- Тихо, тихо, это я, я, - опасливо говорит Панама и пытается зайти слева. Нерон резко поворачивается и становится к Панаме крупом. "Ой, счас накинет копытами!" Душа Панамы проваливается в пятки.
      - Кто денник открытым оставил? - раздается окрик тренера. - Лошадей повыпустить хотите? Панама торопливо запирается, роняет седло, уздечку и остается один на один с мерином, который злобно глядит на него через плечо. Нет, это не добродушный, податливый Конус, с которым было легко и весело, а злобный, жестокий зверь, готовый на все. Панама прижимается в угол.
      - Эй! Новенький! Как тебя, Пономарев, что ли? Открой! Панама оглядывается. За дверью стоит тот чернявый мальчишка Бычун.
      - Что, прижал он тебя? Я тебе, пакость! - замахивается он на мерина, и тот сразу прижимает уши.
      - А ну, прими! Прррими! Вот смотри, как взнуздывают. Понял? Бери голову рукой в обхват! Держи вот так локоть, а то тяпнет. Ну-у! Что, напоролся на локоть, гангстер. А теперь смотри, как седло кладут... Ой, тренер идет! .Я побежал, а то раскричится. Ты его не бойся, мерина-то. Он сам боится, вот и лягает.
      - Ну что? - входит в денник Денис Платонович. - Так, оголовье надел полдела сделано. Теперь седло. Ну-ко, клади. Так. Подтяни подпруги. Не от пуза, не от пуза... Не по-бабски. Вот. Выводи. "Никогда я не научусь коня седлать", - думает Панама, шагая в манеж.
      - Равняйсь! Смирно! Садись! А Панама маленький, стремя где-то на уровне глаз. Тянет он ногу, тянет, чуть на спину не запрокидывается.
      - Путлище сделай длиннее! - -Это Бычун подсказывает. А кто его знает, где оно, это путлище? А! Догадался: это к чему стремя пристегнуто. Есть, взгромоздился в седло. Ух ты, как высоко. "Я сижу в седле! - И радость захлестывает Панаму. - Какой же этот Бычун молодец! Помог!"
      - По-головному шагом марш! - поет тренер, и что-то оглушительно хлопает.
      - Во! - говорит кто-то за спиной. - Шамбарьер притащил, ну, теперь держись, ребята. Нерон почему-то стоит. Как ни дергает Панама за повод, он стоит.
      - Вперед шенкелем подай! - кричит тренер. И конец бича частично попадает по коню, частично по Панаминой икре. Нерон срывается рысью. "Боже ты мой, какая тряска! Кажется, сейчас в животе что-то оборвется. Ой, куда это все поехало набок!"
      - Сидеть! - И конец бича достает Панамину спину. Он дергается и перестает падать. Вот оно что, выпрямиться нужно...
      - Стремя брось! Учебной рысью марш! "Кто это только придумал, что ездить на коне удовольствие, боже ты мой, мучение какое! Ой, ой, ой, ой... Ой, падаю налево... нет, направо..." Через полчаса пот течет с Панамы ручьями, ему кажется, что эта тренировка никогда не кончится. И тут тренер кричит:
      - Полевым галопом! Что это? Как мягко, как плавно, как быстро пошли кони! "Я еду, еду, еду..." Опять Панама счастлив. Но в какую-то секунду ему становится страшно. Рука судорожно, машинально хватается за седло - и ее сразу словно огнем обжигает.
      - Без спасителя! - кричит старик. У Панамы слезы навертываются на глаза.
      - Слезай! Тридцать приседаний делай! А ноги-то не гнутся совсем. Ой! Совсем не гнутся. А поясница как болит!
      - Ничего, ничего, - говорит Бычун, когда они моются в душе. - Ты вон ничего не стер, а у меня в первое занятие такая язва была, думал, вообще нога отвалится. Давай терпи, учиться ездить - это значит учиться терпеть. Зато потом будет хорошо.
      - А что он бичом-то дерется! - рассматривая рубец, спрашивает Панама.
      - Ты что "дерется"?! Это он тебе показывает ошибку! "Дерется"! Этим бичом если драться - можно человека пополам перешибить.
      - Сказал бы словами!
