Гаяна (№1) - Гаяна

Тайна Пито-Као

— Теперь ты леность должен отмести, -

Сказал учитель. — Лежа под периной

Да сидя в мягком, славы не найти.

Данте, Ад. песнь XXIV

ПРОЛОГ

Издавна повелось у авиаторов в свободную минуту собираться под крылом самолета. Даже зимой в теплых высотных костюмах расположатся поудобнее прямо на снегу — и пошли рассказы о трудных полетах и воздушных боях, о необыкновенных случаях в воздухе.

Так было раньше, так бывает и теперь: живет и здравствует под крылом самолета «клуб авиаторов».

И вот однажды в Адлере, где всегда ночует несколько экипажей, один из старейших бортмехаников Андрей Жудин собрал такой «клуб». Неутомимый затейник и весельчак, он пересказывал нам недавно прочитанный приключенческий роман. Следует заметить, что авиаторы — горячие сторонники этого жанра. Неудивительно, что Жудин, к тому же умеющий все передавать в лицах, разжег воображение слушателей.

— Это все только в романах бывает, — разочарованно произнес светловолосый юноша, второй пилот. — А у нас в Аэрофлоте жизнь идет только по наставлениям и инструкциям. Носимся мы по одним и тем же трассам…

— Долго ли ты носишься, сынок? — иронически пробасил Жудин, налетавший ни много ни мало двадцать тысяч часов.

Пилот порозовел и приподнялся, намереваясь вступить в спор. Его остановил командир корабля Андрей Иванович Шелест.

— Не часто, конечно, — сказал он, — но бывает и у нас такое, чего не найдешь даже в приключенческом романе.

— Что вы имеете в виду?

— Что? Ну хотя бы тот случай, когда на наш экипаж напали…

— Так вы и есть тот самый командир!.. — воскликнул молодой пилот, с восторгом глядя на Шелеста.

— Между прочим, история эта, — продолжал Шелест, — связана с Пито-Као.

— С Пито-Као?! — удивился юноша. — С островом где-то в Тихом океане? С островом, о котором писали газеты?! Ничего не понимаю! — недоверчиво пожал он плечами.

— А вот послушайте…

ГЛАВА ПЕРВАЯ

События, которые происходят под Новый год в разных концах света.

1

В приемной редактора было шумно, кто-то стучал кулаком по столу так, что из плоской хрустальной пепельницы выскакивали окурки.

— Мне надоело жить шепотом! — кричал взбунтовавшийся журналист Боб Хоутон.

— Боб, — мягко увещевал его заведующий отделом информации, — уменьши свою ежедневную дозу виски, и все образуется. Как знать, может быть, со временем ты станешь пташкой высокого полета и будешь играть в гольф с сенаторами!

— Через несколько часов Новый год, — напомнил Хоутону секретарь редакции Мейфгоу. — Я желаю тебе начать новую жизнь, Боб. С твоими способностями я бы меньше пил и больше писал. Да-да, когда ты захочешь, у тебя здорово получается!

— К черту! — продолжал кричать Хоутон. — Лучше пить по-моему, чем писать по-вашему.

— К чему такие слова? — обиделся Мейфгоу. — Ты становишься пьяницей, и все.

— Поймите же, — прижав руки к груди, сказал Хоутон, — Это не больше, как спорт.

— Еще одна рюмка, Боб, и из твоих мыслей можно будет сплести коврик для туалета.

— Выслушайте меня наконец, — снова вспылил Хоутон. — Алкогольные фирмы объявили конкурс для розничных потребителей. Соревнования продлятся триста дней. Я болею за «Белую лошадь». Вы знаете, это чертовски крепкое виски, и мне нелегко было выйти в первую пятерку… Обман исключен: каждая стопка, выпитая мной, на учете. В жюри входят одни язвенники — их не проведешь! Вот… И прошу не мешать мне! Я уже набрал такую скорость, что надеюсь прийти к финишу первым…

— С дороги, джентльмены!

Вдруг дверь с табличкой «Редактор» шумно отворилась, и перед расходившимся Хоутоном появился шеф.

