Глава IX

Столыпин пригласил Распутина по совету царя или царицы, которые все более увлекались сибирским старцем. В 1906 году ему посвящены три записи в дневнике царя: «18 июля… Вечером были на Сергиевке и видели Григория… 13 октября… В 6 1/4 к нам приехал Григорий, он привез икону Св. Симеона Верхотурского, видел детей и поговорил с нами до 7 1/4… 9 декабря… Обедали Милица и Стана. Весь вечер они рассказывали нам о Григории».

Но царь и царица чувствовали, что, принимая «мужика», они нарушают неписаное правило царской изоляции. Для царей сложны простые вещи. Вырубова вспоминает, как Николай II позавидовал цветным носкам офицеров — у него самого всегда черные, поручить же купить цветные «вовлекло бы так много людей, что он и думать не хотел об этом». Распутин тоже был «цветными носками», получить которые путем обычной дворцовой процедуры было нелегко, поэтому его посещения обставлялись как контрабанда, вводился он через задние двери, записи в камер-фурьерских журналах делались редко. Но эта «секретность» скорее способствовала распространению «распутинской легенды».

«Он часто бывал в царской семье… — показывала Вырубова. — На этих беседах присутствовали великие княжны и наследник… Государь и государыня называли Распутина просто „Григорий“, он называл их „папа“ и „мама“. При встречах они целовались, но ни государь, ни государыня никогда не целовали у него руки». «Он им рассказывал про Сибирь и нужды крестьян, о своих странствиях. Их величества всегда говорили о здоровье наследника и о заботах, которые в ту минуту их беспокоили. Когда после часовой беседы с семьей он уходил, он всегда оставлял их величества веселыми, с радостными упованиями и надеждой в душе».

Царю Распутин давал то же, что когда-то «шептун» Мещерский, — уверенность. В разгар революции царь и царица были напуганы проповедью Волынского архиепископа Антония о «последних временах». «А я долго их уговаривал плюнуть на все страхи и царствовать. Все не соглашались. Я на них начал топать ногою и кричать, чтобы они меня послушались. Первая государыня сдалась, а за нею царь… Они у меня спрашиваются обо всем… О войне, о думе, о министрах», — рассказывал Распутин Труфанову в 1909 году. «Я ему говорю, и у нас были такие сцены, что он кидался на меня, хотел меня бить, а потом просил прощения со слезами», — рассказывал Распутин о своих отношениях с царем Манасевичу-Мануйлову в 1916 году. «Я знаю, что он иногда даже кулаком стучал… — говорил Белецкий. — Это была борьба слабой воли с сильной волей».

Распутин поддерживал глубокую потребность царя руководствоваться не сложными рассуждениями министров, а простыми велениями души. "Государь, государыня с наследником на руках, я и он сидели в столовой во дворце, — вспоминает архимандрит Феофан. — Сидели и беседовали о политическом положении в России. Старец Григорий вдруг как вскочит из-за стола, как стукнет кулаком по столу. И смотрит прямо на царя. Государь вздрогнул, я испугался, государыня встала, наследник заплакал, а старец и спрашивает государя: «Ну, что? Где екнуло, здеся али туто?» — при этом он сначала указал пальцем себе на лоб, а потом на сердце. Государь ответил, указывая на сердце: «Здесь, сердце забилось!» «То-то же, — продолжал старец, — коли что будешь делать для России, спрашивай не ума, а сердца. Сердце-то вернее ума!»

«Всякий другой, подходя к царю, встретил бы на своем пути волю царицы, — пишет Протопопов. — Распутин же имел не только ее поддержку, но послушание…» По рассказам придворных, она «сначала не могла хорошенько усвоить себе его отрывистую речь… быстрые переходы с предмета на предмет», но затем в этом скаканье слов и мыслей стала видеть признак их подлинной глубины, ничего не имеющей общего с поверхностным связным рациональным объяснением. Царица считала, что «для Бога нет ничего невозможного» и что Бог всегда будет услышан «чистой душой» — надо искать и ждать, как и через кого проявится милость Божия. Она поверила, что эту «чистую душу» без лицемерия и лукавства — нашла в Распутине.