      - Пока он скажет, да пока ты поймешь, сто лет пройдет - ты из седла тыщу раз полетишь. И вообще, не обращай внимания на физическую боль. Мало ли что может случиться. Вон во Франции на скачках из-под копыта камень вылетел, жокею глаз выхлестнуло, а он ничего, скачку закончил. А упал бы, так еще неизвестно, остался бы жив. А тут к финишу вторым пришел. Ему орден Почетного Легиона дали.
      - Нужен мне этот орден...
      - А мог еще чего похуже - коня, например, изувечить с перепугу-то! Надо в себе стойкость вырабатывать... Ну, посмотрим, придешь ты на второе занятие или нет, - ухмыляется Бычун на прощание.
      Глава двенадцатая. КОРЕНЬ УЧЕНИЯ
      Но Панама пришел и на второе, и на пятое и на двенадцатое занятие. Стиснув зубы, преодолевая боль, делал он по утрам гимнастику. Пятьдесят наклонов, пятьдесят приседаний... Без пальто бегом до школы, бегом из школы - вот двухсотметровка. Два часа - уроки, и на троллейбус, и та же обычная пытка.
      - Отстегнуть стремена! Отдать повод! Учебной рысью марш! - Хлопок бича и резкий окрик: - Где локоть? Прижать! На Нероне - колено плавает, плавает колено! - И конец шамбарьера ударяет по ноге. - На Формате - спину держи! Крючок, а не посадка! Пономарев, вперед смотреть! Взгляд на копыта впереди идущего! Что нос висит? Пятку вниз! Пятку! - И опять бичом. Это не больно, но это очень обидно. Словно в тебя, как в географическую карту, указкой тычут. А сидеть и так трудно: стремена отстегнуты, опереться не на что. Жмет Панама коленями тугие конские бока. А от колена до щиколотки но^ га должна быть свободна, это шенкель - средство управления. Им, в основном, лошадью-то и командуешь. Жмет Панама, от напряжения спина взмокла, а за ним, закусив губу, Бычун едет на Формате. Бычун маленький - Формат большой, у мальчишки ноги торчат в разные стороны, будто он шпагат делает. Только Бычун да Панама из двадцати мальчишек, что в первое занятие ездили, и остались. Остальные бросили. Кого отметки заели, кто устал синяки считать, кому Денис Платонович сказал язвительную фразу:
      - Вы, кавалер, любите не коня, а себя на коне, стало быть, с конным спортом вам не по дороге! Пересаживайтесь на мотоцикл. Идут дни. Сильно похолодало. Теперь, когда они выходят из манежа после тренировки, от конских потных крупов идет пар. Лошади шумно вздыхают, передергивают кожей. А рядом с ними на дрожащих ногах, шатаясь от усталости, шагают мальчишки. А завтра опять:
      - Лечь на круп! Покачать шенкелями! Поменять лошадей! Панама уже всех учебных коней знает. Вон шагает злобный истеричный Нерон, который, кажется, только и ждет момента, чтобы укусить или лягнуть. У него есть излюбленное издевательство: с разбегу прижаться боком к стене. И когда всадник, скрючившись от боли, хватается за колено, Нерон его мгновенно сбрасывает и ржет заливисто и нагло, точно смеется. Тяжело ступает огромный, как слон, Формат, нет такой силы, которая подняла бы его в галоп. Панаме кажется после тренировки, что не он на Формате ездил, а Формат на нем. У Ромбика на правом глазу бельмо, поэтому он очень пуглив. Хлопнет бич - он сразу влево шарахнется, боится, что его со слепой стороны опасность подстерегает. Раз в две недели Панама получает "хорошую встряску для массажа кишок", как говорит Денис Платонович, - на Карантине. Карантин был в прошлом довольно порядочным рысаком. От его спортивного прошлого осталось неудержимое стремление быть первым и невероятно крупная рысь, от которой у всадника глаза готовы выскочить на лоб. Ехать на нем - все равно что скакать на взбесившемся паровозе.
      - То ли дело у Бориса Степановича Конус, - мечтательно сказал как-то Панама Бычуну, когда они вместе шли с тренировки. Мастера тренировались в той части манежа, куда на учебных лошадях лучше и не показываться. Там пофыркивали, мягко ступая точеными ногами, кровные красавцы. И всадники неуловимыми движениями заставляли выделывать их сложнейшие фигуры высшей школы. Плавно, как во сне, длинные гнедые тела взмывали над барьерами. Это был другой мир, прекрасный и недосягаемый.