— Сколько раз я выгонял вас с работы? — спросил редактор.

— Два, — немного оторопев, ответил Боб.

— Вы ошибаетесь! Три! И, клянусь небом, в моей газете вы уже не заработаете ни цента… Вон!

Спустя четверть часа Хоутон тепло пожал руку кассиру, раздал долги и очутился на улице с долларом в кармане. «Один бамбук — не аллея» — говорит китайская пословица, «один доллар — не деньги» — по-своему понимал пословицу Боб, И не просто понимал: не так давно он месяцами бродил по улицам большого города, одинокий и злой, в поисках работы. Три-четыре года — малый срок даже в короткой человеческой жизни, чтобы все позабыть.

В свое время Бобу помогло устроиться в редакцию газеты имя его покойного отца, знаменитого автомобильного гонщика. Сейчас не приходится рассчитывать и на это.

Мать… При мысли о ней Боб наморщил лоб. Он очень любил эту маленькую молчаливую женщину, для которой был единственной, хотя и шаткой опорой.

Он ненавидел мир наживы, в котором вырос, но не знал способа избавиться от него. Не слишком радовался, найдя работу, и не отчаивался, теряя ее, лишь становился злым и неразговорчивым. Если бы не мать…

Хоутон горько усмехнулся: люди — дети, взрослые дети, им необходимы такие игрушки, как «если бы…». Презабавная штука: покидаешь ее из одного уголка души в другой — и словно получишь облегчение.

Что же касается боссов, то они наживаются и на этом: они сами подсовывают тебе эти игрушки как успокаивающие пилюли. На каждом шагу: в кино, театрах, книгах, газетах. А сколько раз он сам сочинял для своей газеты сказки о разбогатевших бедняках!

Стоит ли волноваться из-за того, что его опять выбросили вон? Но их с матерью двое, а доллар в кармане один… А дней впереди? Много…

Боб прошел квартала три, погруженный в размышления, и остановился около бара. Зайти? Но… Боб сделал несколько шагов и чуть не столкнулся с щеголем лет сорока.

— Хоутон! — воскликнул щеголь. — Я издали приметил вашу фигуру.

— Мистер Бергофф?! — Хоутон натянуто улыбнулся. — Так неожиданно…

— От вас несет спиртным за милю!

— Зато от вас, мистер Бергофф, всегда припахивает долларами.

— О, вы еще не потеряли способности вести деловой разговор, это меня устраивает.

— Разве я…

— Послушайте, вы мне чертовски нужны, — прервал Бергофф, — зайдемте в бар. Вы подложили мне свинью, из-за чего я потерял много денег… Не пытайтесь оправдываться; я мог бы шутя расправиться с вами… Но я ценю старую дружбу.

— Я и не отпираюсь, мистер Бергофф, — ответил Боб. — Я всегда уважал вас, но бизнес есть бизнес.

— Сколько вам заплатили? Боб назвал сумму.

— Я бы мог дать вам втрое больше. Я помню те времена, когда ваше ловкое перо помогало расчищать дорогу моим доходам.

— А вы, мистер Бергофф, умели тогда оценивать каждое мое слово, — ввернул Боб.

— Я не разучился делать это и теперь. Если меня называют рыбным королем, то вы — король газетных уток, Боб! А королям рекомендуется жить в мире.

— Мудрые слова, мистер Бергофф.

— Итак, я прячу до случая свой гнев и предлагаю вам выгодное дело, Боб.

— Я всегда к вашим услугам.

— И если вы возьметесь за него как следует, то не останетесь в накладе!

— Кстати, я сейчас поругался с шефом, почти ушел от него, и тем более смогу полностью принадлежать вам.

— Вас выгнали? — Ваша проницательность делает вам честь, сэр.

— Гм… Тем лучше! Я верну вам работу, и ваши услуги обойдутся мне дешевле.

— Но…

— Вы раздумываете?

— Как можно! Я хотел сказать, что в вашем кошельке очень долго хранятся мои деньги, — пробормотал Боб.

Мальчик-швейцар отворил перед ними дверь бара.