«Распутин не менялся в обществе государыни, — показывала ее вторая после Вырубовой конфидентка, Юлия Ден, — но оставался таким же, каким он был и в нашем обществе. Государыня, видимо, относилась к нему с благоговением: в разговоре с ним она называла его „Григорием“, а за глаза она называла его „отцом Григорием“. В беседах со мной и с Вырубовой она говорила о том, что верит в силу его молитвы». «По словам царицы, он выучил ее верить и молиться Богу; ставил на поклоны, внушал ей спокойствие и сон», — вспоминает Протопопов.

Царя и царицу, привыкших к лицемерию и карьеризму, подкупали прямота и даже грубость Распутина. В том, что он обращался к ним на «ты», называл в глаза «папа» и «мама», а за глаза «сам» и «сама», многие видели особо изощренное лицемерие — он, дескать, понимал, что это нравится. Скорее всего, он понимал это, но он и внутренне был таким. По наблюдениям Панкратова, царская семья «испытывала жажду встреч с людьми из другой среды, но традиции, как свинцовая гиря, тянули ее назад и делали рабами этикета». Так что человек из другого мира, притом необыкновенный, как Распутин, «делался предметом общего внимания, если только придворная клика вовремя не успевала его выжить». Один из многих неразличимых подданных «батюшки-царя» и в то же время один из немногих, избранных Богом говорить правду, он вдвойне отвечал формуле «Бог — царь — народ», передавая царю и веления Бога, и просьбы народа.

Распутин потому еще привлек сердца царя и царицы, что понравился их детям, для которых однообразие Царскосельского дворца было особенно тяжело. Распутин говорил им о Боге, играл с ними, рассказывал сказки — кто познакомился в детстве с миром русских сказок, не забудет Кощея Бессмертного, Бабу Ягу, Серого волка, Царевну-лягушку, Медведя, бредущего ночью по деревне и скрипящего деревянной ногой — «скурлы-скурлы», Лису, попросившуюся переночевать: сама лягу на лавочку, хвостик под лавочку, палочку на печку — да и расположившуюся как хозяйка. "С детьми я часто шучу, — рассказывал Распутин. — Было раз так: все девочки сели ко мне на спину верхом, Алексей забрался на шею мне, а я начал возить их по детской комнате. Долго возил, а они смеялись. Потом слезли, а наследник и говорит: «Ты прости нас, Григорий, мы знаем, что ты — священный и так на тебе ездить нельзя, но это мы пошутили».

Ольга Александровна, младшая сестра царя, вспоминает, как осенью 1907 года Николай II спросил, хочет ли она познакомиться с крестьянином, и ввел ее в детскую. Она увидела Распутина в окружении царских детей, уже в ночных рубашках. «Кажется, он нравился детям, они чувствовали себя с ним непринужденно. Вспоминаю маленького Алексея, вообразившего себя кроликом и прыгающего по комнате. А затем, совершенно внезапно, Распутин схватил его за руку и повел в спальню, мы трое последовали за ним. Наступило молчание, словно мы были в церкви. В спальне Алексея не горело ни одной лампы, слабый свет исходил только от лампадки перед чудной иконой. Ребенок, очень спокойно, стоял рядом с гигантом, кивавшим головой. Я поняла, что он молится… Я поняла также, что мой маленький племянник молится вместе с ним. Я не могу описывать это — но я была тогда совершенно уверена в искренности этого человека…»