      - Наши-то не виноваты, что они такие, - ответил Бычун. - Надо любить их такими, какие они есть. Я так считаю.
      - Ха! Любить. Вот меня Вермут так крупом в деннике придавил - думал, умру, - вспомнил Панама. - Вот его и люби.
      - А ты знаешь, что Денис Платоныч Вермута на улице из телеги выпряг. Вермута возница поленом по голове бил. Вот он теперь людям и мстит. Люди сами виноваты.
      - Плохо, что на этих лошадях сегодня один, а завтра другой. Они привыкнуть не успевают. Закрепили бы за каждым коня.
      - Нельзя, - сказал Миша Бычун. - К одному привыкнешь - на другом ездить не сможешь, у нас еще класс низкий. А так, конечно, хорошо иметь своего коня. Это друг. А у тебя есть друг?
      - Был, - сказал Панама, - мы с ним рассорились. Понимаешь, тут все тренировки да тренировки... Столбов его фамилия.
      - Да, - задумчиво ответил Миша. - Нам дружить трудно... Но лучше всего с хорошей девчонкой дружить.
      - Да ну их! - И Панама почему-то покраснел, еще хорошо, что темно было на улице.
      - Конечно, смотря какая девчонка, - сказал Миша. - Я про хорошую говорю. Чтобы раз подружиться и на всю жизнь.
      - Можно с мальчишкой дружить всю жизнь. Еще и лучше даже.
      - С девчонкой интереснее. Мальчишка - он такой же, как ты сам, а девчонка совсем-совсем другая. Девчонки, они смешные... А тебе какая-нибудь девчонка нравится?
      - Не-а...
      - Так как же ты живешь? - Бычун даже остановился. - Это же скучно. А мне нравится. Только она в другом городе живет, я туда на каникулы к бабушке ездил.
      - А она кто?
      - Как это кто?
      - Ну, какая она?
      - Хорошая! - твердо ответил Миша. - А что мне там сказали, что она с нахимовцем переписывается, так это врут от зависти, что она со мной дружит. Ну, мне в метро. Пока! - И он протянул жесткую сухую ладонь. Панама две остановки прошел пешком. Все думал. Накрапывал мелкий дождь. Шуршали по асфальту шинами троллейбусы, а Панама думал о Юле Фоминой. Хорошо бы приехать к школе на коне. Только так, чтобы по всей форме. Алый сюртук, белые брюки, высокие сапоги и рубашка с кружевами. А конь чтобы был вороной, и белые подпруги, скромно и нарядно. Тогда бы она наконец увидела, что такое Пономарев на самом деле. Он бы прошел кружок по спортивной площадке коротким галопом, потом в центре свечку и прыжком через изгородь. "Да, тогда бы она поняла, - вздохнул Панама. - А то и не замечает". Он никому не рассказывал, что учится ездить верхом. На это было много причин. Ну, во-первых, это была не только его. тайна, но и Бориса Степановича, тот ведь тоже никому ничего. ... А во- вторых, Панама хотел сразу всех удивить. Прийти в класс и сказать так небрежно: "Завтра всесоюзные соревнования, кто хочет за меня поболеть приходите, я билеты на проходной оставлю". Все так и ахнут. А то все "Панама, Панама", вот вам будет "Панама"! "Только когда это будет! вернулся он с небес на землю. - Еще и барьеры прыгать не начали, все шаг да рысь. В других группах давно прыгают. А Денис Платонович одно, знай, кричит: "Ноги макаронные! Спина, пятка, подбородок, локоть..." А то еще: "Что зад, как пузырь, отставлен? Сесть под себя!" - и шамбарьером". Панама вздохнул: "Поделиться-то не с кем. Бычун так же мучается, эх, вот Столбов был бы... Все-таки друг". Хотя Столбов вряд ли понял бы Панаму. Он все - "я" да "я". И болтает все время, как радио. А как Денис Платонович говорит: "Только тот настоящий конник, для кого "я" интересно только после коня. Не будете чувствовать лошадь - никогда ездить не научитесь. А чувствует лошадь только тот, кто о ней постоянно думает". Как он Спицына-то выгнал! У него лошадь стала в коридоре, сзади кричат: "Чего стал!" А Спицын коня тянул-тянул, а потом как даст ему ногой. Денис Платонович подходит и тихо так говорит: "Вон из манежа". Только Спицына и видели. "Вы поймите, поймите, - говорил тренер, - лошадь слабее человека! Для человека 220 вольт - опасно, для коня - 18 смертельно. Вот говорят, громадная, "лошадиная" доза лекарства. Да чтобы отравить лошадь, яду нужно в пять раз меньше, чем человеку! Коня можно руками изувечить: резко голову к крупу поверни - вот и плечевая хромота. Неизлечимый порок, хромота на всю жизнь". Панама уже много всего про лошадей знает. Недаром у них раз в неделю теория. Два часа сидит он в классе и, раскрыв рот, слушает удивительные истории о конях и всадниках. А Денис Платонович мастер рассказывать. Услышанное Панаму распирает, а вот поделиться не с кем. Он бы все Юле Фоминой рассказал. И про его мучения она бы тоже все поняла - ведь она спортсменка. Нет, Панама не стал бы жаловаться, а просто обидно: он так старается, ему так трудно, и никто об этом не знает. Родителям нельзя рассказывать, а то еще, чего доброго, запретят в манеж ходить. "Надо с Юлей подружиться", - решает Панама.
