, увидев во мне равного по возрасту.

— По волосам ты-долгожитель, -заключила она, — но я бы назвала тебя мудрецом с глазами мальчика, ани… Я довольна вами и рада таким гостям. Люди познаются в работе, в опасности и за обеденным столом, говорят на Гаяне. Выбирайте, ани.

Она подала нам «Письма к желудку», набрала на торшере по нашему выбору нужные цифры, дав команду кухне-автомату, и ушла в столовую..

— Мы просим вас, ани, — сказал Ган, — выступить во Дворце Человека, где находится и наш Совет…

— Будет выполнено, — кивнул командир.

— Затем…

Телепатон на торшере вспыхнул голубым светом, и появилось объемное изображение мальчика. Увидев нас, он растерялся, с трудом перевел взгляд на Гана и, запинаясь от смущения, произнес:

— Извини, долгожитель, что я беспокою тебя, да еще дома..

— Кто ты? — удивленно спросил Ган

— Меня зовут Оу, долгожитель. Воспитанники школ-интернатов Юга поручили мне узнать: прилетят ли к нам земляне?

— Спроси у них сам, Оу…

— Прилетим непременно, — ответил Шелест, подняв левую руку.

Мальчишка издал восторженное восклицание, и телепатон выключился.

— Вот, -улыбнулся Ган. — Так все время… Мы думаем, ани, открыть Институт Земли и просим вас быть консультантами.

— Для того и прибыли, Ган, — сказал командир.

— Еще не все, ани, — помедлил Ган. — Я хочу подробнее расспросить тебя, Боб…

— Слушаю, долгожитель, — ответил Хоутон, озадаченный как самим тоном, так и обращением к нему лично

— Рат передал мне о вашем разговоре.. Скажи, ани, как называется алмаз, что ты видел на Земле?

— "Фея Амазонки".

— Гм.. Кто дал ему такое название?

— Один тип, Бергофф.

— Значит, житель Земли-твой сопланетник. Не Мана? Не гаянец?

— Нет, долгожитель.

Ган вздохнул, подумал, вынул из тумбочки торшера фотографию и молча протянул ее Хоутону.

— "Фея Амазонки"! -привстал Хоутон -Я видел ее и готов биться об заклад, что это она.

— Думаю, ты не ошибся, ани, — сказал Ган, взволнованный словами Хоутона. — Эту фотографию мне принесли из архива… Когда Гаяна провожала галактическую экспедицию на звездолете «Тиунэла», кото-рый достиг вашей Земли… командиру корабля Тоту вручили это программирующее устройство, содержащее в себе конструкцию такого же звездолета, как и «Тиунэла» Если, рассуждали тогда члены Народного Совета, они попадут на планету с высокоразвитой техникой, на заводах той планеты легко построить новый звездолет, привычный для наших космонавтов.

Ган посмотрел на фотографию и, не отрывая от нее взгляда, добавил:

— Командир «Тиунэлы» Тот — мой родственник…

Наступило молчание. Потом снова заговорил Боб:

— В своем дневнике Мана рассказал, что Тот погиб при землетрясении на Пито-Као… А Бергофф нашел алмаз «Фея Амазонки» в Бразилии, то есть в нескольких тысячах километров от острова… Не может же быть здесь ошибки?

— Все может, — подумав, ответил Ган. — Например, мы уже обнаружили неточность в расчетах Мана и ваших ученых: экспедиция на «Тиунэле» летела к вам, на Землю, не четыреста земных лет, а двести семнадцать…

— Ты хочешь сказать, долгожитель, что, возможно, Тот не погиб?

— Я желаю этого, ани!

Поразительно: неужто мир до такой степени «тесен», что судьбы людей и события двух планет уже переплетаются?!

— Стол накрыт, — объявила Эла, войдя к нам широким быстрым шагом…

— Ты не геолог? — улыбнулся я.

— Почему ты так подумал, ани?

— Глядя на твою походку и энергичность…

— Нет, я писательница, А угадаешь ли профессию Гана? — лукаво спросила она.

— Математик? -предположил Глебов.