— У вас дьявольски веселый язык! — одобрительно заметил Бергофф и потрепал Хоутона по плечу. — Выпьем, а потом мой шофер отвезет вас хоть на тот свет…

Бергофф был сильной фигурой в деловом мире. Сын разбогатевшего рыбака на первых порах не думал идти по стопам отца: в двадцать лет он стал военным летчиком-истребителем и даже принимал участие в войне с японцами на Тихом океане. Демобилизовавшись из армии, Бергофф намеревался посвятить себя гражданской авиации и уже вел переговоры с крупной самолетостроительной фирмой, желая стать ее пайщиком.

Смерть отца и приличное для начала наследство изменили направление его мыслей — Бергофф занялся рыбным делом и в несколько лет стал настоящей акулой на международном торговом рынке. Многих удивили его быстрые успехи; говорили всякое, но поскольку в любом бизнесе чем ярче блестит золото, тем оно «темнее», разговоры заглохли.

Что же касается Хоутона, то ему не было никакого дела до далекого прошлого, тем более миллионеров, — его интересовал больше сегодняшний день.

Когда утром секретарь редакции Мейфгоу зашел в кабинет шефа и доложил, что Хоутон вновь появился на горизонте, редактор едва не задохнулся от бешенства.

— Бу… бу… будьте свидетелями, — заикаясь от злости, проговорил шеф, — вы, Мейф, и вы, Мод. — Он повернулся к хорошенькой стенографистке. — Я его вышвырну из окна вот этого сорок седьмого этажа, или я больше не редактор! Мод, прошу вас, предупредите полицию: пусть приостановят уличное движение, чтобы этот бездельник и пьяница не свалился на голову какой-нибудь порядочной даме…

В эту секунду Боб вошел в кабинет редактора и, видимо, наслаждаясь смущением Мод, любопытством секретаря и бешенством шефа, добродушно улыбнулся. Его веснушчатое лицо с курносым носом и детскими карими глазами выражало миролюбие и веселость.

— С Новым годом! — приветливо произнес он и легким движением руки скинул с головы шляпу. В кабинете стало светлее, когда Боб обнажил свою буйную огненно-рыжую шевелюру. — С Новым годом, старик!..

— Вон!!! — заорал шеф. — Сию же минуту вон!

— Выпьем, старина, — миролюбиво ответил Боб, извлекая из кармана плоскую бутылочку. — Вы просто не в духе. Чокнемся за здоровье моего дорогого друга, рыбного короля мистера Бергоффа, и все станет на место!

— Мистера Бергоффа?!

— Совершенно верно, — кивнул Хоутон. — Мы с ним большие друзья теперь. Вот его письмо…

Хоутон подал редактору голубой конверт с изображением золотого краба.

— Нам обоим невыгодно ссориться, — проговорил Боб, ласково глядя на редактора. — Я теперь буду одним из наиболее высокооплачиваемых корреспондентов с монопольным правом писать о предприятии Бергоффа.

По мере того как редактор читал короткое письмо, на его лице отражались самые противоречивые чувства. Бешенство сменилось глубочайшим радушием.

— Боб, мальчик мой! — волнуясь, произнес шеф, раскрывая свои объятия и двигаясь на Хоутона. — Я знал, что из тебя непременно выйдет толк! Если я и бранил тебя подчас за твои проказы, то, видит бог, это пошло тебе только на пользу… Какое счастье для меня, для моей газеты и всей нашей прессы, что в ее рядах есть такие одаренные люди, как ты… Мод, расскажите мистеру Хоутону, как я горевал эту ночь, не видя его…

— О да, мистер Хоутон, — словно маленький горный ручей, тихо зажурчал голосок послушной стенографистки, — патрон был выбит из седла вашим отсутствием! Он являл собой само отчаяние! Да и я, и мы все, вся редакция, встретившись утром, приветствовали друг друга вопросом: «Не пришел ли Боб?»

— Мейф! — простонал шеф. — Что же вы молчите?!

— Это правда, — подтвердил секретарь.