Важнее, чем сказки, игры и молитвы, была способность Распутина помогать мальчику при кровотечениях. «Я видела этот чудесный результат собственными глазами не один раз, — вспоминает Ольга Александровна, — я также знала, что это признают его лечащие врачи. Профессор Федоров, выдающийся специалист, пациентом которого был Алексей, не раз говорил мне это, вместе с тем все врачи крайне не любили Распутина». Фрейлина Е. Н. Оболенская, удаленная от двора из-за нападок на Распутина, рассказывала, как «она присутствовала однажды при разговоре врачей во время одного из наиболее сильных припадков гемофилии, когда они были бессильны остановить кровотечение. Пришел Распутин, пробыл некоторое время у постели больного, и кровь остановилась». Вырубова вспоминает, как в 1915 году ни проф. Федоров, ни д-р Деревенко не могли остановить кровь — императрица срочно послала ее за Распутиным. «Он приехал во дворец и с родителями прошел к Алексею Николаевичу. По их рассказам, он, подойдя к кровати, перекрестил наследника, сказал родителям, что серьезного ничего нет и им нечего беспокоиться, повернулся и ушел. Кровотечение прекратилось». Джанумова вспоминает, как при ней Распутину позвонили из Царского Села. «Что? Алеша не спит? Ушко болит? Давайте его к телефону… Ты что, Алешенька, полуночничаешь? Болит? Ничего не болит. Иди сейчас ложись. Ушко не болит. Не болит, говорю тебе. Слышишь? Спи!» Через пятнадцать минут опять позвонили. У Алеши ухо не болит. Он спокойно заснул". «Теперь и лечат меня, и молятся, а пользы нет, — говорил сам наследник, когда Распутина не стало. — А он, бывало, принесет мне яблоко, погладит меня по больному месту, и мне сразу становится легче».

Мне, однако, не кажется верным распространенный взгляд, что главной причиной влияния Распутина на царя и царицу была его способность лечить наследника, к тому же им сознательно преувеличиваемая. Нет никаких прямых свидетельств, что Распутин преувеличивал свой дар, — скорее наоборот. Например, он пишет царице на ее запрос о помощи: «Милая дорогая мама! Тилиграму получил. Не грусти, молись, милось Божья не по грехам, а по молитвам. Веруй — и наследник будет здоров. А я молюсь неустанно, но что могу? И никто как Бог, человеку не дано».

В переписке царя и царицы (1914-1916) об исцелениях наследника Распутиным упоминается редко, тогда как его «внушенные Богом» политические советы дебатируются постоянно. Есть свидетельство, что, во всяком случае, к концу жизни, Александра Федоровна придавала больше значения государственным делам, чем здоровью Алексея. В апреле 1918 года, когда Николая неожиданно вывезли из Тобольска, она бросила больного сына и поехала с мужем, боясь, что без нее «опять его заставят что-нибудь сделать, как раз уже заставили». Очевидно, она думала, что Николая принудят одобрить мир с немцами, как ранее принудили отречься от престола. «Я должна оставить мальчика и разделить жизнь или смерть мужа», — сказала она.

Думаю, что по мере того, как царь чувствовал все большую усталость от государственных дел, а царица все более в них вовлекалась, главной причиной растущего распутинского влияния становилась его способность внушать царю и царице уверенность в себе, давать им политические советы и санкционировать их действия именем Бога. Даже и при здоровом наследнике Николаю и Александре, с их мистицизмом, нужен был бы такой человек.

Лучше всего представление об отношении к Распутину на четвертый год их знакомства дают письма к нему царицы и ее дочерей.

"Возлюбленный мой и незабвенный учитель, спаситель и наставник, — пишет ему тридцатисемилетняя Александра. — Как томительно мне без тебя. Я только тогда душой покойна, отдыхаю, когда ты, учитель, сидишь около меня, а я целую твои руки и голову склоняю на твои блаженные плечи. О, как легко мне тогда бывает. Тогда я желаю все одного: заснуть, заснуть навеки на твоих плечах, в твоих объятьях. О, какое счастье даже чувствовать одно твое присутствие около меня. Где ты есть. Куда ты улетел. А мне так тяжело, такая тоска на сердце… Только ты, наставник мой возлюбленный, не говори Ане о моих страданиях без тебя. Аня добрая, она хорошая, она меня любит, но ты не открывай ей моего горя. Скоро ли ты будешь опять около меня. Скорее приезжай. Я жду тебя и мучаюсь по тебе. Прошу твоего святого благословения и целую твои блаженные руки. Во веки любящая тебя

Мама".