      Глава тринадцатая. "НЕ МОГУ БОЛЬШЕ!"
      "Не надо было вчера телевизор смотреть!" - думает Панама. Идет второй урок, и его неудержимо тянет в сон. Учительница что-то объясняет у доски, стучит мел, доска быстро покрывается цифрами. Стоит Панаме посмотреть чуть подольше на них, как глаза у него начинают сами собой закрываться. "Квадратные скобки... Круглые скобки. ...Умножение и деление делаются прежде вычитания и сложения... Масти бывают: чубарая, каурая, вороная, гнедая, соловая. Чистокровные скаковые бывают в основном гнедые... При делении простой дроби знаменатель делителя пишется... Чтобы поднять лошадь в галоп с левой ноги, нужно сделать правое постановление, то есть повернуть голову коню поводом так, чтобы видеть правый глаз коня..." Страшный удар в бок заставляет Панаму открыть глаза. Он сидит на полу рядом с партой, а все ребята просто умирают от смеха. Напрасно учительница стучит по столу ладонью. Класс развеселился! Еще бы, не каждый день ученик на уроке засыпает и с парты падает! Домой Панама несет замечание в дневнике: "Сорвал урок математики. Рассеян. Стал хуже учиться". Дневник отец подписывает в субботу. Значит, попадет только в субботу. "Ой, - говорит сам себе Панама. - Сегодня среда - сегодня вольтижировка". И у него заранее начинают болеть мышцы рук и ног. В манеже сначала идет общая подготовка.
      - Лечь! Встать! Лечь! Встать! Взять скакалки! Бегом со скакалками марш! Панама машет скакалкой, и она то и дело захлестывается у него на шее, того гляди, сам себя задушит.
      - Сесть на корточки, "гусиным шагом" марш... Панама кряхтит, ему кажется, что у него уже не то что ног, а вообще ничего до самой груди нет, что он уже превратился в бюст, памятник, который торчит на их улице еще с дореволюционных времен... Но самое страшное еще впереди. Лафет - огромная вороная лошадь, на его широкой спине может уместиться вся группа мальчишек, Лафет бежит по кругу, а они один за другим должны вскакивать в седло. Для Панамы вскочить на высокого коня - все равно что вскочить на крышу идущего автобуса. А спрыгнуть - все равно что спрыгнуть с парашютной вышки.
      - Бычун! Ну, Мишка хоть куда запрыгнет. Вот он переминается на месте, вот побежал рядом с конем, вот своими тонкими жилистыми руками схватился за седло, раз - и уже едет...
      - Пономарев! Панама тоже хочет сделать все так же легко, как Бычун. Он переминается на месте, бежит и ударяется о бок коня.
      - Вы что, мальчик, - кричит тренер, - забодать коня хотите? Еще раз! Панама переминается, быстро бежит, зажмурившись, прыгает - и попадает лбом в стенку! Не успел! Лошадь уже пробежала. "Не могу я больше! Не могу!" думает он, а слезы градом катятся из глаз: еще бы, так треснуться! Вон какая шишка на лбу напухает.
      - Без соплей! - кричит тренер. - Не разводите в манеже сырость, а то у коней мокрец заведется! Кстати, что такое мокрец? Пономарев!