Боб подмигнул ему, прищелкнул языком и, закинув ногу на ногу, сказал:

— Я доволен приемом. Вы и в новом году остались все теми же милыми людьми, какими были, и только я стал другим человеком. — Последние слова он произнес торжественно и, выдержав паузу, пояснил: — Я уже не пью виски.

— Ты стал трезвенником? — с сомнением проговорил шеф.

— Не перебивайте меня… Я хотел сказать, что отныне я пью только коньяк…

— Понятно, мой мальчик, не продолжай… Обещаю, что все твои превосходные отчеты и информации будут роскошно изданы в нескольких томах! Я сохраню для потомства каждую твою строку. Мейф, не уходите, мы сейчас выпьем за успехи нашего друга Хоутона.

— Спасибо, старина, — расчувствовался Боб. — Я никогда не сомневался в вашем литературном вкусе. Обещаю снабжать газету самыми сногсшибательными информациями.

— Однако я не совсем понимаю тебя… Не далее как месяц назад мы опубликовали твой же материал о новом предприятии Бергоффа. Не так ли? Ты писал, мой мальчик, что тихоокеанский остров Бергоффа чем-то там заражен с незапамятных времен, что его консервы болезнетворны…

— Угу, писал.

— … что общественность настаивает на детальной проверке неприятных слухов.

— Все?

— Предположим.

— К вашему сведению, акции этого предприятия уже упали на несколько пунктов!

— Я бы на его месте поколотил тебя.

— О, мистер Бергофф — деловой человек. Он мне заплатил больше, чем его конкуренты, и хочет, чтобы именно я побывал на месте и затем сам же опроверг эти слухи. Причем мой отъезд газета объявит началом проверки предприятия Бергоффа, то есть крупной победой общественного мнения.

— Это я уже понял! Но ты не боишься отправляться черт знает куда? Ведь я слышал, что старые моряки и вправду отзываются плохо об этом острове…

— Все это, возможно, так, а возможно, и нет — кто его знает? Но уговоримся, старик: сейчас о делах ни слова.

— Ясно, мой мальчик. Быть может, тебе здорово повезло! И все же отправляться на остров, все население которого когда-то вымерло…

— Не выуживайте, — нахмурился Боб. — Я сегодня нем как рыба. Всему свой черед. Нельзя быть таким любопытным.

— Но ведь любопытство не порок, мой мальчик. У меня это углубление знаний, — заметил шеф.

— Однако не всегда кто больше знает, больше и зарабатывает. Я и сам еще не знаю, что окажется для меня доходнее: правда, вранье или молчание.

— Хорошо, не будем… Мейф, избавьте, пожалуйста, мистера Хоутона от труда раскупоривать бутылку…

2

Узкая дорога вилась вдоль берега по высоким скалистым уступам. Справа внизу шумели черные тяжелые волны Тихого океана. Они ударяли о скалы и, вспенившись, откатывались назад. Слева, у крутого подножия вулкана, через каждые тридцать-сорок метров возвышались грубо высеченные каменные великаны с удлиненными лицами. Неведомо когда и кем поставленные, они смотрели вдаль, одним своим видом устрашая врагов, могущих посягнуть на обитателей острова.

Густые тучи, разрываемые ветром, мчались низко над землей. Свист ветра и шум прибоя сливались в нестройный гул. Гудя мотором, маленький «виллис» с трудом преодолевал подъем. Рядом с шофером сидел Сардов, плотный мужчина в дорожном костюме.

На мгновение яркий луч луны осветил одну из гигантских статуй. Каменный богатырь, казалось, наклонился вперед, точно намереваясь преградить машине путь, но тучи сомкнулись, лунный блик растворился во мраке, и «ожившее» было изваяние вновь погрузилось в сон.

— Святая Мария! — испуганно прошептал пассажир. — Кому нужны эти проклятые истуканы?!

— Им сотни, а возможно, и тысячи лет, — тихо ответил шофер. — Когда-то они, наверное, были нужны, или так казалось тем, кто их высек из обломков скал… Никто не знает, откуда взялись здесь эти штуки.

— Вам виднее, вы человек местный, — сердито обронил пассажир. — По мне, просто убрать их, и все!