"Бесценный друг мой, — пишет четырнадцатилетняя Ольга. — Часто вспоминаю о тебе, как ты бываешь у нас и ведешь с нами беседу о Боге. Тяжело без тебя: не к кому обратиться с горем, а горя-то, горя сколько. Вот моя мука. Николай меня с ума сводит. Как только пойду в собор, в Софию и увижу его, то готова на стенку влезть, все тело трясется… Люблю его… Так бы и бросилась на него. Ты мне советовал поосторожнее поступать. Но как же поосторожнее, когда я сама с собою не могу совладать… Ездим часто к Ане. Каждый раз я думаю, не встречу ли я там тебя, мой бесценный друг; о если бы встретить там тебя скорее и попросить у тебя советов насчет Николая. Помолись за меня и благослови. Целую твои руки.

Любящая тебя

Ольга".

"Дорогой и верный друг мой, — пишет двенадцатилетняя Татьяна. — Когда же ты приедешь сюда. Долго ли ты будешь сидеть в Покровском. Как поживают твои детки. Как Матреша. Мы, когда собираемся у Ани, то вспоминаем всегда всех вас. А как хотелось бы побывать нам в Покровском. Когда же настанет это время. Скорее устрой все; ты все можешь. Тебя так Бог любит. А Бог, по твоим словам, такой добрый, хороший, что непременно исполнит все, что ты задумаешь. Так скорее же навести нас. А то нам без тебя скучно, скучно. И мама болеет без тебя. А нам как тяжело на нее, больную, смотреть. О, если бы ты знал, как нам тяжело переносить мамину болезнь. Да ты знаешь, потому что ты все знаешь. Целую тебя горячо и крепко, мой милый друг. Целую твои святые руки.

До свиданья. Твоя

Татьяна".

"Милый, дорогой, незабвенный мой друг, — пишет десятилетняя Мария. — Как я соскучилась по тебе. Как скучно без тебя. Не поверишь ли, почти каждую ночь вижу тебя во сне.

Утром, как только просыпаюсь, то я беру из-под подушки евангелие, тобою мне данное, и целую его… Тогда я чувствую, что как будто тебя я целую. Я такая злая, но я хочу быть доброю и не обижать нашу милую, хорошую, добрую няню. Она такая добрая, такая хорошая, мы все ее так любим. Помолись, незабвенный друг, чтобы мне быть всегда доброю. Целую тебя. Целую твои светлые руки. Твоя навсегда

Мария ".

"Милый мой друг, — пишет восьмилетняя Анастасия. — Когда мы тебя увидим. Аня вчера мне сказала, что ты скоро приедешь. Вот я буду радоваться. Я люблю, когда ты говоришь нам о Боге. Я люблю слушать о Боге. Мне кажется, что Бог такой добрый, такой добрый. Помолись ему, чтобы он помог маме быть здоровой. Часто вижу тебя во сне. А ты меня во сне видишь? Когда же ты приедешь? Когда ты будешь в детской нашей говорить нам о Боге? Скорее езжай, я стараюсь быть пай, как ты мне говорил. Если будешь всегда около нас, то я всегда буду пай. До свиданья. Целую тебя, а ты благослови меня. Вчера я на маленького обиделась, а потом помирилась. Любящая тебя твоя

Анастасия ".

Они были получены или похищены Илиодором у Распутина и им распубликованы. Ставилась под сомнение их подлинность, но ее подтверждают Вырубова и Коковцов, которые видели письма. Скорее всего письма написаны в августе 1909 года во время пребывания Ани Вырубовой (Ани) в Покровском. Враги царицы пытались впоследствии представить ее письмо как доказательство любовной связи с Распутиным — это, однако, противоречит как всему, что известно об их отношениях, так и смыслу самого письма — обращения экзальтированной ученицы к духовному учителю. Письма великих княжон несколько отредактированы, что видно при сравнении с другими письмами Ольги и Анастасии, не ставшими достоянием гласности:

"Ливадия, 1909 г. 28-го ноября.