      - Болезнь, - всхлипывая, отвечает Панама, - от сырости она...
      - Точнее! Бычун!
      - Поражение венечного и путового сустава, возникает при... "Чего ради я мучаюсь? - думает Панама. - Все равно я никогда не научусь прыгать, как Бычун. Да и зачем это? Н без этого можно прожить. Вон папа вообще ничего не умеет, а какой сильный! Выбрал я спорт какой-то несовременный! Умные ребята в фотокружок ходят, в радиокружок, а я как дурак - лошадей выбрал! Брошу, не могу я больше!" Ему от этой мысли даже радостно стало. "Ну и что, - думал он, - а кто сейчас умеет верхом ездить? И ничего..." Он шел по улице домой, пытался сумкой размахивать, а руки-то болят, намотались за тренировку. Быстро идти тоже не может - ногам больно. "Брошу, брошу! - твердит он. Столько мальчишек уже бросили. И тренер попался какой-то... Вон в соседней группе ездят себе потихонечку, уже барьеры прыгать начали, а мы все "лечь-встать, отстегнуть стремена"! А ну-ка, поезди всю тренировку без стремян! Это он специально, да еще шамбарьером бьет. Старый, а злой какой! Брошу! Завтра же брошу! Не могу я больше!"
      Глава четырнадцатая. ЖЕНСКИЕ СЛЁЗЫ
      Панама вошел в свою подворотню. У них во дворе был маленький садик и песочница, в которой по утрам копошились малыши, а вечером собирались взрослые мальчишки, громыхали на гитаре, пока их дворничиха не прогоняла. Сейчас темно и холодно, и в садике никого нет. Нет, есть! Посмотрите, кто-то идет навстречу Панаме. Да это же Маша Уголькова!
      - Здравствуй, Игорь!
      - Привет. Ты чего?
      - Я ничего. Игорь, ты не бойся. Вот держи... - И она сует в руки Панаме узелок, из которого сыплются какие-то монеты, звякнув, катится по дорожке блестящее колечко.
      - Машка, ты что, сдурела? Зачем мне это?
      - Бери, бери! Теперь они не будут тебя обижать!
      - Кто? - совсем сбивается с толку Панама.
      - Бандиты! - шепчет Маша. Панама только обалдело смотрит на нее.
      - Игорь, я сегодня смотрела на тебя на физкультуре, когда мы в ручеек играли, ты же весь в синяках.. У тебя прямо рубцы на теле. Я читала, одного мальчика так басмачи пытали - били его проводами. Игорь, ты им, наверное, задолжал? Скажи, да? Угадала ведь? Вот мои деньги и колечко, - приговаривает Маша, ползая по песку и собирая рассыпавшееся богатство. - А еще можно у бабушки попросить - она даст, и ты расплатись с ними. Игорек, ты ничего не бойся! Они тебя вовлекли и запутали. Тебя дома нет, из школы ты прямо бегом бежишь... Я давно хотела с тобой поговорить, да за тобой разве угонишься! А сегодня как посмотрела на тебя... "Нет, думаю, хоть до утра сидеть буду, а дождусь, не могу я, когда человек на глазах пропадает".
      - Ты что, - сказал Панама, - чернил выпила? Вот девчонки, начитаются всякой дряни, телевизора насмотрятся и выдумывают! - Его прямо душило возмущение. И тут он услышал странный звук.
      - И-и-и... - тоненько так, жалобно. А это Маша плачет.
      - Да не реви ты! Но Маша только руками замахала. Встала и пошла, только плечи дергаются да помпон на шапочке дрожит.
      - Стой, Маш, да не реви ты! Ну подожди. Ну, Маша!
      - И... и... - и всхлипывает.
      - Ну, послушай, только я тебя очень прошу, никому пока не говори! Всхлипывания стали потише.
      - Я занимаюсь в школе верховой езды. - Панама сам удивился, как это торжественно прозвучало.
      - Не хочешь правду сказать, - сквозь слезы проговорила Маша.
      - Нет, честное-пречестное! Бориса Степаныча спроси, он тоже там занимается. Он меня и устроил.
      - И ты учишься кататься верхом? - выдохнула Маша.
      - Не кататься, а ездить, - солидно поправил Панама. - Катаются верхом на палочке.
      - Игорь! Какой ты смелый! Я бы никогда не смогла к лошади близко подойти! Я даже мышей боюсь.