Шофер усмехнулся, а Сардов углубился в свои мысли. Не первый год он выслеживает и выкрадывает у изобретателей и ученых их труды, оказывая услуги различным фирмам. В разведывательном бюро, где Сардов служит, он на хорошем счету. Не казалось замысловатым и дело, порученное ему здесь, на острове. Но мысль о том, что предстоит пробраться в Советский Союз, пугала его. Конечно, заработать можно и нужно, но чем все это кончится…

Машина выехала на ровное, обширное поле и остановилась возле приземистого четырехмоторного самолета. В комфортабельном пассажирском салоне Сардова ожидал высокий, широкоплечий мужчина с гладко выбритым лицом.

— Я готов, мистер Дорт, — сказал Сардов.

— Очень хорошо. Вам все ясно?

— Несколько деликатное дело, сэр, так что сразу не ответишь на ваш вопрос… Пока мне понятно все!

— Мне не хочется, чтобы вы втягивали в наше дело лишних людей, Сардов.

— Я уже говорил вам, сэр, что буду работать один…

— Хорошо, — прервал Дорт. — Да, передайте своему начальству, что на донскую операцию хватит одного месяца.

— Слушаюсь. Но мои шефы не любят, когда их учат. Ведь это все равно, что советовать лечащему вас врачу, как долго надо держать вас в постели.

— Ну ладно, ваше дело, — произнес Дорт. — Мне важно одно: связь я держу с вами, и все!

— Совершенно верно, сэр. До свиданья, сор, считайте, что ампулы в ваших руках…

Двадцать минут спустя четырехмоторный самолет отделился от земли.

3

Командир корабля Андрей Шелест хмуро посмотрел на низкие облака, закрывшие горы, прищурился от сильного ветра и поднял меховой воротник кожаного реглана.

Синоптики не ошиблись: вылететь не удастся. Надо же так случиться! До Нового года меньше восьми часов, в Ростове-на-Дону его ожидают друзья, а он… застрял здесь, в аэропорту Минеральные Воды!

Шелест направился в профилакторий[1].

Пятая палата, где только что расположился экипаж Шелеста, уже имела вполне обжитой вид: из гардероба торчала куртка бортрадиста, на тумбочке красовался раскрытый чемоданчик второго пилота Венева, в углу валялись его ботинки, на фикусе покачивался черный галстук. Сам же Петя Венев лежал на постели и задумчиво смотрел в потолок. Собственно, Детей или Петром его нигде и никто не называл. Ему шел двадцать первый год, а на вид было и того меньше. Наверное, оттого и прилипло к нему прозвище Петушок.

Характера он был живого, житейские огорчения стекали с него, как с гуся вода. Пожалуй, главным недостатком его была всегдашняя пылкая уверенность в том, что всякое желание легко исполнимо.

В свободные минуты Петушок очень любил фантазировать на самые различные темы. Так было и сейчас. Размечтавшись, Петушок окликнул бортрадиста Черныша, углубленного в какие-то расчеты:

— Серафим!

— Погоди, не сбивай… Девятнадцать… Двадцать… Двадцать семь тысяч шестьсот километров умножить на…

— Что ты подсчитываешь?

— Сколько я заработал в этом месяце.

— К чему? Есть плановый отдел, бухгалтерия, там и подсчитают.

— Это когда еще будет, а я хочу сейчас знать… Ну, что ты хотел сказать?

— А! Вот послушай, Сима. Пройдет сколько-то лет, и мы будем летать на сверхскоростных реактивных самолетах. А?

— Ну и дальше…

— Вот, говорю, будут полетики! Скажем, высота тысяч сорок метров, а скорость — тысяч десять — двенадцать километров в час.

— Недурно, — заинтересовался Серафим. — Особенно если километровые будут платить по повышенному тарифу.

— И вот несемся мы в Москву откуда-нибудь с Южного полюса и еще над Кавказом включаем командную радиостанцию. Я начинаю: «Я — борт такой-то, вошел в вашу зону, разрешите вход в малый круг…» А над Харьковом командир спокойно так говорит мне: «Будьте настолько любезны, уважаемый товарищ Венев, выпустите шасси!» Каково?