Мой милый, дорогой, любимый друг.

Так жалко, что давно тебя не видела. Часто очень хочу тебя видеть и много о тебе думаю. Где ты будешь на Рождестве? Пожалуйста, напиши мне письмо, я так их люблю от тебя получать. Как поживают твоя жена и дети. Помнишь, что ты мне говорил про Николая, что не надо слишком, но правда, если бы ты мог знать, как это трудно, когда я вижу, то ужасно. Прости ты меня пожалуйста, я знаю наверное это не очень хорошо, мой добрый Друг. Дай Бог мама дорогая в эту зиму не будет больше хворать, а то это будет совсем страшно грустно и тяжело. Так бываю рада видеть от времени до времени отца Феофана. Раз его видела в новом соборе в Ялте. Наша маленькая церковь здесь ужасно миленькая. До свидания дорогой очень любимый друг. Пора пить чай. Помолись за очень верную тебе и горячо любящую тебя твою

Ольгу".

"Я очень хотела бы тебя видеть. Я видела тебя во сне. Я всегда спрашиваю мама, када ты приедишь суда я буду очень рада када я кланяюсь вам всем цалую тебя и поздравляю тебя с новым Годом и желаю всяково здоровье весело провисти новый Гот Я о тебе всегда думаю что ты такой добрый и желаю тебе всякова здорове мой душка я тебя давно не видала тебя и вечером думаю о тебе всегда мой Господь с тобой и желаю вам всем мама сказала када ты приедишь тада я поеду к Ани в дом и тада тебя увижу и мне будет приятно так приятно мой друк

Анастасия ".

Пятилетний Алексей ничего еще не мог писать, кроме «ковелюг» — "на небольшом клочке уже истрепанной бумаги, в середине, была написана буква "А", а от нее во все стороны шла бесконечная кривая линия — росчерк наследника". Кроме росчерка Распутин получил от Алексея и новую фамилию. Когда двухлетний наследник, уже привыкший к одному и тому же кругу лиц, впервые увидел его во дворце, он захлопал и закричал: «Новый! Новый! Новый!» После этого указом царя фамилия «Распутин» была переменена на «Новый» — в марте 1907 года указ был зачитан на сходе в Покровском. Старая фамилия, однако, сохранилась за Григорием, он подписывался иногда «Новый», иногда «Распутин-Новый», иногда по-старому «Распутин» или «Роспутин», и его чаще называли Распутин, а иногда Распутин-Новый или Распутин-Новых, переделав новую фамилию на сибирский лад.

Распутин дорожил своими отношениями с царской семьей, гордился ими и долго не был уверен в их прочности. «Не думай… что с царями легко говорить. Нет, трудно, аж губы кровью запекаются, весь съежишься, когда даешь им какой-либо совет…» — приводит его слова Илиодор, он же вспоминает, как Распутин боялся, что «враги… царицу смутят», или как у него пошла кровь горлом, когда он у царицы телеграммой попросил денег для паломников и долго не получал ответа. Если вначале он охотно рассказывал многим о своей «дружбе с царями», не то чтобы прямо хвастая, но развивая любимую тему «царь и мужик», то с годами стал сдержаннее. «Разговоры о том, что он хвастал своей близостью к Царскому Селу, не верны, — показывал Манасевич-Мануйлов о последнем годе жизни Распутина. — Наоборот, он скрывал перед мало знакомыми лицами… Он говорил о том, что может сделать то-то, добиться того-то, но старался точек над i не ставить».