      - Чего там, - ответил Панама, но потом ему стало неловко. - Вообще-то я тоже мышей боюсь.
      - Все равно, все равно ты очень смелый! Игорек, а можно мне когда-нибудь посмотреть, как ты катаешься там?
      - Езжу, - поправил Панама. - А чего ж нельзя! Можно. Вот будут соревнования, и приходи, я тебе билет достану, с ребятами познакомлю.
      - А на тренировку нельзя? Панама представил, как Маша, в своем чистеньком платьице, смотрит, как они, потные, грязные, злые, крутятся в пыли манежа, как хлопает бич и слышатся такие слова, которые лучше вообще никогда не слышать.
      - На тренировку неинтересно, - сказал он. - Вот скоро конкур будет приходи. Борис Степанович выступать будет.
      - А что это - конкур?
      - Преодоление препятствий в закрытом помещении, - отрапортовал Панама. Недаром Денис Платонович заставлял их зазубривать длинные фразы из пособий покойному спорту. Он мог в самый неподходящий момент, когда вся группа шла манежным галопом, крикнуть: "На Вермуте - повтори порядок принимания коня с места!.." "Взять шенкель строже. Повод разобрать короче, принять на себя, пока лошадь не сделает шаг назад. Отдать повод одновременно с шенкелем и наклоном корпуса вперед... А галоп - это галоп, он тоже внимания требует". "Не слышу! Что вы мямлите под нос! Подбородок выше! Где пятка! Повторить порядок седловки!.."
      - Конкур - это препятствия ставят и нужно их перепрыгнуть в определенном порядке. Высота метр тридцать.
      - А если перепутаешь? - испуганно спросила Маша.
      - Снимут с соревнований. Вон на Олимпийских играх всадник перепутал, и золото - тю-тю! Но паркур обычно один и тот же.
      - А что такое паркур?
      - А это препятствия и есть. - Домой Панама пришел поздно.
      - Почему так поздно? - сказала мама. - Ты ведь знаешь, и так за тебя волнуюсь, на этот твой манеж провожаю тебя, как на фронт.
      - Да я около дома погулял немного, - уминая ужин, ответил Панама. Когда он залез под одеяло, спать почему-то совсем не хотелось. "А все-таки Маша хороший человек, - думал он. - Я даже не боюсь, что она кому-нибудь разболтает. А было бы лучше, если бы это была не Маша, а Юля".
      - Папа!
      - Ну, - откликнулся сонным голосом отец.
      - Я, оказывается, не выношу женских слез...
      - Это у тебя наследственное... Спи, - ответил отец.
      Глава пятнадцатая. КАВАЛЕТТИ, ЗАБОРЫ, ПОДСЕЧКИ...
      Кавалетти - это тренировка перед прыжками. Лошадь просто перешагивает через жерди, одним концом лежащие на земле, а всадник в это время, опустив повод, ведет себя так, словно это прыжок.
      - Да! - говорит Бычун. - В первой группе давно уже вон какие барьеры прыгают, а мы все перешагиваем. Наступила зима, теперь белые звездочки падают на спины коням, когда их ведут в конюшню через двор. Панама чувствует, как сильно изменилось его тело, он словно бы подсох. Натянулись и стали каменными мышцы живота, окрепли ноги - хоть сто приседаний подряд делай. Теперь уже он не болтается в седле, а сидит прочно, уверенно. Экономно расходует силы и коня не затрудняет. А поседлает лошадь теперь хоть с закрытыми глазами за полторы минуты.
      - Равняйсь, смирно! Тема занятия: преодоление препятствий. Высота барьера - тридцать сантиметров. Садись! Размять лошадей. "Ну вот, - думает Панама, разъезжая по манежу: вольт-поворот налево, вольт-поворот направо, шагом, рысью. - Ну вот, сегодня самое интересное начинается. Сегодня будем прыгать". Денис Платонович рывком поднимается в седло. Резко набирает повод. Рысью, рысью, поднял в галоп.
      - Посыл! - вскрикивает он, и конь перелетает жердочку. - Ясно? Повторяю! Теперь попробуем сами. Пономарев, пошел! Посыл! Лошадь вдруг проваливается вниз, и седло больно ударяет Панаму.
      - Отстал! Огладить лошадь. Повторить. Пошел... Посыл! Поторопился. Огладить коня, повторить. Второй, третий, седьмой раз... Панама уже все понял, а вот сделать не может.