— Отлично! — оживился Серафим. — Может, так и будет. А дальше?

— А потом ты превратишься в старого хрыча и будешь рассказывать внукам: «Да, детки, летали мы когда-ись в Москву на воздушных кораблях с поршневыми моторами. От Ростова до столицы долетывали запросто за три часа…» А внучата тебя на смех поднимут: «Брось, дедушка, за три часа до Луны долететь можно…» А ты им — доказывать…

— "Старый хрыч", — буркнул Серафим, — такое скажешь!

— Боишься старости?

— А ты?

— Я — нет! Как седина полезет мне в бороду, я сейчас же к медикам… Включат они какую-нибудь чертовину — и сразу лет двадцать простят мне. А вот еще…

Но тут в палату вошел Шелест. По тому, как тяжело ступал командир, они поняли: аэропорт будет закрыт непогодой всю ночь.

— Туман — хоть лопатой разбрасывай… Засели мы, братцы, денька на два, — вздохнул Шелест.

— Да, не зря цыган две зимы менял на одно лето! — заметил Петушок.

— А Новый год? — спросил Серафим.

— Здесь встретим, конечно.

— Оно так, да скучновато будет.

— Кого-нибудь пригласим, потанцуем…

— Ладно, идемте в столовую продлевать свою жизнь, — сказал Серафим.

К ночи ветер стих, и в морозном конусе света от фонаря над перроном кружились мелкие жесткие снежинки. Петушок и Серафим шли к аэровокзалу. У входа они, точно по команде, остановились.

Перед ними, прислонясь к двери, стояла девушка в темно-синем пальто, отороченном белым мехом, и в такой же шапочке. Свет играл на ее волнистых волосах, и они отливали темным золотом. Лицо у девушки чистое и нежное, с открытым лбом, тонким маленьким носом и чуть заостренным подбородком. Глаза темно-серые, с голубыми искорками. Когда шальные снежинки упали на ее губы, она улыбнулась и на щеках возникли крохотные тени.

— Добрый вечер! — почти одновременно сказали Венев и Черныш.

— Уже ночь, — заметила она.

— Да, правда. И еще новогодняя… Девушка вздохнула и промолчала.

— Разрешите пригласить вас в нашу скромную компанию? — произнес Петушок.

— Мы же не знакомы. Я только знаю, что вы пилот нашего самолета, и все…

— Познакомимся.

— Так сразу?! — удивилась девушка. — Под Новый год разрешается, — уверил Петушок.

— Впервые слышу, — с сомнением ответила девушка, но сама уже повернулась, и по ее лицу было видно, что ей приятно смотреть на Петушка. Серафим досадливо поморщился, бросил в урну недокуренную папиросу и ушел.

— А что в таком знакомстве предосудительного? — продолжал Петушок просительным тоном.

— Ничего. Но я не вижу и необходимости.

— Но ведь и вреда не будет? — Лично мне — нет.

— В таком случае, разрешите представиться: Петр Венев.

Девушка невольно рассмеялась, протянула ему руку и просто сказала:

— Нина Константиновна Тверская.

— Все пассажиры разъехались встречать Новый год, а вы? — спросил Петушок.

— Мужчинам проще; кроме того, у некоторых есть знакомые в Кисловодске или Пятигорске.

— И вы остались одни?

— Как видите.

— Я вижу, что мы вдвоем!

— Ну, это только сейчас, на минутку.

— Как — на минутку? Вы же обещали встретить Новый гоя с нами!

— Я?!

— Ну, прошу вас, не отказывайте, Нина Константиновна.

— Не знаю, право, как быть…

— Я прошу вас от имени всего экипажа, — горячо настаивал Петушок.

Нина задумалась.

— Кроме того, «Наставление по производству полетов» обязывает нас заботиться о своих пассажирах не только в воздухе, но и на земле! — закончил Петушок.

— Хорошо, — решилась она. — Но в таком случае я приглашаю вас к себе. Так будет удобнее. Я — в гостинице, мой номер четвертый.