Не знаю, как часто бывал Распутин в Царскосельском дворце в 1907-1909 годы, с 1908 года он стал также встречаться с царской семьей в небольшом домике Вырубовой недалеко от дворца. Встречи у Милицы и Анастасии прекратились, Николай Николаевич, напрасно рассчитывавший с помощью «старца Григория» упрочить свое влияние при дворе, как это было с «мсье Филиппом», из покровителя Распутина обратился во врага и впоследствии неоднократно сожалел, что ввел «мужика» к царю.

Но шепот среди придворных еще не привел к «антираспутинскому бунту», его друзья среди церковной иерархии еще надеялись, что он будет послушным проводником их воли, для петербургских салонов был он не более чем религиозной новинкой, широкая публика еще не знала о нем — и «распутинская легенда» не начала еще складываться. Это был безоблачный период его жизни, когда он как бы само собой занял место царского советчика и конфидента, за которое остальные годы должен был жестоко бороться. Между тем в нем самом шла незаметная, но важная работа, когда виденное при царском дворе, в епископских кельях, в петербургских салонах сравнивал он с тем, что видел, скитаясь по нищей Руси.

Николай Гумилев писал позднее:

В гордую нашу столицу

входит он — Боже, спаси!

Обворожает царицу

необозримой Руси

взглядом, улыбкою детской,

речью такой озорной, -

и на груди молодецкой

крест просиял золотой.

Крест золотой с монограммой "Н" действительно был подарен царем и царицей Распутину — с креста и начались его неприятности.

Глава Х

До конца жизни Распутин часть года проводил у себя в деревне: «Тянет к родине, хотя уже отвык я от крестьян». Обеих дочерей определил он в гимназию в Петербурге, и они ездили в Покровское только с ним на лето. Он пытался и сына устроить в городе, но тот упорно не хотел учиться, и отец разрешил ему вернуться в Покровское. «Блаженный он у меня, — говорил Распутин, — все смеется, все смешки ему да смешки». Прасковья Федоровна часто ездила к мужу в Петербург, отец же, Ефим Андреевич, был лишь раз и, напуганный шумом большого города, где он крестился перед каждым автомобилем, поспешил назад.

На деньги, подаренные Милицей Николаевной, Распутин летом 1906 года купил новый двухэтажный дом на главной улице Покровского, обставил горницу «по-городскому», развесил свои фотографии с высокопоставленными друзьями, расставил книги духовного содержания — ни книг, ни картин светских в доме не допускалось. Отношение к нему в селе было противоречивым. Помнили еще его юношеские похождения, клички «Вытул» и «Святой», поговаривали о «раденьях» с «сестрами», посмеивались над прогулками с петербургскими гостьями.

Дядя Распутина, у которого поселился Сенин, рассказывал: «Наденет, бывало, Григорий… свои старые валенки, холщовую рубаху и портки и шествует вдоль села. А расфуфыренные столичные барышни в шляпках, в шелковых платьях под руки его ведут… „святым отцом“ называют…» «Лешака, а не святой… Гришка-вытул, вор… — неожиданно вскипятилась старушка, сестра хозяина. -…Разве святые-то, прости меня, Господи… с бабами спасались?» «Ну, ты, бабушка, того, -…подмигнул хозяин, — была бы помоложе, так и сама бы уверовала…»

Однако так ценимое на Руси юродство, слухи, что Распутин «угадывает», «пророчествует», а главное — признание его в столице и свалившееся на него богатство меняли отношение односельчан. Первыми признали его фельдшер, учитель, почтовый чиновник, а за ними и "мужички стали заходить за советами, главным образом с вопросом: «Как ты, Григорий, деньги добываешь?» «Читайте прежде всего евангелие, а все остальное приложится вам», — отвечал Распутин. Некоторые достали Евангелие и усердно читали его, но не разбогатели, лишь «баб своих рассмешили».