      - Пономарев, не горячись! Спокойнее! Коня нервируешь. Повтори.
      - Денис Платоныч, - говорит Панама, - помогите шамбарьером. Я никак момент поймать не могу. Что-то дрогнуло в лице старика.
      - Хорошо, - говорит он, - только не горячись. Длинный бич змеится по песку.
      - Вперед! Посыл! - Короткий удар по голенищу Панаминого сапога.
      - Есть! - радостно вскрикивает мальчишка. - Есть! Поймал!
      - Конечно, есть! - весело отвечает тренер. - Раз сам бич попросил, не может не быть. Мне кажется, Пономарев, вы становитесь всадником. У Панамы от этих слов делается горячо в груди.
      - Можно еще?
      - Ну, разве что разок, а то ты совсем коня замотал. Повод не затягивай. Руки мягче в кистях. Пошел! А в дальнем углу манежа тренируются мастера. Манеж заключил контракт с киностудией, и вот теперь конники учатся падать. Панама вышагивает усталого коня и следит, как падает Борис Степанович. Вот он поднял коня в галоп. У того на передних ногах, чуть выше копыта, привязаны ремни-штрабаты, концы их у всадника в руках. В короткое мгновение, когда передние копыта отрываются от земли, нужно дернуть за ремни: конь и всадник летят через голову. Каждый раз, когда всадник делает подсечку, у Панамы обрывается сердце, и в то же время ему хочется попробовать самому.
      - Что, Игорь, - кричит Борис Степанович, - похоже?
      - Здорово! Очень здорово! - откликается Панама. - А вы не устали?
      - Нельзя уставать! Во вторник съемка. А конь еще падает плохо, если упадет на жесткий грунт, может пораниться. Нужно научить его на бок падать. Я еще плохо ему голову поводом направляю... Так что никак нельзя уставать.
      Глава шестнадцатая. ОПЕРАЦИЯ "ПОДКОВА"
      И название придумал и сам себя руководителем назначил Столбов. Он раздобыл темные очки, которые закрывали пол-лица, берет, а подбородок прятал в поднятый воротник пальто. И вообще напустил на себя такой таинственный вид, что прохожие останавливались и ошарашенно смотрели ему вслед.
      - Так! - сказал он через два дня на совете звена. - Все узнал. Объект расположен во дворе дома в двух автобусных остановках отсюда. Охрана: две собаки-дворняги на цепи и старуха. Старуха иногда уходит пить чай, тогда ее сменяет старик. Вот план местности. Четыре головы склонились над листом кальки.
      - Ясно? - шепотом спросил Столбов.
      - Не-а! - так же шепотом ответили заговорщики.
      - Забор. Две доски. Я их уже выломал - висят на одном гвозде. Проходим во двор. Я нейтрализую собак. Девочки: одна следит за проходной, вторая у забора. Ты, Панама, и Бычун, твой партнер, проходите на объект. По окончании работ операция свертывается в обратном порядке. Время операции: двадцать ноль-ноль - сейчас уже рано темнеет. Сбор в сквере у автобусной остановки завтра. Пароль: "Панама", отзыв: "Подкова"! Вечер следующего дня был на редкость гадким. Мелкий дождь вперемешку с какой-то мглой висел в воздухе. Тускло светили фонари. Панама и Бычун спрыгнули с автобуса и, озираясь, вошли в сквер.
      - Пароль! - Из темноты выступил Столбов.
      - "Подкова"! - сказал Панама.
      - Сам ты подкова! То есть ты Панама, а это пароль. Тьфу, запутал... Специалист - он?
      - Да. Знакомьтесь.
      - Не нужно, - остановил Столбов. - Лучший способ не проболтаться ничего не знать. Ну что ж, пошли. Наши люди уже на местах. Прижимаясь к стенам домов, они дошли до ворот. У проходной стояла Юля.
      - Бабка ушла. Дед сидит, - сказала она.
      - Тихо, - зашипел Столбов, - ты что, всю операцию провалить хочешь? Маша заботливо придерживала доски, когда они лезли во двор.
      - Так! Где же тут собаки?
      - А их дед в проходную забрал.
      - Тем лучше. Путь свободен. Вперед!
      - Слушай, - спросил Панама Бычуна, - а ты ковал когда-нибудь?