— Будь по-вашему, — согласился Петушок. — Через полчаса ожидайте гостей…

Она была в скромном синем платье, которое очень шло ей и скрадывало едва заметную полноту. Движения девушки были неторопливы, уверенны.

Знакомясь с Андреем, Нина смутилась. Ей понравилось его строгое лицо, добрый, внимательный взгляд, голос, спокойный и басовитый, даже манера говорить, слегка растягивая гласные. Серафим же показался ей скучным и нелюдимым.

— Нина Константиновна, — весело сказал Петушок, — нам разрешили распить бутылку вина.

— Этого вполне достаточно, — ответила Нина, накрывая на стол. — Располагайтесь… Вы — на диване, вы — на том стуле, а Андрей Иванович может сесть рядом со мной. Прошу к столу… Остались считанные минуты.

Все заняли свои места и замолчали, будто присели на минутку, чтобы тихо проститься с родным домом перед дальней дорогой. Да и в самом деле, разве не стал для них родным и, если так можно сказать, обжитым уходящий год? Сколько радостей связано с ним навсегда! Бывали и неудачи, преодолевая которые они приближались каждый к своей цели; крепче стала большая дружба, выдержавшая испытание печальных недоразумений и ссор; отсеялись случайные знакомства, не устоявшие перед маленькими размолвками…

Что передает эстафетой старый год новому? Что предстоит пережить им еще? Много неизвестного таит эта дальняя дорога. Знать, оттого и хочется посидеть вот так, молча, минуту-другую, поразмыслить, помечтать, пожелать…

Первым нарушил тишину Андрей. Он посмотрел на Нину, встретил ее взгляд и тихо сказал своему радисту:

— Серафим, настрой радио.

В маленькой уютной комнате послышался перезвон кремлевских курантов.

— Еще один год на плечи, — с грустью произнес Андрей, поднимая стакан с вином.

— И уже следующий выпустил шасси и просит посадку, — весело сказал Петушок.

— Ну что ж, посадку ему разрешаем! — ответил Андрей.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На острове. Знакомство с его обитателями.

1

Первое, что Боб Хоутон испытал на острове, — это тропическая жара, в которую он окунулся, спланировав с прохладной высоты на "четырехмоторном «Дугласе» с золотым крабом на фюзеляже. Затем ему пришлось подчиниться местным законам и подвергнуться тщательному медицинскому осмотру.

Врач Мелони оказался человеком словоохотливым.

— С такими бицепсами, мистер Хоутон, — заметил он, — вы проживете долго, как баобаб. Не крутитесь… Мне еще необходимо подвергнуть испытанию ваше тело на самом терпеливом месте, пониже спины.

— Что вы имеете в виду, док? — спросил Боб, хватая одежду охапку.

— Я вам сделаю укол, — пояснил Мелони, загораживая путь двери. — Всего несколько кубиков жидкости.

— Зачем?

— Ну, допустим, от поноса… — уклончиво ответил Мелони. — Прошу вас повернуться ко мне спиной и набраться мужества. Вот так… одну минуту! Не волнуйтесь: понос — враг бизнеса, ибо почти вся сумма, затраченная на питание организма, списывается вами в убытки.

Выслушав это изречение, Боб принялся так хохотать, что врач едва не сломал иглу.

— Черт возьми! — воскликнул Мелони, — Осторожнее, у меня шприц «Келли и сыновья».

— О, это уважаемая фирма, — согласился Боб. — Говорят, полмира пользуется ее медицинским оборудованием.

— Еще бы, — проворчал Мелони, — даже с этого заброшенного клочка земли она снимает какую-то толику дохода… Итак, со всеми формальностями мы покончили, и вы можете считать себя островитянином, мистер Хоутон. Разве лишь денька два вам придется сидеть на половине стула, а затем все пройдет.

— Что поделаешь, док! Я, видите, весь смирение.

— Не оно ли заставило вас прилететь к нам?

— Я журналист, док.

— Ого! — удивился Мелони. — Несомненно, первый в этих местах. Насколько мне известно, вашего брата здесь не жалуют.

— Давно так?

— С тех пор как кто-то написал в газетах, что наш остров заражен.

— Можете считать, док, что это написал я!