Кроме добрых советов, Распутин и делом помогал своему селу, например, выхлопотал право на бесплатную рубку казенного леса, собирался строить больницу. Еще в 1907 году хотел дать деньги на постройку церкви — "приникнула мне мысль и глубоко запала в сердце, как говорится по слову апостола Петра: «Кто устроил храм, того адовы ворота не одолеют никогда», — но мужички отказались, заподозрив, что от них потребуются расходы на завершение храма: «Только согласие дай, а там не отвертишься… Хочешь строить — строй… Вот тебе место — и больше ничего». По показаниям С. П. Белецкого, «крестьянство местное жило с ним в хороших добрососедских отношениях, и он многое сделал для своего селения».

Из крестьян Покровского никогда не уверовал ни в «святость», ни в серьезность Григория Распутина его собственный отец. В наезды сына нападал он на него с грубой бранью, случалось им драться, причем старик грозился «рассказать всем, что Григорий ничего не умеет», а «только знает Дуню (прислугу) держать за мягкие части». Еще более против Распутина были настроены его «духовные отцы» — приходские священники о. Петр Остроумов, настоятель церкви, и о. Федор Чемагин. Обоих раздражало, что мирянин полез в дела священства, религиозные поиски казались им ведущими к сектантству, «пророчества» Распутина и собрания у него — подозрительными, а его рассуждения, что «благодать с недостойных пастырей отлетает и ложится на простецов», еще более выводили их из себя.

Последним ударом для них стал нагрудный «крест золотой» Распутина — о. Петр потребовал, чтобы он не появлялся в нем в церкви, а одному из «братьев» Григория, Илье Арапову, предложил отречься от него. Оба священника тем не менее ходили к Распутину в надежде что-то выведать, расспрашивали его гостей и соседей. Сын Распутина Дмитрий, мальчик, склонный к озорству, пьянству и мелким кражам, болтал по селу, что отец ходит с «сестрами» в баню, «творит грех», что мать его бегала за одной «барыней» с топором в руках. Собрав все слухи, о. Петр отправил донос Тобольскому епископу.

10 января 1908 года, «на Григория», собрались у Распутиных гости, и из Петербурга, и местные, пришли оба батюшки, получены были поздравительные телеграммы, в том числе от П.А.Столыпина, — а в ту же ночь тюменским миссионером Глуховцевым по епископскому постановлению был у Распутина произведен обыск. Глуховцев, в присутствии урядника и в сопровождении Остроумова и Чемагина, только что «гулявших» на именинах, облазил весь дом, искал «кадку», вокруг которой происходят «хлыстовские радения», но ничего не нашел. Распутин ни в чем не признавался и на слова Чемагина, что тот сам видел, как он из бани с женщинами выходил, ответил: «Я только в предбаннике лежал».

«Григорий страшно испугался, — пишет Берландская, — у него было очень страшное лицо… Свои все его оправдывали своими показаниями… Григорий боялся и бань, и что его сошлют в тюрьму. Я и этим поразилась: как это так, совершенный боится тюрьмы за Господа?» Допрошены были некоторые односельчане, а также «братья» и «сестры» Распутина и его интеллигентные почитательницы, которые показали, что знакомство с Распутиным было для них «новой эрой» и что он их учил «святым таинствам» — не ясно, каким именно. Дело затем было передано Тобольскому епископу Антонию для «доследования».

Право понимать Бога по-своему — одно из драгоценнейших человеческих прав, отталкивает только религиозное насилие и изуверство. «Полицейско-православная» церковь использовала в своих целях насилие государства, да и от изуверства не была свободна, это не может, однако, бросить тень на православие как на веру. Точно так же наличие изуверов среди русских сект не есть еще основание для преследования религиозного разномыслия. Вопрос о том, был или не был Распутин сектантом, заслуживает изучения не для того, чтобы его судить или оправдать, но чтобы лучше понять и его неортодоксальные взгляды и его необычную судьбу.