— Астроном, — уточнила Эла. — Он стал знаменитым лет за сто до моего рождения. У него много научных трудов, он открыл несколько звезд, изучил и описал их…

— Видно, Ган не торопился, открыв свою лучшую звезду не так давно, — галантно ввернул комплимент Боб, удачно скаламбурив: Эла-по-гаянски означает «звезда».

— Не так уж и недавно, -засмеялась Эла. -Скоро сто лет, как мы вместе…

— А я все еще не могу ее изучить И описать! — засмеялся Ган.

Эла ласково прижалась к плечу мужа, но, глянув на нас, спохватилась.

— Стол с едой — не археологическая находка, — сказала Эла. -Он не привык долго ожидать…

После обеда мы послушали гаянскую музыку, певучую и темпераментную. Звуки невидимых для нас инструментов (мы слушали запись) напоминали звучание современных земных электроинструментов. Что же касается самих мелодий — да простят меня ценители только классической музыки! — то, что мы услышали, было в духе любимого мною джаза…

Впрочем, не один я грешен. Хоутон предусмотрительно прихватил с собой карманный кристаллофон и, в свою очередь, включил его.

Евгений Николаевич, сидевший возле торшера и смотревший телевизионную программу, привскочил.

— Ну зачем так резко, Боб — недовольно произнес он. -И ни с того, ни с сего…

— Как?! — возразил Хоутон, выключая кристаллофон. — Разве вы не слышали сейчас гаянскую музыку?

— Я увлекся известиями, но, разумеется, слышал бы, если бы она была…

— Звездолюб не виноват, — объяснила Эла. — Мы включили запись по Телепатону, а ее слышит лишь тот, кто хочет ее услышать — А для остальных — тишина? — спросил Шелест.

— Конечно.

— Удобно! -засмеялся я. -Одни танцуют, а рядом-спокойно читаю!…

— Раскрою один секрет, — сказал Ган. — Эла хочет сегодня все устроить похожим на земные обычаи, ты ведь кое-что рассказывал Юль, ани… — повернулся он к Хоутону. — Кажется, после еды положено танцевать? Вероятно, для улучшения пищеварения? Весьма разумно, ани. И почему бы нам сейчас не ускорить обмен веществ?

— Не совсем так ты понял, долгожитель, -пробормотал Боб, — но давайте и потанцуем.

— Только немного, ани, -попросил Ган. -Юль рассказывала об одном фильме, показанном тобой, когда вы летели к нам… Люди до того натанцевались, что шатались и падали от усталости, даже теряли контроль над собой и почему-то ссорились…

Андрей Шелест пришел в ярость и едва сдержал себя.

— Ну, погоди, — тихо произнес он, наклонясь к Бобу, — дома я поговорю с тобой!

— Командир, — шепотом попытался оправдаться Хоутон, — ну что там было особенного: веселая компания и только!

— Стоп: на нас смотрят — танцуй! — И дружески обняв Боба, так что у того хрустнули косточки, Шелест громко сказал, обращаясь к хозяевам: — Наш Хоутон-неисправимый любитель старины… Он показал Юль кадры старого фильма…

— Командир, — повернулся к Шелесту Боб, оттирая внезапно взмокревший лоб, — у меня с собой большинство кристаллов-американский ультрамодерный джаз. Как быть? Предметная музыка…

— Выбери полегче, что ж теперь делать, В следующий раз — советуйся. Извините, ани, это мы обсудили, что вам предложить послушать… -по-гаянски объяснил он Гану.

— Да, пожалуйста, — наклонился долгожитель.

Боб, хотя и неплохо владеющий русским, понял слова Шелеста в смысле «самая легкая музыка» и с удовольствием кинул в кристаллофон синюю сверкающую горошину.

Из аппарата вырвался дьявольский вопль, паровозное шипение и ритмичное постукивание костей: началась знаменитая "Чечетка в аду>!

Даже я отвернулся и посмотрел на командира. Андрей побледнел и опустил голову. Боб выключил кристаллофон, растерянно поморгал и торопливо заменил запись

— Вальс… -хрипло объявил он.