      - Вообще-то нет, - ответил Бычун. - Но ты не волнуйся, все будет нормально. Я вчера специально главу в учебнике коневодства чуть не наизусть выучил. Подкуем! В бараке было темно, маленькая лампочка, желтевшая в коридоре, казалось, только подчеркивала эту темноту.
      - Ну, давай с крайней и начнем. Сначала снимем старые подковы. Ну-ка, дай ногу! Кому говорю, дай! Ах ты, чтоб тебе!.. Игорь, давай вместе ногу подымем! Они отодрали одну подкову, вторую... Лошади хрупали сено и грустно, по-стариковски, вздыхали время от времени.
      - Эх! Вот незадача! - сказал Бычун. - Наши подковы не подходят - малы.
      - Что же делать? - спросил Столбов.
      - Ничего. Мы старые поставим. Только копыта расчистим и поплотнее поставим.
      - Подождите, - сказал Столбов. - Давайте посмотрим, может, у какой-нибудь лошади копыта подходящие... Дай подкову. Сейчас примерю. - И он пошел в соседнее стойло.
      - Стой! - выпрямился Бычун. - Здесь кто-то есть. Они замерли. Осторожно скрипнула дверь.
      - Мальчики! - раздался шепот. - Вы где? - Это была Юля.
      - Ты почему покинула пост? - взвился Столбов.
      - Да, - капризно сказала она, - я тоже хочу посмотреть, как лошадок подковывают! И еще мне нужна старая подкова на счастье, я вообще уже вся промокла. Давайте работайте, я буду вам помогать... Ты ноги у лошадки смотрел, ну и смотри себе на здоровье, а я ей сена дам. - И она стала шарить в кормушке.
      - Ну знаешь... - начал возмущенно Столбов и вдруг, как-то странно рявкнув-икнув, отлетел к стене. - Ой! - завопил он, схватившись за живот. Ой, лягнула! Ой, лягнула!
      - Тише ты! Тише! - шептал Панама. И тут раздался такой вопль, что на него разом откликнулись собаки в проходной.
      - Крыса! Крыса! - истошным голосом визжала Юлька.
      - Бежим! - крикнул Бычун. Они подхватили Столбова - тяжелый, черт! - и поволокли к дверям; когда подбежали к двери, то услышали, как торопливо громыхает замок.
      - Есть! - как-то отчаянно сказал Бычун. - Попались...
      Глава семнадцатая. "КУЗНЕЦ,, ТЫ КУЗНЕЦ, РАСКОВАЛСЯ ЖЕРЕБЕЦ..."
      - Что там стряслось, папаша? - спросил старшина Никифоров, слезая с мотоцикла. Старшина был грузный, в свете мотоциклетной фары его плащ блестел и делал Никифорова похожим на пожилого кита, зачем-то вылезшего на берег. Старик сторож, с трудом сдерживая собак, заторопился:
      - Я так понимаю - воры!
      - Прямо так сразу и воры. Тихо! - сказал Никифоров собакам, и те, жалобно вякнув, сразу замолчали.
      - Воры, воры и есть! Несколько человек! А может, фулюганы какие...
      - Вот это скорее! Ну давай глядеть, кого ты там запер.
      - Товарищ милиционер! - услышал Никифоров тоненький голосок. У забора стояла девчонка. Она вся промокла, и дождевые капли покрывали ее лоб и щеки,, как роса. Они скатывались за воротник, но девчонка этого не замечала, а только нервно сдувала капли с верхней губы.
      - Товарищ милиционер, мы не воры и не хулиганы...
      - А кто это "мы"?
      - Ребята!
      - Так уже легче! - сказал Никифоров и отбросил капюшон. - А вы, папаша, сразу: "Воры, воры"... Хорошо еще, целый наряд не взбаламутился. Ну что, девочка, на лошадках поездить захотелось? "Неуловимых мстителей" насмотрелись? Только, брат, адресом ошиблись. На этих лошадках только навоз в поля вывозить...
      - Нет, мы не кататься, мы подковать.
      - Чего?
      - Лошадей подковать. А то они подкованы плохо...
      - Видал, папаша? А ты говоришь, "воры". Это, брат, юные кузнецы или, как там, отряд "Красный молоток"...
      - Нет, - сказала девчонка, - просто Панама сказал, что если лошадей не перековать, то у них к весне копыта совсем пропадут.