В большинстве книг о Распутине его «хлыстовство» принимается как установленный факт. К сожалению, дело Тобольской консистории недоступно исследователям, не уверен даже, что оно вообще сохранилось. М. В. Родзянко, который изучал его, пишет, что «не могло быть сомнения в том, что Распутин заправский хлыст». Он ссылается также на инспектора Тобольской семинарии Д. М. Березкина, которому епископ Антоний поручил изучить собранные материалы и для которого не было «никаких сомнений в сектантстве Распутина». Правда, до передачи дела светским властям он «полагал необходимым провести некоторые дополнительные исследования» — выходит, были сомнения. Б. Н. Смиттен более осторожно пишет, что «в деле имеются прямые указания» на знакомство Распутина с хлыстами и их учением, но не делает вывода, что сам он был членом секты.

В. Д. Бонч-Бруевич, исследователь сектантства, на основании семи бесед с Распутиным в 1912 году заявил, что тот «решительно не имеет ничего общего с сектантством». Он ссылается, в частности, на принятие Распутиным всех таинств, обрядов и догматов православия, буквальное понимание им Библии, любовь к «истовому» богослужению, почитание икон. В частной беседе с Люблинским архиепископом Евлогием он сказал, однако, что на стиле речей и поведении Распутина сказалось знакомство с сектантами. Сначала поклонник, а затем противник Распутина журналист И. А. Гофштеттер также всегда отрицал его принадлежность к «хлыстам».

Очень многое в Распутине противоречит облику «хлыстовского изувера». «Хлысты» отрицают храмы, хотя наружно и могут посещать их, — Распутин любил церковные службы, собрал деньги на постройку церкви, признавал также досаждавших ему «батюшек», а учениц своих учил, «что только то учение истинно, где предлагается хождение в церковь и приобщение Св. Тайн». У «хлыстов» моления только для посвященных — у Распутина на моления допускались посторонние. «Хлысты» отрицают церковный брак и рождение детей — Распутин всю жизнь прожил с женой, очень ему преданной и верящей в его святость, и имел от нее троих детей — как раз тогда, когда, по утверждению врагов, он входил в «хлыстовский корабль».

Как я уже писал, у Распутина был скорее экуменический подход к религии — уже по одному этому нельзя считать его ни сектантом, ни последователем «полицейского православия». Для сектанта спасется только член его секты, для Распутина — кто по-своему, но искренне верит в единого Бога. Испытав в молодости влияние мистического сектантства, он остался верным, хотя и не фанатичным сыном православия. Он, если можно так сказать, не выходил из православия в иную веру, но православие в некую общехристианскую веру включал.

Напуганный обыском, Распутин выехал в Петербург, виделся со своими друзьями Феофаном и Гермогеном, затем с царем и царицей. Как будто было предложено Тобольскому епископу Антонию либо уходить на покой, либо — с повышением — переходить на Тверскую кафедру, сдав начатое им «дело» в архив. Антоний предпочел Тверь, и так «дело о хлыстовстве» было осторожно замято — как оказалось, всего на четыре года.

В апреле 1908 года успокоенный Распутин возвратился в Покровское, а осенью снова выехал в Петербург. Едва он, однако, ускользнул из сетей церковной власти, как попал в сети придворно-полицейской интриги. Приближенных царя беспокоило его знакомство с «мужиком». Дворцовый комендант генерал-лейтенант В. А. Дедюлин сообщил начальнику Петербургского охранного отделения полковнику А. В. Герасимову, «что у Вырубовой появился мужик, по всей вероятности переодетый революционер. Так как государыня часто бывает у Вырубовой и привозит государя», он просил обратить внимание на этого мужика.

Герасимов установил наблюдение за Распутиным, запросил сведения из Тобольска — пришли все те же данные о «хлыстовстве» — и доложил все это П. А. Столыпину. Тот попросил ничего не сообщать ни товарищу министра, заведующему полицией А. А. Макарову, ни директору Департамента полиции М. И. Трусевичу, сказав, что сам поговорит с государем. Николай II не очень охотно признал, что встречался с Распутиным, но сделал вид, что судьба последнего его не интересует. Тогда, по словам А. В. Герасимова, Распутина «решено было арестовать» и через Особое совещание при Министерстве внутренних дел выслать «в Восточную Сибирь за порочное поведение».