Визит наш затянулся до часа ночи, и всем было весело. На прощание отведали гаянского освежающего чая, густого и кисловатого, и поднялись…

Домой нас вызвалась доставить Эла — Ган остался немного поработать. Мы спустились на лифте, вышли на улицу и, несмотря на поздний час, увидели массу гуляющих Небоскребы фосфоресцировали в темном небе всеми цветами — светящиеся краски, прозрачные днем, сейчас превратили их в горящие факелы самых необыкновенных форм,

Улицы залиты белым светом, а в небе пляшут, мерцают, вращаются, взрываются и гаснут, рассыпаясь на тысячи осколков, декоративные разноцветные огни.

Мы впервые знакомимся с гаянским искусством светописи. Несмотря на калейдоскопичность этого феерического зрелища, легко различаешь, что мириады огней составляют нечто огромное целое — одни орнаменты сменяют другие. Вслед за ними в высоте появляются целые огненные картины-жанровые и бытовые сценки, их сменяют дружеские шаржи и острые карикатуры, вызывающие общий смех, но еще не совсем понятные нам.

На фасадах домов сияют неподвижные (чтобы не отвлекать внимания от основной программы) названия кафе и… рекламы! Последнее так удивило нас, что мы обратились за разъяснением к Эле.

— Да, реклама, — согласилась она. — У нас нет магазинов в вашем смысле, но ведь остались ателье и «Дома необходимых вещей» различных назначений. Реклама помогает найти нужный дом или ателье, да и приятнее заходить, когда вокруг нарядно и празднично.

Видя, что нас заинтересовала ночная столица, Эла предложила пройтись до ближайшей площади и там взять свободный Гравитомобиль. Прохожие узнавали нас, радостно приветствовали, так что мы устали поднимать руки и отвечали им кивком головы, улыбкой или взглядом.

Вообще суетливость, беготня, громкий, обращающий на себя внимание разговор считались признаком дурного тона. Только неуемное любопытство гаянцев бы-ло, пожалуй, единственным, что порой лишало их внутреннего равновесия и сдержанности. Но и на этот раз никто не подошел к нам с расспросами, не просил автографа Зато фотографировали нас чуть ли не на каждом шагу.

— Я чувствую, как худею, растворяясь в снимках, — смеялся Хоутон.

— Столько людей в поздний час… -заметил Евгений Николаевич, привыкший проводить ночи в обсерватории и потому удивленный больше всех.

— Гаянцы любят ночь, — ответила Эла. — Сегодня же в небе соревнование художников света, и всем хочется посмотреть и оценить их мастерство.

— Оценить? — переспросил практичный Боб.

— Да. Многие зрители сообщат свое мнение в вычислительный центр, который и определит, кому присудить победу.

Зашел разговор о земной культуре, искусстве, особенно о литературе.

— Скажи, ани, почему ты взял с собой только одну книгу? — спросила меня Эла, вспомнив рассказ Шелеста о нашей подготовке к вылету в Москве.

— Командир предупредил, что можно взять из личных вещей лишь несколько сувениров… Я выбрал часы, фотографии и эту книгу…

— Значит, самую любимую?

— Да, Эла. Ее написал Александр Грин, большой человеколюб и выдумщик…

— Я прошу, ани, — Эла умоляюще посмотрела на меня, — читай и переводи ее мне. Ладно? Хочу знать, что написано в ней.

— Ладно, Эла.

Побродив немного, мы подошли на площади к первому попавшемуся Гравитомобилю и улетели.

В машине, бесшумно летящей в ночном разукрашенном небе, мы почему-то притихли. Эла не прерывала наших раздумий: мы уже стали привыкать к деликатности Гаянцев, к их умению угадывать тональность настроения.

Лишь когда Гравитомобиль опустился у нашей виллы на берегу озера Лей, Эла обняла нас поочередно и с не свойственной ей грустью сказала:

— У меня три таких сына… Очи улетели вместе. В космос. А в Будущее нельзя смотреть, как в зеркало… Навещайте нас, ани, когда захотите.

Глава восьмая

ДВОРЕЦ ЧЕЛОВЕКА