— Вы? — произнес Мелони. — Это не шутка?

— Сущая правда, док. Поэтому мне и не терпится поскорее увидеть Пито-Као в натуральную величину. Справлюсь ли я без проводника?

— Я могу быть вашим гидом.

— Тогда в путь! — обрадовался Боб.

— Хотя мы и не избалованы здесь дамским обществом, — спокойно сказал Мелони, — я все же не советую вам выходить на улицу без брюк…

— Простите, док, я непременно оденусь.

Вскоре Мелони и Хоутон углубились во владения рыбного короля Бергоффа.

Боб свободно ориентировался в каменных джунглях больших городов и любил шумные бесконечные улицы, украшенные лианами световых реклам. Природу же он привык видеть лишь в подстриженных газонах, ровных аллеях городских парков, маленьких озерах и прудах с игрушечными мостиками и искусственными гротами, всегда аккуратную, как бы причесанную. И сейчас, шагая в обществе доктора Мелони по тропинке, ослепительно блестевшей под высоким солнцем хрустким коралловым песком, вдыхая влажный воздух тропиков, Хоутон с любопытством смотрел на густой темно-зеленый лес, к которому они подходили.

— Вы, наверное, чувствуете себя здесь смотрителем природоведческого музея, — пошутил он.

— Музейным чучелом, вы хотели сказать? — уточнил Мелони. — Надо заметить, что мне осточертело удручающее однообразие местного климата. Все одинаково, нет смены времен года, если не считать периода дождей.

Над ними пролетела пара зеленых голубей, огромный жук сдуру ударился о грудь Боба, и журналист совершил такой прыжок, что Мелони не удержался от смеха.

— Ого, мистер Хоутон, — заметил он, — вы можете стать неплохим учителем танцев у туземцев. — Перестаньте шутить, док, — взмолился Боб. — Ведь это жук!

— А то, на чем вы стоите сейчас правой ногой, мистер Хоутон, называется ящерицей. Учитесь наблюдать!

— Б-благодарю вас, док. Может быть, мы изберем другой путь?

— Эта тропинка исхоженная, и не имеет смысла прокладывать новую. Кстати, не угодно ли взглянуть на идиллию. Тише… Вот сюда, за мной. Говорите вполголоса. Видите птичку? Вон на той ветке?..

— Совсем крохотную, зеленую? Не больше спички?

— Да. Это самка. А перед ней жужжат еще две.

— Вижу, с голубоватыми грудками и изогнутыми клювами.

— Это самцы, они соревнуются. Тому, кто окажется ловче, самка отдаст предпочтение.

Боб тут же окрестил «невесту», назвав ее Бетси. Один из претендентов на ее «руку» получил имя Сэм, а другой — Джек. То поочередно, то оба вместе, словно вертолеты, они повисали перед Бетси в воздухе и вдруг наперегонки бросались за мошкой.

Бетси кокетливо склоняла головку и наблюдала за их виртуозными полетами. И Сэм и Джек так увлеклись соревнованием, что не замечали присутствия Боба и Мелони.

Вот Джек приблизился к ярко-красному цветку и, не опускаясь на лепестки, на лету стал что-то выискивать своим длинным клювиком в глубине цветка.

Тогда Сэм, сделав два-три отличных глубоких виража, на мгновение замер в воздухе и в головокружительном пике устремился вниз. Лишь у самой земли он задержал свое па-де-де и, быстро лавируя в зарослях, показал такое незаурядное мастерство бреющего полета, что Бетси теперь все внимание уделяла ему.

— Давай, давай, Сэм! — прошептал Боб. — Победа на твоей стороне, молодчина…

Попискивая от возбуждения, Сэм то мчался на предельной скорости, то замирал на месте, выделывая круги и восьмерки, ни разу не задев за ветки и листья кустарника. Все шло как нельзя лучше, как вдруг с Сэмом что-то случилось. Он странно накренился вправо, метнулся в сторону, но тут же, будто притянутый невидимой резиной, вернулся к исходному месту. Движения его стали судорожными, испуганными, было заметно, что с ним стряслось несчастье.